Над судьбой. Том второй. Глава тридцать вторая

 

 А затем Громову предстояло посвящение в воины.  Никто даже не пытался намекнуть, что ему надо пройти весь путь посвящения, этого потребовал сам Платон.



Как и в ситуации с борьбой за невесту,  поведение «бледнолицего алгонкина»  являлось, несомненно, провокационным.  Все  эти на глазах дряхлеющие  традиции были уже не столь незыблемы.  Но в большой игре за приоритеты развития  объединённого народа  каждая мелочь могла стать решающей.



Ни на шаг не отступая от традиционных обрядов,  на  рассвете Платон  взошёл на холм и обратился к восходящему солнцу: «О, Видимый Сын  невидимого Владыки Жизни! К тебе взываю я. Ведь я ещё не стал воином по обычаям моего народа.  Но мои  стрелы, томагавк и нож убили немало врагов, много зверей сразил я на охоте. Дай мне сил выдержать испытание и назови духа-охранителя».



Три дня и три ночи предстояло  Громову  находиться  на холме. В это время  он не имел права, ни есть, ни пить, полностью сосредоточившись на  смысле жизни. Ровно через сутки начали закрадываться сомнения: а стоило ли затевать всю эту, попахивающую авантюрой, историю?


Но обратной дороги не было и приходилось  искать оправдание собственной неосторожности в глубинах подсознания.  По мере замутнения мозга, поиск становился всё более продуктивным. На вторые сутки ему явился Сын Скунса. Как всегда оракул возник из пустоты. Его старческий скрипучий голос  звучал отовсюду.



- Я пришёл к тебе, Избранный Духами, - важно и торжественно  проговорил  старец, - нет в этом мире силы, способной остановить тебя. Ты идёшь по тропе истины,  и сам Гичи-Маниту  указывает тебе дорогу.



Накидка из хвостов скунса, с головы до ног облачавшая мудреца, распространяла  резкий запах.
 Густые, жёсткие волосы,  седые,  почти бесцветные,  ниспадали на плечи.
Изборожденное глубокими морщинами лицо и  взгляд живых,  умных глаз производили огромное впечатление.   



- Великий Текумсе! — продолжил Сын Скунса, — взошёл на костёр, чтобы очистить алгонкинов от слабости и страха.  Но от тебя духи не требуют невыносимых страданий.  Худшие времена уже позади.  Ты поведёшь народ по тропе побед. И я говорю: иди и не оборачивайся!   
Посчитав свою миссию выполненной, прорицатель  тут же растворился в темноте.


Физическое состояние Платона ухудшалось с каждым часом. Пересохшие  губы покрылись трещинами. Распухший от  обезвоживания,   язык  прилипал к нёбу и не шевелился. Горло сводили судороги, он даже чувствовал, как густеет кровь.


Но понимание того, что испытание продлится не бесконечно, вселяло надежду. Вновь впадая в полузабытье, Громов отчётливо увидел яркие, обжигающие картины…



***



…Злобный собачий лай вселял безумный, уже ставший инстинктивным, ужас. Сторожевые вышки,  насквозь продувающий дощатые бараки северный ветер и убивающий всё живое январский мороз. Страна ягеля и карликовых берез. Хотелось бежать, скрыться, раствориться в ледяном безмолвии.


Но там был Лев! В веренице зэков: изможденных, с затравленными взглядами испуганных глаз.
«Лев! — прокричал Громов.  Гоня,  прочь собственный страх, он ринулся  к вохровцам с овчарками, — нет, нет, не смейте, негодяи».


Это нечто, разделяющее их, было прозрачным и совершенно невидимым. Платон  сполз по стене, размазывая кровь разбитых губ. Упёршись руками в непреодолимый барьер, он взвыл, как зверь, корчась в мучениях: «Ты же не выдержишь этих пыток, Учитель! Они превратят тебя в лагерную пыль!»


Взгляд Гумилёва был суров и непоколебим. «Встань! — почувствовал приказ Платон, - ради меня встань!»  Лев молчал. Плотно сжатые губы выражали полное презрение к врагам и были похожи на шрам воина, вышедшего победителем из кровавой битвы. В замызганной фуфайке, истоптанных кирзовых сапогах, стеганых ватных штанах он был прекрасен!


«Таким же и Текумсе, — с гордостью подумал Громов, — взошёл на костер! Лев должен пронести знания, столь нужные измученной России, через десятилетия всеобщего непонимания и презрения».


«Прости меня, Учитель, — словно молитву шептали окровавленные губы, — прости мое бессилие!»


«Стоять, падла! — истеричный пьяный голос надсадно резанул слух, будто треск разрываемого брезента. Сытый, здоровый как племенной жеребец, лейтенант НКВД с испепеляющей ненавистью пронзил Гумилёва взглядом. — Так ты, курва, говоришь этногенез? Так это, этногенез, а не большевики революцию делали?! Пассионарность, а не советский народ Германию разгромил?! Ненавижу, мразь!»


С этими словами он с бешеной злобой ударил Гумилёва кулаком в лицо. Хруст ломаемых зубов, волной невыносимой боли прошёл сквозь Платона. Он принял нечеловеческие муки Льва в себя, и уже ничто не могло остановить его исступлённой ярости.


«Я иду, Лев», — пружинящим прыжком молодой пумы Громов метнулся вперёд, вдребезги разбивая невидимую преграду, и на лету выхватывая  томагавк.


Сраженный лейтенант упал ничком, зарывшись в снег небритым лицом. Сбив ударом ноги ушанку с головы поверженного врага, воин выхватил нож для скальпирования и, содрав дымящийся, пьянящий запахом свежей крови скальп, огласил округу победным кличем.


А в это время  за ним, размахивая на бегу боевыми топорами, уже неслись Текумсе, Твёрдое Сердце, Огненный Глаз, Сильный Удар, Ястребиный Коготь, Сменивший Сущность.  Следом, не отставая,  торопились Расщепленный Дуб и Познавший Древо. Они ринулись спасать своего Пророка, и  ничто в этом мире не могло остановить их.


Платон  склонился над Гумилёвым. Безжизненные глаза Учителя были тусклы, как пепел потухшего костра, сердце не билось.
— Ты должен жить, Лев, я умоляю тебя, не умирай, — голос воина дрожал, он едва сдерживал слёзы, — ради людей не умирай! Руки Громова судорожно гладили холодное лицо  Учителя. Он готов был отдать всё на свете, даже собственную жизнь, ради того, чтобы выжил друг!


— Я не имею права покинуть этот мир, брат мой, — будто воспрянув ото сна, Лев с благодарностью посмотрел на соратника. — Как ни мучительна  жизнь, я должен донести людям Знание.  Неистовая Рысь, веди свой народ по Тропе Добра, сделай то, что предназначено  судьбой.

— Лев, клянусь тебе, — сквозь слёзы радости торжественно произнёс  Платон, — я сделаю всё, чтобы изменить прошлое. И тогда не будет кровавого будущего: ни войны с Германией, ни революции, ни позора Цусимы, ни горечи поражения под Севастополем.

 
Фаза надлома пройдёт в России, как эпоха духовных поисков. История не узнает ни расстрела Николая Гумилева, ни унижений Анны Ахматовой, ни твоих страданий, Учитель! Клянусь!..


Всё в один миг покрылось дымкой тумана и исчезло, как дуновение ветра. Платон очнулся  в холодном поту.


***


Последний день испытаний  стояла жара, но его охватил озноб. Всю  ночь он каменел от холода. Раскалывалась голова, и в замутнённом сознании всё чаще и чаще  всплывали искомые образы. Рысь, та самая, которой он сохранил жизнь, неизбывно стояла перед глазами. «Неистовая Рысь, Неистовая Рысь», - губы, едва шевелясь, сами безотчётно шептали заветное  имя. А затем к нему явился  Высокий Ворон  и  подтвердил выбор духа-охранителя.



Вскоре  за Платоном пришли. Соратники в праздничных одеяниях   осторожно ввели его в ритуальный   красный типи.  Раздавался гул боевых барабанов. Посвящаемый  в воины подошёл  к   костру для очищения. Во всём теле была необычайная лёгкость, ощущение радости и счастья переполняло Громова.



В центре типи стоял тотемный столб. Из круга воинов вышел Познавший Древо, лицо его было суровым, взгляд решительным. Жрец достал ритуальный нож и мгновенно пронзил кожу на груди  Посвящаемого. Зоркие глаза соплеменников внимательно следили за каждым движением — не отразится ли страх или боль на лице.



Но после трёх дней страданий  всё это уже вовсе не казалось пугающим. Он просто жаждал   довести испытание до конца и стать не только равным среди равных, но и лучшим среди лучших.   



Жрец не спешил, продевая сквозь кровоточащие раны тонкие кожаные ремни. Больше боли — больше мужества!  Он привязал ремни к тотемному столбу, а сам, пританцовывая вокруг столба, стал петь ритуальную песню.



Кровь горячими струйками, обжигая грудь, стекала вниз. Танец жреца, суровые лица воинов, монотонный бой барабанов — все плыло перед глазами, было совершенно нереальным. Громов потерял ощущение времени и пространства.



Наконец, Познавший Древо закончил свою песню и дал знак Посвящаемому. С неимоверной силой Громов дёрнулся назад. Ремни, разрывая кожу,  оторвались от груди. Платон совсем не чувствовал боли, он исполнял Пляску Воина.



Потом его вывели из типи и к нему сразу потянулись десятки рук. Сильные, горячие руки братьев!  Его подняли на щит и понесли высоко над головами. Радость распирала грудь, хотелось плакать.   «Высокий Ворон, - торжествовал Громов, - я счастлив!».  С огромным трудом сдерживал он себя, воин всегда должен быть хладнокровен.



Познавший Древо три раза громко произнёс   имя Посвящённого. И он во всю мощь кричал вслед за жрецом:  «Неистовая Рысь!».

***


Обряд Посвящения в воины прошёл блестяще. Это только раззадорило Платона.  Борьбе за невесту,  которой, по крупному счёту, тоже можно было избежать, предстояло  стать ещё одним трамплином для завоевания авторитета среди соплеменников.



Громов тщательно изучил ситуацию, консультируясь как у Текумсе, так и у других вождей и жрецов.  Коготь Гризли даже не представлял, какого соперника ему предопределила судьба. Платон не просто  готов был встретить любые трудности, он знал их поимённо!


Наступил день состязания. На пути от селения до огромного одинокого платана, раскинувшего  свою могучую крону над уходящим к реке оврагом, расположились многочисленные зрители. Мало кого из краснокожих не привлечет горячая скачка!



Девушка и воины сидели на резвых молодых мустангах, нетерпеливо рвущихся вперед. Ласточка держала в руках длинный кнут, которым обязана  была защищаться.



Соперникам предстояло  пересадить избранницу  на своего коня. И эту задачу постарались  усложнить. Чем менее доступной  окажется женщина для воина, тем больше будет ценить он её как источник радости и наслаждений!



По команде Ласточка помчалась вперёд, от дерева её отделяли четыре тысячи шагов. Конь Платона жаждал погони.  Он стриг ушами, бил копытами, приседал, становился на дыбы. Всадница удалялась с немыслимым проворством.



Воины сняли с себя всю лишнюю одежду, оставив лишь рубахи и легины. У них не было оружия, только арканы. Жрец дал   сигнал, и кони ринулись вперед. Полудикий мустанг Громова сразу взял в галоп; человек и животное  слились в единое целое. Прижавшись к гриве, Платон совсем не торопил  своего боевого друга. Они неслись с необузданной мощью, ловко преодолевая препятствия, перескакивая через перерезающие путь кусты, упиваясь собственной силой и стремительностью.



Соперник стал отставать. Он не сомневался,  что  разгоряченный погоней Платон  не заметит эту хитрость. Громов всем видом показывал, что ничего не подозревает о подготовленной для него ловушке.



Тут же в руках Когтя Гризли появился аркан. Мгновенно раскрутив ременную петлю над головой, он выпустил её вдогонку за удаляющимся всадником.  В тот миг, когда всем уже показалось, что неумолимая петля захлестнётся на  шее,  Платон  с невообразимой резвостью  выбросил вверх левую руку. Он  изловчился всем телом, и аркан затянулся на ладони. Прямо между большим и указательным пальцами.



Однако Громов вовсе не спешил торжествовать. Соперник с огромной силой дернул ремень на себя. Сжимая  бока скакуна ногами, Платон обхватил шею животного свободной рукой. Левую, держащую  аркан,  руку он расслабил, полностью оставляя инициативу за противником. Всем было ясно, что Громов  выбивается  из последних сил, едва удерживаясь  на коне.



Не усомнился в этом и Коготь Гризли. И потерял бдительность!  Расстояние между всадниками быстро сокращалось. Как только лошади поравнялись, Громов внезапным ошеломительным  прыжком перескочил на мустанга Когтя Гризли.  Обхватив соперника   в поясе, Платон резко поднял и бросил его  на землю.


Конечно, сделать это можно было по-разному. Но проявляя благородство, Платон думал не только о сиюминутной выгоде. Едва Коготь Гризли соприкоснулся с землёй, Громов уже вновь  оказался на хребте  своего скакуна.



В это время Ласточка достигла заветного дерева и возвращалась назад. Под одобрительные возгласы восхищенных зрителей Громов ринулся вперед. Коснувшись дерева  рукой, он так вздыбил мустанга, что многим  показалось,  будто они оба завалились на спину. Однако конь вывернулся,  и наездник вновь пустился в погоню.



Ласточка стала придерживать мустанга. Конечно, все эти маленькие хитрости производила она  незаметно.  Коготь Гризли,  отделавшийся лишь лёгкими ушибами, вновь принялся преследовать стремительно уносящихся всадников. Но он был слишком далеко и уже не мог помешать Громову.


Девушка достала кнут, она обязана  была защищаться. Но вовсе не  собиралась делать это всерьёз! Когда лошади поравнялись на длину ремня, кнут, со свистом рассекая воздух, пронёсся над головой воина. Но Платон тут же исчез с лошадиного хребта. Прежде чем Ласточка замахнулась ещё раз, она оказалась в объятиях любимого.



Затем они медленно подъехали к Познавшему Древо.  Окропив все четыре стороны света водой из священной чаши, жрец закончил обряд бракосочетания словами: «Отныне ты, девушка, будешь ему женой, а ты, воин, её защитником и кормильцем. С этого дня вы поселитесь в общем вигваме».
Праздник закончился лишь под утро, все много ели и пили.