Rip current. Кольцо Саладина, ч3. 33

До восьми часов я толком не жил. Слонялся по квартире, пытался смотреть по телеку всякую муру, мешал своим трёпом Веронике работать и то и дело кидался на балкон курить. Как назло, сегодня мы освободились раньше, чем планировали, и отсрочку свидания я воспринял, как удар под самую печёнку. Тем более, что отзвонилась не пани, а чумовая Татка, которая, запыхавшись, частила так, что я мало что понял, кроме самого убийственного: судьба у нас крадёт час времени. Драгоценного. Долгожданного.
Что можно сделать за час, - хмуро рассуждал я, пытаясь успокоить разбушевавшуюся досаду. - Умереть можно за час. Причём, не один раз, много-много раз. Можно написать любовное письмо. Жениться. Сварить борщ. Нет, борщ не выйдет, на борщ у меня уходило три часа, и даже у Норы – два, а мама вообще возилась полдня.
При воспоминании о борще я мрачно отправился в кухню и с горя в третий раз за вечер поел, нашарив в холодильнике всё, что смог.
- Правильная стратегия, - заметила вскользь Вероника, сидевшая со своими бумагами в уголке диванчика. – Тебе не хватает четырёх килограммов. Лучше, конечно бы, семь для устойчивости, но столько ты не наберёшь за такое время, не успеешь. Хотя бы три-четыре.
Я немного навострился. О моём недостаточном весе Вероника сокрушалась периодически. Я и сам знал, что бурные события последних месяцев – и крымские, и московские - унесли с моего бренного тела почти десять килограммов. Вероника, беспрестанно пеняя за неправильный образ жизни, выпаивала меня специальными забугорными белковыми смесями, которые держала и дома, и на работе. Смеси были противными, я отлынивал, но признавал, что работали они хорошо и от голода в трудные дни вполне спасали. В общем, тема была не нова. Но сейчас вскользь брошенное замечание зацепило вот этим: «за такое время».
- И за какое такое время? – поинтересовался я, наливая вторую чашку чая. – Ты что-то имеешь в виду? Грядёт конец света? Я встречу его с недостаточным весом и пролечу мимо очей господних?
- Именно пролетишь мимо очей, - объявила Вероника, не отрываясь от бумаг. – Мимо очей комиссии. И вот тогда точно будет конец света. Почему я всё время должна напоминать тебе о главном? - она подняла на меня глаза. - Я понимаю, у тебя роман, но комиссия уже в этом месяце. Два танца из трёх должны быть готовы. Один – со мной – практически отработан. Второй – с Юлей – едва начат. Третьего вообще нет. Так что сегодня у тебя последний свободный вечер. Четырнадцатого сделаем предварительный прогон, на воскресенье ничего не планируй.
- Я уже вообще ничего в своей жизни не могу планировать, - недовольно буркнул я.
- Дорогой мой, - Вероника постучала ручкой по столу. - Ты десять дней прогулял дома в Крыму и тебе слова никто не сказал. Ни в одной стране, где я танцевала, участники проектов так себя не вели. Если бы хоть кто-нибудь отлучился самовольно хоть на день, его бы немедленно уволили. Везде на службе жёсткая дисциплина. Только у вас здесь бардак.
- Это не бардак. Это загадочная русская душа, - объявил я.
- Давай закроем прения, - Вероника снова погрузилась в бумаги. - Фестиваль в мае. Если ты мне его сорвёшь, я тебя никогда не прощу.
- Запрещённый приём! - возмутился я. – Шантаж и манипуляж.
- Именно так, - спокойно отозвалась Вероника. – С тобой дозволенные приёмы не работают. А мне важно вывести вас на международный уровень. Это престижно, когда в проекте участники крупных соревнований.
- Ладно, - я сгреб посуду со стола и бухнул в мойку. – Мучительница безжалостная. Стисну зубы, соглашусь на строгие меры. Без десерта, без выпивки, без курева, без девочек… А этот фестиваль сколько продлится?
- Вместе с дорогой, официальными церемониями и уличными программами в общей сложности дней десять-двенадцать.
- Десять-двенадцать дней?! – ахнул я. - Это в мае мне надо будет уехать на столько?!
Сердце моё сжалось. Рушились наши планы на май – наши общие, тайно выношенные в редких встречах и обрывках телефонных разговорах - вырваться куда-то вдвоём. И, конечно же, мы грезили о Крыме. Потому что та несостоявшаяся поездка так и пробороздила нас обоих неизбывной горькой болью...
Я уставился в пол и тяжело задумался. Всё моё приподнятое балагурное настроение улетучилось вмиг.
Новость была скверной. Честно сказать, про фестиваль я почти забыл. Точнее, он представлялся мне необременительной, почти увеселительной прогулкой дня на два-три, из которой я вернусь с кучей впечатлений и кучей сувениров. А тут вон что… Официальные церемонии, твою мать… Ну да, правильно, открытие-закрытие, награждение-банкеты, пьянки-гулянки… Двенадцать дней… И я должен буду сейчас об этом сообщить моей пани и отравить всю долгожданную встречу. Неминуемо придётся рассказывать и о новой партнёрше. И неизвестно, чем все эти рассказы кончатся. Потому что я так и не научился, что можно говорить, а что нельзя. Ну, сроду у меня не было дипломатических талантов. Чёрт, зачем я затеял этот разговор... Теперь вместо чистой радости придётся объясняться, думать над каждым словом…
Дурак. Четырежды дурак.
«Фильтруй свой базар» – ругалась на меня Нора. Но это и было самым сложным. Не умел я его фильтровать. Лучшее, что я умел – это молчать. За что и ценили меня близкие друзья.

По дороге я всё-таки кое-что придумал. Лучшее, что можно сделать в такой ситуации – выкинуть на время встречи всё из головы. И никакой похоронной физиономии, иначе она всё по ней прочтёт. Радоваться и заниматься любовью. А потом, при расставании, сказать. И честно объяснить: утаил, потому что не хотел портить встречу.
Я немного прибодрился.
Но всё вышло совсем не так, как я планировал.

               
         *   *   *

- Ты что – на свидание не хочешь идти?!
Татка изумлённо хлопала глазами. Я сидела на кровати, опершись головой на руки и смотрела на кончики своих сапог. Я их так и не сняла после улицы – зачем? Я всей душой уже была с князем, там, под весенним ночным небом. Думала: сейчас быстренько переговорим, чаю глотнём – и как сорвусь, как полечу!..
Только всё это было час назад. А теперь…
Я медленно подняла голову.
Юра ушёл. Татка его выпроводила объявив, что нам надо собраться «на встречу с друзьями». Уже ничего не мешает сорваться и полететь. А я всё сижу и глупо страдаю.
Ну, глупости же! Подумаешь, не совпало имя. Самое главное же подтверждено:  Белка была на самом деле! Она была! И мне сейчас страстно хотелось в ту жизнь, в которую я уже попадала, звуки и запахи которой уже ощущала, словно наяву. Окунуться туда снова, найти что-то не найденное. Догадаться о чём-то. Разобраться с этой Верой-Надей...
- Я всё-таки не понимаю, - упрямо спросила я, - почему моя Вера оказалась в жизни Надей? Как это так?
- Какая Надя? – воскликнула Татка. – Чего ты сидишь? Он же тебя ждёт! Ты что, не пойдёшь?!
- Да, пойду я, пойду, - отмахнулась я, продолжая сидеть и думать.
Значит, мы напутали. Что-то мы напутали... Что-то князь забыл? Или это я перепутала имена?
Я вскочила, не обращая внимания на Таткины квохтанья, лихорадочно нашарила блокнот, нашла нужные записи. Нет, всё правильно: везде Вера... Предположительно Вера Кашко. А она на самом деле - Надя Подгорецкая. А кто тогда Кашко? Нет, надо садиться и слушать запись… хорошенько вслушиваясь в каждое слово. Юра сказал, там почти на час...
Я посмотрела на часы, в нервном замешательстве постучала каблуком об пол.
- Нет, ты всё-таки, сумасшедшая. Да что случилось-то?
А я и сама не знаю, что случилось. Словно переключили что-то во мне. Одно чувство выключили, а другое включили. А вдруг работа для меня важнее любви? Господи, не хватало ещё превратиться в синий чулок. У нас на курсе были барышни, которые ничего вокруг себя не видели, кроме науки, страдальческое зрелище…
Я бросила блокнот, кинулась к зеркалу. Красила губы, почти панически ища на себе приметы синего чулка, господи, ну и дура… Только нельзя будет показывать это моё оцепенение. Потому что надо будет объясняться, а значит, рассказывать о Юре. А рассказывать о Юре – значит… Ох, это значит, всё испортить. Всю встречу.
И Татка, словно угадав мои мысли, немедленно спросила:
- Значит, не будешь рассказывать, что Белка нашлась?
И я застыла с пудреницей в руке. И отражение моё в зеркале тоже замерло, ожидая, что скажу.
- Это совершенно невозможно, - я твёрдо покачала головой. - Это крайне важная информация, и он её тоже ждёт. Она ему так же важна, как мне.
- То есть, ты ему расскажешь, что задержалась из-за Юры? А ему мы всё наврали?
«Это не мы, это ты наврала», - хотела было сказать я, но это была явная несправедливость по отношению к Татке.
Я помолчала, угрюмо задумавшись, тяжело вздохнула и наконец вымолвила:
- Скажу, что задержалась по делу.
- Это ты так подумаешь. А он – по-другому чувствует.
- Но это общее наше дело! – воскликнула я. – Как он может подумать что-то другое?!
- Ну, например, подумает, что это важное дело ты делаешь не вместе с ним, а с посторонним человеком, который ему неприятен. Это будет ему отравлять чувства. Он будет подозревать что-то несуществующее, бороться с этим подозрением, испортит себе всю встречу.
Да, уж, разложила всё Татка по полочкам. Я спрятала пудру в сумочку, покусала губы. Татка высказала то, что сидело в глубине меня. Я сама подозревала, что от моих новостей будет только хуже.
Вот я попала в дурацкую ситуацию. Что делать, совершенно непонятно. Не говорить нельзя. Во-первых, подло, во-вторых, невозможно. Это крайне важное открытие! Наиважнейшее! Надо бежать сломя голову с такой потрясающей новостью! Увидеть во сне человека, о существовании которого даже не подозреваешь, а он есть, есть на самом деле - немыслимо!
Но из-за Юры теперь совершенно непонятно, как быть...
- И что на день рождения Юру пригласила, тоже скажешь?
- Ну, а как не сказать? – виновато и сбивчиво заговорила я, вставая и собирая сумку. – Как? Разве здесь можно не сказать? Он же придёт, они оба придут, окажется, что я не предупредила. А почему не предупредила? Значит, утаить собралась. А почему хотела утаить? Значит, было что утаивать. Значит, между мной и Юрой что-то есть. Простая логика...
- Конечно, - согласилась Татка. – Поэтому надо всё продумать. Как сказать, в какой момент, с какой интонацией. Вот сейчас поедешь – и думай, как подобрать правильные слова.
- Я не могу его обманывать, понимаешь? – я одевалась уже в совершенном отчаянии и то и дело прижимала руки к груди. – Я не должна ему врать… между нами должно быть всё честно...
- Конечно, не можешь. Конечно, не должна, - утешала Татка, провожая меня по коридору. - Конечно, должна быть честность. Поэтому всё продумай до последнего слова…

С тяжёлым сердцем я выходила из корпуса и шла к остановке.
Всё это уже было – думала я. В Крыму, у князя. Из-за этих дурацких туфель. Только всё было наоборот. Это он был в трудном положении. Не знал, что сказать, не знал, как сказать. А я мучила его, призывала к правде, доказывала, что правда – превыше всего. И верила в это истово… А он был ни в чем не виноват. Он просто хотел спасти наши отношения, боялся меня ранить, боялся меня потерять… А я – дура, дура… И вот сейчас сама в это попала… Точно так же боюсь сказать лишнее, чтобы не ранить, чтобы спасти…
Что же делать, что? Нужна правда или нет? Получается не нужна? Получается, чтобы жить счастливо, надо обманывать?
Но как же жить без правды? Так нельзя, нельзя, нечестно это!
Погружённая в свои мысли, я даже не разглядела его издалека, шла и шла к условленному месту, ничего не видя вокруг до тех пор, пока он не пошёл мне навстречу. Я буквально уткнулась в него, почти испугавшись. Подняла глаза, увидела его встревоженные глаза. И все мысли и придуманные мои правильные слова растерялись. А ведь хотела сделать лицо, надеть маску специальную…
И ничего у меня не получилось! А он тоже совсем не радостный, какой-то озабоченный, почти подавленный…
- Что-нибудь случилось?
Это сказали мы оба. Почти одновременно.
И замолчали, глядя друг на друга одинаково горестно.
- Прости меня, пожалуйста!
Это сказала я одна.