Лысеющий

      Всепоглощающая  кручина   чёрной  грозовой   тучей  заволокла  душу   Панкратыча – на   седьмом   десятке   лет  заведующий  клубом  деревни  Криволапихи  начал   преотчаянно   лысеть.  Другой  бы  смирился,   махнул  рукой,  мол,  возраст  и  все   дела,   но  Панкратыч  опечалился   чрезвычайно.  Ранее  неукротимая   растительность  на   буйной   головушке   завклубом  заметно   поредела.   Посреди  некогда   непролазных  волосяных   зарослей на   макушке довольно  явственно   обозначилась  лысая   равнина.  По   таинственным   и   загадочным   причинам  особенно   почему-то   пострадала  левая   сторона от виска до  уха:   там   будто  бы  неумолимый   неведомый   комбайн  подчистую   подобрал   колосящиеся   локоны.  И   на   почве  неминуемо   надвигающегося  облысения  Панкратыч  впал  в  беспросветную   тоску.

       От   дикой  безысходности  он   даже   бегал   советоваться  к   школьному   учителю  Кириллу   Ильичу.  Кирилл  Ильич,   вот  уже   четвёртый   день  находящийся   в  весёлом  подпитии  по   поводу    каникул,   встретил  Панкратыча  неописуемо   радостно.

    – Необыкновенно   ты   лысеешь!  По-географически! – жизнерадостно  заметил  захмелевший   педагог.
    –  Это   как? – опешил   Панкратыч.
    –  Как  и  полагается,  Северный  полюс   лишён   растительности  в  виду   вечной    мерзлоты, – Кирилл Ильич  постучал  пальцем  по  гладкой,  как  яйцо,  макушке  нашего   приятеля.
    – Что ж  делать-то?! – едва  не   рыдал  от  чувства  собственного  бессилия  заведующий   клубом.
    –   Смириться! –  патетично  выдал   учитель,  встав   в   позу  древнегреческой   статуи.  Он   прищурил   глаза  и  вдохновенно   продекламировал  есенинские  строки:

                …Увяданья  золотом   охваченный,
                Я  не   буду    больше   молодым!..    

    –  Не   хочу   я   мириться   и  увядать! – яростно  запротестовал  Панкратыч  и,  меча   глазами    испепеляющие   молнии,   коим   бы   позавидовал  мифический  Зевс,  помчался   к   своему   свату  Петро.

      Сват  Петро  для  Панкратыча   был  нерушимым  идеалом  истинного  милосердия  и   кладезем  неподдельного  сострадания.  Он   был   готов   в  любую  секунду  разразиться   серией  самых  невероятных   утешительных    тирад.   Чувство   поддержки,  помощи   и   содействия  жило  в  мозгу   свата  на   инстинктивном   уровне.

      Встретив  в  сенках  архипечального  Панкратыча, Петро  участливо покачал  головой  и,   драматично   вздохнув,   изрёк:
    –   Беда. Прямо  горе!  А,  может,  Панкратыч, и  прав  учитель,  что ж  теперь  делать, старость  пришла,  вот  башка  и  подызносилась,  вышаркалась. Может,  ну  её? А?
    –   Как   это   «ну  её»?  Как  Петро? – ерепенился   завклубом. – Я,  можно   сказать,  единственный   носитель  культуры   на   всю  деревню,  к  семидесяти  годам   вот   на   должность  вышел,  заведующим  стал!  Из   киномехаников  выбился,  культуру   двигаю   один – и   вдруг  лысый,  как  после   тифу!  Я   что – зэк,  голой   башкой   сверкать?
   –   Да  почему   сразу  зэк? – смутился   сват. – Ну-ка,  дай   я  гляну,  где   там   беды…

      Панкратыч,  скорбно  стянув  с   макушки   кепку,  покорно   обнажил  голову.  Петро   трагично  воззрился  на  лысину  страдальца  и,  почесавшись,  констатировал:
   –   Д-да…   Тут,   и   в  самом   деле,  луноход  можно   беспрепятственно   приземлить…
   –  Вот  и  «луноход», – сморщился   в   предплачевном  порыве  Панкратыч. – У  меня  через  неделю будет смотр-конкурс  районной  самодеятельности,  со  всех  сёл  съедутся, а  я   как   бубен!  И   притом   с  одного    боку  растёт   обыкновенно,   а   с   другого   выпадает!   Видал?   
   –  Видал,  как   тут   не    увидать, – согласился   сват. – Мож,  это  просто  солнечная   сторона,  вот  оно   там   и  растёт?  Ботва  ж  на   солнышке   всегда   здорово   фугует,   а   в  тени   хиреет…  Мож,    у   тебя   здесь   ухо    затеняет.  Ты   всё   больше   этим   боком   к  солнышку   повертайся,   может,   тогда   дело   на   лад   пойдёт!
   –  Тут   хоть  к  солнцу,  хоть  к  луне, – безысходно  махнул  рукой  Панкратыч. – Всё   едино   лысеет…
   –   А   об   подушку   ты   её    вышаркать   не   мог? – предположил  сват.
   –   Да  о  какую  подушку?
   –   Ну,   это   раньше   подушки  пуховые   были,   мягонькие,  а   щас   как   кирпичи, –   вдруг   лик   свата   озарился  отблесками   тревоги. – Панкратыч!   А   ты   чужих   шапок   не   надевал?  А?  А  то,   мож,  это   лишай   стригучий  какой?   Я   слыхал  про   такое…
   –  Что   мне – своих   шапок   не   хватает,   чтоб    чужое   надевать! – прибавил  глаза   Панкратыч.

      Петро  походил  по  избе,  сосредоточенно  почесал  свой  пока  ещё   не   облысевший   затылок  и  воздел   к  лампочке  палец:
   –  У   моей  Галины  есть  какой-то  особый   бальзам-укрепитель!  Его  Зойка   с   твоим  Митрием  ей   на Восьмое  марта  привозили,   в  бане  стоит.  Мы   его   щас  у  неё   реквизируем  для   благих   целей!   Щас!  Подожди.  Галина   всё  равно  не   лысеет,   чего   ей   там   укреплять?  Тебе   он   нужнее   будет!   Щас,   принесу! – и   вмиг  повеселевший   сват  унёсся   в   баню  за   диковинным   бальзамом.

      Панкратыч   так  уверовал  в  силу  неведомого  снадобья,  что  даже   прослезился   в   тот   момент,  когда   сват   вручал  ему   таинственный   флакончик.

      Дома  наш  приятель,  трижды   озарив  крестным   знамением осквернённую   лысиной  головушку,   вымазал на неё половину   чудного   бальзама   и   в   таком   виде  лёг   спать,  воздав  перед  сном  молитву   Николаю-Чудотворцу.

       Наутро тщательно  смазанная  укрепительным   зельем  голова  Панкратыча  уподобилась  безобразному  гнезду  какой-то  сумасшедшей   птахи.  Заскорбшие  волосья  вздыбились  и   торчали  ввысь  как  хаотичные   антенны  на   крыше   многоэтажки,   лысина   же   покрылась   мутной   коркой  и  совершенно  утратила  былой   блеск.  Попытавшись  расчесаться,  наш   друг  с  жутким  треском    изломал  два  гребешка,   выдрал   с  затылка   свалявшийся,  почти  зацементировавшийся   клок   волос  и,   едва  не   рыдая,  примчался    к   свату.

    – Ни  хрена,  Петро!   Не   идёт  укрепленье!  Только   хуже   стало! – причитал  Панкратыч.
       Взглянув  на  дико   взъерошенного   родственника,  сват   изумился   до   крайности.
   –  Ба-а!..  Совсем  хана   кудрям!
   –  Я   даже   расчесаться   не  могу… – хныкал  Панкратыч.
   – Подожди, – успокоил  бедолагу  сват. – Щас  уксусом   размочим.  У   нас   есть  шестипроцентный,  яблочный.

       Петро  удалился   в  избу  и  через  пару  минут  возник   на   крыльце  довольный   и  улыбающийся  шире   дверных  косяков.
    –  Щас  поможем   башке!  Иди  сюда, – после   этих  слов  сват   выплеснул  уксус из   маленькой  стеклянной    бутылочки  на  задубевшие   вихры.

       В  воздухе   сию  минуту  завоняло  кислятиной,  китайским   мылом   и  ещё  невесть  чем  мерзким.  Окроплённая  уксусом   лысина  вдруг   вспенилась,   запузырилась.

    – Теперь   сполосни   башку   водой   из   бочки    и  причёсывайся, –  подал  команду   сват. – Поглядим,   чего  вышло.

       Панкратыч  оросился   из  ковшика,   отфыркиваясь   у   бочки,   как   кот,   и  предстал  пред   сватом   мокрый    и   лупающий   глазами.

    – Знаешь,  Панкратыч, – созерцал  родственного   горемыку   Петро, – ежели  пуделя   намочить,   вот   такое  же    выйдет…
    –   Не  надо  мне   пуделей!.. – вновь горестно  воскликнул   завклубом. – У  меня  скоро  смотр   самодеятельности,   а   я   на   страшилу   похож!
    –   Щас   поможем! – успокоительным   тоном  заверил  сват. – У  моей  Галины  на   этот   случай   какой-то  шлём   имеется.  Уже   лет  сорок   лежит.  Щас!..
     – Какой  шлём?.. Петро!.. – Панкратыч  умоляюще посмотрел  вслед  свату, скрывшемуся   в   избе.

       На   сей   раз   сват  отсутствовал  несколько   дольше,  чем  в  случае   похода  за   уксусом.  На  крыльце   он   появился   как   обычно  развесёлый   и  восторженный.   В   его   руках   была   дивная    сверкающая   фантастическим   блеском  полукаска  с  длинным   вьющимся   проводом.

    – Вот! – сват торжественно продемонстрировал бедолаге таинственное  приспособление. – Называется  «Термокудря»!  Здесь   так   на   этикетке   написано.  Проходи  в  сенки,   у   нас   здесь   розетка   есть.

      Панкратыч   боязливо  проследовал   за   сватом.  В   сенках  Петро  усадил  страдальца  на   ветхую   табуретку  и   нахлобучил  ему   на  голову  загадочный   шлем.  Затянув  каску  кожаным  ремешком  у  подбородка,  сват  одобрительно  показал  Панкратычу   большой   палец:
    –  Ты  прямо   космонавт   в  ей!  Как   перед  полётом   на   орбиту.
    –  П-петро!  А…  м-может,  не   надо?  А,  Петро? – замандражировал  на   табуретке  завклубом. – Зачем  это?
    –  У   тебя   через  неделю  смотр?   Или   нет?
    –  Ч-через  неделю…
    –  Тогда   не   дрейфь! – сват  подошёл  со   штепселем   к  розетке. – Инструкция  от  неё  у  нас  уже  утратилась,  поэтому  подоткнём   тебя  минут  на  десять – и  хватит. Ну – поехали! – и  Петро  вставил  штепсельные   рожки  в   отверстия  пожелтевшей   розетки.

       Первые   секунды   Панкратыч,  облачённый   в   диковинную   каску,   боялся   даже   дышать.  Он   неистово   зажмурился  и   мелко   вибрировал  от   нестерпимого   ужаса.  Вдруг  загадочная   полусфера   на   голове  лысеющего  горемыки  зловеще   зашипела,  и  из-под  неё  по  всему   периметру  повалил   клубами  пар.

     –  Петро!  Вырубай   всё!  Петро! – взмолился   Панкратыч  на   табуретке,  охваченный   паровым   облаком.

       Сват  выдрал  из  розетки  шнур  и   неторопливо  подошёл  к   трясущемуся  родственнику  в   каске.   Он  отстегнул   подбородочный  ремешок  и,  выдохнув,  единым  взмахом  сорвал  с  многострадальной  головушки  Панкратыча  дивную  каску…

       Редкая   растительность  на  всей   поверхности  скорбной   головушки   заведующего  клубом   теперь   приобрела   вид  неистово  завитых  разнокалиберных  пружинок,  топорщащихся  во   все  стороны.  С   лысиной   же  ничего  чудесного   не  приключилось.  Она   по-прежнему  простиралась   на   макушке,   занимая   порядочные   площади.

       Сват   ахнул   и  отступил  на   шаг   назад.  Он  задумчиво  почесался,  икнул  и  сказал:
    –  Знаешь,  Панкратыч,  ничего   особо   страшного   нет…  Просто   ты   выглядеть  стал   экзотически…   Так   сказать,   не   типично    для   наших  мест…

   –   Зеркало!   Дай   зеркало! – взревев,   взвился  с  табуретки  Панкратыч.
   –   Ты  только  не  расстраивайся, – продолжал  свои  успокоительные  речи  Петро. – На   твоём  смотре   мы   соврём,  что   ты   готовишься   к  роли  Лиха  Одноглазого   или   Идолища  Поганого!.. Они,  твои   участники,  люди  творческие – поймут,  проникнутся…
   –  Зеркало! – бушевал  свирепый  завклубом,  с  остервенением  срывая  со  стены  маленький   зеркальный   прямоугольник.

        Уставившись  на   блестящую  поверхность  миниатюрного   зеркальца,  Панкратыч   вдруг  затрясся,  как  перегревшийся   чайник  на   раскалённой    конфорке.  Его  искажённый  невыразимым   страданием   лик  мгновенно   побагровел.  Завклубом  исторг  бешеный  звериный  вопль  и   вынесся   из  сватовой   избы.

       До  вечера   он   ревел   где-то   за   огородами  у  речки,   убивался   в  пароксизмах  горестных   рыданий  и  в  закатных  лучах  рыжего  солнца   вновь  причалил  к    крыльцу   свата – по-прежнему  невообразимо  кучерявый  с  одного   боку  и  невыносимо   печальный.  Он   обессилено  опустился  на   крыльцо  и  обречённо  проблеял:
     –  В таком  виде, Петро, я  не  то что  на   смотр… я   даже   домой  показаться  не   могу… Спасай!

      Сват,  по  своему   обыкновению,  почесался   в  задумчивости  и  уверенно   произнёс:
     –   Видится   мне,  Панкратыч,  лишь  один   выход – сбрить  всё  машинкой.
     –  Ни  за  что! – громко  воспротивился   завклубом  и  разрыдался,  уткнувшись  в  колени.

       Минут   пять  он  поливал   сватово   крыльцо  самыми   горькими  слезами,  наконец   поднял  на  неунывающего  родича   взор  и    покорно  выдохнул:
     –  Брей!  Брей,  Петро.  Может,  оно  потом  хоть  по-нормальному  отрастёт.  Только   чтоб   ровно  всё  было,  со  всех  сторон…

       Скоро   в  избе   свата  разгорелась  самая  отчаянная  цирюльная   деятельность.  Панкратыч,  периодически   всхлипывая,  смиренно  восседал   на   табуретке,   а   Петро  чародействовал  над  его  горемычной   головой  жужжащей   машинкой.
     –  Тихо,  Панкратыч,  не   верти   башкой!  А   то  стерня   какая-то  получилась.  Сейчас   вжикнем   тут   ещё   разок.  Во!  Оптимально!

       Домой   завклубом  воротился  необычайно  повеселевший  и   неожиданно  помолодевший.  Он   робко  ощупывал  коротко  остриженную  голову,  на   коей   теперь  не   так   явственно  контурировала  облысевшая   зона,   и  с  надеждой   всем   говорил:
     – Я   буду   равномерно  солнцу   голову   подставлять,  чтоб   всходы  повсеместно  шли,  а   не   клочками.  А   ежели  солнце   не  поможет,   то   у   свата  какое-нибудь  удобрение  для  волос  непременно  найдётся…
               
               
  8  мая  2021 г.,
               
  г. Барнаул