Елена и ласточка

Циклопически обширный, напоминающий чашу стадиона, главный зал дворца был наполнен шумом, словно котёл варевом. Музыка мешалась с рёвом животных, возгласы выступающих тонули в гомоне знатной публики. Курился дым благовоний, но гораздо резче ощущались запахи вина, жареного мяса, специй, так же и навоза. Внутри овальной арены, отгороженной от пиршественных лож кованной решёткой, шарахались разъярённые, обезумевшие быки. Вокруг них азартно суетились, щеголяя ловкостью и бесстрашием, юные акробатки. Их смуглые, потные, блестящие маслом тела мелькали в воздухе, то и дело взлетая над тяжёлыми мохнатыми тушами. Каждый удачный пируэт сопровождался приветственным свистом, топотом ног, звоном металлической посуды. Непрестанно звучал хор, распевающий древние гимны (в которые мало кто вслушивался).

Краски одеяний, а так же драпировок, резали глаз пестротой. Им же вторил блеск украшений, казалось, покрывающих каждого с ног до головы. Несмотря на прожитые здесь годы, Елена так и не привыкла к этой ликующей несдержанности троянского двора. С большим трудом ей удалось отстоять собственный лаконичный стиль: строгие белые покровы (разумеется, из лучших тканей), простое плетение волос. И что же? Изрядная часть местных дам, подражая признанной красавице-иноземке, стала отдавать предпочтение тому же цвету, зато прихотливость покроя достигла абсурда!

Вдруг общий вскрик-вздох толпы заглушил прочие звуки, многие вскочили, стремясь рассмотреть получше — как одна из девочек-тавромах, чуть замешкавшись при исполнении прыжка, угодила прямо под рог удачливому быку, наконец-то настигшему вечно ускользавшую цель. В припадке ярости зверь швырнул несколько раз свою жертву по песчаному полу, затем поддел под рёбра и перебросил через ограду. Фигурка несчастной взметнулась, подобно тряпичной кукле, столь же бездыханная. Выбежали служители, две неравные группы. Те, которых было поменьше, унесли акробатку, другие, при помощи багров и верёвок с петлями, изгнали с арены быка.

Пятна крови засыпали песком, снова грянул хор, народ улёгся по местам — праздник продолжился. Сколько их было на памяти Елены, сотни? Странных, шумных, чуждых... В отличие от Спарты, здесь не разделяли симпосии на мужскую и женскую половины. Казалось бы, чем не воплощённая справедливость, живи и радуйся! Но откуда неистребимый осадок скуки в душе, накопившийся исподволь, и отравляющий теперь любое чувство?

Царевна (вновь и всё ещё царевна, на четвёртом-то десятке!) взглянула на тронное возвышение. Там, на особо пышных ложах, возлежали троянские царь и царица: Приам с Гекубой. Престарелый владыка находился в тесном окружении наложниц, рабов, личной охраны. Он меланхолично взирал на арену, неспешно обкусывая ягоды с виноградной кисти. Его супругу так же обступила свита придворных. Белила и уголь делали лицо Гекубы нелепо похожим на трагическую маску. Елена пожала плечами. Напрасные потуги свекрови выглядеть моложе своих лет! Впрочем, не смотря на стольких рождённых детей, царица неплохо сохранилась. Поговаривают, к тому же сохранила молодой аппетит к постельным забавам. Чего не скажешь о Приаме. Поэтому так гордо высится над ложем Гекубы статный воин-нубиец, чёрный и блестящий, как эбеновый божок. Поди, именно он владеет по ночам телом почтенной сластолюбивой дамы.

И тут же Елена поймала взгляд с противоположной стороны зала. Острый и яростный, как пущенный умелым воином дротик. Кассандра! И по соседству с ней Гелен. С первых дней пребывания Елены в Трое эти двое из младших детей Приама открыто ненавидели её, предрекая всем будущие беды. К счастью для Елены, этим пророчествам никто не верил (спасибо кузену Аполлону, которому юная Кассандра обещала отдаться, но не сдержала слово). Мало того, своими нападками они столь досадили Приму, что тот велел им держаться подальше от царского круга. Самое странное, что Елена не испытывала в ответ ни малейшей вражды, наоборот, искренне огорчалась невозможности поладить с этой красивой и, пожалуй, самой умной из обитательниц дворцового гинекея девочкой.

Что ж, насильно мил не будешь, будь даже дочерью Зевса! Елена отвернулась, словно ничего не заметила. Там, слева от царских лож, и пониже, дружеское собрание (или сборище, смотря как посмотреть) царевичей. Суровый, властный Гектор, наследник престола. Деифоб, знакомый Елене ещё с юношеских лет, и, похоже, вздыхающий по ней до сих пор. Так же примерно с десяток царских сыновей, рождённых Гекубой, и среди них Парис, возлюбленный супруг... Все увлечённо, даже запальчиво что-то обсуждают, мотают бородами, у кого есть, воздевают руки, словно собираясь сцепиться в драке. И вдруг все одновременно, как по команде, поворачиваются и смотрят на неё. В глазах разные оттенки укоризны, накрывающей с головой, подобно волне прибоя. Кажется, они ненавидят её, все! И даже Парис? Нет, в глазах мужа скорее страх, недоумение, но это пугает ещё больше. О чём, Аид, они там говорят? О ней? Отчего же тогда такая неприкрытая, не свойственная им раньше ярость?

Но так же разом все отвернулись. Елена, и так чувствующая себя на троянских празднествах неуютно, пришла к выводу, что засиделась. Покинуть зал в открытую, на глазах царской четы, было бы слишком вызывающе. Поэтому царевна решила сделать вид, что уходит ненадолго, по неотложной надобности. Она скользнула с ложа, чуть пригнувшись прошла между прочих гостей, миновала цепь охраны, и нырнула в неприметную дверцу, скрытую тяжёлым пологом. Оказавшись в сумрачном застенке, споро двинулась узкими коридорами, ведущими хоть и кружным путём, зато прямо в личные покои. Шум главного зала едва проникал сюда, отчего звук шагов разносился далеко вперёд. Почему-то опасаясь (засады или погони?), Елена скинула стучащие сандалии, взяла их в руки, дальше отправилась босиком. И не напрасно! Войдя, словно призрак, в святилище Гермеса, она застыла на месте, потому что расслышала неподалёку чей-то тихий разговор. Елена спряталась за колонну, гадая, как миновать незамеченной этот зал, и поневоле разобрала слова. Говорили двое. Чуть продвинувшись, она разглядела их, тот час узнав. Важные сановники из свиты Приама, занимающиеся внешними делами царства. Оба склонились над алтарём, сжигая жертвенные благовония, ведя при этом беседу.

Речь шла о донесении лазутчиков из Авлиды, что в тамошней гавани собрался огромный флот ахейцев, числом около тысячи двухсот кораблей, с войском почти в сто тысяч воинов. Они готовы отправиться на Трою, и лишь противодействие Артемиды мешает им выйти в море. Мол, богиня требует от главнокомандующего греков Агамемнона принести в жертву самое дорогое, что есть у него, но пока дело стопорится, надолго ли? В общем, судя по всему, война неизбежна... Если не будут выполнены два главных требования ахейских предводителей: возвращение Елены и сокровищ. На эту тему агенты троянцев провели тайные переговоры почти со всеми греческими военачальниками. Многие, на определённых условиях, склонны к компромиссу. Одни согласны ограничиться возвратом спартанской царицы, другие хотят вернуть богатства. Но загвоздка в том, что верхушка троянской власти, царь Приам с Гектором, не собираются уступать ни волоска Елены, ни драхмы её приданного. Что полностью совпадает с непреклонностью Агамемнона и Менелая. Как ни кинь, расклад один, стотысячная вражеская армия прибудет под стены Илиона! И всё ради прекрасных глаз спартанки и сумасбродства Париса!

Елена слушала не жива и не мертва. Значит, они всё-таки решились идти за ней! Тысяча кораблей, сто тысяч воинов! Полные мщения, пышущие отвагой... Боги, отец-Зевс, Афродита, что же делать? Разве этого она просила у олимпийцев, на что ей любая радость, полнота любви, если платить придётся такую цену? Уже сейчас на неё бросают косые взгляды, что будет потом, когда страшные лапы Ареса, подобные клещам, схватят людей за самое горло?

Она прижалась лбом к холодному камню. Ничего не видеть, не слышать, и особенно не думать! То, что скрыто от глаз, не существует, по крайней мере, пока. А там, что будет...

Елена и не заметила, как сановники ушли, очнулась в полной тишине. Пошатываясь, почти на ощупь добралась до своих комнат. Бросилась в разостланную широкую постель прямо в одежде. Складки покрывал ещё хранили отпечатки их с Парисом тел. Она зарылась лицом в гладкую ткань, вдыхая аромат сандала, смешанного с запахом ночной близости. Сладко закружилась голова, мысли утратили остроту, растеклись елеем в памяти. Понеслись картинки прошлого, самые приятные. Вот она, блистательная царица Спарты, выходит к троянскому посольству, во главе которого Парис, жданный-желанный избранник. Он преклоняет колено, и преподносит золотое яблоко, символ её первенства среди смертных, а заодно признание в любви. Она тронута до самого сердца, но не спешит выдавать своих чувств. В первый день они едва перекинулись парой фраз, лишь иногда встречаясь взглядами и густо краснея. На второй день под вечер им удалось совершить прогулку в саду, зато наедине, и он коснулся её волос своей рукой. Так было и на третий день. Зато в четвёртый раз он бросился к её ногам, обхватил их, и признался в пожирающем чувстве! Как было сладко слушать его, сгорая в томительном огне... И в тот же вечер они решились бежать, быть вместе, навсегда, чего бы это ни стоило! Как будто можно было представить цену! Следующим утром Парис собрал свою команду, отдал приказ на срочные сборы. По настоянию Елены, были захвачены сундуки с её приданным (она надеялась втайне, что впоследствие сможет откупиться от Менелая, отдав эти богатства). Уже через день быстроходный троянский корабль нёс их по волнам Эгейского моря, навстречу счастью! Которое, собственно, и случилось на острове Кранае. Парис оказался хорош в любви. Смел, находчив, великодушен... Все те черты, которые стремительно испарялись, стоило ему сойти с ложа. Но пусть за стенами спальни его судят другие. Здесь он — её кумир, властитель над телом! Елена блаженно улыбнулась, совершенно забыв гнетущие всего минуту назад мысли. Скоро закончится это безумное представление, народ разойдётся, и муж вернётся к ней, и всё будет как прежде, чудесно-восхитительно!

Она провела так несколько минут, разморенная мечтой, почти уснув, но встрепенулась. Дневной сон, эта местная привычка, была ей ненавистна! Ни один спартанец никогда в жизни не позволит себе подобную слабость! Елена вскочила, сбросила пышное праздничное одеяние, накинула лёгкую тунику. Придёт ли Парис, неизвестно. Она вспомнила напряжённые фигуры совещающихся братьев, нахмурилась, но не стала размышлять о том дальше. Решила прогуляться по галерее, открытой в сторону моря. Там ощущался лёгкий ветерок, приятно освежающий кожу. Небо сияло чистейшей лазурью. Лишь вдалеке, у самой линии горизонта, в морской глади отражалось тонкое ожерелье жемчужных облаков. В вышине стремительно носились целые стаи ласточек. Всё дышало негой, умиротворением... Елена шла неспешно, ступая босыми ногами на гладком мраморе, ощущая по плечам шевеление золотых своих волос.

Вдруг внимание её привлекла ласточка, прямо с лёту усевшаяся на перилах проёма, примерно в десяти шагах впереди. Что-то было в ней, отчего у Елены вздрогнуло сердце, а взор помутился, словно от застилающих слёз. Она спешно проморгалась, и обомлела. Там, где была птица, сидела девушка. Стройная, светловолосая, в белоснежном хитоне, с наброшенной сверху чёрной накидкой. Она как-будто с любопытством оглядывала галерею; лёгкая, но какая-то грустная улыбка играла на её губах, то же самое отражалось в глазах. Елена, не смея ни о чём подумать, делала шаг за шагом, приближаясь к явленному преображению. Наконец, девушка повернула голову в её сторону. Выражение красивого, отчего-то знакомого лица не изменилось, лишь губы чуть дрогнули. Подчиняясь властному порыву, Елена протянула к ней руку. Тогда девушка произнесла тихо, но таким сокровенным голосом:

— Здравствуй, мама!

Елена застыла, будто под взглядом Медузы-Горгоны. Кроме сердца, огромного, бьющего сильно и больно, всё в ней обратилось в камень. Ифигения, милая дочь, неужели ты здесь! Но как, что, ничего не понять, хаос в голове...

Казалось, из глаз Ифигении лился поток искристой, понимающей радости. Ни жестом, ни вздохом не выдала она своих чувств. Словно живое изваяние, устроилась на деревянной балке, чуть покачивая ногой. Лишь смотрит, смотрит прямо в душу... Елена о многом хочет спросить её, но всё уже поняла. В глубине себя знает ответ, но медлит признаться. Всплыли, словно произнесённые здесь и снова, слова о принесении в жертву самого дорогого, чтобы умилостивить Артемиду... Нет, это совершенно о другом, посторонние мысли!

Елена сглотнула внезапный комок в горле, чуть охрипшим голосом прошептала:

— Здравствуй, дочка... — и после недолгой паузы продолжила. — Как ты?

Улыбки на губах Ифигении стало больше, но грусть не исчезла.

— Я — хорошо. Можно сказать, замечательно! Никогда не думала, что летать так здорово, особенно по вечерам, когда не столь жарко. Вот, направляюсь в Тавриду, решила заглянуть, повидаться с тобой...

— В Тавриду, но зачем? И вообще, отчего такая... метаморфоза?

— Так рассудили боги. В Тавриде буду обитать, поджидая Ахилла, которого мне судили в женихи. А потом мы с ним отправимся на Острова Блаженных...

— И всё же, почему Агамемнон выбрал именно тебя? Ведь Артемида требовала отдать самое дорогое, разве не дороже для него родная дочь, Электра?

Ифигения едва заметно пожала плечами, отвернулась, глядя с улыбкой куда-то далеко.

— Я не в обиде на него. Всё к лучшему. Зато теперь я вольна, как птица, ведь я птица и есть! Лечу, купаюсь в воздухе, на зависть привязанным к земле людям!

Но Елена продолжала думать всё ту же мысль, отчего уродливые морщины прорезали её красивый лоб:

— Постой, значит, самое дорогое в жертву означало не то же самое для Агамемнона, а для Артемиды, поэтому ты, моя дочь, внучка Зевса, стоила гораздо больше, чем обычная смертная, хоть и царевна! Ифигения... с тобой моё сердце!

Она не смогла сдержать порыв, и приблизилась вплотную к дочери, едва не дотронувшись до неё рукой. Девушка резко выпрямилась, отпрянула.

— Нет, мама! Мы не можем соприкасаться, пока ты здесь, а я уже там, с умершими. Прощай, я улетаю!

В тот же миг Ифигения исчезла, снова став ласточкой. Птица спорхнула с перил, пронеслась пару раз над галереей, и растворилась в голубой бездне.

Елена тяжело опёрлась на балку в том месте, где только что была её дочь, веря и не веря себе. Вдруг это было видение, плод временного помешательства? Но спокойный, твёрдый внутренний голос сказал ей, что всё так и было, Ифигения принесена в жертву, и, значит, тысячный ахейский флот вышел в море и движется к Трое. Она попыталась вглядеться в синеватую даль, словно надеялась различить там остроносые корабли, белые паруса, блестящих доспехами воинов. Пока ещё нет, конечно. Однако через неделю, максимум через две, они появятся, и тогда прежней жизни конец. И что нас ждёт?

Бывшая царица Спарты, троянская царевна, прекраснейшая из женщин уселась на перила, прислонясь спиной к колонне, скрестила руки на груди. О боги, боги, как дорого обходятся ваши щедрые дары!