Инженер человеческих душ

Инженер человеческих душ (рассказ)


— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой мой Николай Львович, — Редактор расплылся в фирменной голливудской, тридцатидвухзубой улыбке, всем своим видом показывая, как он рад лицезреть Автора, мотыльком залетевшего на свет огня его редакционного кабинета, — проходите, располагайтесь, прошу Вас!

Автор, однако, был уже далеко не молод и убелен заслуженными сединами, поэтому наигранно добродушный вид Редактора не произвел на него ни малейшего впечатления. Но, прекрасно понимая, что творческая судьба его новой книги напрямую зависит от профессионального мнения собеседника, Николай Львович тоже изобразил на широком одутловатом лице приличествующую случаю улыбку, и осторожно присел на табуретку, напротив лыбящегося оппонента.

— Прочитал Ваше последнее произведение, — восхищенно сказал Редактор, — Вы не поверите, но такого искреннего удовольствия я не испытывал уже много лет! Ваш роман — это подлинный бриллиант в навозной куче современной прозы. Я так рад, что мне посчастливилось иметь дело с живым классиком. Вы даже не представляете себе, Николай Львович, насколько я рад!

Николай Львович Толстый был весьма известным и, в то же время, прекрасно искушенным в подковерных издательских интригах автором. Поэтому он отлично понимал, что сейчас, после пышных дифирамбов, последует жестокая выволочка. И не ошибся.

— Но, если позволите, — нерешительно сказал хлыщ, — я все же сделаю пару мелких замечаний в части Вашего замечательного произведения.

Николай Львович нутром почуял, что его ждет, и обреченно кивнул.

— Вот Вы, например, пишете «Положение это продолжалось уже третий день и мучительно чувствовалось и самими супругами, и всеми членами семьи, и домочадцами. Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских.», — Редактор нахмурился… — а кроме слов «члены семьи и домочадцы», Вы никаких других синонимов больше придумать не смогли?

Николай Львович что-то нечленораздельно промычал.

— Русский язык довольно-таки богат на синонимы, — безжалостно заметил хлыщ, — можно, например, было сказать «родные», «близкие», или на худой конец «жильцы дома Облонских»? Но нет! Вы три раза в четырех строках пишите одну и ту же фразу. Ваше право, конечно, — Редактор развел руками, — но как-то не комильфо.

Николай Львович Толстый поник головой. Он прекрасно понимал, что это только начало. И не ошибся.

— «Он весело скинул ноги с дивана», — выпалил радостно хлыщ. — Николай Львович, покажите пожалуйста мне дураку, как это? Весело скинуть ноги с дивана! А как это сделать грустно? Просветите меня, имейте милость!

Толстый с ненавистью сопел, но терпеливо молчал.

— А вот еще один шедевр, — безжалостно отрезал Редактор и продекламировал: «Там видно будет», сказал себе Степан Аркадьич и, встав, надел серый халат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну, поднял стору и громко позвонил».

— Грудной ящик, — восхитился хлыщ, — а почему, например, не грудная тумбочка, или грудной шкаф? Грудной шифоньер тоже ничего!

Толстый молчал.

— С Вашего позволения, я продолжу, — сказал Редактор, — «Матвей положил руки в карманы своей жакетки, отставил ногу и молча, добродушно, чуть-чуть улыбаясь, посмотрел на своего барина».

Хлыщ соскочил со стула и в экстазе забегал по комнате.

— Николай Львович, — застонал он, — а Вы никогда не пробовали засунуть руки в карманы чужой жакетки?

— Не пробовал, — с ненавистью ответил Толстый.

— Я тоже! — радостно вскрикнул Редактор, — так может быть слово «своей» здесь лишнее?

— Может быть, — прохрипел Толстый.

— А потом Ваш Матвей смотрит на своего барина, — безжалостно сказал хлыщ, — я так понимаю, перед ним в комнате сейчас сидят еще штук двадцать чужих бар. Или нет?

— Нет, — ответил Николай Львович, — барин там был один.

— Совсем один? — изумился Редактор, — тогда, наверное, слово «своего» здесь тоже лишнее?

— Наверное, — проскрипел Толстый сквозь зубы.

— Как я рад, что мы с Вами одинаково смотрим на мир, — восхищенно сказал хлыщ и уселся наконец обратно на свой стул.

— «Девочка, любимица отца, вбежала смело, обняла его и смеясь повисла у него на шее, как всегда, радуясь на знакомый запах духов, распространявшийся от его бакенбард», — продекламировал Редактор, — боже! Какой высокий слог! Но позвольте заметить, не правильнее ли написать «радуясь знакомому запаху духов»?

— Правильнее, — сказал Толстый, отчетливо понимая, что, если бы в его кармане оказался сейчас пистолет, то жизнь молодого хлыща уже бы закончилась.

А Редактор, совершенно не понимая тайных замыслов своего оппонента, безмятежно продолжал:

— «Долли! — сказал он тихим, робким голосом. Он втянул голову в плечи и хотел иметь жалкий и покорный вид, но он всё-таки сиял свежестью и здоровьем. Она быстрым взглядом оглядела с головы до ног его сияющую свежестью и здоровьем фигуру. «Да, он счастлив и доволен! — подумала она, — а я?... И эта доброта противная, за которую все так любят его и хвалят; я ненавижу эту его доброту», подумала она. Рот ее сжался, мускул щеки затрясся на правой стороне бледного, нервного лица.»

— Ну тут я даже боюсь комментировать, — сказал Редактор, — здесь столько тайного смысла скрыто, что мне вовек не понять. Но может быть мы с Вами попробуем?

— Попробуем, — безучастно сказал Толстый.

— Хорошо, — кивнул хлыщ, — начнем, пожалуй, со свежести и здоровья… Вы в две строки подряд вставляете эту пошлую фразу. Зачем, позвольте спросить? В нашем великом и могучем русском языке нет синонимов к этим словам? Или Вам, простите, настолько плевать на Ваших читателей, что Вы позволяете себе пихать два раза подряд эти слова в один абзац?

Хлыщ попытался вновь вскочить со стула, но, под тяжелым одутловатым взглядом Николая Львовича тут-же сел обратно и сбился на полуслове.

— Нет, я, конечно, не смею возражать полету Вашей творческой мысли, — неловко заполнил возникшую паузу Редактор, — но мне кажется, в устах такого именитого писателя полет мог быть несколько изящнее.

Он развел руками, а Толстый вдруг с радостью подумал, что и без всяких дополнительных инструментов сможет удавить зарвавшегося хлыща, благо их весовые категории были слишком разными.

— А про мускул этот я вообще молчу, — сказал Редактор, не понимая, что находится на волосок от смерти, — разве у женщин мускул щеки располагается лишь с одной стороны лица? Вы серьезно так думаете?

Тут Николай Львович наконец не выдержал, вскочил с табуретки и оглушительным басом заорал:

— Да я откуда знаю где там и какие у них мускулы располагаются! Я писатель, а не гинеколог! Я Инженер человеческих душ! Мое дело — описывать отношения между людьми!

— Вот только эти Ваши люди, герои книги, они все как на подбор придурки какие-то, — Редактор мгновенно сообразил, что перегнул палку, но тем не менее решился высказать Автору свою главную претензию к роману, — и совершают они идиотские поступки! Стиль то я могу легко поправить, а ведь поступки героев Ваших уже не изменить! Вот, например, Катя… Нормальный мужик же к ней клеился, замуж звал, а ей, дурынде, офицеришку подавай, петуха надутого, у которого за душой, кроме расшитого канта нет ничего! И еще одно разбитое сердце для него лишь запись в трудовой, да и только!

— Но вышла же она в конце концов за нормального, — парировал раскрасневшийся Толстый.

— Вышла, не спорю, — запальчиво возразил хлыщ, — после того, как этот офицер ноги об нее вытер. А что ей еще оставалось делать? В девках сидеть? Так лучше уж скучный, но надежный дурачок. Да и богатый, в придачу. Хотя бог с ней, с Катей, она в Вашей книге лишь пешка, тень в лунную ночь. А вот Анна Аркадьевна, это же совсем другое дело! Мотивацию главной героини я вообще не понимаю. Ее то куда понесло на старости лет? Все у бабы было! Богатство, положение в обществе, муж министр, любимый сын! И все это она ставит на карту ради чего? Ради большой и чистой любви? Смешно! Нет там любви! С его стороны понятно, расчет, ну а ей-то что движет?

Николай Львович тяжело дышал, но, тем не менее, молча и терпеливо слушал пылкий монолог своего оппонента. А тот продолжал…

— Умная ведь женщина! Вы же в своей книге не раз это подчеркиваете, и возвышаете ее над толпой остальных героев! Но для чего Вы ей дали ум? Не может она влюбится в того, в кого Вы ее заставили влюбиться! Я, как редактор, да и как читатель, совершенно не верю в этот сюжетный ход! Умные женщины не любят мудаков! И не бросаются из-за них под поезд! Ну скажите мне, пожалуйста, почему все Ваши положительные герои — придурки?

— Да, придурки! — взвился Толстый, — ну а ты сам то станешь читать роман про нормальных людей? Подскажи-ка мне, что можно про них написать? Они жили долго и счастливо, никогда не изменяли друг другу, ходили по бульвару, взявшись за руки, и умерли в один день? Да я блин разорюсь с такими темами! Кто будет эту муть покупать? Всем ведь подавай страдания идиотов! Моря, океаны страданий, чтоб утонуть в них! Скажи-ка, есть у меня в книге страдания?

Николай Львович демоном возвышался над съёжившимся тщедушным Редактором, и тот, испуганно глотая слюну, торопливо закивал головой.

— Есть, и с избытком, я сам знаю, — сказал Толстый тоном ниже, — поэтому и покупают мои книжки. А стиль… да кого кроме редакторов волнует мой стиль, главное — это сюжет, да имя на обложке.

— Имени у Вас не отнять, — поддакнул все еще трясущийся от страха хлыщ.

— Сам знаю, — снова буркнул успокоившийся Толстый, — ну так что в итоге, берете в печать?

— Берем конечно, берем, — опять торопливо закивал вмиг присмиревший Редактор, — только знаете, Николай Львович…

— Что еще? — тяжелым басом спросил Толстый.

— Пожалуйста, замените паровоз на электричку, так современнее будет смотреться.

Хлыщ заискивающе уставился на Николая Львовича.

— Хорошо, — великодушно сказал тот, — какая разница, куда дура эта бросится…

Толстый коротко кивнул, прощаясь, и вышел было из кабинета, но, впрочем, тут же вернулся обратно и внимательно посмотрел на красного, как рак, Редактора.

— Тебе сколько лет? — неожиданно спросил Николай Львович.

— Двадцать шесть, — растерянно пробормотал хлыщ, — а что?

— Да ничего, — добродушно сказал Толстый, — а мне вот уже шестой десяток пошел. И уж я-то, как Инженер человеческих душ, прекрасно знаю, что даже самые умные женщины теряют голову от таких вот мудаков! Да так сильно, что бегут за ними на край света, а потом бросаются из-за них и под паровоз, и под электричку, и под черт его знает, что там еще изобретут. А хороших парней, которые их искренне любят, они не замечают. Поверь пока мне на слово, когда-нибудь ты и сам это поймешь… Думаешь я своих героинь из головы выдумываю? Если бы! Увы, но все именно так и происходит в жизни.

И Николай Львович снова вышел из кабинета, теперь уже окончательно, оставив растерянного Редактора в глубокой задумчивости.

07.09.2022