Поэт на поэтическом сайте

(ФРАГМЕНТЫ КНИГИ)


***
У меня - обожженное нёбо:
то ли спирт, то ли флирт, то ли чай...
У меня на ногах - королева,
припадает к ногам невзначай.
Так за что же ты любишь мя, Небо? -
не могу я понять ничего...
И даешь мне и лова и клёва
на ручье, на ручье речевом!

Я закину рыбачий свой бредень,
как апостол... Прости меня, Сын.
Мы, пииты, немного побредим,
а потом у рыбачьей косы
уж такого прощенья попросим,
уж такие ей скажем слова,
что слетит с подоконника осень
и отправится Крест целовать!

1994


ВСТРЕЧИ В ЛИВАДИИ (1979)

Куда же я без Вас, любимый лидер,
наш дорогой Генсек КПСС.
Вы у себя. А я и ног не вытер,
так прямо сквозь решетки и пролез.

Мне лебедь черный в том пруду-фонтане
понравился. Хотел с ним поиграть.
А не судить о Генеральном Плане
СССР под общую тетрадь.

Претензий нет. И жалоб тоже нету.
Я счастлив, Леонид Ильич, родной...
Каникулы и море входят в лето,
как только в детстве было, Боже мой.

Гадкий утенок? Может быть. Не знаю.
Пожалуй, нет. Немного непохож
на прочих, но никто не обижает.
Никто не приставляет к сердцу ложь.

А лебедь, лебедь чёрен, словно уголь,
какого я не видел никогда.
Пускай охрана ищет пятый угол,
пускай гудят и рвутся провода.

Все в штатском. С пистолетами, бандиты.
А я без задней мысли - к лебедям.
Спасибо Вам, Вы очень знамениты,
незаменимы... утлая ладья

Вашей души, наверно, без охраны.
Мы бы могли общаться и дружить.
Позвольте мне представиться: Туманов.
Круглый отличник. Невозможно жить

без лебедей... Чего Вам это стОит.
Кому бы я любовью навредил?
Да Вы бы разрешили, Вы не стоик,
как Ваш охранник или командир.

И вот пока вели меня на выход
(не били, не допрашивали, нет),
я увидал Вас в глубине (размыто)
и осознал, что Брежнев - к р а е в е д.

...Бежит отец по Солнечной тропинке
(когда-то здесь гулял и Лев Толстой),
Сталин и Черчилль, Рузвельт, чьи ботинки
мы чистим и сегодня всей страной.

Отец (поддатый) сгрёб меня в охапку,
и мы пошли, пошли за горизонт...
Охранник провожал нас взглядом кратким.
И небо раскрывало белый зонт.


ПОИСК РИФМЫ

Зюся, с кем ты рифмуешься?
Может, с "молюсь я", лапушка?
Что ж ты со мной целуешься,
нюхаешься, царапаешься?

Так и супруга давеча.
Так и иная женщина.
Слушаю песни Галича
и понимаю: нечего

уподобляться знающим
не господам - товарищам,
браком долгоиграющим
что-то себе доказывать.

Лучше остаться вазою,
даже с цветами разовыми,
чтоб на столе на письменном
встать в полный рост воистину.

База.

"Все на базе", - батя по пьянке говаривал успокоенно.
Боже, учи любви меня, не позволь задохнуться страстными
даже не фразами - нотами для симфонии
разными, как алмазные дЕвицы.

С богомазами праздную.
Зюся, Марина, в образе недостойного
я предстаю пред вами, и стол качается,
только не это
поэта
мета,
лето,
Грета,
любящая автовладелица,
равнодушная казуистика,
неумение пользоваться компьютером,
прочий бьютифул,
мистика.

Зюся,
давай помолимся,
просто без рифмы, звонница
доброго полюса,
ты не моя любовница,
ты гораздо больше любовниц, Зюся.
Ты мое утешение
и решение
обоюдное.
И хозяйка твоя увенчана,
добрая женщина, Божья.
Любит меня, а всё же.
Что ты сказать-то мне хочешь, нечего.
Нудная
передача сегодня, не было
той, кого ждал и требовал
блуда.

Зюся.
В союзе
легче бы.

Что за странное слово "муза".
Тогда уж - луза.
Зюся,
до встречи вечером,
я в кабачок соседний,
там посижу, поокаю,
искренне поаллокаю
с ВУЗом.

До встречи, венчанная.
Я не могу без груза
крестного тоже, Зюся.
Так что всё верно, нечего.


ДИАЛОГ С РОДИНОЙ

Прикипел я к тебе, о Мачеха...

- Я не Мачеха, мой поэт...

- А чего ж ты меня осадчиво
так мытарила столько лет?
Почему я скитался пО миру,
почему я не мог найти
ту единственную Симфонию,
с коей было бы по пути...

- За грехи твои. За отчаянье.
За измены своей семье.
За великое одичание
в центре города на земле.
За лукавство и за курение
в неположенных тех местах,
где ты пишешь стихотворение
о небесной росе в устах...
За гордыню перед поэтами,
что любили тебя, а ты
заклеймил их под силуэтами
до скончания Высоты...

- Понимаю. Согласен, Матушка.
Так оно, наверно, и есть.
Так куда же мне ехать, лапушка,
если я не умею влезть
в комитет института или же
академии про загран-
отголоски былого Имиджа
на библейских стихах, Коран,
может, лучше мне просто дворником,
может, лучше опять встречать
по утрам Ипотеку с томиком
И.Туманова на грачах.

- Оставайся. Тебя не выгоню.
И не слушай советы баб.
Я ведь знаю иного Игоря,
я ведь вижу, как ты ослаб.
Растележился, отнадеялся,
отлюбил и отверил тем,
кто уже никуда не денется
со скрижалей твоих поэм...

- Ну спасибо, Родная. Досыта
я наелся хвалы, хулы...
И винят-то ребенка взрослого
не за то, в чем вините Вы.
Помогите, прошу Вас, Родина,
завершить небывалый труд,
а потом - хоть на чай смородина,
хоть и мирнинский институт...
Буду снег от крыльца отмахивать,
буду чистить ступени в лом.
Комментировать фотографии
всех сотрудников под альбом
Джо Дассена, потом Бутусова,
а потом самого себя...

- Не получится. Слишком грустная
там симфония сентября...

- Засыпаю по Вашей милости.
Пусть мне, Родина, снится та,
что навечно от рук отбилась и
ненавидит меня, Тщета.

- Кто тебя ненавидит, Ёжинька?
Ничего здесь не тщетно, коль
ты раздвинул границы прошлого
и стряхнул молодую боль...

И так далее. До скончания
летней ночи, потом и дня.
До Великого Обещания
на ногтях Вероники JA.
Никуда не поеду. Родина.
Ты одна, как Марина слёз...

- Спи спокойно, моё Угодие
на руках молодых берёз...


РАДУГА

Святому Преподобному Нилу Столобенскому

Мы шли со службы Вашей памяти
с моей Мариною: она
увидела в небесной дали
ликующие письмена:
но радуга была не аркою
в заоблачный небесный мир,
но неким истинным подарком
Святому Нилу от родни.

Да, радуга стояла столбиком
по стойке "смирно" перед тем,
чье имя православным подвигом
вошло в космический отдел -
помимо Царствия Небесного,
и это было тем живей,
что Вы с Невестой Неневестною
входили в Божий Эмпирей!

...Напротив - дом, в нём тоже "Радуга":
примерный подростковый клуб,
и вся дворовая команда
искрится подлежащим ДРУГ -
в беспечных безобидных играх,
а радуга на небесах
купается в святых молитвах
и неподкупных голосах

детей!

Божественное чудо
простого нашего двора -
ты тоже радуга оттуда,
где вся земля кругом права, -
молитвой Ксении блаженной
восходит к Лику и взошла -
на новом небе совершенства,
как будто Нилова душа!!!


ФОТО ФАТА

Невестам и просто истинным любви

Вот сюда. Прекрасно. Всем спасибо.
Наша фотосессия вошла
в самую живительную силу
на густых основах ремесла.
Остается только показать их
нам самим, увиденным зрачком
объектива - в духе наших свадеб
с неким симпатичным кондачком.

Так мы жили, так мы веселились,
делаясь в душе еще мрачней,
ибо не о том договорились
в мыслях с женихом своих очей.
А сегодня исполненье сроков
и желаний некой высоты,
наших упований и восторгов
на одно блаженное Я - ТЫ.

Стать тобой во что бы то ни стало,
чтобы ты соделался и мной:
это фотосессия астрала
и фаты, что не было со мной
ни на первой свадьбе, ни на пятой -
вне родни, агенства и цветов, -
так я стала и сама распятой -
музыкой эпических ладов:

жертвенных.


***
Предпоследнее слово Исхода -
в переходе от Слова к Делам -
тоже Слова... Святая Свобода -
без прописки, без стука, без кода -
на пороге прекрасного года -
Вседержителем - дадена - нам.

Гонораром ли там или больше,
а скорей - животворным лучом -
вот тебе, дорогая, Жилплощадь:
в Царстве Божьем желаете? В Божьем
Царстве правды? родная, уволь же
колотить по железу плечом

ты отныне меня. Мы отныне
под покровом у Господа. Мы
не оступимся больше в гордыню,
не преткнёмся о камни литые,
но в Его неподкупной твердыне
все пути наши будут - прямы.

Потерпи. Помолись. Успокойся.
Наступает мой срок. Посмотри.
Никогда ничего не убойся:
ни базара, ни гласа, ни полиса,
ни летящего с полюса поезда -
ничего, никогда!.. НАСТУПИЛ.

1994


ЛЕПЕСТКИ

Ходил сегодня возле ЗАГСа:
асфальт усеян лепестками,
как будто кто-то отказался
поставить подпись под мостами

надежд, предчувствий, упований,
что в этом браке точно буду
женой единственной для Вани,
не походившем на Иуду...

Вас, лепестки, ногами топчут,
окончен праздник, нет кортежа,
а лепестки лежат, не ропщут,
как православная надежда,

глядя на вас, я точно понял,
что новым браком не изменишь
свою Симфонию симфоний,
а лишь немного повзрослеешь...

Не велика ль цена, невеста?
Таким же лепестком под ноги
я упаду и бесполезно
валяться буду на пороге

твоей ухоженности, стиля,
твоей лепоподобной ласки,
и равнодушная Россия
будет ходить по мне с указкой.

Смотрите, лепесток опавший!
Еще вчера благоухавший.
А ныне попранный и страшный,
как после долгой рукопашной.

...Я ночью соберу вас, смою
с асфальта, положу у сердца...
Вы лепестки живого горя,
мое исполненное скерцо

страстей, инстинктов, приближений,
соитий на любом отрезке
жилплощадей и положений,
как тут сказал бы Достоевский;

вы - отголосок нашей жизни,
вы - эхо, лепестки, вы - правда
всех наших свадеб на машине,
вы - соль и смысл и отрада...

Зачахнете до окончанья
ходьбы прохожих и похожих,
нет, всё же истинней венчанье
в любой нехоженной и Божьей,

там лепестками не осыпят,
а если даже и осыпят,
то не оставят вас, как нищих
на послепраздничных кладбИщах

души...


МАМОЧКА, СНЕЖИНКИ, ОГОНЬКИ (ИЗ ДЕТСТВА)

Мамочка, я помню, по Иркутску
мы с тобой гуляли, тоже шёл
тёплый снег, и было очень грустно
от того, что Бога не нашёл.

А искал... но Он меня не принял,
как бы прошептав, что я плохой,
никудышный... мы однажды сгинем,
и никто не будет над рекой

слёзы лить по мальчику такому.

Только ты сегодня не одна.
И кинотеатр незнакомо
выглядит в очах твоих, луна.

Огоньки бегут, как таракашки,
милые, родные огоньки,
по фасаду этой - нет, не башни,
а скорее очерка тоски.

Что кубична... или не кубична,
я не знаю, кто здесь и зачем
помогает Богу динамично
заселять пространство не вотще.

Теплый снег! снежинки кружат в танце,
медленно ложатся на лицо,
мамочка, за что же нам скитаться
по земле за мужем и отцом.

ПлАчу... и, преломлены слезами,
огоньки театра и кино
как бы вдохновляются, дерзают
радугою сделаться в вино.

Или в водку... папа любит водку,
а вино почти что и не пьет,
как друзья всего Аэрофлота,
благо по карману им не бьет.

Мне лишь только нравится там лётчик,
что играл так классно как-то раз
на гитаре, песню пел про счётчик,
на который ставили б и нас.

Я и раньше эту песню слушал.
Это же Высоцкий молодой.
Ну а летчик и не знал, кто душу
в те слова вложил... потом водой

запивал он эту злую водку.
Как-то он порядочнее всех.
Как-то больше мне напомнил фотку,
на какой все трезвые и смех.

Смех-то смехом... долго ли напиться.
Это дело нескольких минут.

Мамочка, поехали в столицу,
там ведь люди правильно живут.

На "АвтозавОдской"... возле ЗиЛа
сколько жили, а никто не пил.
Это для иных невыносимо,
как сказал бы Гена-крокодил.

Там "Союзмульфильм" - и я б учился
рисовать, а то рисую так,
что ежу понятно: не случился
у меня, аморфного, контакт

с этим миром...

...Снег не умолкает.
Огоньки остались за спиной.
Мамочка снежинкою летает
и всегда желает быть со мной.


МОРСКИМ УЗЛОМ К КАНАЛУ, ГРИБОЕДОВ

Что ищу я по снегу утреннему,
не сиделось в гостинице "Южная",
номер 421.

Мудрая, есть тут хоть одна мудрая,
Насреддин.

Наследил.

Опять наследил, наследил, но не выследил счастье свое.

Ксения, как ты жила. Ведь так же невозможно жить, ЖИТИЕ.

Я бы не смог.
Месяц, ну два от силы.
А ЖИЗНЬ?
Я бы взмок
и забыл о России,
отчаялся, "не служить

Христу, не щипать бересту да лучину".
Это какую же надо КРУЧИНУ

по ушедшему мужу, Ксения?

Пусть Грибоедов с Севера,
но погиб в Тегеране, кажется.
Верно, а кто откажется
после таких-то фокусов?
Ему б на канале имени
нынче без всяких прОпусков,
допусков или опусов,
просто слушать Ксению - линию

острова
светлого,
чистого,
терпеливого.
ВЕРНОГО,
не блудливого,
не похотливого,
честного,
пристанью
стать для Вербного,
ветки срезать сирени.
Вот, а вы говорите: гений.
Гений, конечно, гений,
только ЧЕГО он гений.
Формы и отношения
к лени. Без утешения.
Ксения!
Ксения...
Помоги мне, матушка Ксения...

Пусть по каналу - сейнеры.
Или иные серии,
Ксения,
Ксении,
для святой и блаженной Ксении
вечно.
Аминь.
Линь
брошен.
Клин тоже.
Ксения, я нехороший,
но я бы хотел стать Божьим.
Как иные здесь - просто прохожим
по ночному зимнему Питеру.
Я с Юпитера.
"Да, похоже".

Ксения...
Ксения...
В сени я
сунул свиток стихов.
Там он и до сих пор.

...Светятся окна "Южной".
Мы никому не нУжны.
Только Ему да Ксении.
Хватит для Воскресения!
И жизни будущего века.
Аминь.


СТАРШИЙ СЫН (Памяти Александра Вампилова)

Авель ты мой Авель,
говорила мать,
младшенький, а правил -
больше, чем ломать,
пусть пасутся овцы
сами по себе,
загляни в отцовский
огород в судьбе.

Старший брат твой Каин
руки оборвал
от носилок края,
падая в подвал,
так устал, болезный,
помоги ему
посадить над бездной
сладкую хурму.

Помогает Авель,
выполняет план,
старший брат твой камень
положил в карман -
якобы на память
о большой воде
и аэроплане
в горней высоте.

И пасутся овцы,
и гудит Иркутск,
и поет Высоцкий
о судьбе искусств,
и артист Леонов
сызнова сыграл
опыт миллионов,
вышедших в финал.

...Город ты мой город,
пастбище мое,
неподъемный холод,
левое жилье,
членство в МАССОЛИТЕ
все определит:
старший сын, звоните:
ЕСТЬ ЖИВОЙ ПИИТ.


ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА БАШЛАЧЕВА

Я больше не могу один
вести баркас против теченья,
я объявляю карантин
на всю поэзию киченья:
на цоев и на шевчуков,
на всех на свете "Промокашек",
что в хате пляшут вечерком
под сенью Вавилонских башен.

Не помогает мне никто.
Один Харон не спит у пирса,
читая Агнию Барто,
в какую искренне влюбился;
все остальные только лгут,
хитрят, лукавят, ненавидят,
завидуют и проклянут
в конце концов... ничё не выйдет

с моим прорывом в небеса,
с моей попыткой стать свободным
и не участвовать, Лиса,
в твоем спектакле новомодном.
Я не суфлер и не артист,
я - русский князь усталой боли
и правды на земле кулис,
не дораставших до любови.

Прощай, газета "Коммунист",
где я юродствовал когда-то.
Прощай, седой московский бриз,
познавший тактику Пилата.
Сентябрь мой (да мой ли), да,
теперь домой, теперь до веры,
как до надежды навсегда -
на то, что примут в кавалеры.

Девчонки, крохотки мои,
вы на бомжих зело похожи:
какая публика любви -
такой и исполнитель тоже.
И колокольцы я сорвал
и бросил в мусорную яму,
чтоб не забыла этот срам
певица Дягилева Яна.

И ты, Егорка, не лепи
меня в друзья или коллеги.
Ты - пес паршивый на цепи,
а я - хозяин твой навеки.
Да даже не хозяин - так,
охотник, мимо проходящий,
как тот обсчитанный бурлак,
такой живой и настоящий.

ИМЯ ИМЕН - не драндулет,
на коем только до киргизов.
ПЛЯШИ В ОГНЕ, как тот поэт,
и рассыпай золу эскизов.
После ВАНЮШИ - вам молчать
и молча пялиться на небо,
а не кричать или стучать
на Божьих путников нелепых.

Сайгон ли, кочегарка аль
сарай в холодном Комарово, -
мне все равно, мне только дай,
а я уж переплавлю в Слово.
Молитесь, черти! Я иду.
И вся любовь моя - со мною.
Мы нынче в Летнем во саду
гитару вдохновенно строим...


ПОТРЯСЕНИЕ (ИРИНЕ РУСИНОЙ)

Мирный опустел без Вас, Ирина.
Больше не приедешь, не войдешь
в кабинет редакции, как мина,
брошенная в нашу молодежь.

Вы бы мне подборку разрешили,
лучшее бы выбрали, как встарь.
И ни словом бы не погрешили
против воли автора, Фамарь.

Помните страницу, где мой "Авель"
в первый раз увидел белый свет?
Что сегодня к этому добавить?
Ни один не справится поэт.

Знаете, в канун подборки оной
я в запое был, пришел опять
в Комплекс за бутылкой, весь зеленый,
да и денег стало не хватать.

Не хватало на флакон немного,
ну а похмелиться надо - край.
И представьте: слышу от порога:
за прилавком девушки: "Читай!"

А в руках у девушек - газета,
а в газете - те мои стихи.
Говорит одна: "Я здесь п о э т а
в первый раз увидела, лохи!
Все себе в тетрадь переписала.
На, читай!" - подружке отдала
номер, что Ирина выпускала:
и подружка счастлива была.

Я стою, глазам-ушам не верю,
Вы бы, Ира, видели меня!
Далеко Наумову Андрею
до того Туманова и дня!

Обратили на меня вниманье:
я стоЮ, переминаюсь, жмусь.
СтОит повышать образованье
ради этих девушек, клянусь!
- Что тебе?
- Да вот... тут на бутылку
не хватает, девушки, чуть-чуть.
- Мы при чем? Ищи свою копилку,
алкоголик, потерявший путь.

Ну, я тут не выдержал, простите!
Говорю им: там м о и стихи.
Отпустите водку, отпустите!
Завтра занесу вам за грехи!

Вы бы, Ира, видели их лица.
Оскорбил до глубины души.
Даже позабыл про похмелиться.
Страшно стало, братья-алкаши!

- Там - т в о и стихи?
Она и денег
не взяла с Туманова совсем.
Бросила мне водку, как лакею,
и сказала Автору и всем:
"Убирайся с глаз, алкаш несчастный.
И не ври, что там твои стихи.
Как я ненавижу вас, причастных
к этой жалкой пьянке от сохи!"

Я не стал с ней спорить, я убрался
с глаз долой - по слову продавца.
Это ль ни Культура Ренессанса,
как в кармане водка до конца.
_____________________________

Были и другие situations,
о которых уж не место здесь.
С той поры и полюбил я женщин -
больше водки, больше, чем "Процесс".

Вот, не пью лет 7 уже, Ирина.
И куда же делись все друзья?
Остаются Оля да Марина
да котенок Зюся - им нельзя.

До конца. До истины трезвенья.
До разрыва с миром, до того,
что сейчас мои стихотворенья
наполняет правдою Его.

Нет, я стал на деле - элитарен.
И попасть ко мне труднее, чем
к разным генералам, а попали -
та же Зюся спросит: "А зачем?"

Что на это маленькой ответить?
Посидеть хотели, поболтать...
"Пообщаться". Нет, спасибо, дети.
Для общенья у меня - тетрадь.

Девушки из Комплекса, спасибо!
Вы поэтом сделали меня -
в вашем представлении. Вы - сила
Божьего небесного огня.

Кто я был по вашим представленьям? -
Небожитель. Верно, так должно
было быть. Но на Земле Сомненья
очень часто мы живем грешнО.

Не судите, девушки, за это.
Лишь один Спаситель - без греха.
Вы поэтом сделали поэта.
Вы да Ира Русина: Река
Жизни, что струится невозбранно
в ваших представленьях обо мне.
Это странно. Это очень странно.
Только в этом - некая Осанна.
Я вам благодарен, как жене.

Никогда вы не умрете В СЛОВЕ.
Благо СЛОВО - ДЕЛО у Того,
Кто вернул меня к простой основе
Царствия Небесного Его.


ПАМЯТИ АГНОНА МИРА ("В сердцевине морей")

Пояснение. Агнон Шмуэль Иосеф - ведущий писатель и один из духовных вождей Израиля, лауреат Нобелевской
премии по литературе 1966 года за книгу "В сердцевине морей". Писал на иврите.

Великий час любовного свиданья,
заступничество истинных святых -
как это много и без опозданья
для самых детских Ваших запятых.
Пророк Иона на платочке веры
идет по морю, как на корабле,
и кит послушной Богу каравеллой
радиограммы шлет Святой Земле.
И вдовы Яффы и Иерусалима
встречают объявившихся мужей,
и ходит между ними Царь Салима,
пророча, вдохновенный, малышей,
и дедушка Шмуэль Иосеф плачет
над рукописью мальчика Руси,
как над своею первою удачей,
нашедшею приют на небеси.


ПАМЯТИ АННЫ ГЕРМАН

"За стеной пиликает гармошка..."

"Мне говорят: он маленького роста..."

"Спи, мой звоночек родной..."

(Песни в исп. Анны)

Ну, здравствуй, Анна. Вот я и вернулся,
как ворожила русская зима.
И сразу в омут песен окунулся
и взял тебя в поэзию письма.

Здесь тишина, и маленькое чудо
растет в рассвет, как голос у звезды,
сияющей молитвенно и мудро
на небосклоне песенной мечты.

И женское лицо с фотопортрета
мне шепчет: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ПОЭТ...
...И вся твоя негромкая победа
с надеждой тихо падает в рассвет.


ПОМОЩНИК (ПРИГЛАШЕНИЕ)

Снежане

Мафиози страстей отступают на Юг,
а на Северном фронте по мысли Ремарка
всё по-прежнему: ценят и квоту дают
за красивый побег из недетского парка.
Только белая ночь расстилает свой шлейф,
часовые внимательно спят с "калашами",
и друзья упраздняют неслыханный блеф
политических брендов на русской скрижали.

Пусть ты видела рай, и небесный ручей
пел тебе колыбельные, и погремушки
над кроваткой твоей потешали грачей,
прилетевших погреться у маленькой вьюшки, -
на "гражданке" работают, служат, живут
по домам, где прописка - как пропуск в Толедо,
собирай, упаковывай свой парашют,
на котором спустилась с девятого неба.

Нужно замуж. Ты вправе спросить: за кого?
За кого-нибудь, девушка, хоть за артиста.
Но простите, как так - ни с того, ни с сего,
без любви, без участия, без гармониста.
В этом мире, Снежана, придется платить -
и за имя и даже за то, что однажды
ты себе позволяла кого-то любить
и не ведала с ним буколической жажды.

А природа, погода совсем не при чем.
Это тоже Эдем, но иного кантона.
Если хочешь, то можешь ходить с кумачом
и носить, как антенну, плакат из картона:
в этом мире декор не являет собой
нечто главное, то, что решает и правит.
А вот замуж, Снежана, зовется судьбой,
а с судьбою, невинная, так не играют.

Что могу предложить? Приезжайте ко мне.
Здесь у нас намечается мини-Украйна.
Что-то типа колонии, как на Луне,
небольшого поселка без лишнего драйва;
прокормлю, пропишу, не в сундук положу
твои лучшие, стильные, личные вещи,
на груди повяжу, никому не скажу,
что у нас не бывает покинутых женщин.

Может, встретишь кого-нибудь. Скажем, меня.
Здесь тебя не припрут, как работницу, к стенке:
или так: или, милая, снова броня,
а какие на фронте теперь посиделки,
мы иначе живем, не скажу, что у нас
Калифорния, Джорджия или Дакота,
нет, скорее у нас и Триас и Парнас:
два в одном, а на третье - живая природа

отношений. Симпатий. Решайся, душа.
Никаких здесь условий не ставят приезжим,
приглашенным, услышанным, как ППШ
за околицей дома былых побережий;
здесь твои земляки, здесь высокий закал
умиленного неба над девочкой мира...
И клинок тишины охраняет Байкал
от корыстных пристрастий иного кумира.


МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ

Восстанови меня, Цветаева,
Мариночка, моя седая,
пока Россия не расстаяла,
пока в Елабуге светает.

Восстанови меня по-тихому,
в укор поклонницам, поленницам,
когда заветными блиц-книгами
по верным вдарим мы по ленинцам.

Пусть упаду в борьбе неравной,
как стол Мариночкин, неровный,
и ворон в телогрейке рваной -
запанибрата с похоронной.

Цветаева усталой нежности,
повешенная, словно шубка,
пока ты из последних держишься,
и леди N. стоит на шухере!

Пока эфиры и картинные
студентки мрут в аудитории,
пока у Господа Единого
на всех хватает Аллегории!

А у меня над аллергиями,
над неисполненным и брошенным,
владыки светят панагиями
и дарят нам иконы прошлого!

Восстанови, останови меня,
я не хочу в Тарусе маяться,
как Мандельштам, что по мобильному
не дозвонился, называется!

Я прочитал тебя, Ивановна,
законспектировал Собрание...
Не нужно Игоря Туманова.
Не нужно никакого "Авеля"!

О современная поэзия,
позавчерашние и пыльные
и ничевоки и экспрессия,
и даже номера мобильного!

Марина! Даже не помолишься
за Вашу душу - слабым голосом...
Пускай чистОпольская модница
в посудомойках небом полнится!

О Массолит... за всё ответите,
интеллигенция фиктивная,
Цветаева - мое наследие,
моя - нездешняя - М а р и н а.

2000, ред.2014


МАРИНА ЦВЕТАЕВА ОДНОГО ПИСЬМА

Он дочь мне предпочел, пустую Алю,
что мать ни в грош не ставит и хамит.
Он убежал опасного цунами
и выбрал холодок булыжных плит.

А дочь мне говорит: "Ах, Вашу лживость
все знают..." И надвинув свой берет,
ушла из дома, все-таки решилась,
иначе и ему покоя нет.

Кому ему? Да был тут, подающий
намёки на совместный выходной.
А как увидел Алю: "Я не пьющий".
И замолчал невежливо со мной.

Прости меня, высокая работа,
мой "Крысолов", мой "МОлодец", мои
надежды на конец круговорота
и нищеты и якобы любви.

Марина, ты Морская... ты - чужая.
А дочь твоя - со всеми, всем нужна.
Ах, отстегать бы Францию вожжами
и надпись написать: "Поражена".

Это при том, что не люблю я моря.
Это при том, что уж теперь, Эфрон,
не разводиться ж... Биться головою
об этот быт, об этот пантеон

иных богов. О как же я устала.
А дочь - под койку мусор замела...
"Я убралАсь".
Я тоже.
Я - не стану,
больше не стану подбирать слова.


ДОМАШНЯЯ ЭЛЕГИЯ

Марине Тумановой

От деревенских происков питья,
от электричек маленького люда,
как пятый стих из Книги Бытия,
в тебя я возвратился ниоткуда.

Да, это ниоткуда: из зимы,
от той ли, от другой ли из поклонниц,
от искушений злого сатаны,
боящегося православных звонниц.

Пусть дифирамбы мир ему поёт,
пусть гении из чёрта лепят Бога,
я возвращён - стихом под переплёт -
в мою жену на облаке пророка.

Сегодня праздник, потому что ты
меня простила искренне и вечно.
Где я воззвал тебя из темноты,
и ты спустилась с облаков, конечно.

Ты снизошла... пусть на земле такой
не так великолепно, как хотела,
но небо отворяется рукой,
и снова тебе весело и немо.

Я должен быть с тобою и в тебе,
а ты во мне всегда отныне присно;
всё остальное - просто "кгб",
справлявшее поминки коммунизма. 
 

ДЕНЬ СВЯТЫХ ПЕТРА И ФЕВРОНИИ

Марине Тумановой

Далеко до Петра музыканту души,
а тебе до Февронии - так недалече.
Я учусь у тебя созидать этажи,
где опять на четвёртом - заветная встреча.

Вспоминаю наш первый далекий февраль,
"Посвященье Земли", что читал прямо в залу,
хотя эти стихи - неземная мораль
и ничуть не подходят к тому арсеналу.

Оценила. Услышала. "Вот где поэт!" -
как воскликнула в сердце, как мне говорила.
Подошла познакомиться, я ль не согрет
и вопросом твоим и улыбкой, Марина.

И пошли мы за стол, где я мало что ел,
только пил да смотрел на твое беспокойство,
и поехал тебя провожать, как хотел,
проявив в той "маршрутке" земное геройство.

Вот и зимний Горсад, но февраль при конце,
и весною так пахнет, что хочется плакать.
Что-то я разглядел в твоем милом лице,
что-то я в нём иное увидел, однако.

Вот и дом твой, подъезд, расставаться пора,
телефон записал иль запомнил, не помню,
и поехал к себе, где брательник с утра
перебрал, значит, к вечеру нужен паломник.

Я с собою привёз, и веселье дошло
до критической точки, сирЕчь отрубона.
А назавтра с утра (нет, ну как хорошо)
23-е число по границам перрона.

Мы ли с ним не защитники Родины, мисс.
И мамуля пришла поздравлять и соседи...
Словом, мы с братанОм отправлялись в круиз,
из которого вынырнул только в беседе

с удивленной тобой, что приехала к нам,
посмотрела на нашу военную хату,
ожидая увидеть как минимум храм,
только кто бы устроил его по солдату.

Не сбежала, не ныла, не стала клеймить
алконавтов за то, что они алконавты.
Ну и я рад стараться, мол, надо любить,
а не только будить, как иные куранты.

Как я мог навсегда ни приехать к тебе,
и братан присоседился в первое время,
ибо видел: и н о е здесь улан-уде,
чем мы с ним так легко и безбожно имеем.

О Марина, Марина... ведь ты же спасла
идиота больного, что больше не чаял
увидать и почувствовать душу без зла,
без блудливых грехов и великой печали.

Умереть я хотел, просто спиться - и всё.
И братан - пусть в ином миллионном разрезе -
в общем, тоже не знал, что такое "козёл"
да и знать не хотел ничего кроме песен.

...Поздравляю тебя, пусть сегодня июль,
а не первый февраль (для кого и последний).
Этот праздник святой отмечать я люблю,
если рядом супруга моя и соседний

удивительный мир покаяния - и
невозбранных примеров поэзии сердца...
О Феврония, Петр, научите любви -
и не надо мне больше ни жён, ни младенцев.

8 июля 2014


***
На горячем камне вдохновенья,
на холодном камни визави,
я пишу тебе стихотворенья
сердцем утомленным, как мои

очи под очки солнцезащиты,
словно надоел мне высший свет,
где ты тоже вроде бы прочитан,
а по правде - не прочитан, нет.


ПАМЯТИ ВЕНЕДИКТА ЕРОФЕЕВА

Электричка уходит в полночь,
электричка уходит вниз,
где однажды оставит помощь
даже ангелов и харизм,

и вонзённое в горло шило
распластает меня в ЛЮБЛЮ,
и обиженный древний Шива
сунет в очи мне букву "Ю".

Не высовывайся из окон,
нарушая режим пути,
пей свой херес в толпе пороков,
а пророков не обойти;

одиноко тебе, писатель?
Ничего, скоро вновь Москва.
Занесло же тебя, касатик,
в это время из Мастерства.

Будут жёны (детей не будет),
будут ВУЗы (а где диплом?),
ты отчислен опять, как люди,
не вмещающиеся в альбом

деканатов и ректоратов,
и знакомый электорат
голосует лишь за Пилатов:
на доверие, наугад...

Ждем, кормилец, тебя на Вече.
И Вальпургиева ночь
переходит в далекий вечер,
где никто не умел помочь,

Кандалакша - и та не помнит.
До свидания, алконавт.
Русский Веничка. Однотомник.
Эрудит и стилист. Гарант

наших пьянок осиротелых.
И трезвения в Божий мир.
Никаких тебе посиделок
в электричках, где ты кумир;

искупили, простили, взяли
в Царство Истины во Христе...

...И прости, что кина не сняли.
И не снимут по простоте.


ВОЙНА И МУЗЫКА

"Война - это всё преходяще. А музыка - вечна!"
(Маэстро поющей эскадрильи)

Здесь, по-моему, наоборот.
И потешно и очень печально.
И порою охота компот
в морды выплеснуть местным овчаркам,

и "бубновых тузов" забросать,
не мухлюя, гранатами чести,
и драконам игрушечным, псарь,
принести нехорошие вести.

Но является музыка мне -
каждый день, каждый вечер и утро,
и пою я на этой войне,
и сбиваю противника мудро,

и еще неизвестно, друзья,
что нужнее и что эффективней:
пулеметная очередь в "ja!"
или музыка нашей квартиры.

Не волнуйся, родная, я твой.
Не ревнуй понапрасну к медсёстрам;
или вдруг прилетевшим за мной
на "У-2" нарисованным звёздам,

не такую я гряну еще
и "Смуглянку" и "Вашему дому",
лишь бы ты оставалась при чём
в мирной жизни нейтральных кантонов.

...Вот опять "мессершмитты" кружат,
"От винта!" - и друзья и соседи,
не пускайте вослед салажат,
а "Кузнечик" пускай еще метит

территорию новой метлой.
На тебя лишь надежда, ведомый!..

...И несется за мной и тобой
Божья Музыка Вечного Дома.


***
Что я люблю в тебе?
Чем ты меня пленила?
Грацией ли в ладье
нашей прогулки мимо?

Нет, обещаньем, что
явно порой лучится
в каждом глаголе - до
крошечной, но частицы.

Явно. А тайно ты
что помышляешь, дева?
Хочешь мои сады
выкупать, словно тело?

Скучно жить на земле,
в лучшей стране на свете,
если ты на столе
не танцевала, дети.

Не танцевала? Нет?
Только слегка обнял я
твой всепогодный свет,
думая: "Одеяло

кто-то повесил греть
или сушить на солнце..."

Ты попросила петь.
Ты попросила донце.

Слушай! Сними парик
(пусть парика и нету!),
хватит ходить в парник!
Хватит нудить поэту -

вовсе и не о том,
ЧТО ты по правде хочешь!..

...Август и дачный дом.
Рамка для одиночеств.


ОСЕННЕЕ УТРО, 4 ЧАСА

Трудный был день вчера.
Много работы, меры.
Древнему богу Ра
письма писал без веры,

не обижайся, Мисс.
Конкурс пройдет отлично.
Выиграйте и приз
и миллион наличных.

Утро колышет свет,
двор в темноте надежды,
и фонари проспект
шлют тебе, как и прежде,

тихо Марина спит,
мирно сидят на кухне
Зюсенька да пиит,
а остальные туфли

меряют вдалеке:
есть ли размер Эсфири?
Ведь не войдешь в пике
в этом осеннем мире,

если стопа и стон
больше, чем предназначен
с тех молодых времен,
светлых священным плачем.

Думаю, что вернусь:
раннее утро всё бы
нас направляло - пусть! -
в истинные озёра

верности небесам,
только внутри по правде...

Ибо снаружи - срам.
И записные "факты".

Мисс, не грусти, не плачь.
Всё у нас еще будет.
Небо, водитель-грач
неосторожных буден.

Только не ошибись
нотой, аккордом, чувством...
Верю, надеюсь, Мисс,
даже живу искусством -

музыки и любви,
тоже порой ревнуя,
ибо глаза твои -
утром, как Аллилуйя...


ВИД ИЗ ОКНА

Марине

Свет фонарей: и дальше или ближе,
скорее дальше - виден наш Фавор,
он есть в Пекине, есть он и в Париже,
в Москве он есть - векАм наперекор.

И Воробьевы горы наших судеб,
как будто бы сибирские холмы,
нас ни за что давно уже не судят,
а Судия - тем более не мы.

Верней, не я... но, может быть, Марина,
однажды тоже истинно спасусь,
свет фонарей за окнами периной
расстелется... и слёзы, словно Русь,

прольют в меня покой и утешенье.
Или тому не быть? и ты не ждешь?..
Я не умею принимать решенья,
коль за окном - не снег, но и не дождь.


РОЗАНОВ: 1918 - 1908 (ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ)

Сергиев Посад - и в доме холод,
рядом знаменитый Монастырь
всю свою надежду бросил, голод,
на одну Давидову Псалтырь.
И Василь Васильич в одиночку
все же напоследок издает
книгу, как березовую почку,
взятую в семитский переплет.

Суть иудаизма там прекрасно
выражена, лучше не найти.
Промолчали пастыри и паства
Крестного Церковного Пути.
Лишь один Флоренский как священник
силится Уставшего вернуть
в лоно Православия - в Учебник
"Вынесем и это как-нибудь".

Юный Голлербах круг дома ходит,
сразу не решается войти
к Гению: "А вдруг он не находит
времени, желания, пути".
Все же познакомились, согрелись
перепиской из своих углов,
что весьма напоминает ересь
на виду застенчивых умов.

Как хотите, свет Василь Васильич,
Ваша гениальность - Божий крест.
И когда кому ее простили
те же современники, отец.
Я вот тоже силюсь примириться
с мировым еврейством, что люблю
не за анекдоты и таблицы,
но за предстоянье алтарю -

в истинных. Естественном, врожденном.
Как бы не означенном нигде.
"Наш народ - навеки осужденный.
Наш народ - один в своей беде".
Как это похоже на Россию.
Правда, есть слиянье в небеси
иудейских и твоих усилий,
Родина! Помилуй и спаси
Розанова - как того еврея
из трамвая, всю его семью...
А иным усильям я не верю.
И иных надежд не признаю.
_________________________

...Рано ль, поздно ль, но придет Антихрист.
Никуда не денешься: придет.
Дай нам Бог, коль доживем, молиться
о спасеньи вечном, Переплет.
Мы ль не примем злобных начертаний
на чело и руку? Все смелы,
пока дело не коснулось Тайны -
Тайны Беззакония, волхвы.

Где нам взять ту веру или силу,
чтоб погибнуть с малыми детьми
от руки того, кто нам "Мессию"
явит под лукавыми плетьми.
И в какой Дивеевской пустыне,
и в каких заснеженных лесах
скрыться от Невиданной Гордыни
в образе ягненка под Песах.

И какие б "чудеса" ни делал,
и какие б речи ни лились
льстивые, - не верьте эти "темам",
этой Пропаганде of the Peace.
Главное запомните, родные.
Запишите на своих сердцах:
"царь земной" - воссядет от Гордыни.
А ХРИСТОС ПРИДЕТ НА НЕБЕСАХ.
Это будет всем и сразу видно:
без информативной суеты,
без коронования в солидном
Храме Соломона (Пустоты).

...Как бы я надеялся, Израиль,
на твое предвиденье и суть,
может, ты б Россию и избавил
от Великой Пагубы, но будь
хоть на каплю искреннее в чувствах
к русским, что виновны пред тобой
только в том, что выросла капуста
на полях, засеянных хурмой.

Полностью избавить ты не можешь,
но отсрочить гибель - ты вполне
мог бы, если истинно по-Божьи
взял свой крест на русской стороне.
В чем твой крест? В несении библейских,
жизненных, неустаревших форм.
Научил бы олухов расейских
истинной семейственности норм.

Я бы первый сел к тебе за парту.
Ибо, милый, "русская семья" -
это темный ужас до инфаркту,
до уничтожения себя.
У мирских - лишь пьянка да измены.
У людей церковных, Борода,
воздержанье до последней смены
в облаке "молитвы и труда".

Нету Суламиты в наших браках.
Главного, что делает семью
не примерной парой из барака,
но священной правдою ЛЮБЛЮ.
Словно мы самих себя стыдимся,
что вступили в брак, а Монастырь
остается вожделенной птицей
под великопостную Псалтырь.

Идеал - монашество. А браки
(вроде бы и венчанные, брат)
лишь "на небесах" да на бумаге,
на земле ж - "никто не виноват
кроме нас самих." По сути, верно,
только всё же требует семья
хоть немного Суламиты древней,
хоть немного красок Бытия.

Мы же не бытийствуем, а терпим.
И себя виним, что не могём
быть еще воздержанней, усердней
в нашем одиночестве вдвоем.
Можно посмеяться, ну а можно
постараться истинно помочь
нашим русским семьям. Это - Божье
в истинном Израиле. Невмочь

слушать эти проповеди, если
мы лишь "братья-сестры во Христе",
где семья - "история болезни",
а не та Песнь Песней в красоте.
Вроде и слова-то говорятся
верные с амвонов и трибун.
А на деле: все любить боятся,
опасаясь "прелести" и лун.

Брак у нас - нисколько не украшен,
как-то уж, простите, чересчур
зачехлен, застегнут или даже
испразднен, как яркий маникюр.
Вам на многочадие укажут.
Верно, верно. Это так и есть.
Только ребятишки не расскажут,
как они явились в вашу честь.

Это - пополнение епархий
будущими чадами церквей,
а не Вдохновенье, иерархи
в клобуках и ризах до бровей.
"Плат", глаза, опущенные долу,
вот она - "христьянка во скорбях".
А ведь раньше было по-другому,
Древняя Еврейская Семья.

........................

Суть антисемита - та же гордость.
Мы-де лучше и правей стократ.
Чем, скажите? Я ли ни оформлюсь
вами во враги - под магистрат
адекватных мнений от евреев.
Но на самом деле я не враг
ни своим и ни чужим по вере,
вот порой и поднимаю флаг
нашего сближенья - при охране
всех своих особенностей, всех
девственных оттенков и названий
праздников - их сути, их потех.

...Ипотека надо мной на стройке
распростерла жесткие крыла.
Дом построен. Дом уже построен.
Продаем квартиры, а дела
сбросили на бедного прораба,
словно рубероид с этажей...
Дескать, так Григорьичу и надо:
собирай остатки падежей.

В этом есть метафора сожительств
наших наций на одной реке.
Ты построил, я продал. Пишите
письма, выходите из пике.
Ну а кто здесь кто - решайте сами.
Это было разно на Руси.
Иногда меняемся местами,
позабыв про честное "СПАСИ".
Только мне-то лично как охране
однова приходится стеречь:
как само строительство в тумане,
так и ипотечную сценречь.
_____________________________

...Собственно, и все, Василь Васильич.
Так ли это мало? Сей итог -
это осознание России,
где сойдутся Запад и Восток
в их последней схватке за главенство.
Дай нам Бог остаться во Христе,
под крылом Невесты Неневестной,
Вифлеемской радуясь звезде...


ТРИ ДНЯ ДОЖДЕЙ (ДЕНЬ ПЕРВЫЙ)

...Снова дождь зарядил, словно в Африке слёз,
на границе сафари и знойного плена.
И мне вспомнился Мирный, где я не донёс
до своей одноклассницы опыт гарема.
Сцеловала мне с тела оттенки помад
незабвенная, чистая мисс Анжелика,
что жила по соседству, как учкомбинат,
наставляя меня, как прочтённая книга.

Это редкость на Севере: дождь, как поток.
Там обычно он мелок и как бы уклончив.
Сеет ситом, смеется капелью сквозь срок,
отбываемый городом звонче и звонче.
Раскрутились всерьёз, паровозом пошли
по расстрельной статье всеалмазного транса.
Только дождь отмывает большие рубли,
коль уж подле карьера навеки остался.

Вот иду я, иду вдоль Проспекта, где ты
в этот час пребываешь в надеждах Шишкова.
Ну а дождь припустил, запускает винты,
забирая на борт всю эстетику школы.
Я бегу снизу вверх, чтоб поближе к тебе,
чтоб зайти в твой подъезд и немного согреться,
переждать, передумать, понять о судьбе,
недоступной иным, как религия сердца.

Я же снизу шагал, от района моста,
уводящего бренных на Верхний поселок,
а сейчас я несусь мимо третья куста
ППЧ-48 - в разводах веселых.
Почему мне тогда даже в ум не вошло,
чтобы просто домой завернуть или к Лиле?
Нет, бегу по Проспекту всё выше, стило
Дней рождений зимы на цветастом акриле.

Где я, бэби, сейчас? Ну а ливень всё льёт.
Не даёт осознать, что мы, собственно, с Викой
незнакомы, и песен она не поёт,
и не хочет узнать про Туманова с книгой.
Почему я к подъезду так рвался, скажи,
словно там ожидало блаженство Эдема,
миражи, миражи, миражи, миражи,
отпустите меня к Анжелике гарема.

Вот уже и "девятка" . Чего б не зайти,
даже деньги в кармане советские мокнут.
С продовольствием мне не совсем по пути,
но порою люблю отъедаться на окнах
светлых праздников: вИна да курица-гриль,
да порой колбаса или та же свинина,
не считая салатов и прочих, Эсфирь,
неэтичных тортов под чаёк у камина.

У какого "камина"? Да просто в тепле.
Пусть бы дождь за окном, как сейчас, барабанил.
Я сижу за столом, говорю "силь ву пле"
и жене и подруге и тем, кто в нирване.
Где же твой молодой Ленинградский проспект,
этот дом 48, подъезд леденящий,
я уже миновал мифологию-свет
остановки автобуса - он настоящий.

Отдышался, зашел. Тишина, как в раю.
Где-то рядом Федянины, где-то Черкашин.
Я стоЮ и стоЮ, как в военном строю,
не мечтая о Юле и Оле с Наташей.
Отогрелся. Да вышел да дальше пошел,
да и дождь уж не так поливал из брандспойта,-
тут начнешь поэтично Симфонию жён,
уж каким бы ты ни был котом Леопольдом.

Им дразнили меня незнакомые мне,
но довольно изящные девочки улиц.
Я всё думал: к чему бы? какое оне
отношенье имеют к мышатам, целуясь
далеко не со мною, о чем не жалел,
просто искренне верил, что мне до кота-то
Леопольда далёко, как юной жене
до израильских грёз на советских плакатах.

"Леопольд, Леопольд, выходи, подлый трус!" -
так они мне дословно вослед прокричали.
Я подумал: ну ладно, смолчу и утрусь,
не совсем понимая их личной печали.
Я - худой человек. Не трусливый, не злой,
но порой очень едкий и очень неправый.
Только это, по-моему, всё ж кайнозой,
а не милый и добрый Котяра усталый.

Ну и ладно. Иду я себе под дождем,
а на площади Ленина вдруг развернулся
и обратно - всё ниже, мы ниже живем,
чем Виктория или афиши Якутска.
Захожу в свой подъезд, где однажды и ты
отмеряла ступени шагами пантеры.
Это ныне ты как бы ушла из мечты,
ибо кто бы сумел с этой Сноу Квин Террой.

Или нет. Из мечты ты как раз не ушла,
но ушла из реальности или надежды.
Почитаешь стихи: не глупа, не пошла,
не ломается, стильно меняет одежды.
Уж такая как есть. Это очень по мне.
Даже очень по мне, если б ты хоть однажды
просто тихо сказала, что крест на жене
не являет в тебе утоляемой жажды.

Да ведь ты и сказала. Немного не так,
только суть-то ясна и понятна, родная.
Это после уже начинался кабак,
а тогда, под дождем, мы в преддверии рая.
Как бы много я дал, чтоб узнать, где же ты
пребывала в тот день, и какой тебе ливень
рассказал напролет партитуру мечты,
где тебя, полагаю, так много любили.

Вот и мой, вот и твой деревянный этаж,
вот моя и твоя бы восьмая квартира.
Лишь дождя больше нет, только есть Отче наш
и конечно же ваш, пусть ты дочь крокодила.
Не о папе твоем замечательном, но
о далеком прапращуре, я уже верю,
что действительно так ведь и было давно,
коль уж я согревался под Вашею дверью.

Июнь 2014


ТРИ ДНЯ ДОЖДЕЙ (ДЕНЬ ВТОРОЙ)

...Не пригрела Ежа на красивой груди
(и сейчас ее помню: соски и округлость,
общей очерк простого глагола ВОЙДИ),
а кота Леопольда тем более, Юность, -
зарядил для тебя на одной из бобин
уникальную песню советского клира,
размагничена временем, кто бы любил,
если дождь заливает оттенки акрила.

Я вдруг понял: я с юности пел для тебя,
а отнюдь не для Лили, как мнилось и снилось,
ведь простился легко и совсем не скорбя,
пусть она вышла замуж, а может, женилась,
в ней лишь то вдохновляло меня на позор,
на привычку клепать на себя паче меры,
что она умудрялась покрасить забор
своего дерзновенья из черного в белый.

Там (теперь понимаю) случался такой
всетатарский миньон от Маккартни и Джона,
что осталось навек обращаться с рукой,
а быть может, и сердцем в онёрах рожона, -
словно это игрушечный цех-манекен,
не живой и не пахнущий ладаном-мирром,
для нее ли я пел, для нее ли белел
черным парусом ревности к юношам мира.

Нет, это мне не соперники, Вик,
мне соперники - ливень и снег в Новосибе,
мне соперники авторы истинных книг,
куда входит от века и Федя Васильев,
просто я осмотрелся в какой-то момент
и увидел, что мы не такие, как раньше,
много лучше и хуже, как раб или смерд,
что гонялись за славой в избыточной фальши.

Боже мой, как всё это типично, Викусь,
как всё это бывало и будет, но есть ли.
Нет, во мне уже нет, а у Федора пусть,
так сказать, прибывает душа не на месте,
прибывает, прибудет, п р е б у д е т, войдет
в свой прилив и отлив на скрижалях Христовых,
остальное, поверь мне, быстрее пройдет,
чем пройдет этот дождь на семью Хлестаковых.

Ты права: никакого блаженства здесь нет,
что кому-то написана энная книга.
Потому что она не заменит Завет,
не решает проблем, не лишит даже ига.
Как-то нужно иначе. А как? Подскажи.
Я б внимательно выслушал, принял, запомнил...
Вроде нет на странице фактической лжи,
а душа не растет, остается укромной.

...Дождь короткий, слепой, он проходит, прошел,
и трезвеет "Якутск", как Наумов на даче,
почему же я раньше тебя не нашел,
а найдя, не решил интегральной задачи.
Уникальной - прости Электроника, Girl,
мой Профессор порой не дает мне покоя,
да и Урий поблизости, словно орел,
позабывший пароль или отзыв изгоя.


ТРИ ДНЯ ДОЖДЕЙ (ДЕНЬ ТРЕТИЙ)

...Анкара, Анкара, ты почти Ангара,
что бежит от Байкала, как Нил от Каира.
Так легко, невозбранно, как росчерк пера
Клеопатры - рабыни страстей и рубина
на своих, а порой - на стальных, как игла,
что кололи невольниц за их бестолковость,
и невольницы, сразу забыв про тела,
отдавали всю душу экстазам любовниц.

А любовницы были - не лесби-панель,
не-одно-потому-повторим-и-обратно,
там мужчиной бы стал даже сам Паганель,
а уж это монах из монахов, понятно;
камасутра - в сравнении с Клео - дуршлаг,
на какой макароны - и то не откинешь,
потому что НЕ ЭТО вершит каждый шаг
в приближении к истинным стонам богини.

Что же можно еще было изобрести?
Как же можно еще исхитриться - а надо ль?
Понимаешь, там было иное ПРОСТИ,
чем сегодня сказал бы Нью-Йорку Анадырь,
там всё строилось не на извивах телес,
не на грубом усилии стать кем-то большим,
чем реально являешься в страсти и без,
но на самом конкретном присутствии Божьем.

Ну а это экстазы иного гудка,
энергетики, времени, места, напряга,
там нектар источал даже нерв языка,
и лилАсь из тебя драгоценная влага.
До потери себя как себя, как своей
примитивной гордыни и глупости в неге,
и со временем всё становилось сильней,
а не падало тут же, как руки калеки.

...Я увидел тебя в аудиторском сне,
ты бежала навстречу, и как мы обнялись...
Я уже и не Чехов в своей ЛопаснЕ,
и не Кафка сомнений в сгорающей яви-с.
Я уже равнодушный холодный педант,
Терминатор Т-1000, но без убийства,
ну а в принципе тачку вожу в аккурат
как бы Шварц не сумел, потому и влюбился.

И костюм полицейского мне подошел,
и былой драндулет заменил на иной я,
остается управиться с выставкой жён,
ибо мне это ныне не так уж и больно.
Растекусь - соберусь. А расплавить меня
крайне сложно теперь, я научен ошибкой.
На ходу остановим не только коня,
но и вашего мэра с казенной машиной.

Я теперь понимаю, как нужно писать.
Я увидел воочию таинство цвета,
если хочешь, то можешь в глаза мне сказать,
кто тебе неугоден под маской соседа.
Я ли не прокачу бедолагу любви
в грузовой и такой ненадежной кабине,
ну и пусть над тобою поют соловьи,
ну и пусть тебя любят, как прежде любили.

Мне до лампочки. Честно. Корректен и прям.
Не трясусь над собой, объективен в оценке.
В достижении цели вынослив, упрям
и не вижу себя ни в богеме, ни в церкви.

Элитарен. Один. Словно пушкинский царь
из стихов о поэте, когда он поэтом.
Впрочем, что же: пускай графоман или псарь
или даже пахан Магадана с букетом.
Хоть горшком назови или в печь посади,
я себя закалил, воспитал и на флэшке
обновил все программы, поэтому бди,
если вдруг под окном запоет "Сыроежкин".

1 июля 2014


В НЕЙ ЧТО-ТО ЕСТЬ

Но что? Нет, не поймешь на расстояньи.
Уж без того наошибался всласть.
Антониони расписал бы въяве
и вывел на экран такую власть.

Вот и ответ: в ней есть великий полюс
властительства над страстною душой
любого, кто умчал, как скорый поезд,
не попрощавшись и не взяв с собой.

Откуда эта власть? Она оттуда,
откуда чувство стиля и цветов.
Она предельно отрицает чудо,
но создает его в конце концов

своей походкой, пластикой движенья,
изяществом внимательных разлук
с закадровым партнером, положеньем
на рубежах красивых тонких рук.

Любовь ли это? Нет, попытка вникнуть
и разобрать шифрованную весть,
японский иероглиф на пюпитре
её души, что не могу прочесть.

Просто она чужая, отстранённа,
отстраненА от личности и лиц,
кто начинал с наречия "влюбленно",
а завершает шелестом страниц.

Чужая, как Малайзия, как Бирма,
как Бангладеш, засыпанный по грудь
брильянтами на самом дне акрила,
что лишь в перчатках можно зачерпнуть.

Перечеркнуть написанное! Аллес!
Я ничего не понял про нее.
Нам это до сих пор не задавали-с,
не проходили, словно букву Ё

в начале ночи. Ёжик, Ёлка, Ёрик,
Ербогачён какой-то впереди,
ее душа - берилл в краю майолик,
Париж в Сунтарах, "финка" у груди

Набокова. Ее душа - флейтистка
в ансамбле безударных и глухих,
ее душа - служебная записка,
какую втайне прочитал жених.

Что было раньше? Вспоминай, художник.
Иначе будешь продолжать кропать
до без конца, до фразы "всё возможно",
когда уже не можно и дышать.

Что там, вдали? Лишь откровенность фразы.
Вполне присущий миру легкий сплин.
Какая-то особенность гримасы,
голосовой подачи, пантомим.

И артистизм. И музыкальность. Много,
довольно много для весенних лет.
А что еще? Тревога? Не тревога.
Учебная тревога, триолет.

Ну и? Что дальше? Чем это чревато?
Что это означает и дает?
Легче всего сказать: жену Пилата.
Но так ли это, глупый самолет?

О март, что ты наделал цифрой 9.
Куда же я поперся и зачем?
За Федей, что яснее канители,
как всякий бледный юноша проблем.

Я не могу, мне нужно говорить ей.
Выбалтывать исконное души.
Заткнула рот. Ей надоело видеть,
как я иронизирую в тиши.

Ну, для себя. О эврика! Чего я
доселе не спросил у тех принцесс,
что, верно, знают, что это такое
и кто эта такая, полонез.

Ведь это же законная подсказка,
как помощь зала или же звонок
такому другу, что Дерсу Узала
забудет о тропинке лисьих строк.

А фифти-фифти? Лучше б - фифти-фифти.
О уберите два неверных анс.
Что остается? Остается Митинг
в Снежной пустыне. Остается - Класс.

Ничуть не легче. Путаюсь, не знаю.
Ах да, еще подсказку сохранил.
А как она зовется-то? Синаю
виднее, пан Ведущий, пан Винил.

Вы что, хотите стать миллионером?
Нет, это мелковато для меня.
Я стать хочу Последним Пионером
и распроститься с Новостями Дня.

Без возвращений на круги докуки.
Без сообщений в стиле "Ты не прав".
Без обобщений про скупые руки
и без претензий к памяти, Конклав.

Хочу, чтобы мне Галстук повязали
Кристина Казарновская - за то
стихотворенье, о каком не знали
ни Юнг, ни Шопенгауэр в пальто.

Ирония! Ты далеко не выход!
Ты - облегченье явленных задач.
Нужна серьезность, нужен Божий мытарь,
нужны любовь и покаянный плач.

Тогда откроет Бог живую тайну.
Ну а дотоле будешь буксовать
и соблазняться, раздражать компанью
совета сайта, что прессинговать,

наверно, можно, только - вхолостую.
Они не признаЮт меня никак.
А я бастую, как дурак, бастую
и поднимаю европейский флаг

среди снегов и прерий Туркестана,
среди урочищ волжских падежей -
на рубежах Совдепии Профана
по имени "Гони его взашей".

Итак, я уклонился в ложный вектор.
Нужно вернуться в ось координат.
Авоська переполнена, а ректор
не в курсе, что такое самокат.

Прямая Икс. Вот ноль, прямая Игрек.
Начни сначала, сызнова, с нуля.
Она Победа, ты же просто Игорь,
обычный викинг в стиле "чей туфля".

Еще разнонаправленные силы
имеют место. Скажем, Мила ZET.
И есть благословение Мессии.
И есть реал с потугами Мюзетт.

Ну, Электроник, как тебе Задача.
Т-1000 - иное мастерство.
Включайте интегралы, пусть отдача,
как при стрельбе, величит естество.

Стрельба стрельбой стрельбе стрельбы... отставить.
И как его... а, фитнес. Ну и что?
По-моему, мишени надо ставить
чуть позади, чем движется авто

ее присутствий, выбора и страсти.
Ее согласий или полюсов.
Ее живых холодных ипостасей
и мертвых ослепительных часов.

"А я стою, как дура, под часами", -
как написала Катя про меня.
Когда я опоздал над голосами,
под волосами женщины ремня.

Ну и? Причем здесь это-то, скажите?
Она со мной играет в бадминтон,
а я в футбол... как некий долгожитель,
когда осталось оторвать талон

в соседнем банке и отчалить навзничь,
Сиддхартхой опрокинуть этот мир
на крышу, где припаянный багажник
и есть неподражаемый кумир.

Якутия... Особая природа.
Даже ромашки лесополосы
там не такие, как у небосвода,
запаянного Богом под Часы.

Крестях, Сунтары, да Айхал с Алмазным.
Да Чернышевский под любой МУАД.
Еще Нюрба с детдомом безобразным.
Еще Удачный в Ленске, как халат

Зари... А Мирный? Что это такое?
Особенно сейчас. Ну, без вранья.
Инерциальный потолок покоя
среди отвалов бывшего огня.

Болото. Только вспрыснуто духами
таких зарплат, что только получай.
Горячий камень стал Холодный камень.
Инерция угаснет, иван-чай.

Алмазов мало. И они в Удачном.
На Интере, пожалуй, Интер - да.
Плюс полоса аэропорта, значит,
у Мирного есть пресная вода.

Все остальное завезут, конечно.
И сапоги на шпильках - завезут.
Плюс дыни и арбузы и черешня
и пралине и шпат и даже бут.

Еще лет 50 протянет Мирный.
Но я не доживу. Она - вполне.
И может быть, вторая половина
напишет что-то главное жене.

Я понял: нужно просто и навеки
сменить объект пристрастия и снов.
Там ничего не выйдет, человеки.
Там НЕ МОЕ. Смирись - и будь готов.

С Лисицей - всё. И с Потерпевшей - тоже.
А Вероника - лишь хороший друг.
Но ты же с нею был. Да ну и что же.
Мы оба знаем, что пора за круг.

Теперь Олен. Я с ней ни разу не был.
Пусть говорим не только о стихах.
Ей подавай замужество над небом,
а я устал от свадеб, как монах.

Замужество. С Олен? Верней, женитьба.
Не Бальзаминов и не Хлестаков
уже лет десять. А Марина? - видит,
что я хочу уйти от всех долгов.

Мы десять лет прожили душа в душу,
но чувствуем, что дальше - некий флэш
душевного застоя равнодуший
по принципу "не хочешь, так не ешь".

Она меня привязывать не станет.
Отпустит. Пожелает. Извинит.
Итак, Олен. Ужели вы не спали?
Не спали. Лишь ласкались средь молитв.

Орал? Нет, не орал, а очень тихо
сцеловывал ее блаженный сок.
Да и она умеет очень лихо
всё доводить до самых полюсов.

Всего однажды. В Новый год, второго.
Я долго без Марины не смогу.
С Олен? Да сможешь. Это не корова,
которую не пожелать врагу.

Уедете в Испанию и Штаты.
Грэйт Бритен. То да сё. Да сё да то.
Нет, я к Марине убегу, глашатай
тех незабвенных галстуков в пальто.

Она меня не выгонит обратно.
Иное понимание судьбы,
чем у девчонок сайта или блата
под звук иерихонской секс-трубы.

Так что решил? А Вика? НЕ ЗАХОЧЕТ.
Врагу не пожелает быть со мной.
Уже подруги-классницы лопочут,
что чем с поэтом - лучше с сатаной.

А сам-то хочешь? С Викой-то? Не знаю.
То да, то нет. То снова, то опять.
Но я таких вопросов не решаю
по Интернету. Глупо догонять

небывшее. Итак, твое решенье?
Я остаюсь с Мариной на земле.
А что до неба, это утешенье
не для таких, как я в своей семье.

А что Олен? По-прежнему, как было.
Она особо не страдает, что
я не спешу до ЗАГСа, как кобыла
спешила бы за "Коникой" в пальто.

Олен разведена - и ей хватило.
Да молода сравнительно еще.
Марина. Ты проснулась! О Марина.
В Вас что-то есть. А прочее - не в счет.

С Милой - дружу. Дружу с Олен и с Викой.
И с Вероникой искренне дружу.
Достаточно, чтоб заниматься книгой
до талого. До смерти. Я прошу

быть лишь корректным. Я ли не корректен.
Ты не корректен, Ёжик, ты правдив.
Достаточно для жизни или смерти
с моей Мариной на излете live.

2014 


КРИСТА (ФОТО В ИСТИНЕ ДУШИ)

Фоторепортер журнала "COSMO"
выбрал ракурс правильно и в лад.
Только я устала от вопросов
про любимый в детстве мармелад.

В гордом повороте нежной шеи
ухожу от патоки страстей
о моем семейном "Неужели?",
о моей стилистике ногтей.

Всё обычно в жизни, если внешне
оценить события и путь.
Хочется такого безмятежья,
чтобы захотелось утонуть,

как в очах любимого, в зерцале
увлеченных и опавших на
лист тетрадный - слов о том свиданьи,
где еще я Криста, не жена.

Криста, Криста, - говорил мне папа,
ну а если и не говорил,
то сегодня скажет баба Капа,
что ребенку нашему дарил

Божий Лунтик... Лунтик, ты кристален.
Не сердись на Кристу, впрочем, ты
слов таких не знаешь, магистрален
в истине небесной высоты.

Я уже не Криста... я - иная.
Я жена и мать, вот только свет
с фотографий льётся, как из Рая
на Благой Возлюбленный Завет...


ВЛАДИМИР НАБОКОВ

За шахматный сезон - одни ничьи,
не выиграл ни партии у Кафки.
Так мотыльки на пламени свечи
воюют за железные булавки.
И всё-таки я выиграю бой,
КАК ВЫИГРАЛ ЕГО У ЭМИГРАНТОВ
ВСЕЯ МОЕЙ РОССИИ над тобой,
мой голубой наследник фолиантов.

Меня Язык таскает в Вавилон,
я уклоняюсь от прорабов лести,
ходя к своей Лолите на поклон,
к той незавидной, Господи, невесте.
Английское наречие, постой!
Ты слишком быстро бегаешь за русским,
застрявшим под коломенской верстой
без дозаправки сексуальным чувством.

Я всю Россию взял за небосвод
и искупал щенком в воде Эдема.
Я напишу им гениальный свод -
и пусть они доказывают, Вена,
что обретали запонки мои,
горячий штык на галстуке признанья,
и пусть они останутся с в о и -
на утлых переправах созиданья!

Э ф ф и р и я ! Как я в тебя проник!
Как я сумел увидеть эти руки!
Я им скажу, что это мой двойник,
познавший атрибутику Науки.
Смех в темноте раздастся не сейчас.
Он разольется кровию по венам,
когда я напишу им тех внучат,
что вышли из вербального дольмЕна.

Я их на повороте обминУ.
Они не знают ничего на свете.
Остановите небо, я в плену
у языка - последнего бессмертья!
Пусть голос мой угаснет, как пожар.
Но не возьмет бледнеющая пена
ни Машеньки, ни Лужина, ни Дар -
на языке священного колена!!!


ДЕНЬ ЗНАНИЙ

Я ничего не знаю.
И ничего не знал.
Тихо сижу, алкаю,
думаю, что пропал.

Знанья мои - какие.
Выйти да посмотреть
на первоклашек или
тех, кто умеет петь.

Школьники знают, как им
жить на земле родной.
Что же я, как собака,
маюсь - и знаний ноль.

Выпить пивка, подумать,
как там она сейчас...
В знаниях - много шума.
Я же люблю молчать.

Молча гулять, не зная,
что и она идет
пляжем: купальник, знамя,
арифметичный счет.

Рядом вернейший спутник.
Рядом - стихи других.
Я не хочу в испуге
прочего знать о них.

...Вечером телевизор
скажет о том, какой
Праздник случился, вызвав
в знающих непокой.

Не досмотрю программу.
Молча уйду курить.
Знания - для экрана.
Я же - хочу любить.

Вдруг и она полюбит,
чтоб ничего не знать:
кто там, какие люди
жаждут стихи писать.

Знанье ее - любое.
Дующее в дуду.
Знанье ее - в любови.
Прочую ерунду

нужно забыть навеки.
Бросить в ближайший бак.
Знанье ее, коллеги,
не отменяет брак.

Мир обратился в Знанье.
С дерева съев плоды,
Ева с Адамом спальню
райскую - для беды

кинули: на земле-то
надобен пот лица,
чтоб пропитаться где-то,
не огорчив Отца.

Древо Познанья - сумрак.
Древо Познанья - смерть.
Быстро гоните сумму,
что задолжали, ведь

знанье об этом мире
предполагает долг,
если живешь в квартире
иль поднимаешь полк

в яростную атаку.
Знанье твое - о чём?
Как оплатить каракуль
тех, кто пришел с мечом.

Я ничего не знаю.
Я перестал читать
книги. Я выбираю
Божию благодать.


ЧЕЛОВЕК СОВЕТСКИЙ И ЖЕНЩИНА ПРОСТО

Женщины советскому человеку - не нравятся.
А почему не нравятся - он как бы не знает и знать не хочет.
Но не нравятся явно и рефлекторно: особенно если красавица.
Человеку советскому дела нет до ее бытийных пророчеств

и одиночеств нередко. Не нравится ему многое:
отсутствие кувалды в руках, неумение работать за фрезером.
Не нравятся модные "тряпки" на ней, не нравится "логово",
украшенное для любимого, бьющее сладким гейзером

советскому по мозгам несоветской музыкой.
Не нравится макияж, маникюр не нравится тоже.
Не нравится то, что она никогда не приобщается мусору
наших гордынных склок и даже порой взывает: "Спаси меня, Боже!"

"Вот дуреха-то, - раздраженно думает человек советский, -
нет никакого "бога", а она - мало того, что в конкурсах
красоты принимает участие (только бы ей выпендриваться!),
но ведь еще по постелям прыгает, лишь бы - большие бонусы!"

Не нравится советскому человеку - женщина просто.
Очень не нравится, как бы он этого ни отрицал.
Хочет ее переделать. Пусть горбатятся, "звёзды",
пусть всему обществу пользу приносят, а я бы за это - не истязал!

Совершенно напротив: ЭТО я бы принял как должное.
Дал бы грамоту, поощрил поездкой (со скидкой) в Абрау-Дюрсо,
ну и сам бы попользовался. Лишь бы только не это "божие"!
Лишь бы только не Дитрих, не Мэрилин и не Софи Марсо!..


ФОТОПОРТРЕТ ДОЧЕРИ

Словно лик Мадонны Боттичелли
в юности, в учёбе у небес,
Божии туманные качели
посреди рыдающих невест.

Как ты, Маша, всё-таки красива.
Истинно красива и чиста.
Знать, святая за тебя просила
и не обманулась у Христа...

Боже мой, мой первенец, мой почерк,
мой любимый маленький птенец,
может быть, однажды ты захочешь
встретиться с поэтом наконец...


ДОРОГА, УХОДЯЩАЯ В РАССВЕТ

Без запинки, без камешков
по шоссе автострад
мы летели с товарищем,
как летят в Госиздат.

Обгоняли тоскующих,
вырывались вперед,
магнитола бунтующим
никогда не поет.

В ту Субботу прихлебывал
я из чаши вино,
пусть водитель при Нем была,
а нельзя все равно.

И смотрела так пристально
на дорогу в лучах,
и летели непризнанно
мои строки в очах.

На руле ее рученьки,
загляделся на них,
пусть с иною обрученный,
не отец, не жених,

у красавицы с чувствами
весь маджентовый рай
на ногтях - над искусствами
и глаголами "Дай".

На ногтях несовдеповских,
на блаженных ногтях,
вот, везет Достоевского,
что жениться хотят,

пью вино потихонечку,
магнитола поет,
и вчерашняя коечка
мне уснуть не дает.

Вот и ночь, фары дальние,
хорошо, как в раю,
пусть и там поскандалили
люди с Богом ЛЮБЛЮ,

я пока не отчаялся,
хоть и много едал
тех плодов, что "начальник"-то
сунул Еве, Адам.

Се, еще не испортился
и пока еще свеж,
потому мое творчество -
словно кол для невежд,

что, конечно, и надо бы
иногда плюсовать,
поддержать мармеладами
или лечь с ними спать.

Без поддержки - не выдюжить,
без поддержки - кранты,
мы с тобою не в Китеже,
хоть и мчимся туды,

и уже залетает к нам
океанский борей;
и Любимая занята
на стихах блатарей.

По следам, по сайгакам ли,
по загадкам и снам,
пусть там все одинаковы,
лишь бы в сердце - весна,

лишь бы сделать больнее мне,
лишь бы милый учел
эти знаки елейные,
откровеннее пчел.

Всё ревнует, волнуется,
всё читает, следит
за страницами, умница,
утолив аппетит,

ну а я затуманился
от вина и любви,
и с собою не справился,
господа блатари.

Путь далек, нескончаемый,
отступает и ночь,
наступает венчание,
где Исайя помочь

очень хочет возлюбленным
и влюбленным, увы,
не в монашество людное,
как иные ГлавЫ.

И лучи предрассветные
не застали меня.
И поэты конкретные
удостоились дня,

а рассвет пропустили мы,
самый первый, когда
никакого насилия
над душою труда.

...А очнулся: 11.
То есть полдень почти.
Покачнулся, немилостив
к твоим бывшим (прочти!

и почти их вставанием
или личным письмом,
или даже признанием,
что любилась назло.)

...Лодка сонная плещется,
санки детства висят
на гвозде для диспетчера,
что едва ли простят

за ошибку при высадке
на иной материк,
никакой тебе выставки,
похотливый старик.

Не успели расстаться с ней,
а она - уж при нём,
мне достаточно санкции
на вселенский подъем,

о рассвет по наитию,
задержись, не спеши
уходить по водителю,
достигая души.

11 апреля 2015


ГОРОДОК

Хожу округой возле детства
и вспоминаю образ твой:
и городок - куда мне деться -
стоит запущенной листвой.

Снег опушил верхушки песен,
и только нищий на юру
напоминает сон конфессий,
как тополиную кору.

Беру тебя в весенний поезд,
беру тебя в свою семью,
где голос, с нищими знакомясь,
преображает тьму мою.


ГОРСАД

Горсад, я тебя забираю,
как Сирин Россию забрал...
Горсад, я в тебе умираю,
до Пасхи - далёко, привал.

Горсад, вспоминай наши песни
под славное, в общем, "Мерло",
когда с Вероникою вместе
мы были с того и с сего.

Горсад, твоя белая церковь
навеки со мной и во мне.
Поэт приближается к Центру
на этой невидной войне.

О Троица, о послушанья,
спасибо, спасибо за всё.
Но мне по душе полушарья,
не только баллада озёр.

И вы, карусели из детства,
и ты, игровой автомат,
у нас здесь иное наследство,
чем нам присудил бы Пилат.

И вещие книжные полки
воистину библиотек
мне дарят не ложь и наколки,
но искренний Божий ковчег.

До встречи, Горсад нашей грёзы,
мы вас и с Мариной мели
метлою, и падали слёзы
на длинные ногти любви,

что мне до туризма, прогулок,
когда над Горсадом моим -
без лишних друзей и шкатулок -
Осанну поет Херувим.

И ты Ее слышишь, родная,
когда остаешься одна.
Горсад, ты отнюдь не пивная,
ты - наша родная страна,

когда она вдруг или присно
себя осознАет на миг
исхоженным небом Отчизны
в харизме последних молитв...


ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ГАЛИЧА

(Исп. под гитару на мотив баллады А.Галича "Когда я вернусь")

...А я не вернусь, я уже никогда не вернусь
в чужую страну, словно в свастику нового плена,
там знает меня, но не помнит спасенная Лена,
а всех остальных я не помню и очень стыжусь.
Нет, я не вернусь, ты прости меня, но не вернусь.

Я буду бродить по твоим безобидным углам,
таким незаметным, незанятым, неосторожным,
и где-то в Норвегии или в Причастии Божьем
найду тебя, встречу, узнАю и снова отдам.
Когда-нибудь нА руки бабушке вашей отдам.

О, как ты лежишь в этих мокрых, тебе по годам,
о как ты лежишь в обменЁнных пеленках надежды
на то, что однажды увидишь меня и как прежде
затянешь свой плач, никогда не услышанный там.
Не слышимый там, нет, никем не услышанный там.

Я скоро уйду за предел, за невидимый храм,
а ты лишь ручонками будешь сжимать погремушки,
"Косого" кота не от фабрики мягкой игрушки,
но сшитого светом в иных ипостасях - векам.
Я cкоро уйду за предел, дорогая, welcome.

В Париже убьют... ведь не писан закон морякам,
младенец души, о, тебе только-только 4,
мы будем для них много лучшими, нежели были,
но это потом, а пока пусть напишет братан.
Пускай обо мне хоть однажды напишет братан.

Я мглы не боюсь, я себя лишь порою боюсь.
Бывает, находит: и кажется, новый мессия
тихонько бредет по каналам убитой России,
а я не мессия, я просто с тобой остаюсь.
Вовеки веков я с тобою одной остаюсь.


НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ СОЛЖЕНИЦЫНА

Квартира полнится, квартира наступает
на пятки неумеющим солгать;
апологет, что твой Апостол Павел,
пытается Послание слагать,

и Шведская Корона Протестантства
смиренно свет невидимый струит
на истинные Время и Пространство,
как самый точный в мире динамит.

Наталия свет Дмитриевна тихо
гордится мужем, пряча непокой
под лампу нестареющего лиха,
грозящего советскою рукой,

пугающего по ночам звонками:
"Правилку тебе сделаем, гандон!"
И только Вы воистину взалкали
весь мир переменить на Русский Трон.

Оцепенеешь от такой Задачи,
и тщетно всё, конечно, но подчас
приходят утешения без сдачи,
да и соседи что-то не стучат

ни в КГБ, ни в МИД, ни по журналам.
Твардовский поздравляет, отрешён.
И Ростропович обнимает с жаром,
забыв про дирижерство и крюшон.

Еще 4 года остаётся
бороться с Голиафом не зазря.
А после - самолет у них найдется,
и Франкфурт Вас обнимет, как заря.

И Генрих Бёлль подаст свою машину
и увезет Писателя к себе,
а Премия так и шумит крушиной,
"Шарашкой" европейскою в судьбе.

И не во фраке Вы, а в телогрейке
ее хотели честно получить.
Но это непонятно для Семейки,
преображенной в Королевский щит.

Европа - не барак Экибастуза
и не Рязань советских средних школ.
И даже не писательская муза,
а те же Дирижерство и Крюшон.

...И Вы, приняв условья Академий,
как осужденный - музыку листвы,
как бы поднять глаза свои не смели
на Божьи Православные Мосты...