Лермонтов как поэт декаданса. Опыт исследовательск

ПРЕДИСЛОВИЕ
Творчество Михаила Юрьевича Лермонтова многогранно. Каждому читателю, любящему русскую поэзию, каждому новому поколению исследователей оно, как творчество любого гения, открывается с новой стороны. Для каждого поколения его произведения наполняются новым смыслом. Лермонтов – гений, а творчество гения неисчерпаемо по своей глубине, поэтому цель моей книги – рассмотреть лишь одну из граней его творчества, а именно: декадентские мотивы его ранней и поздней лирики, а задача – проследить преломление этих мотивов в его конкретных поэтических произведениях.
Тема декаданса в поэзии Лермонтова исследователями его творчества специально не изучалась, поэтому трудно назвать исследователей, в прошлом обращавшихся в своих трудах по творчеству поэта именно к данной теме. Да и в современности их практически нет, так что тема эта до сих пор остаётся очень мало изученной. Вот поэтому я и хочу в некотором роде восполнить пробел в изучении творчества Лермонтова по данной теме.
Эта книга может быть полезна учителям русского языка и литературы, преподающим в старших классах средней школы, преподавателям и студентам гуманитарных вузов, а также всем любителям творчества поэта.
ЛЕРМОНТОВ И ЕГО ЭПОХА
Эпоха, в которой пришлось жить и творить Михаилу Юрьевичу Лермонтову, была весьма суровой. Это было время Николаевской реакции. Подавлено восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Пятеро повешены, сто двадцать один человек сослан в Сибирь и на Кавказ. В стране господствует III Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии (жандармерия), занимающееся уголовными делами и политическим сыском. Управляющим III Отделением был А.Н. Мордвинов, а шефом – А.Х. Бенкендорф. В это время усиливается политическая реакция, идут гонения на всякое, даже малейшее свободомыслие.
Николая I не зря прозвали жандармом Европы: он открыто заявлял, что никаких в Европе не допустит, подавил восстания в Польше и Венгрии. Что уж говорить про Россию! В России в ту пору принимались жёсткие меры по искоренению вольномыслия, особенно в образовательных учреждениях, т.к. именно они были «рассадниками вольнодумия» - центрами свободомыслия.
Принимались суровые меры по искоренению вольномыслия и в русском обществе. Николай I говорил: «Долг верноподданного – не умствовать, а подчиняться». Тайные шпионы и соглядатаи шныряли повсюду, ими были буквально наводнены Москва и Петербург. Недаром как-то герой Отечественной войны 1812 года генерал Алексей Петрович Ермолов саркастически сказал об одном генерале, намекая на его связь с жандармами: «Мундир на нём зелёный, а если хорошенько поискать, то наверное в подкладке обнаружишь голубую заплатку» (жандармы в ту пору носили голубые мундиры с красными воротниками). Лермонтов позднее подтвердил его слова:
Куда ни глянешь – красный ворот,
Как шиш, торчит перед тобой;
(«Примите дивное посланье…», 1832 г.)

ДЕКАДЕНТСКИЕ МОТИВЫ В РАННЕЙ ЛИРИКЕ ЛЕРМОНТОВА

Этот характер эпохи и был во многом причиной пессимизма Лермонтова. Именно характер эпохи определил в творчестве Лермонтова декадентские мотивы одиночества, изгнания, тоски, ухода от реалий светской жизни в мир мечтаний и грёз. О них мы с вами, уважаемые читатели, и поговорим подробнее.
           Эти четыре мотива возникают уже в ранних романтических стихотворениях Лермонтова. В этот период на его поэзию ярко влияет поэзия Байрона. Уже тогда юный поэт понимал, что его отвергнут, его стихи не примут и не поймут, что он обречён на вечное душевное одиночество. Но в то же время он осознавал и свою самобытность:
Нет, я не Байрон, я другой,
Ещё неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
(«Нет, я не Байрон…», 1832 г.)
В романтической лирике Лермонтова тема одиночества представлена очень ярко. Лирический герой этих произведений – борец-одиночка, гордый бунтарь, восставший против существующего уклада жизни с его пороками и грехами. Он не приемлет мира, тишины, покоя, ему нужны бури, разгул стихий:
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой,
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
(«Парус», 1832 г.)
Буйство стихии – это покой для лирического героя Лермонтова того периода. Его герой чувствует в себе необъятные силы, он способен двигать и повелевать стихией, способен изменить мир к лучшему:
…О, я как брат,
Обняться с бурей был бы рад!
Глазами тучи я следил,
Рукою молнии ловил…
(«Мцыри», 1839 г.)
Лирический герой считает стихию родственной своей душе:

Забыл печали бытия
И бурю братом назвал я
(«Боярин Орша», 1835-1836 гг.)
Лирический герой в романтических произведениях Лермонтова осознаёт своё одиночество, но отнюдь не страдает от этого, так как находит отдушину и отраду в бунтарстве. Он совсем не жалеет о своём прошлом, потому что ничего светлого и радостного у него в нём не было:

Я не крушуся о былом,
Оно меня не усладило.
Мне нечего запомнить в нём,
Чего б тоской не отравило!
(«Стансы», 1830 г.)
Возникает мотив тоски, гнетущей, ложащейся камнем на душу лирического героя, и причина этой тоски – прошлое, потому что романтические надежды и ожидания оказались мифом, мыльным пузырём, который лопнул, а внутри – пустота. Его любовь была отвергнута:
Ответа на любовь мою
Напрасно жаждал я душою –
(«Стансы», 1831 г.)
и поэтому лирический герой добровольно выбирает удел одиночества. Оно – его родная стихия, только в одиночестве он чувствует себя хорошо и привольно. Он не нуждается в друге: тот ему только помеха:
Я к одиночеству привык,
Я б не умел ужиться с другом:
Я б с ним препровождённый миг
Почёл потерянным досугом.
(«Стансы», 1830 г.)
Лирическому герою тяжело жить в мире суеты и порока, где он – лишний, и он уходит в добровольное изгнание. Его никто не жалеет – и ему никого и ничего не жаль, он расстаётся с такой жизнью без сожаления:
На светлый запад удалюсь,
Вид моря грусть мою рассеет,
Ни с кем в Отчизне не прощусь,
Никто о мне не пожалеет.
(«Стансы», 1830 г.)
Лермонтов предполагал, что его стремления способствовать изменению жизни в лучшую сторону окажутся тщетными, поэтому он начинал расценивать свои силы как ничтожные?
Как беден то, кто видит наконец,
Своё ничтожество, и в чьих глазах
Всё, для чего трудился он,
На воздух разлетелось…
(«Ночь. I», 1830 г.)
Это одна из первых черт усвоенной им байроновской мрачности. В стихотворении «Одиночество» она – эта мрачность – ещё более усиливается; происходит нагнетение мрачных черт:
Один я здесь, как царь воздушный,
Страданья в сердце стеснены,
И вижу, как, судьбе послушно,
Года уходят, будто сны-
(«Одиночество», 1830 г.)
мотив сна, то есть сравнение жизни со сном. И здесь возникает перекличка со строкой Пушкина из «Сказки о мёртвой царевне и семи богатырях»: у Пушкина:

Год прошёл как сон пустой
(А.С. Пушкин «Сказка о мёртвой царевне и семи богатырях»),

а у Лермонтова вся жизнь проходит «как сон пустой», и эта перекличка с пушкинской строкой наполняет её новым смыслом, расширяя пушкинскую строку до объёма всей жизни человека. Появляется также мотив пространственного одиночества, который потом перейдёт в стихотворение «Выхожу одни я на дорогу…». И появляется ещё мотив страданий лирического героя оттого, что нельзя претворить в жизнь свои идеалы. Но лирический герой всё же надеется на лучшее, и если в «Одиночестве», по мнению поэта, человек рождается с мечтой о лучшей жизни, о свершении чего-то великого, но эта мечта оказывается обманом, то есть круг существования человека неизменен и замкнут, впереди всех и каждого ждёт смерть, тлен, тогда незачем жалеть о потерянной жизни: человек всё равно станет прахом; смерть преобладает над жизнью, она – избавление от всех мук, отрада:
Но вновь приходят, с позлащённой,
Но с той же старою мечтой,
И вижу гроб уединённый,
Он ждёт, что ж медлить над землёй?, 

то в «Выхожу один я на дорогу…» - совсем иной, жизнеутверждающий мотив:
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь.

Поэт по-прежнему не жалеет о прошлом:

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;

но он хочет забыть жизненную суету, стремится к уединению, к одиночеству, потому что оно даёт ему свободу и покой:
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Поэт по-прежнему считает, что о нём никто не пожалеет:

Никто о том не покрушится,
И будут (я уверен в том)
О смерти больше веселиться,
Чем о рождении моём.
(«Одиночество»)
Тогдашняя реальность подтвердила его мнение: гибель Лермонтова на дуэли как человека в русском обществе действительно не вызвала особой печали, так как, по утверждению фрейлины А.О. Смирновой-Россет, он как человек «не внушал истинной симпатии».
             По сравнению со «Стансами (Я не крушуся о былом)» в «Одиночестве» изгнание состоит в смерти одинокого поэта, идущего ко гробу со своей не реализовавшейся мечтой. Люди облегчённо вздохнут после его смерти, потому что они не хотят, чтобы «глаголом жгли» их сердца, то есть не хотят слышать правду об их порочности. На земле может процветать лишь бедное счастье пошлости, рядовой обыкновенности:
Не ищи страстей тяжёлых,
И покуда Бог даёт,
Нектар пей часов весёлых,
А печаль сама придёт.
И людей не презирая,
Не берись учить других;
Лучшим быть не вображая,
Скоро ты полюбишь их.
(«Совет», 1830 г.)
Стихотворение «Совет» проникнуто чувством горького смирения: лирический герой не вопит, не жалуется, не мечется, он смирился с реальностью жизни и то же самое советует делать другим.
       Но если в «Совете» лирический герой смирился с жизнью по причине разочарования в идеалах, то в «Выхожу один я на дорогу…» - совсем иное:
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел-
одиночество даёт лирическому герою тихую радость, умиротворение, возможность быть самим собой, так как только в одиночестве человек такой, какой он есть на самом деле.
      Поэт не смирился с пошлостью жизни, с жестокостью эпохи, с крушением идеалов, он лишь выражает мысль о том, что невозможно ему достигнуть желанных целей и что ни одна из его надежд на изменения в лучшую сторону не осуществится:

Сердце глупое творенье,
Но и с сердцем можно жить,
И безумное волненье
Можно так же укротить.
Беден! Кто судьбы в ненастье
Все надежды испытав,
Наконец находит счастье,
Чувство счастья потеряв.
(«Совет», 1830 г.)
Так мог бы говорить о своих чувствах много поживший человек, так мог бы писать старик, стоящий на пороге смерти и видящий, оглядываясь назад, что он ничего не достиг. Сколько же должен был пережить гениальный отрок, чтобы вот так выразить плоды своих размышлений и немногих ещё столкновений с жизнью!
      Мысль о том, что его силы ничтожны и малы, была для молодого Лермонтова особенно томительной, потому что он признавал возможность реализации идеала в действительности. В то же время он начинает всё более и более склоняться к мысли о том, что на современников своих как на сторонников его помыслов ему рассчитывать не приходится:
На жизнь надеяться страшась,
Живу как камень меж камней,
Излить страдания скупясь:
Пускай сгниют в груди моей!
Рассказ моих сердечных мук
Не возмутит ушей людских:
Ужель при сшибке камней звук
Проникнет в середину их?
(«Отрывок (На жизнь надеяться страшась…»1830 г.)

Это каменное равнодушие людей как раз и подтверждало убеждение поэта в том, что он не сможет претворить в жизнь свои мечты, выполнить предначертанное ему свыше предназначение:
Хранится пламень неземной
Со дней младенчества во мне,
Но велено ему судьбой,
Как жил, погибнуть в тишине.
(«Отрывок (На жизнь надеяться страшась…», 1830 г.)
Лермонтов до самого конца дней своих не мог и не хотел вытравить из себя, из своих убеждений веру в общественное и нравственное добро, приверженность этому идеалу. Его злобный демон и родился из именно из этого протеста против людской подлости, подхалимства, несправедливости.
 Демоническое начало в его поэзии – результат отчаяния от невозможности воплотить свои идеалы в жизнь, а не разочарование в достоинствах самих идеалов. Перед людьми Лермонтов в своём творчестве довольно-таки часто отождествляет себя с Демоном:

Как Демон мой, я зла избранник,
Как Демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой.

Прочти, мою с его судьбою
Воспоминанием сравни,
И верь безжалостной душою,
Что мы на свете с ним одни.
(«Я не для ангелов и рая…», 1831 г.)
И ведь не зря: данное сходство видно невооружённым глазом. Лермонтов считает себя одиноким странником, который остался не понятым людьми, более того, он этих людей презирает и ненавидит за их порочность и лживость. При этом в глубине души поэт знает, что в речах Демона часто проглядывает ложь, но зачем погрязшим в грехах и пороках людям говорить правду? Ведь они глухи к её голосу!
        Скептицизм Лермонтова был основан не на принципиально отрицательном отношении к жизни (его-то как раз и не было!), а на тех условиях, которые создали тогдашний реакционный режим в России и упадок общественного движения и при которых его протест как раз и принял «демоническую» форму.
       Разочарование, скепсис, отсутствие поддержки современников приводят Лермонтова к кругу мыслей о преждевременной старости и ранней смерти. «Золотой век» жизни людей поэт ищет в будущем, потому что, по его мнению, его поколение не способно творить великие дела. Ничтожное и бесплодное, оно вымрет, и от него не останется никаких следов:

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
(«Дума», 1838 г.)
………………….
Мы сгибнем, наш сотрётся след,
Таков наш рок, таков закон:
Наш дух Вселенной вихрь умчит
К безбрежным мрачным сторонам,
Наш прах лишь землю умягчит
Другим, чистейшим существам.
(«Отрывок», 1830 г.)
Всеобщее благо, добро, свобода для Лермонтова – не пустые слова, не пустая мечта. Но эти идеалы, по мысли поэта, могут быть достижимы лишь в будущем.
 
ДЕКАДЕНТСКИЕ МОТИВЫ В ПОЗДНЕЙ ЛИРИКЕ ЛЕРМОНТОВА

У Михаила Юрьевича Лермонтова в стихотворении «Дробись, дробись, волна ночная…» есть одно важное уточнение, которое даёт нам понять, что отрицательное отношение Лермонтова к людям  - это отношение к знати, к высшему свету и его оценка, но никак не отрицательное отношение к народу:
Вблизи меня палатки рыбарей,
Меж них блестит огонь гостеприимный,
Семья беспечная сидит вкруг огонька
И, внемля повесть старика,
Себе готовит ужин дымный!
Но я далёк от счастья их душой,
………………………….
О, если б я в сём месте был рождён,
Где не царит среди людей коварность…
Уже в ранней лирике поэта наряду с мотивами, о которых я писала в первой части, появляются мотивы, которые находят своё наиболее яркое отражение в поздней лирике. Это мотивы сна, маски, презрения к высшему свету.
     Поэт чувствовал и осознавал своё бытие отдельно от высшего света, ему были чужды их интересы. Он прекрасно видел, что высший свет – это толпа, сборище, в чьём мире царят подлость и притворство, там нет ни одной живой души:
Как часто, пёстрою толпою окружён,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон, -
опять, как и в ранней лирике, мотив сна, но только это уже не вся жизнь от рождения до гроба (вспомним строчку «Года уходят, будто сны»), а лишь часть её, не настоящая, фальшивая, которую поэт вынужден бесцельно проводить в высшем свете. А значит, вне этого света есть другая жизнь: лучшая и более счастливая.
При диком шёпоте затверженных речей –
вот она, ложь высшего света, как тут не вспомнить Демона!
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски…
Возникает тема маскарада, маски. Маска – одно из преломлений    мотива одиночества. Лирический герой сам надевает маску, чтобы скрыть свои душевные порывы от этих людей, он тоже говорит ми те же «затверженные речи» (опять-таки вспомним Демона: зачем этим людям говорить правду, если они все насквозь – ложь?), но внутри себя он себе верен:
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки,
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки.
(«1 января», 1840 г.)

Маска для лирического героя в высшем свете– необходимость: он вынужден скрывать под ней своё лицо, так как он одинок, и нет вокруг людей, способных его понять. Высшему свету он не хочет открывать свою истинную душу: кому и зачем там это делать? Само пребывание среди высшей знати вынуждает героя носить маску: в высшем свете нельзя быть самим собой:
С минуту лишь, с бульвара прибежав,
Я взял перо – и, право, очень рад,
Что плод над ним моих привычных прав
Узнает вновь бульварный маскерад;
(«Булевар», 1830 г.)
Поэтому лирический герой уходит в свой внутренний мир, в свои мечты, грёзы, в мир детских светлых воспоминаний, который является для него отдушиной и в котором он чувствует себя легко и радостно:
И вижу я себя ребёнком, и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей…
(«1 января», 1840 г.)
Лирический герой презирает людей высшего света, эти «приличьем стянутые маски», ему хочется
…смутить весёлость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!
В более поздних произведениях Лермонтова одиночество уже всерьёз ощущается лирическим героем. Он уже понимает, что жизнь – вовсе не романтика, в ней много горя и тоски. Одиночество лирического героя – это не только внешнее (отделение себя от «великосветской черни»), но и внутреннее одиночество – ему
И скучно, и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды
(«И скучно, и грустно», 1840 г.)
Опять, как в «Стансах», возникает мотив тоски. Тоски оттого, что некому излить свою душу, никто его не понимает. Это уже не гнетущая тоска, а тоска по родной душе. Героя пугает неизвестность будущего – оно темно. Да и прошлое беспросветно. Лирический герой постоянно ищет родную душу, способную его понять:
Гляжу на будущность с боязнью,
Гляжу на прошлое с тоской,
И, как преступник перед казнью,
Ищу кругом души родной.
(«Гляжу на будущность с боязнью», 1838 г.)
Лермонтов сам всю жизнь искал эту родную душу.
Стихотворение «23 марта 1831 года» перекликается со стихотворениями о великой миссии поэта и о его роковом конце. Хотя интонации его и ослаблены, но они остаются прежними – это предчувствие кары, осуждения людьми и законом, мысль о себе как об изгнаннике мрачном и презренном:
Послушай, вспомни обо мне,
Когда, законом осужденный,
В чужой я буду стороне,
Изгнанник мрачный и презренный.
Это стихотворение подтверждает то, что романтическая «роковая» терминология провиденциальных стихов Лермонтова является поэтической формой для выражения мысли об участии его в общественно-политическом движении и о грозящем ему наказании.
       Тема изгнания и кары, которая сопровождается ядовитой злобой толпы, снова возникает в «Романсе к И…», который, видимо, был обращён к Н.Ф. Ивановой:
Когда я унесу в чужбину
Под небо южной стороны
Мою жестокую кручину,
Мои обманчивые сны
И люди с злобой ядовитой
Осудят жизнь мою порой,
Ты будешь ли моей защитой
Перед бесчувственной толпой?
Поэт хочет иметь и видеть в ней ту родную душу, которая его понимает и принимает таким, какой он есть:
Чтоб я сказал в земле изгнанья:
Есть сердце, лучших дней залог,
Где почтены мои страданья,
Где мир их очернить не мог.
Особенно полно и с необычайной лирической силой Лермонтов выразил размышления о своём предназначении и о своей трагической судьбе и том, что только после смерти его возвеличат как поэта в стихотворении «1831 июня 11 дня»:
Известность, слава, что они? — а есть
 У них над мною власть; и мне они
Велят себе на жертву всё принесть,
 И я влачу мучительные дни
Без цели, оклеветан, одинок;
…..
Но для небесного могилы нет.
Когда я буду прах, мои мечты,
Хоть не поймет их, удивленный свет
Благословит;
………
Никто не дорожит мной на земле,
И сам себе я в тягость, как другим;

Действительно, хоть и не сразу, но так и случилось в русском обществе того времени именно после смерти Лермонтова. Общество со временем осознало, что потеряло Гениального русского поэта, действительно способного заменить Пушкина, по словам Николая I.
       Жизнь без цели и смысла для поэта – мука.
Одиночество героя в поздних стихотворениях Лермонтова обретает вселенский масштаб, его мечты и образы – неземные, не от мира сего. Он душой своей живёт в вечности:

Как часто силой мысли в краткий час
Я жил века и жизнию иной,
И о земле позабывал. Не раз,
Встревоженный печальною мечтой,
Я плакал; но все образы мои,
Предметы мнимой злобы иль любви,
Не походили на существ земных.
О нет! всё было ад иль небо в них.
(«1831 июня 11 дня»)
В том, что его лирический герой одинок в своих мечтах, в том, что в нём самом и в его поэзии присутствует демоническое начало Лермонтов винит тот мир и то общество, в котором он живёт и которое не хочет ни творить, ни принимать добро.
      Мотивы изгнания и одиночества тесно переплетаются у Лермонтова с мотивом неприкаянности героя в этом мире, а, точнее сказать, одиночество и изгнание, по мнению поэта, предполагают неприкаянность. И в этом смысле лирический герой у Лермонтова отождествлён с дубовым листком:
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
(«Листок», 1841 г.)
Скитается он по свету, и нигде его не принимают, нигде ему нет места, он оказывается неприкаянным и никому не нужным:
Один и без цели по свету ношуся давно я,
Засох я без тени, увял я без сна и покоя.
Творец Небесный наделил его пророческим даром, но этот дар вызывает у людей неприятие его, презрение к нему, и он уходит от этого мира, в котором пытался провозглашать чистые и светлые идеалы:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
(«Пророк», 1841 г.)
Светлые идеалы пророка никому не нужны, люди смеются над ними и презирают его:
"Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!"
В движениях «сумеречных дум» и страстей в душе поэта всё более утверждается пессимистическое чувство невозможности сегодня изменить и переделать мир и людей, сегодня победить зло, сегодня воплотить в жизнь идеалы добра, правды, справедливости. Лермонтов никогда не самообольщался в стихах и мыслях. Ему даже начинало казаться, что невозможность претворить в жизнь идеалы – это результат непреложного противоречия между мечтой и реальностью, между желаемым и существующим:
Никто не получал, чего хотел
И что любил, и если даже тот,
Кому счастливый небом дан удел,
В уме своем минувшее пройдет,
Увидит он, что мог счастливей быть,
Когда бы не умела отравить
Судьба его надежды. Но волна
Ко брегу возвратиться не сильна.
(«1831 июня 11 дня»)
Лирического героя никто не слушает и не хочет слышать. Он остаётся наедине с собой и со своими мыслями и мечтами. Оглядываясь на своё безрадостное прошлое и анализируя настоящее, он безуспешно пытается обнаружить хоть одно светлое пятнышко в нём:
Никто моим словам не внемлет… Я один.
День гаснет… Красными рисуясь полосами,
На запад уклонились тучи, и камин
Трещит передо мной. – Я полон весь мечтами
О будущем… И дни мои толпой
Однообразною проходят предо мной,
И тщетно я ищу смущенными очами
Меж них хоть день один, отмеченный судьбой!
(«Никто моим словам не внемлет… я один», 1835 г.)
Поэт говорит о той великой исторической роли, которую ему суждено сыграть, снова говорит об ожидающем его роковом конце, о том, что все будут лишь радоваться его трагической гибели, о том, что люди проклянут его и память о нём:
И не забыт умру я. Смерть моя
Ужасна будет; чуждые края
Ей удивятся, а в родной стране
Все проклянут и память обо мне.
(«1831 июня 11 дня»)
И самые обстоятельства своей гибели Лермонтов буквально предсказал пророчески:
Кровавая меня могила ждет,
Могила без молитв и без креста,
На диком берегу ревущих вод
И под туманным небом; пустота
                Кругом.
(«1831 июня 11 дня»)
Тот же мотив проклятия, но только в ещё более смутном и не разработанном варианте, звучит в стихотворении «7 августа»., написанном «в деревне, на холме, у забора». Здесь спокойные картины природы контрастно оттеняют портрет молодого юноши, который
Завернут в плащ недвижимо сидит
Под старою берёзой. Он молчит,
Но грудь его подъемлется порой;
Но бледный лик меняет часто цвет;
Чего он ищет здесь? - спокойствия? - о нет!
Юноша размышляет о ничтожестве и подлости толпы.
         Лирического героя, по мысли Лермонтова, могла бы примирить с миром счастливая любовь. Но и в любви он не находит счастья. Счастливой любви нет. Героя отвергает его возлюбленная, и он опять остаётся один. Ему доставляет истинную отраду мысль о том, что известие о гибели его на плахе или в изгнании смутит счастье отвергнувшей его и заставит её раскаяться в этом:
И в час блаженнейший тебя
Воспоминание встревожит!
Тебя раскаянье кольнет,
Когда с насмешкой проклянет
Ничтожный мир мое названье!
И побоишься защитить,
Чтобы в преступном состраданье
Вновь обвиняемой не быть!
(«Я не достоин, может быть…», 1831 г.)
Никто не защитит героя, и даже возлюбленная, не смотря на раскаяние, не вступится пред презренным миром за него.
       Мотив страдания лирического героя от несчастной любви прослеживается и в стихотворении «Валерик»:
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Если романтический герой Лермонтова был способен изменить мир к лучшему в одиночку, то теперь Лермонтов понимает, что, как говорится, один в поле не воин, и субъективный протест не принесёт желаемых результатов даже при наличии у героя исполинских сил и способностей гения. Он понимает, что человек сам виноват в своих бедах и муках. Поэтому в стихотворении «1831 июня 11 дня» поэт признаётся:
Находишь корень мук в себе самом,
И небо обвинить нельзя ни в чем.
Осознание бессилия одинокого героя было для Лермонтова необходимой ступенью для перехода на ступень более глубокого отрицания существующего порядка вещей.
1832 год был переломным для Лермонтова, потому что в это время он очень остро переживал двойной кризис: ожидание общественных потрясений оказалось напрасной мечтой и разлетелись в пух и прах гордые мысли об избраннической миссии поэта.
       Глубокая личностность творчества Лермонтова имела не только собственно эстетические основания, но и дополнительные истоки, которые были в особом характере эпохи, выдвинувшей на передний план в качестве центральной проблему человеческой личности.
        В стихотворении «1 января» открываются все «дали» и «горизонты» жизни поэта, её ранние истоки и драматические исходы, здесь – ключ к пониманию не только личности поэта, но и его творческой индивидуальности. Личность поэта предстаёт пере нами сразу в нескольких измерениях: в прошлом и настоящем, в мечтах и реальности, причём мечты и реальность, прошлое и настоящее не следуют друг за другом, а существуют одновременно как части единого целого и дополняют друг друга. Телом поэт в настоящем, но мыслями и мечтами – в прошлом:
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться - памятью к недавней старине
     Лечу я вольной, вольной птицей;
В этом стихотворении отражён непримиримый конфликт поэта с «великосветской чернью»: внешне он вынужден принять их правила игры, но внутри себя он себе верен.
       Для Лермонтова характерно необыкновенно раннее, буквально с первых стихотворений, осознание своей отчуждённости от окружающей его среды, от общества, которое разъедают социальные противоречия и которое подавляет и нивелирует человеческую личность. Лермонтов как раз и связывал этот мотив отчуждения личности от общества с подавлением этим обществом личностной самобытности и индивидуальности. Поэт с горечью констатирует:
Но я теперь, как нищий, сир,
Брожу один, как отчужденный!
(«К… («Не привлекай меня красой…», 1829 г.)
Александр Иванович Герцен об этом подавлении писал так: «…это был крик боли, протест молодого человека, полного пылких желаний, который ощущает в своих мышцах силу, жаждет деятельности и видит себя в пропасти, откуда нет выхода и где обречён на неподвижность…Это идеальное существо, этот человек…был «Чужим среди своих» (А.И. Герцен «О романе из народной жизни в России (Письмо к переводчице «Рыбаков»), 28 декабря 1857 г.). Лермонтов и сам признавался в письме к С.А. Бахметевой: «… одну добрую вещь скажу вам: наконец я догадался, что не гожусь для общества, и теперь больше, чем когда-нибудь; вчера я был в одном доме NN, где, просидев 4 часа, я не сказал ни одного путного слова; - у меня нет ключа от их умов -быть может, слава богу!» (Лермонтов – Бахметевой С.А. (август 1832 г. Из Петербурга в Москву).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подытоживая всё вышесказанное, можно сказать, что Михаил Юрьевич Лермонтов является предтечей декаданса в русской поэзии, потому что мотивы декадентской поэзии появились у него ещё задолго до возникновения декаданса как направления в литературе. Его традиция пессимизма была унаследована русскими декадентами.
Русские декаденты в своих произведениях уже только развивали мотивы лермонтовской поэзии. Ведь в своей поэзии Лермонтов не только отчуждает героя от толпы, но и возвышает его над ней: его герой выше, лучше и чище серой толпы. У русских символистов – то же самое. Особенно показательно в этом смысле творчество Александра Блока. В его поэзии лирический герой – тоже одиночка, он тоже ищет пути забвения и ухода от пустоты и безысходности жизни. Разница – лишь в средствах: у Лермонтова - уход в прошлое, в мир детства (стихотворение «1 января» 1840 г.), а у Блока – вино (стихотворение «Незнакомка»:

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражён
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушён.)
У Блока в «Незнакомке», как и у Лермонтова в стихотворении «1 января», присутствует атмосфера маскарада, только у Лермонтова он наигранный с «приличьем стянутыми масками», а Блок, оставив наигранность, убирает приличия и добавляет вульгарность:
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
То есть мы видим различие лишь в деталях маскарада, но суть одна и та же: наигранность, лживость и бездушие человеческих масок.
Одинаков по своей сущности и прекрасный мир лирических героев Лермонтова и Блока. Различия – опять-таки только в деталях: Лермонтов видит своё детство:
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться - памятью к недавней старине
     Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
     И сад с разрушенной теплицей;
а Блок – свой идеал красоты:
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
То есть опять-таки при различиях в самих видениях суть одна и таже: прекрасный мир обоих лирических героев – это сон, видения, мечты.
       Лирический герой Лермонтова – не просто наблюдатель жизни, а беспощадный её критик. Лирический герой Блока тоже не приемлет такой уклад жизни, но не критикует его, а пытается уйти от него в мир грёз. Разница лишь в действии по отношению к такой действительности, но суть опять же одна – неприятие лживого и порочного уклада общественной жизни.
       Таким образом, творчество Лермонтова-декадента прямо перешло в русский символизм XX века.

Использованная литература:
 
1. Кирпотин В.Я. «Неведомый избранник»// Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова: Исследования и материалы: Сборник первый. – М.: ОГИЗ, Гос. изд-во Худож. лит., 1941 г.
2. Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. – Воронеж, 1973 г.