Сохрани в память обо мне...

        На деревенском кладбище было безлюдно и тихо.  Только одинокая  ворона  трижды каркнула, будто поприветствовав Илью. Он стоял у  свежего  холмика матушкиной могилы.  Положил поверх других цветов свой букет – её любимые красные розы. Слёз не было. Была досада: почему так мало, почему  всего 68? И ещё была обида – та самая, полуторагодовалой давности, не  отпустившая до сих пор…
        Обычно Илья навещал  мать  в её  деревенском доме,  за  200 километров от города, раз в  два месяца. Каждое лето пару недель обязательно гостили  у неё всей семьёй. А в тот приезд, полтора года назад,  он приехал с просьбой.  Дочь Настя  оканчивала школу,  впереди  – поступление в университет. Но  было понятно, что  бюджетно на выбранную специальность ей не поступить.  Будут нужны деньги.  Илья понимал,  что сам не потянет. Мать  он  попросил  продать  землю. Земли  возле её  дома было  много, а  в последние  несколько  лет  она  очень  возросла  в  цене. Был даже момент какого-то ажиотажного спроса.  Землю в этих живописных местах скупали  городские,  строили  коттеджи и дачные  дома  «на природе». Правда, именно в тот год  спрос  резко упал: прошли слухи, что новая  автотрасса пройдёт совсем рядом с крайними деревенскими улицами,  там, где был и материн дом. Продавать землю мать тогда отказалась.  Что-то  говорила про  свои многочисленные розы и другие цветы,  про то,  что нужно с ними как-то решить…,  что нужно немного  подождать… Илья помнил, как накрыла  тогда злость. Дослушивать её не стал. Почти крикнул: «Да ты за своими  розами уже людей не видишь! Эти дурацкие цветы тебе дороже собственной внучки!» Хлопнув дверью, выбежал из дома.  Мать не остановила. Вышла следом  за ним. И сказала с крыльца – негромко, в спину, но он очень хорошо  расслышал: «Илюша, ты розы потом, если сможешь, сохрани – в память обо мне…»
         За прошедшие полтора года  он не приехал к ней ни разу. Ни разу не позвонил. Жена Ирина  сначала  пыталась взывать к его совести, потом перестала… Он слышал, что иногда она звонила матери – с кухни, прикрыв дверь и  переходя почти на шёпот. Однажды  сказал ей: «Ир, ты кончай уже эту конспирацию. Пусть посидит там, в деревне своей. Может, поймёт, кто ей дороже – мы или цветочки эти».
          Две недели назад  друзья позвали на отдых: давняя мужская компания,  лесной поход, речной сплав,  рыбалка. Телефон отключил и оставил дома, чтобы отдохнуть от цивилизации по-полной. Когда вернулся через полторы недели, обнаружил на включенном телефоне  среди множества других пропущенных звонков и непрочитанных сообщений  звонки и сообщения от Петровны – давней матушкиной подруги, жившей по соседству, через дом. Сначала та написала, что мать  с сердечным приступом в больнице, в тяжелом состоянии. Потом, через два дня, про смерть и похороны…
          Возвращаясь с кладбища, заехал в  местный  магазин, купил бутылку водки и пару яблок. Очень хотелось напиться.  На участок  материного дома попал, как обычно, открыв  простую  щеколду на калитке,  дошёл  до крыльца, осмотрелся… Всё  было не так, как  в последний приезд.  Какой-то  налёт  неухоженности  во всём – и  в облупившейся краске на  ступеньках крыльца, и в тусклых, явно давно немытых стёклах  окон,  и  в буйных сорняках у забора. А  сам забор был другой – не  матушкин,  соседский.  Новый,  металлический,  ядовито-зелёного цвета, он  возвышался  буквально  в  пяти метрах от крыльца. За ним виднелся добротный,  уже  подведённый под крышу, коттедж из красного кирпича.  А  розы… Роз осталось совсем  мало: жёлтые, плетущиеся – под окнами  дома  да  несколько  кустов  самых любимых материных – красно-бордовых, с крупными цветами – недалеко от крыльца.
            Сидел на крыльце, прислонившись спиной к  стене дома, пил водку прямо из бутылки, закусывал  яблоком… Слёз по-прежнему не было. Только в голове всё время крутилось: «Почему, почему так? Почему?..» Кажется, отключился на некоторое время… Открыл глаза, услышав знакомый голос: «Ну вот, наконец-то ты и приехал,  Илья. Ниночка так ждала тебя…» Петровна стояла рядом, облокотившись на перила крыльца, –  невысокая,  худенькая, седая. Она была лет на 7 старше  матери, но выглядела совсем  старушкой.
- Здравствуй, Петровна. Опоздал я. Поздно от тебя сообщения прочитал. Вот, приехал сразу.
-  Могилу-то на кладбище нашёл?
-  Да. Быстро нашёл. Расскажи, как всё было.
-  А так и было, что как ты поругался тогда с Ниночкой, так первый приступ у неё и случился к вечеру. В больницу  мой  Толик её увёз.  А тебе она запретила звонить. Всё обошлось вроде.  Но сердце-то стало болеть. А она больше к врачам не ходила. Сказала как-то: «Зачем? Сколько проживу, столько и проживу». Таблетки иногда какие-то пила. А после второго приступа уже и в сознание не пришла. Вот так…
-  А это что за новости тут – забор, коттедж  этот?
-  Так сосед это твой новый – городской, деловой. Он  уж год, как землю у Ниночки купил. Вон какой ему домище строят!
-  Мать ему землю продала, что ли?
-  Продала, продала. Вот примерно через полгода после вашей ссоры и продала. Себе только пять соточек  оставила. Она ведь давно землю-то планировала продать. Говорила: «Зачем мне столько? Илюша все равно здесь жить не будет, а деньги в семье пригодятся». Только не хотела Ниночка торопиться. Ей наш Фёдор Иваныч, который всё про всё знает, сказал, что надо немного подождать. Вот она и подождала. А как стало ясно, что дорога новая далеко от нас пройдёт, так  цена-то опять и подскочила. Вот тогда Ниночка этому городскому и продала. Сказала, что удачно очень – аж в два раза дороже.  Так-то. Ты вот на, возьми, это она  мне на хранение отдавала, чтобы тебе передать. Потом… Вот «потом» и наступило… (Петровна протянула Илье  большой конверт, заклеенный скотчем.)
-  Что  это, Ольга Петровна?
-  А ты открой, открой, посмотри... Мне-то она денег оставляла раньше – ещё тогда, после первого приступа. Сказала – на похороны, если что… А  на дом завещание  на тебя оформила. Там, в комоде найдёшь, в папке с документами.  Разберёшься, не маленький.  На ключ от дома. А я пойду уже. Борщ у меня на плите…
      В конверте были деньги (неожиданно много, рубли и евро)  и записка, написанная красивым матушкиным почерком:
    «Сынок,  прости, что отказала тебе и не продала землю сразу. Хотела, как лучше. А оно и получилось хорошо. Теперь денег на учёбу хватит с лихвой.  Не обижайся на меня, Илюша. И Настенька с Иришей пусть тоже не обижаются. Мама».
      Схватив бутылку с недопитой водкой, он швырнул её в сторону соседского забора, несколько раз с силой ударил кулаком по крыльцу,  и, подняв голову к небу,  крикнул: «Мама! Мамааа, слышишь?! Прости!!!» Слёзы хлынули из глаз, и Илья зарыдал – громко, в голос – так, как рыдал давным-давно, в детстве, от  самых первых, самых горьких детских обид.  А за спиной, от двери дома, ему слышался тихий мамин голос: «Илюша, ты розы, если сможешь, сохрани – в память обо мне…»