Лучшее прощание

Я долго не знал, как лучше всего проститься с Михаилом Сергеевичем, помимо постов в соцсетях. В Москву я не попадал никак, хотя отстоял бы пару часов живой очереди под осенним дождичком без проблем, среди тех тысяч людей, что пришли к нему без обязаловки, разнарядки и точно не из карьерных побуждений.

Выпить и помянуть? Он практически не пил, исключая этикет, когда отказаться невозможно. Посмотреть что-либо на YouTube, где его экс-современники по партии (не скажу, что соратники) приукрашивают свои роли в ретроспективе, попутно не прощая ему ни малейшей помарки, словно договор об образовании СНГ подготовил и санкционировал именно он. Нет, спасибо. Псевдо-документалистика выглядит более дурно, чем самый пошлый художественный сценарий.

Но обстоятельства – как бы случайно – подкинули мне только что впервые выложенный в сети спектакль «Горбачёв» с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой. И лучшего прощания случиться не могло.

В отрочестве, в одной из ещё советских научно-популярных передач меня поразил сюжет о попытке оживления мамонта. Его отыскали в вечной мерзлоте идеально сохранившимся и начали воскресать с помощью современных технологий. На несколько секунд, но у мамонта заработала центральная нервная система. Но сердце вскоре остановилось.

В среде старцев Политбюро 80-х Горбачёв оказался таким же мамонтом. Он, по крайней мере, реагировал на жизнь в той вечной мерзлоте. Его с интересом рассматривали даже свои, те же Андропов и Громыко. Не только по причине молодости и живости на фоне этой прижизненной ложи ЦК. Горбачёв, что очень точно передано в спектакле, не жаждал власти любой ценой и тем более не собирался цепляться за неё до наступления глубокой старости. Это противоречило его натуре и ценностям настолько, что даже прожжённые аппаратчики Гришин и Алиев совершенно проморгали момент, когда он (после трёх смертей генсеков за три года) всё-таки решился взвалить эту ношу и сделал единственно точный ход – обратился к сыну серого кардинала ЦК Громыко через своего соратника Яковлева, служащего в канадском посольстве. (Годом ранее, когда умирающий Андропов назначил его своим преемником, он наотрез отказался от политических шахмат, чтобы после наблюдать мумию Черненко).

Но эта совершенно необходимая для спектакля реальная история меня интересовала лишь вскользь. Потому что я бы назвал действо иначе. Раиса. Или просто – Рая. Как подлинное свидетельство истины: посмотри, какая женщина находится рядом с мужчиной, будь то поэт, музыкант, политик или просто обыватель. И ты поймёшь о нём со стороны больше, чем в самом откровенном интервью или придирчиво изучая биографию.

Вся эта история – о том, как Творец выбирает внешне немощное, чтобы посрамить тех, кто уверен в себе. Косноязычный комбайнёр, чуть позже – начальник среднего звена по аграрному сектору, эдакая «сельская интеллигенция», с пятой попытки поступившая в МГУ и всю жизнь испытывающая то, что именуют нехваткой кругозора. Серый студент, неумело модничавший в чёрной шляпе и широких брюках. Ухажёр, который ничего, кроме «привет» не в силах произнести нравящейся ему девушке, независимо от частоты встреч в ВУЗе. А её парень – физик-интеллектуал из очень родовитой семьи. Которая, в конечном итоге, отвергла умную, но недостаточно знатную и состоятельную красавицу. (Это к мифу о том, что в СССР не было сословных принципов дореволюционной России).

И остался – нелепый Миша с неумелыми знаками внимания. И только эта юная девочка способна разглядеть сквозь пелену неотёсанной молодости подлинную душу человека. Задолго до всех его карьерных взлётов, которые случаются как бы сами собой, без изнурительной аппаратной возни.

Это очень легко объяснить: политика никогда не являлась абсолютной ценностью для Горбачёва. Власть – тем более. Семья – всегда. Он травояден, поэтому его можно повысить. Не опасен для зубров. К тому же, у него прекрасная семья. И не напоказ для характеристики, а по-настоящему. Погрязшие в мелких страстях и аппаратной возне начальники всех рангов видят в нём нечто человеческое. И дают слабину. Вплоть до чуда весны 1985-го.

Но и Раиса Максимовна в этой истории отношений – не императрица Александра Фёдоровна. У неё нет страстей помыкать мужем и влиять на политику – и при её возможностях это почти святость. «Миша, что случилось? Прости, не дождалась, уснула. Если захочешь, расскажи, чтобы выговориться. Ты уверен, что именно так следует поступить? А лучше – пойдём и привычно погуляем. И ни слова о политике». Вот – привычные реплики из общения супруги с Мишей. И неизменная поддержка, от выхода в свет до невидимой семейной жизни.

Он и уходит-то не от того, что Ельцин, чья ценность, как раз – власть, и ещё раз власть, точно разыгрывает свою партию сразу после краха ГКЧП. Но вместо приезда к восторженным гражданам, скандирующим его имя, Горбачёв отправляется в больницу к супруге, пережившей после Фороса микроинсульт. И так не оправившейся от него вплоть до ухода в 1999-м. На тот самый танк взбирается свердловский карьерист, перекрасившийся в демократа. Пускай. Он уйдёт – и из жизни, и из Истории – гораздо раньше из-за суммы своих пороков, и сегодня это просто констатация. А Горбачёв останется, при всём предсказуемом непрощении за его человечность и привычной неблагодарности тех, кто состоялся лишь благодаря его переменам.

В конце спектакля, уже перед смертью, Раиса спрашивает: Ты не помнишь, отдали ли мы моей подруге белые туфли, которые я одолжила на нашу свадьбу?

В интонации Чулпан Хаматовой я слышу не вопрос. А по-женски сокрытую просьбу: запомни меня той, молодой красавицей, однажды поверившей и доверившейся тебе. И ни разу не пожалевшей об этом.

Евангельская история о жизни внешних атеистов. Как такое простить? У нас – невозможно. Но Бог им судья.