Соня

Иногда в моей памяти всплывают странные картины. Воспоминания из детства зачастую бывают мутными и расплывчатыми, словно окутанные легкой дымкой давние сны. Протягиваешь руку, чтобы прикоснуться к ним - а они уже растворились в сознании, оставив только смутные ощущения, переживания, эмоции. Но то, о чем будет поведано сейчас, я помню с предельной ясностью, как будто это было вчера, или я просматриваю записанные на диск кадры того времени.

Я помню глубокий и неконтролируемый страх. С ним связаны все мои детские воспоминания. Помню нашу небольшую квартирку на втором этаже. Тихий провинциальный городок, где из достопримечательностей - только несколько церквей, мрачный ряд панельных домов и парк, где впоследствии по вечерам с компанией мы пели Цоя и Гражданскую оборону.

Но сейчас я вспомнинла не наш неформальный "стрит" и не принудительные походы в храм, от которых я захлебывалась в слезах и теряла сознание. Я вспомнила ту самую квартиру на втором этаже, в которой я родилась, выросла и впитала в себя всю типично русскую атмосферу какой-то апатии и безысходности. Но самое главное - вынесла очень важные жизненные уроки.

Шаг. Второй. Третий. Отец пришел с работы мрачный и напряженно шатался по квартире, как маятник: туда-сюда, туда-сюда... Мне пять лет. У меня тонкие и грязные косички. Огромные карие глаза. И не подходящий для возраста напряженный и резкий взгляд. Я сижу в уголке за креслом, потому что знаю: в таком состоянии ему на глаза лучше не попадаться. Иронично, что мое первое воспоминание - его гнев и физическое насилие. Это случилось, когда мне было три года. Мой слишком громкий смех от детской игры и его приход домой после ночной смены вступили в некий диссонанс, что и породило подобную ситуацию. Тогда я поняла, что сила на его стороне. Я - тощий и напуганный ребенок - не могла противостоять ему.

Мне было досадно и обидно. Часы отсчитывали секунды, минуты, месяцы моей игры в прятки за креслом. Наверное, в то время я выплакала весь свой жизненный запас слез, которых бы хватило на маленькое море, в котором он мог бы искупаться. Кресло стало своеобразной крепостью от внешнего мира. Я могла часами рассматривать его: доставшееся еще от бабушки, оно казалось мрачным великаном, охраняющим и защищающим меня. Грязно-коричневое, в черную полоску, местами с выбившейся ватой. На нем практически никто и никогда не сидел: кресло использовали как склад для хранения одежды и покрывал, от чего оно ещё больше напоминало гору или цитадель. Часто я так и засыпала, скрючившись в своем уголке, и меня было довольно проблематично вытащить на белый свет. К слову, спать я любила едва ли не больше всего на свете и находила в этом естественную защиту от мира, в котором жила.

Сила была на стороне отца. Каждый день я видела этому подтверджение: его слово - решающее, он - хозяин и глава семьи. Прячась за креслом и не находя в себе силы даже поднять голову, я чувствовала, как во мне зарождается что-то вроде сопротивления, непринятия, гнева. Я не знала, куда деть это чувство, поэтому кусала себе руки до яркой, ноющей боли и синяков.

Мать маячила по дому, словно героиня рассказав Эдгара По: бледная, едва живая. В ней я не видела достойного защитника. Не видела силы и гордости. Она делала всё, что от неё требуется: стирала, готовила, убиралась. И всё это - одна. И всё это - без капли сомнения на лице. Словно так и должно быть. Словно вторая - домашняя - смена была целиком ее обязанностью. Словно она не уставала на работе так же, как и отец, который по вечерам разлагался на диване, периодически воруя с кухни чай и пирожки с малиной или изюмом. На тот момент я не понимала, как много нужно силы воли моей матери, чтобы нести это бремя на своих плечах.

Периодически к нам заглядывал дядя - брат отца. Его настроение тоже можно было определить по ряду мелочей. Из-за огромного роста и некой рассеяности, он собрал головой все острые углы нашей квартиры: посмеётся над своей неловкостью - из-за кресла можно вылезать, а начнет материться - пиши пропало. Стучится громко, но единожды - всё в порядке, а громко и часто - значит, что-то не так. От него я тоже чувствовала какую-то силу, но подсознательно ставила её под сомнение, словно приписывая её по привычке, потому что он - не женщина.

На кухне пили чай. Кухня была старая; стол и стулья от прошлых хозяев, потертые грязно-желтые обои, по которым периодически пробегали тараканы, словно маленькие туристы по курортному пляжу. Я отважно била их тапками с диким грохотом и едва ли не индейскими воплями, от которых все вздрагивали и за которые меня ругали. Нежно светило августовское солнце. Если в этот вечер никто не пил, не ругался и не дрался, то он проходил тихо, семейно и спокойно. Мать впервые за несколько дней начинала улыбаться и мило хозяйничать, что-то напевая себе под нос. Но я практически никогда не могла расслабиться полностью, интуитивно искала подвоха и иногда его находила.

Проблема была в моей старшей сестре. Точнее, так говорил отец, а мать только уныло поддакивала, как безликая тень. Но в этом поддакивании была какая-то скрытая горечь и несогласие. Сестру звали Софией. Это была маленькая ростом, но очень бойкая и живая девочка шестнадцати лет. Я любила заходить в ее комнату: будучи несколько неординарной личностью, она модернизировала отведенное ей жилое помещение до неузнаваемости. Некогда убогие зеленые обои в цветочек были завешаны плакатами рок групп: Ploho, Слот, Ария, Joy division, The cure, Мarilyn Manson, Nirvana. Повсюду стояли непонятного рода комнатные аксессуары, которые с определенной периодичностью разбивались вдребезги, комкались или портились иным образом тяжелой рукой отца. Но Сонечка не сдавалась, и спустя пару дней всё снова стояло на тех же местах. Она была слегка странным, но творческим и буйным подростком.

- Знаешь, я иногда думаю, что могу сравнить тебя с океаном: ты такая же непредсказуемая, сильная и глубокая. Как у тебя так получается? - однажды спросила её я, восхищенно разглядывая ее тонкие и насмешливые губы, подведенные черным глаза и маленький, вздёрнутый кверху носик.

Соня чисто и искренне рассмеялась мне в ответ. Тогда мы были дома одни. Она курила на балконе, из её комнаты протяжно выл Сплин "Выхода нет".

- Выход есть, - уверенно начала она, словно вступая в полемику с рок - звездами, - и он в том, чтобы жизненные обстоятельства не мешали тебе развиваться, как личности. Спасибо за сравнение меня с океаном, но могу я задать тебе вопрос? Наша мама - сильный человек?

 - Нет, - ошалело протянула я, удивившись спонтанности её вопроса.

Соня грустно покачала головой и вздохнула. Солнце лизало крыши, лаская нас прощальным теплом.

 - Запомни раз и навсегда. Возможно, тебе ещё не скоро удастся поговорить со мной. Сильный человек - это не тот, кто может причинить физическую боль другому, держать всех в страхе и наслаждаться своим превосходством. Сильный человек - это тот, кто уважая в другом человеке личность, развивает себя и идёт всем неприятностям наперекор. Побеждает их и достигает поставленных целей. Кто может проявить милосердие в нужной ситуации, пожертвовать чем-то ради близких. Кто не зависит от навязанных обществом консервативных, уставревших догм. Кто осознает себя, как гражданина в обществе, как полноценную личность со своими правами и обязанностями. И живёт так, как считает нужным. Разумеется, это "как считает нужным" у каждого своё, но было бы неплохо, если бы оно шло во благо, а не во вред обществу.

 - Но при чем здесь наша мама? - непонимающе и по-детски наивно пролепетала я.

 - А при всем. Будь сейчас СССР и будь я каким-нибудь важным человеком в правительстве, я бы назначила ей почетную награду - "Герой социалистического труда". Да, она не свободна от предрассудков и зависит от мнения мужа, но болезнь есть такая: Стокгольмский синдром нызвается, знаешь?

Я закивала головой и старалась ее понять. Интуитивно у меня это получалось, хотя мое детское сознание еще не было готово к таким страшным и непонятным терминам.

 - Более того, - продолжила тем временем она, - женщины никогда не были слабыми. На протяжении истории их угнетали, порабощали, сжигали, насильно выдавали замуж и не предоставляли прав на нормальную медицину и образование. Но они боролись с этим. Потому что они люди. Потому что они прекрасные, сильные и смелые. Жанна Д'Арк, Крупская, суфражистки...А современная женщина - вообще эталон силы и стойкости. Поэтому, Солнышко, пожалуйста, верь в себя. Я вижу, какая ты мрачная и зашуганная, но не дай этой атмосфере поглотить тебя.Что бы ни случилось, ты со всем справишься. Потому что ты ты девочка. Девушка. Женщина.

Спустя пару дней, во время наших посиделок на кухне, Сони не стало. Она исчезла как сон, как утренний туман. Мама плакала. Отец ругался. Дядя с определённой периодичностью вставлял меткое русское слово в ругань отца. Сбежать из дома в другой город с любимой девушкой - это было в её духе, хотя даже я не ожидала от неё такого радикального поступка. Но Соню я не винила. Легкая обида за то, что она не взяла меня с собой сменилась светлой радостью за неё. Я понимала: Соня не выдержала этой атмосферы. Она не такая. Она не смирится. Ей так будет лучше.

Ночь подкралась незаметно и накрыла пеленой засыпающий город. Дядя ушел, отец спал в зале. Мать, опираясь на локти и поддерживая таким образом уставшую голову, с абсолютно пустым взглядом сидела на кухне и смотрела вникуда. Я тихонько подкралась к ней и обхватила её колени.

 - Чего тебе, чертовка? - мама ласково потрепала меня по угольного цвета волосам.

 - Просто хотела сказать, что люблю тебя.

Она заплакала. Я никогда до этого не говорила ей ничего подобного. Я была сосредоточенным на себе и угрюмым ребенком. Когда меня изредка брали на колени, я соскальзывала, как маленький уж. Меня хотели обнять или приласкать - я отскакивала от людей, словно они горели желанием посадить меня на электрический стул.

 "А ещё сила заключается в поддержке, понимании и сочувствии. Было бы неплохо привыкнуть к этому и не пугаться проявлению помощи", - подумала я, засыпая всё в той же позе на полу.

И в солидарности (добавила бы я сейчас), равноправных возможностях и свободе от предрассудков.

Иногда в моей памяти всплывают странные картины. Я сплю и мне снится идиллический сон о том, что в мире больше нет угнетения и насилия. Я избавилась от привкуса апатии и чувства безысходности. А рядом стоят мама с Сонечкой и улыбаются моей легкой походке им навстречу.