Лев Камбек - обличитель и разоблачитель

ЛЕВ КАМБЕК - ОБЛИЧИТЕЛЬ И РАЗОБЛАЧИТЕЛЬ 
 
 В конце 50-х годов ХIХ века в петербургском околожурнальном мире появилась нелепая и курьезная фигура. Уже своим видом новопоявившийся резко выделялся из числа столичной пишущей братии: он носил армяк бурого верблюжьего сукна, поярковую шляпу гречневиком, красную косоворотку навыпуск, широкие шаровары и высокие сапоги, походя на купца или зажиточного мещанина. Так выглядел Лев Камбек - личность в высшей степени примечательная, как и его деяния.
 Его отец, Логгин Федорович, как стали именовать его в России, хотя при крещении он был наречен Франциском, в отроческие годы волею судеб попал из Франции в Германию, окончил гимназию в Митаве, постигал премудрость наук в Гейдельбергском университете, а затем оказался в России. Долгие годы умудрился подвизаться он на ниве просвещения, почти не зная языка страны, в которую забросила его судьба: был инспектором гимназии в Нижнем Новгороде, потом читал право в Казанском университете.
 В отличие от отца Лев Камбек, не завершив курс юридического факультета, предпочел ученой карьере занятие журналиста - именно оно давало возможность применения его неуемной энергии, удовлетворяло жажду публичной деятельности и к тому же обещало доходы более значительные, чем могла дать профессорская кафедра. Уловив дух времени, он возомнил себя поборником справедливости и законности и очень своеобразно дебютировал в литературе. До него были известны разного рода самоучители - от пособия по изучению японского языка до руководства по игре на арфе. Но такого, как изданный им, еще не бывало. Изучив, по его собственным словам, юриспруденцию на практике, он выпустил увесистую книгу с длиннейшим и курьезнейшим названием: «Самоучитель практического применения законов к различным случаям частной и общественной жизни, или Полнейшее наставление и руководство для несведущих в судебном делопроизводстве, к составлению и написанию, без помощи стряпчего, всякого рода деловых бумаг и актов (далее следовало подробнейшее описание оных, занимавшее строк двадцать убористого текста), с приложением руководства к производству уголовных следствий, с объяснением и привидением правил закона, к каждому из означенных предметов относящихся». Не удовлетворившись этим, год спустя Камбек выпустил новый объемистый самоучитель: «Судебный следователь, или Полнейшее руководство к производству уголовных следствий, с присовокуплением образцов деловых актов и бумаг, сюда относящихся…», рассчитанный, вероятно, на тех читателей, которые под воздействием газетной уголовной хроники решится проводить следствие самостоятельно.
 Однако наибольшую популярность Камбек приобрел как неустанный обличитель всевозможных мелких недостатков. Пожалуй, не было в петербургской жизни скандала, на который не откликнулся бы печатно Камбек. Он предавал гласности решительно все, что только поддавалось обличению, заполняя столбцы газет своими «протестами». «Где двое дрались меж собой, Камбек там, бесспорно, был третьим!» - писал в журнале радикальной сатиры «Искра» Дмитрий Минаев.
 Особенно шум поднялся, когда помещик из-под Вышнего Волочка Козляинов учинил в вагоне железной дороги драку. Эта история обошла все газеты. И надо же было случиться, что год спустя помещик совсем иного уезда и даже другой губернии, но с весьма похожей фамилией - Козлянинов также был обвинен в драке. Иные журналисты спутали его с прошлогодним любителем драк. И, как говорится, пошла писать губерния! Началась долгая словесная перепалка, в результате которой возникло слово «козляниновщина».       
 Камбек поспешил печатно выступить в защиту оскорбленного невинно: «Господин Козлянинов мужчина, а не дама, но тем не менее я публично выступаю защитником его прав. Напрасно мои оппоненты думают, что я защищаю только дам. Нет, милостивые государи, не дам, а просто справедливого дела».
 
* * *
Одна из моих надежд

Процветает наш век
От того, что Камбек
Неустанно в нем зло обличает;
Полный жажды добра
От утра до утра
Он протест за протестом качает…
О Россия моя!    
Мощь и доблесть твоя
Не исчезнут отныне вовеки:
Ты окрепнешь в борьбе,
Потому что в тебе
Процветают и пишут Камбеки!!!
 
 «...Напрасно мои оппоненты думают, что я защищаю только дам. Нет, милостивые государи, не дам, а просто справедливого дела».
 Последняя фраза сделалась крылатой - она облетела весь Петербург. Теперь знакомые, встречаясь, нередко произносили ее вместо приветствия.
- «Нет, милостивые государи, не дам»... - начинал один.
Если другой не улавливал каламбура, он смотрел на говорившего удивленно, недоумевая: чего и кому тот собирается «не дать» и к кому при этом апеллирует. В таком случае следовало язвительное:
- Вы что, сударь, «козляниновщину» не читали? Ну как же, ведь об этом Камбек писал!
Однако чаще знакомый не попадал впросак и отвечал:
- Да-да, «а просто справедливого дела». Как же, знаю, читал.
 Однако Камбек сочинял не только протесты. Отчасти он не был чужд и поэзии. Один из номеров «Петербургского вестника» открывался его стихотворением, написанным «в духе времени»:               
 
СОВРЕМЕННАЯ ЗАМЕТКА
 
Его Превосходительство
Любил хороших птиц
И брал под покровительство
Хорошеньких девиц.
 
Он был большим проказником
И в клубе в вист играл.
Грошами он по праздникам
Всем нищим раздавал.
 
Актрис к местам пристраивал,
Брильянтами дарил,
Крестьян своих расстраивал
И по миру пустил…
 
 Однако невзирая на то, что в отделе гласности «Петербургского вестника» регулярно появлялись все новые протесты, число подписчиков почти не увеличивалось. Обновленный журнал, как и при прежнем редакторе, влачил жалкое существование. Положение становилось катастрофическим - необходимо было во что бы то ни стало спасать издание.
 Недаром говорят, что все гениальное просто. В один прекрасный день Камбека вдруг осенило. Поскольку среди бездарных авторов, осаждавших редакцию, были люди состоятельные, редактор гостеприимно распахнул страницы своего журнала для всех желавших напечататься. Подобная щедрость сопровождалась одним обязательным условием: таким авторам не только не платили гонорар, а напротив, брали плату с них самих. 
 «Желая распространять грамотность, не величая громким именем литературы, предоставляем всем господам желающим помещать свои творения в издаваемом нами журнале за установленную плату в печать, - говорилось в обращении к читателям «Петербургского вестника». - Что же касается до литературного достоинства этих творений, редакция ответственности за них на себя не берет, поскольку они печатаются в приложении, где может дебютировать каждое дарование».
Замысел Камбека оправдал себя полностью. Оказалось немало мечтавших о славе на поприще изящной словесности, чьи сочинения упорно отвергались всеми редакциями по причине полнейшего отсутствия признаков дарования. Подобные сочинители не пожалели денег, чтобы увидеть свои опусы наконец напечатанными. И литературное приложение к журналу Камбека запестрело такими поэтическими перлами:

* * *
Лет сорока пяти девица.
Она злобнее, чем тигрица,
Горда, ну что твоя орлица,
Жадна, как старая волчица,
Хитра, лукава, как лисица,
А уж хвастлива, как синица.
Да кто ж она? Моя сестрица!
 
* * *
Бряцаю на струнах кимвалов моих,
И грозно пою я могучий мой стих
О новых, о древних, о славных делах -
О всем я пою - в поучение, в страх.
Я рыцарем сильным на свет был рожден.
Мне дар трубадура на долю сужден.
 
* * *
 
 Некий стихоплет, избравший псевдоним Наличный-Разночинный, поместил стихотворение «Мечта» с такими перлами:

Порою горячие слезы
По щечкам горячим текут,
И тяжкие, мрачные грезы
Волнуют божественной грудь.
 
 Об открытии нового отдела иронически сообщила «Искра» в «Хронике прогресса». Она же назвала прибавление к журналу Камбека ерундою - словом, которое только входило тогда в обиход. Как ни удивительно, это слово полюбилось там и было взято на вооружение. Прибавления запестрели подписями: Ерунда, Ерундмейстер, Ерундист, Старший помощник младшего ерундиста, Секретарь ерунды, Присяжный ерундист Терентий Чертополохов.
 На выход первого номера «Ерунды» редактор сатирического журнала «Искра» Василий Курочкин откликнулся стихами:

Господин Камбек на новом поприще деятельности

Да будет омрачен позором,
Да будет жертвою вражды,
Кто назовет постыдным вздором
Листки печатной ерунды.
Певцы волны, любви и девы!
Тащите смело из гробов
Полуистлевшие напевы
Червями съеденных стихов.
Все ваши вирши и творенья
Перенесет из века в век,
Претерпевая все гоненья
Распространитель просвещенья
И лев сезона - Лев Камбек!

 Другой журнал «Развлечение» поместил карикатуру, на которой изображен Камбек, зазывающий прохожих в свой журнал: «Кому славы? Кому бессмертия? Извольте - вот «Ерунда». Пожалуйте десять целковых за страницу, и ваши имена перейдут к потомству. Право, не дорого».

***
Направлявшиеся на празднование тысячелетия России и прибывшие ранним утром на Волховскую станцию с петербургским поездом люди спешили на пристань в надежде попасть на пароход и поскорее добраться до Новгорода. Торопились, однако, они напрасно - хотя пароход и стоял у пристани, касса была закрыта и посадка не начинались. В ожидании на пристани уже собралось множество людей, прибывших раньше. Такого скопления народа здесь никогда прежде не было. Кто занял скамейки на пристани, кто поместился в харчевне, громко именуемой «кафе-рестораном». Народ попроще вповалку растянулся на берегу - прямо на траве.
- Когда же пароход пойдет? - этот вопрос волновал всех.
- Да, сказывают, в восемь часов, - в который уже раз отвечал пристанский сторож - единственное официальное лицо, бодрствовавшее в столь ранний час.
- Да верно ли это?
- Верно, верно. Уж будьте покойны.
- А мне матросик говорил, что их пароход в десять часов отвалит.
- Вот и я слыхал, что в десять.
- Вестимо, в десять. Раньше никак нельзя, туману боятся.
- Какого туману? Сами посмотрите - никакого туману на реке нет!
- На реке, верно, нет. А вот в пароходном раcписании туману сколько угодно!
- Это они туману напустили!
- Кто они?
- Да из пароходной компании господа.
- О, на это они мастера!
- Постойте, вон еще матрос к пароходу идет. Любезный, скажи, пожалуйста, когда ваш пароход отправится?
- Да кто ж его знает! Может, часов в двенадцать.
- Нет, это ни на что не похоже! Так пользоваться нашим доверием! Это ужасно! Это бесчестно! - громче всех возглашал длинноволосый, чернобородый, престранно одетый субъект - в буром армяке, кумачовой рубахе навыпуск, черных шароварах, заправленных в смазные сапоги. - Нет, я решительно не согласен! Надо протестовать!  Надо требовать директора пароходной компании!
- Директора! Директора! - раздались голоса в толпе.
Директор, однако, не появлялся.
- Он спит. Пойдемте будить его. Мы требуем, чтобы начальство пароходной компании поступало с пассажирами на законном основании! - слышался голос субъекта в буром армяке уже на другом конце пристани - возле дома, где квартировал директор компании. - Разбудите господина директора! Доложите, что его хочет видеть Камбек.
- Да вон директор на крыльце показался.
Камбек уже стоял перед директором.
- Это ужасно! Это бесчестно! Так обращаться с людьми! - восклицал он, размахивая руками.
Директор спросонья ничего понять не мог.
- А где господин Камбек? ; вопрошал он, отворачиваясь от крикливого субъекта, принятого им по виду за посадского мещанина. - Мне сказали, что меня господин Камбек спрашивает.
- Вот он, перед вами! - гордо ответствовал неукротимый протестант. - Вы, верно, подумали, что вас генерал хочет видеть. Нет, милостивый государь, я не генерал, но меня, слава Богу, Россия знает. Я - Лев Камбек! Завтра же я напечатаю об этом возмутительном факте в петербургских газетах!
- Господа, позвольте, мы сейчас все уладим, - уговаривал директор. Но его уже никто не желал слушать.
- Прекратить безобразие! Открыть кассу!
Однако все превзошел Камбек.
- К чему нам билеты! - вдруг осенило его. - Мы же на народный праздник едем. Брать деньги за это - грех! Господа, на пароход! За мной!
Вот как описывает дальнейшее очевидец:
«Камбек бросился к трапу и с отвагой, присущей юному поручику, ведущему отряд на штурм неприятельской крепости, кинулся на пароход. Неизвестно откуда взявшиеся жандармы стали защищать палубу, но толпа, воодушевленная своим предводителем, ломилась вперед. Открыли кассу, но билеты брать уже никто не хотел. Началась давка, послышался визг. Жандармы попытались было дать отпор, но вынуждены были уступить натиску толпы. Пассажиры, поощряемые задними рядами, сделали еще один рывок и взяли пароход штурмом. Убрали трап, но и это не остановило толпу. Пассажиры стали прыгать прямо с пристани, бросая свои вещи на палубу».
- Отдать концы! - командовал Камбек, стоя уже на капитанском мостике. - Полный вперед!
И огласив берега тихого Волхова густым гудком, пароход тронулся в путь.
- Вот поди ж ты, что один человек сделать может! - толковали промеж себя пассажиры.
- Да, кабы не Камбек, сидели бы мы еще Бог весть сколько!
- Ай да Камбек!
- Браво, Камбек!
- Господа, провозгласим его командиром парохода!
- Ура Камбеку!
 Уже через пять минут на пароходе пили за здоровье Камбека - кто водку, а кто шампанское, благо в буфете оказалось и то, и другое. Лев Камбек стоял на мостике и раскланивался. Солнце начало припекать, и он, скинув бурый армяк, остался в кумачовой рубахе. Многие непременно хотели выпить с героем дня, и тот, не желая никого обидеть, не отказывался.
 Пароход ходко шел вперед, оставляя одну версту за другой. По сторонам то вправо, то влево показывались деревни с толпами нарядных крестьян на берегу - они ждали проезда государя. Завидев пароход, мужики снимали шапки, недоумевая: тут ли государь, но Камбек тотчас давал гудок, и толпа с громкими криками «Ура!» бросала вверх шапки.
- Который из них царь? - вопрошал молодой парень, глядя вслед удалявшемуся пароходу.
- Эх ты, голова! - с ухмылкой ответствовал мужик постарше. - Нешто не уразумел? Вестимо, тот, который в красной рубахе!
- А я в волостном правлении патрет царский видал. Дак там совсем даже не похож. И одет не так...
- Патрет… в правлении… Дурень ты этакий! Нешто тебе царя на патрете покажут? Особу царскую в большом секрете держат! Это, брат, понимать надо!
 
 Подвиг неукротимого протестанта был запечатлен в стихах: в «Искре» появился поэтический фельетон Дмитрия Минаева «Призвание Льва Камбека» в Новгород в 1862 году»:
Когда по словенскому миру стрелою молва пролетела,
Что тысячу прожитых лет будет праздновать Русь в Новеграде,
И дедам поминки свершит в новгородском старинном посаде…
Сверкая очами от гнева и ноздри раздувши широко,
Летал он и мчался в народе, как в Африке знойный сирокко.
Директора громко он кликал и звал он кассира к ответу:
«Я Камбек! Известный Лев Камбек! Статью напишу я в газету.
Я громы протеста низвергну! Я все перед миром открою!»
И плеском и радостным воплем толпа отвечала герою.
«Билетов, билетов!» - вопил он, но касса как будто заснула.
Вдруг новая смелая мысль в голове у Камбека сверкнула.
«За мною, граждане, на берег! - он крикнул, махнувши народу. -
Вас выручит Камбек! За мною!» - и ринулся вниз к пароходу.
«Ура!» - и кидая на воздух кто зонтик, кто шапку, кто шляпу,
Толпа, за вождем поспешая, спустилася дружно по трапу,
Отбросивши в сторону стражу, покрыла корму и каюты.
«Отваливай! - гаркнул Камбек. - Ну, живей!» Через две-три минуты
Колеса, стуча, завертелись, и волны реки рассекая,
Летел уж, дымя, пароход, только брызги и пену бросая.
А там, на корме парохода, в величьи классической позы
Герой наш Лев Камбек стоял, как прямая статуя угрозы.
С тех пор-то и ходит рассказ к поучению нашего века:
«Призвание в Новгород древний сурового мужа Камбека».
 
 В тумане минувших лет канули без следа «великий протестант» Камбек и его журнал. И только одно четверостишие, презрев время, вдруг дерзко выпорхнуло на страницах романа, писавшегося семь десятилетий спустя. Оно столь органично вошло в одну из глав «Мастера и Маргариты», что ныне просто не воспринимается отдельно.
«Ополоумевший дирижер, не отдавая себе отчета в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл и даже не грянул, и даже не хватил, а именно, по омерзительному выражению кота, урезал какой-то невероятный, ни на что не похожий по развязности своей марш.
На мгновение показалось, что будто слышны были некогда, под южными звездами, в кафешантане, какие-то мало понятные, полуслепые, но разудалые слова этого марша:

Его превосходительство
Любил домашних птиц
И брал под покровительство
Хорошеньких девиц!!!»

 Кто знает, не тот ли самый экземпляр журнала, подаренный в конце нашего рассказа Камбеком, попался в двадцатые годы следующего столетия на каком-то книжном развале Михаилу Булгакову? Быть может, вспыхнувший интерес заставил романиста узнать кое-что и о судьбе автора запомнившегося курьезного четверостишия, завершившего деятельность распорядителем кафешантана, и потому связать с этим увеселительным заведением разудалые слова куплета. Как знать!