Р. К. Нарайан. Бог и сапожник

(Разипурам Кришнасвами Нарайан - один  из крупнейших индийских англоязычных писателей XX века. Рассказ взят из книги «Дни Мальгуди», 1982г.)


   Казалось, ничего своего у него здесь не было. Он сидел на полоске ничейной земли между наружной стеной храма и улицей. Ветка нима(1), выглядывая из-за стены, дарила ему тень и роняла на голову крошечные беловато-желтые цветки.

   «Только богам на небесах дано наслаждаться благодатью цветочного дождя», – подумал хиппи, наблюдая за ним со ступеней храма, где обосновался со вчерашнего вечера. Нет нужды объяснять, кем был этот хиппи, ведь главная черта всех людей такого сорта –  потеря  идентичности и какой-либо связи с географией. Он мог прибыть из Беркли или из Внешней Монголии – да откуда угодно. Если вы позволяете волосам расти, как им предназначено природой, считайте, что ваше лицо скрывается под маской; если живете на улице под палящим солнцем, ваша кожа приобретает тот универсальный цвет, который не подпадает ни под какую классификацию или расовые стандарты и позволяет вам свободно проходить через все границы. Если же вы, вдобавок, облачились в хлопковое дхоти(2) до колен и безрукавку и в любом месте привычно садитесь прямо в пыль, на вашей одежде естественным путем  появляется  охряный оттенок, достойный санньясина(3). И когда вы достигли такой степени универсальности, вопрос о том, кто вы, больше не имеет значения. Вас должны принимать таким, какой вы есть – дышащей сущностью, вот и все. Таким и увидел хиппи уличный сапожник, когда тот подошел к нему, чтобы починить ремешки сандалий.

   Сапожник на миг поднял глаза и подумал: «С этими космами до плеч он ни дать ни взять Бог Шива(4), только кобры на шее не хватает». Чтобы не навлечь на себя немилость того, кто так похож на святого, он низко поклонился. И про себя отметил: «Видно, этот человек идет от самых Гималаев, из обители Шивы: вон сандалии у него какие – из грубой кожи, латаные-перелатаные». Сапожник снял их с ног клиента и внимательно осмотрел. Он расстелил лист бумаги – кусок плаката, который сорвал со стены позади себя – и сказал:

   – Прошу вас, перейдите сюда, на земле очень грязно.

   Плакаты у него не переводились. Стена, возле которой он расположился, стояла на видном месте – это был  перекресток двух улиц, одна из которых вела к восточной  магистрали. Поток транспорта на этом углу не иссякал, и расклейщики афиш спешили покрыть стену своими объявлениями. Они приходили поздно вечером,  обмазывали стену толстым слоем клея и лепили на нее то рекламу нового фильма или выступления в парке, то предвыборные плакаты с портретами кандидатов. Позже, совсем уже ночью, появлялись их конкуренты и наклеивали свои объявления поверх предыдущих. Но, независимо от содержания, участь всех посланий была одинакова –  их без разбора уничтожал стоявший неподалеку осел, который время от времени подходил к стене, сдирал объявление и  жевал его, по-видимому, наслаждаясь запахом клея. Когда утром сапожник приходил на работу, то, прежде чем сесть на свое место, он тоже срывал несколько листов и находил им самые разные применения: заворачивал в них еду, когда покупал что-нибудь в угловой лавке под тростниковой крышей, расстилал, как ковровую дорожку, для клиентов, ожидавших, пока он починит обувь, и даже спал на них, когда солнце слишком припекало. Хиппи, наблюдая за сапожником, пришел в восхищение. «Он ничего не просит, но все, что нужно, у него есть». Хотелось бы и ему обрести такую  независимость и душевный покой.

   Накануне хиппи сидел на ступенях храма вместе с нищими, просившими милостыню. Среди них были такие же здоровые, как он, были и калеки, слепые или полоумные, но все они казались на зависть беззаботными, хотя явно были голодны. Вечером молящиеся, проходя через ворота храма, бросали мелочь в чаши для подаяния, и только случай решал, в чью чашу упадет монета. У нищих было заведено, что каждый полагается на свою удачу, но если монета падала мимо чаши слепого, ее поднимали и клали на место. Хиппи, в совершенстве овладевший искусством сливаться с окружением, оставался среди них незамеченным. Священник, который тем вечером был в хорошем настроении, раздал нищим рис, подслащенный пальмовым сахаром, – остатки от подношений богам. Еда оказалась довольно сытной, и хиппи, напившись воды из уличного крана, лег спать у входа в храм.

   На рассвете он увидел, как сапожник с холщовым мешком на плече подошел к своему месту и уселся под веткой нима; хиппи восхитило сочетание зелени нима, залитой солнцем, и серой стены храма. Он наслаждался спокойствием, которое здесь царило. Казалось, никто не замечал ничего вокруг – ни пыли, ни шума, ни опасного, беспорядочного движения транспорта, когда велосипедистам и пешеходам приходилось с трудом прокладывать путь среди грузовиков, авторикш и скутеров, которые мчались, как безумные, вздымая пыль и скрипя колесами, сигналя и крича, словно это гнались друг за другом какие-то допотопные чудовища. Время от времени прохожий издавал булькающий звук и сплевывал прямо на дорогу или мочился на стену, но и на это никто не обращал внимания. Хиппи поражало, что жизнь здесь принимали полностью – такой, какая она есть.

   Сапожник, склонив голову, слой за слоем протыкал кожу шилом или прокалывал насквозь сапожной иглой и протягивал вощеную дратву. При этом на стыках чудесным образом появлялись стежки, а тусклые нити вспыхивали, как маленькие молнии. У сапожника была жестянка с водой, в которой он размачивал какой-нибудь непокорный кусок кожи, чтобы сделать его податливее, а потом нещадно колотил по нему чугунным пестиком до тех пор, пока он окончательно не размякнет. Отдыхая, он откидывался назад и наблюдал за проходившими мимо ногами, с одного взгляда определяя состояние каждого ремешка, тесемки и застежки на обуви, которая перед ним шествовала. Казалось, руки его чесались, если не сжимали инструментов, и он постоянно что-нибудь точил на бордюрном камне. Наблюдая, как он погружается в себя, пока руки делают свое дело, хиппи пришел к заключению, что, кроме дохода, этому  человеку доставляет мистическую радость сам процесс  обработки кожи и пробивания в ней отверстий. Казалось, даже еда была для него делом второстепенным. Он никогда не беспокоился о еде, разве что подзывал мальчишку из угловой лавки, чтобы тот принес ему чай или булочку. Временами, когда долго не было никаких дел, сапожник откидывался назад и замирал, отрешенно глядя на верхушку дерева, стоявшего напротив. Он и таким положением дел был вполне доволен – на его лице не отражалось ни желаний, ни сожалений. Он редко кричал, зазывая клиентов, или отказывался от работы, когда она появлялась. Никогда не торговался, если перед ним ставили обувь, а сначала внимательно ее осматривал, потом стелил под ноги клиенту плакат, приводил в порядок порванный ремешок или изношенный каблук и ждал оплаты. Тут приходилось проявить терпение: всегда требовалось время, чтобы открыть кошелек и поискать монету. Если клиент был слишком скуп, сапожник просто поднимал глаза, держа монету на ладони, что иногда побуждало того немного добавить или заставляло повернуться и молча уйти.

   Ожидая, пока сапожник зашьет сандалии, хиппи сел на предложенный ему лист бумаги. Он заметил, что уселся прямо на голову колоритной кинозвезды, и это его позабавило. Вообще-то он мог бы обойтись и без бумаги, но счел это неуместным – сапожник мог обидеться. Сидеть на голой земле было для хиппи делом привычным; возможно, со временем он даже научится сидеть с блаженным выражением лица на доске, утыканной гвоздями. Очень может быть, что его поиски гуру закончатся именно этим и ничем больше. Странствуя, он встречал в Варанаси йогов, которые сидели на гвоздях в состоянии глубокой медитации. В Гае видел кающегося грешника, сквозь щеки которого была продета длинная спица; она, конечно, мешала ворочать языком, но он не возражал, поскольку хранил обет молчания. В Аллахабаде хиппи наблюдал, как во время праздника Кумбха-Мела миллионы людей молились и совершали омовение в месте слияния Ямуны и Ганга. Среди них был садху(5) со взрослым тигром  – он утверждал, что это его давно умерший брат в новом воплощении. Там можно было увидеть людей, которые пожирали огонь, глотали шпаги, жевали стекло и кактусы, обращались со смертоносными кобрами, как с веревками. Или йогов в состоянии каталепсии, которые сутками без еды и питья неподвижно сидели в местах кремации, не обращая  никакого внимания на трупы, горевшие вокруг них на погребальных кострах. В Непале один человек взмахом руки извлек из ниоткуда серебряную фигурку и отдал ее хиппи; это сокровище – маленькое изображение четырехрукой богини – он бережно хранил в своей дорожной сумке. Каждый раз поначалу его переполняло любопытство, он стремился овладеть очередным секретом, находил чудотворцев, готовых поделиться знаниями за какой-нибудь катышек опиума, но, в конце концов, начинал спрашивать себя: «Ну, и что мне это даст? Все равно, что по Луне прогуляться. Только дешевле». Он не находил ответа на вопросы, которые его тревожили. На дорогах, в деревнях и на рисовых полях он видел мужчин и женщин, поглощенных своим делом  – лица их были напряжены и серьезны, но на них никогда не было заметно волнения. Хиппи чувствовал, что у них, наверно, есть какой-то свой подход к жизни, о котором стоит узнать. Он путешествовал на поезде, пешком, автостопом на грузовиках и повозках, запряженных волами. Зачем? Он и сам точно не мог сказать.

   Ему хотелось поговорить с сапожником. Он достал биди – табак, завернутый в лист дерева – любимое народное курево. (Сигарета казалась слишком изысканной и создавала дистанцию, а биди по четыре штуки за пайсу позволяла с любым установить контакт). Сапожник заколебался, но хиппи сказал:

   – Бери, отец, тебе понравится, это хорошая марка – «Пэррот»…

   Хиппи выудил из сумки спички. Какое-то время они молча курили, в воздухе клубился дымок с запахом листьев. Из-за угла выворачивали авторикши и велосипеды. Толкал свою тележку продавец мороженого, и резиновый рожок крякал, зазывая покупателей – детей, которые вот-вот должны были выскочить из школьных ворот. Чтобы как-то начать разговор, хиппи заметил:

   – Цветы льются на тебя дождем, – и указал на мелкие беловато-желтые цветки, которые, кружась, слетали с дерева. Сапожник оглядел себя и стряхнул их с одежды, а потом смахнул с тюрбана, который, хоть и выцвел, все же защищал его от солнца и дождя и даже придавал некоторую величавость его персоне. Хиппи повторил:

   – Должно быть, ты благословен, что весь день сидишь под цветочным дождем.
 
   Сапожник поднял голову и возразил:

   – Разве могу я есть эти цветы? Могу отнести домой и отдать женщине, чтобы она положила их в кастрюлю? Если цветы падают на сытый желудок, тогда совсем другое дело…  Это боги на небесах могут наслаждаться цветами, а не такие, как я.

   – А ты в Бога веришь? – спросил хиппи, и его вопрос озадачил сапожника. Как можно сомневаться? Видно, загадочный клиент его проверяет. Надо быть с ним осторожнее. Сапожник указал на храм перед собой и в замешательстве взмахнул рукой.
 
   – Просто иногда Он нас не замечает. Да и как иначе-то? Ведь у Него полно забот. – Несколько минут он пытался представить себе Бога, внимание которого старались привлечь тысячи шумных просителей, взывающих к нему со всех сторон. Потом продолжил:

   – Взять, к примеру, нашего большого начальника – коллектора. Разве может он всех принять, выслушать и разобрать каждое дело? Но если так трудно добраться до земного правителя, что уж говорить о Боге! Ему ведь обо всем на свете приходится думать… –  он поднял руки и провел ими по небесному куполу от горизонта до горизонта. Это наполнило хиппи ощущением грандиозности Божьих дел и замыслов, а сапожник добавил:

   – Ему даже спать нельзя. Пандит(6) в нашем храме рассказывал, что боги не моргают и не спят. А как иначе? В один миг может случиться так много плохого! Планеты сойдут с орбит и столкнутся друг с другом, с неба низвергнется огонь и сера или все демоны вырвутся на свободу и пожрут людей. О-о, это катаклизм!

   Хиппи содрогнулся, представив бедствие, которое могло бы обрушиться на нас в одно мгновение Божьего ока. А сапожник продолжал:

   – Я молю Бога каждый день и не устаю молить Его каждый час. Он услышит меня, вот только немного освободится; а до тех пор я должен терпеть.

   – Что, что терпеть? – хиппи не мог сдержать любопытства.

   – Эту жизнь. Я умоляю Его забрать меня отсюда. Но для этого должно придти время. И оно придет.

   – Как, ты не рад, что живешь на свете? – удивился хиппи.

   – Не пойму я вас, – сказал сапожник и в тот же миг, заметив проходящую мимо ногу, крикнул парнишке-школьнику:

   – Эй, у тебя пряжка оторвалась! Давай, давай, остановись. – Ноги замешкались на секунду и двинулись дальше. Сапожник презрительно махнул рукой.

   – Только посмотрите, что творится с этой молодежью! Им на все наплевать. Привыкли к  расточительству, скажу я вам. Ведь не успеет он до дому дойти, как потеряет эту пряжку. И просто выбросит сандалии и купит новые. – Вздохнув, он добавил:

   – Странные они какие-то стали. За пять пайс он мог бы носить их еще целый год.

   Он указал на несколько пар сандалий, стоящих в ряд на холщовом мешке, и сказал:

   – Все это я подобрал – их выбросили такие же пацаны. Бывают дни, когда обочина возле школы ими просто усеяна; у детей терпения нет донести их до дома, а может, они думают, что стыдно нести сандалию в руке! Не все обувки тут парные или одного цвета, но я разрезаю их, перекраиваю и крашу так, чтобы получились пары. – Казалось, он очень гордился тем, что мог создавать пары из одиноких сандалий. – Если набраться терпения, Бог всегда пошлет клиента, который понимает выгоду от такой покупки. Сколько он ни даст, я всем доволен.

   – А кто их покупает?

   – Да много кто, особенно, если рядом какая-нибудь стройка идет; тем, кому приходится весь день стоять на цементе, нужно защищать ноги. А мне, как ни крути, нужно каждый день зарабатывать хоть пять рупий, чтобы принести домой кукурузы или риса. Дома два рта ждут, когда их накормят. Что за времена настали! Не поесть два раза в день. Даже листья бетеля стоят пайса за пару; бывало, за пайсу продавали двадцать штук, а мою жену хоть не корми, а дай их пожевать. Бог наказывает нас в этой жизни. Должно быть, в прошлом рождении я был ростовщиком, который выжимал соки из бедняков, или лавочником, который скупал  весь рис ради прибыли…  Пока за все не расплачусь, Бог не отпустит меня отсюда. Нужно просто набраться терпения.

   – А кем ты хочешь быть в следующем рождении?

   Сапожнику вдруг снова показалось, что он разговаривает с Богом или Божьим посланником. Он помедлил, обдумывая ответ.
 
   – Я больше не хочу рождаться в этом мире. Кто знает, может, меня решат отправить в ад, а в ад я не хочу. – Он объяснил, как представляет себе тот свет, где восседает могущественный бухгалтер, который изучает все дебеты и кредиты и на огромном листе бумаги составляет баланс для каждого человека.

   – Что же ты такого сделал? – спросил хиппи.

   И опять у сапожника возникло подозрение, что он беседует с Богом.

   – Кто пьет, иногда и не помнит, что творит, – сказал он. – Теперь-то я слаб, но по молодости могло статься, что подпалил хижину своего врага – ночью, когда там дети спали. Вот до чего раздоры доводят. Этот человек отобрал у меня деньги, грозил  опозорить жену; я побил ее из ревности, и она осталась без глаза. Денежки-то у нас тогда все же водились, а на рупию в те дни можно было купить три бутылки пальмового вина. И сын у меня был. После его смерти я переменился. Теперь с нами живет его ребенок.

   – Я не хочу задавать вопросы, – сказал хиппи. – Я тоже  поджигал деревни и, пролетая над ними, взрывал людей, которых даже не знал и не видел.

   Сапожник в изумлении вскинул глаза.

   – Когда? Где это? Где?

   – В другом воплощении, в другом рождении, – уклончиво ответил хиппи. – Как ты считаешь, что может ждать меня в будущем?

   Сапожник задумался:

   – Вот если б вы подождали, пока придет храмовый священник… Мудрый человек, он все нам разъяснит.

   Хиппи продолжал:

   – Ты, по крайней мере, был зол на того человека, чью хижину спалил. А я даже не знаю, кого лишал крова. Я их никогда не видел.

   – Зачем же тогда? Зачем? – Видя, что тот не желает отвечать, сапожник сказал:

   – Повстречайся мы в былые времена, могли бы вместе  выпить и закусить.

   – В другой раз, – прервал разговор хиппи и встал. Он сунул ноги в сандалии. – Я еще приду, – добавил он, хотя не знал толком, куда теперь пойдет и где остановится в следующий раз. Он заплатил за починку двадцать пять пайс, как было условлено. Потом достал из сумки серебряную фигурку и протянул сапожнику:

   – Вот, возьми, это тебе…

   Сапожник внимательно рассмотрел ее и воскликнул:

   – Да это же богиня Дурга(7)! Она будет оберегать вас. Вы ее украли?

   Этот вопрос ясно дал понять хиппи, насколько его вид далек от пристойного. Он ответил:

   – Может, украл тот, кто мне ее подарил.

   – Берегите ее, она будет вас защищать, – повторил сапожник, возвращая серебряную фигурку. Хиппи ушел, и, глядя ему вслед, сапожник подумал: «Видать, даже боги крадут, если случай подвернется».

–––––––––––––––––––––––––––––––––
1 – Ним считается священным деревом. Гирлянды из листьев нима преподносят богине Дурге (см.7)
2 – Дхоти – мужская одежда. Делается из куска ткани, который обертывают вокруг бедер и ног.
3 – Санньясины – монахи-отшельники. Их одежда обычно имеет оттенки красного или желтого. 
4 – Бог Шива – одно из верховных божеств, олицетворяющее разрушительное начало.
5 – Садху – аскет, стремящийся к познанию Бога и освобождению от земной жизни.
6 – Пандит – ученый-богослов.
7 – Богиня Дурга – воинственная ипостась жены Шивы, Парвати. Она дает защиту, разрушает все злое, даруя новое, положительное.