Многоликое благо

       Временами Иечка пописывала, но  никогда раньше не задумывалась: почему и зачем? Сначала просто хотела попробовать: а сможет ли? И только сейчас  внезапно поняла,  что кроется в этом желании написать. Возможно,  звучит эгоистично, зато это истинная правда: она садится писать ради остроты ощущений. Непонятно? Так вот: она, как человек гиперэмоциональный, должна постоянно жить в ощущениях – искать их, находить, переживать и радоваться пережитому. Одно обидно:  каждый раз, достигнув эмоционального оргазма, в душе появляется страх и сожаление. Потому, что  хочется навечно сохранить остроту счастья от пережитого, или хотя бы надолго. Но гнусный жизненный опыт сидит в глубине её души и посмеивается: «Ну, как же? Я тебя знаю: тебе подавай новенькую остринку. А когда придёт свежачок, то  прошлое, прошедшее, каким бы ярким и солнечным оно ни было, потускнеет». Иечка это понимала, но смириться никак не хотела. Только сожалела и с грустью констатировала, что жизненный опыт опять оказался прав. Но выход, оказывается, есть –  вот он, письмо.
       Теперь понятно, почему Иечка засела с карандашом в руке за свой ненаглядный, воспетый  где-то, письменный стол – она опять хочет пережить всё, испытать остроту прошлых ощущений, которые   в большинстве своём приятны и греют. Так и всплывают воспоминания, которые можно  сознательно вызвать  у себя, разворошив память. Кстати, грустные воспоминания никогда не тускнеют и зияют открытой раной в душе твоего сердца. Ах, если было бы наоборот…
       Дивной насыщенности лето неотвратимо двигалось к концу. Полученный от разнообразных посещений эмоциональный заряд был огромен, но ощущения пресыщения или даже простой сытости не возникало: внутри сидел хронический эмоциональный голод и требовал пищи.  И хоть Иечка ему твердила, что европ больше, похоже, не видать, (а он был особенно падок на центральную и северную европы!), он всё равно ныл и ныл… Вскоре нытьё стало невыносимым и пришлось искать какую-то пищу, чтобы кинуть ему в прожорливое чрево.
       Надо сказать, что большую часть жизни Иечка вообще её не замечала и не считала объектом, достойным восхищения, восхваления, любования и  прочего. Есть она и ладно. А уж с утверждением, что она с человеком может творить чудеса, что она может успокоить, умиротворить, ублажить, если хотите, возвысить, облагородить в помыслах, вдохновить на что-то доброе,  Иечка никогда бы не согласилась. Так,  хватит  воспевать какую-то анонимку!  Или вы сами догадались, потому что считаете так же? Да, это всё о ней -  о Природе.  О русской природе, о специфике которой Иечка никогда  не задумывалась. Как-то шла передача по радио о фольклоре. Обсуждали вопрос разительного отличия  фольклора разных стран. Сравнивали Россию и Испанию: ну, ничего общего. А объясняет всё Природа: у них ярко, быстро, тесно; у нас ра-а-аздольно, а потому   ра-а-аспевно. Она всю жизнь с тобой, с рождения. Недаром она: при-рода. Вот ты родился, а она тебя уже поджидает, уготовив столько радостных сюрпризов: и лес, и  поле, и речка, и бесконечные просторы, и покой, и всё то, что наполняет душу такой щемящей благодатью.
       Сегодня это будет ключевое слово. Оно неожиданно пришло к Иечке в Тихвине само собой -- никто его не звал. Оно возникло в  голове  в первый день пребывания там и уже не покидало её, обрастая новыми производными от «блага», которые она усматривала во всём.
       «Ну, не странно ли это?»  - удивлялась Иечка. Чтобы к ней, абсолютно законченной атеистке пристало это явно божественное слово?! А может, через Природу, через общение с ней, через ощущение слияния с ней человек и приходит в конце концов к Богу? Ну, в самом деле, где такой путь обретёт горожанин, зажатый в тиски нечеловеческой жизни в мегаполисе? То ли дело Тихвин, отныне обожаемый Иечкой Тихвин!
       Автобус и гостиница заказаны, погода благоприятствует, мешающих факторов, слава богу, нет, поехали!
       Прекрасное шоссе, комфортабельный, с кондиционером автобус. Автовокзал рядом с железнодорожным красавцем -- одноэтажным архитектурно-изысканным кремовым зданием, которое мгновенно привлекает внимание и   создаёт настроение. Пустынно: ни машин, ни людей. Скверик, прямо за которым располагается отель. Но в сквере сразу перехватывает дыхание: памятник. Казалось бы, военным памятникам несть числа, так что особенного? Но мимо него не пройдёшь. Остановишься, не сдержишь  слёзы. Фотоизображение на камне: состав вагонов, на платформе малые детишки в панамках в страхе льнут к старшим тётям, которые, сами перепуганные, чтобы успокоить малышей,  говорят: «Не бойтесь, нас не тронут», и все смотрят в небо. А дальше текст – как в сентябре сорок первого на станции Тихвин немцы разбомбили состав, увозящий детей в эвакуацию из блокадного Ленинграда… Иечка шмыгает носом: по правой щеке уже ползёт слеза, а в левом глазу только наворачивается…
       Это потом узнаешь про Тихвинский котёл и все ужасы войны. А всевозможные мемориалы там на каждом шагу. Благодарная память…
       Бросив вещички в близлежащем отеле, потопала Иечка осматривать достопримечательности, из коих ей был известен Тихвинский Богородичный Успенский мужской монастырь  16-го века со знаменитой,   хранящейся там, уникальной иконой Тихвинской  Божией Матери  8-го века,   и мемориальный дом-музей Н.А. Римского-Корсакова.  Последний, впрочем, должен был стоять в списке первым, ибо Иечка в анамнезе пианистка.
       Обогнув отель, она оказалась на Советской улице, по которой ей было велено идти до самого монастыря с его красотами и собором. Но это был неправильный путь. И не потому, что он был «Советским», а потому что эта дорога оказалась оживлённой пыльной трассой со знакомой забитостью всевозможными транспортными средствами. Ия шла по раскалённой от жары  и отсутствия тени улице, проклиная всех и вся, порекомендовавших ей эту поездку. Пройдя по изнурительной жаре добрый километр, она уткнулась, наконец, в эффектно расположенный собор и спасительную тень сквера возле него. Жить можно, подумала Ия,  и, сменив тональность настроения, бодро пошагала дальше к уже видневшимся луковицам Успенского собора. Совсем как у Райкина: « И идут вокруг прохожие, все на ангелов похожие…»
       Советская улица доводит вас до прелестной изгибистой речушки, увы, заросшей камышом и прочими, неведомыми Ие водорослями, что не мешает бурной жизни многочисленных уток и селезней,  беззаботно и благодушно плавающих  в ней.
Не доходя моста, Ия обратила внимание на работы на голом, заброшенном пустыре, из  которого рабочие сооружали что-то  премиленькое, благообразное для краткого тенистого отдыха  народа – это и было первым местом, где Ие пришло на ум слово в его производном варианте - благоустроенность. Завидки взяли: видно, что хОчут городские власти, чтобы людЯм было хорошо и приятно, вот и трудятся на этой ниве.
       На подступе к речушке, справа по ходу вырастают внушительных размеров красивые белоснежные каменные ворота, ведущие к монастырю. Это парадный вход на его территорию. Пройдя под аркой, ступаете на  широкую аллею, по бокам которой --  скамейки и лотки с религиозно-сувенирной продукцией. Слева от вас, вдоль реки тянется огромный, засеянный травой,  луг, по которому мальчишки гоняют на современных гаджетах. Справа – буйная зелень Захаровского парка, названного так по имени создателя.  Вдали виднеются ещё одни внушительные ворота,  по обеим сторонам которых тянется толстенная каменная стена, обвивающая   огромную  территорию монастыря. Проходишь тенистую арку, в  которой тоже идёт оживлённая торговля, и, наконец, попадаешь, на территорию монастыря. Пред тобой  --  величественный Успенский собор начала 16 века. Архитектурно простой, незамысловатый, но очень трогательный.
       Собор, безусловно, несколько раз достраивался-перестраивался, и сегодня он просто великолепен.  Как будто специально для Иечки, не любящей церковную пышность, золота нет нигде: главный купол и  луковицы выкрашены в цвета природы – коричневый и тёмно-зелёный. Всё  правильно.
       Иечка сначала обошла по периметру весь монастырь: ухоженность бесподобная. И что важно -- соблюдены в декоре чувство меры и вкус. Кстати, совсем недавно она для себя сформулировала, что такое пошлость. Разглядывая начинку отеля и его дворика, она вдруг поняла, что   пошлость – это на самом деле переизбыток! А тут не было  декорного  переизбытка, который пришёлся Иечке не по душе, скажем, в Печорском монастыре.
       За Успенским собором   прячется красно-кирпичный красавец – Крестовоздвиженская церковь  работы архитектора Николая Бенуа, последняя четверть 19 века.
       Стройная, прелестная, совсем недавно отреставрированная звонница,  красоты, словами не описуемой. Иечка насчитала девять разноразмерных колоколов, звон которых очень мечталось послушать. Наконец, насладившись, налюбовавшись красотой, простотой, пропорциональностью фасада, ступила Иечка в Успенский Собор. Зачаровал он её мгновенно своим  полумраком, непревзойдённым пятиярусным иконостасом, напоминающим убранство соборов Московского Кремля, своей молчаливой торжественностью и величием. «И что интересно,»-- подумала Ия, --«эти возвышенные слова и испытываемые  ощущения  меня не настораживают и не отталкивают, а наоборот, притягивают. Во всяком случае, не торопят с уходом.»
        Наконец, изюминка Собора  -- икона Тихвинской Божией Матери – великая путешественница,   совсем недавно, в 2004 году  воротившаяся из Чикаго в пенаты, которые ей пришлось покинуть в начале войны. За шестьдесят лет странствий (с 1944  по 2004 г.г.) она напутешествовалась  по всему свету, побывав и в Германии, и в Америке.
       Иечке повезло: во второй половине дня в соборе уже никого не было, и она постояла перед этим печально-трагическим ликом Богоматери, предчувствующей судьбу своего дитяти и  всего человечества. Проняло Иечку это лицо,  написанное по велению апостола Луки в восьмом веке, да так, что она впервые в жизни приобрела прекрасно выполненный список с иконы Богоматери: уж больно человечным было  лицо, искажённое ужасными страданиями!
       Огромная, но очень уютная, опрятная трапезная, где всё отчаянно вкусно – не оторваться! И ещё там потрясающие хлебы, которые посетители набирают впрок.
Гуляла по территории монастыря Иечка не спеша: это был как бы рекогносцировочный тур, ведь завтра в распоряжении ещё целый день.  С противоположного берега Ию манит притягательный двухэтажный особняк с прилегающим к нему парком, соседствующий с очаровательной церковью – музей Римского-Корсакова. Но это завтра.
       А сегодня  с дороги, истерши ножки до колен, топает Иечка домой. Оказавшись за  пределами монастыря, идя через тенистый парк, ухоженный, почти безлюдный,  Иечка слышит гулкий удар колокола, звук которого долго вибрирует в застывшем воздухе.  Затем следует ещё удар, ещё, и  наконец звон подхватывает дружный разноголосый колокольный хор соревнующихся между собой колоколов и колокольчиков. Иечка стоит, как вкопанная, на берегу пруда, глядит на звонницу и не может налюбоваться ни звучанием, ни творящимся зрелищем, ни бескрайней широтой  незатейливых и таких щемящих, переполняющих  радостью,  рождающих слезу, просторов великой Природы.
        Она взбирается   на крутой подъём, вдоль которого, как грибы, растут любимые деревянные дома (разной степени сохранности)  с резными наличниками и,  что особенно глянулось  Иечке, с разнообразными, чарующими крылечками  с четырьмя-пятью ступенями, а иногда и с лавочкой, сбоку от  входной двери. На двух домах  висят мемориальные доски  -- «XIX век». Ещё Ия отметила, что на таких домах  не позорная, вызывающая горький смех, глядя на состояние дома, табличка с надписью «Охраняется государством», а «Подлежит охране государством». Вот как! И при этом видно, что охраняется! Благонамерение и благодеяние! В одном флаконе…
       На главной площади, а она просторная, огромная  -- бывший Гостиный двор и изящно-архитектурное белоснежное здание Школы искусств, явно рубежа прошлого века.
       В уголке площади укрылся небольшой уютный антикварный бутик, где благожелательная молодая пара развлечёт и показом предметов,  и  разговором, и вкуснейшей чашечкой кофе любопытного посетителя. Иечка мгновенно почувствовала себя, как дома:  всё осмотрела и, хоть уже который раз зарекалась, всё же, увидев пару роскошных керамических серёжек, она, знамо дело, оттуда без них не ушла.   За два дня у Иечки даже успел образоваться  любимый столик в уголке у окошка, где, сидя на старинных креслах с чашечкой кофе на викторианском столике, в нежной прохладе раскалённого дня, она была счастлива – благодать!
       Маленький районный центр свято хранит исторические названия своих площадей, улиц, переулков: один из них, самый кривой закоулок  гордо назывался «Улица Диктатуры пролетариата». Остальные, помимо Диктатуры  и Советской, назывались, естественно, Социалистическая, Комсомольская, именами всех вождей мирового пролетариата:  вы можете безошибочно  продолжить этот список.
Случайным спасительным от жары открытием стала Новгородская улица, идущая, как  оказалось,  параллельно Советской, но улица душевная: красивые старинные и новые, то ли  обновлённые, дома, зелень деревьев, смыкающаяся над головой, прохлада, единичные машины, а людей – просто ни-ко-го! И эта дивная улица приводит тебя прямо к отелю – всё: сон, ночь.
       Завтрак – шведский стол: геркулесовая каша на молоке,  один пирожок и чашка кофе. Поход в утренней прохладе по тенистой улице, ведущей прямо к монастырю. Опять туда тянет, хочется  там  побыть, подышать, пораскинуть руки, обнимая всех и вся…
       Ия шла к монастырю через тенистый Захаровский парк, где тишина, прохлада, ухоженность, пруды с уточками, скамейки — благолепие!
На второй день, уже по-хозяйски обходила Иечка все полюбившиеся уголки монастыря. Заглянула в чайную, где взбодрилась чайком с облепихой и многими травами. Долго стояла перед собором, где у иконы уже было намного больше людей, чем накануне.
       Наконец, она  взглянула на часы: «Ой, почти четыре часа!» А в это время,  как ей говорили, есть экскурсия в доме Римского-Корсакова.  Бегом, бегом, через мост, направо, опять вдоль реки, любуясь по пути панорамой простирающегося вдоль реки монастыря.  Успела, экскурсия только начинается. Можно целый рассказ, думала потом Иечка, написать только об одной экскурсии. И это при том, что экспонатов в музее пока нет  -- только что закончился капитальный ремонт и реставрация здания – а чудо, сотворенное гидом,  позволило гостям увидеть всё семейство Римского-Корсакова,  вкусить атмосферу, царившую в доме, и выйти вместе с Николенькой на балкон, чтобы полюбоваться  ничуть не изменившимся ландшафтом с середины 19 века. Балкон был особенно им любим: стоя там, он видел, как в двух шагах от него проплывало до тридцати судов ежедневно. Сейчас даже представить трудно, что эта  утиная речушка была судоходной транспортной артерией. Тогда, наверное, и взыграла в нём душа мореплавателя, что не удивительно: в их роду несколько поколений морских офицеров, из них два контр-адмирала флота. Да и сам Николай Андреич --  блестящий морской офицер, не получивший специального музыкального образования, но ставший непревзойдённым русским оперным композитором-сказочником, к которому ревниво относился Пётр Ильич  Чайковский.
       Стоящий неподалёку совершенно разрушенный (пока не воссозданный) знаменитый женский монастырь, как ни странно, удручающего впечатления на Иечку не произвёл: территория опрятная, главный собор, хоть и полуразрушен, но действует. Одна насельница, совсем молодая девушка, сидя на крылечке, выполняла послушание, разрывая ткань на тонкие ленты одинаковой ширины.
       В завершение про мысль, неожиданно посетившую Иечку перед окончательным расставанием с Собором. Долгую сознательно-туристическую жизнь она обожала католические соборы, готические храмы с их стрельчатыми сводами, звучащим органом, прохладой, полумраком, таинственностью, резными  скамьями  с высокой спинкой, скульптурой, склепами  и многим другим.  А тут вдруг, стоя один на один с Успенским собором, Ия вдруг поняла, почему ноги не слушаются команды «На выход!».  Она подумала, что стоя перед  готическим храмом, она  такая крошечная песчинка, такой малюсенький сверчок, на который  надвигается громадина, грозя раздавить за неповиновение, непослушание или просто за твою мизерную ничтожность.
       А здесь Иечка стояла перед собором,  и ей было хо-ро-шо: она неожиданно  ощутила свою соразмерность, как  ни странно, между собой и  этим храмом: да, он велик, но он не уничтожает, он ничем не грозит, вы с ним одинаково дышите! Великая Благость – это  библейское ощущение чистоты вашего тела и помыслов, пространства вокруг вас. Именно это, не зная библейских строк, чувствовала Иечка. Оказывается,  она испытала блаженство, которое тогда нисходит на нас, когда  человек в  гармонии с Природой.  «К чему бы это откровение?», подумала Иечка.  Ей  совсем не хотелось думать о банальном бытии: да, она в него окунётся, но если станет тяжко, она позвонит в колокольчик  памяти, и та выплеснет пригоршню сладких воспоминаний, и Иечка улыбнётся и, глядишь, ещё что-нибудь напишет. Благостное…