Образ Авдия Каллистратова в контексте агиографичес

Эпическая традиция в русской литературе ХХ–ХХI веков : материалы XXIII Шешуковских чтений: сборник статей
Дисциплина: Литературоведение

Статья
 
Образ Авдия Каллистратова в контексте агиографической традиции (по роману Чингиза Айтматова «Плаха»)

Изданный в 1986 году роман известного русско-киргизского писателя Чингиза Айтматова «Плаха» вызвал многочисленные споры в среде критиков и литературоведов. Так, в отдельных отзывах и рецензиях образ главного героя Авдия Каллистратова был признан слабым, нежизненным и неправдоподобным [4]. Но как писал Г. Гачев, роман «Плаха» является «синкретической книгой» с «непривычным типом художественности». «Это не просто роман, – но и «мистерия», и притча, и житие, и животный эпос, и философский диалог и реалистическая повесть» [3].
Соглашаясь с Г. Гачевым, мы рассмотрим образ Авдия Каллистратова в контексте житийной традиции, предварительно оговорив, что русско-киргизский писатель не ориентировался на конкретные агиографические источники, тем не менее, разные типы житий и соответствующие им житийные топосы находят отражение и преломляются в истории описания жизненного пути Авдия Каллистратова.
Под топосом вслед за исследователем Т. Р. Руди мы понимаем, «любой повторяющийся элемент текста – от отдельной устойчивой литературной формулы до мотива, сюжета или идеи» [7, с. 60].
Ориентация на мученические жития является метамотивом в сюжетной линии, связанной с образом Авдия.
Первый сюжетный мотив, совпадающий с агиографическим топосом, это упоминание о «праведных родителях» героя. Именно праведный отец «воистину христианских добродетелей, прекрасно образованный», дьякон Иннокентий, стал духовным наставником своему сыну, назвав его библейским именем пророка, и предопределил подвижнический выбор пути Авдия, как служение Богу, что и реализовано в семантике его имени – слуга Бога. [5].
Исповедальность и автобиографичность в пересечении с агиографической традицией косвенно отсылают нас к житию протопопа Аввакума. На первый взгляд, кажется, что радетель за старину протопоп Аввакум и религиозный «инноватор», идеалист Авдий Каллистратов не имеют ничего общего, но духовная смелость и бескомпромиссность в отстаивании своих религиозных убеждений сближают героев – еретиков, живущих в кризисные эпохи и изгнанных из лона официальной Церкви, в чем мы можем увидеть топос «Изгнания за правду».
Сам Ч. Айтматов писал о протопопе Аввакуме, как о символе непримиримости: о силе правдивого и смело сказанного слова, как о пророке способном пророчествовать даже на гильотине, что сближает нас с авторским осмыслением названия романа [2, 83].
В произведении представлено время накануне распада СССР, когда нравственность особенно страдала, а время Перестройки соотносится с началом конца Римской империи. Выход из кризиса Авдий видит в практической нравственной духовной проповеди в миру. Вначале он пытается это делать через успешные журнальные статьи, адресованные молодежи, привлекшие внимание читателей необычностью слога и тематики, а затем своей миссионерской поездкой в среду наркоторговцев и наркоманов, Именно, как апостольскую  деятельность, а не как простое журналистское расследование воспринимает во глубине души Авдий поездку  в Моюнкумскую саванну.
«<...> на гонцов имеет <...> смысл воздействовать словом, … долг проповедника - доверительный разговор внушение словом: несли же некогда самоотверженные миссионеры слово Христа диким  африканским племенам, рискуя жизнью своей <...> ” [1,379].
Авдий называет Христа своим Учителем, здесь мы можем увидеть главный топос равноапостольных житий «подражание апостолам». [1,451] 
Топос «Проповеди среди безбожников идолопоклонников” также является ключевым для равноапостольных просветительских житий.
Веру в свое предназначение внушают Авдию , произошедшие с ним чудеса и знаки Провидения,  некоторые из них имеют подчеркнуто личный характер:  например за день до  опасной поездки  в савану ему как бы  в утешение достались билеты на концерт духовной капеллы исполняющей песнопения отца славянской литургии Иоанна Кукузеля. Как знак Провидения и чуда расценивает он и встречу с волчицей Акбарой и ее семейством, не пожелавшей его растерзать.  Здесь мы можем увидеть топос «Дружбы между святыми и дикими животными» например: старец Герасим и лев, Сергий Радонежский и медведь. Дружба между зверем и святым человеком связана с подчинением праведнику божьей твари в Эдеме. Так и волчица Акбара, вспоминая Авдия, даже после его смерти соотносит  его со своей  счастливой жизнью в Моюнкумской саване, где каждой твари свой рай предопределен.
Топос «Спор о Вере» отражен в полемике Авдия с главарем наркоторговцев Гришаном: «А я, <...>, отвлекаю неутоленных, неустроенных. Я громоотвод, я увожу людей черным ходом к несбыточному Богу ”» [1, 406 ] – уверял Гришан. «Выходит, кайф  твой -  провокация:  ведь придя к Богу мнимому,  тут же  попадаешь в объятия сатаны” [1, 407 ] обличал его Авдий.
В сцене, где Авдий выбрасывает мешки с анашой с поезда, проповедуя покаяние и раскаяние заблудшим, мы можем наблюдать топос «Разрушение идолов » миссионером. Собственно, топос «Принятие мучения за Веру» проявляется в сцене расправы, когда обозленные анашисты скинули Авдия с поезда. Однако спасенный Божьим чудом Авдий в особом состоянии духа и мысли  становится тайно зрителем видения, в котором он переносится во времена жизни Иисуса Христа.
Видение предваряет топос «Евангельских аналогий», автор уподобляет страдания Авдия - Христу, а во властном Гришане видит прокуратора Иудеи – Понтия Пилата, именно поэтому христоподобному герою открывается пророчество о возможном рукотворном Апокалипсисе человечества. Следует заметить, что здесь мы можем наблюдать трансформацию жанра видения стилистически это философский диспут, а психологически – экзистенциальное проникновение в историю, так называемый исторический синхронизм, когда человек способен жить разом в нескольких эпохах. Однако в контексте житийной традиции это пророческое видение, подготавливающее дальнейший духовный  путь героя.
Недаром после пробуждения Авдий познает страшный смысл, что Земле придется вращаться как «карусели кровавых драм» пока  «новая могучая религия  превосходящей военной силы ее не погубит.
Еще один тип житий, в традиции которого мы можем рассмотреть образ Авдия это жития юродивых,  хотя, сам Авдий не берет на себя  христианский подвиг юродства во Христе и даже ,что свойственно юности старается быть философом.
Но трижды описанные припадки безумия связанные с пророческой миссией и особым «духовным зрением» героя, делают данное сравнение уместным. Так, в отстреле сайгаков для мясозаготовок Авдий прозревает преддверие Апокалипсиса. Он вел и говорил как сумасшедший, то есть был подобен  «гласу  вопиющего в пустыни».
«Авдий кричал, воздевал руки  и  призывал немедленно  присоединиться  к нему, чтобы очиститься от зла и покаяться» [1, 481]. Дело в том, что  «<...>  на Авдия к вечеру накатило  опять  такое же безумие, как тогда в вагоне, и это послужило поводом для расправы» [1, 480]. Современникам христианское  всепрощение  и   желание   добровольного страдания  кажутся нелепыми, а  неистовые призывы к покаянию вызывают ярость, но  «безумие  в глазах мира, есть мудрость в глазах Божиих». (1 Кор 1, 27) [6 ]   
  «Прошение врагов»  является распространенным житийным топосом, так у  Авдия нет ненависти к  своим убийцам-гонцам, получившим заслуженное наказание., что также соответствует житийному топосу «Наказания мучителей святого».
«- Я требую, чтобы меня арестовали и судили, - выкрикивал  Авдий,  - как и этих несчастных, что заблудились  в мире, где столько противоречий и неисчислимых зол!» [1,484]. Здесь образ героя романа близок к  литературному юродивому  из  романа Ф. М, Достоевского « Идиот» - князю Мышкину и Алеше Карамазову из романа « Братья Карамазовы», то есть мы видим не столько ориентацию на жития юродивых, сколько  на литературную рецепцию  образа юродства на Руси, где под юродивым подразумевается праведник, находящийся  в конфликте  с пороками мира.
Многие критики романа не понимали: почему герою нужно было дважды пройти крестную муку? Надо понять, что в первый раз это была миссия христианского проповедника, а во второй раз, это уже гибель  пророка прозревшего Апокалипсис, поэтому второе мученичество усиливает роль Провидения.
И если в первый раз требования Отречения от Бога выступало в символической форме  как требование склониться перед идолом – кайфом,  то во второй раз  как требование отречься от  Веры в существование Бога.
Второе «мученичество»  соответствует  многим топосам  житий - мартирий, где  присутствует  допрос,  пытка , поругание и мученическая гибель  главного героя распятого на саксауле.
Глубокая личная  «молитва  о затонувшем корабле»  в романе звучит два раза:  первый раз звучит как благодарность за спасение от мученической смерти, второй раз  сопровождает видение перед мученическим концом .
Молитва бывшей детдомовки – современной монахини стилистически совпадает с произведениями древне русской литературы, она символически метафорична , в ней кораблем является Земля, Океаном – Вечность. Вечная жизнь Земли  уподобляется движению к светлому Граду.
Риторически молитва построена с помощью череды сменяющих друг - друга амплификаций, где варьируется различные обращения ко Всеблагому Господу. Извинения уверения в бескорыстности молящегося, обращающегося с единственной просьбой к Творцу.
 И  сама молитва – просьба,  звучащая  как утверждение Вечного движение корабля – Земли. Это молитва за все Человечество, соответствует топосу « Последнего слова святого.

Рассмотрев образ Авдия Каллистратова, в контексте житийной традиции, мы пришли к выводу, что образ жизненного пути героя  во многом совпадает  с традиционными топосами  житий – мартирий и житий равноапостольных мучеников,  что повлекло за собой использования метода идеализации при создании образа главного героя.
Сочетания данного метода с методом реалистического описания действительности создало принцип двойного восприятия – земного Бытия  и Божественной  Правды  как переход автора к высшему реализму в высшем смысле слова, о котором писал Ф. М. Достоевский, чему способствовала ориентация автора – билингва  на русскую культуру и прежде всего на агиографические житийные жанры.
Список литературы.
 [1] Айтматов Ч. Т. Буранный полустанок. Плаха. Романы. М.: Профиздат,  1989.  608 с.
[2] Айтматов Ч., Икэда Д. Ода величию духа. М.: Издательская группа "Прогресс" - "Литера", 1994. 272 с.
[3] Гачев Г. Задумавшийся скиф и космический монах // Свободная   
мысль. № 8. 1995. С. 95-99.
[4] Кожинов В.  Парадоксы  романа//Литературная газета. 1986.  15 октября.
[5]Православный календарь [Электронный ресурс] URL http://days.pravoslavie.ru/Life/life2559.htm (дата обращения 18.11.18)
[6]  Библейские источники юродства //Мгарский колокол. № 66, июль 2008. [Электронный ресурс] URL  https://www.mgarsky-monastery.org/kolokol.php?id=63(ДАТА 
[7] Руди Т. Р. Топика русских житий (вопросы типологии).//Русская агиография. Исследования. Публикация. Полемика - СПб ., 2005 – С. 59-101