От истоков своих Глава 23 Зина

          Голод 1921 года остался в памяти людей навсегда, только говорили об этом страшном времени крайне редко и неохотно, отмалчиваясь и пряча слёзы. В марте того года правительство большевиков отменило грабительскую продразвёрстку, и вместо неё ввело продналог. Он был намного меньше продразвёрстки.   Теперь у трудолюбивых работников оставались излишки зерна и других продуктов, которые они могли обменять на товары и инвентарь для сельскохозяйственных работ. А что-то можно было даже продать. Так началась новая экономическая политика (НЭП), которая дала возможность развитию различных промыслов и ремёсел. В деревне открывались мастерские: пимокатные*, кожевенные, текстильные, а также мельница, маслобойка, сыроварня и другие. Жизнь сельчан, начиная с 1922 года, потихоньку налаживалась. В селе оживилась и общественная жизнь. По всей стране в деревнях создавались коммуны и артели с общей обработкой земли.
 
      Мужики, собираясь на толковище, обсуждали статьи газет, особенно те, что касались объединения крестьян.
 
          – Ты, погляди! И како жа энто вместях жить? Бають у их не токмо зерно обшшее, и бабы тожа! – возмущался Фрол Титов, сплюнув в сердцах в сторону.

          – Ой, чавой-то не верю я в такую жисть, даже отец с сыном не завсегда уживаютси под одной крышей, а тута все вместях…– усомнился Косоуров Николай, покачивая головой.

          – А чаво, взаправду бабы обшшия? Вота тиятра! Я ба свою Лукерью в таком разе подвинул ба. С молодкой какой позабавилси, – с вожделением вздохнул дед Ерошка.

          – Да уж, дед, в коммунии-то все молодки твое будуть, ежели Лукерью смогёшь подвинуть, – рассмеялись мужики.

          – Ну, чаво, мужики, ежели есь антирес к такому зачинанию, можеть, соберёмси коды-нибудь по-сурьёзному? Можна хоша у мяне в избе.  Побаим, обсудим всё в подробностях, – обратился к сельчанам Иван Булашов.

          – Дык, чё жа, можно и по-сурьёзному, – согласно закивали головами сельчане.

      Крестьяне собрались в избе Булашова через несколько дней.  Первым выступил со своим обращением к мужикам хозяин избы.

          – Чаво сёдни для нас главно в нашей жисти, в наших трудах?  Само собой – зерно, хлеб. Все поди почуяли энто на своей шкуре в голод? Продразвёрстку власти отменили, а продналог, однако, оставили. И всё одно, крестьянину придётси город, всех голодаюшших, и армию нашу кормить.

      Сельчане зашумели, переговариваясь, с сожалением вздыхая и кивая головами.

          – По одному мы тако и будем тянуть нужду, коды жа одному везде поспеть? А чаво, ежели и нам объединить наши наделы? Одиноко поле, говорять, ржа* выест. А ежели вместях всю работу сполнять? – уверенно предложил Иван смелое решение.

      Крестьяне зашумели ещё больше, разделившись во мнениях.

          – Урожаи у нас не дюжа завидные, можно сказать, хрен да маленько, – поддержал Ивана Дмитрий Анисимов, поднявшись с лавки в углу, – надыть нам, товаришши, распроститьси с единоличным хозяйством. Объединить свои труды, весь скот и подворья. Надыть больше обчественного заводить, штоба от всяческих притеснений отбиватьси легшее было. Жить и работать легшее в складку.

          – Ишь, чаво захотел? У мяне и скотина есь и надел большой, а у Фирсова Терентия ни шиша за душонкой нетути, и я с им объединятьси должон? На кось, выкуси! – скрутил дулю из пальцев и выкинул её в сторону выступающего Флегонт Матвеев.

          – Энто дело добровольное, и касаемо в перву очередь бедных сельчан и среднего достатка, которы в одиночку просто не выдюжат. А вас никто плетью не сгонят, – с обидой, горячо откликнулся Дмитрий, – но уходить вы, всё ж таки, не спешитя, послушайтя, посидитя чуток, – просил он собравшихся, – наскоком таки вопросы не решить, тута подумать надыть, со всех сторон обмозговать, – повертел он пятернёй возле  головы.

           – Надыть нам объединитьси хоша в артель. Другого выхода нетути, штоба с бедностью покончить. А в слабых единоличных хозяйствах энтого никоды не добитьси. Покончить надыть с энтим, как там прозыватси, с «частной собственностью», – прочитал по газете подчёркнутую строку Булашов.

Все призадумались, крестьянину веками жившему своим хозяйством, надеясь только на свои руки и свою лошадь, трудно было решиться на такое.

          – Вота ишшо тиятра! Чаво из энтого выйдеть? Как жа энто: моя лошадь теперя, вроде как, не моя, а обчая? И как объединятьси, совсем непонятно. Всема проживать штоль под одной крышей? Можа и одеялом однем укрыватьси? – вставил своё слово дед Ерошка, выразив мысли собравшихся крестьян.

          – Да ты, дед, помолчал ба. У тябе и лошади вовек не бывало, – зашумели на него крестьяне, с сомнением и тайным страхом обдумывая слова Булашова.

Вопросов у собравшихся было много.

          – Да, погодитя вы, мужики! Смысл не в том, штоба семьи наши объединить. Нам надыть силы наши, труд наш объединить. А супротив кого объединитьси? Да, супротив голода, нужды. Нужда она кого больше любить, где много работников, аль одиноких? Вот то то жа! Мы тожа не обсевки* в чужом поле, – убедительно объяснял Дмитрий Анисимов, – Да поймитя жа, без объединения в артель, нам в светло будушше и шагу не ступить!

          – А-а! Чаво тута слухать! – взвился рассерженно Флегонт, – Своё хозяйство в распыл тольки дурак отдаст! Отдай, значитси, всё своё, а получишь вровень с другимя, которы ничё не дали? Да подитя вы со своем объединением корове в трещину! А мне здеся слухать нечего! – пыхнул он злобно, повернулся и покинул собрание, увлекая за собой ещё нескольких мужиков.

С лавки поднялся великанского роста, степенный и рассудительный Маркел Титов.
Гвалт сельчан затих и Маркел низким голосом спокойно заговорил:

          – Сказать хочу: вота, когда я с гражданской войны возвернулси, вота ужо радовалси, что война кончилася! Теперя всё хорошо будеть, думал я. А чичас вижу: не кончилася моя война. Врагов тольки больше стало. Там, на гражданской, кто нам врагом был? Белогвардейцы? Но мы одолели их, потому што все наши силы смогли в один мощный кулак собрать на борьбу с ими. И били их, дажа ежели оне в большем числе были, чем мы. Во как! А чичас враги наши кто? Разруха, голод, безграмотность, нужда и отчаяние. И враги энти сурьёзные, победить их одному невозможно, думаю я. Так, неужто, объединившись, не одержим победу над энтими врагами? Тольки «один в поле не воин», кто жа энтого не знат? Я – за объединение, и хочу первым в артель записатьси. Пушшай нас будеть сперва не много, а всё жа мы победим! Я уверенный в энтом! – горячо закончил он.

Сельчане примолкли, обдумывая слова Маркела, возымевшие на них своё действие. Должно быть, они были решающими в выборе крестьянами своего дальнейшего пути, так как все участники этого собрания записались в артель. 
Вечером Наталья завела разговор с мужем.
 
          – Вань, бабы у колодца баяли, кака-то артель у нас в деревне появилася. Объединилися, кажися, нескольки дворов. Теперя вместях и пахать и сеять будуть. И всё теперя у их обчее: и скотина, и всё хозяйство. Ты чаво об энтом думашь? – заинтересованно спросила она мужа, ставя перед ним тарелку со щами.
 
Иван, откусив кусок от большого ломтя хлеба, молча, тщательно жевал его, заедая горячими щами с деревянной ложки. Наконец, прожевав, облизал губы и, не поднимая глаз от чашки со щами, заговорил:

          – Про артель и я слыхал. Флегонт Матвеев сказывал. Тама голь перекатная объединиласи, добрых хозяев почитай, нетути. Да и те незнамо пошто туды сунулиси. На восемнадцать артельщиков четыре лошадёнки, чавой-то напашуть оне? Ну, поглядим, поглядим… Дай кось, мать, квасу нето! – продолжил он трапезу.

      Первый год своего существования артель действительно испытывала большие трудности, но работать вместе было надёжнее и веселее. Каждый трудился на совесть, стараясь изо всех сил.  Лошадей задействовали попарно, поочерёдно, чтобы дать им время на отдых. Осенью собрали хороший урожай. Решили купить на, вырученные от продажи зерна, деньги новый плуг и борону. Оставили достаточное количество урожая на семена, остальное зерно разделили между артельщиками. Все остались довольны.  Хлеба получилось больше, значит, зима будет сытой. В артель потянулись и другие сельчане, и её численность увеличилась почти вдвое.
Одновременно с образованием артели оживилась и работа комсомола в селе, молодёжная ячейка которого возникла ещё в 1919 году. Несколько раз в неделю собиралась молодёжь в избе Варьки Филимоновой. Ребята читали газеты, обсуждали разные вопросы по улучшению жизни сельчан, обучению их грамоте, о культурном развитии села и другие. Часто на эти собрания комсомольцы приглашали молодых людей, пока ещё не вступивших в их союз. На такие собрания и зачастили Зина с Наташей, им было здесь интересно.   Семён Силантьев состоял в комсомоле с начала образования ячейки в селе. Зина свободно могла видеть его на собраниях и старалась не упускать такую возможность.
      Девушкам нравились комсомольцы, активные молодые люди, кипящие идеями. То концерт самодеятельности организуют, то читки газет по избам проводят, то грамоте желающих обучают. И в работе комсомольцы первые и в жатву, и в сенокос. Зина, имеющая три класса образования, с удовольствием читала газеты и книжки, которые давал ей Семён. Домой приходила с сияющими глазами и горящим, как маков цвет, глянцем щёк.
Наталья, исподволь наблюдая за дочерьми, волновалась за них и однажды решилась поговорить об этом с мужем.

          – Слышь, чаво скажу, Иван: Зинка наша похожа влюбилася. Девки-то в пору вошли, замуж им надыть выходить. Не то загуляютси, кто их «перестарков» тоды возмёть? Зину скоре замуж отдать следоват, кабы не натворила беды. Чичас молодёжь оченно своевольна, всё норовят своем умом проживать, а откулева он, ум-то, в таки года? – озабоченно глядя на мужа, твердила Наталья.

          – Правда твоя, мать. Уж девок мы не упустим, хватило того, чаво с сынами сделалося.  Завтрева же с Порфирием побаим об энтом, пока их Андрюха чаво не удумал, – успокоил Иван жену.

      Ничего не подозревающая, Зина порхала от счастья. Она часто ловила жаркие взгляды Семёна, и душа её трепетала от нежности и зарождавшейся любви. Она специально замедляла шаги после комсомольских собраний в надежде, что Семён догонит её и скажет ей такие желанные слова. Но он всегда был занят своими неотложными комсомольскими делами. Да и Налька поторапливала Зину.

          – Ну, чаво ты вечно вошкаешься? Не дождатьси тябе. Морозно жа, ноги застыли, пошли скорея!

 А Зина ждала, представляя объяснение с Семёном в радужном сиянии.
Однако её подстерегало жестокое разочарование. Иван переговорил с Порфирием о том, что пора, видимо, исполнить их клятву, данную ими друг другу ещё во время русско-японской войны: «Ежели живыми с энтой войны домой возвернёмси, поженим детей наших, твою дочь Зину и сына мово Андрея, коды вырастуть». Порфирий только обрадовался такому известию, теперь они с лучшим другом станут ещё и близкими родственниками.

          – Ужо я свово Андрюху настрою на лад. Поженим, как жа! Я от слов своех не отрекуся. Да и Зина у тябе красавицей выросла, и работница добрая. Всё умет, редкая хозяйка, – улыбался он другу похлопывая того по плечу, не забывая наполнять стопки, щедро сдабривая слова хмельным зельем.

В воскресенье Зину не отпустили из дому, приказав одеться понаряднее, а к обеду в избу Чернышёвых пришли шумною толпою сваты.
Зина, увидев, что сватать её пришёл Андрей Костылев, поникла и головою и душой, убежала в горницу. В одночасье пришёл конец её мечтам.

          – Матушка, не отдавайте мяне!  Не люблю я его, – просила Зина, рыдая на кровати в горнице, – пощадите, как с нелюбым жить?

          – Утри сопли! – сурово урезонила её мать, – Об вас дело давно решённое. А жить будяте, как все живуть. Чай и я без любови замуж шла, такая уж доля бабья. А ничё, притёрлися и живём в согласии. И вас вота родили да вырастили, всё, како у людей.  Тако и у тябе будеть, – успокаивала она дочь.

       Андрей никогда не привлекал внимания Зины. Может ещё потому, что был моложе её на два года. Он был чуть выше среднего роста, стройный, с русыми прямыми волосами, глазами чайного цвета, запрятанными под очки с круглой оправой.  Только губы у Андрея были красивыми, ярко очерченными, на которых обычно блуждала мягкая, застенчивая улыбка. В глазах, влюблённой в комсомольского вожака, Зины он всё-таки проигрывал во внешности Семёну. Характер Андрей имел не злобливый, он любил пошутить и посмеяться. Примечательным ещё было то, что Андрей был очень аккуратен, его никогда не видели в неряшливой одежде, либо растрёпанным или небритым. Всё на нём всегда было выглажено, вычищено и сидело точно по размеру. И любую работу он исполнял всегда с особой тщательностью: красиво и аккуратно.

      Зина сидела за столом, понуро опустив голову, с припухшими от слёз глазами, продолжая оплакивать в душе свою девичью судьбу. Сердце её было далеко отсюда, к другому рвалось всё её существо.
Но сейчас и Андрей был не весел. Как же настаивал отец, чтобы он выполнил его волю – женился на Зине Чернышёвой! Если бы его милая, о которой грезил и вздыхал Андрей, Епистимья, двумя неделями раньше не вышла замуж за сына местного богатея Нелюбова, ни за что бы ни согласился он с батюшкой.
А теперь ему было всё равно, жизненные краски поблекли, и мир уже не казался таким привлекательным, как раньше. Андрей, переживая потерю своих надежд, ударился пить горькую и только - только отошёл от хмельного. В шумном сватовстве, казалось, никто не замечал, что за столом сидели два несчастных человека, которых родители обрекали на совместное проживание, ссылаясь на пословицу: «стерпится – слюбится».
 
      Вскоре сыграли скромную свадьбу, и молодая семья стала жить в избе Порфирия.
Второй сын Порфирия, Матвей, тоже вскоре женился на Паше Строговой и семья Порфирия значительно выросла, в избе стало тесно. Вся молодёжь на ночь размещалась на полатях, старики спали на печке, а родители в горнице на кровати.

          – Можа, к моем переедем покаместь, – как-то робко спросила мужа Зина, – сёдни ночью, во сне, Пашка так мяне по животу саданула, ажно сердце зашлоси. Так и скинуть недолго, – боясь потерять ребёнка, обиженно прошептала Зина.

          – Строиться надыть, отдельно жить хочу. Сам буду хозяйствовать. Батяня поможеть, тесть и брательник тожа, в новом месте жить будем! Знашь деревню Мачехонку? Туды поедем, благодать тама, что у Христа за пазухой. Деревня вся в лесу, земля добрая. Ежели по уму всё сделать, жить можно по-хорошему, не бедствуя, – размышлял Андрей вслух, закинув руки за голову, мечтательно глядя в потолок.

"Вота и хорошо, – думала Зина, слушая мужа, – уедем отселя, быстрея Семёна забуду, а то энта маета всё сердце источила, никак его не могу из думок своех выкинуть. Как встречу его, жар из груди в щёки бьёть и куды деватьси? Вдруг кто приметит, что я при ём краснею? Хорошо, что уедем".

      А на дворе опять была весна. Воздух наполнился необыкновенной чистотой и сладостью. В высоком небе плыли лёгкие облачка, ластясь к солнцу. Вся природа возрождалась к новой жизни. Вот и Зина готовилась к переменам и страстно желала, чтобы были они добрыми и чистыми, как это весеннее небо.
       Как только отсеялись, мужчины принялись за строительство   дома для семьи Костылевых. К осени дом с одной комнаткой и такого же размера кухней был поставлен. Андрей с Зиной переехали из Гусево в деревню Мачехонка, что располагалась в очень живописном месте, среди леса.
Андрей оказался хватким, работящим хозяином. А дел на новом месте семье хватало. Муж занимался отделкой в избе, постройками сараев для будущей скотины и хозяйственных орудий, играя крутыми мышцами, выпирающими под рубахой. Зина хлопотала по дому и помогала Андрею. В середине лета родился первенец в семье, Зине очень хотелось назвать сына Семёном, но она не посмела этого сделать. Мальчику дали имя Серёжа, модное в ту пору. Сынок очень походил на отца, и Андрей был горд этим. Через два года Зина родила второго сына, назвав его Лазарем. Мальчик родился весь в мать. Такой же синеглазый, светлокожий, с тёмно каштановыми кудряшками на голове. Между тем семья укрепилась, супруги уважали друг друга, но любви между ними так и не возникло. Зине хотелось больше ласки, нежности. Но муж, исполнив супружеский долг, тут же, отворачивался от неё и почти мгновенно засыпал.
      Хозяйство постепенно полнилось скотиной. Купили корову и лошадь. В загоне блеяли овцы и козы, в клети раздавалось довольное похрюкивание и визг поросят. По двору степенно разгуливали гуси и сонно квохтали куры, которых, бывало, таскала лиса, перемахнув через плетень рыжим сполохом. Рядом с домом разбили небольшой сад с яблонями и вишнями, кустами крыжовника и смородины, а между ними прижились три улья с пчёлами. За домом раскинулись грядки с репой, морковью, луком.  Ровные ряды кустов картошки в большом огороде убегали под горку.
 Работа по хозяйству занимала всё время Зины от темна до темна. Жизнь в этом лесном краю ей очень нравилась, под стать её спокойному, немногословному характеру. Одно было досадно, здесь не было никакого водоёма. А так иногда хотелось посидеть у воды летом, на закате солнца.  Из сыновей Зина больше любила Лазорьку, объясняя это тем, что он младшенький. Должно быть оттого, что уродился он очень ласковым. Лазорька поднимался спозаранку, раньше своего братца, и сразу бежал к матери, обнимал её колени.

          – Ах, ты хитрюга, ласкуша моя, – говорила она сыночку, – ровно телёночек ластишься, свово никогда не проспишь, – гладила она его по шелковистым, тёмным завиткам волос, угощая то свежим хлебушком с мёдом, то шкварками со сковородки.

Подрастали дети как обычно в деревенских семьях среднего достатка. Они были одеты, обуты, сыты и здоровы.
 Тут в семье Порфирия и Матрёны случилось несчастье. Младшего их сына убили в пьяной драке. Уж такой бузотёр был их Матвей, скандалист и гуляка. Ни одна гулянка не обошлась без драки, в которой был он зачинщиком. Вот и отбуянил своё, нарвался на нож. По Матвею кроме родителей и не убивался особо никто, так опостылел он своим буйным характером. А жена его, Паша, натерпевшаяся от Матвея, в скорости снова замуж вышла за местного пастушка и зажила с ним в спокойствии.
       Как-то в один из зимних вечеров собрались женщины в избе у Костылевых на посиделки с вязаньями и вышиваньями.  За работой пели песни, шутили, смеялись. Андрей уехал к родителям в Гусево, помочь отцу вывезти с луга заготовленное летом сено. Дети играли в горнице, им тоже было весело.

          – Мотя, подай моток серой пряжи, не хватило чуток, – попросила Аграфена подругу, сидящую за столом поодаль.

          – Лови, Зина, – крикнула Матрёна, кидая клубок.

Никто не ожидал, что клубок угодит Зине прямо в глаз.

          – Ой! – закрыла Зина ладонями лицо.

 Глаз словно обожгло резкой болью.

          – Ой, Зина, прости мяне косорукую. Не нарошно я, не серчай, прости, – просила Матрёна.

          – Да, ладныть, ничё, пройдёть всё, – отговаривалась Зина, не отводя ладонь от глаза.

 К ночи глаз затёк кровью и стал болеть. Несколько дней собиралась Зина поехать в Уфу к врачу, да так и не собралась. С кем же на это время малышей оставить? И опять же скотину не бросишь.  Мама приболела и Наташа, сестрица, вышедшая замуж через год после Зины, со своим хозяйством еле управляется. Глаз болел долго, а после появилось на нём белое пятнышко, которое разрослось в бельмо и осталось так навсегда.

Продолжение... - http://proza.ru/2022/09/07/203