Глава 48. Моя свинья

(суббота, 15:00, после Дня вакцинации)

В кабинете у Соловьева сидели понурые члены Оперативного межведомственного штаба по обеспечению безопасного проведения Дня вакцинации. Председатель штаба, старший советник юстиции Беккер докладывал о событиях сегодняшнего утра, а мэр внимательно слушал его, хотя сам знал о произошедшем гораздо больше, чем сейчас ему рассказывал Сан Саныч. Наконец, прокурор завершил доклад и замолчал.
— Благодарю Вас, уважаемые члены штаба, за образцовое выполнение своих обязанностей и безупречное проведение Дня вакцинации. — сказал ровным голосом Глава, у которого перед глазами до сих пор стояла крышка от кубка, со свистом пролетевшая возле его носа и с торжественным грохотом упавшая на асфальт перед трибунами.
На эти слова даже Котов не нашелся что ответить, а только преданно сверлил Евгения Васильевича своими абсолютно честными глазами.
— Я думаю, горожане надолго запомнят тот волшебный праздник, — бесстрастно продолжал Соловьев, — особенно нестандартную идею салюта из кубка. Да и сюрприз с флагом зрителям очень понравился, жаль, что исполнитель сюрприза погиб.
Члены штаба молчали. Сказать им было нечего. Организованная силовиками ночная проверка не выявила заложенного в памятник взрывного устройства, а выставленное оцепление не предотвратило проникновение на площадь злоумышленника с флагом. Самое обидное, что обвели их вокруг пальца не какие-то профессиональные суперагенты, а парочка незадачливых антиваксеров, которых никто всерьез и не воспринимал.
— Труп в квартире Бабушкина идентифицировали? — спросил Глава.
— Так точно, — преданно ответил Котов, — руки ему хоть и оторвало, но они тут же в комнате валялись. Отпечатки пальцев принадлежат Бабушкину, теперь уже это точно он. А еще в квартире нашли пистолет, из которого, судя по всему, и был застрелен двойник Андрея Николаевича. Им оказался старинный немецкий Вальтер, сорок второго года выпуска. Мы сейчас пытаемся установить, где убийца смог раздобыть такой раритет. Кроме того, в зале обнаружили остатки от металлической коробки.  В ней, судя по всему, находилось какое-то письмо, но оно, к сожалению, практически полностью уничтожено взрывом и прочесть его не представляется возможным.
К словам полицейского Соловьев отнесся равнодушно. Ведь содержание сгоревшего письма, в отличие от силовиков, было ему прекрасно известно. Хорошо знал он и человека, снабдившего редактора злополучным Вальтером. Но говорить кому-либо об этом мэр не собирался.
— Так значит, на роль преступника вы теперь выбрали гражданина Львова, который сначала взорвал Бабушкина, а потом решил уничтожить памятник Первым вакцинаторам? — спросил Глава, — ну а покойный гражданин Кузнецов из террористов плавно перешел у вас в разряд народных героев?
— Просмотрели мы Троцкого, упустили из виду эту сволочь, убийцу проклятого! —сказал Котов, всем своим сокрушенным видом показывая, как тяжело ему дается такое нелегкое признание, — Подозревали ни в чем не повинного Кузнецова, а настоящего бандита чуть не проморгали!
Соловьев внимательно посмотрел на начальника полиции, но, кроме собачьей преданности, в его честных глазах не увидел ничего.
От Смирнитского мэр еще вчера узнал, что на самом деле взрывное устройство изготовили силовики, а потом снабдили им Олега (Сан Саныч в своем докладе подтвердил это). Знал Евгений Васильевич и о бомбе, спрятанной в кубке. Но как агент-смертник безо всяких подсказок смог догадаться, что в переданной ему сумке лежит взрывчатка, да еще и сумел так ловко избавиться от нее, оставалось для Соловьева загадкой.
— А каким чудесным образом взрывное устройство из сумки Кузнецова смогло перекочевать в кубок? — спросил Глава.
Беккер развел руками:
— На этот вопрос мог ответить только сам Кузнецов, но, к сожалению, он ничего уже нам не ответит.
Прокурор даже и не подозревал, что на этот вопрос может прекрасно ответить и сидящий рядом с ним полковник Котов, но начальник полиции скромно молчал, и продолжал преданно сверлить глазами Соловьева.
— Вы свободны, товарищи, — неожиданно сказал Глава, глядя куда-то в окно.
Три полковника, приготовившиеся к очень долгому и крайне неприятному для них разговору, с недоумением уставились на Евгения Васильевича, а тот добавил:
— О том, что со всем этим делать дальше, я подумаю завтра. А пока Вы свободны, товарищи. Занимайтесь расследованием, не смею Вас больше задерживать.
Глава наклонился вперед, достал из ящика стола пистолет Бритвина, успевший побывать за неполные пять дней в руках Штыка, Олега, Лопатина, Смирнитского, а также и его собственных, и протянул оружие хозяину.
— А это Вам, — очень вежливым голосом сказал Соловьев, — просили передать.
Бритвин, мгновенно узнавший свой ПМ, покраснел, сунул его в карман, и вся троица молча вышла из кабинета. А на свет, как чертик из табакерки, появился Вилен Егорович Смирнитский, который все время совещания тихонечко сидел в углу, за шкафом.
Глава достал из другого ящика стола бутылку проспоренного коньяка, наполнил две рюмки, чокнулся с агентом, залпом опрокинул свою и наконец-то дал волю чувствам. Он орал и матерился минут десять, размахивая руками и нарезая круги вокруг стола, как несколько месяцев назад дважды покойный Бабушкин. Смирнитский молча смаковал отличный коньяк. Наконец Соловьев выдохся и плюхнулся в кресло.
— Ну я им падлам устрою! — сказал Евгений Васильевич, чуть отдышавшись, — Они у меня все в отставку улетят. И за срыв Дня вакцинации, и за то, что врали мне в лицо, и за теракт, который эти сволочи своими же руками и устроили! И как у них только наглости хватило, на глазах у всего честного народа взорвать бомбу!
— Но ты ведь знал о том, что она лежит в кубке, — парировал хранитель, — ну и велел бы ее оттуда вытащить до начала праздника. Или ты специально решил подставить наших силовиков, чтобы они посильнее обделались?
Мэр сделал вид, что не расслышал собеседника.
— Я наконец то воспользуюсь президентским Указом! — заявил он, — отплачу этим гадам за вранье!
— А ты думаешь, другие не станут тебе врать? — спросил Вилен Егорович.
— Какие другие? — не понял Соловьев.
— Те, что придут на их место, — спокойно сказал Смирнитский.
Глава осекся. Такая мысль ему даже в голову не приходила.
— У тебя теперь появилась целая куча компромата на наших силовиков, — пояснил Вилен Егорович. — И ты можешь всю оставшуюся жизнь держать их на коротком поводке. Какой смысл отправлять их в отставку? Чтобы сменить на точно-таких же врунов, но без ошейников?
Евгений Васильевич, нахмурившись, молча слушал хранителя. А тот продолжал.
— Посмотри на ситуацию в целом. У тебя есть народный герой, и есть террорист, на которого можно списать смерть Бабушкина. Лопатин после сегодняшних событий полностью прижмет хвост, а большая часть антиваксеров переметнется на сторону власти, узнав, что их лидер, Львов-Троцкий, оказался подлым убийцей. Чего еще тебе надо? Все ведь и так неплохо складывается. Жалко, конечно, Олега, да и Максима тоже, мужик погиб по глупости, да еще и в террористы после смерти попал. Но, с другой стороны, если хочешь дожить до старости, в политику лучше не соваться.
— Совсем не обязательно делать из Троцкого преступника, — задумчиво сказал Глава, — а может быть он полез на памятник, чтобы вышку 5G взорвать, и погиб вместе с Кузнецовым, пытавшимся его спасти? Если представить дело таким образом, то у антиваксеров появятся сразу два народных героя.
— А смерть Бабушкина и Штыка на кого будешь списывать? — спросил Вилен Егорович, услышавший из-за шкафа, что загадочное убийство старшего лейтенанта ФСБ, к сожалению, так и осталось нераскрытым.
— Бабушкина, говоришь? А я тебе сейчас расскажу про его смерть! Бабушкин твой нажрался как свинья и закурил возле газового баллона, тот и взорвался! — резко сказал Глава, — У меня нет абсолютно никакого желания делать из него героя, после того, что он натворил! Герой недоделанный!
Соловьев вчера был весьма недоволен решением Смирнитского оставить взрывное устройство Лопатина в квартире редактора, и сначала хотел забрать его оттуда, а самого Андрея Николаевича немедленно арестовать, но, подумав немного, согласился с планом Вилена Егоровича. Глава посчитал, что Бабушкину все же хватит остатков совести лично поставить точку в своем собственном деле. И оказался прав.
— Да там многие всего натворили, и мы с тобой в том числе, — невозмутимо парировал хранитель музея, — я пистолет ему в руки сунул, ты его смерть скрыть пытался.
Соловьев пожал плечами. Он и сам все прекрасно понимал, поэтому спорить со Смирнитским не собирался.
— Вот таким Макаром и помер твой алкаш Бабушкин, — упрямо добавил Евгений Васильевич, — а по поводу Штыка пускай у Бритвина голова болит! Отправил сотрудника на задание безо всякого прикрытия, так пусть теперь и отвечает перед областным руководством. Глядишь, не только в отставку, но и в тюрьму улетит. Ну а к этой сладкой парочке, к Беккеру и Котову, я лично руку приложу. Все силы пущу, но добьюсь, чтобы выгнали их с позором! И не нужен мне на них никакой компромат!
Вилен Егорович глотнул еще коньяку, довольно зажмурился и сказал, глядя в окно:
— Слышал я очень давно одну притчу, про беса и Богородицу. Однажды какой-то монах на радостях напился, да так сильно, что упал на дороге без памяти. А бес увидал его, мокрого, грязного, да лыка не вяжущего, и очень обрадовался. Прибежал он к Богородице и начал над ней хохотать, смотри мол, монах твой валяется пьяный в луже, будто свинья. А Богородица подошла к спящему, укрыла его заботливо своей красивой теплой шалью и сказала бесу, — «Может быть он и свинья, но это моя свинья».
Смирнитский допил, наконец, коньяк, попрощался с Главой и вышел из кабинета.