Пять копеек для Прометеи

К ней так давно никто не обращался, что она забыла свое имя. Тело тоже может исчезнуть, если к нему не прикасаться, и она прижималась спиной к стене, чтобы не потеряться совсем.


Воздух сгущался, плавился, становился песком и погребал под собой заживо. Закат приносил облегчение, освежая вечерней прохладой, а затем превращался в сводящую с ума ночную бессонницу. Глаз не цеплялся за детали и все сливалось в одну световую полосу, звучащую назойливой, нарастающей вверх нотой.


Пахло липой. Этот запах сводил с ума своей интенсивностью и невозможностью, на ее улице, в ее городе, в ее мире на тысячу лет назад не росло лип. И тем не менее липой пахло так сильно, что она пыталась превратить зудящую в голове ноту в гудение пчелиного роя, слетевшегося на цветение в полдень.


Верхняя улица, огибая обшарпанную детскую площадку с качелями, кривой горкой и покрытой граффити дверью входа в бомбоубежище, соединялась с другой улицей прямо напротив ее дома. Слева от дома была лестница, ведущая вниз, и небольшой магазинчик с неизменной компанией местных алкоголиков у входа. Сбоку от дома несколько ступенек наверх, в квартиру на первом этаже. Рядом со ступеньками фигура старой женщины, прижавшейся спиной к стене дома. Красная лампа над входом. Фигура неподвижна, как будто безумный скульптор изваял престарелую Кариатиду в ситцевом халате с лилиями, держащую на себе дом. Только ее глаза жили своей жизнью, освещенные изнутри. Они цепляли, как крючья, и зацепившись, застревали репейниками, назойливо вспоминаясь не ко времени. Об такой взгляд спотыкаешься, как о булыжник, и в следующий раз стараешься его избежать.


Пьянчуги у входа в магазин не нуждались в ее любви. У них был свой мир, в котором они, выпив пару бутылок пива, хвастались своими прошлыми подвигами, спорили о политике, раскрывали мировые заговоры и волочились за попавшими в их круг пьяными женщинами, пропившими свой возраст и привлекательность и дающими любовь за даром.


В ее мире ничего не менялось. Неизменная череда дней, неизменная стена, знакомая до шероховатости облупленной штукатурки. Неизменный пьяный треп справа. Неизменная жажда.

- Извините, Вы не подскажите,

Она всплывала назад в действительность долго, с остановками, но у нее все равно закружилась голова, и ей пришлось постоять с закрытыми глазами, пока звон в ушах не разложился на отдельные составляющие. Затем она посмотрела на обратившегося к ней молодого человека. Его белая рубашка, противореча всему этому липкому и жаркому в воздухе, пахла чистотой и прохладой. Рубашка была заправлена в светло-голубые джинсы, на ногах мягкие замшевые туфли, похожие на макасины. Она подняла глаза и посмотрела на его лицо. Длинный нос, светлые волосы с короткой стрижкой, мягкие волоски на верхней губе, свежий запах шампуня. Юноша не вписывался. Не выбивался из контекста, а именно не вписывался. Он показался ей спасительным кругом, воздушным шаром, ухватившись за который, она тоже сможет оторваться от этой бесконечной череды дней, и не вписаться.

- Угости меня кофе
- Простите, я очень спешу, не подскажите ли

Поймав его взгляд, захватив его глаза бесконечностью своих глаз, она медленно оторвалась от стены и раскрыла створки халата, надетого на голое тело. Юноша неожиданно стал очень близок, вписался в ее обнаженные маленькие груди и поджарый сухой живот, и вписавшись, повзрослел, возмужал, разделив с ней груз ее лет.

- Я понял, я угощу тебя кофе.

Он зашел в магазинчик и вернулся с одноразовым стаканчиком чего-то горячего и черного. Пьянчуги не обращали на происходящее внимания.


Юноша дал ей стакан и посмотрел ей в глаза еще раз, - Удачи, и ушел, не обернувшись. Она держала стакан двумя руками и отхлебывала маленькими глотками, провожая взглядом его удаляющейся силуэт. Кофе был отвратительным. Когда фигура юноши исчезла, она села на тротуар, прислонившись спиной к стене. Пустой стакан от кофе поставила перед собой. Будущее казалось ей лазоревым - мир не без добрых людей, на кусок хлеба ей всегда хватит.








Одиссея Прометея

Сначала
Ты бьешься о стену головой,
А стене плевать.
Ты бьешься,
головой,
аккуратно
расчетливо,
А потом уже без расчета
Весь
Головой
О стенку
Бьешься
бьешься бьешься
Бьешься
В трансе
В ритме
Dance me
Trip me
Creep me
To the end
This is the love
Бьешься
Good stuff
Бьешься
Слышишь, Я прав!
бьешься
Тебя одну!
бьешься
Я все верну!
бьешься
За стенку руками
Упираешься
Держишься
Держишь ее
Суку
За шкирку
Чтоб не убежала
Бьешься
Головой
А этого мало
Стенка не шоло'хнется
Все исчезло уже
только
звук от удара
Колоколом
Барабаном
Пульсом
В уши
Бубном
В уши
Кровью
В уши
Слушай!
Слышишь?
Не слышу!
Теряешь голову,
Резонируешь
Не слышишь
Не слушаешь
Пробиться
Вздохнуть
Вырваться
В выдох вкладываешь
Весь крик
Разбежаться
В стену
всем телом
с размаха
Влип
нуть
Размазался,
Как осьминог
Не смог
не смог
ее раскачать
Убрать.
Сполз.
Собрался.
Рывок.
Снова
О стену.
Потом
Сил на разбег уже нет
Стену бьешь
Кулаком
Кулаками,
Прижимаясь щекой к ней.
Прижимаешь стенку к стене,
Ногтями
Срываешь с нее штукатурку
Как платье.
Давай!
Без трусов!
Вжимаешься
весь,
Стену
целуешь в засос,
Остаешься без сил
Превращая
истошный,
изорванный вой -
"ПУСТИииии"
В тихий шепот
На ухо,
чуть слышно,
прижавшись губами,
"впусти".
А стены больше нет
нет обломков, царапин,
Пыли..
Все своим чередом,
И дела
полноводной рекой.
Ночь.
Чуть иначе созвездья
Разбрызганы над головой.
Погружаешься в воду,
Бывшую
раньше
стеной.