Беспокойный попутчик

    Бежевая,  с  зеркалом  дверь  тихо  отъехала  в  сторону,  и  в  светлый  куб  купе  втащился  врач-терапевт  Кирилл  Семёнович  Ёжиков  с  массивным  чемоданом.  Его  многострадальное  тело  наконец-то  возвращалось  домой  из вынужденной  длительной,  затянувшейся  почти  на  два  месяца,  командировки.  И  вследствие  всех   этих  праведных  трудов  в  сельской  местности  экстерьер  доктора  Ёжикова  чрезвычайно  видоизменился  и  смотрелся  весьма  не презентабельно.  Любой  сторонний  товарищ,  даже  не  утруждая  себя  пристальным  осмотром,  мог  бы  с  лёгкостью  увидеть,  как  осунулся,  сморщился и  помрачнел  терапевт.  Внешний  вид  врача  наталкивал  на  мысль,  что  по  Кириллу  Семёновичу  дружным  строем  прошли  три  маршевых  батальона  бравых  и  развесёлых  вояк. 

    Грузно  опустив  чемодан  на  полку,  Ёжиков  опёрся  обеими  руками  о  плоскую  столешницу  и  поглядел  в  вагонное  окно  с немного  помутневшим  от  времени стеклом.  Около  вагона  кипели  последние  предотъездные  минуты   вокзальной  жизни.      По  асфальту  шуршали  пластмассовые колёсики  чемоданов, слышались  звуки  прощальных  лобызаний, и  кто-то  явно  нетрезвый  громко призывал  неведомого  Витюнчика  слать  письма  каждую  среду. Прямо  под  вагонным окошком  чьи-то  волосатые  руки  торжественно  пронесли  над  толпой  видавшую  виды  гитару. Через  несколько  минут  поезд  должен  был  тронуться  в  направлении  города.
 
     Вдруг  за  спиной  Кирилла  Семёновича  раздалось  неопределённое  мурлыканье,  сопровождающееся  неистовым  кряхтением.  Терапевт  совершенно  безразлично  оглянулся  и  увидел,  что  какое-то  невысокого  роста  существо  с  буйными  вихрами  на  вытянутой  головушке  затаскивает  в  его  купе  квадратный  потрёпанный  чемодан  с  огромной  фанерной  заплатой  на  боку.  Существо  вздыхало,  как  ленивый  боров,  перемежая  свою  деятельность  попытками  исполнения  какой-то  адской  арии. Наконец,  вихрастый  индивид  повернулся  к  Кириллу  Семёновичу  своей  лицевой  частью с  дьявольски  раскосыми очами  и  выдал:
   – Честь имею… Уткин!
   – Добрый  день… –  выдохнул  терапевт,   обалдело  оглядывая  пришельца.

   Раскосый  коротышка  втащил  свою  огромную  кладь  в  купе  и,  испустив  почти  бурлацкое  «Эх-х!..»,   взгромоздил  чемоданище  на  полку. От  его  багажа  шибануло  сапожным  клеем,  сыромятной  кожей  и  каким-то  резким  химическим  амбре.

   – Мы  с  вами  вместе  будем  держать  путь  до  Окочуринска,  поэтому  предлагаю  познакомиться, – изрёк  диковинный  Уткин. –  Так  сказать,  нам  предстоят  сутки  на  общих  квадратных  метрах,  и  я  должен  быть  абсолютно  уверен,  что  со  мной  едет  не  разбойник  и  не  лиходей. Вы  не  лиходей?
   – Н-нет… – отрицательно помотал  головой Ёжиков,  не  спуская  удивлённого  взора  с  чудного  пассажира.
   – Вот  и  славно! – обрадовался  косоглазый  Уткин. – Я  вас  тоже  спешу  известить,  что   я  не  жулик.  Я – теоретик  прикладного  воздухоплавания. Мой  профиль – дирижабли и  воздушные  шары: шарльеры,  монгольфьеры…  Всё  это  испытывает  страшенный  кризис  в  век  интернета  и  веб-технологий. Вы  не  находите?
   – Ага… – кивнул  Кирилл Семёнович,  давая  таким  образом  понять,  что осознаёт  жутчайший  кризис  дирижаблей  в  интернетовскую  эпоху.
   – А  вы  в  какой  сфере  трудитесь? – не  унимался  коротышка.

   Опыт  былых  путешествий  и  поездок  говорил  терапевту,  что  рассекречивать  перед  попутчиками  суть  своей  профессиональной  деятельности,  в  общем-то,  нежелательно,  ибо  это  неминуемо  провоцирует целый  шквал  спонтанных  вопросов  о  различных  хворях  и  недугах.  Попутные  граждане всегда  непременно  разевают   перед  Ёжиковым   рты,  демонстрируя  гланды,  расчехляют  опухшие  суставы,  закатывают  штанины  и  спрашивают, насколько  эффективно  лечение  толчёным  хреном,  которое  проводит  далёкий  свояк  из  Замешаевки.  Не  желая  повторения  ошибок  предыдущих  путешествий,  врач  без  заминки  выпалил:
   – Я кочегар-истопник  на  канифольно-терпентинной  фабрике. Старший  кочегар-истопник!..
   – Колоссально! – восхитился  вихрастый  Уткин,  отчего  его  зрачки  ещё  более  разъехались  к  ушным  раковинам.  – Мне  никогда  ещё   не  доводилось  беседовать  с  человеком,  положившим  свою  жизнь на  алтарь  истопления  печей! Сейчас  я  переоденусь,  и  мы  с  вами  пообщаемся  на  эту  преинтересную  тему!..

    Пока  косоокий  попутчик  переодевался  в  свои  дорожные  наряды,  тряс  мешковатыми  штанинами  и  запихивал  рубашку  в  разверстый  чемодан,  поезд  тронулся,  было  слышно,  как  ритмично  застучали  колёса.

    Стараясь  избежать  нежелательной  беседы,  Ёжиков  поскорее  извлёк  из  своего  багажа  потрёпанную  книгу  и  попытался  углубиться  в  чтение.  Но  уже  через  несколько  минут оживлённой  возни  со  своей  одёжей   Уткин  переоблачился,  и  в  купе  вновь  зазвучал  его  похожий  на  дребезжание  расстроенного  фортепьяно  голос.
   –  Скажите,  а  чем  вы  топите  печи  на  своей  фабрике?
   –  Углём, – не хотя  буркнул  Кирилл Семёнович,  не  отрывая  взгляда  от  книжной  страницы.
   –  Древесным? – продолжил опрос  специалист  по  дирижаблям.
   –  Угу.
   –  Ожидаемо. А вот   разного  рода  жидкости  для  розжига  применяете?
   –  Не  применяем.  Само  горит,  –  монотонно  отвечал  Кирилл Семёнович.
   –  Как  это  прекрасно,  когда  всё  горит  само! – Уткин  благозабвенно  закатил  свои  ориентированные  в  разные  направления  очи. – Скажите,  а  канифоль  хорошо  горит?
   Терапевт  вдруг  оторвался  от  книги   и  обалдело  воззрился  на  раскосого  попутчика.
   –  Откуда  мне  знать?  Я  её  не  жёг.
   –  Ну,  я просто  подумал,  раз  вы  трудитесь  на  канифольной  фабрике,  следовательно,  у  вас  там  много  канифоли. И  вдруг  вы  как-нибудь  не  удержались  и  – раз  её  в  печь!
   –  Я  обычно  удерживаюсь.
   –  Молодец! –  восторженно   констатировал  Уткин.

    Ёжиков,  вновь  погрузился  в  чтение,  стараясь  показать, что  не настроен  на  проникновенные  беседы.  Но  теоретик  прикладного  воздухоплавания  не  унимался.

   – Чудесно! Как  это  здорово – всю  свою  жизнь  посвятить  производству  тепла!  Однако  что это  я  вас  всё  пытаю  и  пытаю?  Позвольте  и  мне  поведать  о  моей  профессии!  Хотя,  знаете,  словами  это  не  передать.  Я  вам  сейчас  всё  наглядно  покажу! –  И  шебутной  сосед  по  купе  вновь  отворил  свой  громоздкий  багаж.
 
     И  пока  Уткин  углублялся  в  недра  гигантского  чемодана,  Кирилл  Семёнович  скользил  взглядом  по  строчкам  книжного  текста,  тайно  надеясь,  что  беспокойный  попутчик  скоро  израсходует  все  свои  запасы  болтливости  и  наградит  купе  тишиной.  Но  ожиданиям  терапевта  пока  не  суждено  было  осуществиться.  После  нескольких  минут  самой  безудержной  возни  раскосый  сосед  вдруг  громоподобно  выдал:
   – Вот!  Смотрите!

    На  плоском  столике,  расположившемся  между  попутчиками,  были  выставленные  самые  диковинные  предметы,  чем-то  отдалённо  напоминающие  атрибуты  средневековых  алхимиков. Здесь  разместились миниатюрные воздушные шарики с   корзиночками,  вытянутые  колбасовидные  торпеды  и  какие-то  таинственные микропримусы.  Над  всем  этим  полуколдовским  добром  триумфально  сиял  лик  косоглазого  Уткина.
   – Это – минимодель  воздушного  шара  типа  «монгольфьер»,  – вещал  дирижабельный  теоретик. – Сейчас  мы  с  вами  зажжём  его  горелку,  и  вы  воочию  убедитесь  в  его  небывалой  летучести!.. Сейчас!..

    Сию  же  секунду  Уткин  чиркнул  здоровенной  охотничьей  спичкой  и  запалил  под  шариком  какой-то  фитиль.  В  следующее  мгновение  над  столиком  гулко  ухнуло,  и  купе  озарилось  ослепительной  вспышкой  оранжевого  пламени.  Над  столешницей полыхнул  жарким  факелом  ярчайший  бутон  огня.
 
    Закопчённая  физиономия  теоретика  воздухоплавания  мгновенно  вытянулась.  Уткин  подорвался  со  своего  сиденья  и,  вытянув  за  штанину  неимоверно  дыроватое  трико  из  открытого  чемодана,  принялся  колотить  им  по  столику,  укрощая  пламя.

   – Вот  беда!.. – резюмировал  неугомонный  попутчик,  одолев  разбушевавшуюся  стихию. –  Я  ненароком  активировал  не  ту  модель!  Сейчас  зажгу  правильную,  подождите.
   – Нет!  Не  надо! – подпрыгнул  на  своей  полке  Ёжиков,  яростно  протестуя. – Я  уже  понял  все  тонкости  вашей  прекрасной  профессии!  Мне можно  ничего  не  показывать!
   – Впервые  вижу  такого  понятливого  человека!  Может,  это  характерная  черта  всех  кочегаров? – изумился  Уткин,  отшоркивая от  столика  гарь  и  копоть. – Хотя  в  прошлом  году,  когда  я  взорвал  демонстрационную  версию  цепеллина,  аудитория  быстро  поняла  основные  моменты  теории  Шарля.  Вы  точно  не  хотите  продолжения  показа?
   – Нет-нет! Всё  понятно,  не  стоит!  –  замахал  руками  Кирилл  Семёнович.
   – Ох! –  ужаснулся  дирижаблевед,  узрев  свой  почерневший  от  копоти  лик  в  блестящем  квадрате  зеркала. – Однако  и  я  несколько  покрылся  продуктами  горения! Нехорошо.  Пойду  умоюсь!

    И  Уткин,  зажав  под  мышкой  вафельное  полотенце,  мгновенно  покинул  купе.  Злобно  чертыхаясь,  доктор  Ёжиков  брезгливо  смахивал  дыроватой  штаниной  на  измятую  газету  печальные  угли,  оставшиеся  на  столике  после  аварийной  демонстрации.  Он  проклинал  своего  раскосого  попутчика  самыми  дьявольскими  эпитетами. 

    Но  Уткин  отсутствовал  недолго.  Буквально  через  минуту  он  воротился  в  купе  по-прежнему  чёрный  и  недовольно  констатировал:
   – Поезд  проходит  санитарную  зону. Омовение  пока  невозможно.
   – Ну,  так  сядьте  и  подождите,  –  сердито  сказал  терапевт,  приведя  столик   в  более-менее приличествующее  состояние.
   – Придётся  ждать,  –  печально  выдохнул  горемычный  теоретик  воздухоплавания  и  опустился  на  своё  место.
 
    Поезд  мерно  стучал  колёсами  по  рельсам.  Купе  было  погружено  в  сладостную  для  Ёжикова  тишину,  отчего  доктор  даже  начинал  радоваться  в  душе.  Он  снова  открыл  свою  книгу,  загородившись  от  закопчённой  физиономии  попутчика.  Но  когда  подозрительное  безмолвие  затянулось  на  достаточно  долгий  для  беспокойного  Уткина  срок,  Кирилл  Семёнович  вдруг  опустил  книгу  и  встрепенулся.  Увиденное  потрясло  его  несказанно!  В  метре  от  него  сидел  почерневший  теоретик  и  невообразимо  выпучивал  свои  раскосые  глаза.  Его и  без  того  разъехавшиеся  к  ушам  зрачки  дико  вращались,  описывая  восьмёрки  и  полуокружности.
 
   – Ч-что  с  в-вами? – ужаснулся  врач.
   – Я  провожу  глазную  зарядку. Врачи  рекомендуют, – невозмутимо  ответствовал  Уткин,  ни  на  секунду  не  прерывая  упражнений  зрачками. – Это  снимает  напряжение  и  способствует  улучшению  остроты  зрения.  Попробуйте!  Я  полагаю,  такая  зарядка  полезна  и  для  кочегаров.   
   – Возможно…  полезна… –  громко  сглотнул  слюну  Ёжиков и  напомнил  своему  соседу: – Вы  бы  пока  сходили  умылись.  Мы  уже  наверняка  проехали  санитарную  зону.
   – Ах да! – спохватился  Уткин. – Я мигом! – И  он  отбыл  вторично.

   Только  суетливый  попутчик  с  вафельным  полотенцем  на  плече  вышел  в  вагонный  коридор,  как  в  купе  заглянула  румяная проводница  в  синей  форменной  жилетке.  Она  подозрительно  потянула  ноздрями  воздух   и,  выгнув  дугой  бровь,  недоверчиво  спросила:
   – Вы  не  курите  здесь  ничего  противозаконного? А  то  запах,  знаете,  какой-то…
   – Нет-нет!  Всё  законное! – поспешил  успокоить  проводника  доктор. –  У  нас  тут  дирижабли,  понимаете… Они  воздуха  не  озонируют,  поэтому  так…

   Румяная  сотрудница  в  ответ  на  произнесённую  терапевтом  околесицу  повторно  принюхалась  и,  пожав  плечами,  пошла  дальше  по  вагону.

   Вскоре  в  купе  вновь  возник  цветущий  и  ликующий  Уткин,  вытирающий  чистую  физиономию  полотенцем.
   –  Знаете, сейчас уже  время  ужина,  поэтому  предлагаю  трапезничать.  -  Он  кинул  свой  рушничок  в  открытый  чемодан  и  продолжил: – И  чтобы  внести  крошку  экзотики  в  наш  дорожный  быт,  настоятельно  рекомендую  ввернуть  в  ваш  светильник  лампу  дихроического  света.  Она  у  меня  как  раз  имеется  с  собой! И  если  она  не  взорвётся у  вас  в  патроне,  то…
   – Не надо! – подскочил  на  своём  месте  Ёжиков,  заслоняя  грудью  маленький  светильник. –  Пусть  будет  так!  Без  экзотики!..
   – Ну,  так,  значит,  так, – замялся  Уткин  и  сразу  поменял  тему: – За  ужином  предлагаю  обмыть  наше  знакомство. В  моём  арсенале  как  раз  имеется  удивительная  греческая  настойка на  основе  мёда,  собранного  с  цветущих  роз  Пелопоннеса.  Только  я  предупреждаю!  Как  только  я  переборщу  с  этим  делом,  у  меня  происходит  словесный  затор.  Ни  единого  слова  от  меня  добиться  не могут. Молчу,  как  сыч.  Вот  такое  странное  действие  на  меня  оказывает  алкоголь.  Прямо  чудеса!  Поэтому  мы  с  вами  буквально  по  три  капли.
   –  Нет!  Что  вы!  –  как-то  демонически  ухмыляясь,  оживился  Кирилл  Семёнович.  Его  сверхпроницательный ум  нашёл  противоядие от  безудержной болтливости  попутчика. – За  такую  встречу  надо  непременно  жахнуть  по  полной!  Это  я  вам  как  старший  кочегар  говорю.
   –  Вы  полагаете? – колебался  раскосый  теоретик  воздухоплавания.
   – Именно  так!  –  Доктор  засуетился  вокруг столика,  раскладывая  немногочисленные  харчи.

   Тем  временем  Уткин  добыл  из  недр  своего  бездонного  чемодана  тёмно-зелёную  фигурную  бутыль,  заткнутую  огромной  пробкой.  С  гулким  звуком  откупорив  её,  косоглазый  попутчик  понюхал  отверстое  горлышко  и  упоённо  заключил:
   –  Такой  божественный  аромат  могут  дать  только  меда  Пелопоннеса!..  Понюхайте!
   –  Наливайте  живее!  –  Ёжиков  уже мечтал  путём  возлияния  установить   благостную  тишину  в  купе. – Вот  ваш  стакан!

     Уткин  наклонил  свой  дивный  сосуд,  и  из  узкого  горлышка  волнами  пошла  какая-то  сомнительная   тягучая  жижа.  Она  долго  лилась  из  бутыли,  укладываясь  в  стаканы  густыми  чёрными  слоями. Наконец,  чаши  были  наполнены.

   – За  встречу! –  воскликнул  на  всё  купе  Кирилл  Семёнович  и,  стараясь  вдохновить  своим  примером  спутника,  замахнул  себе  в  организм  весь  стакан  загадочного  напитка.
 
    Во  рту  у  терапевта  сиюминутно  завоняло  чем-то  мерзостным.  К  горлу  подкатил  плотный  комок,  препятствуя  продвижению  адского  поила  по  пищеводу. Но,  Ёжиков,  страшно  сморщившись  и  сделав  над  собой  титаническое  усилие,  всё  же  проглотил  зловонный  напиток,  несколько  усомнившись,  что  розы  и  меда  Пелопоннеса  благоухают  именно  так.

   –  Какое  странное  послевкусие!.. –  почмокал  губами  Уткин,  подозрительно  вращая  стакан  и  осматривая  загадочную  влагу  на  свет. – Подождите!..

    Он  вдруг  снова  с  головой  зарылся  в  таинственные  глубины  своего  багажа  и  вынырнул  из-за  крышки  сияющий  и  восторженный.  Раскосые  очи  воздухоплавательного  теоретика  лучились  безграничным счастьем,  в  руке  он  сжимал  очередную  пузатую  бутылочку.

   – Вот она! Вот это – греческая  настойка! – Уткин любовно  поглядел  дутую  ёмкость. – А  в  первом  случае мы  с  вами  ошибочно  употребили  полироль  для  дирижабельных  каркасов.  То-то я  чую,  что  это  не  медовые  нотки…

     Лицо  терапевта  тотчас  перекосилось  и  позеленело.  Его  зрачки  затряслись,  ноздри  вздыбились  на  лошадиный  манер,  и  Кирилл Семёнович  вынесся  из  купе,  прикрывая  ладошкой  рот.  Вернулся  к  праздничному  застолью  он  через  несколько  минут – уже  менее  зелёный,  с  неимоверно  помятым  лицом,  сердитый,  как  некормленый  бульдог.  Глаза  Ёжикова  метали  молнии,  а  сам  он  даже  слегка  подёргивался  от  накатывающих волн  свирепости.  Тем  не  менее,  за  плоским  столиком  его  уже  ждал  восторженный  Уткин  со  вновь  наполненными  стаканами.

   –  Вот!  Извольте  откушать.  Теперь  это  точно  греческая  настойка!
   –  Дубина!.. – злобно  бросил  Кирилл  Семёнович. – Сам  пей  свои  настойки.

    Он,  недовольно  бурча,  улёгся  на  свою  полку  и  закрылся  почти  с  головой  клетчатым  одеялом.  Ёжиков  решил  прервать  всякие  словесные  контакты  с  неугомонным  попутчиком,  дабы  доехать  до  дома  живым.  Мысленно  жалея  себя  и  проклиная  дирижабельного  теоретика,  доктор  не  заметил,  как  погрузился  в  сонное  царство  Морфея.
 
    Неизвестно,  сколько  продолжался  его  беспокойный  терапевтический  сон,  но  Кирилл  Семёнович  вдруг  был  разбужен  от  яростного  трясения.  Кто-то  неистово  тормошил  его  за  покрытое  одеялом  плечо.   Ёжиков  разомкнул  отяжелевшие  веки  и   увидел  перед  собой  восторженно  улыбающуюся  физиономию косоокого  Уткина.
   –  Я  у  вас  уточнить  хочу,  а  вы  никогда  не топили  печей  прессованной  резиной?.. 

    …Поезд,  содрогнувшись  всем  своим  длиннющим  телом,  взвизгнул  мгновенно  затормозившими  колёсами  и  замер.  Из  ярких  квадратов  окошек  высовывались  встревоженные  лица  пассажиров:  граждане  недоумевали,  кому  и  для  каких  целей  взбрело  в  голову посреди  ночи  дёргать стоп-кран? 

      Из  открывшейся  двери  вагона,  опережая  по  скорости  звук,  пулей  вылетел  Кирилл  Семёнович,  укутанный  в  клетчатое  одеяло.  Извергая  жуткий  рёв,  он  унёсся  в  ночную  степь.  И  когда  его  сотрясающий  земной  шар  ор,  наконец,  умолк,  из  открытой  вагонной двери  высунулся  Уткин  и  деловито  пояснил  встревоженной  и  перепуганной  румяной  проводнице:
   – Это,  понимаете,  кочегар-истопник.  С  ними  такое  бывает.  Профессиональная  вредность – надышатся  продуктами  горения  у  своих  печей,  а  потом  дуря;т. Это  понимать  нужно,  раз  у  людей  условия  труда  вредные…
               
 26-27 июля 2020 г.,
 
 г. Барнаул.