Сочинитель Иванов

     Короткая пьеса для одного актёра о стремящемся к радости, смыслу и справедливости авторе.

     Действующее лицо: сочинитель Владимир Михайлович Иванов, человек с бледным лицом и "горящими глазами". Одет в белую, с расстегнутым воротом рубашку, потрёпанный жилет и брюки. На ногах у него тяжёлые башмаки, а не домашние тапочки, несмотря на то, что почти всё действие происходит в одной небольшой и, вполне возможно, что сырой комнате.

     На сцене письменный стол, желательно с чернильницей и ручкой с металлическим пером, с листами писчей бумаги. Стул за письменным столом. Диван с подушкой, на спинке которого висит грубая серая шинель с красными солдатскими погонами. Задник сцены представляет собой видеоэкран.

     Звучит музыка, вполне возможно, что грубого, но очень печального, городского романса. Выходит Иванов. Он подходит к авансцене, несколько секунд вглядывается в зрительный зал. Музыка становится тише или даже совсем замолкает

     Иванов
     (продолжая вглядываться в зрительный зал).
     Что такое у нас в Отечестве, - творчество сочинителя? Радость, наказание или болезнь? Творчеством заболевают, чтобы и дальше страдать, но уже для того, чтобы запечатлевать свои и чужие страдания на бумаге? Или радость так переполняет человека, что если он не начнёт ею делиться с другими людьми, то он захлебнётся в радости и в ней утонет, погибнет? Но, вполне возможно, что Высшая Сила, что правит не одной только моей страной, а всем миром, наказывает творчеством за то автора, что слаб он был в жизни, и не сделал то, что обязан был сделать. То что подсказывала ему совесть, а он гнал от себя и не выполнял её, совести, указания. Да, трудно во всём этом разобраться...

     Исполнитель роли сочинителя Иванова медленно поворачивает голову в сторону своего письменного стола. Несколько секунд вглядывается в то, что находится на его столе.

     Иванов
     (повернув голову снова к зрителям, в зрительный зал)
     Рабочее место сочинителя. То ли его каторга, то ли источник радости, то ли дверь, неизвестно, куда. Многим, из нашего брата-сочинителя, хотелось бы думать, что их письменный стол, - это дверь, за которой начинается дорога в БЕССМЕРТИЕ. Эти мои наивные братья думают, что потому они и стали писать, что ДОСТОЙНЫ никогда не умереть, продолжать жить в том, что они сочинили. А для чего пишу я? Может быть, для ПРОБУЖДЕНИЯ? Все ещё спят те, которые могли бы внести в нашу жизнь больше смысла, больше радости, больше справедливости. Да! Они всё спят! Надо бы для того чтобы чтобы пробудить людей деятельных, написать роман. Может быть, н не один даже. А у меня только рассказы получаются. Правда, некоторые из них такие большие, как повести.

     Исполнитель роли сочинителя Иванова садится за письменный стол, берёт лист бумаги, кладёт его пред собой и начинает писать. Не менее минуты он пишет увлечённо, а потом начинает читать, прямо с листа, только что им написанное.

     Иванов
     (в зрительный зал)
     Эх, страна моя родная! Что же люди в тебе так мучаются? Так мучительно живут. А может для того жизнь и даётся человеку, чтобы мучиться? Любому человеку! Везде в мире! Или только у нас? Только в Отчизне нашей и больше нигде? А зачем человеку нашему мучиться? Не для того ли, чтобы родилось из его мучений что-то новое. Выходит, что мучения есть творческое начало. Источник всего нового, что может человек создать. Не знаем мы, что такое гениальность? Часто мы, люди обычные, думаем, что гений не мучается, когда создаёт что-то новое. Да откуда нам знать, что испытывает гений, когда совершает то, что ему Высшая Сила приказывает совершать? Может быть, и не мучается гений, когда творит. Но тогда он жертвует во имя нового. А чем? Да всей своей жизнью жертвует! Не бывает у гения его счастливой личной жизни, и за эту его жертву, за отсутствие у него личного счастья, благодарит его Высшая Сила тем, чем заполняется его творчество. Его, гения, произведениями, свершениями, творениями заполняется его жизнь, пусть и нет в ней личного счастья!  То, что создаёт гений, облегчает людям их жизнь, уменьшает их мучения, страдания. Да, и мучаются, и страдают люди, не только у нас, но и во всём мире. Я не гений, а пошёл рядовым в армию, чтобы помочь братьям-славянам избавиться от жестокого и унизительного чужеземного ига...

     Исполнитель роли сочинителя Иванова перестает читать с листа, несколько секунд смотрит в зрительный зал.

     Иванов
     (продолжая сидеть за письменным столом, в зрительный зал)
     Чего это я о себе пишу? Да, был в моей жизни довольно продолжительный эпизод, когда я добровольно, после университета, пошёл а армию рядовым. На защиту братьев-славян, иноземцами угнетаемых. А писать надо больше, чем о себе, о других людях... Увидел тогда я многое, и не только в себе увидел, но и вокруг себя. Слышал рассказ одного солдата, как он четыре дня лежал, забытый своими и тяжело раненный, на поле боя, пока о нём не вспомнили, за ним не вернулись. Одну ногу ему ампутировали. А я рассказ об этом написал. Не о себе написал, а о мучениях и мыслях того, кто покинутый своими, четыре дня страдал, рядом с гниющим трупом врага, которого сам и убил! Чего это я опять о мрачном? Устал! Спать хочу!

      Исполнитель роли сочинителя Иванова встаёт из-за письменного стола, подходит к дивану, садится на него. Сидит, вглядываясь в зрительный зал. Потом снимает с ног свои тяжёлые башмаки, ложится на диван, головой, - на подушку.

     Иванов
     Холодно! Надо укрыться, а то не засну из-за дрожи...

     Иванов опускает, прямо в носках, свои ноги на холодный пол, встаёт, берёт со спинки дивана серую грубую солдатскую шинель, снова ложится головой на подушку, и укрывает себя шинелью. В зале и на сцене гаснет свет. Иванов спит, точнее пытается спать. "Загорается" видеоэкран. Иванов спит, а на экране, - грязь на дороге. Ноги солдат в сапогах, с тяжёлым трудом вытягиваемые, из грязи. Измученные, но не унываюшие лица солдат, коллег по солдатской доле Иванова  На сцене снова загорается свет. Иванов ворочается так, что шинель падает с него на пол.

     Иванов
     (сидя на диване, в зрительный зал)
     Как голова болит! (Сильно давит указательным пальцем правой руки на свой праввй висок). Не удалось отдохнуть! Отдых для человека с совестью - это отсутствие боли. Обычно мы не видим различия в таких словах, как "больная совесть" и "совесть болит". А различие-то есть! Больная совесть неизлечима! У человека с больной совестью, она, совесть, болела, болела, болела, а он глушил эту боль водкой или виски с коньяком, азартными играми, продающимися "девочками", в кавычках,  то есть разными средствами, купленными на большие деньги, и не заметил, как его совесть окаменела. Больная совесть, она, ведь, как камень, больше нечему в ней болеть. Каменное сердце...Не зря так говорят о том, у кого совесть больная, но больше не болит. Нечему там, в камне, болеть! А у меня совесть всё ещё болит! Чего я всё шедевр хотел написать? Такой рассказ или повесть, которая была бы совершенной. Да не к совершенству надо стремиться! Пока автор стремится к совершенству им написанного, с ним, как и с тем, кто вином и "девочками" злоупотребляет, его совесть в камень может вЫболеть! (Опять давит указательным пальцем руки на свой правый висок). Ах, как голова болит! У меня, наверное,  совесть расположена в голове, а не в сердце. Встречал  я  и тех, у кого совесть болела, и которые от чахотки, то есть от туберкулёза и сердечных болезней умирали. У них совесть в груди расположена, а у меня в голове. (Кричит). Ох, уж эти врачи! Психиатры! Считают меня сумасшедшим, а у самих просто совесть больная. Окаменела! Больная совесть неизлечима! Потому что она, - камень. И у психиатров тоже! (Подбегает к письменному столу, хватает с него несколько исписанных листов бумаги, читает). Нет, не то пишу! Не то и не так писать надо! (Разбрасывает по сцене листы бумаги). И револьвера нет! Таким, как я, психиатры не разрешают продавать оружие! Глупые! Глупые психиатры! Я никому, кроме себя, вреда причинить не могу! (Смотрит на брошенную на пол грубую солдатскую шинель,  берет её, и надевает на себя, в рукава, но не застёигвая). Я, сочнитель, Владимир Михайлович Иванов, знаю, что делать. Этот мрачный сырой и могучий город растёт не только вширь, но и вверх! Есть в нём здания, с такими высокими лестницами, что глядя с самого верха вниз, в колодец такой лестницы, можно почувствовать себя свободной от всего, в том числе от боли и мучений, птицей!

     Исполнитель роли сочинителя Иванова походит к краю сцены и с улыбкой на лице прыгает вниз. Гаснет свет на сцене и в зрительном зале. На сцене "загорается" видеоэкран. На экране, на кафельном бело-коричневом полу лежит, на дне лестничного колодца, сочинитель Иванов, в расстёгнутой грубой, "разлетевшейся" шинели, с разбитой головой и "красочным" пятном около головы. Видеоэкран гаснет. На сцене загорается свет, в котором появляется снова Иванов, без шинели, в том же облике, что и в начале действия.

     Иванов
     (в зрительный зал, очень радостно, с улыбкой)
    Теперь я на пути туда, где нет боли и мучений, но дарована каждому, туда допущенному, ясность мысли, в том числе и в поисках высшей справедливости! Там, куда сейчас иду, я буду продолжать творить. Никто там не назовёт меня больше сумасшедшим или больным. Там, где я буду теперь, всё реально, кроме болезней, боли и сумасшествия. Там и ЗНАНИЯ, и СМЫСЛЫ, и СВОБОДА ТВОРЧЕСТВА, а не зарабатывание денег придумыванием "чёрного" и "клубничного" то есть того, за что раньше на Земле платили борзописцам деньги.

     На сцене и в зале гаснет свет. "Загорается" видеоэкран. На видеоэкране, - солнечная дорога. Среди цветов и трав. К холму, на котором стоит письменный стол. На  видеоэкране, - улыбающееся лицо сочинителя Иванова. Он смотрит с экрана на зрителей, улыбается. Потом поворачивается. Мы видим спину Иванова, идущего к холму, светящемуся под Солнцем. Затем зрители видят сидящего за столом, на холме, в лучах Солнца,  и пишущего, новое своё сочинение, Иванова. Финал моноспектакля.

     P.S. Автор этой коротенькой монодрамы, перед тем, как опубликовать её,  достаточно долго думал об актуальности, для нас,  жизни таких писателей девятнадцатого века, как Всеволод Михайлович Гаршин (1855-1888). Ничего существенного, об актуальности, так и не надумал, но почему-то решил, что это не так уж и страшно, прожить такую же короткую и, наверное, нелёгкую, как у В. М. Гаршина, жизнь. В монодраме действует, конечно, не В.М. Гаршин, а выдуманный им Владимир Михайлович Иванов.  А ещё автору этой монодрамы хочется верить, что уже и сейчас есть, или обязательно появятся, в будущем,  среди авторов те, у которых совесть не больная, не окаменевшая, а все ещё болит ...