12. Обычное утро

Предыдущим вечером Маринка протусовалась с друзьями за полночь, до одури накачиваясь травкой, «Ред Буллом» и «Ягуаром». Домой она приползла на бровях и уснула как убитая. Её не разбудила даже утренняя поливалка, протарахтевшая под окнами в половине седьмого. Будильник Маринка ставила на восемь часов, кроме тех дней, когда нажиралась с друзьями и начисто про него забывала. Проспать она не боялась, ведь у неё в запасе имелся резервный вариант. Если деточка не выходила из комнаты ровно в восемь, через пять минут к ней врывалась мать, встававшая в шесть утра, как штык, без будильника, чтобы успеть за утро переделать уйму домашних дел. В восемь-ноль-пять женщина стремительно влетела к дочери и едва не задохнулась от витавшего в комнате густого сивушно-табачного амбре. Когда-то мать возмущалась, ругалась, пыталась усовестить Маринку - всё без толку. Окончательно женщина сдалась после того, как обнаружила в сумочке у дочери презервативы и противозачаточные таблетки.

- Вставай, слышишь!

Тяжёлая, крепкая ладонь отвесила звонкий шлепок по щупленькой маринкиной заднице, торчавшей из-под одеяла.

- Вставай, кому говорю!

Маринка сонно замычала, но глаз не открыла и голову от подушки не оторвала. За первым шлепком последовал ещё один. Мать хорошо знала, как заставить дочь-гуляку проснуться. И точно - Маринка недовольно зашевелилась и перекатилась на спину, пряча задницу от назойливых шлепков.

Тогда мать сунула руку под одеяло и защекотала крошечную ступню. Это возымело действие - Маринка взвизгнула и подскочила как ошпаренная.

- Да встаю я, встаю, мам! Сколько раз просила меня не щекотать!

- Собирайся и завтракай, - сказала мать, выходя из комнаты.

Маринка нехотя вылезла из постели и в одних трусах поплелась в ванную. Жили они с матерью вдвоём, стесняться было некого. Под душем Маринка смыла последние остатки сна вместе с вонью тусовочного перегара и наконец-то пришла в себя. Завернувшись в полотенце, она сперва нанесла на лицо макияж и только потом прошла на кухню, где уже ждал завтрак - кофе, тост с маслом и мюсли.

- Спасибо, мам! - Маринка мимоходом чмокнула женщину в щёку.

Теперь от неё хорошо пахло и мать сграбастала дочь в охапку.

- Горе ты моё луковое… Чего вернулась так поздно, где была, с кем?

- Ой, да ладно, мам! - Маринка вывернулась из материнских объятий и уселась за стол. - С друзьями немножко потусили, расслабились. Ничего такого.

- Ты не подумай, я тебя не перевоспитываю, - вздохнула мать. - Хочешь дымить как паровоз, дыми. Хочешь нажираться до поросячьего визга, нажирайся. Хочешь трахаться со всеми подряд, трахайся. Но ты хоть позвони, если задерживаешься. Я же за тебя волнуюсь, дурында…

- А фы фе фойфуйфя, - ответила Маринка с набитым ртом.

- Вот будут у тебя дети, я погляжу, как ты не поволнуешься.

Маринка - что даже странно при её худобе - расправилась с едой быстро.

- Можно подумать, ты в моём возрасте не гуляла, - заявила она матери, проглотив последний кусок.

- Гуляла, - согласилась та, - но не за полночь же. И ничего лишнего себе не позволяла. Если бы в таком виде домой пришла, как ты вчера, меня бы мать знаешь как за волосы оттаскала!

- Ой, всё, не могу больше это слушать! - Маринка допила кофе и выскочила из-за стола.

У себя в комнате она причесалась, надела свежее бельё, влезла в тугие обтягивающие джинсы и нашла в шкафу чистую розовую футболку с единорогом.

- Мам, я побежала! - крикнула она из прихожей. - Увидимся вечером, пока!

Выйдя на площадку перед лифтом, она замерла в замешательстве. Перед ней стоял известный на районе бомж Лукич. Трезвый он ещё был относительно адекватен, но беда в том, что трезвым его видели редко, а стоило ему выпить и он превращался в животное.

Не то, чтобы бомжи в подъезде были редкостью. Дом стоял ближе всех к метро и к рынку, где бомжи в основном и околачивались. Несмотря на повсеместные домофоны, бомжи ухитрялись как-то проникать в подъезд, а поскольку на консьержа скупые жильцы не раскошелились, местные бомжи приноровились использовать подъезд в качестве ночлежки. Укладывались на картонных лежанках под окнами у мусоропровода или на лестничной клетке и дрыхли, а наутро после них оставались лужи мочи, кучки фекалий, объедки и пустые бутылки.

Так что не само наличие Лукича поразило Маринку и заставило передёрнуться от отвращения, а то, чем он был занят. Этой ночью Лукичу не свезло - его угораздило обосраться во сне, чего он даже не почувствовал и не проснулся. И теперь он стоял задом к Маринке, со спущенными штанами, согнувшись раком, и куском картона соскребал с задницы налипшее дерьмо.

Не сводя глаз с омерзительного зрелища и стараясь не дышать, Маринка вжалась в нишу у дверей лифта. Лукич косился на неё мутным невменяемым взором, однако, занятия своего не прерывал. Наконец лифт приехал. Маринка юркнула в него и с силой вдавила палец в кнопку первого этажа.

Только выйдя на улицу, Маринка позволила себе вдохнуть полной грудью тёплый весенний воздух. Стоял конец мая. Уже сейчас было плюс семнадцать, а днём обещали до двадцати двух. Кварталы старых кирпичных пятиэтажек по ту сторону метро и рынка утопали в цветущих вишнях, черёмухе и сирени. На этой стороне, с новыми многоэтажками, где не посчастливилось жить Маринке с матерью, каждый дом окружала голая плешь, заставленная автомобилями.

Маринка достала из сумочки тонкие сигареты, с наслаждением закурила и пошла к метро, мечтая о том дне, когда наконец будет жить одна и сможет выкуривать первую сигарету прямо в постели. Дымить в квартире мать категорически запрещала.
Рынок уже открылся. Продавец из палатки с шаурмой насаживал куски мяса на вертел, а его помощник кромсал грязным ножом овощи. Уличные торговки выстроились в ряд от метро к рынку и раскладывали на ящиках трикотаж, стельки и прочую мелочь. На парапете подземного перехода, где располагался вход в метро, опохмелялись бомжи, в отличие от Лукича успевшие настрелять денег на опохмелку. Тонька, продавщица мороженого, выглядывала из киоска, гадая, кто сегодня будет первым покупателем: если мужик, день окажется удачным, а если баба, то нет.

Внизу, в переходе, возле вестибюля метро, расположился дед Макар, завсегдашний музыкант с баяном. Бросив перед собой коробку с мелочью, пенсионер растянул свой инструмент и запел неожиданно красивым голосом близкий его сердцу репертуар:


- На Волге широкой, на стрелке далёкой
Гудками кого-то зовёт пароход.
Под городом Горьким, где ясные зорьки,
В рабочем посёлке подруга живёт…


Сам дед Макар был родом то ли из Саратова, то ли из Нижнего, отсюда и его страсть к волжско-донской и казачьей тематике. Его кумирами были Стенька Разин, Емельян Пугачёв и, как ни странно, генералиссимус Сталин.

Напротив торговок восседал на складном стульчике отец Сергий, благообразный батюшка в островерхой плисовой камилавке и в рясе, подвязанной обычной верёвкой. Он держал перед собой здоровенный ящик для сбора пожертвований на строительство какого-то храма. Название храма было залеплено наклейкой в виде перечёркнутого красного круга с надписью «Pussy Riot».

Возле батюшки неуверенно мялся Генка, местный алкаш-забулдыга, строивший из себя истово верующего. Жил он в одной из ближайших пятиэтажек, охотно общался и пьянствовал с бомжами, отчего и сам со временем сделался похож на бомжа. И если Лукич был скотом грязным, но относительно безобидным, то чуть менее грязного Генку отличал грубый и буйный нрав. Он мог с одинаковой лёгкостью и обложить матюгами и в морду дать. Как нетрудно догадаться, его кумирами были юродивые и блаженные древней Руси, на которых он мечтал походить душою и телом, святостью и богоугодными деяниями - вразумлением неразумных и наставлением заблудших.

Для этой цели он постоянно консультировался с отцом Сергием и вступал с ним в богословские диспуты, не подозревая, что под рясой священника скрывается обычный жулик, аферист и шарлатан Шура Берляев, разбиравшийся в теологии и богословии примерно так же, как в квантовой гравитации тёмной материи, то есть никак. Генку Берляев терпеть не мог, он его презирал, но открыто вступать с ним в конфронтацию не решался, а все консультации и диспуты ограничивал призывами к смирению, с чем забулдыга категорически не соглашался, ссылаясь на пример святого Василия Блаженного.

- На царя с хулой кидался, на помазанника божьего! - с жаром доказывал он. - И вот поди ж ты, в его честь храм отгрохали! Да какой храм - загляденье! Аж само ЮНЕСКО занесло в список шедевров мировой архитектуры!

Сегодня у Генки был особенный повод для общения с отцом Сергием. Ночью ему с бодуна привиделось, будто к нему снизошёл сам господь со следующими словами: «Генка, Генка, раб блаженный, почто ты нерадиво исполняешь свой долг? Доколе ещё заблудшие овцы дома православного не познают жизни праведной? Се истинно глаголю тебе - восстань и ринься на неправду смертным боем!» Очнувшись, Генка почувствовал, как слова господа отпечатались в его душе огненными письменами, вот и решил сперва обсудить это с батюшкой и заручиться его благословением.

Однако у Шуры Берляева с утра было прескверное настроение. Хотел он было спросонья ублажить сожительницу, а мужской инструмент подвёл его в самый ответственный момент. Как ни старалась сожительница, как ни ухищрялся Шура, свистулька так и не заработала. Сожительница деликатно промолчала, а Шура всё утро вспоминал теорию заговора, согласно которой ГМО-продукты снижают потенцию и уровень тестостерона у мужской части населения. Вакцины делают бесплодными баб, ГМО-продукты делают импотентами мужиков. Так население Земли и сокращается.
Алкаша-забулдыгу Шуре даже видеть не хотелось, не то что разговаривать с ним. Едва Генка обратился к нему с какой-то чушью про огненные письмена, Берляев вскочил со стульчика, изображая праведное негодование:

- Да ты никак пьян, сволочь! А ну прочь от меня, прочь, сатана!

Не понимая, что взбесило батюшку, Генка почувствовал горькую обиду. Ведь его же сам господь призвал на святое дело! Тут ещё как назло грешники так и зачастили мимо, так и зачастили, один другого хлеще. Не знаешь, к которому подступиться, хоть всех скопом в котёл с кипящей смолой сажай.

Отрешившись от окружающей суеты, дед Макар распевал в переходе:


- Ой ты, Волга, дали синие,
Журавлиные края,
Журавлиные, орлиные -
Волга, Волга, родина моя!


В такую вот обстановку и затесалась Маринка, подходя к переходу и докуривая сигарету. Обозлённый на всеобщее непонимание, Генка выбрал её первым кандидатом на вразумление - то ли из-за того, что она была юной девушкой и его особенно возмутила её беспутная жизнь, то ли потому что она была маленькой и щупленькой, неспособной дать серьёзный отпор.

Он подскочил к Маринке, крепко её сцапал и принялся немилосердно трясти, трепать и тормошить, пока она делала последнюю затяжку перед тем, как выбросить бычок в урну. Липкое сочетание губной помады, слюны и никотина будто приклеило бычок к губам и тот трясся вместе с Маринкой, не отлепляясь и не падая.

- Что ж ты творишь, а, соска мелкая, что ж ты себе позволяешь? - хриплым, пропитым голосом заорал алкаш прямо в лицо Маринке. – Вот нахера ты сосёшь раковую палку? Хочешь взрослой казаться? Так вот, никакая ты не взрослая! Как есть мелкая тощая задрота. Ты погляди на себя - ни рожи, ни кожи. Волосёнки ещё на м…нде не отросли, а туда же, идёт, цаца, дым пускает. Не рановато ли цигарки смолить научилась? Вот до чего вас, школяров, довели поблажки, совсем испохабились! Раньше б тебя ремнём-то перетянули разок, вся блажь бы из башки вылетела. Больше ни одной раковой палки в рот бы не взяла. Разве не слыхала, овца малолетняя: кто курит - кончает раком? Избаловали вас, сюсюкают с вами, носятся как с писаной торбой. «Как же можно деточку пальчиком тронуть? Пальчиком можно только погрозить. А жопу-то надерёшь, да вдруг деточка чокнется?» Ой, сю-сю, ой, сю-сю! Вот и досюсюкались. Не понимают, идиоты, что ежели девка с малолетства раковые палки сосёт, кто из неё потом вырастет? Кто? А я скажу, кто - мочалка драная, вот кто! Глянь на себя - как есть задрота. Рожа жёлто-зелёная от табачища, перхаешь каждую минуту, словно старуха чахоточная. Кого такая м…ндень родит, а? Вот ты мне скажи? Ты же вообще никого родить не сможешь, либо мутанта на свет произведёшь - негра или ещё какую неведому зверушку…

Зная, кто такой Генка, невольные свидетели этой сцены не вмешивались, глазели молча. Полезешь - себе дороже, забулдыга и на тебя накинется, всё настроение испортит.

- С деточками нужно разговаривать! - Алкаш корчил рожи, передразнивая детских психологов и пассивных родителей. - С ними нужно искать диалог! Тютюшки-люлюшки! А деточка сидит перед ними, кобыла блудливая, в глаза им ржёт и думает: да, да, ничего вы мне не сделаете, я и дальше буду блудить, а вы все в сраку катитесь…

Дед Макар легко и непринуждённо переходил с советского репертуара на традиционный и обратно.


- Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…


- Только и знаешь, что раковые палки сосать, да под музыку срамную дрыгаться! - бушевал Генка, немилосердно мотая и терзая Маринку, которая совсем обмякла в его руках от внезапности совершаемого произвола. - Ну ничего, я тебе ума-то вложу! Я ведь не мать, у меня не забалуешь! Уж я тебя рожей в грехи твои тяжкие ткну! Ты у меня попляшешь, ты у меня подрыгаешься, ты у меня палку-то пососёшь!

Вряд ли забулдыга осознавал, насколько двусмысленно звучали его угрозы.

- С места не сойдёшь, пока в грехах не покаешься и не оборотишься к жизни праведной. Будешь у меня знать, как сосать раковые палки, будешь знать, как на ходу жопой вилять, будешь знать, как заморскую дрянь жрать, ГМО-дерьмо всякое!

Прохожие спешили на работу, стараясь поскорее проскочить мимо Генки. Каждый думал о своём и не обращал внимания на происходящее, возможно, считая Маринку беспризорницей, что-то не поделившей с бомжом - вот и затеяли драку. Очень уж любит наш народ делать поспешные выводы, не зная всех предпосылок…

А дед Макар всё пел:


- Встало над туманами
Солнце за курганами,
Зашумело молодо, в поле зеленя.
Эх!
Оседлаю быстрого
Коня донского, золотистого,
Коня лихого, норовистого,
Горячего коня.
Эх!
Дон мой, колхозный мой край,
Синей волной играй!
Эх!
Вспомним годы грозные,
Ноченьки морозные,
Как мы в бой под Корсунью за отчизну шли.
Эх!
Шашки в небе реяли,
Полки гвардейской кавалерии
Снега фашистами усеяли,
Врага с земли смели.
Эх!
Дон мой, колхозный мой край,
Синей волной играй…


- Я тебе покажу, взрослую жизнь! Ишь ты, пугало огородное! Кому ты такая нужна, кто тебя в жёны возьмёт? Ты же будущая жена и мать, етит твою мать! Вот тебе, вот тебе, получай! Слушай слово божье, задрота! Не соси раковых палок, не соси, не соси! Ибо все раковые палки от диавола! А господь наш пресветлый, иже еси на небеси, того не поощряет! Ибо всякая блудливая и тощая соска есть сосуд греха! Да убоится ребро Адама мужика своего, не то падут на её щуплую сраку страшные кары небесные! Ныне и присно и вовеки веков. Аминь.

Войдя в раж, Генка и впрямь стал напоминать древнего юродивого, только не блаженного, а скорее бесноватого. Греховное маринкино поведение настолько его возмутило, что он затрясся всем телом, точно эпилептик, начал безумно вращать глазами, показывать язык и издавать нечленораздельные звуки вкупе с отчаянным и донельзя зловонным пердежом.

В отличие от него, дед Макар старался извлечь из своей глотки красивое и мелодичное бельканто:


- Под Новочеркасском на лугу широком,
На лугу зелёном, у большой реки
Ярко развеваются алые знамёна,
Едут, собираются в поле казаки.
Эге-гей!
Коней напоим мы донской водой.
Казаки готовы к бою, если грянет бой!


Ближайшие торговки потеряли терпение и недовольно зароптали, потому что шарахавшиеся от забулдыги прохожие шарахались и от их товаров. Зинка, Нинка, Клавка, Тамарка, Галька и Зойка недвусмысленно попеняли:

- Вы только гляньте, у него перед носом пьянь подзаборная святого корчит, а он молчит и смотрит!

- Форменное безобразие, сущее непотребство!

- А ещё батюшка, поп, называется!

- Слуга божий!

- Рясу нацепил!

- Уселся и хоть бы что!

- Ждёт, пока девку на кусочки порвут!

Слова эти были адресованы никому иному, как отцу Сергию, Шуре Берляеву. По правде говоря, ему самому уже поперёк горла встал этот недосвятой, недоюродивый. Его перформанс отвлекал внимание прохожих от ящика для подаяний - за всё утро туда не упало ни копейки, а ведь сбор подаяний с доверчивого населения имел для Шуры первостепенную важность, потому что являлся единственным источником его дохода. Честно зарабатывать Шура не умел, не любил и не хотел. Строго говоря, отцом Сергием, священником-расстригой был его папаша, скончавшийся от зелёного змия и чем-то напоминавший Генку. От отца Берляев и унаследовал поповские замашки вместе с рясой. Наряжаясь священником, он пользовался всеобщим обывательским неведением относительно того, что ни одна епархия не посылает батюшек побираться на улице и в транспорте. Все ящики для сбора подаяний стоят в церквях, а на улицах и в транспорте промышляют исключительно шарлатаны, аферисты и махинаторы, подобные Шуре Берляеву. К сожалению, правоохранительные органы не обращают внимания на людей в рясах, из-за чего жулью в городах сплошное раздолье. Вот такие нынче верующие - одним не в тягость облапошивать единоверцев, а другие так редко бывают в церквях, что не знают, в какие ящики кидать честно заработанный рупь, а в какие нет.

Также Шуре достался от папаши большой бронзовый крест, старинный, тяжёлый - кило на полтора. Носить такой на шее было небезопасно для позвоночника, так что Шура вешал его сбоку на верёвочный пояс.

Баянные трели деда Макара задавали бодрый ритм:


- Под Новочеркасском песни боевые
До блеска отточат острия клинков.
Казаки лихие, кони вороные
По степи развеют даже тень врагов.
Эге-гей!
Коней напоим мы донской водой.
Казаки готовы к бою, если грянет бой!
Дон широкий катит волны вод текучих
По земле советской в дальние края,
Нас ведёт наш Сталин, наш орёл могучий,
По землям неведомым, по чужим краям.
Эге-гей!
Коней напоим мы донской водой.
Казаки готовы к бою, если грянет бой!


Развязав верёвку и намотав на кулак, отец Сергий подскочил к Генке и старинным крестом, словно дубинкой, огрел его сперва по башке, а затем принялся охаживать по спине и по бокам.

- Разве не велел я тебе изыдить, анафемская душа! Велел или нет, велел или нет? Бесовское отродье! Я, слуга божий, для тебя пустое место? Пустое или нет, пустое или нет?

Алкаш выпустил Маринку, та полетела спиной вперёд и со всей силы врезалась в гранитную облицовку парапета. Из её груди вышибло воздух, она сделала глубокий судорожный вдох и втянула недокуренный бычок прямо в дыхалку.

В переходе нарисовался старший лейтенант Хлуп-Тулупов, стопроцентно щедринский персонаж, о чём никто не знал, ибо нынче классика не в почёте. Когда в песнях деда Макара начинало звучать имя Сталина, молодой полицейский неизменно выплывал из вестибюля метро и гнал музыканта вон.

- Слышь, дед, тебя сколько раз предупреждали? Чтоб я тебя здесь больше не видел и не слышал. Ясно? Пошёл вон!

Дед Макар, понурив голову, собрал вещички и послушно испарился. За хорошее пение консервативные обыватели накидали ему достаточно денег, чтобы не умереть с голоду до завтрашнего утра, а к тому времени смена Хлуп-Тулупова закончится и можно будет вернуться…

Не прошло и минуты, как место у входа в метро занял ещё один баянист, Тёма-алконавт. В его репертуаре Сталин отсутствовал напрочь, поэтому старший лейтенант его не трогал. Обычно Тёма-алконавт пел до обеда, потом шёл домой остограмиться и подзакусить, потом его клонило в сон, а потом заявлялись собутыльники и он приходил в себя только следующим утром.

Удобно усевшись и элегантно расположив перед собой старую фетровую шляпу, Тёма-алконавт затянул пронзительным голосом с приблатнёнными интонациями, как бы перехватывая эстафету у деда Макара:


- Я на Во-олге ставил се-ети
Дорога-ая Шурочка-а,
Ну и х…ли ты смеёсся,
Плакать надо б, дурочка-а…


Наверху Шура Берляев, у которого неосознанно выплеснулись наружу все комплексы, связанные с неудачником-отцом, немилосердно лупил Генку. С того слетела вся юродивая бесноватость, забулдыга весь как-то съёжился, сморщился и только охал, закрываясь руками. Изъеденное алкоголем сознание не сразу подсказало ему спасаться бегством и он бросился наутёк, ничего не видя вокруг и не глядя под ноги. Немолодое и нездоровое тело ощущало себя так, словно по нему промчался табун казачьих коней, про которых пел дед Макар. Генка ожидаемо запутался в ногах и повалился прямо на стельки и трикотаж. Ругаясь почём свет, торговки наградили забулдыгу пинками, тычками и затрещинами. «Ах вы сраные м…ндавошки!» - хотел было рявкнуть на них Генка, но из его рта вылетал только булькающий хрип.
Внезапно Зойка вздрогнула, закрыла одной рукой лицо, а другой указала на распластавшуюся Маринку:

- Батюшки-святы, да он никак её убил! Вы гляньте, из неё душа выходит, к небу возносится!

Подавившаяся и задохнувшаяся Маринка погрузилась в клиническую смерть, однако, бычок в её глотке продолжал чудесным образом дымить. Сизая струйка выходила изо рта - её-то торговки и приняли за душу. Окружив несчастного Генку, бойкие торговки уже не били, а рвали его на части.

- Убийца!

- Паразит!

- Душегуб!

- Мучитель!

- Нализался, скотина!

- Бельма залил!

- Вот и погляди, что натворил!

Тёма-алконавт, в отличие от деда Макара, приличного старичка-пенсионера, являлся совершенно опустившейся личностью. В полном соответствии с этим был и выбранный им репертуар.


- Четверть века в трудах и заботах я
Всё бегу, тороплюсь и спешу,
А как выдастся время свободное
На погост погулять выхожу.
А на кладбище всё спокойненько,
Ни врагов, ни друзёв не видать,
Всё культурненько, всё пристойненько,
Исключительная благодать…


Не понимая, что такого особенного он натворил, да вдобавок избитый отцом Сергием, Генка не мог дать бабам достойный отпор. Вшестером мордатые бабищи трепали тщедушного пьянчугу, как перед тем он сам трепал щупленькую Маринку. С трудом вырвавшись из их цепких объятий, полуживой забулдыга понёсся без оглядки к пятиэтажкам, домой.

В это же самое время к переходу приковыляла Лидия Никифоровна, богомольная побирушка, старая и немножко горбатенькая. Обычно она спускалась вниз, вставала на четвереньки на небольшую подушечку, которую легко было скрыть под складками подола, наклоняла сморщеный лобик до самой земли и застывала в этой позе до вечера. При этом она не переставала жалобно лепетать неразборчивую суеверно-религиозную слезливую чушь голосочком, похожим на мышиный писк.

Не зная всего контекста, старушка увидала окочурившуюся Маринку, чья душа выходила из тела и возносилась к господу. Воочию Никифоровна сроду не видела выхода души из тела и невольно испытала мощную религиозную экзальтацию.

- Славься, великий боже! - возопила она, падая на мозолистые коленки возле распростёртой Маринки. - Да святится имя твоё! Да приидет царствие твоё!

Сухие старческие ладони в порыве одержимости благодатью вздымались и с силой падали на практически плоскую маринкину грудь, отчего более-менее здоровое сердце девушки вскоре снова забилось.

От такого поворота богомольная побирушка чуть с ума не сошла.

- Воскресла! Люди добрые, она воскресла!

Из ряда вон выходившее событие проняло даже видавших виды торговок. Зинка, Нинка, Клавка, Тамарка, Галька и Зойка благоговейно замерли, осеняя себя крестами. И только ни о чём не подозревавший Тёма-алконавт голосил:


- Вот, к примеру, захочется выпить вам,
А вам выпить нигде не дают,
Всё звонят и грозят вытрезвителем
И в нетрезвую душу плюют.
А на кладбище так спокойненько
От общественности вдалеке,
Всё культурненько, всё пристойненько
И закусочка на бугорке…


Ожившая Маринка оглушительно чихнула, тлеющий бычок с силой вылетел из её глотки и попал прямиком в старушечий глаз. Та как раз собиралась воскликнуть: «Чудо-то какое!», но вместо этого схватилась за глаз и завыла от боли. А бычок интересно отрекошетил от неровностей её лица и закатился за шиворот чёрного богомольного платья, которое Никифоровна надевала только для того, чтобы побираться - то есть всегда. Перекатываясь под тканью, напоминавшей, кстати, поповскую рясу, бычок прижигал старушку то в одном месте, то в другом. И если Генка мечтал стать блаженным юродивым, ничем на него не походя, то Никифоровне это удалось. Она каталась по земле и выла, словно ведьма в чане со святой водой. Платок сбился на спину, жиденькие седые волосёнки, похожие на паклю, растрепались, из глаз ручьём потекли слёзы, а крючковатый нос изверг вязкие и тягучие жгуты соплей. Подол чёрного платья задрался, стало видно грязное исподнее, всё в жёлто-коричневых чиркашах и пятнах. Старушка старалась ногтями разодрать на себе платье, чтобы достать злополучный бычок; крепкая ткань не поддавалась.

Поскольку это был не стрёмный Генка, а благообразная бабушка, прохожие столпились вокруг и глазели. Час пик подходил к концу, в метро шли те, кто мог себе позволить задержаться на пару минут и кому не нужно было спешить на работу, ибо они и так на неё опоздали.

Никифоровна отвлекла на себя внимание публики, дав возможность Маринке незаметно подняться и на дрожащих ногах спуститься в переход. Пошатываясь, она придерживалась за стеночку, чтобы не упасть. Тёма-алконавт галантно отодвинулся, чтобы Маринка смогла просочиться в зазор между ним и стеной.

Порыв сквозняка распахнул все двери в метро, иначе Маринке не хватило бы сил их открыть. На ходу нащупывая в сумочке «Тройку», девушка направилась к турникетам. Возле них молоденькая и симпатичная дежурная Люся, сроду не читавшая Щедрина, болтала с Хлуп-Тулуповым, который имел на неё виды. Здесь силы окончательно покинули Маринку и она едва не упала.

- Девушка, с вами всё в порядке? - бросилась к ней Люся.

Маринка беспомощно повисла у неё на руках, то закатывая глаза, то снова пытаясь сфокусировать взгляд.

- Это наверно из-за перепадов давления, - заключила Люся.

- Или с утра ужралась чем-то, - скептически заметил старший лейтенант.

- Вызови скорую и уведи её отсюда, - велела ему Люся.

Желание возлюбленной было для Хлуп-Тулупова законом, поэтому он перехватил Маринку из люсиных рук и потащил в дежурку.

В переходе вибрировал голос Тёмы-алконавта, старавшегося подражать Аркадию Северному:


- Звенит звонок насчёт поверки,
Ланцов задумал убежать.
Не стал зари он дожидаться,
Проворно начал печь ломать…


Тонька заперла свой ларёк и подошла к зевакам, чтобы лучше видеть, что происходит с Никифоровной.

- Это в бабку бес вселился, - уверенно заявила она. - Я о таком слышала. Всегда подозревала, что с этими богомольными старухами что-то не так. Вот и полюбуйтесь. Говорили, что у Никифоровны сын - митрофан великовозрастный, нигде не работает. А она побирушничеством столько денег приносит, что митрофан недавно машину купил. Вот и думайте, с какими силами она в сговор вступила…

По закону подлости у ларька тотчас образовалась очередь и Тонька поспешила обратно, оставив торговок и зевак в состоянии крайней задумчивости. Обычно к подобным обвинениям все отнеслись бы равнодушно, но сегодня всё было иначе. Народ стал свидетелем выхода души из тела, вознесения её на небеса и последующего воскрешения Маринки из мёртвых, аки евангельский Лазарь. Поэтому Тонькины слова были восприняты серьёзно. И хотя на Никифоровну всем было плевать, однако, пришедшая в наш мир нечистая сила явно требовала изгнания - во славу всевышнего, в существовании которого никто теперь не сомневался.

- Экзорцизм нужно провести, - выразила общее мнение Галька. - Обряд изгнания дьявола.

- Для этого грамотный батюшка нужен, - засомневалась Тамарка. - На такое не всякий поп сгодится.

- Да вот же он! - Клавка указала на отца Сергия.

- Тю, что это за поп! - презрительно процедила Нинка. - Плюгавый какой-то. Тут надобен такой попище, от чьего голоса стёкла в домах дрожат.

- Другого-то всё равно нету, - подытожила Зинка. - Придётся с нечистой силой отцу Сергию бороться. Авось господь его поддержит. Наше дело верить.

Шура Берляев, разумеется, слышал каждое слово и про себя молился: «Хоть бы пронесло, хоть бы пронесло…» Но не пронесло. Толпа решительно надвинулась и окружила его.

- Батюшка, - серьёзно обратился к нему человек, внешне похожий на Чикатило. - Мы настоятельно просим вас проявить участие к судьбе этой старушенции. Неважно, что она одной ногой в могиле, не нам решать, когда и как ей окочуриться. Мы не должны допустить, чтобы её душою овладел нечистый дух. Смиренно просим вас изгнать беса!

- Правильно! - поддержал Чикатилу здоровяк с угловатыми чертами лица и невыразительным взглядом крошечных глазок из-под мощных надбровных дуг. Его волосатые влажные подмышки источали убийственную вонь, а широченные лапищи воодушевлённо шарили по карманам. - Ты, это, батюшка, не ссы, щас мы тебе деньжат-то в ящик насыпем!

- Верно! - загалдели зеваки, следуя примеру здоровяка. - Верно! Держи деньги, святой отец! Изгоняй беса, раз ты поп!

Если бы Тёма-алконавт увидал размеры доходов Берляева, он бы отнёс баян на помойку и окончательно спился с горя. Но он не знал и потому продолжал петь:


- В трубу он тесную пробрался
На тот тюремный на чердак,
По чердаку он долго шлялся,
Себе верёвочку искал.
Нашёл верёвку - тонку, длинну, -
К трубе тюремной привязал,
Перекрестился, стал спускаться,
Солдат заметил, выстрел дал…


Шура не только не был настоящим попом. Если честно, он даже в бога не верил. Он был скромным и тихим мошенником, работал по мелочам и ненавидел всяческую шумиху и насилие. Сейчас ему больше всего хотелось куда-нибудь незаметно исчезнуть, ведь он понимал, что ничем не поможет Никифоровне, не изгонит беса. Просто потому, что беса нет. Есть Альцгеймер, есть деменция, а они от креста и молитвы не проходят. Тот же самый верзила вскоре разочаруется и потребует назад свои деньги.

Однако вид падающих в ящик купюр смутил дух отца Сергия. Шура Берляев расправил впалую грудь и подумал: была не была! Главное сейчас как можно правдоподобнее изобразить священника-экзорциста, а там авось кто-нибудь скорую бабке вызовет или ей просто так полегчает, или зевакам надоест тут торчать. Из обширной отцовской литературы он знал, что сеансы экзорцизма длятся по много часов - у зрителей терпежу не хватит. Время на его стороне.

- Ну, вы, это, бабушка, успокойтесь, - неуверенно промямлил он, приближаясь к Никифоровне. Та устрашающе зарычала и так зыркнула на Шуру выпученными глазищами, что у него на теле все волосы встали дыбом.

- Тут, это, общественность уже беспокоится… Не случилось ли с вами чего? В самом деле, что это вам вздумалось на старость лет такие представления устраивать? Сидели бы себе в переходе, как обычно…

Старушка перекосила харю и клацнула пластмассовыми челюстями. Шура даже отскочил от неожиданности.

- Смелее, святой отец! - подбодрили его зеваки. - Покажите нечистому всю мощь святой церкви!

«Ладно, - подумал Шура, - сами напросились!»

Он не был силён в молитвах, поэтому простёр над Никифоровной руку (стоя на безопасном расстоянии) и произнёс первое, что в голову взбрело:

- Святые апостолы, великомученики и угодники! Во дни и ночи, когда упражняется нечисть супротив славы господней, услышьте молитвы нас, грешных, и ниспошлите рабу божьему Сергию силу небесного воинства, дабы покарать беса, дерзнувшего творить злое беззаконие и непотребство пред ликом всевышнего. Благословите раба грешного Сергия и не дайте злу погубити. Осените светом непорочным сие заблудшее чадо. Припадаю и молю во имя светлого господа о заблудшей душе рабы божьей Никифоровны, устрашённой во тьме, страдающей от козней злых бесов и отравленной злым нечестием. Да будет ей сия молитва защитой и ограждением от тёмных сил…

Сочинять на ходу, без предварительной подготовки было непросто, вдобавок Шуру постоянно отвлекал Тёма-алконавт со своими быдланскими напевами.


- У павильона «Пиво-воды»
Стоял советский постовой,
Он вышел родом из народа,
Как говорится, парень свой.
Ему хотелось очень выпить,
Ему хотелось закусить
И лейтенанту оба глаза
Одним ударом загасить…


Берляев решил не сдаваться. Целый ящик налички грел ему душу и придавал решимости продолжать спектакль. Пока всё вроде складывалось неплохо.

- Господь единый, всемогущий и всеведущий! Дай повеление силам нечистым оставить сосуд сей грешной души. Возложи длань свою державную, светлую, чистую, исполненную благодати, на её чело. Помоги мне, грешному Сергию, смирить гордыню бесовскую опаляющим зло повелением, дозволь изгнать нечистых и призвать к покаянию заблудшую твою рабу пред животворящим крестом. Да будут повелением твоим остановлены злые бесовские дела и мечтания и да не устоят они перед молитвой раба твоего, Сергия. В час молитвы сей да исчезнет богопротивное зло и лукавые бесы. Спаси нас, всевышний, от всякого лиха и от дьявольского наваждения. Спаси и помилуй! Как воск тает от огня, так пусть растают все ухищрения нечистого. Во имя святой троицы да спасены будем! Отгони, господи, лихо от чад своих. Обереги от злых наветов лукавого и нечистого духа. Я, грешный Сергий, уповая на милосердие небес, одолеваю и изгоняю всякую злобу и коварство! Да изыдет от меня и от чад божьих нечистый дух со злыми умыслами и обольщениями. Молитвами апостолов, великомучеников и святых угодников проклинаю и изгоняю от себя и чад божьих все силы зла. Изыдьте, бесы, прочь от рабы божьей Никифоровны! Силою животворного креста господня и всеми небесными силами престола господня подавляю и посрамляю преисподнюю. Да спасена будет грешная раба божья! Молюсь господу богу, сотворившему небо и землю, солнце, луну и вселенную. Возношу молитву царице небесной, пресвятой богородице. Помилуй и спаси рабов твоих! Да не коснётся нас ни в час утренний, ни днём, ни вечером, ни ночью нечистая сила. Пресвятая дева, огради от бесовских наваждений в греховной тьме, ибо веруем. Силой животворящего креста господня и пресвятой троицы да спасёт нас от сетей сатаны пречистая матерь божья. Во славу господа вседержителя, ныне и присно и вовеки веков, аминь! Изыди, бес, из Никифоровны! Изыди! Прочь! Вон!

Пока Шура Берляев на ходу сочинял экзорцистскую молитву, из перехода поднялась группа зарубежных туристов - судя по лицам, откуда-то из Азии. Увидев неописуемое действо, они уставились на него в немом изумлении, защёлкали фотоаппаратами. На робкие вопросы экскурсовода, кто-то из зрителей пояснил:

- В старуху дьявол вселился. Батюшка его изгоняет. А вы, вместо того, чтоб просто глазеть, подкиньте деньжат на благое дело. Как говорится, за просмотр деньги плотют.

Тёма-алконавт тоже так считал и всякий раз с удвоенной энергией горланил, когда в его шляпу падала деньга:


- Однажды Смерть-старуха
Пришла к нему с клюкой.
Ударил ей по уху
Он рыцарской рукой!


Экскурсовод честно перевёл объяснения азиатам, те оживились, затараторили что-то по-своему и потянулись к ящику для сбора подаяний. Увидал Берляев, что туристы ему в ящик валюту суют и совсем ему хорошо стало. «Да я сейчас эту старуху в бараний рог согну!» - подумал он.

Как бы то ни было, его молитвенная фантазия иссякла, требовалось предпринять что-то ещё. Никифоровна так и не пришла в себя, сидела с задранным подолом, корчила рожи, нечленораздельно верещала и делала угрожающие жесты. С её точки зрения она пыталась что-то донести до окружающих, но со стороны это воспринималось как одержимость.

- Млеее! Блеее! Влеее! Уэеее! Ыыыы!

Возможно, это должно было означать, что старушка не чувствует внутри себя никакого беса, а вот окурок под платьем очень даже жжётся. Из-за стресса и избытка впечатлений речевой аппарат никак её не слушался.

- Теперь святой водой её, батюшка! - снова подсказали Шуре Берляеву.
Тот ухватился за идею, вырвал у ближайшего туриста бутылку с газировкой и перекрестил её:

- Во имя отца, сына и святаго духа. Была вода простая, стань святая! Господи, благослови, дай час добрый!

- Что это, что он делает? - обратились азиаты к экскурсоводу.

- Делает из простой воды волшебную, - ответил тот, чем вызвал у туристов очередной всплеск ажиотажа.

Экскурсоводу и самому стало интересно, он поддался всеобщему настроению. Эффект несколько портил Тёма-алконавт, который мало того, что пел чёрте что, так ещё и нещадно фальшивил.


- Граждане, воздушная тревога!
Граждане, спасайтесь, ради бога!
Майки, трусики берите
И на кладбище бегите -
Занимайте лучшие места…


Шура щедро окатил водой спутавшуюся седую паклю Никифоровны. Старуха восприняла это как посягательство на неприкосновенность своей личности и прибегла к единственно доступному защитному средству - надудонила в пригоршню урины и плеснула Берляеву в лицо. Дескать, держи ответочку.

Зрители мгновенно притихли, поражённые зловредной изобретательностью беса. Опешивший отец Сергий отшатнулся, выронил бутылку и с изумлением отёр лицо рукавом рясы.

- Это… Это что такое? Это ссаки, да? - Он недоверчиво понюхал мокрое пятно на рукаве, скривился и озверело набросился на бабку. - Ах ты плесень гнутая! Ты ж мне рясу офоршмачила! Как я домой пойду? Сейчас я тебе задам! Знаешь, что с тобой сделаю? Покажу тебе иже еси на небеси!

Поскольку насилие (с точки зрения Никифоровны) продолжалось, она прибегла к новым ответным действиям - наложила целую горсть мелких, как у козы, катяхов и сочным шлепком размазала по лицу Берляева.

- Не стой столбом, дурень! - кричали зеваки потерявшему дар речи экзорцисту. - Крестом её шарахни, крестом!

Но Шура уже никого не слушал. Задохнувшись от возмущения и от невыносимого смрада липкого старушечьего говна, Берляев сбросил с себя последние остатки интеллигентности и двинул Никифоровне кулаком под дых. Старушка согнулась пополам, жадно хватая ртом воздух. Шура припечатал её физиономию коленом. Пластмассовые челюсти заклацали по гранитным ступенькам и улетели в переход, где самозабвенно драл глотку Тёма-алконавт.


- Вызвали меня в военкомат,
Дали в руки ржавый автомат,
А к нему бутылку водки
И большой кусок селёдки
И послали с фрицем воевать.
На войне я сразу отличился -
В стельку крепкой водочки напился,
Только вылез из окопа,
Получил три пули в жопу
И теперь лежу и не жужжу…


Никифоровна утробно взрыгнула и обдала лже-попа едким потоком рвоты. Экскурсовод наконец-то опомнился и потащил обалдевающих туристов прочь, однако те упёрлись и ни за что не захотели уходить. То, что они прежде видели лишь в голливудских ужастиках, разворачивалось перед ними наяву.

Представив, каково будет отстирывать рясу, Шура буквально осатанел и принялся яростно месить бабку ногами.

- Вот тебе, вот, получай, тварюга старая! Во имя отца и сына! Сейчас попляшешь у меня, ведьма юродивая, сейчас покувыркаешься! Идя долиной смертной тени, да не убоюсь я зла! Поняла, старая? На вот, на, и ещё, и ещё!

Зрителей восхитила решимость отца Сергия. Они выражали восторг одобрительным свистом и рукоплесканиями.

- Бей её, батюшка! Так её, проклятую! Мочи нечистую силу, не жалей! Отдери дьявола в зад! Засади ему по самые небалуйся!

Кто-то из азиатов на ломаном русском обратился к зрителям:

- Какая у васа вела плавославная!

А народ, не будь дурак, ему отвечал:

- Не то слово! Лучше нашей веры на всём белом свете нет. Куда до нас вашим несчастным даосам и буддистам! И Лао-Цзы с Конфуцием нервно курят в сторонке…

Туристы серьёзно и задумчиво кивали, принимая услышанное к сведению. Шуре Берляеву мало показалось просто загасить старуху. Он вспомнил рестлерские приёмы, виденные по ТВ, и со всего маху упал Никифоровне локтем на почки. У той едва не выдавились все внутренности, по крайней мере жёлто-коричневых пятен на исподнем стало больше. Вот только отец Сергий на этом не остановился. Проворно вскочив, он ухватил бабку за тощие старческие лодыжки, раскрутил, как на карусели, и шваркнул хребтиной об асфальт. Из Никифоровны практически вышибло дух, однако, прежде, чем она опомнилась, Шура зажал её головёнку в локтевом сгибе и с разбегу саданул ею в гранитный парапет.

Тёма-алконавт подвывал почти в тему:


- Вот умру я, умру я,
Похоронят меня
И никто не узнает,
Где могилка моя.
И никто не узнает,
И никто не придёт,
Только раннею весною
Соловей пропоёт.
Пропоёт и просвищет
И опять улетит,
А моя могилка в поле
Одиноко стоит…


Схватив старуху за шкирман и за пояс, Шура поднял её над головой на вытянутых руках и, присев, уронил поясницей на выставленное колено. Внутри у старушки что-то хрустнуло - это вправился застарелый радикулит, а может и грыжа.

Но отцу Сергию и этого показалось мало. Одобрительно бурлившая толпа наполняла его моральной и физической силой. Он стал на самого себя не похож. Захотелось Шуре огреть бабку чем-нибудь большим и тяжёлым. Про крест он даже не вспомнил, тот просто болтался у него на поясе. Вместо этого лже-поп бросился к ящику для подаяний. Набитый деньгами ящик оказался на удивление тяжёлым. Крякнув и поднатужившись, Шура с нечеловеческой силой поднял его и гвозданул Никифоровну по горбу.

Тут-то бог и наказал шарлатана «отца Сергия». От удара ящик треснул, развалился на части и все неправедно нажитые деньжищи разлетелись во все стороны. Толпа, словно сама не своя, бросилась их собирать. Добычу граждане отнюдь не спешили возвращать батюшке, будто не жертвовали ему несколько минут назад. Напротив, люди хватали бабло и сломя голову бежали кто куда.

Тёма-алконавт окончательно вошёл в раж и переключился на дебильные частушки, которыми обычно завершал свой перформанс. То ли это были настоящие частушки, то ли сочинительство самого Тёмы. Знатоков и ценителей частушек среди его невольных слушателей не наблюдалось…


- По деревне шла и пела
Тётка здоровенная.
За сучок м…ндой задела,
Ох кричала, бедная!

На горе стоит избушка,
Внучка с бабушкой живёт.
Ох и вредная старушка,
Внучке выпить не даёт!

Я не знаю, как у вас,
А у нас в Киргизии
Девяносто лет старуха –
Командир дивизии!

Я куплю себе штиблеты
На берёзовом ходу,
Чтобы бабка не слыхала,
Как я к миленькой пойду!

Все милашки как милашки,
А моя как пузырёк.
Села срать – м…нда отвисла,
Как у кепки козырёк!

По деревне с колотушкой –
Девки, мать вашу ети!
Если х…й в п…зду не лезет,
Колотушкой постучи!

Как в саратовском лесу
Хороши опёнки.
Девку я не полюблю
С крошечной жопёнкой…

В огороде бузина,
В Киеве капуста.
Дритатушки-дритата,
Чтоб те было пусто!..


В мгновение ока Шура Берляев оказался гол как сокол - в материальном плане. Буквально окаменев от людской алчности и неблагодарности, он стоял, растопырившись над Никифоровной; ряса с подсыхающими зловонными пятнами развевалась на ветру, сырая и испачканная камилавка охлаждала разгорячённую голову. Шура чувствовал, как земля уходит у него из-под ног - в переносном смысле. Его деньги присвоили те же люди, кто рукоплескал ему всего минуту назад. Не веря своим глазам, Шура испытал мощный экзистенциальный шок, вызвавший душевный кризис и потерю желания дальше жить. Лже-поп опустил голову и, не обращая ни на что внимания, пешком добрался до Крымского моста, сорвал с себя все поповские атрибуты, швырнул в воду, а следом и сам туда сиганул и утопился.

Лидия Никифоровна после того случая кое-как оклемалась. Сынок-митрофан определил её в дом престарелых, где старушка живёт до сих пор, донимает персонал и пытается кусаться, но нечем - челюсти ей так и не вернули.

Маринку увезла скорая, в больнице ей оказали помощь и сейчас девушке намного лучше. Она по-прежнему живёт с мамой, но уже не шляется по вечеринкам и тусовкам, не нажирается до поросячьего визга. Читает дома книги, бросила курить. Сексуальный голод утоляет вибратором.

Старший лейтенант и Люся таки поженились, правда, по настоянию родственников невесты, им пришлось сменить фамилию, так что теперь они не Хлуп-Тулуповы, а Кафтанчиковы. Люся на четвёртом месяце, скоро станет мамой. Став отцом, старший лейтенант ожидает повышения и потихоньку перестаёт быть щедринским персонажем.
Тёма-алконавт окончательно спился и больше не поёт в переходе. Там теперь прочно обосновались какие-то говнари, которые дерьмово исполняют дерьмовый репертуар дерьмовых говнороковых групп, причём делают это намного дерьмовей оригинала. Однако подросшее поколение юных говноедов неизменно хавает дерьмо, обеспечивая говнарям аншлаги и стабильный доход.

По указу Собянина рынок возле метро снесли, а торговок разогнали. На освободившемся месте возвели ублюдский торговый центр и все торговки со своим барахлом перебрались внутрь, потому что больше некому. Там же, у торгового центра, благополучно сидит и поёт про Волгу, Дон, казаков и Сталина дед Макар, которого здесь никто не трогает.

Азиатские туристы всем скопом приняли православие и вернулись домой с крестами, иконами и святой водой, в лаптях и конопляных косоворотках, приобретённых втридорога на ремесленном подворье в Измайловском кремле.

Избитому Генке не суждено было добраться до дому. Силы покинули его на полпути, возле помойки, где он и отдал концы. Его тело обнаружил сантехник Ураз, возвращавшийся с вызова, где чинил бачок. Убедившись, что забулдыга не дышит, Ураз неодобрительно поцокал языком.

- Ай-ай, какой беспорядок…

Он открыл крышку мусорного бака, переложил мешки, освобождая место, и кое-как втиснул туда Генку. Рядом остановилась «Лада Приора». Из окон высунулись молодые прыщавые лица.

- Дядь, а дядь? Продай нам труп.

- На чебуреки хотите пустить? - угрюмо осведомился Ураз. - Тут вам не Выхино, э! Не Курский вокзал!

Прыщавые лица заулыбались.

- Не, дядь, какие чебуреки! Мы студенты, у нас в ординаторской трупов на всех не хватает, а нам очень нужно для зачёта. Преподы, знаешь, какие строгие?

- Косарь давай, - мгновенно сообразил Ураз, вынимая Генку обратно.

Прыщавые головы юркнули обратно в машину, посовещаться.

- Дядь, давай за пятихатку? Мы ж всё-таки бедные студенты…

- Э, студенты! - строго прикрикнул на них Ураз. - Кому диплом нужен? Косарь, говорю! Учиться не будешь, дураком помрёшь!

Студенты нехотя протянули деньги и сантехник помог им запихнуть тело в багажник…
Когда все основные события уже завершились и окружающая действительность вернулась в обычное повседневное состояние, к переходу подъехал телевизионный фургон с канала ЖП-ТВ. Оператор Антон установил камеру, репортёрша Семирамида Кирялова огляделась, поправила волосы и затараторила в микрофон:

- Итак, уважаемые зрители, как вы сами можете убедиться, все слухи о чьём-то чудесном воскрешении и об изгнании дьявола возле метро оказались ложными. Я веду свой репортаж с того самого места и позади меня нет никаких экзорцистов, нет одержимых бесами и воскресших с того света. Случившееся лишний раз доказывает, что не стоит верить всяким слухам и сплетням, особенно взятым из сомнительных источников. Не позволяйте мошенникам обманывать вас. Смотрите новости только на канале ЖП-ТВ. Оставайтесь с нами. ЖП-ТВ - только правда, только эксклюзив! Самое свежее, раньше всех! ЖП-ТВ – жизненная правда на ТВ! С вами были Семирамида Кирялова и Антон, специально для ЖП-ТВ…

Слушая репортёрскую пургу, Зинка, Нинка, Клавка, Тамарка, Галька, Зойка и Тонька переглядывались, перемигивались и таинственно посмеивались, ибо знали, как всё было на самом деле. Но заносчивая съёмочная группа ничего не заметила и не удосужилась проинтервьюировать свидетелей. До сих пор народ уверен, что в то обычное утро ничего особенного у метро не произошло…