Анютка

      Таракан упал с потолка прямо на нос Анютке. Она вздрогнула и проснулась. Смахнув таракана с лица, огляделась. За окном через ледяные узоры, едва-едва начинает проступать сизый рассвет. Все еще спят. С одного края полатей под лоскутным одеялом сопит во сне старшая сестра Машутка. С другого края, засунув палец в рот, причмокивает губами маленький Ефремка. На печи, натянув старый тулуп на вихрастую голову, спит старший брат Илья.
      В доме тихо. Пахнет овчиной, хлебом, сухими душистыми травами. В русской печи уютно потрескивают дрова, понемногу наполняя избу приятным теплом. На выступе дымовой трубы, открыв один глаз, греется кот Васька, лениво наблюдая за бегущим по матице тараканом.
      У шестка возится мать: творит тесто, изредка вытирая слезы. Анютка знает, почему мать плачет. Третьего дня пришли в их дом какие-то чужие мужики с ружьями и красными лентами на шапках, и забрали отца. Как сказал дед Гришака, отца «мобелезовали» в какую-то Красную армию, воевать с какими-то Колчаками. Зачем забрали отца в эту самую армию, и почему она красная, и зачем надо воевать, Анютка не знала. Это понимал только старший брат Илья, которому уже шел шестнадцатый год, и он все знал и про Красную армию, и про войну, и про Колчаков.  Но Илья никому ничего не говорил, шушукался лишь со своими дружками-одногодками.
      Но Анютка тоже много чего знает - не такая уж она и маленькая. Ей уже идет десятый годок! Она с малых лет знает, что фамилия их - Мазеины, живут они в деревне Осинка Юмской волости Чердынского уезда Пермской губернии. Тятьку ее зовут Антоний Мазеин, сын Григорьев, по-простому говоря, Антон Григорьевич. Мать – Евдокия, дочь Сергеева. Евдокия Сергеевна, значит.
      У Анютки еще есть дед Григорий, сын Яковлев, но все его зовут либо «Яковлич», либо «Гришака». У деда вторая жена. Первая его супружница (бабушка Анютки) захворала и померла. И дед Григорий женился на другой – взял в жены девушку намного моложе себя. Бойкий был дед Гришака - народил большое потомство! У Анютки было много дядьев и теток, двоюродных братьев и сестер. И все они Мазеины. Впрочем, в Осинке и без деда Гришаки большинство жителей были Мазеины. Так уж издревле повелось.
      На улице уже совсем рассвело. Через ледяные узоры на окнах в горницу лился голубоватый утренний свет. Мать посадила хлебы в печь. Дети, просыпаясь, завозились на полатях.
      Вдруг на улице неожиданно грохнуло так, что зазвенели оконные стекла. Кот Васька спрыгнул с печи и юркнул под лавку. Евдокия ахнула и быстро глянула в окно. Она увидела, как по улице пробежали, мелькая валенками и оглядываясь, какие-то мужики с ружьями. За ними со свистом и гиканьем проскакали на лошадях другие мужики, размахивая саблями. Неподалеку что-то затрещало, будто кто-то часто-часто заколачивал гвозди.
- Маманя, чаво там? – свесившись с полатей, спросила Анютка.
- Живо слезайте! Хоронитесь за печку! – страшным голосом крикнула мать.
Маленький Ефремка заплакал. Путаясь в одеялах, дети стали быстро спускаться с полатей. Старшая Машутка подхватила Ефремку на руки.
      Евдокия загнала детей в закут между стеной и печкой. Илья хотел сигануть на улицу, но мать отобрала у него валенки и ему пришлось, как маленькому, прятаться со всеми.
      Стрельба на улице продолжалась. Мать, закрыв собой детей, со страхом крестилась и причитала:
- Господи! Господи! Спаси и сохрани!
      Анютке было очень любопытно узнать, что же такое грохочет на улице и почему нужно прятаться за печкой.
- Маманя! А что там на улице грохочет? – не унималась Анютка.
- Да замолчи, ты, оглашенная! – рявкнула мать.
- Стреляют, - хмуро сказал Илья, недовольный тем, что ему нельзя выйти на улицу.
- Стреляют? Кто? – округлив глаза, спросила Анютка.
- Красные с белыми воюют.
- Красные? Значит, наш тятька воюет?
Мать дала подзатыльник сыну:
- Цыц! Не пужай маленьких!
Илья обиженно замолк. Анютке хотелось выпытать у брата почему красные с белыми воюют и почему одни называются красными, а другие белыми? Но увидев страшные материны глаза, она тоже замолчала.
      Вскоре стрельба в деревне стихла, но до самого вечера вдалеке, где-то в юмской стороне, слышались отдельные хлопки. Евдокия еще долго не выпускала детей из-за печки, крестясь и причитая. Анютке хотелось поскорее выскочить из избы, чтобы поглядеть что там грохотало, но грозный взгляд матери заставил ее сидеть дома и водиться с Ефремкой.
      На следующий день, как только рассвело, Евдокия отправила Илью за водой. Он нахлобучил шапку, одел валенки и отцовский зипун, взял санки, кадку и пошел на речку. Анютка, напялив свою старенькую шубейку и повязав на голову материну шаль, увязалась за братом.
      Хорошо зимой в Осинке. Кругом громадные сугробы! Из-под снежных шапок на крышах весело смотрят на улицу окна домов с резными наличниками. Искрится от солнца иней на ветках деревьев. Дорога, укатанная санными полозьями и помеченная конским навозом, убегает в бело-голубую снежную даль, окаймленную зелеными еловыми зубцами. Налево будет деревня Кукольная, и далее Юрла. Направо - деревня Комариха, а затем село Юм.
      Осинка далеко растянулась вдоль тракта: пока дойдешь с одного конца деревни до другого – уже запыхаешься!
      За водой нужно идти сначала по дороге, затем по тропинке чуть спуститься к проруби на речке. Илья широко шагает, волоча за собой на веревке деревянные санки с кадкой. Анютка едва поспевает за ним. Под валенками мягко скрипит снег, морозец легонько пощипывает ноздри.
      Из-за лесистого пригорка со стороны Юма на дороге показались всадники на лошадях. За ними едут две санные подводы. Кони идут бодрой рысью, вскидывая покрытые инеем морды и выпуская белый пар из ноздрей. Впереди всех легко подпрыгивает в седле усатый человек в полушубке, перетянутом ремнями, и мохнатой шапке, на которой пришита бело-зеленая лента. На его левом боку висит большущая сабля. За ним скачут мужики с ружьями за спиной. На первых санях тесно сидят какие-то люди, на последних – не понять, что везут: не то дрова, не то еще что-то.
- Посторонись! – зычно крикнул усатый дядька в мохнатой шапке.
      Илья с Анюткой отступили к краю дороги, пропуская лошадей. Пахнув на детей крепким конским потом, проскакали всадники. Дядька в мохнатой шапке сверху зыркнул так, что Анютка от страха поежилась. Затем, свистя полозьями, мимо пронеслись сани. В первых санях, оказывается, сидели спинами друг к другу какие-то, связанные веревками, мужики. Один из них был без шапки и Анютка увидела, что у него полголовы в запекшейся крови. А на вторых санях было что-то навалено и покрыто рогожей. Но это были вовсе не дрова. Когда сани поравнялись с детьми, Анютка с ужасом увидела, что из-под рогожи торчат босые белые, словно восковые, человеческие ноги – с дюжину али более.
- Чаво уставились, пострелята? – строго крикнул возница с саней. – Идите своей дорогой!
      Анютка, открыв рот, долго провожала глазами сани с торчащими ногами.
- Илюшка, а что за дядьки на конях? Чаво они везут? Покойников? – она в страхе посмотрела на брата.
- Колчаки это, вот кто! - зло проговорил Илья. – Кажись, побили наших. Видела, пленных везли на первых санях? А на вторых – убитые.
- Наших побили? Красных? Тятьку нашего побили? – ахнула Анютка.
- Айда за водой, а то маманя ругаться будет, – угрюмо сказал Илья.
      Темень позднего зимнего вечера незаметно накрыла деревню. За окнами пронзительно засвистела вьюга, заметая снегом дороги и тропинки. За заснеженной поскотиной недовольно шумел лес, потревоженный ветром.
      Евдокия гремит чугунками у печи. Машутка, сидя на лавке в горнице, что-то старательно вышивает при свете лучины: должно быть, готовит приданое на будущую жизнь. Ефремка сладко сопит под лоскутным одеялом на полатях. Илья шастает где-то.
      Анютка после ужина залезла на печь, обняла кота Ваську и задумалась. У нее не выходят из головы восковые ноги мертвецов, торчащие из саней. Страшно! Илья давеча объяснил Анютке, кто такие белые и красные! Белые, это значит богачи - мироеды, а красные - бедняки – голь перекатная. Мол, красные не хотят, чтобы богачи пили их кровь, а белые хотят навесить ярмо на бедняков. Поэтому, и воюют между собой.
      Анютка представила себе, как их сосед Гаврила Мазеин, про которого все говорят, что он богач и мироед, сидит в своей избе и пьет из блюдца бедняцкую кровь, вместо чая. Ей опять стало страшно! «Господи Иисусе! Спаси и сохрани!» - перекрестилась она, как мать.
       И тут же Анютка представила, как Гаврила запряг своего батрака Трофимку в хомут вместо лошади, сел в розвальни и кнутом его стегает. Трофимка тащит сани, кряхтит, фыркает, как конь! Удивительно стало Анютке. Неужели можно человека загнать в ярмо и стегать, как лошадь? 
       Илья говорит, что белые - плохие, они за богачей. А красные – хорошие, потому как бьются за трудовой народ! Но недавно Анютка слышала, как соседка рассказывала матери, что в Юрле красные убили юмского батюшку - отца Федора Антипина. Мать сказала, что этот отец Федор крестил Анютку в Юмской церкви. Как же так? Как красные могут быть хорошими, коли они батюшку убили?
       Тяжело уразуметь Анютке! Белые, красные, кулаки, батраки… Поди разберись, что к чему! А вот они – Мазеины, кто? Дед Гришака говорит, что они середняки. Мол, богачество не нажили, но и в батраки не нанимаются. Слава богу, землица своя есть, конь, корова. «Тогда почему тятьку в Красную армию забрали? Он же не бедняк? И почему тятька не пошел воевать за Гаврилу Мазеина? - размышляет Анютка. - О, господи! Взрослые такие непонятные… Намудрили так, что и не поймешь ничего!»
       Она вспомнила, как вчера грохотало на улице, как они всем семейством хоронились за печкой. «А вдруг тятьку убьют? И он тоже будет лежать на санях под рогожей!» - испугалась Анютка.
       Она подумала, что если тятьку убьют, то они все: мать, дети, дед Гришака умрут от горя. На глаза навернулись слезы. Анютка крепче прижала к себе кота и стала гладить его, словно жалея, что Васька из-за войны может лишиться хозяина. Кот жмурил глаза от удовольствия, ничего не понимая в политике.
       На улице еще сильней завыла вьюга и Анютке показалась, будто за окном в вихре снега пронеслись сани с мертвецами. От страха она натянула на себя старую дедовскую шубу, лежавшую на печи вместо кошмы, и спряталась под ней, словно в домике…
       Через три дня Красная армия освободила Осинку от колчаковцев.