Неотутюженные мысли

СТОНУЩИЕ СЕРДЦА или ЗМЕЯ ПОДКОЛОДНАЯ
Журналистика и творчество: взгляд в бездну.
*************************
Почему так скребут сердце следы старых установок журналистики в творческих опусах литераторов-художников; скребут и ранят, и отталкивают: и в поэтических, и особенно в прозаических опусах...

Почему сразу холодеет и мертвеет (кто остро чувствует, тот это понимает) атмосфера вокруг правильных приемов описаний и изучений, документально метких фиксаций характеров и мимолетностей жизни?

Ну, кому они на самом деле нужны?! 
Журналистика, змея подколодная, да пошла она, - скажу я им (кому? фиксаторам? А что? И скажу: у них даже и имена  есть). Фиксаторам не ведомо, что человеку совсем некогда этим заниматься, что у него совсем нет времени фиксировать  то, чем не живет сейчас его глубокое сердце - то, что он сам еще не окончательно изнасиловал своей глупостью и тщеславием.

Силен и могуч творческий конформизм. Истинный путь истинного творца - кровавое освобождение из его пут. Да пошел он, этот конформизм.  Но ведь мы сами насилуем свои сердца везде и во всем: особенно в творчестве - делать как надо, как подсказывает башка, как настаивают правые идеологи (левых мы в гробу видели), как принято, как учили дяди и тети, как надо и как не надо.

Мы не понимаем, что на этой стезе мы отключаем наше бедное сердце и уходим в  мертвые тенеты  извилин мозга. Мы становимся импотентами духа. Ведь они, эти извилины, без сердца, - перефразируя гения, - сплошной злодей. Потому-то там больше всего и любят гнездится и пачковаться демоны.  Демонический клоповник наш мозг, оторвавшийся от сердца и презревший его. Правда и сердечко наше сдалось без боя по причине своего крайнего бессилия. Оно больно. И там демоны как дома - дух тщеславия, дух злопомнения, дух самолюбия... Сердцу надо бы задавать тон, а оно пляшет под дудку головы. Оно бессильно противостять извилинам, привычкам и матерым навыкам, ими порожденным, которые из человека поди, вышиби. Иначе откуда это роскошное мастерство изворотов-поворотов слов, имитирующих простоту, искренность, сердечность, иной раз даже и младенческую непосредственность чувств имитирующих. Великое и подлое  ремесло  - головная имитация сердечной жизни.

...И вот они, извилины, свистят, пыхтят, трудятся, как та подпольная фабрика, но с чем им дело иметь приходится?  Сердце-то в наручниках и к батарее приковано и уста его заклеены. Одно мычание. Хотя что там подверглось заклеиванию?! Все та же гордость, самолюбие, самодовольность, самовлюбленность, что чаще всего встречается ныне. Хитрая скотинка человек, как говаривал один известный митрополит, - скажи ему про самодовольство, и он обидится, ведь он борется с собой,  исполнен самонедовольства... Но тут и зарыта дохлая собака: чем он в себе недоволен, что видит, а что в себе ни за что видеть не желает?! Тронь заветные закрома его душевной жизни, его творческие амбиции, его уверенности в своих талантах, его своеволия, и сразу вскроется, что и это самонедовольство  - лишь очередная имитация самопознания, имитация недовольства собой, имитация покаяния, мастерски уклоняющаяся от главного, - от болевых центров нарушенной личности.

Совесть. И тут ведь полная неразбериха понятий. Еще Достоевский предупреждал, что совесть без Бога - ужас. Без обретенного Бога, который поставлен душой в центр всей жизни. Абсолютно всей. Другие боги - это кумиры. Абсолютно входит в пазы этого положения апостольское слово про самочувствие  мужей, "имеющих как не имеющих" (1 Кор. 7:29) жен. Полагаю и детей, и родителей, и вообще всей этой жизни (для воспитанных журналистикой обьясняю: апостольское неимение не есть нелюбовь, незабота, нежертвенность служения, а только то, что Бог с Его святой волей находится в центре всей жизни и все остальное пребывает в послушании Его законоположениям).

Только такая совесть, с обретенным Богом и всеми Его законоположениями (выражение свт. Феофана Затворника - пояснение для живущих подозрениями журналистики) без изъятия  в центре всей жизни может излечить покаянием сердце и поставить на службу ему ум.

Каков путь к этому? - Путь полной и безоговорочной веры, доверия и послушания Богу и каждому Его слову в Евангелии. А это - особенный труд, особенное чтение как погружение в каждое Слово ради обретения духа. Без святых отцов тут не обойтись. Их толкования научают и нас думать. Но вот беда: весь этот великий царский путь и духовный пир начинается с наших вопросов: почему, зачем, для чего... Блаженны алчущие и жаждущие правды. Но мы и святую жажду имитировать научились... А без нее слово, которое мы рождаем, исполнено лжи, выкрутасов и любимых нами в себе самих свойств. Страстей наших, на самом деле.

Творчество - не занятия  аэробикой или йогой. Это - исповедь Богу о своей  подноготности. Какая она есть и как мы не по указке нашего конформистского тщеславия и страха, а на самом деле, к ней относимся, как видим сами наше несоответствие и отступление от Правды Божией. Вот тут и водораздел. Одним своя подноготность как мать родна - всеми свои прелестями мила. Разве что чихнул три раза, ну, так тут беги скорее на исповедь! А в остальном все хорошо, прекрасная маркиза.  Другим...

Творчество - это не залихватская словесная эквилибристика. "Да, да, как вы правы!", - соглашается очередной понимающий читатель, и, как ни в чем не бывало, весело продолжает свои эксерсизы в словесной эквилибристике, во  вранье и кривлянье, в котором глубого укоренилось его сердце.

Эквилибристика не может быть правдой и не может не быть празднословием Богу, которому нужно одно - наше сердце как оно есть, точнее, наша собственная правда о нашем сердце, как оно есть.

Потому и творчество - это предстояние обнажённой до последних пределов наготы собственной души перед Богом. . Это - последняя правда, которую страшно вынести на мир, который известно как обойдётся с такой правдой. Даже тогда, когда она радостна и прекрасна, его корежит. Почему? Да потому, что мир - убийца и газовая камера для всех абсолютно.
А человек, который хотя бы в намерениях сердца избавился, выплюнул все то, чему учила его змея подкодная журналистика, тупая, мирская, оземлененная и могильная тож, он сумеет и в таком мире найти счастье, благодать, любовь, радость в вЕдении обо всем многострадальном бытии Правды Божией.

Правда, - она и есть благодать и радость, Истина познанная сама исцеляет, дарует целомудрие, стыдение, оживление совести и многия удивительныя  прозрения...

Правда Божия, если мы до нее ценой самоотречения добираемся, сама нас ведет, высвобождает от пут человеческих учений-мудрований, и учит нас продвигаться осторожно и боязно мелким шажком. "Блюдите, как опасно ходите" (Еф. 5:15) по кремнистому Божию пути.

Лермонтов  его увидел. Тут-то  его и убили. А он нам указатели оставил, куда и как идти. И про Демона не бояться читать и думать... Демон-то у него, хоть и "дух изгнанья", но  и образ духа горького, погибшего в своем отречении от Бога человека. Падший, горемычный, изгнанный и все же в глубинах сердца  в горечи своей способный воздохнуть об утраченной ангельской чистоте дух.

"Между Ангелом и девой не найдешь различия, только одни крылья отличают их: Ангелы с крыльями, дева же без крыльев. Отними же у Ангела крылья, он будет девой, и придай деве крылья, она станет Ангелом" (Свт. Димитрий Ростовский)

... Стонет отпадшее сердце Демона, роняет горючую слезу... Но разве бывают у настоящих демонов стонущие сердца? У настоящих демонов сердца вообще мертвы. Там извилины мозга  лишь скручиваются в мертвые петли ради собственной гордости. Ради нее занимаются словесной эквилибристикой, торжествуя своим искусством имитаций, что есть любимое занятие врага рода человеческого.

Человеческие носители подобных извилин в ущерб чистоте и правде сердца хотя бы в горячем устремлении к этой чистоте и правде, уверены, что способны безопасно все имитировать, все обезьянничать и всему правдивому и честному, если надо, давать отпор даже в самом себе и даже в своей тайной молитве наедине с Богом.