Рыцарь 21 столетия Глава 16

Глава шестнадцатая

Всю жизнь Макс считал и видел много тому подтверждений, что отношения между мужчинами и женщинами — это, своего рода, игра "Кто кого?". Кто кого обхитрит, кто кого увлечёт, что почти то же самое, кто кого разденет (в прямом и переносном смысле). Но, гуляя с новыми знакомыми — Александрой и дядей Мишей (или Михаилом, как представился ему мужчина), — он вдруг понял, что не все играют в эти игры.
 Саша обладала даром легко преодолевать первую неловкость знакомства без всякой игры, — не прошло и нескольких часов, ему стало казаться, что они знакомы очень давно, — может быть, из-за того, что она не старалась особенно понравиться ему.  И это ему позволяло чувствовать себя с ней свободней, потому что никаких новых отношений он заводить не хотел. Да и познакомиться поближе с ней он решился только тогда, когда услышал про двоих детей.
На его взгляд, она была симпатичной, но не красавицей. Фигура её была вовсе неидеальной, напоминавшая по форме грушу, — худенькие плечи и полные бёдра, которые она прятала под длинной рубашкой. Она была образованной — в придачу к своему языку знала ещё два, — но в разговорах не умничала, не вставляла глубокомысленных афоризмов, как это любила делать Валери, и, главное, в ней абсолютно отсутствовало кокетство. То самое тонкое кокетство, которое было неотъемлемой частью отношений мужчин и женщин их круга во Франции. Женщина никогда не раскрывалась до конца, не говорила прямо о своих желаниях. И мужчина считался умным и приятным, если умел угадать её желания и исполнить. С Александрой всё было по-другому: проще и естественнее.
Они гуляли, узнавали вкусы друг друга и быстро перешли на "ты". Обоим нравился Набоков и Лесков. Спорили о Гумилёве и его теории пассионарности. Максу она казалась несерьёзной, а Саша утверждала, что только пассионарии могли победить в революции. Умные, благородные дворяне, к каковым принадлежали предки Максима, уже были неспособны удержать страну от распада.
— Ты считаешь, что это удача для России — появление большевиков?
— Нет. Слишком велики были жертвы, но история не знает сослагательного наклонения. Что было, то было. Я считаю, что Бог жестокой метлой собрал нас за железным занавесом. Тем и спаслись.
Они шли рядом, а Михаил чуть сзади и был погружён в свои мысли. Он, скорее, напоминал телохранителя, а не коллегу — оператора: ничем не примечательная внешность, безбородое немолодое лицо с короткой, по-военному, стрижкой. Самой яркой была белая рубашка, но, как заметил Макс, не дорогая, шёлковая, как у него, а обыкновенная — в глупую клеточку, какую он бы никогда не купил. Да и кепка с большим козырьком уже казалась выцветшей от солнца,  из-под которой глядели спокойные глаза, казалось, ничем вокруг не интересовавшиеся.
Лишь изредка он фотографировал по просьбе Саши открывающийся вид на Лавру, или старинное здание с лепниной, или просто цветок, пробивающийся сквозь трещину в асфальте.
— У дяди Миши что-то случилось? — тихо спросил Макс, когда они с Сашей отошли немного в сторону, — чего он такой задумчивый?
Она пожала плечами.
— Он часто такой. Я думаю, он беспокоится за сына.
— А кто у него сын?
— Военный.
— Разве сейчас идёт война? Чего о нём беспокоится?
— Война всё время где-нибудь идёт или надвигается, — вдруг хмуро ответила Саша.
И будто в подтверждение её слов мимо них прошла группа молодых людей, одетых как американцы — в защитную форму песочного цвета, — только на головах у них не было кепок. Они гордо вышагивали и словно красовались перед всем миром своими бритыми головами с выразительными чубами, свисающими на лоб, и многочисленными татуировками на руках, на шее и на груди. Выкрикивая лозунг: "Слава Украине!", они подозрительно оглядывали прохожих, словно выискивали врагов, несогласных с ними.
Саша как-то внутренне сжалась, а дядя Миша быстро подошёл поближе. Его взгляд стал жёстким и собранным, а руки крепко сжали сумку, будто оружие. Кто-то из молодчиков хотел остановиться явно с недобрыми намерениями, но, увидев, что их трое, передумал, и они прошли дальше.
— Ты поняла, о чём я тебя предупреждал? — серьёзно спросил Михаил, поворачиваясь к Саше.
— Но ничего же не случилось, чего нам бояться?
— Посмотрим...
Что-то тяжёлое повисло между ними. Макс не понимал их опасений и не видел причины для тревоги. Мало ли хулиганов ходит по улице!
— Ты испугалась этих парней? Не видела никогда компанию хулиганов?
Саша удивлённо посмотрела на него.
— Знаешь, я прожила в Петербурге всю жизнь, но ни разу за все годы не встретила ни одной подобной компании.
Настала очередь удивляться Максу.
— Ты хочешь сказать, у вас в городе нет преступности?
— Есть, конечно, но на улицах у нас можно гулять даже ночью.
— Ну, это ты, конечно, преувеличиваешь, — буркнул Михаил, — смотря по каким районам.
— Дядя Миша, недавно мы с мальчишками возвращались от друзей пешком. Время было... после одиннадцати точно. И ничего не случилось, хотя ты знаешь, что Купчино самый обыкновенный спальный район.
— Узнает отец, что ты ночью одна с детьми разгуливаешь, не поздоровится тебе, — проворчал он.
— Но ты же меня не выдашь, правда?
— А кем работает твой отец? — спросил Макс.
Саша ответила после небольшой паузы:
— Он читает лекции в академии.
— В какой? По какому предмету?
— Давай я тебе потом всё расскажу, ладно? А сейчас, мальчики, — внезапно скомандовала она, — мы все идём вон к тому киоску с мороженым. Вы стоите смирно, а я покупаю на свой вкус. Макс, ты пробовал украинское мороженое?
Он покачал головой, поражаясь перемене в её поведении — только что она была маленькой девочкой, как вдруг превратилась в мамашу.
— Тогда стойте здесь, в тенёчке.
Поедая вкуснейшее мороженое, они приблизились к Киево-Печёрской Лавре, в которой он мечтал побывать, но, к своему стыду, особенно ничего о ней не читал и не знал. Макс вдруг понял, что за свою жизнь ни разу не удосужился побывать в православном монастыре. Все его поездки происходили по Европе, а там с православными храмами напряжённо. И его религиозный опыт зиждился на посещении кладбищенских храмов в Париже. А вот такой... целый район, состоящий из церквей, больших и поменьше, он видел воочию в первый раз. 
— Хочешь пойти к мощам Ильи Муромца? — спросила Саша. Он повернулся и обалдел: она надела светлый платочек, завязав его концы впереди как маленькая девочка, и от этого помолодела лет на десять.
В нём боролись два чувства: первое — художника, стремящегося разглядеть девичье лицо с умными карими глазами, а второе — мужчины, которого тянет на сближение, но который не хочет увлекаться новой женщиной, чтобы сохранить свою независимость.
— Какого Ильи Муромца? — оторвался от любования ею Максим, — того самого, который был богатырём?
— Да, того самого. А ты разве не знал, что он здесь похоронен?
— А ты многих не знаешь, кто похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, — парировал он, заходя в Лавру и осеняя себя крестным знамением.
— Знаю — Нуриев, Зайцев, Бунин, Тарковский, — улыбнулась Саша.
— Ты была в Париже?
— Была один раз — в командировке, и мечтаю побывать ещё.
— Приезжай в гости, я тебя приглашаю, — вырвалось у него.
Саша покачала головой.
— Вряд ли муж меня отпустит, да и отец тоже, — вздохнула она.— Дядя Миша, а где билеты покупать?
— Я уже купил, пока вы болтали, — тот как фокусник достал бумажки.
— Спасибо, ты такой добрый, — Саша ласково погладила его по руке, а Максим почувствовал досаду, что не он купил билеты.
По Ближним пещерам их водил гид — пожилой монах добродушного вида. Обращался он в основном или к Михаилу, или к Максу, стараясь лишний раз не смотреть на хорошенькую Александру. Они подошли к мощам Ильи Муромца. В раке лежала деревянная, в полный рост, статуя старца.
— Это точно тот самый богатырь? — усомнился Максим. — Есть какие-нибудь доказательства?
Монах улыбнулся.
— Есть для материалистов, а есть для верующих.
— А зачем для верующих доказательства? — спросила Саша.
— Затем, чтобы не забывали обращаться к святым. Господь прославляет святых, чтобы напомнить людям о Своей любви к ним. Вот недавно одна женщина из России приезжала. Не помню уже, откуда она родом. Может, и украинка сама. Да это и неважно. Важно то, что она, оказывается, является дальним потомком Ильи Муромца, который перед вами сейчас лежит.
— Он же монах, — удивился Макс.
— Но он же не сразу монахом стал. О его жизни в Патерике Лавры ничего не написано, а это значит, что недолго он в монашеском сане прожил. До этого, как вы знаете, он был воином, а значит, мирским человеком.
— И что же случилось с этой женщиной? — нетерпеливо спросила Саша.
— Ноги у неё стали отниматься, боли в спине и ногах были жуткие. К врачам обращалась, да диагноз не могли поставить, а следовательно, и как лечить не знали. Ей становилось всё хуже и хуже. Но вот однажды ей во сне приснился высокий старик и говорит: "Почему ты не просишь у меня помощи? Я ведь твой предок." Она во сне и спросить успела: "А кто ты?" Старик ответил, что зовут его Илья, по прозвищу Муромец, и лежит он в Киево-Печёрской Лавре.
— И она приехала?
— Приехала с большим трудом. Я как раз и запомнил её, потому что сейчас редко можно встретить с такой верой молящихся у этой раки. Её принесли почти на руках родные. Долго она молилась и плакала...
— И что потом? Встала и пошла? — недоверчиво спросил Максим.
— Нет, не всё так быстро. Также на руках её вынесли и обратно. Было видно, что она ждала чуда, но его не случилось сразу. Чудо произошло позже. Это уж она сама рассказывала. Села с большим трудом в поезд и поехала грустная — то ли Бог её не услышал, то ли сон оказался ложным. Ночью спать легла, а наутро увидела, что на соседней полке ребёнок от толчка поезда на край скатился и чуть не упал. Она вскочила с места, подхватила его и держит. А когда опомнилась — и на ногах стоит, и боли никакой нет. Второй раз уж сюда своими ногами приезжала, на коленках стояла, благодарила Бога, да предка своего — преподобного Илью Муромца.
— А какие доказательства для материалистов, что это именно тот самый богатырь? — после недолгого осмысления рассказа спросил Макс.
— Ещё во времена Союза делали экспертизу мощей. Выяснилось, что это останки высокого для того времени мужчины — метр семьдесят семь ростом, с дефектом позвоночника, который свидетельствовал, что в юности этот человек не мог ходить, да и ещё рука и грудь его поранены. В конце XII века на Киево-Печёрский монастырь напали половцы. По легенде он закрыл рукой свою грудь, но копьё пронзило его насквозь. От этих ран он и погиб, — охотно пояснил монах.
Совсем по-другому Макс смотрел на мощи святого. Время будто исчезло. Этот человек, богатырь, жил почти тысячу лет назад, но о нём говорят и думают, как о живом. Он отошёл в сторону, чтобы не мешать другим прикладываться к мощам старца, и с удивлением увидел, что Михаил встал рядом с ракой и долго что-то шептал святому.
— Он за кого-то молится? — шёпотом спросил он Сашу.
— Мы все молимся за близких и за себя, — пожала она плечами.
— Как-то странно молиться богатырю. Он же убивал людей.
— Можно убивать, а можно защищать слабых. Ты же понимаешь разницу?
Макс понимал. Он сам любил писать рыцарские комиксы, в которых сильные благородные рыцари тоже всегда защищали слабых.
Они ещё походили по старинным храмам Лавры, а потом дядя Миша объявил, что возвращается в гостиницу.
— Мы ещё погуляем, ты не против, Максим? — с надеждой спросила Саша. — Жара чуть-чуть спала, можно хоть вздохнуть посвободнее.
— С удовольствием, — галантно ответил Макс.
— Тогда под твою ответственность, парень, — устало попрощался Михаил. Его лицо внезапно опало от усталости: седые пряди у висков подчеркнули глубокие морщины на лбу, глаза окружили синие тени. А когда Макс посмотрел уходящему Михаилу вслед, то обнаружил, что тот немного стал прихрамывать.
— У него нога больная? — спросил Макс у Саши.
— Да, колено пошаливает. Когда устанет, тогда хромать начинает... Пошли в кафе, а то я проголодалась. Мы с мальчишками на каждом углу зачем-нибудь заходим, они меня приучили кусовничать.
Максу было непривычно есть раньше семи вечера, но здесь, в путешествии, всё перемешалось. Он посмотрел на уставшую девушку.
— Ты, наверное, не привыкла к такой жаре.
— Это точно, — вяло ответила Саша, — у нас в Питере редко бывает жара. Представляешь, ждём, ждём тепла, а как только начинает припекать, я себя поймала, что сразу перехожу на теневую сторону улицы.
— Вот поэтому ты такая бледная, — засмеялся Макс, — лето не любишь.
— Зато ты на негра похож, ну или на индуса, — такой загорелый.
Максим дёрнулся на запрещённое слово, но понял, что Саша не хотела никого оскорбить этим названием. Да она уже и забыла. Взгляд её был устремлён куда-то вдаль.
— Смотри, там фонтан, подойдём?
В глубине небольшого, но ухоженного дворика, словно необычный цветок, серебрился маленький фонтанчик. Недалеко располагалась детская площадка, и дети в цветных панамочках бегали за водой с игрушечными ведёрками и выливали прохладную водичку в песочницу.
— Ой, как хорошо, — Саша подставила ладошки под живительные струи воды и умыла лицо, а потом внезапно брызнула в Макса. Тот оторопел от детской шалости и сначала даже не отреагировал, но когда она брызнула во второй раз, быстро набрал воды и ответил ей тем же. Так они дурачились ещё некоторое время, пока рубашки их не вымокли почти целиком. Сашины волосы тут же потеряли гладкость и превратились в мокрые кудри, а его борода стала жёсткой и колючей.
— Как мы теперь зайдём в кафе в таком виде?
— Да ладно, — беспечно махнула рукой Александра, — мы с моими сорванцами и не в таком виде заходили.
День клонился к вечеру, но было достаточно жарко, чтобы обсохнуть, пока они искали более-менее свободное кафе. Все открытые террасы были заняты, а внутри здания сидеть не хотелось. Наконец, недалеко от Певческого поля они нашли то, что хотели.
Улыбчивая девушка, в обязательной украинской вышиванке и с ободком на голове, принесла меню. Саша поморщилась: текст был только на украинском.
— А на русском у вас нет меню?
— Только на английском, — бесстрастно, спрятав дежурную улыбку, ответила официантка.
— Ладно, давайте на английском, — со вздохом попросила Саша.
— А я попробую разобраться на украинском, — подмигнул девушке Макс. Та покраснела и снова улыбнулась, покосившись на Сашу.
— Неужели ты не поймёшь меню на украинском? Зачем тебе английский? — обратился он к Александре.
— Может, и пойму, но английский я знаю хорошо, а украинский кажется похожим и лёгким, и из-за этой кажущейся лёгкости ковыряешься в переводе гораздо дольше.
Каждый взял по одному национальному блюду и кофе с мороженым.
Энтузиазм, с которым Саша начинала день, куда-то испарился. И сейчас она сидела задумчивая и чуть-чуть грустная. Макс не знал — спрашивать её о причине перемены настроения или нет. Валери бы отделалась общими фразами, а как отреагирует Саша — он не знал.
— Ты чего загрустила? — всё-таки решился он.
— Вспомнила детей. Я сначала радуюсь, когда приезжаю в командировку, а потом начинаю жутко скучать по ним. Они мои лучшие друзья — всегда поймут и даже пожалеют.
— Вот как? За что же тебя они жалеют?
Саша замялась.
— Впервые они меня пожалели, когда муж нашёл другую женщину. Кирилла я выгнала, а им пришлось объяснить, что папа теперь живёт с другой тётей. Они так и не поняли, почему он это сделал.
— Честно говоря, я тоже бы не понял, — растерялся Макс, — почему же вы не развелись? Или у вас тоже это не просто?
— У нас, может, и просто, а вот в моей семье всё не как у людей. Мой папа был категорически против развода, потому что Кирилл занимает хорошую должность в МИДе и если разведётся — его карьера полетит к чертям собачьим, — горько и злорадно добавила она.
— А причём тут твой отец? Ты мне, кстати, обещала рассказать про свою семью. Как отец влияет на твоё решение развестись?
— Понимаешь, — помешивая ложечкой мороженое, начала Саша, — мой отец... — она оглянулась, словно проверяя — не подслушивает ли кто их разговор, — генерал ФСБ. Он уже на пенсии, но имеет достаточно связей, чтобы перекрыть мне границу. Я подозреваю, что дядя Миша — его бывший сослуживец или что-то в этом роде, потому что с ним он меня охотнее отпускает, чем без него.
— Значит, ты всё время находишься под контролем спецслужб? — оторопел Макс.
— Что за глупости? Причём здесь спецслужбы? Мне же никто не указывает, что писать или какие темы нельзя затрагивать.
— Ты хочешь сказать, что у вас нет цензуры?
— Цензура есть: нельзя клеветать, нельзя писать непроверенную информацию и так далее, но редакция публикует самые различные мнения и никого не зарубает без причины. Не то, что в ваших газетах — пишут одно и то же, как под копирку.
— Я думаю, у нас свободы всё-таки побольше, — сухо ответил Макс. Ему не понравилось, что эта симпатичная девушка — дочь генерала ФСБ. В его памяти всплыли слова священника Михаила, который написал отцу, что почти весь род Елагиных замучен или расстрелян.
— Давай поспорим, что ты ошибаешься. Если только твой репортаж не понравится начальству, его не опубликуют.
— Не опубликует Бернард в своём журнале, возьмут с руками и ногами в другой.
— Никто не возьмёт, кроме, разве что RT, особенно если ты напишешь что-нибудь хорошее про Россию.
Максим не хотел спорить, у него испортилось настроение. За этот длинный день он успел всё-таки привязаться к Александре, и её признание, что она из семьи по сути враждебной их роду, вызвало у него отторжение.
— Ты расстроился из-за моих слов? Прости, я не хотела тебя обидеть, — она положила ему на руку свою ладонь и заглянула в глаза словно заботливая мамочка. Он отдёрнул руку.
— Я расстроился из-за твоего отца. Я ненавижу чекистов.
Она отшатнулась.
— Каких ещё чекистов? Что ты говоришь?
— Таких, которые расстреляли и замучили почти весь мой дворянский род Елагиных. Мой прадед еле успел уехать. А твой, наверное, как раз только в силу вошёл. Так? — зло спросил он.
Александра смотрела на него во все глаза, но не спешила отвечать. Наконец, она протянула:
— Так вот как ты думаешь о России? Ну что же, я не удивлюсь, если ты везде печатаешься. Ты такой же, как и все — зомбированный пропагандой. Я думала, раз ты русский, то ищешь хоть какую-то объективность, но я ошиблась.
— О какой объективности ты говоришь? Разве в России у власти не человек из ФСБ? Разве он не устроил тоталитарный режим, где душится любая свобода слова?
— Макс, подожди, кого у нас душат? Каждый идиот может высказать своё мнение. Нет никаких специальных инструкций — пиши что хочешь, говори что хочешь, только закон не нарушай.
— Не странно ли, что тебе —  такой "свободной" — "безусловно запрещено покидать здание тюрьмы", а иначе дирекция не отвечает за пропажу заключённого? — насмешливо, внутренне заводясь, процитировал Макс Набокова, не надеясь, что Саша поймёт.
 — Зато в вашей стране "петь, плясать и шутить дозволяется только по общему соглашению и в известные дни"... — заметила она с сарказмом. — Если бы не ФСБ, к твоему сведению, то и России бы уже не было из-за ваших грёбаных ценностей. Мне хотя бы есть, куда вернуться. А насчёт моих предков... не говори, если не знаешь, — жёстко добавила она.
Максим понял, что они сейчас поссорятся. Её глаза смотрели напряжённо из-под нахмуренных бровей, губы сжались, а тонкие ноздри чуть-чуть подрагивали от возмущения. Теперь она не казалась ему юной девушкой — нет, перед ним сидела взрослая, умная женщина со своими убеждениями, которых он не принимал и даже не хотел вникать.
— Мне кажется, мы не сможем пока понять друг друга. Может, оставим эту тему? — холодно спросил он. Вместо ответа Александра поднялась, достала кошелёк и молча бросила деньги на стол. Он успел заметить, что сумма была намного больше, чем требовалось даже за двоих.
— Ты решила меня унизить? — вскинул голову он.
— Генеральская дочка достаточно богатая, можешь не волноваться... Не вздумай меня провожать.
Не слушая возражений, она пружинистым шагом вышла из кафе. А Макс застыл на месте, не понимая, в чём он не прав...