ООН в Крыму, гл. 16. За сенной постелью

ОТПУСК  ОДНОГО  НУДИСТА  В  КРЫМУ
Курортно-познавательный эротический  роман


Глава 16.  НА  СВЯТУЮ  ГОРУ  ЗА  СЕННОЙ  ПОСТЕЛЬЮ

*   *   *
Святую гору Роман решил было обойти кругом... И тут же передумал: да нет, раз сено нашел уже, то всю гору обследовать не нужно. Просто решил пройти понизу на её восточный склон со стороны Коктебеля, чтобы взглянуть на панораму утреннего города и бухты, а заодно и посмотреть на всё то, что Святая гора своим округлым торсом скрывает от взгляда туристов, проходящих мимо Чёртова Пальца.

Идти пришлось долговато, то и дело преодолевая лесопосадки, а Святая гора всё высилась и высилась слева своим изумрудным куполом: горные расстояния весьма обманчивы для неискушённого взгляда.

Несколько лет назад, когда Роман ещё только познавал всё в этих местах, когда всё казалось в диковинку и было интересным, услышал он древнее татарское сказание о похороненном здесь святом Азисе (отсюда и название горы – Святая). Позднее на месте погребения святого человека стали происходить разные чудеса исцеления. Крымчаки со всей округи и из других мест приносили к священной могиле больных и калек в ожидании чуда, и самые благоверные получали его.

Но со временем неуёмные люди принялись спорить о том, кем же был этот святой – православным или магометанином. Каждый народ считает чудесного святого своим. Татары уверены, что это их правоверный апостол или же приравненный к лику таковых. Но и православные люди тоже утверждают, что это был православный пророк, попавший сюда из богом созданной и им охраняемой турецкой Каппадокии. Да, одного святого на всю округу здесь оказалось явно маловато.

Но так или как-то по-иному обстояли в старину дела, теперь достоверно никому не известно: Кара-Даг умеет преданно хранить свои тайны. Тем не менее, в литературно известен достоверный случай прозрения на Святой горе слепого мальчика-татарина.

Да что там! Даже известный русский писатель Пришвин внутренне прозрел именно здесь. И как бы сквозь дымчатую призму седых времён увидел он легендарную трирему Одиссея, который из Колхиды возвращался с заветным золотым руном и проплывал вблизи мрачно нахохленного Кара-Дага. Неуёмному великому путешественнику древности, видите ли, захотелось лично спуститься в подземный мир, чтобы встретиться там с умершим отцом, а заодно разузнать что-нибудь и о своей судьбе.

Под землю попасть ему можно было только через недалекие отсюда Аидовы Ворота. А после недолгих прогулок по Аидовым катакомбам, до сих пор в первозданном виде существующих в нутре хребта Хоба-Тепе, этот неугомонный морской волк из древней Эллады планировал далее попасть также и в неизведанный любопытными греками великий Истр (Дунай) с расплодившимися по его берегам невиданными железными птицами, вооружёнными перьями-копьями. Предприимчивый эллин давно уже смекнул, что очень неплохо было бы приручить эти летающие железяки на пользу великой его, олимпийскими владыками осенённой Родины.

Но вот тоже мне нашёлся ещё один разгорячённый сказками искатель приключений на свою попу! Делать ему больше нечего было, видимо. И на кого этот дурак на время своих гоняний за мыльными пузырями оставил неутешную жену свою Пенелопу? Не на таких же ли сердобольных мужчин из её окружения, весьма любвеобильных своими самцовскими похотями и способностями, благодаря несомненно выдающемуся их мужскому достоинству, каковым и был, например, Роман Селезнёв?

О-о, такие любители женских прелестей умеют всесторонне, очень хорошо и преданно охранять их! Дай таким только волю в гвардейских их намерениях! Но как только, интересно, вероятно просто невероятно ветвистые рога не мешали Одиссею управлять парусами во время его десятилетней болтанки по разным волнам и морям?..
О невольной и самодовольной ухмылке Романа, вызванной этими фривольными мыслями, говорить излишне.

Да чего уж говорить тут! Во время своих довольно многочисленных ходок налево очень любил этот молодой романтик в высокой художественной манере наставлять эти самые рога: ну, ведь красиво же! Но почему только – любил? Да он и сейчас не меньше прежнего любит своё высокохудожественное ремесло. И рука мастера невольно потянулась к своей любимой кисти. Ну, вы понимаете, о чём это...

То есть, вы прекрасно понимаете, что в данный момент наш самовлюблённый любовник ласково поправил и нежно огладил поясную область, когда в то же самое время восхищённым взглядом осматривал ближние и дальние пейзажи Кара-Дага – с давних пор ему хорошо знакомые, но всегда такие милые для обновлённого взгляда.

Между тем намеченный путь потихоньку продвигался, и вот Роману уже начал открываться вид на утренний, совершенно заспанный пока Коктебель. Но первым делом одинокий скиталец осмотрел территорию бывшего трассового карьера, панорамный вид на который  открылся внизу слева. Раньше здесь добывали сырьё для гипса или морского цемента. Слегка рекультивированный после своего закрытия карьер, а вернее, едва подправленная после интенсивных разработок его территория теперь поросла редким молодым лесом.

Но эта несколько скукоженная местность всё ещё довольно наглядно напоминала о явно топорно выполненной операции, сравнимой с таковой на сильно больном человеке. Выглядело всё довольно уродливо и даже неприлично, как-то безысходно бесхозно. Место это теперь представляло собою будто огромную, весьма ощутимо исковерканную лесную поляну, заброшенную после разгульного пикника бессовестных туристов, живущих одним только днём. Нет-нет, всё же не по-людски было сделано здесь как с открытием карьера, так и с его закрытием. Не скоро ещё зарастет лесом и навсегда затянется эта рана, зияющая на склоне многострадальной Святой горы.

Левее и далее за Святой открывались необозримые горные, большей частью зелёные дали, в которые как бы нарочно втиснулась не такая уж и нужная здесь острозубчатая гряда белых скал – хребет Сюрю-Кая.
Роман попытался было распознать в его очертаниях профиль Пушкина, о чём многажды был наслышан. Но отсюда был явно неудачный и далеко неполный ракурс: часть хребта была скрыта Святой. Поэтому серовато-белые островерхие скалы напоминали скорее гребень исполинской игуаны. Вот бы так и назвали этот горный массив – в честь древней рептилии, вот и зазвучало бы тогда название белого хребта более благозвучно и красиво – хребет Ак-Игуан-Кая.

Значительно правее и дальше к северо-востоку от этого зубчатого массива в синеющей дали виднелась ровная, длинная и плоская хребтина горы Климентьева со своим более древним названием Узун-Сырт. Там всегда сквозит ветер, и днём над этой длинной горой вовсю парят дельтапланеристы и парашютисты. Там расположен эпицентр романтики воздухоплавания! Но сейчас в той округе всё было спокойно, никаких разноцветных куполов в небе не наблюдалось.

Ещё правее, на востоке, сразу за городом вздымался не такой уж и высокий, каким он кажется из города, кряж Биюк-Янышар (Большой янычар) во главе со своей двугорбой горой Джан-Кутаран. На ближнем к городу его отроге, Кучук-Янышар (Малый янычар), под старым и от того усохшим деревом лоха серебристого на самой верхотуре кряжа находится могила известного поэта Максимилиана Волошина, великого певца и духовного охранителя этих мест, столь прекрасных в своей дремучей первозданности.

Лох серебристый, кстати, никакого отношения к глупому человеку-лоху не имеет. Наоборот, это дерево (но лох может быть и кустом) является диким родственником благородных маслин и относится к весьма почитаемому семейству оливковых деревьев. Но вместо того, чтобы выполнять рутинную работу по синтезу и накоплению деревянного масла, каким раньше в народе неуважительно называлось оливковое, этот ветреный гулёна-лох надел на себя вызывающе светлый наряд, до предела уменьшил обременительные размеры своих плодов, придал им чрезмерно тягучую терпкость и опушил гладко-ворсистым серебром, чтобы они гармонировали с цветом низа собственных же листьев. Лох – это тот ещё эстет!

С тех пор этот беспечный красавчик под названием лох серебристый гордо и независимо щеголяет по всем склонам гор и холмов ближнего и дальнего Средиземноморья. Поэтому презрительное слово «лох» обозначает вовсе не простака и недотёпу, а, как сами видите, достаточно приличного лентяя и несомненного щёголя.

Роман опустил взгляд ниже – на почти идеальное полукружие Коктебельской бухты... И тут же опомнился, резко выдернув себя из состояния романтической мечтательности: море!.. Опаньки, ведь его же ждёт любимое море!

Вспомнив о нём и наскоро полюбовавшись давно назубок изученной панорамой Коктебеля и одноимённой бухты, Роман чем скорее отправился обратно – к своему заветному кусту с «сенной отметиной». Легко нашёл его, затем надёргал со стожка приличную охапку ароматного сена и плотненько увязал его своим универсальным полотенцем-самобранкой.
Осталось только подправить стожок – припрятать следы своего хищения чужого имущества. Всё сделал аккуратно. Вроде бы даже получилось незаметно.

И пустился в обратный путь к своему временному стойбищу, в отличие от «тюленьего» лежбища. Ну, надо же: вот же въелись в него вчерашние мимолётные (или, вернее, мимолёжные) незнакомцы со своей рыжеволосой красавицей в особой особенности.

Во время его сравнительно быстрого следования «домой», ни зловредные егеря, ни суетливые кеклики, ни назойливые туристы, ни даже гордый Сфинкссёнок никак не отреагировали на Романово бесстыдное посягательство на неизвестно чью собственность. Поэтому обратное путешествие, лишь слегка обременённое более объёмной, чем тяжёлой ношей, прошло быстро и без приключений.

Может, вам покажется, что Роман зря так сильно и всё время опасается егерей. Но нет! Однажды, ещё в самом начале его крымских пеших вояжей, произошла у молодого человека серьёзная разборка с этими ушлыми ребятами. До протокола (не королевского, конечно, а всего лишь административного) дело не дошло, правда: со скрипом разошлись тогда на бутылке пятизвёздочного коньяка и баночке паюсной красной икры.

Но после этого вселенского грабежа пришлось весьма огорчённому Роме отмечать свои четверть века бренного бытия в гордом одиночестве за очень скудным и совсем не праздничным столом. От обиды он даже потихонечку похныкивал и поскуливал тогда – больше понарошку, конечно, для своего невесёлого смеха и поднятия осквернённого инцидентом духа.

Да, крепко тогда испортили ему праздник! И хотя с тех пор Роман больше ни разу не попадался егерям, но извечная напряжённость из-за запретного проведения первых двух дней отдыха традиционно в ущелье Гяур-Бах у него присутствовало неизменно. И ничего с этим нельзя было поделать: внутренняя настороженность здесь сама собой возникает и упорно держится. А, может быть, такое его сторожкое состояние – это всего лишь отзвук лишь начинавших здесь выветриваться стрессов мегаполиса?

* * *
Тем не менее, весь второй день нынешнего отпуска на море прошёл по привычному распорядку: еду Роман готовил и принимал более-менее вовремя, купался вволю и загорал в меру, а в самое нестерпимое пекло на пару часов забирался в палатку, где привычно и благополучно просыпал пик жары. Наиболее приятным стал тот факт, что за весь очень долгий летний день никто не побеспокоил одиночество нашего Робинзона ни с моря, ни с суши.
Но обо всём этом – по порядку.

После «сенного» путешествия на гору Святую, Роман первым делом освободил палатку от вещей и отвязал крепления на середине и в изголовье днища. Чтобы сено не сбивалось, вместо каркаса постели положил на землю крест-накрест тонкие и длинные свежесрезанные ветки кустарников вместе с листьями, после чего тщательно укрыл их сеном. Получилось довольно хорошо – в чём он убедился после того, как заново поставил палатку.

И минут десять Роман с удовольствием повалялся на заметно «обмякшем» ложе, с улыбкой прислушиваясь к шуршанию и похрустыванию сена, вдыхая проникающий через ткань палатки терпковатый и солнечный многосложный запах степи.

Затем всё с тем же приподнятым настроением и удовольствием занялся костром.
Остатков хвороста со вчерашнего вечера как раз хватило на растопку. Оба подгоревших торца расколотого накануне столба занялись быстро и далее горели хорошо, а вскоре и вода закипела в казанке. На завтрак решил заварить лапшу-бэпэшку вместе с копчёной сарделькой (купил пару таких штук в Коктебеле, вторая пара их пойдёт на ужин).

Не очень-то любил он употреблять все эти черти чем напичканные фаст-фуды. Но на море не всегда бывает желание правильно и вкусно готовить, теряя при этом время, столь драгоценное для отдыха. Поэтому в рюкзаке про запас у него всегда были несколько пакетов с супами-концентратами и лапшой для быстрого приготовления еды.

Налил полмиски кипятка, высыпал туда из пакетика измельчённую лапшу и специи, положил вчетверо надсечённую с обеих концов сардельку. Поперёк миски с едой положил ложку, всё это достаточно сильно дразнящее аппетит сооружение прикрыл целлофановым пакетом и полотенцем-самобранкой сверху – пусть там всё получше заваривается. А в казанок с остатками кипятка аккуратно опустил пакетик чая, закрепив его ниточку с биркой за дужку, и бросил в воду несколько собранных поблизости головок ромашки, листиков полыни, тимьяна и шалфея – пусть они тоже завариваются, отдают свой аромат и набираются духмяного запаха костра.

И – ах, как сильно тут же запахло ароматнейшим травяным чаем! Кружки на три его хватит, это уж точно. Ну, одну-то он за завтраком выпьет прямо сейчас. А оставшийся подостывший чай перельёт в бутылку из-под минералки – это для последующего питья на пляже. Вино утром решил не пить: его и так маловато осталось. И без того оно сможет разве что только чуть-чуть скрасить обед и ужин.
Ну, и ладно. А на большее оно и не рассчитано.

Лапша к этому времени хорошо подошла, впитала в себя всю жидкость вместе с запахами специй. И на пустой желудок оказалась удивительно, хотя всё же несколько искусственно ароматной. Впрочем, с копчёной сарделькой она была ещё и отменно вкусной и даже сытной. Так что поел он с удовольствием и не спеша, как всегда всё памятуя о бабушкиных тридцати трёх жевках перед каждым проглотом. Слегка подслащённый чай с печенькой тоже удался очень вкусным и ароматным, причём, действительно натурально ароматным.

Во время неспешного приёма пищи Роману, как обычно, обрывочно и беспорядочно вспоминалось разное и всякое... Как вдруг неожиданным и милым сердцу видением снова промелькнул образ рыжего одноклассника Витьки. Эх, Витёк-Витёк! Давнишний друг с детства самый первый, самый верный и потому незабываемый! Как-то сейчас ты, достаточно рано и столь настырно окольцованный, чувствуешь себя дома под мощным жениным каблуком, а, друг любезный?

И Рома чуть сдержанно улыбнулся приятным воспоминаниям: во времена подростковой гиперсексуальности Витёк стал совершенно неотвязным: в любое время суток ему только удовольствие и подавай: романтические свидания и гуляния с девчонками, скудные посиделки в не менее скудных кафешках, столь милые сердцу и столь жаркие для тела уединения...

Как же им, выпускникам школы, в ту пору катастрофически не хватало всего – ни времени на учёбу, ни времени для гуляния вдосталь со своей половинкой...
Эх, Витёк-Витёк! Как же ты почти сразу после армии так неосмотрительно попал в хитроумно расставленную ЗАГСом западню?..

(продолжение следует)