18 08. Наряд на КПП-1

         Очередным декабрьским утром 1984 после завтрака мы помыли свои котелки в Гуватке, притопали в расположение. Сытые и довольные. Чтобы рожа у солдата не опухла от счастья, начальство поставило нас в известность о том, что рота переходит в режим подготовки к заступлению в наряд. Развод производится в 17 ноль-нуль, так что херачте, товарищи солдаты, черной ваксой сапоги, белой подшивой воротнички, отутюживайте утюгом обмундирование и вообще. Готовьтесь. И сделаетесь готовыми.
         В этот раз меня назначили в наряд на КПП-1. На разводе бойцы, заступающие на это «стратегически важное направление», обычно стояли с грудой старых шинелей, переброшенных через руку. Держали под мышками цинки с патронами, ящики с сигнальными ракетами, дымами, огнями и с осколочными гранатами. На каждом разводе повторялась одна и та же картина. Офицер, ответственный за проведение развода, каждый раз спрашивал:
 - Это что за цыганский табор?
 Ему отвечали:
 - Это КПП-1.
После чего офицер говорил: - «У-у-у-у, ну зашибись». Или «А-а-а-а, ну то хрен с ним». На том интерес к этой группе бойцов пропадал, все оставались довольны друг другом. Потому что КПП-1 находился на отшибе. Там всегда по ночам велись какие-то немыслимые боевые действия, происходила стрельба и швыряние гранатами. Поэтому на разводе офицеры с пониманием относились к тому, что наряд на КПП-1 брал с собой много боеприпасов и шинели с цыганским табором для утепления.
          Как всем и всегда офицер на разводе сказал мне: - «А-а-а-а, ну то хрен с ним». Через пять минут после окончания этой фразы я уже подходил к шлагбауму, торчащему возле будки КПП-1.
 
       Заступить в наряд сюда считалось у солдат блатным местом. Потому что сдавать охраняемый объект следующей смене было легко и просто. Хренля там! Не разламывай шлагбаума во время несения службы, умудрись не нагадить в караульной будке и всё. Вся премудрость. Больше там испортить нечего.
       Ночью могло стать немного страшно, потому что по определению КПП-1 находился на самом отшибе от основных сил полка. Это ворота в часть, «дотудова» далеко, там могли втихаря пришибить коварные враги. Однако, солдаты с радостью шли туда служить Родине, несмотря на то, что жить хотелось всем. Для понимания солдатской логики давайте сравним наряд на КПП-1 и Пост №1 в карауле.
Пост №1 расположен возле самой большой святыни части, он охраняет Знамя Полка. Этот пост не может оказаться на отшибе части, он должен быть в самой середине части. А КПП-1 по определению не может быть в середине части. Только с краю, на въезде в часть. Это же очевидно, значит и ежу понятно. Значит давайте попытаемся представить, что нормальному пацану больше понравится - стоять на посту №1 в центре части в штабе навытяжку в парадной форме, на глазах у всех офицеров. Или сидеть на берегу речки Гуват в старой шинели возле будки со шлагбаумом и понимать, что никто из офицеров сюда не придёт. Во-первых, далеко шагать. Во-вторых, опасно. В Рухе всё же бывали мины и обстрелы. В-третьих, да ну его нафиг куда-то шляться! Делать что ли больше нечего?
          В общем, мне в кои-то веки повезло. У меня наметился маленький «отпуск» на отшибе части. Всего-то на сутки, однако, для солдата и это праздник.   
       По окончании развода я пришлёпал в будку КПП, кинул четыре шинели на нары. Ночью мы будем ими укрываться потому что ночью будет холодно. Кинул шинели, засунул руки в карманы штанов, открыл рот, собрался сладенько зевнуть. Однако, передо мной возник Кандер.
   - Так, Касьян. Иди в мой взвод. Подойди к Бабаеву. Скажи, что он знает, что там для меня. Он даст. А мы пока на продсклад метнёмся. Там с нашего взвода пацан заступил на пост. Мы у него хавчика на вечер затарим.
        Я закрыл рот. Первое желание у меня возникло – перечить Кандеру. Чего это он распоряжается моими поступками? Припахать меня что ли решил? Потом я подумал, что, действительно, пускай они все сходят на продсклад и принесут еды. Побольше-побольше! Я очень люблю повеселиться, особливо пожрать. А ещё я подумал, что сделать разделение труда - это по справедливости. Тем более, что скоро стемнеет. То, что по светлому можно сделать легко и непринуждённо (сходить и взять), с наступлением темноты превратится в цепочку драматических событий. Надо будет щемиться сквозь мрак, спотыкаться, падать, разбивать себе нос. Лучше уж устроить все приготовления до наступления темноты. В общем, не стал я перечить Кандеру, потопал к Бабаеву, пошел в расположение нашей роты, в четвёртый взвод. По пути я пытался представить, что именно Бабаев приготовил для Кондрашина. Бабаев - водитель и притом дембель. Если добавить сюда факт, что водка в Афганистане стоит очень дорого, то можно прийти к одному-единственному выводу: Бабаев приготовил для Кондрашина шахматы. Скорее всего именно их.
       Пришагал я в Четвёртый взвод, по светлому (времени суток), зашел, увидел Бабаева. Он валялся на нарах поверх одеяла без сапог, красовался в неуставных вязанных шерстяных носках вызывающего наглого пёстрого цвета. Причесанный, подшитый, аккуратный такой. Посмотришь на него и сразу поймешь: этот человек для Кандрашина мог приготовить, действительно, только шахматы.
  - Для Кандера есть чё? – Это я Бабаеву.
        Бабаев молча поднялся в сидячее положение, вынул из кармана брюк «шахматы», протянул мне. Всё произошло очень быстро и лаконично. Так бывает только в Армии.
       Когда я пришагал с «шахматами» на КПП-1, то пацаны с продсклада ещё не вернулись. Только Вовка Драч хлопотал вокруг печки-буржуйки. Я растворил дверь, вошел внутрь. В буржуйке по-домашнему потрескивал каменный уголь.
 - Давай. – Вовка протянул мне ладошку.
 
       - «А-а-а-а! Дык они все тут шахматисты! У них все ходы записаны! Поэтому все всё знают»! – подумал я, отдал принесенный ингредиент, взял пулемёт, вышел на улицу. Начинало темнеть. Мы все уже знали, что от начала потемнения до полной жопы проходит три минуты. Не больше. Значит надо бы пойти на пост.
        Под стеной КППшной будки на земле валялась сидушка от подбитого «Камаза». С пружинами, с поролоном, почти без дырок в дерматиновом покрытии. Я уселся на эту сидушку, положил поперёк коленей пулемёт, полез за сигаретами. Ну, скажите на милость, разве на посту №1 в штабе посидишь вот так с бычком в зубах, на мягкой сидушке, привалившись спиной к стенке? Там за такое отчпокают и фамилию не спросят. А здесь сиди, кури. Трошки опасно, что на отшибе. Душманы могут напасть с нехорошими намерениями. Но, для этого у меня с собой пулемёт. Главное не спать, чтобы не застали врасплох. Как там Бахрам пел: - «…если хочешь есть варенье, хлебалом муха не лавай».
       Сидел я, смотрел на речку Гуват. Созерцал как она разливается по обточенным круглым камням. Слушал, как журчит. Курил, ни о чем не думал.
       Скрипнула дверь караулки.
 - Ну ты чё? Не будешь что ли? – Вовка высунулся красной круглой мордой, распаренной от печки. Он выглянул из дверного проёма ко мне за угол будки.
  - Буду. – Я встал, щелчком запустил окурок в Гуват, двинул в караулку. Сейчас узнаем, что я там буду или не буду.
        В полумраке караульной будки был устроен импровизированный столик. Он был сколочен из досок от снарядных ящиков. На столике мерцала дрожащим огоньком керосиновая лампа. Рядом с лампой лежали два только что сформированных косяка. Один длинный, другой покороче.
  - Ну давай! – Вовка от нетерпения аж приплясывал вокруг косяков.
  - А как же пацаны? Они ещё не пришли.
  - Да мы маленький потянем. Им оставим большой. – Вовка потирал ладони, приседал вокруг стола, чуть ли не танцевал джигу. Ему не терпелось. Что я мог сказать ему в такой позе? Только одно: - «Ну ладно, убедил».
        Я сказал.
       Вовка взял со стола короткий косяк. Чиркнул спичкой, распыхкал. Только сделал пару тяг, как дверь открылась, в будку ввалились Кандер с Манчинским.  Оба были загружены консервными банками что называется «по плешку». Банки у них были напиханы повсюду: в карманах, за пазухами, за ремнями … блин, только на ушах не висели банки. Даже в руках пацаны держали какие-то большие пятилитровые блестящие сосуды. Короче, чуваки затарились по-настоящему.
   - А-а-а-а, уроды! Вы хер нас подождали, гандоны! – С порога заорал Кандер.
  - Да не! А чё! – Вовка подскочил из-за стола. – Мы вам вона какой длинный оставили!
  - Бля, пидарасы, всё равно. – Кандер с обиженной рожей презрительно смотрел на Вовку.
  - Да на! На! Хренля ты расплакался! – Вовка подпрыгнул к Кандеру, засунул ему в рот косяк, угольком вверх.
  - Гандоны!  Пых-пых! – Кандер запыхкал косяком. Как стоял с консервными банками за пазухой, в карманах и в руках… с банками чуть ли не на ушах, вот так и запыхкал.
        Потом попыхкал Манчинский. Кандер уже, таки, скинул со своих «ушей» банки на топчан. Косяк запустили по кругу. Потом оказалось, что все уже накурились. А косяк ещё не кончился. Он был толстый, плотно забитый. Такой, ядрёный, слонобойный косяк. Как всё это скурить? Это было уже через край.
  - Ут, бля! Крепкий какой! – Кандер передал косяк Вовке. – Просто термоядерный какой-то. Ты туда табак клал или из одних кропалей на голом чистагане захренячил?
  - Клал-клал. Всё нормально сделал. Не дурнее паровоза. – Вовка сделал тягу. Передал косяк мне. – Они просто сделали эту шмаль из самого ядрёного, самого файного, самого охеренного, самого кайфного, самого забористого…
  - Вова? Тебя заклинило? Зацепило уже штоли?
  - Ага-а-а-а… Ништя-а-а-ак…
       Аккуратно я потянул дым из косяка. Дым был гадкий, очень резкий. Мне свело спазмом верхние дыхательные пути. Паскудство было отвратительное! Мне захотелось бросить на пол эту гадость, но я осознавал - если брошу, то пацаны посчитают меня слабаком, ботаником. Я передал косяк Манчинскому. Подумал: - «Не хочу, хватит на сегодня самоистязания».
       Не то чтобы я знал норму по курению косяков или не знал норму. Не знал я никакой нормы. Я и курить-то не хотел. После госпиталя у меня выработалось предубеждение насчет чарза. Однако в таких условиях, как сегодня, я не мог сказать пацанам, что мне широта их души не интересна. Пацаны по-братски поделились со мной «сладенькой драгоценностью». Вовка и Кандер служили в четвёртом взводе. Манчинский в третьем, а я во втором. Вовка с Кандером ко мне и Манчинскому отнеслись, как к братанам: всё поровну, включая «самое дорогое». Взамен ничего не попросили, даже не намекнули. А тут я такой Песталоцци возьму и швырну косяк на пол. Так не надо делать. Не надо пытаться поставить себя выше товарищей, не надо плевать им в лицо. Они же от всей души. Они подумали, что я такой же, как они. Сказать им что они ошиблись? Не скажу я такого. Мне с ними завтра в горы шагать по ржавым минам. А ещё в такой непростой жизненной ситуации пацаны посчитают что если ты находишься в кампании и не куришь (или не бухаешь), то значит ты «стучишь» замполиту. Логика в этих рассуждениях есть, спорить не буду, но по данному эпизоду замполиту «настучал» Бабаев. Не знаю, «сдал» ли он всех, но меня «спалил» точно. Я же к нему за дурью приходил. А замполит потом устроил мне допрос, но это произошло позже. Расскажу как-нибудь на досуге.
        После того как мы докурили косяк, «пяточку» бросили в топку буржуйки на раскалённые угли. Потом покурили по простой «Донской» сигарете. Потом решили делать праздничный салют. На улице уже плотно стемнело. Пришла пора что-нибудь поджигать, запускать и взрывать. В темноте взрывы и пожары будут выглядеть убедительней. Теперь понятно почему на КПП-1 каждую ночь раздавалась безудержная стрельба? Такие же «шахматисты» как мы, с наступлением темноты жаждали салюта и зрелищ.
        Для начала салюта мы кинули в речку Гуват посадочный огонь зелёного цвета. Огонь упал в воду, вода начала бурлить крупными зелёными пузырями. Получился небольшой зелёный гейзер. Он дымил, шипел, пердел и булькал. Мы прыгали на берегу и визжали от поросячьего восторга. Действие зелёного посадочного огня в ночной речке Гуват нами было оценено на отметку «зашибись».
       Потом мы бахнули в речку сигнальной ракетой. Ракета подняла кучу брызг, поскакала по округлым камням в сторону Панджшера. Это было оценено на оценку «зашибись-презашибись». Нам немедленно захотелось сделать ещё одно «зашибись-презашибись» и мы долбанули в реку осветительной ракетой. От того восторга, который на нас навалился, нам пришлось не только визжать, но ещё и хрюкать.
         Потом мы прохрюкались, кинули в воду оранжевый дым. Дым шипел, свистел и булькал, но света не давал. В темноте дым не сделал нам интересного впечатления. Его было плохо видно. Он казался черным, а не оранжевым. Нам не понравилось действие дыма. Действию дыма в ночи мы поставили оценку «нихрена не зашибись». После такой низкой оценки мы решили, что дымы, это ну его нахер. Отодвинули ящик с дымами в сторону. Весьма и весьма непредусмотрительно.               
        После проведённого на свежем воздухе «салюта» нас пробило на жрачку. Пацаны потопали в караульную будку чтобы посвятить себя приготовлению продуктов питания. Меня оставили на посту.
        Сначала я посидел на сидушке. Потом послонялся вокруг будки. Потом подумал о том, что у меня чешутся руки. А потом мне под ноги подвернулся ящик с неинтересными дымами.
       Дуракам очень вредно для здоровья находить пиротехнику. Обкуренным дуракам втройне. Но, я тогда ещё этого не знал, подумал, что мне сильно повезло с этим ящиком. Потом напрягся, чтобы применить изобретательность и смекалку к неинтересным дымам. Напряг в темноте ум (на самом деле не ум, а дурь), принял решение пойти, подъегорить часового.   
         Теперь должно стать понятным почему переданный Бабаевым ингредиент называют словом дурь. Попытаться подъегорить часового – это несусветная, редкостная дурь! Никогда не пытайся подъегоривать часового! Такие действия будут расценены законом как нападение на пост. Часовой ОБЯЗАН стрелять на поражение без предупреждения. Если у часового закончатся патроны, а ты ещё будешь дрыгаться, то часовой обязан умело действовать штыком и прикладом. Так в Уставе написано! А ещё в Уставе написано, что часовой защищен законом. Он – лицо неприкосновенное. Если он тебя застрелит, заширяет штыком или заколбасит прикладом, то ему будет поощрение. Поэтому часовой на посту – это самый опасный зверь в нашей берлоге. В его поведении всё заточено под то, что если ты, негодяй, напал на пост, то живым тебе не уйти. А если, ты набухался или обкурился, то это не может служить оправданием твоих действий. Наоборот, это будет расценено как обстоятельство, отягчающее вину. Поэтому, прежде чем что-то сделать, ты подумай - зачем ты это делаешь? Из-за того, что ты обкурился? Дык не кури больше никогда!
       Это теперь я такой умный. А в ту ночь дурь навалилась на меня. Я взял из ящика с дымами одну единицу пиропатрона, покрутил её в руках и придумал шикарный план. Решил, что сейчас закину эту хрень на пост, на продсклад. Из пиропатрона пойдёт дым, он будет казаться черным. Часовой подумает, что это пожар, начнёт предпринимать весёлые действия, а у меня настанет время поржать. С-с-с-сука, какая невероятная Ниагара тупости низвергалась на меня! «Весёлые действия» часового – это он сейчас начнёт меня убивать!
         Продсклад от КПП-1 был расположен через Гуватку метрах в пятидесяти. На небольшой возвышенности. В темноте я подкрался к посту, сдёрнул кольцо у пиропатрона, произвёл бросок за колючую проволоку.
          По Закону Глобального Западлизма это оказался не дым, это оказался огонь. Красный посадочный огонь прилетел в кучу просроченных вздутых консервных банок. Банки валялись горкой на улице. Они пришли в негодность на складе, раздулись. Их вынесли из помещения и бросили кучкой под забором. В эту кучку банок залетел мой красный огонь.
         Струя огня из пиропатрона шипела и нагревала банки. Они очень быстро нагрелись и начали взрываться. Сам по себе разрыв банки не мощный. Банка - это не граната. Однако, молодой солдат, который стоял на посту, напугался. Он подумал, что по его посту разрывными пулями стреляют душманы. Часовой залёг и открыл огонь в темноту. Если бы пост не находился на возвышенности, то часовой непременно меня убил бы. Но, пост оказался выше меня. Получилось так, что я очутился как бы в окопе. Часовой залёг, начал стрелять, пули полетели на метр выше меня. Я заржал, повалился землю. Катался по земле и ржал. Логичное занятие для обкуренного идиота – ржать, когда в тебя стреляют из автомата.
        На шум стрельбы подбежали пацаны из будки КПП. Наткнулись в темноте на меня. Я валялся по земле, а часовой стрелял. Пацаны подумали, что часовой меня застрелил, из темноты окликнули его по имени, они только что у него затаривались банками с едой. Часовой прекратил стрелять. В этот момент я вдохнул и заржал.
       Пацаны опешили - покойник ржет! Однако, они были такие же, как я. Моя ржачка по цепной реакции перекинулась на них. Если бы они не стали ржать и валяться по земле рядом со мной, то они непременно меня избили бы. За выходку с часовым. Но они не избили. Мы вчетвером катались по земле и исступлённо ржали. Проржавшись, пошли в свою караульную будку. Не дошли. Под впечатлением от стрельбы часового мы решили пострелять сами.
        Не настрелялись за год войны? Выходит, что не настрелялись.
       Сначала мы стреляли из автомата. В воду. Потом взяли мой пулемёт. Через полчаса стрельбы пришли к выводу, что в воду долго стрелять не интересно. Решили переключиться на тутовник. Я прицепил магазин с трассерами, стрелял в толстый ствол тутовника. Три обкуренных «эксперта» авторитетно высматривали как пойдёт пуля. Мы пытались исследовать как будет вести себя пуля со смещенным центром тяжести.
       Пуля, выпущенная из длинного пулемётного ствола, прошивала тутовник навылет. Как будто он был бестелесный. Пуля пролетала сквозь ствол дерева и улетала в тёмные небесные дали. Не просто в дали. Трассирующие пули летели в сторону мечети возле которой был расположен пост царандойцев.
          Кто бы мог предположить, что такое нечаянное совпадение «пробьёт» Кандера на подвиги? Никто не мог этого предположить. Тем не менее, Кандера пробило. В его башке пронеслась сложная цепочка домыслов, Кандер прижал к своей груди мой пулемёт и предложил очень занятную игру:
   - А пойдёмте царандойца захерачим? Там же стоит царандойский пост. Пойдём одного захерачим?
          Кого-нибудь захерачивать из моего пулемёта мне не захотелось. Наверное, из-за того, что я слабо затягивался дымом из косяка, изначально старался филонить. В общем, я решил как-то разрядить создавшуюся ситуацию.
  - Идёт на хер этот царандоец. У нас ещё один косячок есть. Длинный. Пойдём лучше его захерачим. – Высказал я альтернативную мысль.
Курить чарз я больше не хотел. Однако, ещё больше я не хотел, чтобы Кандер стрелял в царандойца из моего пулемёта. А тоже, давайте обратим внимание на ход мысли Кандера. Он собрался идти к царандойцу, который стоял на посту. Повторилась одна и та же идиотская мысль. Одна и та же дурь – сходить к часовому. У дураков мысли сходятся, это очень верное наблюдение.
         Тем не менее, моё предложение насчет длинного косяка сработало. Пацаны согласились захерачить его, а не царандойца. Кандер отдал мне пулемёт, пошел с пацанами в будку КПП. А я от греха подальше отстегнул от пулемёта магазин, разрядил патрон из патронника.
          Второй косяк для меня точно был уже «залишний». Поэтому я зашел в будку, потянул эту гадость пару раз для отвода глаз. Потом сказал, что мне надо на пост. Я понимал, что мне лучше уйти на улицу потому что курить больше было не надо. И так творил всякую херню.
       Пацанов я оставил в будке, а сам вышел на улицу к сидушке от «Камаза», уселся на неё, принялся созерцать пространство и время. Пока созерцал, руки как-то сами по себе выпотрошили все оставшиеся трассера из пулемётного магазина. Без трассеров эти балбесы не пойдут стрелять в царандойца. Мушку в такой темноте не видно. Надо либо стрелять трассерами и по трассам наводить, либо нужен ночной прицел. Поэтому я от греха подальше разрядил магазин. А потом ещё и выломал из патронов пули. Теперь всё, теперь точно кончились трассера.
       Трассера-то кончились. А как говорил Ле-Шателье (или Ломоносов – кто ж теперь вспомнит): если где-то чего-то убавилось, то в другом месте должно прибавиться. Из-за этого Ле-Шателье у меня неожиданно прибавилась пригоршня трассирующих пуль. Что с ними сделать? Ну конечно же! Пацаны сейчас тусуются возле печки, греют на ней хавчик в большой консервной банке. Надо подкинуть эти трассирующие пули в буржуйку через трубу! Для пущей радости пацанов. Шикарный план!
       Труба от буржуйки находилась с противоположной стороны будки, торчала из стенки. От нефиг делать и от распиравшей меня умственной мощности я обошел будку, сыпанул пули через трубу в буржуйку. Думал, что пули в печке зашипят, но они не зашипели. Видимо из-за того, что печку топили каменным углём. Уголь дал очень высокую температуру. Все трассера в печке долбанули практически одновременно. А дверка на буржуйке была раненая. Она держалась только на одной петле.
       В общем, дверка у буржуйки отвалилась, раскалённый уголь из печки высыпался, будка КПП-1 наполнилась едким дымом коксохимического производства… а пацаны подумали, что наних напали душманы.
          Потом мы снова ржали. Теперь уже катались по земле рядом со стеной из которой выходила труба.
          Потом пацаны замотали меня в шинель, положили на нары и обвязали шинельными рукавами. Чтобы я больше ничего не натворил.
       Что потом происходило, я не помню. Скорее всего не знаю, а не «не помню». Скорее всего я заснул.
       Потом помню, что мне дали жрать. То ли меня развязали, чтобы покормить. То ли меня развязали чтобы отправить на пост. То ли меня отправили на пост, чтобы покормить. Неведомы мне красивые душевные устремления моих боевых товарищей. В одном лишь я уверен: мои товарищи - настоящие заботливые друзья. Подобрали, обогрели, покормили… морковкой, поджаренной вместе с тушенкой.       
       Потом я стоял на посту. Потом стало всё как в тумане. Потом стало светло и я проснулся на нарах. Мы все четверо проснулись на нарах. Нормально, да? Раз на нарах все четверо, то значит на посту никто не стоит.
  - Блин, а кто там? За окном? – Кандер показал на окошко, затянутое полиэтиленовой плёнкой вместо стекла. Сквозь муть полиэтилена просвечивался человеческий силуэт.
 - Бля, стоит кто-то. Вдруг офицер!
        Мы, все четверо, подскочили с нар. Кто-то уселся за стол, как ученик за парту, кто-то встал раком возле печки, как будто с ней ковыряется. Кто-то принялся изображать, что наводит порядок на нарах. А я взял пулемёт и пошел за дверь. Чтобы показать, что, у нас служба в порядке. Вот же - я хожу по посту. Мы не спали ни-ни!
          Шагнул я из двери и угодил в утренний туман. Получается, что потом было не «всё как в тумане», получается, что потом было всё в реальном тумане.
В этом тумане я не нашел офицера. Возле нашей будки стояло чучело. Вместо морды - противогаз. Я проверил у себя противогазную сумку – пустая. Значит мой противогаз. Вместо шапки мешок от каменного угля скручен как чалма и надет на противогаз. Всё это вместе с шинелью было напялено на крест, сделанный из двух связанных кривых афганских дубин. Краем мозга я вспомнил, как пытался этот крест тёмной ночью закрепить камнями, которые вынул из речки. Крест падал и падал. И я тоже. Но видишь, закрепил же. Да-а-а-а-а. Шедевр. Вместо солдата на посту стояло чучело в шинели. Рукава шинели были засунуты манжетами в карманы. В тумане с расстояния 10 метров создавалось полное впечатление, что стоит чувак в шинели и в шапке. Руки упёр в бока и стоит, выёживается.
          Видимо поэтому никто не подошел к КПП и не проверил как тут несут службу. Стоит же в тумане часовой на посту. Чего ещё надо?
          Быстренько я начал разбирать чучело, но пацаны успели «запалить» кто нас охранял всё утро. До утра мы буянили, это факт. А ближе к утру я сделал это чучело, и оно заступило на пост до рассвета. Теперь я взялся его разбирать. Шинель занёс на нары, противогаз пихнул в сумку, мешок кинул под стенку, корявые дубинки запинал к остальным дровам. Развязал проволоку, которой дубинки были связаны и разобрал опору чучела. А камни - в реку. То есть концы – в воду.
         После окончания наряда мы вернулись в расположение роты изрядно помятые, но непобеждённые. А я предлагаю вернуться к выдержке из Книги Памяти Береснева Эдуарда Викторовича. Предлагаю сравнить наши поступки в наряде на КПП-1 с «не боевыми» причинами гибели военнослужащих за первые 5 дней 1984-го года.
         Вот что нас ждало во время нашего баловства с оружием. То есть стрельба из автомата в речку Гуват, стрельба из пулемёта в ту же речку, стрельба из пулемёта в тутовник и т.д. запросто могла закончится вот такой строчкой:
ранен в результате неосторожного обращения с оружием и умер в госпитале
погиб в результате неосторожного обращения с оружием
погиб в результате несчастного случая на аэродроме Газни
трагически погиб в результате происшествия на командном пункте батальона в районе г. Пули-Хумри провинции Баглан

       Вот так в морге могли подытожить наши действия с пиропатронами, посадочными дымами, сигнальными и осветительными ракетами, трассирующими пулями:
погибли в результате неосторожного обращения с боеприпасами при попытке устроить салют в честь Нового Года в г. Кандагар

        Вот такими строчками закончился бы наш поход на пост к царандойцу:
убит сослуживцем в результате неуставных отношений на сторожевом посту в провинции Кабул
       С точки зрения военного прокурора убийство своего сослуживца и убийство бойца союзной армии - это неуставные отношения. Так что, после похода на пост к царандойцам, для нас вступила бы в силу программа «кто не лёг, тот сел». То есть «кто выжил – тот сел». Кого не убил бы царандойский часовой, того посадили бы наши органы правопорядка.

     Из всего списка причин небоевых потерь за первые 5 дней года мы вчетвером умудрились не попасть в зону риска всего одной причины:
умер в результате отравления ядовитой жидкостью на сторожевом посту на полигоне части в районе кишлака Паджак провинции Газни
Не попали мы в зону риска исключительно из-за того, что Бабаев не дал нам тормозухи. А если бы дал, то мы умудрились бы вляпаться и в эту дурь. Сегодня предлагаю остановиться на этой жизнеутверждающей ноте. Предлагаю остановиться и подумать над значением слова «дурь». В начале 1984-го года (в первые 5 дней года) от неё погибло чуть ли не вдвое больше, чем от боёв. Вывод может быть только один: для человека дурь страшней войны.