Судьба

***
Его маленький ротик очень любил мамино молочко и складывался трубочкой, как только чувствовал прикосновение маминого тела. Ему было тепло и уютно в ее руках. Он еще не умел говорить и думать и даже не осознавал, что мама — это мама, его глазки еще не разбирали ее лицо, но он всем своим малюсеньким существом ощущал ее любовь. Огромную, безграничную. Как целый мир. Он так и засыпал, уткнувшись мордочкой в ее грудь. Мама нежно, умиленно рассматривала каждую складочку на его лице, выступившие после трудной работы капельки пота на маленьком курносеньком носике, блаженно застывший полуоткрытым ротик. Сегодня ему исполнилось три дня. И он был — человек. Он об этом еще не знал, но воля Всевышнего уже вдохнула в его тело то самое главное, самое замечательное и великое что есть на этом свете — душу. Он хмурил бровки от громких звуков и улыбался, едва заслышав мамин голос. Ему уже что-то нравилось, а что-то не нравилось. У него уже был характер. Пусть маленький, тоненький как ниточка, но свой ни на кого не похожий, обещающий стать твердым, настоящим, мужским. И мама это знала, видела в этом беззащитном существе будущую силу, гордилась ею и нежно берегла эту неокрепшую и пока очень ранимую душу. И это было очень важно. Для них обоих. Ибо сейчас Господь связал их невидимой, но невероятно прочной связью, которую не в силах разорвать даже безжалостный фатум. И как подтверждение важности происходящего солнечный лучик, залетевший в окно и затерявшийся в тенях от листьев, нашел носик младенца и лаская теплом своих фотонов чмокнул в нежную кожицу.

Палата где лежали родильницы была большой и просторной. Огромные окна старого, сталинской постройки, здания пропускали много света и от этого комната становилась еще светлей, несмотря на окрашенные безжалостной грязно-зеленой масляной краской стены и посеревший от времени белый потолок. Вокруг царила атмосфера чего-то огромного и радостного. За окнами стояли майские деньки, избалованные солнцем и ветром и зеленой, только что появившейся на свет листвой и неугомонным пением птиц. Ветер, врываясь в открытое окно, наводил беспорядок на тумбочках, разбрасывая журналы «Мода» и газеты. В комнате царило какое-то чистое, доброе, невероятное спокойствие. Как будто жизнь пообещала размеренное и неспешное течение до окончания века всем обитателям роддома. Кровать Сони располагалась напротив окна, и она по долгу рассматривала белые бегущие по небу облака в ожидании очередного кормления, когда пожилая акушерка в идеально накрахмаленном белом халате, завязанном на спине приносила ее мальчика. За эти дни она много всего передумала. Из ее головы не уходил последний разговор с мужем. Ей казалось, что он занят только собой и совсем не думает о них с сыном. Раньше он представлялся ей совсем другим. Красавец, на которого засматривались все женщины. Он достался ей. Соня не понимала почему он выбрал ее среди всех этих назойливых красоток, но она даже не представляла сколько эгоизма и показушного благородства таится в этих привлекательных чертах лица. Она внимательно всматривалась в лицо сына, его маленькие ручки, аккуратные, такие совершенные пальчики, пытаясь найти какое-то сходство с отцом. Нет. Она воспитает его другим, добрым, надежным, настоящим мужчиной. Он будет только ее. Она как мама-волчица встанет над ним, и никто не посмеет его обидеть. Потом ей казалось, что вот муж возвращается, плачет, просит простить, но она непреклонна. Ее гордое нет, столько раз произнесенное в ее грезах, она произносит вновь и вновь, но он не уходит. Он же хороший и любит ее. И все будет по-другому. И она прощает его. Она представляет его глаза, руки. Ее мысли кружатся вокруг одних и тех же фраз, сказанных с разной интонацией. И так изо дня в день изматывая и опустошая. Но сейчас рядом с ней ее маленький мужчина, родной, ее кровиночка. И ей от чего-то так спокойно, так уверенно рядом с ним. Мысли уносят ее в далекое, которое грезится ей так явно, что кажется она готова его осязать, почувствовать его запах. Родители Сони перебрались в этот южный город совсем недавно, всего лишь несколько лет назад. Все здесь было для нее необычным — горы, нависшие над городом, теплые песчаные пляжи, пирс, уходящий в море, стройные, в белом пухе, тополя и поющий ветер. Несмотря на кавказский колорит город располагал к себе. Тенистая улица, старик с четками на скамейке, женщина в темном платье и шароварах, девушки-студентки, беззаботно стучащие каблучками по набережной, мужчины, склонившиеся над шахматной доской — были визиткой старого, доброго, советского Дагестана. Здесь еще был жив Расул и было свободно место в его журавлином клине и еще, казалось, звучал голос Фазу: «Бьет ветер махачкалинский в деревья, как будто в медь…» Соня полюбила этот город. Она подолгу гуляла по старым улочкам, по набережной. Здесь на скамейке она увидела его. Заинтересованный, оценивающий взгляд, улыбка только краем рта, мужественная небритость. Для простой, неискушенной девушки он был как мед для пчелы. Устоять было невозможно. К Сожалению мед оказался слишком горьким. Он стал встречать ее из института. Гуляли по городу, говорили обо всем. Он оказался на удивление интересным и эрудированным собеседником, был старше ее. Он появился в ее жизни стремительно нарушив ее покой и так же стремительно они расстались. Нигде не задерживаясь, ломая крылья, несся он по своей жизни, меняя женщин и жен, не разбирая дороги и не понимая за что ему это все. Но по-другому он просто не мог, не умел. В самом конце своего полета, обожжённый и избитый, он будет жестоко страдать, сожалея о прошлом. Но если бы можно было бы все вернуть, он не смог бы ничего изменить и неумолимо повторил бы свой стремительный и такой короткий полет. Он будет гордится сыном. Будет до подобострастия благодарен ей за него. Оставленный когда-то им маленький мальчик станет маяком его такой не долгой и такой не путевой жизни.

***

Машина, надрывно ревя мотором, неслась по горному серпантину. Старенький «москвич» с трудом преодолевал длинные подъемы и почти неуправляемо устремлялся вниз на спусках. Через полуоткрытые окна в салон врывался влажный воздух мрачных горных лощин. Фары потоком тусклого света то упирались в каменные громады то терялись в бесконечной темноте. Всю дорогу отец молчал, держа руль опалёнными солнцем, бугристыми от жил руками. Мадина кожей ощущала огромное напряжение, исходящее от него. Черты его лица казались ей чужими, даже зловещими, взгляд устремленный вперед горел непреклонной решительностью. Она боялась даже повернуть голову в его сторону. Ночной мотылек, бросившийся навстречу потоку света, был буквально размазан по лобовому стеклу автомобиля, оставив грязное пятно прямо напротив Мадины. Всю дорогу она не могла оторвать глаз от того, что еще недавно было порхающим, беззаботным существом. Она чувствовала себя таким же мотыльком. Таким же беззащитным и никому не нужным, уничтоженным позором и совершенно одиноким. Ей казалось, что это история вообще про нее и что этот мотылек это и есть она и она, Мадина, — теперь просто пятно на стекле. Сердце в ее груди сжалось и казалось уже совсем не бьется, душа умерла и нет ничего вокруг, только эта ночь и это грязное пятно, которое еще мгновение назад жило, чувствовало, дышало. Внезапно заработали стеклоочистители, отец пытался смыть грязь со стекла. Она вздрогнула. Все казалось таким символичным. Он и ее так же смоет из своей жизни. Смоет весь позор, который она принесла в его дом. Слезы градом потекли из ее глаз, но она не смела произнести ни звука. Она внутренне приняла и позор, и унижения. Она сжилась с ними. Они стали частью ее. И теперь этот мотылек, словно как взгляд на саму себя со стороны.
Аул, в котором выросла Мадина, располагался высоко в горах, всегда открытый солнцу и ветру. Дома жались друг к другу, образуя узкие улочки, по которым Мадина бегала еще босоногой девчонкой. Суровый быт этих людей из века в век отложил отпечаток на их характеры. Люди были в большинстве своем немногословны и неторопливы, помыслы их были такими же простыми и понятными, как и сама их жизнь. Они твердо хранили традиции, верили и превыше жизни ценили честь. На том и стояли. С детства Мадину тянуло ко всему новому, необычному. Она взахлеб читала все что попадалось под руку. Не было в ауле книги, которую она бы не прочитала. Учительница, которая вела все предметы во всех классах только качала головой: «Мадина тебе надо учиться дальше и стать учительницей как я». Мадина с замиранием слушала и не верила, что такое возможно. Вот уже парни стали поглядывать на нее, но она жила вместе с героями своих книг, мечтая о чем-то большом, огромном, невообразимом какой и должна быть, как ей казалось, сама жизнь. Отличница, самая завидная невеста в ауле, любимица и гордость отца, она легко поступила в институт. Большой город, совсем другая пугающая своей неправдоподобной красотой жизнь. Все тогда казалось таким добрым и таким открытым. Она бросилась в эту новую жизнь как птица, оттолкнувшись от края скалы. А город закружил ее в своем неоновом тумане словно демон. Ну и конечно на ее пути не мог не встретится он, герой ее романов. Гордый, независимый и без сомнения благородный пират, ковбой, рыцарь. С какого-то времени, она не могла вспомнить, когда это произошло, но они стали почти все время проводить вместе. Каждый день. Всегда. Он с ухмылкой представлял ее своим друзьям. Он нарушал ее личное пространство нагло и бесцеремонно. Но любящее сердце слепо, даже сгорая в жертвенном огне оно продолжает любить. Теперь, глядя в стену ночи, которую не в силах преодолеть даже свет фар, она понимала, как все было лживо и притворно, как она могла этого не видеть! Но даже сейчас, несясь в этом автомобиле сквозь ночь, она чувствовала какую-то грусть, вспоминая его глаза, руки, голос. Даже после всего, что произошло с ней из-за него. Мадина была беременна, пора рожать. Она долго не решалась показаться на глаза отцу. Она помнит тот день возвращения домой, день, когда рухнул весь ее мир, помнит испепеляющий, полный презрения взгляд отца в упор. Убивающий взгляд. Не мигая. Она молила всевышнего о пощаде, но пощады не было. Мать потихоньку плакала по ночам и боялась встретиться с ней взглядом, даже подойти к ней. Все дни она проводила в своей комнате в заточении, каждое утро встречая восход солнца. Оно появлялось в маленьком окошке ее комнаты, поднимаясь из-за дальних гор и проделывая путь с потолка до дальнего угла исчезало за аулом. Мадина провожала его взглядом, пока комната не погружалась во мрак. Комната была не большой с побеленными стенами, кроватью и комодом напротив кровати. Мадина часами смотрела в окно. День сменяла ночь, но Мадина, казалось, не шевелила ни рукой, ни ногой. Дни текли, сливаясь в один и она не могла отделить их друг от друга. Иногда она сидела в их маленьком дворике, закрытым от улицы высоким каменным забором, разбирая пряжу или выполняла какую-нибудь другую несложную работу. Выходить было нельзя, ведь она – позор их семьи. Мать жалела ее. Иногда она молча, находясь рядом, гладила ее руку. Большего она себе позволить не могла. О ребенке, который должен был появиться на свет, говорить было запрещено. Его не существовало. Его не существовало и в душе Мадины. Да и осталась ли она, душа, не умерла ли?
С рассветом «москвич» въехал в город. Немного поплутав по незнакомым улицам, он остановился у крыльца, над которым висела табличка с надписью: «приемное отделение». Справа от крыльца среди буйной травы Мадину встретила традиционная для всех роддомов скульптурная композиция на тему: «счастливое материнство». Каменная женщина с кое-где облезшей белой краской, сидя на коленях, на вытянутых руках держала младенца. Оба улыбались. «Даже эти каменные люди счастливы» - Мадина отвернулась. Отец вышел из машины и решительной походкой направился к крыльцу. Дверь оказалось закрытой. Он долго тарабанил в нее кулаком пока из нее не вышла полноватая русская женщина в белом халате. Отец, жестикулируя руками, что-то резко ей говорил, почти кричал. Женщина, молча выслушав, направилась к автомобилю, в котором сидела Мадина. Отец шел за ней, продолжая что-то возмущённо говорить. Через закрытое стекло Мадина ничего не слышала, до нее доносились лишь отрывочные слова и фразы. В какой-то момент женщина резко остановилась и смерила энергично жестикулирующего отца презрительным взглядом, с ног до головы. Мужчина мертвенно побледнел и… замолчал. Он так и остался стоять на месте, будто натолкнулся на непреодолимую стену.
—Что сидишь, пошли... -только и сказала женщина, обращаясь к Мадине.
Взяв Мадину под руку, она повела ее к крыльцу. Мадина, даже не взглянув на нее, послушно поплелась рядом. На примолкшего мужчину никто не обращал внимания, словно его и не существовало. Сильно хлопнув автомобильной дверью, он уселся за руль. Машина, резко дернувшись, исчезла за воротами. Потом Мадина будет с трудом вспоминать, что с ней происходило дальше. Весь мир ей представлялся в черном цвете- и коридор, по которому она шла и лица людей вокруг нее и даже белые халаты врачей и медсестер ей казались не белыми. Она легла на койку сразу же отвернувшись к стене. Весь ее мир сузился до небольшого участка этой стены перед глазами и жуткого холода внутри. Она никак не могла согреться, пытаясь завернуться в одеяло с головой. Роды проходили как не с ней. Как во сне она увидела ребенка. Он беззвучно открывал рот и что-то беззвучно ей говорила врач, хлопала ее по щекам. «Чей это ребенок?» — говорил кто-то. Кто? В голове проносились обрывки чьих-то мыслей, кто-то задавал какие-то вопросы и сам же отвечал на них. Ей казалось все таким понятным до самой глубины и при этом она никак не могла ухватить суть. О чем? Она сходила с ума, проваливалась в бездну, сознание уходило от нее и от этого становилось даже легче.

***

Новенькая проспала всю ночь и полдня. Ей дважды приносили ребенка на кормление, но ее не смог разбудить даже крик малыша. Проснулась она внезапно и проснувшись порывисто села в кровати с видом: «Где я?». Обвела всех, кто находился в палате какими-то безумными глазами, ни на ком не задерживая взгляд и вдруг сникла словно что-то вспомнила. Она была черна лицом, и смуглая ее кожа тут была ни причем. Темнота царила в душе ее, забравшись по ту сторону ее глаз. Она не замечала никого и ничего. Когда ей опять принесли малыша, даже не взглянув на него, она отвернулась к стенке и накрылась одеялом с головой. Санитарочка, совсем еще юная девушка, присела на край ее кровати и стала негромко говорить, обращаясь к малышу. Склонив голову к его личику и заглядывая в его глаза, она что-то ласково говорила на незнакомом Соне местном наречии. По тому как женщина съежилась, вжав голову в плечи было ясно - она понимает. Пытка длилась не долго. От ее какого-то гортанного, резкого хотя и негромкого голоса Соня встрепенулась. Женщина повторила по-русски: «Уходи». Санитарочка встала, постояла растерянно улыбаясь как будто не понимая, что ей делать и неуверенно пошла на выход из палаты. Малыш кричал так словно чувствовал, что единственный родной человек, мама, его бросает и в мире этом он никому не нужен. В этом голосе Соня услышала горькую, невыносимую долю сироты. Сердце забилось чаще. Она еле справилась с желанием немедленно броситься и просить эту женщину, умолять не лишать свое беззащитное дитя материнской любви. Но каким-то пятым чувством она понимала — нельзя сейчас терзать эту несчастную. Она видела, как страдает эта женщина, понимала, что должно произойти что-то ужасное в ее жизни чтобы вот так взять и отвернуться от того, кто по сути был частью ее самой. После всего пережитого Соня никак не могла заснуть, лежала в темноте и почему-то не отрывая глаз вглядывалась в очертания соседки спящей на кровати. Она не заметила, как сон сморил ее. Проснулась Соня от какого-то толчка, словно кто-то незримый ей сказал — вставай! Холодный ветер невидимой рукой коснулся ее лица. Озноб пробежал по ее телу. В палате стоял полумрак, фрамуга окна, распахнутая качалась в такт порывам ветра, у окна — женский силуэт. Соня, еще не понимая на яву это все происходит или продолжается кошмарный сон, тихо позвала: «Эй… Ты что?» Новенькая стояла у раскрытого окна, опираясь обеими руками о подоконник и тяжело дышала. Ее ночная сорочка развивалась в волнах набегающего потока холодного воздуха. Лунный свет сквозь черные облака и ночной туман еле освещал ее. Волнение передалось Соне. Сон улетучился мгновенно, она все поняла. Тело налилось свинцовой тяжестью. Никогда еще в ее жизни смерть не подходила так близко, она практически осязала ее, своей кожей чувствовала ее холод. Огромным усилием воли Соня поднялась. Казалось время остановилось в своем беге и что-то, что было выше времени, теперь правило бал. И это что-то сейчас полностью овладело Соней, руководило каждым ее движением. Шаг за шагом она приблизилась к женщине, которая не замечала ее. Не зная почему, Соня, подойдя к окну, встала рядом с ней. Сердце билось так громко, что казалось заглушало все звуки вокруг. Появилось странное ощущение доселе Соне не знакомое, словно ты это вовсе и не ты. Сонин взгляд провалился в туманную пелену ночи, туда куда были устремлены глаза этой несчастной, и где-то там за пределами небытия взоры их слились. Соня это осознала всем своим существом, почувствовала по вползающим в ее душу безысходности и отчаянию. Внутри себя она услышала вой, будто вся преисподняя врывалась в ее душу. Сознание почти не управляло Соней. Она просто чувствовала, что сейчас она одно целое с этой женщиной, имя которой она даже не знала, но каким-то образом весь ее внутренний мир стал неделим с ней. Нестерпимая тоска и леденящий ужас охватили Соню. Она опустила взгляд вниз, туда где в ночной темноте находился асфальт тротуара. Он манил ее как избавление от всех мук. Казалось этому зову противостоять невозможно. Но где-то в самой глубине, наверно там, где спрятано самое сокровенное, самое-самое Я, Соня услышала, скорее почувствовала знакомый голос – это был ее голос. Этот голос тихо, но очень твердо сказал ей-НЕТ. Женщина, стоящая рядом, медленно повернула к ней лицо. В ее бездонном и обречённом взгляде стало появляться удивление. Не было ни каких сомнений, что она слышала это НЕТ. Словно рухнули колдовские чары. Кровь прилила ко всем органам и тканям Сониного тела до этого обескровленного и пустого. В душе наступила тишина и покой. Соня медленно положила свою ладонь на ее руку. Женщина перевела свой взгляд на Сонину руку. Удивление во взгляде становилось все отчетливее. Она стала озираться вокруг, рассматривать себя, свои руки, одежду. Со страхом она отстранилась от окна и вдруг сев на пол и спрятав лицо руками зарыдала. Соня спокойно закрыла окно. После всего пережитого она чувствовала прилив внутренней силы и уверенности в себе. Дав наплакаться этой несчастной, она уложила ее в постель, заботливо накрыв одеялом. Остаток ночи Соня пролежала без сна, в голове не было ни мыслей, ни эмоций. Все произошедшее было настолько невероятным, что с каждой минутой приближающегося утра было все больше похоже на сон. Утро началось с всеобщего пищания. По коридору везли малышей. В специальной тележке уложенные рядами они с требовательными криками катились по коридору в умелых руках заступившего на смену персонала. Закутанные в белые пеленки, кульки с торчащими из них мордочками голосили, перебирая все ноты октавы. От этих звуков на душе становилось тепло и уголки губ неизменно растягивались в улыбке. Мамочки в палатах засуетились в ожидании своих чад. И только один голосок выделялся из этого разноголосого хора. Этот голосок угадывает каждый, кто так или иначе коснулся великого поприща служения делу продолжения рода человеческого на земле. Этот крик врывается в самую душу – это крик о помощи, о защите от вселенской несправедливости, крик к самому Всевышнему. У источника этого крика подольше задержится нянечка, доктор поговорит с ним за жизнь – «Ну что, старина, так вот бывает…. Но ты держись, не сдавайся!», повздыхает главврач, оформляя документы в приют. Вот такой вот кричащий комочек внесли в Сонину палату.
­­­Мадина просыпайся! Пора ребенка кормить, или ты опять будешь мне тут дурака валять? - Русская нянечка в годах не церемонясь пытается по-своему решить проблему, о которой говорит уже весь роддом: «молодая женщина из аула сошла с ума и отказывается от ребенка, нагуляла где-то и вся родня проклинает и ее и ее ребенка». Прижимая правой рукой, голосящий сверток к себе, левой она тормошит Мадину за плечо. — Маа-дии-нааа…! -уже чуть мягче пытается она наладить контакт. Женщина плотнее натягивает одеяло, всем своим видом показывая, что не намерена общаться. Соня не выдерживает, потеряв по дороге свое одеяло она подсаживается на край кровати к Мадине.
— Мадина, посмотри какой он у тебя хороший. Посмотри какой он маленький! Он же твой родной, у него кроме тебя больше никого на всем белом свете. Ну посмотри… Ты только посмотри на него... ну пожалуйста, Мадина! И обращаясь к Мадининому ребенку: — Ну ничего, малыш, ничего, мама сейчас тебя покормит, обязательно покормит, все будет хорошо. А малыш тем временем даже притих, прислушиваясь к ее словам.
- Мадина!- Соня резко, в сердцах, повернула Мадину к себе лицом и внезапно для себя встретила ее взгляд, как будто заглянула внутрь, туда где сокрыта тайна, а там – опустошение, как после пожарища, и тоска. Соня замолчала. Жалея эту несчастную женщину и ее ребенка, она даже представить себе не могла какие страдания и ужас царят внутри ее хрупкого тела. «Значит это был не сон, значит эта ночь не приснилась!» По щекам женщины текли слезы. Эти слезы Соня приняла за хороший знак. Чуть ли не силой усадила Мадину в кровати.
—Ты должна его покормить —стараясь говорить спокойно она почти вложила ребенка в руки Мадине, и та невольно стала рассматривать его, словно впервые увидела. «Так она на него и не смотрела ни разу» — Соня продолжала свою миссию на первый взгляд неспешно, но очень настойчиво. Каждое ее движение говорило: ни каких возражений! В это время на глазах Сони разворачивалась невероятная сцена: всем своим существом, всем телом, губами, щеками малюсенький человечек буквально устремился к матери. Мадина внимательно разглядывала ребенка. Поправила край пеленки, съехавшей ему на лицо, нежно, недоверчиво коснулась пальцами его щеки. После кормления Мадина подошла к окну и долго смотрела куда-то вдаль. И хотя она по-прежнему ни с кем даже не пыталась заговорить и ни на какие расспросы не отвечала, к положенному времени, как и все женщины в палате, она стала готовиться к кормлению ребенка.

***

Майский, чистый от солнца ветер играет в ее вьющихся волосах. Высокое голубое почти прозрачное небо и ни одного облачка. Они идут по улице разговаривая. Ее пятилетний сын кажется необыкновенно рассудительным, касаясь своим пытливым умом разнообразных жизненных вопросов с детской непосредственностью и в совершенно неожиданных для Сони ракурсах, часто ставя ее в тупик. Он растёт белобрысым и необыкновенно упрямым мальчишкой, везде умудряясь сунуть свой нос и очень похож на своего деда, Сониного отца. Вот и сейчас он никак не может понять почему нельзя ломать игрушки.
— Я только вчера купила тебе эту машину, ты ее уже сломал. Посмотри, как играют Руслан или Вова. У них все игрушки целы, не то что у тебя! Ну объясни мне, почему ты ее сломал? В ответ он долго молчит. Соня терпеливо ждет ответ и наконец получает:
— Я должен был посмотреть, что там внутри. Понимаешь? - он поворачивается к Соне, а в глазах: «ничего ты не понимаешь, да кому я это все говорю». И под этим снисходительным взглядом Соня начинает ощущать всю смехотворность своих претензий и масштабность его важного дела: разобраться как устроена очередная сломанная им игрушка. «Вот и поговорила» — про себя подводит она итог. В их беседах она часто проигрывает незримую психологическую дуэль, словно имеет дело с умудренным опытом взрослым, старше нее человеком. В этот момент на другом конце улицы на тротуар из-за домов выносится ватага мальчишек пиная мяч. Она еле успевает перехватить сына за руку. Все! Всеми своими мыслями он уже там. — Господи, Сережа, ты куда?! Она еле его удерживает, а он уже так увлечен возможностью ударить по мячу, что неосознанно пинает ногой воздух. Соня вздыхает, таков ее сын. Пройдя еще вперёд и повернув, они выходят на Гагарина и идут так же, не спеша по гагаринскому бульвару. (Теперь, когда пишутся эти строки, никакого бульвара там уже нет. Гагарина стала широким проспектом с мчащимися по нему автомобилями, а тогда очень уютный бульвар со скамейками и тополями разрезал эту улицу, разделяя встречные потоки редких автомобилей.) Идут они по этому бульвару не спеша, нога за ногу. Сын часто останавливается возле разнообразных очень важных объектов, встречающихся по пути. Вот сейчас он прилип к какому-то молодому деревцу внимательно изучая снующих по стволу вверх и вниз муравьев. Он ковыряет пальцем кору и совершенно не реагирует на призывы продолжать путь, что-то загадочно бормоча себе под нос. «С кем он там говорит? С муравьями что ли...» Соня поглядывает на часы. «Так и к обеду домой не доберемся.» Неожиданно внимание Сони привлекла семейная пара с мальчиком на вид ровесником ее Сережи, идущая навстречу по тротуару вдоль домов напротив. Красивая улыбающаяся черноволосая женщина вдруг замерла и изменившись в лице уставилась на Соню. Еще мгновение и она, смешно перебирая ногами в длинной юбке, бросилась навстречу Соне, а подбежав обняла ее и зарыдала. Слезы текли по ее лицу и даже немного успокоившись она никак не могла начать говорить. Тем временем мужчина с ребенком за руку тоже подошел к Соне. Его лицо выражало недоумение. Соня была удивлена не меньше.
— Мурад, эта та женщина… в роддоме… я тебе рассказывала. - наконец справившись с эмоциями произнесла она, обращаясь к мужчине.
Соня узнала Мадину. Она так сильно изменилась с тех пор когда они последний раз виделись. Глаза Мадины светились, в них была глубина, наполненная жизнью. Она просто стояла рядом, улыбалась и гладила Соню по плечу. Мадина заговорила, преодолевая постоянно подкатывающие слезы. Она рассказывала, как тогда в том ужасе она вдруг поняла, как любит своего мальчика. Рассказывала, как ей стало жутко от одной мысли, что она могла его потерять. Навсегда. Ее речь лилась откуда-то из горла потому, что для того чтобы говорить ей приходилось бороться с рвущимися из груди рыданиями. Из роддома она домой не вернулась. Что ее там ожидало? На какое-то время ее приютила институтская подруга. Потом — двоюродная сестра в тайне от остальной родни. Мадине везло, ее не бросали. Да и она сама не сдавалась хотя было порой очень трудно. Мурада она встретила все в том же институте, куда как-то раз решила зайти. Зачем? Может потому, что мысль восстановиться на курс стала посещать ее все чаще. Это было необычное знакомство. Она стояла с малышом за руку и просто глазела вокруг. Ей казалось, что дух знаний и учения, по которому она так соскучилась здесь был везде, витал в воздухе. Незнакомый мужчина обратил внимание на ее мальчика. Он стал искать по карманам пиджака конфеты и очень расстроился не найдя. «Как зовут? Какой у Вас замечательный сын! Как повезло Вашему мужу!» А в глазах она видела грусть не состоявшегося отцовства. Познакомились. Мадина не ошиблась. Он был одинок. Работал преподавателем. Жизнь не сложилась. Перенесённая в детстве болезнь исключила для него радость стать отцом, а он так мечтал о сыне. И Мурад просто стал заботиться о них. Как отец. А потом и как муж. Он говорил, что это всевышний услышал его молитвы и подарил ему сына и любимую жену. А Мадина всегда добавляла от себя: «А мне счастье».
—Не было ни одного дня, чтобы мы не вспоминали Вас, а я ведь даже не знаю, как Вас зовут.
—Соня.
Ветер продолжал играть в ее волнистых волосах. Она обернулась на сына. Он что-то рассказывал своему новому товарищу, наверное, знакомил с муравьями.
02.04.2022г.