Игнат - взгляд издалёка

Пишу для себя, но...боюсь потерять читателя.

начало...
         Мама 

Мать встала рано.
В избе было темно и холодно.

Коснувшись босыми ногами деревянного пола,  прислушалась к завыванию ветра, почувствовала, как потоки охлаждённого за ночь воздуха, с ног до головы  касаются нагретое за ночь тело.

На ощупь поправила на детях сбившееся за  ночь одеяло, подоткнув свисающие до пола края его, прислушалась: ветер, с остервенелостью набрасывается на оконные переплёты и кидает по стеклу мелкие крупинки промёрзшего снега.

Прислонившись вплотную к стеклу, усиленно пыталась предугадать температуру непогоды за окном, но за вихревыми потоками разгулявшейся снежной  стихии, разглядеть ничего не смогла и решила: снежной стихии не видно конца.

Тяжело вздохнув, вновь подумала о хозяине-муже, ушедшем в дальнюю деревню на поиски муки для выпечки хлеба.
С тяжёлыми мыслями о хозяине и хлебе принялась растапливать русскую печь.
 
В полной темноте нащупала «фитилёк» стоящий на шестке, и, чиркнув спичкой, засветила. Огонёк разгораясь, издал керосиновый запах: был бы в посёлке электрический свет, было бы удобнее, но, увы и ах, нет его, и никогда и не было.

«Фитилёк» - изобретение хозяина, из консервной банки, для экономии керосина и постоянное его место на железном шестке русской печки. Этот шесток, заменял кухонный стол, где мать готовила для большой своей семьи завтраки, обеды и ужины. 

Открыла заслонку: из печного чрева пахнуло прямо в лицо, сохранившимся за ночь приятным теплом. Выдвинув задвижку вьюшки, почувствовала, с какой силой метелица завыла в вытяжной трубе печки: так оставить на час, изба в ледник превратится.

Подпалив, уложенные с вечера в печке поленья дров, обернулась и, порадовалась про себя: свету в комнате добавилось и даже показалось, стало теплее.

Свет от горевших поленьев в печке высветил часики – ходики, висевшие на стене напротив чела русской печки: единственная роскошь из всего цивилизованного мира.

Мать подошла до них и подтянула вверх гирьки, висевшие на цепочках, опустившиеся за ночь до пола.

Стрелки на циферблате показали четыре утра.

Сняв накидку с квашонки и перемешивая в ней тесто, заключила: последнюю муку высыпала, и если отец семейства сегодня не принесёт, завтра будем без хлеба.

Переведя мысли вновь на мужа про себя шептала: не оказался бы только в дороге в это метельное и очень студёное время. Если и удастся достать муку, то много не принесёт на своём горбу в такую даль по бездорожью.

Главное отыскать муку трудно, чтобы купить, а если и есть у кого-то запас небольшой, держат для себя и не каждый продаст.

Если бы в магазин завозили её, было бы меньше хлопот-забот, а в деревнях у колхозника, и у самого-то не густо в закромах – на трудодни мало дают.
Мать намыла ведро картошки, принесённое из подполья и, сложив в ведёрный чугун, затолкала его в печку.

Картошки много на день надо и семейству, и скотине, все требуют её, других-то разносолов совсем мало.

Самый малый в семье сын Игнат, вскочив с постели, стоял на пороге горницы-прируба  глядя на мать, еле слышно прошептал:
- Мама, мне холодно.

- Ты чего вскочил-то, Игнашка! Рано, иди, ложись под одеяло, холодно ещё в избе! Тревожно глянув на ребёнка, сказала мать. 

– Мне холодно и есть хочется, - захлюпав носом, еле слышно ответил маме.

- Так ничего нет пока. Картошка ещё не сварилась, а хлеб вчера весь доели. Растаскали сами же по кусочкам. Говорила же вам, чтобы оставили и на сегодня, не послушались. Вот сварится картошка, тогда и поедим, - разъяснила мать.

Потирая кулаком глаза, спросил:
– А папа ещё не вернулся?

- Нет, сынок, не вернулся. Может к вечеру только придёт, непогодь-то сильно разгулялась, не промёрз бы и так здоровьем не блещет, постоянно хворает.
 
Мать  подошла и взяв ребёнка на руки, посадила на железный угол шестка выступающего прямо из печки и полушепотом произнесла:

- Сиди тут и грейся, пока в избе потеплеет. С пола-то холодом сильно тянет.

Босой, сгорбившись, как цыплёнок на насесте, дрожа от холода, сидел на железном шестке и посматривал на пламя горящих поленьев в печи.

- Мама, а молочко есть у нас?

- Нет, какое молочко, корова пока ещё не отелилась.

- А когда она отелится?

- Через месяц, не раньше, - ответила мать.

- А это долго, сколько дней осталось ждать?

- Дней много ещё пройдёт, дождёмся, - и про себя добавила, - сена бы только хватило, до весны-то ещё далеко.

В то голодное, послевоенное время, подобные разговоры велись часто и не только в в этой семье.

В сельской глубинке таких семей встречалось немало, если не сказать, большинство испытывали и голод и нужду.

Зачастую, царицей стола была картошка, и варили её и пекли-жарили  и порою без всякого масла и жиров.
                ***
Шарик и волк
Вдруг, вместе с доносившимся завыванием вьюги, послышался истеричный визг собаки.

Мать настороженно выпрямилась и стала прислушиваться.

 – Мама, Шарик, наверное, замерзает и так сильно плачет, выйди и возьми его в избу.
Но мать, продолжая стоять  и  прислушиваться к непонятному доселе поведению собаки и завыванию метелицы, с трудом вымолвила: - Проходить страшно по сеням и ограде на улицу впотьмах-то. Темно там, говорю, а присветить нечем - керосин в фонаре кончился.

 –А если лучинкой засветить.

– С лучиной в ограду в такой ветер выходить нельзя, сено в ограде, до беды недалеко, - ответила мать.

На визг Шарика проснулась десятилетняя дочь Аня и спросила:

- Мама, что там случилось?

Мать и сама не могла ничего понять и придумать: так и стояла на середине большой комнаты, прислушиваясь к событиям раннего утра.

Визг собаки прекратился и домочадцы успокоились.

Поставив квашню на старенькую табуретку, выложила тесто на стол и разложила по порциям на караваи.

Дочь подошла до матери, и предложила свою помощь.

- На полу, в ведре, мытая картошка, начисти на заправку супа. Я косточки говяжьи варить поставила в чугуне, заправим.

Вдруг об окно, с наружной стороны, что-то ударилось, и послышался истеричный, захлёбывающийся, не то визг, не то сильное  и протяжное собачье тявканье и скуление.

 – Что там происходит и что с Шариком-то сегодня случилось? Ведёт себя так  беспокойно, - глянув на дочь, сказала мать.

Аня, испуганная визгом собаки, собиралась с мыслями, как ответить матери, но ничего не придумав, с тревогой глянули в сторону окна.

Боясь подойти близко до оконного переплета рамы, обе продолжали стоять на середине комнаты и вслушиваться в события ночи.

Подобные ночные происшествия были редкостью и сегодня насторожили мать. Помолчав, дочь спросила:

 - Мама, что могло случиться с Шариком?

 – Утро покажет, что случилось, я и сама ничего не поняла.

Прогоревшие в печке поленья дров напомнили хозяйке: печь готова к приёму подовых караваев.

Кочергой сгребла  в загнетку угли, золу и пепел, помелом промела под в печке.

На деревянной лопате посадила караваи в печку, заслонкой прикрыв печной вход.

Через окно забрезжил рассвет, наполняя помещение утренним светом.

 Войдя в сени, легонько притворила входные двери избы, мать позвала собаку.

На зов хозяйки, Шарик не отозвался.

В тот период времени не было принято постоянное присутствие собаки в доме - тёплое место всегда находилось на кучах сена в ограде.

В самые  лютые морозы-холода, хозяин-охотник, жалея, разрешал Шарику спать в избе под шестком, в тепле.

Мать зашла в хлев, на ощупь проверила корову и бросила ей клочок сена.

Возвратившись в ограду, снова позвала собаку, но Шарик не отозвался и мать забеспокоилась.

Выйдя за ворота ограды, вновь позвала, и снова тишина.
«Такого не бывало до сих пор, чтобы собака исчезала в ночное время», - подходя к передней части дома, рассуждала про себя мать.

Лицевая сторона дома-избы, с окнами близко к земле, «глядела» на восточную сторону, в направление берёзового леса, перед которым огород, обнесённый плетнем по периметру усадьбы.

За плетнём огорода сразу начинался молодой, в большинстве своём лес-березняк, выросший после случившегося здесь, более 30 лет тому назад, пожара.

Следы и примятый снег, метель-вьюга успела частично замаскировать, припорошить.

Вплотную до стены дома-избы, что-то еле заметное чернело припорошенное снежной завирухой.

Подходить близко к неизвестному,  мать не решилась, а на призыв отозваться, ни какой реакции не последовало.

 «Рассветёт, разберемся», -  решила мать и вернулась в дом.

Только отворилась входная дверь, ребятишки подбежали и спросили о Шарике, но мать не могла ничего вразумительного пояснить, сказала:

- Пока ничего не ясно.

Открыла заслонку русской печки. По комнате пошёл запах ни с чем несравнимого аромата горячего хлеба (кто голодал, тому понятен этот запах и особенно военному и послевоенному поколению присуща та память с бережным отношением к любой хлебной крошке).

Усевшись за стол, не терпелось утолить жажду голода.

Ждали каждый свою порцию свежеиспечённого кусочка хлеба.

Сквозь двойные, утеплённые на зиму рамы, утренний рассвет проявлял себя медленно.

 Загасив «фитилёк», стоявший на шестке русской печки, мать принялась собирать на стол завтрак.

На ухвате достала из печки ведёрный чугун с супом. Налила в большое алюминиевое блюдо и поставила его на середину обеденного стола.

Дети расселись каждый на своё условное место и по очереди потянулись ложками к блюду, держа в руке долгожданный кусок от подового, горячего  каравая хлеба.

В семье было принято за стол садиться, когда все члены семьи в сборе.

Сегодня этот ритуал нарушен.

Позавтракав, Аня накинула на плечи старенькую фуфайку и выбежала за калитку ограды, призывно позвала Шарика.

Не услышав и не увидав собаку, принялась осматривать территорию вокруг дома.
- Вот же он! Чего ты лежишь? - радостно воскликнув, подбежала, по её мнению, к собаке.

Тронув, в испуге отскочила в сторону и побежала в дом сообщить маме.

Вдвоем, издалека, посмотрели на зверя и заключили, волк.
Но где Шарик?

Оставив труп волка лежать на прежнем месте, зашли в ограду и принялись проверять облюбованные собакой места.

Шарика  нашли в укромном углу ограды на сене: зализывал раны после борьбы с волком.

- Мама, давай заберём Шарика в избу, - предложила Аня.
- Не будем тревожить, пусть лежит тут и зализывает раны.
После сам прибежит.

Я, ожидавший в избе вестей о Шарике, не выдержал и в чём был, выскочил на крылечко в ограде.

 – А ну в избу!  - скомандовала мать, - застудишься, стужа на дворе такая.
Юркнув в избу, чуть приоткрыл входную дверь, и попросился на улицу.

 – Мама, можно выйду поглядеть  на волка?

 – Нет нельзя, ветер такой, под гору унесёт, простудишься, - и добавила, -  мучайся потом с тобой.

Так в хлопотах и беспокойстве день клонился к вечеру.

Поужинать сегодня собрались раньше обычного, чтобы не тратить оставшийся в бутылке керосин для осветительной лампы.

Ближе к сумеркам, собрались в горнице-прирубе пятистенной избы, служившей и спальной и игровой для ребятишек.

Комната-горница обставлена просто: большая разборная кровать с чугунными соединениями в замок на высоких стойках-спинках.

Вместо панцирной сетки на кровати доски. На них наложены старенькие изношенные фуфайки да старые ватные одеяла и несколько перовых подушек. У входной двери, рядом с печкой голландкой, старинной работы сундук, окованный металлическими пластинками в узор грязно-жёлтого цвета - приданое мамы. 

В нём мама хранила различные семейные ценности: документы, деньги и кое-какие мелкие вещички своей одежды, как память о юности, о молодых годах.

Вот и всё убранство комнаты – горницы.

В углу, под потолком, отец сделал подвес для хранения лука и чеснока.

Жарко топится печь голландка и печётся картошка в мундирах.

Правда в самые лютые и ветреные дни-ночи зимы, спать-ночевать залезали на печь и полати. Даже можно сказать и то, что больше нравилось, чем в горнице на кровати, теплее.

Под свирепые завывания вьюги, мать рассказывала сказки и все вместе тихонько пели.

Самой же любимой песенкой была:
 «А ну ка песню нам пропой весёлый ветер, весёлый ветер.
Моря и горы ты обшарил все на свете и все на свете песенки слыхал.
Спой нам ветер про дикие горы, про глубокие тайны морей,
Про шорохи ночные, про мускулы стальные, про смелых и больших людей».

Мама любила всех одинаково и учила  не только уму – разуму, но и занималась с детьми по-настоящему, профессионально: до школы учила и читать-писать-считать.

Старалась и приобщить к  литературному творчеству, чтобы умели и не только грамотно и красиво говорить, но и с выражением читать стихи.

Просила слова проговаривать ясно и чётко и литературно правильно.

Отец семейства, не обладал хорошим здоровьем – мучила хроническая  эмфизема лёгких, и детьми занимался мало. Никогда не командовал и считал, что эта  роль полностью принадлежит матери, как организатору, воспитателю и исполнителю работ по дому. 

Домашней работы с лихвой хватало на всех и требовательная мама, вместе с детьми, справлялась с делами.

Важные для семьи любые решения принимались  совместно без разногласий.

Материнская строгость, без заигрывания с детьми, вознаграждалась исполнительностью безоговорочно.

Сегодня, за ужином, вновь с тревогой подумала об отце семейства и  от беспокойства освободиться не могла.

Размышления матери о переезде сюда, в посёлок.

Прислушиваясь к завыванию ветра за окном, вспоминала: ехали сюда первый раз перед Великой Отечественной войной – за год до начала.
И как ушёл на фронт, как дошёл до Берлина, и как ждала все годы войны с многочисленным семейством в составе семи несовершеннолетних детей: самой старшей, на тот период времени, было 14 лет, а меньшему, 3 месяца.

Припоминая, не могла уложить свои воспоминания того периода, когда мужу предложили, а вернее сказать, распорядились как коммунистом, и обязали отправиться руководителем на особо важное партийное задание: возглавить участок по заготовке леса.

Вот и прибыли сюда, в посёлок и жить и работать и вновь осваивать отведённую территорию лесного массива, предназначенную для вырубки и сплава леса по реке.

«Случается и такое – вышел в нормальную погоду и ничего, казалось, не предвещало такой февральской метелицы и на тебе, как на грех, - посетовала мать.

«Без лыжь-то не добраться до дома, всё перемело, а хлеба осталось только на завтрак. Ладно, как – нибудь обойдёмся, картошка выручит, сам бы благополучно возвратился», - и продолжила размышлять сама с собой.

«Одни мы остались здесь, на посёлке, на бывшем участке леспромхоза.  Поговорить, посоветоваться, словом обмолвиться не с кем.

 Ехали сюда вроде бы надолго, если не сказать на всю жизнь, а случилось по-другому:  посёлок просуществовал около десяти лет: лесную порубочную квоту использовали, и участок прекратил своё существование.

Для рабочих-временщиков, построили бараки в двух верстах от этого посёлка по нижнему течению реки, туда и переселилась основная масса рабочих.

Там тот же леспромхоз, но новая территория  отведённого леса для вырубки и сплава по реке.

Не пожелавшие работать в соседнем лесоучастке, выехали за пределы территории леспромхоза. А здесь, на берегу таёжной реки, осталась единственная изба и единственная наша семья, не рискнувшая покинуть обжитое место и уехать куда-нибудь в другое место. И вновь припомнился рассказ мужа и отца детей о войне: как в холодное время года, попали в окружение немецких войск и трое суток просидели в окопах.

И как встречала его в августе 1945 года с фронта истощённого и больного.

Уложив ребятишек в постели, с мыслями и рассуждениями о нём, и сама прилегла на краю большой железной кровати.

Растревоженная воспоминаниями душа и событиями ночи не давали успокоиться и заснуть.

Мать  лежала в полной темноте с открытыми глазами и вспоминала-вспоминала, вздыхая, прислушивалась к завыванию вьюги.

Притаившись спящим, лежал я и слышал, как мать тяжело вздыхает, жалел.

Почувствовав спокойное дыхание матери, и сам тоже, заснул.

И снится матери сон: они, семилетние девочки с длинными косичками, сестры-близнецы, с корзиночками в руках, бегут по лесной опушке собирать ягоды по высокому берегу реки. Как тёплый ветерок, лаская,  обдувает их лёгкие, ситцевые платьица.

Припомнилось и то, как родители встречали дочерей с полными корзиночками земляники-ягоды. И как вечером, всей семьёй сидели за столом и ложками из блюда, хлебали молоко с земляникой, прикусывая хлебом от подового каравая.

Припомнилось, как счастливые и радостные они бежали в школу в первый класс. Как путали их имена и не могли отличить одну от другой и как, поначалу, всё это, казалось смешным и забавным.

Как поступали в педагогический техникум, и как преподаватели, не могли отличить одну от другой: похожи внешностью и ростом и, порою одеты одинаково. Как, порою бывало, удавалось сдать зачёт по математике одной за другую.

 Как первый раз переступила порог класса в качестве учительницы, как была влюблена в работу.

Как впервые встретила первую и единственную свою большую любовь и на всю жизнь. И как один за другим появлялись дети,  родные и любимые. Как стала дважды матерью героиней и, как подрастая, дети покидали родительский дом, устраивая личную жизнь.

И сегодня ждёт мужа, отца детей с мукой: должен где-то купить в подворье крестьянства, чтобы испечь хлеба: ушёл в дальнюю деревню, и застигла в пути непогода-метелица.

Лечим простуду.
Проснулась мать от сильного кашля Ани, дочери-подростка: «Опять застудилась.

Говорила же не кататься с горки на санках, вот и результат, - подумав, добавила, - одежонка-то плохая, продуло, да и питание …». 

Сквозь оконную раму заглядывала яркая луна, освещая комнату-горницу.

Мать поняла – вьюга прекращает своё бешенство, успокаивается.

Наклонившись над дочерью, дотронулась и почувствовала жар.

Накинув халат, довела дочку до лестницы и помогла подняться на русскую печку:
 - Лежи, прогревайся, - посоветовала мать.

Уложив Аню, с тревогой подумала: «Чем же и как лечить ребёнка?»

До сельской больницы 25 вёрст по бездорожью и сейчас снежная метель-завируха сделала своё дело – не проехать, не пройти.

 В соседнем посёлке леспромхоза есть рабочие лошади, и попросить  бы начальника помочь отвести дочь в больницу, но тоже не реально. Даже на лошади в санях-розвальнях не проехать.

Сугробами замело-перемело все возможные для проезда места, застудишь больше ребёнка. К тому же, и путь-дорога идёт через сложные речные крутояры, овраги и переезды -  глубинка таёжной местности.

Хорошо бы напоить горячим молоком, но, увы, и ах! Молока нет, и по расчётам не предвидится в течение целого месяца. В том, в соседнем лесоучастке, расположенном в двух верстах по - нижнему течению реки, некоторые рабочие держат кое-какую скотину, но козы-коровы в это время, как и у нас, запущены перед очередным отёлом, не доятся.

В участковом магазинчике место на полке из не тёсаных досок предоставлено водке, папиросам, табаку-махорке и нескольким кускам хозяйственного мыла.

О молочной и мясной продукции  в посёлке, никто и никогда и не вспоминал и не догадывался, что продукция такая может быть в продаже, как и электрического света здесь никогда не было.

Про себя поразмышляв, мать пошла в кладовку и принесла в тряпичном  мешочке сухую малину, высушенную летом в русской печке на свекольном листочке, и высыпала в кастрюлю. Залила водой из рядом стоящего ведра и поставила в печку напариваться отвару.

«Буду давать малиновый отвар да прогревать на печи», - про себя подумала мать.

Растопив печь и сварив картошку, позвала дочь:
 - Слезай, будем  дышать парами над горячей картошкой, прогреваться.

Достав из печки чугун, слила из картошки воду и поставила на табуретку.
Посадив ребёнка рядом с чугуном, велела наклонить голову над горячей картошкой и накрыла голову Ани толстой шалью:
- Сиди минут 15-20 и дыши, прогревайся.

В то голодное послевоенное время эта лечебная процедура практиковалась во многих семьях.

Ночью ребёнок спал спокойней, не кашлял: подействовало всё-таки прогревание бронхов над парами картошки.

Приход сына-охотника.
К обеду, метель-пурга, успокоилась, стихла.
На пороге дома появился сын – юноша и единственный работник в семье: пришёл на лыжах из соседнего посёлка-лесоучастка проверить мать и узнать, не вернулся ли отец с мукой.

Ему лет-то совсем немного и как для работника лесоповала маловат ещё, но необходимость заставила отказаться от учёбы: родительская семья в большой нужде.

Ему пятнадцать лет только весной исполнилось. Раньше времени закончив учиться, пошёл работать сучкорубом в лесную делянку наравне со всеми рабочими, без поблажки.

Радуясь появлению сына, мать засуетилась и первым делом принялась накормить завтраком.

Мы, выбегали из комнаты-прируба и с братом делились своими впечатлениями-соображениями о событиях прошедшей ночи, не забыли и  Шарика.

Брат услышал о событиях ночи, отложив ложку, ушёл рассмотреть ночное происшествие под окнами дома.
Мигом поспешили до окон и пытались разглядеть брата на улице и его действия, но толстый слой льда на стекле рамы, мешал обозрению, а выходить на улицу мама запретила.

Ждали брата.

Войдя в ограду, брат позвал Шарика.

Заслышав голос хозяина, Шарик заскулил где-то там, далеко, в углу ограды.
Припадая на раненую ногу, выполз из своего укромного места - кучи сена в углу ограды.

По скулению и подвыванию,  казалось, просит о помощи.
Хромая, но неистово виляя хвостом, стал ласкаться до хозяина и подвывать, словно пытался рассказать события ночи. Но хозяин, хорошо знавший повадки собаки всё понял и потрепал Шарика по холке.

Собака подвизгивая, лизнув руку и, заглянула хозяину в глаза, подпрыгнув, тут же присела на задние лапы. Раненая нога подламывалась, и Шарик садился, ложился и извивался, стараясь лизнуть языком больное место.

Отворив входную калитку ограды, вместе пошли к передней, лицевой стороне дома-избы.

Шарик, взъерошив шерсть на загривке, сразу же насторожился и припал к ноге хозяина в ожидание команды. Но хозяин никакой команды не подавал, продолжая рассматривать и изучать территорию.

Перевернув зверя лежавшего возле стены, определил: молодой, истощённый волк-подранок.

В лесу, подранку-зверю не выжить, вот и подходит к жилью, на запах, с целью лёгкой добычи.

Взяв волка в охапку, перенёс и подвесил на крюк в углу.

Вечером, сдирая шкуру и рассматривая зверя, заключил: сильное увечье зверь получил ещё щенком.
Вероятнее всего, перебитая и не правильно сросшаяся кость, выше сгибаемого сустава на передней лапе, побывала или в охотничьем капкане, или в петле охотника и срослась в сторону, мешая зверю нормально двигаться.

Потеряв мать с выводком, самостоятельно найти пропитание не всегда удавалось. За летний период излечиться зверю не удалось, так и истощённым принял морозную зиму.

Попытка полакомиться съестным возле человеческого жилья не удалась: попался в лапы и погиб под натиском острых зубов сильной собаки, Шарика. 

Волков, за время Великой Отечественной войны развелось огромное количество. Они до сих пор досаждают и, не только общественным стадам животных, но и частному сектору, порою нанося серьёзный ущерб животноводству.

Работая с тушей зверя, брат вспомнил, как в соседнем посёлке волки в феврале прошлого года загрызли пару собак и как после этого случая, некоторые жители посёлка стали плотнее закрывать помещения для животных, остерегаясь проникновения зверя вовнутрь хлева.

Содрав шкуру со зверя, привязал Шарика на цепь, чтобы следом не увязался и тушку отволок до крутояра: на опушку леса, для приманки зверья, для охоты.

Расставив вокруг волчьей туши капканы на зверей и зверьков, все следы свои замаскировал, припорошил снегом.

По пути к дому, обратил внимание на след лисички. Натоптанная тропа говорила: свежий след неоднократно пробегающего зверя по одному и тому маршруту.

Осторожно, не нарушая лисьей тропы расставил несколько ловчих петель, с надеждой: запах волчьего мяса не оставит без внимания пробегающего, голодного зверя.

Вернувшись в дом, пришлось отвечать на вопросы и о волка и погоде.

Мать тоже поделилась своим беспокойством об отце семейства, долго не возвращающимся домой с мукой и напомнила:
- Муки больше нет, испекла последние пять подовых караваев хлеб.

Сын пообещал матери поговорить с начальником участка о выделение многодетной семье родителей в дополнение к его рабочему пайку, хотя бы один килограмм хлеба и несколько килограммов муки из запасов пекарни.

В то голодное время, мукой не торговали, а хлеб отпускали по норме, один килограмм в сутки на работника.

В семье один он работник, а старшие братья-погодки на защите отечества -  служат срочную службу в рядах Советской Армий.

Разносолов на столах нет: хлеб всему голова и взрослеющий парень на тяжёлой работе с этим килограммом справлялся сам и можно сказать, из его нормы в семью попадали крохи.

После позднего ужина сын встал на лыжи и отправился снова в посёлок: завтра на работу в лес, в делянку лесоповала.

Сегодня, как и каждый вечер, семейство собралось вокруг матери в горнице-спальне, возле голландки-печки.

И снова царицей «застолья», спасительницей от голода, её «Величество», печёная картошка-картошечка с солью и нет вкуснее и сытнее ничего на свете в голодный период времени.

Очередная ночь прошла спокойно, только Шарик иногда, потихоньку потявкивал, да поскуливал: по-видимому, укушенная волком лапа тревожила, но большого беспокойства домочадцам в ночное время, не причинял.

Утром Аня вышла в ограду, окликнув собаку, попросила разрешение у мамы впустить Шарика в избу. Благодарно виляя хвостом и повизгивая от радости, Шарик устроился под шестком русской печки, ласково, в знак благодарности, заглядывая в глаза домочадцев.

После работы, к вечеру, на лыжах пришёл брат и принёс подовый каравай хлеба, весом около килограмма, выделенный пекарихой по распоряжению начальника участка: пекариха Нина, самостоятельно распределяла испечённый хлеб строго по списку между работниками лесоповала, записывая выдачу в учётную ученическую тетрадь.

Лисичка.
Поужинав, брат заглянул в окно и заключил: «Света на улице достаточно и от луны и от снега», - и надев лыжи, отправился осматривать петли и капканы, поставленные накануне.

В первую очередь навестил лисью тропу и ненапрасно: замёрзшая лисичка, попавшая в петлю долго не мучилась – затянувшаяся на шее петля сделала своё смертельное дело.

Для охотника сегодня событие дня и являлось первой, такой дорогой, охотничьей удачей в жизни.

Уложив лису в заплечный рюкзак-мешок, отправился проверять поставленные накануне капканы на приманке.

Звериного «пира» не обнаружил. Только одинокая сойка стучала сильным клювом, пытаясь оторвать кусочек мяса от промороженной волчьей тушки.

Завидев охотника, легко вспорхнула, уселась чуть поодаль на сосновой ветке, пристально наблюдая за охотником.

Обследовав место, охотник не нашёл ничего особо интересного для себя и, надев лыжи, счастливый вернулся домой.

Лису положил в деревянный ящик в углу возле порога в избе, подумал: «За ночь растает, ранним утром, до работы, сдеру шкуру».

Исключительно редкому охотнику везёт с такой удачей.

Лису, в этих таёжных краях встретишь редко: пространство огромное, к тому же, зверёк осторожный и, кажется, особо бережёт ценную свою шубку и распознаёт любой замысел охотника.

Рассказ охотника, которому повезло с этим зверьком, всегда слушали с особым интересом и пытались узнать хитрости и уловки сумевшие обмануть лисичку.

Лисья шкурка всегда пользовалась спросом у населения и стоила дорого. Государство запрещало с рук сбывать любую пушнину, но, несмотря на запреты, продать не составляло труда: модницы-то  были и желали подвесить на шею в виде воротника тёплый и пушистый мех.

Сегодня поздним вечером, вновь собрались за ужином в горнице-прирубе, вокруг  печки-подтопка, только в центре внимания был брат-охотник.

Слушая, не сводили  с брата взгляда: боялись пропустить каждое слово и задавали бесконечные вопросы.

Брат охотно рассказывал и немножко даже, казалось, привирал, как любой охотник, которому повезло больше других и, который на сей час оказался  в центре внимания слушателей, пусть и малолетних и в охоте ничего не понимающих.

Рассказывая, для красочности присочинил чуть-чуть: накануне, видел эту лисичку, улепётывающую  и ныряющую в рыхлом снегу сугробов.

Последние его слова, более других, понравились ребятишкам, в особенности, улепётывающую лисичку от человека в лесу.

Убежать ей всё-таки не удалось и сейчас лежит в ящике, возле порога, в избе.

Отец с малых лет хвалил сына - подростка: «Без трофея с охоты не возвращается, что-нибудь да притащит, или птицу какую, или зайца».

Сегодня отца дома нет, а  появится, будет и настоящая похвала сыну за трофей.

Лисичку, брату-охотнику, удалось добыть впервые, и сегодня, и не только сам для себя, был на высоте.

В этих краях, не каждый охотник мог порадоваться подобной добычей, а вот ему, не особенно опытному, повезло. 

На просьбу, рассказать ещё какую-нибудь историю, брат ответил:
 - На сегодня хватит, завтра рано вставать, - и ушёл спать на полати.

Утром, вскочив с постели, брата не обнаружили - надев лыжи, ушёл на работу в соседний посёлок.

Лисья шкурка, растянутая на деревянной расстежке, осталась неподвижно висеть на стене, высоко от пола, возле окна.

Время перевалило за вторую половину дня, и мать продолжала часто выходить за калитку ограды, всматриваясь вдаль, поджидала мужа с мукой.

Мы, ожидавшие отца с гостинцами, выбегали из комнаты-прируба в большую прихожую, и спрашивали маму об отце.

- Нет, не видно, может быть позднее, к вечеру подойдёт, - отвечала мать.

- А какие гостинцы принесёт нам папа? – спрашивали и сами же, намекали маме, - карамелек и калачей хочется.

- Какие калачи-карамельки, муки бы достал хлеба испечь, да сам благополучно добрался до дома, - тревожась, отвечала мать.

Лакомство, о котором мечталось в детстве, нечасто появлялось на столах - денег не хватает на это и магазин за 25 вёрст от посёлка и там торгуют подобными деликатесами.

До позднего вечера поджидали и отца и брата, но  они, в этот вечер, не появились на пороге дома.

Утро нового дня оповестило ярким солнечным светом: «Слава богу, - радовалась мать, - кажется, метелица-непогода прекращает показывать свой  характер.

На ужин сегодня ели печёную в печке  картошку, присаливая крупной солью, без хлеба.

И снова, под рассказы матери заснули в хорошо натопленной горнице-прирубе.

Возвращение отца с мукой.

Среди глубокой ночи, мать проснулась от негромкого стука в дверь.

Подойдя до входной двери, негромко спросила:
 - Кто?
 – Открывай, мать!

Мать, трясущимися руками, рывком, откинула дверной крючок и, в комнату вошёл отец.

– Слава богу, добрался, вся душа изболелась, не знала, что и думать, - сказала мать и помогла снять с плеч котомку-рюкзак с мукой.

– Тяжесть такая, килограмм восемь будет, неменьше.

Сняв мешок с плеч, отец присел на рядом стоящую лавку, выдохнув, сказал:
 - Не думал, что доберусь до дома. Спасибо, добрые люди лыжи дали, иначе не дойти, всё перемело-занесло сугробами. Мой маршрут в двадцать вёрст не уберётся.

Засветив фитилёк, мать подошла к мужу со словами:
 – Раздевайся, одежда-то вся насквозь мокрая, вспотел, хоть выжимай, пойдём в горницу, там теплее, переоденешься в сухую одежду.

Мы, ребятишки,  проснулись и сидели на кровати, прислушиваясь к разговору отца с матерью.

– А вы чего не спите? – играючи шутя, сказал отец.

– Папа, мы тебя очень долго ждали, - чуть не заплакав, сказала Аня и, вскочив с постели, подбежала обнять отца.

Мать достала из печки чугун с супом,  и налила в алюминиевое блюдо, поставила на стол.

 – Вот только хлеба нет, утром последний кусок доели, - сказала мать.

- Развяжи котомку, там есть небольшая краюха от подового каравая. Крестьянка, у которой покупал муку, подала на дорогу.  Поедим, всем по кусочку будет, - сказал отец.

Затворив опару, для выпечки хлеба, квашонку поставила в тепло, на припечек.

- А сейчас напеку вам простых, пресных калачей, - сказала мать. 

Замесив тесто, подкинула несколько поленьев дров в печь-подтопок и принялась срочно выпекать калачи на горячей сковороде без всякого масла и жира. 

Через час, сидели на кровати вблизи печки-голландки и ели горячие, свежеиспечённые  пресные калачи.

Отправив детей на полати, сами долго разговаривали по поводу поисков муки.

Отец поведал и о том, что ходил ненапрасно: председатель колхоза предложил неплохую сделку.
Требуется изготовить несколько штук саней-розвальней для перевозки сена-соломы в колхозе.

Отец дал согласие.

За каждые сани, расчет получит мукой.
Сделка выгодно  устраивала обе стороны.

Рассказ о Шарике, волке и лисичке, мать оставила: «Пусть сын расскажет отцу обо всём сам».

Сегодня, встала раньше обычного и, радуясь, про себя, шептала: «Всё обошлось благополучно и, слава Господу Богу!»

Засветив фитилёк, растопила русскую печку и сняла квашонку с припечка, подмесила тесто и, квашонку поставила на прежнее, тёплое место.

Шарик, лежавший под шестком, тихонько поскуливал: просил хозяйку обратить на него внимание. «Потерпи, пока дать нечего, вот картошка сварится, покормлю», - прошептала мать.

Шарик, намёк хозяйки, наверное, понял, и ласково заглянув в глаза, прекратил скулить, снова заполз под шесток.

В этой семье было принято никого и никогда не обижать – все равны и люди и животные. Никто ни на кого не повышал голос. Говорить добрые слова друг другу, в том числе и животным, было принято без напоминания.

Мать, сготовив не хитрый завтрак, испекла хлеб и, разложив подовые караваи на стряпальную доску, накрыла кухонным полотенцем.

Изба наполнилась ни с чем несравнимым ароматом горячего хлеба.

Ребятишки, почувствовав хлебный запах, по одному стали покидать постели и рассаживаться за стол завтракать.

Внезапно открылась входная дверь и, на пороге появился брат-охотник - к завтраку успел.

На вопрос матери: - Почему не на работе, - ответил, - отпросился.

Ему, как охотнику, не терпелось проверить петли и капканы, поставленные на приманку волчьей туши.

Отдохнувший отец вышел из горницы и за руку поприветствовал сына.

Расположились на краю лавки, и сын поведал отцу об охотничьих своих успехах. 
 - Радуюсь, охотничьим успехам твоим, - внимательно глянув на сына, сказал отец и продолжил, - мне удалось немного раздобыть боеприпасов.

Достав из мешка завёрнутые в тряпку боеприпасы, выложил на лавку, со словами: - Несколько пачек пороху и дроби, по охотничьему билету, удалось получить, а патронов и капсюлей не выпросил, отказали. Требуют шкуры волчьи, или лисьи, тогда с лихвой отоварят. Слышал, что и заячьи принимают, но за них дают мало и денег и боеприпасов.

– А почём же, в заготпункте принимают заячьи шкурки-то? – спросил сын.- Скажу так, за сданную заячью шкурку немного дают, на буханку хлеба только и хватит. В то время давали мало боеприпасов и денег по охотничьему билету за сданные шкурки в конторах «заготпушнина».

Дробь, отец с сыном, порой, делали сами из свинца. Раскатав, как сочень на пельмени, рубили на маленькие полоски и рубили на кубики. Затем накатывали на двух чугунных сковородах разного диаметра, в шарики.

Для пыжей служила обычная газета, которой было в избытке.

Рассказ сына о волке и лисичке, понравился отцу и заслужил похвалы начинающему охотнику.

Перезарядив ружья, отправились в лес проверить петли и капканы, расставленные несколько дней на волчью приманку.

Не доходя до приманки, заметили зайца, убегающего до крутояра таёжной реки.  Сын-
охотник, вскинув ружьё, выстрелил. Косой, подскочив, рухнул в свежий пушистый снежный сугроб, наметённый за несколько дней метелицей вьюгой.

Спрятав трофей в мешок, направились к приманке.

Вокруг приманки примятый снег выдал следы борьбы за жизнь, но трофея нет, не обнаружили его и поблизости. Пройдя около ста метров, набрели на «виновника» примятого снега: волк, с перебитой передней лапой в капкане, зацепился за толстый корень,  выступающей из-под снега берёзы.

Измученный борьбой с капканом зверь, прекратил борьбу за жизнь.

Отец и сын вернулись сегодня с трофеями и радовались охотничьим
успехам.

- Сегодня будет достойный ужин, - сказала мать и, пошла, растопить печь-голландку.

Брат-охотник, разделавшись с зайчишкой, содрал шкуру и с волка.

Поймать в капкан волка, или подстрелить из ружья, считалось исключительно большой удачей. Волк, осторожен и чует запах человека и запах пороха на большом расстоянии.

Волчью шкуру  принимали в «заготпушнина» и давали за неё много денег и боеприпасов. 

Так постепенно, пополнялся запас пушнины.
Основной же пушниной был заяц.
За зимний сезон шкурок скапливалось десятка по два.

Приёмник «Родина».
Сегодня отец и сын встали чуть свет и отправились в соседний посёлок  лесорубов.  Сын на основную работу в делянку, отец уладить кое-какие бытовые дела с начальником лесоучастка.

Пришли рано.
Рабочие приступили запрягать лошадей в сани с подсанками и собирались выезжать в делянку за лесом.

Отец, разыскивая начальника участка, спросил:
 - Где его отыскать?

 - Да он сейчас в «Красном уголке» участка, разбирает почту, вчера привезли целый воз, - сказала женщина сучкоруб, спешащая с вёдрами к реке за водой.

Помогая разбирать корреспонденцию, отец нашёл письмо из Москвы, от сына, служившего срочную службу в рядах Советской Армии.

Ни о каких важных государственных событиях в письме не говорилось, только и было-то, как всегда в то время писали служивые: «Служу Родине, служба идёт своим чередом».

Раскладывая газеты, и одновременно читая письмо, отец глянул на входную дверь. 

На пороге стояла женщина – Анна - Анютка, сучкорубом её все называли.
У неё кончились спички. Держа в  руках пустой спичечный коробок, попросила у  мужиков несколько штук и сказала: - Чо-то никак не могут привезти спички-то в магазин. Не побегу же я за коробком спичек в село за 25 вёрст!

- Для водки, махорки-табака, значит, есть место, а спичкам не нашлось видно места! Ты бы, Семён Семёнович, похлопотал, - обратилась женщина к начальнику участка.

Начальник глянул, почему-то с ненавистью на женщину и, уткнувшись взглядом в газету, промолчал.

Увидав, как мужчины усердно перебирают и перелистывают свежие газеты, женщина спросила:

- Чо хоть пишут-то там, в газетах-то? Будет ли какое-нибудь улучшение-то жизни? – и добавила, - почту-то не привозили больше месяца, новостей-то много, наверное, собралось?

Начальник лесоучастка и по совместительству парторг партячейки КПСС, Семён Семёнович Берёзкин, исподлобья, сквозь очки, вновь в упор окатил её недобрым взглядом, сказал:
- Какое ещё улучшение хочешь? Чего ждёшь? Тут не до улучшения, - и отведя взгляд в сторону, еле слышно пробурчал. 
- Смотри-ка, улучшения ей захотелось. Лесу надо больше заготавливать Родине, а ей улучшение подавай, смотри-ка, умница нашлася!

Взяв свежий  номер газеты «Известия», вслух прочёл дату -  2 февраля 1953год и подумал: «Долго шёл последний номер газеты-то до нас, сегодня уже март на дворе 1953года».

Среди почтовых посылок был радиоприёмник «Родина», упакованный в деревянный ящик, поверх досок ещё и фанерой обитый, для надёжности.

А так как электрического света в посёлке нет, и не было никогда, приёмник доукомплектован батареями питанья в отдельном ящике.

В село за 25 вёрст, раз в месяц, иногда и два раза, начальник направлял человека на лошади и сегодня, как погода мало-мальски успокоилась, привезли целые кипы-вороха газет и не только. Тут и газеты «Правда», «Известия» и «Труд» и журнал «Агитатор».

«Агитатора», мне казалось, никогда и ни кто не читал, хотя он и считался главным, политическим пропагандистом. Правда, иной раз подмечали, какой-нибудь член партий держал его в руках. Но остальные говорили, что держит для проформы, показать свою принадлежность к КПСС.

Главным же его, конечно, считало руководство страны Советов, и главным образом идеологи коммунистической пропаганды.

Простому рабочему не интересен  был журнал пропаганды. Он, как правило, валялся в бараке на столе вместе с хлебными крошками и слово «Агитатор», казалось, плохо понимается людьми.

Каждый знал, чтобы топор и пила были поострее, чтобы как можно больше свалить деревьев и мало-мальски заработать денег на хлеб-водку-табак-махорку, имеющиеся в наличие в маленьком, не отапливаемом, деревянном магазинчике-складе соседнего от нас, посёлка.

Получив спички, Анна-Анютка стояла и прислушивалась к разговорам мужчин и решила, пока ни о чём и никого не спрашивать, но подслушала, как начальник сказал, что
сегодня особый день событиями:

- Будем устанавливать приёмник «Родина» и слушать голос из Москвы и о событие, оповестить жителей посёлка. 

Глянув на женщину, попросил её сообщить об этом рабочим и всем жителям посёлка и пригласить Петра Ивановича, электрика-самоучку, прийти и во всём самому разобраться с радиоприёмником.

Разобраться в этом «непростом деле» с подключением приёмника к батареям питания, может только он, тут нужны знания, уменье и сноровка, а из числа жителей таких наберётся немного.

Пётр Иванович, человек исполнительный и придя в клуб, сразу приступил выполнять особо важное задание начальника.

К вечеру, Анна-Анютка, управилась с уборкой комнаты, даже поелозила мокрой тряпкой по доскам деревянного, неокрашенного пола. Жители посёлка стали собираться и тихо переговариваясь, занимать свободные места по лавкам в комнате деревянного барака, приспособленного под «Красный уголок», который, иногда называли даже «Ленинский уголок».

К этому времени, пополнив и обновив подшивки газет, аккуратно разложили по столу, временно когда-то сколоченному из простых, не струганных досок и застеленного красным куском ткани, служившим вместо скатерти.

  Сидели и в полголоса переговаривались друг с дружкой - ждали, когда  Пётр Иванович повернёт какую-то штуковину и радио заговорит и запоёт.

Голос из Москвы сообщал, что завтра в полдень будет передаваться особо важное сообщение ТАСС.

После сообщения, передали сводки выполнения пятилетнего плана и развития народного хозяйства и, что-то было сказано, о внеочередном пленуме партии и  заиграла тихая и тревожная музыка.

Люди, перешёптываясь, посидев какое-то время, потихоньку стали расходиться по своим углам в ожидание дополнительной информации от начальника участка.

На ночь, в «Красном уголке», остался  дежурить Петра Ивановича по личной просьбе - вещь-то ценная, как бы что не произошло.

Отец с сыном, уже поздним вечером надев лыжи, отправились, домой - сыну-охотнику не терпелось проверить петли и капканы, расставленные на приманку. Но ночь выдалась тёмная, безлунная и от похода в лес отказались.

Утром сын ушёл в посёлок один, а отец с матерью пообещали  подойти к обеду и послушать сообщение ТАСС из Москвы.
 
Тревожное сообщение из Москвы.

Слушая ночью известия из столицы, Пётр Иванович ещё раз убедился: «Что-то очень серьёзное произошло в стране».
Сообщение будет в полдень.

Утром, начальник лесоучастка, по просьбе рабочих, предоставил выходной день - в таёжные делянки добираться далеко и к началу сообщения из Москвы, к 12 часам дня, успеют не все.

Рабочие одобрили распоряжение и теперь томились в ожидание отведённого времени для прослушивания сообщения из столицы.

Ближе к обеду, «поползли» в «Красный уголок» рабочие и жители посёлка.

Заходили и с любопытством озираясь, поглядывали на приёмник «Родина»: не виданную доселе диковину, из которой еле слышно доносилась музыка.

Ровно в двенадцать часов дня, Юрий Левитан объявил «Пятого марта 1953года в 9часов  50минут утра, после тяжёлой болезни скончался Иосиф Виссарионович Сталин».

И после этих слов пронеслось по комнате:
- Горе-то, какое, непоправимое горе пришло в нашу страну, как жить-то теперь будем без него.

Брат-охотник, то ли по неопытности, то ли поспешил высказаться, сказал:
- А чо как жить-то, как жили, так и будем жить, чо измениться-то должно в нашем посёлке? Нам же не везти хоронить его на санях по бездорожью на кладбище за 25 верс-то.

Все с укоризной глянули в его сторону, но комментировать что-либо никто не осмелился, только тревожно озираясь, переглядывались друг с дружкой.

Мать, вроде как в оправдание сказанных сыном слов, сказала:
- Муки бы достать  мешок, а картошки-то может быть до мая и хватит, а там и корова растелится, будет по стакану молока, и заживём. А к концу мая зелень в лугах пойдёт и тут тебе, и дикоросы появятся.
И пестики, и пучки с кисленкой, дотянем как-нибудь до свежей картошки и овощей, и добавила, - картошки-то много расходуется, основная еда. 
У ребят головы покрылись сплошь коростами золотушными от неё.

Услышав о молоке, спросил: - Мама, а сегодня наша Зорька отелиться? – молочка хочется.

  –Нет, сынок, не время ещё до молочка, потерпи, - ответила мать и отвернулась.

Вошёл в комнату опоздавший Никифорович и присел рядом с матерью

 - Садись, Никифорович, скорбим, новость-то такая тяжёлая.

Анна встала с лавки, приветствуя соседа, сказала:
- А мы тут горюем, новость-то уж больно нехорошую сообщили по приёмнику-то, страшно и представить, чо будет, как и жить-то, говорю, дальше будем, - и с сарказмом глянула на соседа.

– Ты, Анна, как вроде ёрничаешь, нельзя так-то. Моя вон, Прасковея Семёновна,  как узнала эту тяжёлую весть, так до сих пор сидит и ревёт, ни делать, ни говорить ничего не может. Я уж так и так уговаривал,  всё бесполезно. Вижу, что справиться не могу, взял да ладошкой-то погладил по волосам-то её и сказал, как приказал:
 
- Пореви-пореви, а я в «Красный уголок» ещё разок схожу, что-то послушаю, может чо изменилось.

– Ты, может быть, хотел узнать, не ожил ли за ночь-то Сталин? Так, видишь ли, нет, пока не сообщают, и добавила, – а я в душе реву, а звуки не могут пробиться на волю, застряли где-то там, внутри.

-Я всячески пытаюсь их выдавить, а они, проклятущие, как словно сговорились, ни одного не выдавить, а  это тяжелее, чем реветь-то. А твоя, также, может, поступит, проревётся и захохочет, - ответила женщина.

– Ну, Анютка, ты неисправимая баба, всем грустно, а она, на, тебе, балагурит.

  - Так чо теперь, как Сталин помер, так и нам теперь помирать следом за ним?

Она, как и все, или большинство рабочих, перебивавшихся с картошки на кусок подового каравая хлеба с водой, в любом разговоре не особо подбирала слова, поэтому и сказанное ею слово воспринимали за юмор и не сильно осуждали.

Начальник лесоучастка и по совместительству парторг партийной ячейки, строго глянув на Анну, сказал:
- Никто тебя не принуждает помирать, живи, пока ноги носят и, голова на плечах держится, и не умничай больно-то.

Женщина поняла, что шутки-прибаутки не к месту и, отойдя в сторону, присела в уголке на краю скамейки.

 Перед выходом из помещения, начальник обратился к присутствующим, предупредил:
- Завтра работать без обеда и в обязательном порядке выполнить двойную норму на каждого рабочего по заготовке древесины. Без выполнения задания делянку не покидать - зачтётся за сегодняшний вынужденный день отдыха.

-Как солидарность со всей страной, взять на себя повышенные социалистические и производственные обязательства-показатели, - строго нахмурившись,  тревожным взглядом обвёл присутствующих.

- Выезжаем завтра в тайгу не позднее шести часов утра. Работать без обеда. Кусок хлеба за пазуху, и как всегда, в лесу пожуёте-перекусите, и чтобы делянку не покидать без спросу.

После последних слов начальника, полушепотом переговариваясь между собой, рабочие стали покидать помещение «Красного уголка».

Лес из тайги вывозили на лошадях.
Каждая лошадь закреплена за определённым работником, за  мужчиной и за неё  нужно было нести ответственность: беречь и следить за состоянием её здоровья.

Добирались до делянок в основном пешком, а кому удавалось прицепиться на сани, считался счастливчиком.

Конечно же,  большинство лесорубов до делянки шли пешком, по укатанной дороге-зимнику, любуясь снежными сугробами и прислушиваясь к потрескивающим на морозе промороженным до основания, деревьям. В тайге, сорокаградусный мороз, менее ощутим – безветрие и тишина. Одеты почти все одинаково: ватные штаны и фуфайки-телогрейки. На руки надевали варежки самовязки из овечьей шерсти обшитые х/б, прочной тканью.

У многих, особенно у женщин, на ногах лапти, в руках и за поясом топоры, у кого-то на плече пила поперечная, а у кого-то пила лучковая, за пазухой кусок от подового каравая хлеба для перекуса-обеда.

Помещения-бытовки в делянках для приёма еды и обогрева нет, никогда и не было.
Не было и никаких настоящих обедов: обогревались от работы и костра сжигаемых сучьев.

Питьевую воду не брали: нет такой посудины и негде держать от замерзания. Обходились горстью снега утолить жажду.

Каждый старался быстрее выполнить дневную норму и раньше положенного времени по конституции, вернуться домой.

Норма выработки исчислялась в м3 и обязательной была для женщин до 11м3, а мужикам более высокая.

В делянках работали: валили-пилили-разделывали промёрзшие деревья-брёвна поперечной пилой по пояс в снегу.

Кому пары не находилось, подпиливали и разделывали хлысты-деревья лучковой пилой. Таких женщин-рабочих, называли «одиночками» - работает одна в делке делянки.

Слово, одиночка, часто употреблялось в тот период времени, так как были женщины и вдовы и одиночки. У одних мужья погибли на войне, другие не смогли завести семьи с молодых лет:  мужское население загублено при защите Отечества от фашистского нашествия во время Великой Отечественной войны 1941-1945годов и не только. . .

В течение рабочего дня, десятник-точковщик заходил в каждый делок и измерял заготовленный лес, оставляя цифровую пометку специальным карандашом на вершине  среза бревна-хлыста.

В дальнейшем, сообщал работнику количество заготовки в м3, для начисления заработной платы и выполнения плана-нормы. 

При условии выполнения дневной нормы-плана, разрешалось раньше положенного времени покинуть рабочее место. По этой причине, с работы возвращались в основном разрознено, поодиночке, как выполнится норма.

Зайчишка.
Брат-охотник, после обеда вернулся домой, перекусив, направился проверить ловчие снасти в лесу, расставленные несколько дней тому назад.

Шарик повизгивая, радуясь свободе, крутился и вертелся вокруг охотника, но недолго, успокоившись, пошёл следом за хозяином, по лыжне.

Прошли метров пятьсот и собака, прихрамывая, сорвавшись с места,  пустилась вперёд по глубокому снегу.

Охотник, уже знающий повадки собаки, определил, заяц. Вскинув ружьё, выстрелил. Заяц, подскочив, свалился в снегу. Собака, забыв про раненую ногу,  прыжками подскочила до трофея, схватила зайца в зубы, принесла добычу хозяину.

Потрепав собаку по холке, отправились дальше.

Шарик постоянно пытался заглянуть хозяину в глаза: просил благодарности ещё, за правильные действия на охоте.

Не доходя до места расставленных петель и капканов, охотник привязал собаку за берёзу.

Шарик, оказавшись на цепи, рвался за хозяином и не понимал, в чём же он провинился, за что так поступает с ним хозяин.

Капканы и петли оставались не тронутыми и охотник, отвязав собаку, вернулись домой с добычей, зайцем.

Мать радовалась любому трофею принесённому охотниками из леса. Разделанного зайца, укладывала  в ведёрный чугун. Нарезала крупно картошку, клала несколько целых, не очищенных от шелухи луковиц, солила-перчила и заливала водой. Накрыв чугунной сковородой, ставила в вольную русскую печь, напариваться.

К обеду, доставала из печки чугун и кормила большое своё семейство наваристым супом из зайчатины.

Такие дни всегда и для всех являлись особенными, праздничными. 

Так, перебиваясь с картошки на суп, радовались, что зима сдаёт свои права на холода и метели.

Рябчики

Конец марта выдался теплым, и, охотник  переключился в своей охоте на рябчиков.

Рябчик, серого окраса, семейство курообразных, с домашнего голубя.

Область обитания  распространённая по лесным и таёжным зонам  от Западной Европы до Кореи.

Вес самца всего-то до 580 граммов, а самочки и того меньше, до 560 граммов.

К этому времени рябчики прилетают в ольховники кормиться серёжками, которых в округе целые заросли. 

Рано поутру, охотник, пока без собаки, пошёл первый раз в этом году на разведку и возвратился с трофеем: настрелял несколько штук.

Мать, в те голодные годы, всегда радовалась любому съедобному трофею и благодарила сына-подростка за умение, добытчик.

Отец, хорошо знавший толк в охоте, охотно делился с сыном своими познаниями и навыками в этом деле.

Сегодня сыну рассказал тонкости охоты на рябчика.

Ольховые заросли по верхушке  дерева не отличаются высотой и птицу можно взять и без собаки. Главное надо подойти до птицы таким образом, чтобы первой не заметила охотника.

Если заметит первой, слетит с дерева, пролетит низко над землёй, и  усядется где-то дальше на нижние ветки деревьев.

Охотник не пропускал слов отца и всё брал во внимание и применял в охотничьем деле самостоятельно.

Ток тетеревиный

Сегодня охотник с вечера стал готовиться  для выхода на тетеревиный ток.

Он в течение недели ходил после работы на место ожидаемого слёта-прилёта птиц.

Облюбовав место на высоком берегу реки, построил балаганы-укрытия.

Место подсмотрел ещё в прошлом году ранним утром. Там тетерева, в большом количестве сидели на берёзах в ожидание прилёта самочек-тетёрок.

Местом этим заинтересовался и завтра в самое раннее время утра решил сделать первый выход: выходить надо в три часа утра.

- Пойдём со мной на охоту, - предложил брат.

Хотелось побывать на тетеревином току, но надо получить от мамы разрешение.

Мигом сообразив, убежал искать мать. 

Не найдя, обратился к отцу, но отец сказал, что такие вопросы решать лучше с мамой.

Мать, после нескольких фраз сомнения, всё-таки разрешила.

Подпрыгивая от радости, разыскал брата-охотника и ещё издали крикнул:
 -Мама разрешила, разрешила!

-Вставать будем рано, разбужу, готовься и не хнычь, - сказал брат.

- Обещаю вести себя хорошо, только ты расскажи как.

С присущей лёгкостью на подъём, пообещал, что по первому требованию вскочу из-под тёплого одеяла.

По пути следования к токовищу, по крутому берегу реки, старался развлечь брата: неумолкая рассказывал на ходу различные истории из своей детской жизни.

Брат, не особо прислушиваясь, думал о своём, об охоте.
- На охоте разговаривать и даже кашлять нельзя, птицу спугнёшь и потеряешь добычу.

- Сидеть буду тихо, - отпарировал брату.

Подошли к месту токовища и поняли, заря засветила часть небосклона: свету достаточно, чтобы устроиться и расположиться удобно.

Юркнув в шалаш, принялся осматривать через «глазок-отверстие»  местность, на которой требуется просидеть не один час.

- Нравится?  - спросил брат.

- Очень! - 

- Тогда сиди тихо.

Охотник, проведя настоящий инструктаж, предупредил:
 - Не выходить и не высовываться из балагана и обращать внимание на берёзу, стоящую в 50-ти метрах от шалаша - на неё по прилёту будет рассаживаться птица. 

Расположились внутри шалаша на толстом слое душистого сена, взятого из рядом стоящей поодаль небольшой копны.

В отведённое маленькое отверстие в шалаше, затаив дыхание, поглядываю на площадку.

Брат сидит рядом и наблюдает за происходящим на поляне, в проём, оставленный для обозрения и выстрела, держа ружьё на изготовке.

Не заметил, как появился на берёзе первый, прилетевший,  невесть откуда, первый косач-тетерев.

Сидит смирно.
Лениво озираясь, повернув голову в сторону  шалаша, прихорашивается: поправляет взъерошенные в хвосте  перья и белые пёрышки подхвостья.
Поглядывая вниз, оценивает площадку любовных утех.

Не прошло и получаса, как берёзовые ветки стали прогибаются под тяжестью птиц: десятка два набралось. 

От увиденного, хочется подпрыгивать и кричать, но нельзя: брат предупредил, сидеть смирно.

Неожиданно, совсем рядом с шалашом, захлопал крыльями слетевший с берёзы тетерев-косач. После приземления, вытянув шею, осмотрелся и стал пушить свой нарядный «костюм», приглашая самочку – тетёрку слететь к нему на встречу-свидание.

По одному стали слетать с берёзы и другие косачи.

Пока ведут себя спокойно, без наскоков друг на друга.

С дерева слетела  первые самочка.

Её появление нарушило тишину и спокойствие косачей, обитателей площадки.

Самый нарядный, «во фраке», краснобровый красавец-косач, стремглав пустился в погоню за избранницей, считая себя первым обладателем.
Остальные самцы переполошились и принялись бегать за ними.

Последовательно стали слетать с берёзы и другие самочки, и низко пригибаясь к земле и мелко семеня ногами, провоцируют самцов догнать их.

Бегая за самочками, самцы сталкиваются, натыкаются друг на друга и между ними вспыхивают драки: наскоки друг на друга.

Бьются и клювом и ногами, да так, что и белые и чёрные перья из нарядного «фрака» летят во все стороны по ветру.

В этот период косачи совершенно теряют над собой контроль и с огромной силой ненависти, налетая друг на друга, устраивают жестокие бои.

Охотник ждёт момента для выстрела.

Сегодня выход увенчался успехом.

С великой гордостью, тащил подстреленного братом тетерева, радуясь добыче, восхищаясь охотником.

После позднего ужина, рассказывал родным о впечатлениях на охоте и все внимательно слушали и с восхищением и завистью говорили, счастливчик.

Берёзовое сокодвижение…

Весеннее солнышко всё больше и больше прогревало промёрзлую за зиму землю.
Началось берёзовое сокодвижение.
Сок по деревьям на берёзе идёт в основном одну неделю - во время выдвижения почек.

Конечно же, понравилось заниматься сбором берёзового сока в берёзовой роще вблизи дома-избы.

Мать предупреждала: «Холодным берёзовый сок пить не смей, опасно, заболеешь ангиной».

Мне казалось, что отличаюсь от других исполнительностью, и рекомендации матери усердно исполняю.

Больше другого нравилось поутру, соскочить с постели и мчаться в лесок проверить поставленные с вечера различные ёмкости для сбора берёзового сока.

От взрослых было известно, - чем теплее день, тем сильнее увеличивается движение сока по дереву.

Подбегая до заветного места берёзы, радовался, когда поставленные на ночь ёмкости наполнялись до верха живительной влагой земли и дерева.

Хотелось собрать сока больше, много, чтобы всем хватило. Сладости, в тот период времени, были ограничены до предела: исключительно редко появлялись на столе. Сок же, пропущенный через жизнь дерева имел ценность, хотя небольшую, но полезную сладость.

Сегодня, рано поутру, притащил из берёзовой рощи целую бутылку сока и побежал её прятать.

Мать спросила:
- Чего там прячешь?
- Соку набралась за ночь целая бутылка, оставлю брату её, как придёт с работы, выпьет, - отпарировал.

Мать, конечно же, всегда порадовалась заботой брата о брате и вымолвила:
 - А зачем прячешь, у нас не принято брать ничего без спросу. 
- Всякое бывает, пусть в укромном месте постоит, надёжнее, - ответил поспешно.

Такие, или подобные действия детей, матерью поощрялись и с радостью воспринимались.

Пестики.

Ребятишки, радуясь теплу и солнцу, целыми днями бегали по лугам и берегам реки в поисках первых съедобных дикоросов.

Сегодня притащил показать матери пестики - насобирал на южной, солнечной стороне крутояра.

Их видал на картинке в книге какого-учебника и прибежал за материнским советом и поощрением.

Мать пояснила, что пестики, это молодые проростки хвоща и сейчас они съедобные.
Радуясь находке, сообщил, что головки уже пожевал, понравились. 
Радуясь и материнской похвале, развернулся, и, схватив  первую попавшую под руку алюминиевую кружку и никому и ничего не сказав, юркнул на улицу.

Подпрыгивая, добежал до обрывистого берега крутояра и с жадностью стал собирать головки торчащие, словно солдатики из земли. За считанные минуты кружка наполнилась дикоросом весны.

Запыхавшийся прибежал домой и сообщил маме, чтобы сварила из них суп.

Мать, поблагодарив, сказала:
- Какой же суп из них, маловато здесь.

С лёгкой проворностью, и свойственной сообразительностью, понял материнский намёк, и убежал на прежнее место.

Сейчас в руках литровое ведёрко.

За короткое время, наполнив ведёрко, подпрыгивая от радости, завидев мать, прокричал:
 - Мама, теперь уже точно хватит на суп!

Взяв ведёрко с пестиками, поставила на шесток русской печки и сказала, что завтра, как будет топить русскую печь и сварит суп.

- Мама, а давай назовём суп пестовницей.
- Да нет блюда с таким названием.
- А мы его придумали, сварили, и будем так называть, - прощебетал на материнское сомнение.

- Ну что тут можно возразить ребёнку, - сказала мать и, отправилась растапливать печь-голландку-подтопок в горнице-прирубе большой избы. 

Понравился ли суп-пестовница, мне, как писателю, не удалось за ним подсмотреть и подслушать, каюсь.

По рассказам и воспоминаниям матери, ребёнок, ежедневно, по несколько раз за день бегал до крутояра и приносил это лакомство.

Сегодня вновь принёс много, но мать сказала:
- Время для поедания пестиков закончилось, перезрели и головки начали пылить. Переключайся на кисленку, на дикий щавель лугов.

Кисленка - дикий щавель лугов.

Заливные луга реки освободились от весеннего разлива, и на них буйно зазеленело разнотравье, а кое-где и зацвели ранние, весенние цветы.

Среди обильной зелени можно отыскать сочную, съедобную траву, кисленку.
Именно, в тех, северных краях, варить щи с кисленкой, как-то было не принято в этой семье,  и ребятишки бегали по лугам в поисках его и ели прямо с корня.

Заготавливать же кисленку впрок, на зиму, было тоже не принято: срок для сырого её поедания не велик – перезревает и становится кислой и жесткой.

Во многих регионах со щавелем варят борщи, или другое находят применение и порою в течение всего года, выращивают на приусадебных участках.

Глава 2
Конец лету… пора в школу

Лето клонилось к осени: ребятишкам снова готовится жить вне дома,  у чужих людей, покидая родительский дом на неделю и вновь возвращаться назад за продуктами.

Самой большой жизненной проблемой для нас, считала мама, учёба в школе: жили  в отдалённой глубинке без малейших маломальских признаков к цивилизации.

Школа в десяти верстах от дома проживания и путь, стёжка-дорожка, убегая, виляет  по заливным лугам, лесам и перелескам, ведёт в деревенскую начальную школу.

На пути-маршруте к тому же,  две таёжные реки-речки и переходить их вброд.

Конечно, и такое бывало-случалось, что кто-то на том берегу, в деревне перед рекой, услышит призыв о помощи, подойдёт до берега и сев в лодку, перевезёт на свой берег.

Случалось подобное редко.
Чаще шли вброд через речку, в тех местах, где с незапамятных времён была по лесу и лугам натоптана тропа-тропка к месту брода,  к перекатному мелководью.

Сегодня с утра, мать, приступила собирать в дорогу детей и за самого младшего тревожась, беспокоилась больше других: идёт первый раз, в первый класс.

Матери не хотелось отпускать от себя, страшно, да и мал ребёнок, испытывать ещё большую нужду, чем дома.
Дорога опасная и дальняя.

Девять месяцев в не дома, возвращаясь в субботу  на одну ночь, да показать себя, жив, да кое-каких продуктов взять из дома на следующую неделю.

Собрала котомку с недельным провиантом, повесила на спину ребёнку и заглянула в глаза.

Слёзы жалости пробились и потекли по щекам матери.

Заглянув в глаза, матери, спросил:
 - Мама, ты плачешь?

– Нет, сынок, не плачу. Просто жалко отпускать в такую дальнюю дорогу.

На что услышала:
- Мама, я доберусь, всё будет хорошо, только ты за меня не переживай, не плачь, иначе и я расплачусь, - и добавил, - в субботу прибегу, неделька быстро пролетит.

 – Спасибо тебе, сынок, успокоил, - сказала мать, и отвернулась.

Отвернувшись, вновь подумала: «Мал ведь совсем, а рассуждает по-взрослому».

 Так, на протяжении более десяти лет, мать провожала и встречала своих детей каждую неделю.

Встречать - провожать было кого - одновременно уходили за знаниями в такую дальнюю даль по несколько человек и при этом в разные населённые пункты. «Слава богу, идти в одном направление, по одной дороге, - и, слава богу, вместе идут этот не простой путь в школу», - успокаивая себя, рассуждала мать.

Обучаясь в начальных классах, жили на квартире, а правильнее сказать в крестьянской избе, и  без всяких каких-либо маломальских удобств, тех которыми сейчас так дорожат жители России всех населённых мест.

Собирая в путь-дорогу, мать видела и вздыхала: «не осознаёт ребёнок сложность проблемы учиться и жить вдали от дома у чужих людей».

Мама считала: «Рано бы становиться на самостоятельную дорогу жизни».
Но обстоятельства таковы и от них никуда не деться.

Выйдя за ворота ограды, зачем-то вновь сняла с худенькой спины котомку, развязала её, и вновь, стала перекладывать продукты со словами:
 - Пару подовых караваев хлеба положила, да 10 картофелин. Конечно, можно больше, картошки-то много вырастили, урожай хороший в этом году, но тяжела будет котомка для такой дальней дороги.

-По 2 штуки будешь печь утром, когда хозяйка будет топить русскую печку. Бидончик, с двумя  литрами молока, неси осторожно, не споткнись, не пролей: главная недельная еда тебе на неделю.

-Пол-литровый чугунок положила, супчик какой-нибудь изредка сваришь.  На первое время хозяйку попроси сварить его.  Без горячего-то плохо. Денег не даю - нет там никаких буфетов и магазинов и тратить не на что. 

-Ты, сынок, как доберёшься до деревни-то, сразу налей молока из бидончика и с хлебом поешь. 

-Хозяйке, у которой будешь квартировать, передавай от нас привет и помоги делом, коль попросит, а не попросит – сам предложи помощь. Она и поможет тебе  супчик какой-то сготовить – совсем без горячего-то тяжело будет.

-В деревнях крестьяне, и все, в основном, работая за трудодни, бесплатно можно сказать с утра до позднего вечера, живут собственным хозяйством и огородом и скотом-живностью, а за ней уход нужен.

- Надо и пастушить скотину в разрешённых председателем местах  в положенное время и, загнать в ограды после пригона с пастбища. Работа эта не мудрёная и не тяжёлая и ты это всё хорошо умеешь делать.

-Если и не попросит хозяйка, сам помощь предложи. Деньги, за твоё проживание, принесём позже, как выберемся туда. Попроси чтобы не переживала - отдадим всё до копеечки, в долгу не будем.

Такие напутственные слова говорила мать, перекладывая недельные продукты в котомке, провожая восьмилетнего ребёнка в дальнюю дорогу, в первый класс. Остальные дети, чуть взрослее и путь - маршрут им знаком.

Конечно, взрослее, не на много, так на год-два и опыт имеют, и мать за них тревожилась, но более спокойнее.

Убегающие по стёжке-дорожке от дома вдоль реки, долго махали руками матери: пока не скрывались из виду.

«Жалко всех, особенно маленького, котомка-то так и «прыгает» и хлопает по худенькой его спинке, когда бегом-то бежит», - вглядываясь вдаль, размышляла сама с собою мать, и добавляла, - да главное благополучно бы добрались до школы. Впереди на маршруте две реки-речки и вброд надо переходить.

- Расстояние немалое, в десять вёрст. Пошли без провожатых, без взрослых людей,  и целую неделю в неведении за детей жить. Да чтобы не споткнулся, да не разлил молочко-то из бидончика, недельное основное пропитание всё-таки.

Проводив детей в путь-дорожку, пожелала благополучного возвращения домой и принялась за свои повседневные дела.

Проголодавшаяся лисичка
 
К вечеру вернулся отец с рыбалки с полной корзинкой рыбы. Основной улов состоял из голавлей.
Среди них были и щурёнки, были и окуньки-ерши-сорожки.
Приняв отцовский улов, мать отправилась чистить рыбу в огородный лужок.

Там, возле баньки по белому, стоял наспех сколоченный простенький столик для подобных домашних дел.

Высыпав рыбу, порадовалась хорошему улову хозяина и возвратилась в дом за ножиком.

Вернувшись, обратила внимание на разбросанную вокруг стола и по столу рыбу и увидала: лисёнок, побывавший на столе, выбрал щуренка, помеченного для пирога.

- Кыш-кыш! – взмахнув рукой, пригрозила мать. Но зверёк продолжал уминать случайно добытый лёгкий ужин и не обращал никакого внимания.

Ещё раз взмахнула руками и похлопала в ладоши. И после этого зверёк не проявил боязни, а только с большим усилием и быстротой продолжал уминать рыбку, только косточки похрустывали.

Через несколько минут исчез и хвостик от рыбины. Довольный сытостью зверёк, удалился в лесную чащу.

Рассортировав рыбу по качеству и названию, заключила: «Один щурёнок остался. Для большого пирога маловато будет. Да ладно, хватит и одного, испеку небольшой».

Из окуней и ершей варили уху и считали лучшей рыбой для первого блюда, для ухи. Сороге отводилось последнее место, но за неимением другой,  и ею не брезговали, ели, порою даже и похваливали.

Мясом в летний период времени балованы не были - появлялось на столе в исключительно редких случаях. 

Домашнюю живность кормили всё лето и берегли для зимнего пропитанья всей семьи.
Охотиться же летом, на лесную и речную живность, не принято: закон суров и боялись доносительства местным властям - по выстрелам, легко вычислить охотника-браконьера.

Так считали охотников нарушающих запрет на охоту. А доносители и рады стараться, отрабатывая должностной кусок хлеба анонимками. 

Охотничий принцип если и нарушался, то в исключительно редких случаях и особенной тайности.

Ждали сезонное разрешение на отстрел и птицы и зверя.

Летом, правда, изредка, удавалось подстрелить селезня. Утку никогда не трогали – выводок должна выкормить и с этим охотники считались. 

Глухари и тетерева во время вскармливания потомства улетали и держались далеко от мест их беспокойства и были не доступными для охотника.

Обнаглевший волк.
 
Сентябрь выдался исключительно мокрым и много  причинил беспокойства и неудобств с уборкой урожая.

Самую большую проблему доставило выкапывание и просушка картошки - копали по дождю.

Пусть даже по дождю, и изрядно намучившись, но овощи убрали в срок и без посторонней помощи, вовремя.

Засыпать же, мокрую картошку в подполье нельзя - раньше времени сгниёт. Ссыпали и сушили под навесом, в ограде.

Сегодня пришел брат с работы из соседнего посёлка и рассказал о волке, которого встретил на своём пути вблизи жилья.

Рассказ вызвал беспокойство – скотина на свободном выпасе и без пастуха.
Среди небольшого стада коров и мелкая скотина и, овцы, козы и телята из частного хозяйства рабочих и соседнего посёлка.

Отец задумался – недалеко до беды. С лесным зверьём делиться выращенной за лето живностью никто и не собирается.

Подумав, попросил сына помочь с ремонтом тына, плетня-забора, ограждающего участок огородных культур.

В выходной день подремонтировали, и на утро, домашнюю живность, в том числе и кур, загнали в огородный лужок возле дома, на зелёную траву-отаву напротив окон дома-избы, под присмотр.

Мало-мальски управившись с домашними делами, мать пригласила своё большое семейство к столу, завтракать.

Во время завтрака, не нарушая ритуала застолья, поглядывали через оконные рамы в лужок, на пасущуюся живность хозяйства.

В очередной раз, глянув в окошко, встревожились и стали всматриваться.
- Да это же волк гоняется за курицей-то, - крикнула хозяйка.

Отец вскочил с лавки и побежал за ружьём.
Схватив ружьё, висевшее на противоположной стороне стены, подбежал к окну и попытался прямо через оконную раму произвести выстрел, но передумал и выскочил за угол дома.

Зверь, почуяв суету, с остервенелостью пустился со всех ног гоняться за курицами.

Мать, наблюдавшая через окно, с силой забарабанила по переплёту оконной рамы.

Волк, не ожидавший такого шума, остановился и, глянув на окно, на беспокоивших его людей, побежал прочь без добычи.
Добежав до плетня, с лёгкостью перемахнул его и, встав передними лапами на плетень, стал рассматривать происходящее. Отец нажал курок, но выстрела не последовало, осечка.

Щелчок боевого курка спугнул зверя и, оглянувшись, скрылся в зарослях леса.

Волки начали наглеть и беспокоить жителей. Событие не сходило с уст обитателей дома и жителей соседнего посёлка.

Там тоже приняли решительные меры по сохранению животных. На сходе, жители  соседнего посёлка,  решили утвердить очерёдность пасти в лугах скотину.

К тому же, осмотрели крыши хлевов, оконные проёмы, укрепили дополнительно дверные запоры в помещениях для животных.

Глава 3
Уклад жизни без прикрас …

Деревенская начальная школа не произвела восхищения ни зданием двухэтажного небольшого строения, ни местом, на котором была построена. Она, как бы стояла сама по себе, особняком, в сторонке и, сутулясь, склонив окна близко до земли, извинялась перед учениками за свой облик, за свой внешний вид.

Впервые появившись в этих местах, сравнивал с родной территорией чистейшей таёжной местности.

Территория, где не было ни какой техники и дорожной пыли: не тронутая Русь цивилизацией, и не был к этому готов. К тому же, не готов воспринимать то, что неугодно для сердца и души. Хотелось убежать обратно домой, туда, где родился и рос все свои восемь лет, к родителям.

Неоднозначная новизна, воспринималась своеобразно - не нравилось ничего.
К тому же, в посёлке детворы мало, а здесь прибежали в школу сразу человек 25. 

Зайдя в канцелярию учителя, который и был в одном лице и директором этой начальной деревенской школы и одновременно учил все четыре класса в одну  смену, уделяя классу по несколько минут за урок. Передав документы, сел за крайнюю парту

в первом ряду в единственной комнате первого этажа и принялся рассматривать помещение и учеников.

Деревянная, из тесовых досок перегородка, отделяет комнату-класс от канцелярий учителя.

Игнат - на переднем плане, в центре, среди учеников начальной школы  после Великой Отечественной войны 1941-1945годов.

Несколько учеников прибежали на занятия совсем без всякой обуви и босыми ногами шлёпали по не – окрашенному, деревянному полу.

Исключительно бедно и простенько все одеты. 

Первое сентября было обыденным днём: без цветов, напутственных слов и поздравлений.

Половина мальчишек прибежали на занятия в том, в чём всё лето бегали по улицам:  в простеньких штанах с заплатками или вообще с дырами на коленях и ягодицах и видно голое тело.

Наблюдая за незнакомой детворой, обратил внимание на девочку до синевы с бледным лицом.
Она исключительно худенького телосложения и маленького роста, скромно и боязливо вошла в класс.

На ногах галоши на босу ногу, снятые, по-видимому, с маминых зимних валенок.
Через плечо, как и у остальной детворы, сумка-самошивка из холста для учебников.
Портфели имели исключительно редкие: по всей школе наберётся несколько человек. Сумка не отличалась новизной, так как передавалась младшему, по поколению.

 Чернильницу-непроливайку носили каждый раз с собою в школу в сумке  и хотя, называлась непроливайкой, всё-таки при бегах и баловстве детей чернила из неё выплёскивались, пачкая и сумку и учебники-тетрадки.

На первом этаже школы установлены два ряда парт: один для учеников 1-го класса, второй для учеников 3-го класса.

В единственной комнате второго этажа, тоже одна большой комнате и два ряда парт для учащихся 2-го и 4-го классов.

Каждый класс состоял из 10-12 учеников.

Дверь в учительскую открыта, и видно, как учитель берёт звонок и болтает им - звоном колокольчика созывает учеников за парты, на урок.

Мигом все прибежали и самостоятельно расселись за парты, ожидая учителя. После прозвеневшего звонка, учитель, выждав какое-то время, вышел из канцелярий к ученикам первого этажа школы первого и третьего классов и сразу, без лишних слов и поздравлений приступил к делу.

Одновременно пообщавшись с обоими классами учеников несколько минут,  и дав задание на самостоятельную работу, оставил классы на дежурного и удалился на второй этаж к ученикам второго и четвёртого классов.

За одним рядом парт 2-ой класс, за  вторым рядом 4-ый класс.
Несколько минут пообщавшись с детьми, вновь спустился к детям первого этажа, оставив за себя старшим ученика из 4-го класса, следить за порядком и данной им самостоятельной работе. 

Такое обучение продолжалось годами.

Я, как писатель этой повести,  встретился с Игнатом Ивановичем, когда он находился уже в старческом возрасте и спросил: «А было ли в СССР самое лучшее образование в мире?»

Мысленно уходя в далёкое прошлое и припоминая прошедшее время, ответил:
- За весь мир судить не берусь, не знаю, но скажу так, в столичных и областных городах, наверное, было, а для провинциалов глубокой отдалённости обучение велось хуже, если не сказать плохо.  И что-то припоминая, продолжил:

- В течение жизни, жалел, что не в городе родился и не в городе учился и, что своевременно не мог получить тех знании, которые особенно важны для определённого возраста, - и вновь продолжил свой сказ о том периоде времени.

Сегодня, в первый день начала учебного года, учитель отпустил всех после второго урока со словами:
- С завтрашнего дня начнём изучать новый материал, а пока повторяйте пройденный.

Радостная детвора мигом разбежалась по прилегающей территории школы.
Выйдя из помещения школы и, осмотрев территорию, направился через колхозное поле в соседнюю деревеньку из семи дворов, где квартировать у бабы Поли, предстояло учебный год.
 
Переступив порог дома-избы, лоб в лоб встретился с хозяйкой – пришла на обеденный перерыв.

Открыв заслонку в русскую печку, достала чугунок и налила в алюминиевую чашку жидкого супа и поела с хлебом. Вместе с ней хотелось присесть за стол и похлебать супчика, но приглашения не последовало. Сидел вдали от хозяйки, на лавке и не понимал: «Почему, баба Поля не приглашает к столу похлебать  с половник жидкого супа?»

Затем, баба Поля, сходила куда-то в кладовку и принесла в чайном блюдечке горсточку ягод брусники и, съев их, ушла на ферму.

Налив кружку молока, с куском хлеба перекусил. Затем, достав из сумки книжки-учебники и разглядывая, вспомнил задание учителя: «принести на урок счётные палочки».

Выскочив на улицу, увидел растущую сирень под окном хозяйкиного дома-избы и перочинным ножиком срезал тонкую веточку.

После, присев на лавочку под окном, стал нарезать палочки по размерам, которые рекомендовал учитель.

«Чо ты тут стругаешь?» - спросил подошедший шкет, впервые видя меня.

Глянув на подростка, ничего не ответил.
Оставшись без ответа, подросток – ровесник рассердился и швырнул веточку сирени в дорожную пыль.

Вскочив с лавки, залепил ему в лоб.
Началась драка.  Кто кого победил, с годами забылось.
После этого «знакомства» и  потасовки, с ним стали приятелями и даже друзьями.

Нюра, Саша и пельмени.

Следующий учебный год не квартировал у той бабушки: пригласила соседка её,  Нюра, жившая через дом-избу.
Она поясняла:
- У меня маленькая восьмимесячная дочка и будешь помогать её нянчить, не буду брать деньги за проживание.

С большой радостью переселился и охотно нянчил её дочку, Ленку.
За проживание, платили родители 10 рублей в месяц.

Деньги, по тем временам, небольшие: на них всего-то купишь 3,5 килограмма  весового хлеба.

Для многодетной семьи родителей и эти деньги являлись существенными, так как отец в то время получал пенсию по заболеванию около 111рублей.
Мать ничего не получала.

У Нюры муж, Саша и пока с ним не виделся, не встречались.
Он работал в соседнем селе слесарем в гараже и уходил на неделю. Приходил в субботу поздним вечером после работы, а в воскресенье уходил вновь.

Я же, в субботу, ближе к обеду, убегал домой, а поздним вечером в воскресенье, приходил, и встретиться с ним не получалось.

Как-то поздней осенью, вечером, уставший от дальней дороги, голодный, пришел к ним на постой и застал застолье.

За столом сидели двое не знакомых мужчин: один небольшого роста и худого телосложения: он-то и оказался мужем Нюры.

Вторым был моряк Тихоокеанского флота. Слова эти прочитал на бескозырке лежащей рядом на лавке.

Моряк произвёл впечатление и понравился больше: показался  красивым и рослым молодым мужчиной.

Они сидели в углу передней комнаты за столом у окна и беседовали.

Тихо зайдя в избу, у порога, в углу, тихонько разделся и сел на самый край лавки.

Никто не обратил внимания: в избе было сумеречно.

Изредка поглядывая за происходящим за столом, сидел тихо и прислушивался к разговору мужчин.

Через время понял: речь идёт о морской службе.

В комнате стало  совсем темно.
Нюра принесла зажжённую керосиновую лампу и, поставив на столе, ушла.

Чуть погодя, вернулась и поставила на стол три рюмки перед мужчинами и бутылку «беленькой»: так называли в то время простую Советскую водку.

Бутылка была с единственной наклейкой, на которой крупными, слегка зеленовато-голубым оттенком написано слово «ВОДКА».

Мужчины, завидев бутылку, повеселели и, предвкушая пропустить внутрь «живительную влагу», потирали руки.

Вдруг неожиданно для себя уловил ароматный запах пельменей, доносившийся из соседней комнатки-кухни.

 Открылась дверь и на пороге появилась Нюра с большим блюдом горячих пельменей, от которых по всей избе распределялся несравненный ни с чем аромат.

От голода закружилась голова: хотелось сорваться с места и мчаться к столу.

Саша-Александр взял «беленькую» и, постукивая ножиком по сургучной заливке картонной накладной пробки входного горлышка бутылки, откупорил.

Разлив по рюмкам, пригласил жену сказать добрые слова гостю.

Нюра присела между мужчинами и сказала: - С приездом брат и окончанием службы.

Выпив содержимое рюмок, потянулись за горячими пельменями.

Я сидел в углу и сожалел о том, что чужой, не родной им.

После выпитой рюмки, Нюра встала из-за стола и пошла по комнате уже другой, более красивой походкой и показалась неотразимой красавицей: гладко зачёсанные светло-русые волосы заплетены в тугие роскошные две косы. Они-то и придавали ей дополнительную молодость и красоту.
 
Из-за этих кос, Нюра выглядела  молодой девушкой.
Да и надо сказать, годков-то ей было не больше девятнадцати.

Большие голубовато-серые глаза светились счастливой радостью встречи и сидя в углу прихожей, любовался ею.

Нюра ушла на кухню готовить, а мужчины продолжали наливать содержимое из бутылки и выпивать.

Разговоры пошли более оживлённые и отдельные обрывки фраз улавливал.

Незаметно наблюдая за застольем, обратил внимание, что Саша часто поглядывает в сторону угла прихожей и был уверен: собирается пригласить и меня к столу. 

Конечно же, хотелось приглашения к столу, на пельмени. Но этого, пока, не происходило.

Прислушиваясь к разговору мужчин, обратил внимание – речь повели за молодую, деревенскую  девушку, родившую ребёночка вне замужества.
Саша сказал моряку:
 - А помнится мне, в школьные годы ты был влюблён в Нину. Что же не продолжил ухаживать за ней? В одной деревне росли и вместе в школу ходили и даже за одной партой одно время сидели.

- Так пути-дороги наши разошлись сразу же после окончания школы и получения аттестата зрелости. Она уехала в город учиться на агронома, а меня забрали на службу, в Морфлот. Вернулся, а у нёй уже и диплом в руках и ребёночек на руках, - вздохнув, сказал моряк.

Хозяин, глянув на шурина, спросил:
- А переписку-то за время прохождения морской службы вёл, или нет?

– Нет, не было никаких переписок и обещания ждать-надеяться, - ответил служивый.

– Ну, коль не было, и нет, и суда нет, - жестикулируя рукой, сказал Саша.

– А я и не сужу никого и ни в чём не обвиняю. Просто интересно узнать бы счастливчика и обладателя Нининой красотой, - подтвердил свои слова моряк.

 Хозяин, играя ухмылкой, оценивающим взглядом посмотрел в сторону угла прихожей и, изображая гримасу на лице, сказал:
 - Игнат, по-видимому, принял участие в этом деле.

 О каком таком деле идёт речь мужчин, не понимал ничего, и не догадывался по малолетству.

Услышав эти слова хозяина и, совершенно ничего не понимая из разговора взрослых мужчин, на «обвинение в причастности рождения ребёночка», отнёсся своеобразно: не мог понять, в чём обвиняют, но понял, незаслуженно.

Напружинившись и домысливая, думал: «Что мог натворить такого, в чём настойчиво обвиняет меня Саша», - кружилось в голове.

Хозяин, направил продолжительный взгляд в угол комнаты и, подтверждая сказанные слова, произнёс:
- Ты-ты и не отказывайся!

Встав со скамьи, и с негодованием глянув в сторону стола, сорвался с места и   выскочил на улицу.

Постояв возле ограды и не найдя в себе виновности, галопом помчался по деревенской улице, куда глаза глядят.

 На улице быстро продрог от сильного северного ветра и забежал до приятеля, того, что при знакомстве дал в лоб за сиреневую ветку. Друг спросил: - Что-то случилось?

Промолчал, никаким образом не отреагировал на вопрос, словно не слышал.

И на протяжении жизни не посвящал друзей-знакомых в свои жизненные проблемы, считал, достаточно их у каждого своих.

Через время пришёл хозяин и, взяв за руку, повёл к себе домой.

Зайдя в избу, усадил на лавку-скамью за столом напротив себя. 

Подошла Нюра к столу и непонимающе поглядела на мужчин, потом на меня.  Саша сказал жене:
- Принеси пельменей, пусть ребёнок с нами за компанию поужинает.

Повернувшись, хозяйка возвратилась и поставила на стол чашку с пельменями. Затем ушла на кухню и принесла в стеклянной баночке топлёную сметану и положила в  горячие пельмени целую ложку: вкуснее ничего не едал ни до, ни после.

Расправившись с пельменями, тихонько покинул застолье и залез на русскую печку: на отведённое хозяйкой избы место для меня. 

Спрятавшись за вытяжной трубой, чтобы не заметили, наблюдал за происходящим застольем для взрослых людей.

Сил хватило на короткое время. Дальняя дорога и сытный ужин сделали своё дело, заснул.

Проснулся от стука каблуков по деревянному полу и громкой игры на гармошке. Играл моряк плясовой наигрыш, а незнакомая девушка, плясала и пела частушки.

Одна из них больше других, запомнилась.

«Дорогой, дорогой, дорожила вами, а тепере дорогой, вашими словами».

Приподняв нижнюю часть ситцевой занавески над русской печкой, незаметно для окружающих, любовался пляшущей девушкой и игроком.

Скоро пляска закончилась.
Моряк заиграл вальс «На сопках Манчжурии». 

Нюра подошла до мужа и пригласила на тур вальса. Ей хотелось потанцевать, но у мужа не получалось и Нюра взяла в партнёры эту плясунью и с нею закружились.

Сколько продолжалось веселье, не запомнил – вновь сморило на тёплой печке, заснул, не увидев окончание веселья.

Среди ночи проснулся.

Поворачиваясь на другой бок, услышал тихий бас-шепот моряка и сдержанный смех девушки, доносившийся с кровати из угла  прихожей комнаты.

Не придав никакого значения, вновь заснул.

Утром, спускаясь с голбца русской печки по лесенке,  о ночном басе-шепоте не вспомнил, или позабыл, или заспал. 

Вспомнил, когда  упёрся взглядом на кровать в углу прихожей.

На подушке, глубоко утопая в мягкость пуха, лежала голова девушки.
Туловище не вырисовывалось под одеялом: панцирная сетка кровати низко провисала,  показалось, голова отделена от туловища.

И испугавшись, закричал.

На крик подошла Нюра и спросила:
 - Чо случилось?

Ещё больше смутился, когда увидал, как девушка приподнялась в постели и удивлёнными глазами смотрела на Нюру.

Сгорая от стыда, проскочив мимо Нюры, выбежал на улицу.

Постояв некоторое время за оградой, вернулся в избу.

Подошла Нюра и сказала:
 - Я тебя пустила квартировать, чтобы не страшно было одной, а ты только пугаешь меня!

Опустив глаза в пол, сгорая от стыда, не проронил ни единого слова в своё оправдание.

 Затем подошёл до топившейся русской печки и возле загнетки, осторожно  положил две картофелины испечь на завтрак.

Присев на табуретку перед печкой, поглядывал на горящие в печке дрова и перемалывал в голове случившееся.

Нюра присела на самом краю кровати, возле лежащей Поли, и  до моего слуха доносился тихий разговор женщин.

- А мужики-то чуть не проспали.

Не понятно чему радуясь, или огорчаясь, с восторгом, прокомментировала Нюра.
- Вскочили с пастели без всякого опохмеления и убежали в село, - и Нюра, то ли хихикнула, то ли горло перехватило, жалея мужчин, сказала:

– В пути-то затратят два часа, а к восьми, обязательно на рабочем месте быть. Там у них с этим делом строго. Претенденты ждут свободное место, - еле слышно прошептала хозяйка и продолжила:

- Саша договорился с завгаром, пообещал. Он у них на хорошем счету числится, думаю, получится пристроить.  В колхозе-то не хочется работать бесплатно. Заспешили пока место свободно, - вздохнув, спросила:

-  А ты Полюшка, как живёшь-поживаешь в городе-то? - надолго ли приехала к родителям?

- На Урале живу, в большом городе устроилась. Квартиру мужу дали однокомнатную. А чо нам вдвоём-то места хватает. Плохо, что часто ссоримся. Ревнив больно шибко.

-Всё в изменах подозревает. Подвернись другой, ушла бы от него, - и, отведя взгляд, наигранно вздохнула.

- А ты считаешь, что подвернувшийся другой, ревновать тебя не будет? – совсем неожиданно, но резко, вымолвила Нюра.

- Чо меня ревновать-то и к кому? – жизнь-то проходит как-то скучно и бессмысленно, дом-работа и всё, - краснея, сказала женщина.

- Ну, коль считаешь, незаслуженно ревнует, убеди мужа, вам вместе дальше жить-то. 

Нюра продолжительным и испытывающим взглядом окатила Полю и намекнула: -

Ребёночка тебе завести надо, меньше ерундить с мужиками будешь. Думаю, остепенишься,  и мужик ревновать перестанет. Став матерью, степенней станешь, говорю. Домой-то возвращаться, к мужу, когда намереваешься? 

- Да скоро. Денёк-два и буду собираться в путь-дорожку, а то и в правда подумает, что загуляла, - и женщина, подкатив глаза, неестественно хихикнула.

 – А моряк-то вернётся ли сегодня? – или целую неделю, до выходных мучить будет отсутствием? – лукаво поджав губы и играя бровями, вновь хихикнула.

- Я и сама не знаю. Как Саше удастся пристроить его на работе.

- Ты, Нюра, гляди не проболтайся насчёт сегодняшней ночи. Деревенские бабы чуть што-пошто и мигом пошло-полетело по миру. Я мужика своего побаиваюсь, он у меня горячий и суровый насчёт там всяких похождений-то, ревнивец ...

 – Так его же здесь нет! Откуда узнает-то?

– Откуда-откуда, от верблюда! Ты чо не понимаешь? Мой адрес знают тут все, мигом сообщат! Скажут-раскажул, что приезжала к матери погостить и закрутила с моряком.

Нюра, остановив продолжительный взгляд на женщине, внимательно заглянула в глубину её глаз.

Отведя взгляд, вновь пристально посмотрела в глаза и чуть слышно произнесла:
- Такие, или подобные дела, в любом случае когда-то приобретут известность и от меня тут не зависит. А коль будут известны людям, значит и до мужика твоего слух долетит.
-От расстояния не зависит.

– Расстояние, или не расстояние, а мне понравился твой братик-касатик. Целует горячо, - и добавила, - крепче мово мужика, целует. Утром пробудилась и пожалела, рядом нет его. Прижала бы крепко до груди. - Кого рядом нет? – встревожилась Нюра.

- Кого-кого, не про Сашку же твово разговор-то ведём!

 Нюра замолчала и прекратила разговор. Ей, конечно же, не понравились откровения бывшей деревенской соседки.

Окатив недовольным взглядом женщину, еле слышно, сквозь зубы, выдавила:
- Полежи-полежи, понежься! ... Пойду, корову подою...

И взяв ведро-подойницу, вышла в ограду.

Подоив корову, и возвращаясь в избу, Нюра, размышляла сама с собою: «Ах, Полька-Полька. Мужик, не нравиться видите ли. Уж не метит ли ухватить моряка? Нет, тому не бывать…!!!

Съев пару испечённых картофелин, убежал в школу и прощания между женщинами не видел.

Вернувшись, застал в избе только Нюру: сидела на лавке напротив переднего окна избы и качала зыбку-колыбельку с Ленкой.

- Я побегу сейчас на ферму, помогу заболевшей доярке подоить её группу коров, а ты нянчись с ребёнком, никуда не убегай, - сказала Нюра.

- Справлюсь, - и  присев на лавку перед окном, стал качать люльку с Ленкой.

 Нюра вернулась ещё засветло.

Проверив дочку, сказала:
- А теперь ты свободен, беги на улицу, поиграй с детворой.

Деревенские дети играли в пятнашки на пустыре вокруг пустующей, не жилой избы.

Подключился и я в ребячью стайку, и стали бегать вместе вокруг дома.

В то раннее, послевоенное время, все деревенские ребятишки, включая и девчонок, играли и в лапту, в пятнашки, и в зубарики, но больше всех и  чаще, играли в «войнушки».

Ребята старательно выстругивали из любой деревяшки мнимый автомат, и из-за угла, с перебежками, целясь в «противника», в немца, с криками: «Ты убит!» - преследовали следующего «противника».

Вечернюю беготню ребятня любила больше всего, и всегда хотелось бегать и бегать, домой не дозваться.

Зайдя в избу, никого не застал - спать улеглись. 

В тот период жизни, экономя керосин в лампе, укладывались спать рано, но в четыре часа утра, бывало, раньше, хозяйка вставала топить русскую печку.

Без какого-либо ужина шмыгнул на русскую печку и мигом заснул.

Такой ритуал жизни был не только в этой деревне. 

Без электричества, без особого лакомства и удобств, жили повсеместно жители близлежащих деревень колхоза «Память Ильича».

Закончив учебный год отличником, вернулся домой на летние каникулы и всё лето со страхом ожидал первое сентября.

Дом любил за любовь и дружбу всей многодетной семьи родителей друг к другу.
Дорожил любовью отца-матери и сестёр-братьев.
Покидать дом никогда не хотелось, а коль случалось, тосковал.

На протяжении всей жизни, тоскуя, в мыслях возвращался в родительский дом и на территорию малой родины, которую вынужденно пришлось покинуть навсегда в 17 - летнем возрасте.

Глава 4
Бабушка Оля…

Лето пролетело исключительно быстро, говорили: не успели оглянуться.

И вновь в деревне надо прожить ещё один учебный год.

Пришёл к первому сентября вновь до Нюры.

Дома хозяйку не застал.

Избы и входные калитки в ограды, в то время не запирали на замки - воровства не было, да и брать-то у крестьян нечего, кроме ухватов, кочерёжек, да помела, стоящих в уголке русской печки.

Украшений, в виде серёжек, цепочек, браслетов и колечек золотых, не было, не носили и никогда о них не говорили и не вспоминали.

Денег не имели, заначками никакими не  располагали – работали в колхозе за трудодни.

А если и давал колхоз что-то по итогам года, то хватало не больше как на отрез ситца, чтобы пошить какое-то платьице.

Иногда, некоторые старушки, уходя, ставили палочку-батожок, прислоняя к полотну калитки ограды.
Это означало: «Хозяев дома нет».

Подходя к ограде и видя эту палочку-батожок, прислонённую к полотну калитки, человек возвращался  восвояси, уходил.

Положив на лавку-скамью котомку с недельными продуктами, убежал на улицу повстречаться с деревенскими ребятишками, друзьями-товарищами.

Время клонилось к позднему вечеру.

Пастух пригнал с пастбища домашний скот жителей деревни.

Скотина быстро распределилась по своим дворам.

Одна корова, взбесившись, задрала хвост и бегала по улице деревни, не желая заходить в свою ограду.

Соседская «бабушка» Оля, вконец измучившись, попросит помочь загнать животное.
Мигом подключившись, определил скотину на своём законном месте.

«Бабушка» Оля, в знак благодарности за помощь, пригласила зайти в избу.

С великой радостью заскочив в дом, увидал в манежике ребёночка, возрастом не более годика. Он стоял на своих крепеньких ножках, держась за верхнюю планку манежа и гулил: разговаривал на своём, только ему понятном языке. 

Развлекая малыша, рассматривал огромный плакат, прибитый гвоздями на противоположной стене избы.

На плакате изображена красивая женщина с ребёнком на руках и внизу надпись: «Работают матери - спорится труд, колхозные ясли детей берегут».

Вглядываясь в плакат, размышлял, «А что такое ясли, и какое отношение имеют к ребёнку?»

Слово ясли, для меня, имело другое значение. Знал только то, что в ясли дают животным корм-сено туда, а чтобы колхозные ясли берегли детей, было не понятно и загадочно.

Слов ясли и детский садик не знал и не мог понять, что это такое.

 Не знал и того, что дети могут находиться где-то, вне дома, в яслях.

Их просто в тех краях не было. 

Зашла бабушка Оля и сказала:
 - Погляди за малышкой, сбегаю подоить корову.

Пока хозяйка отсутствовала, развлекал ребёночка до хохота.

Зашла баба Оля с ведром-подойницей, видя, нашли контакт, улыбнулась.

Процедив молоко, налила полную алюминиевую чашку со словами:
- Садись-ка, сорванец, поешь, вот тебе и кусок подового каравая, ешь на здоровье. Молочко-то свеженькое, парное, любишь такое?

– Люблю молоко и пил бы и ел бы с хлебом, постоянно! – ответил.

Чей будёшь-то, такой шустрый?

- Не здешний я, - ответил «бабушке».

– Да вижу, что не здешний, не слепая, поди-ко. Откуда и чей, спрашиваю.

Сказав, чей я, и откуда, баба Оля произнесла:

– Знаю, знаю эту большую семью, на посёлке проживают. Я их по детям знаю, тем, которые учились здесь до тебя. А ты у кого квартируешь-то?

- У тёти Нюры, - ответил.

 – А чо, родители-то тебе приказали только у неё жить? – Нет, сам к ней перешёл от бабы Поли Решетниковой, её соседки, без всякого разрешения родителей, - пояснил бабе Оле.

– Так ты самовольничаешь и не слушаешь родителей?

– Нет, родителей слушаюсь, но немножко самовольничал, объясню после всё. Тётя Нюра попросила понянчить Ленку, вот и перешёл к ней жить, - выложил как на духу.

- А у меня хочешь жить? Молоком парным буду поить.

– Хочу! 

И мигом умчался до Нюры.

Подбегая к избе Нюры, затрусились, задрожали подколенки.

Стоял и думал:
 - А что же сказать Нюре, какую причину ухода назвать?

Но рассуждал не долго, так как увидал батожок, прислонённый к калитке ограды. Это означало: хозяев дома нет.

Влетев в избу, схватил котомку с недельным питанием, подушку под голову и, не оглядываясь, галопом проскочив за ограду, прибежал до бабы Оли.

Скарба-то всего-навсего: дорожная котомка из мешковины, да старенький, весь потрепанный портфель с учебниками, да маленькая перовая подушка под голову.

Вечером сидели и разговаривали при полной темноте.

- Дела домашние справила, посидим, поговорим в темноте, нечего зря керосин-то жгать, - еле слышно прошептала бабушка.

В сенях скрипнула дверь, послышались шаги.

Баба Оля отворив входные двери, спросила:
 - Кто там?

- Кто-кто, да я, с работы пришла, кто ещё может быть?

Баба Оля подошла до стола и засветила керосиновую лампу.

В комнате стало совсем светло.

В избу вошла молодая женщина и просто так, глянув, улыбнулась.

Не раздеваясь, подошла к ребёнку и спросила:
- Как он, мама?

- Да всё хорошо, сегодня уже не кашлял. Вон, Игнат с ним подружился и нянчился -  больно быстро нашли общий язык-то.

Нина, так звать мать малышки, снова глянула в его сторону и ещё раз улыбнулась.

После, они сели за стол ужинать.

Спать залез, как и у Нюры, на русскую печку и быстро заснул.
В первую же ночь на новом месте,  снились только приятные сны.

Через время, на деревенской улице, беготню остановила Нюра и с претензией, спросила:
- Чего убежал-то от меня и ничего не сказал и не предупредил, я ведь тебя не обижала и Ленка по тебе скучает. 

Ну, тут, насчёт Ленки, думаю, Нюра поспешила чуток, переборщила -
Ленке-то всё равно кто качает и соску в рот подаёт. Ей, конечно же, важнее всего на свете, чтобы мать рядом была и согревала своим теплом.

 Низко склонив голову, и опустив в землю глаза, молчал, не отвечал ничего на её вопросы, сколько ни пыталась узнать Нюра.

Конечно же, было стыдно за свой поступок, за тот, что убежал и не сказал и не предупредил.

Однажды, поздним вечером, находясь в избе у друга Вовки, на посиделки собрались  деревенские соседки.

Старушки-женщины-рукодельницы пришли каждая со своей работой.
Одни вязали из шерстяной овечьей пряжи варежки, другие носки-носочки-рукавички, третьи какие-то свитера-кофты. Некоторые увлечённо ковырялись с вышивками на пяльцах. Пожилая бабушка, сидела в сторонке за прялкой, не обращая ни на кого внимания, не участвовала в разговоре, пряла: тянула шерстяную нитку из клочка сбитой шерсти, наматывая на веретено.

 Мы забрались на русскую печку и занялись какими-то детскими забавами.

Спрятавшись за вытяжной трубой, тихонько, чтобы никого не привлекать, играли то ли в домино, то ли в карты и не заметно прислушивались к разговорам женщин-соседок.

Когда прозвучало слово баба Оля, прислушался и понял, речь ведут за Андрейку.
Вслушиваясь, уловил: речь идёт о бабе Оле, Нине и Андрейке. О том самом, ребёночке, которого муж Нюры, Саша,  пытался приписать мне «отцовство».

Удивление было тому, что всё происходящее за столом у Нюры, и не забыта была и Поля-плясунья из города, передано и пересказано женщинами слово в слово.

Удивлению с восхищением, не было предела:  хорошо работает деревенское «сарафанное радио!»

Конечно же, если бы не «сарафанное радио», так и не узнал ничего за разговор мужчин за столом с пельменями у Нюры.

Оказалось, незамужняя дочь бабы Оли, Нина, работает в колхозе агрономом.
Девушке в то время шёл двадцать пятый годок от рождения и она, потеряв надежду на замужество, решилась завести себе ребёночка.

Родив сыночка, тайну отцовства, старалась не разглашать, сохранить, но как всегда бывает, всё тайное становится явным. И женщины, смакуя тему, высказывали свои предположения отцовства ребёночка. Остановились на том: Нина ездила с мужчиной из соседней деревни за возом сена в луга, там и «полюбили» молодые люди друг дружку.

Мужчина оказался семейным и брать в жёны Нину и не собирался.
Нина, благодарила судьбу за то, что Господь Бог послал ей Андрейку.
Баба Оля радовалась и безумно любила первого и единственного в своей жизни внука.
Лучшими годами жизни среди чужих людей, считал и считаю годы жизни, прожитые у бабушки Оли.

Последующие годы учёбы преодолевал по более длительному маршруту до сельской средней школы расположенной в двадцати пяти верстах от дома. Стёжка-дорожка по-прежнему пробегала мимо той же начальной школы и деревеньки, где получал начальное образование и квартировал.

Заходил проведать «сыночка» Андрейку и бабу Олю, и отогреться самому от мороза и отогреть душу с благодарностью.

Бабушка, как и раньше, угощала самым вкусным  молоком и до сих пор  любимое мною  лакомство.
Позднее, будучи парнем, с удивлением узнал, что бабе Оле в то время было всего-то сорок один годок: тяжёлая послевоенная работа и недостаток нормального питания раньше времени старили людей и не только в тяжёлом крестьянском труде.
- Хорошие люди в жизни встречаются не всем, а жаль, мне встретились, в лице бабы Оли, - подытожив рассказ, заключил Игнат. 

Глава 5
Впереди настоящая работа.

- Сын-то твой, в школу учиться не пошёл больше! Так помогу пристроить его на нашем участке работать. Вроде бы парень-то трудолюбивый и самостоятельный и кое-что заработает и нам в работе поможет.

С такими словами обратился к отцу Василий Иванович - начальник участка.   
- Сани там стоят возле конного двора, а оглобли у них сломаны. Надо в лесу вырубить несколько берёз определённого диаметра, да застругать, как требуется под гужи, и, заправить оглобли в сани.

– Да ты лучше сам с ним поговори, и покажи на месте задание, он парень хотя и не очень большой работник, но смышлён и трудолюбив, сделает как надо, - такими словами ответил отец на просьбу начальника.

Выполнив материнское задание, захожу в избу.
Навстречу встаёт высокий и приятной наружности человек, в лице начальника участка, со словами:
– Вот и Игнат Иванович появился.

От такого приветствия обомлел, подумав: «Какой же я Игнат Иванович? Так никто не называет, а только Игнашка, а иногда просто Игнат».

Отец лежал на кровати за русской печкой и намекнул:
- Веди его и озадачь работой пока он тут готовенький стоит, иначе убежит, ищи ветра в поле, - продолжил отец.

Конечно же, убегать никуда и не собирался. Хотелось работать по-настоящему и чтобы получать деньги и расписываться за них в ведомостях.   

Начальник, отворив входную дверь, жестом пригласил выйти на улицу.
Дойдя до места работы, сказал:
 - Вот тут двое саней, требуется оглобли заменить, осмотри, сломанные убери, сделай новые и заправь в гужи.

Пообещав выполнить по первому разряду всё как надо и чувствуя себя уже рабочим человеком, стоял и размышлял, с чего начинать.
 В то время, эта фраза у всех мужиков была на языке, когда требовалось выполнить работу хорошо и в срок.

- Давай, приступай прямо сегодня, сейчас, завтра сани потребуются запрягать лошадь в них.

Озадачив, Василий Иванович ушёл по своим делам.
Так началось первое рабочее «крещение».

За эту работу расписался в бухгалтерской ведомости в получение денег.
Конечно, деньги небольшие и назывались «подёнщиной», подённой, без оформления наряда на работу. Сколько часов в табеле поставил начальник, в конце месяца, за то и будет начисление зарплаты по самому низкому разряду.

 Оплата составила 11 рублей за день работы.
Но так как работать пришлось два дня, то заплатили 22 рубля.

На эти деньги, в то время, купить можно было ровно 2 кг. сахара, или бутылку водки со сдачей продавцом 80 копеек (она в пору стоила 21 рубль и 20 копеек).
Так началась трудовая деятельность в шестнадцатилетнем возрасте.

Пикет

На высоком берегу небольшой таёжной реки расположился мой посёлок лесорубов.
По равнине лугов, лесов и перелесков, плавно несёт она свои чистейшие воды и
извивается змейкой, в некоторых местах настолько сильно, что местами возвращается и чуть ли не сходится водами вновь.

В детские годы любил стоять на крутом берегу посёлка и любоваться панорамой заливных лугов местности.

Любуясь, мысленно представлял, как на особо крутых поворотах, сотнями лет, подмывая берега, меняла своё русло, оставляя равнину для травных и плодородных лугов, на которых по весне, после спада воды, зацветает ковёр желтых цветов. 

Первоначального заселения посёлка по малолетству не знал, но в пятилетнем возрасте запомнил приезд-переезд туда родителей после окончания Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.

Там уже стояло несколько бараков довольно старой постройки.
Подмывание крутого берега было заметно и вызывало тревогу - до некоторых бараков подмыв доходил на близкое расстояние, до одного метра. По верхнему течению реки:  в 20 верстах от посёлка проживания, располагался другой посёлок: участок леспромхоза по заготовке леса.
К началу последнего месяца весны, река очищается ото льда, и производится молевой
сплав леса, заготовленного посёлком за год.

Рабочих, сопровождать лес по воде, в этот период требуется большое количество.
Начальник, предложил временно оформиться на работу пикетчиком.

В обязанности входит контролирование брёвен по воде: не допустить нагромождение леса в затор. В критической ситуации, расталкивая брёвна багром, помогать пройти  застревающим у берегов брёвнам. 

Отец, выслушав просьбу, даёт согласие, но просит учесть место расположения пикета  ближе от дома.
- Работа ответственная и подходи к ней по-серьёзному, - рекомендует отец.

Услышав одобрение отца, с радостью принимается предложение.
Начальник вымолвил:
 –Собирайся, сегодня требуется находиться там на пикете,

К этому времени на посёлке, сокращалась заготовка строевого леса и шла подготовка к ликвидации участка и рабочими силами не особенно-то и дорожили.
 
По этой причине, некоторые жители-рабочие уже выехала с посёлка в другие, более надёжные и перспективные места работать, и оставшихся рабочих, не загружали работой.

Выросший здесь и хорошо знавший местность по округе, без труда, нашёл объект работы. Прихватив багор для расталкивания брёвен, и что-то  из продуктов питания, добрался до рабочего объекта.

Глядя на солнце, определил, четырнадцать часов - часов на руке не было.
Завидовал ребятам, обладателям часов на руке.
Правда, таких  было меньшинство.

Часы надеть на руку и носить, показывая желающим, узнать «который час», очень хотелось, но… не имел возможности - стоили дорого.

Осмотрев территорию пикета и состояние движущихся брёвен по воде, заключил: на объекте спокойно, порядок.

Прошёлся по берегу вдоль реки и убедился: мой пикет не вызывает сомнений и присел размышлять, как и с чего начинать и чем заполнять время.

Присев на крутом краю берега, обратил внимание на большой ивовый куст, растущий на противоположном берегу реки.

Огромные ветки его, в абсолютное безветрие, начали качаться в разные стороны.  Приглядевшись, увидал сохатого, который мощными рогами, пытался свалить, или просто–напросто решил почесать рога об него. Куст заходил настолько, что вот-вот ляжет на землю.

Затаив дыхание, не сводил глаз с великолепного зрелища.
Склонившись ближе до земли, чтобы не выдать себя и не спугнуть животное, продолжал любоваться. 

Проведя несколько раз мощными рогами по стволу куста сверху вниз, лось вышел на край берега реки, и, казалось, вот он рядом со мной и глядит на меня.

Затаив дыхание, сидел, словно под гипнозом и не мог оторвать от него взгляда.
Жалел, что нет фотоаппарата – кадр получился бы на зависть.

Зверь медленно сделал несколько не торопливых шагов и замер во всей красе, настолько близко, что подумалось, смотрим в глаза друг другу.

Неожиданно произошёл удар бревна о бревно и, зверь, вздрогнув, длинными, раскидистыми шагами затрусил в чащу леса.

Проводив глазами зверя, приступил строить балаган, чтобы, хоть на время, спрятаться от летающего комариного нашествия.

Строя, поглядывал за состоянием вверенного объекта, который и не вызвал беспокойства.
 
Построив укрытие, развёл костёр вблизи и приступил готовить и ужин.
 Сварив в котелке картошку и яйца, сытно пообедав,  залез в балаган и, заснул.

Сколько проспал, без часов определить время не мог, а к этому периоду времени становились хотя и не совсем, но белые ночи.
Очнулся от цокота лошадиных копыт по рядом проходящей береговой тропе и мужского разговора.

Выскочив из балагана и глянув на прибрежную тропу, увидал двух всадников на белых лошадях. Это были молодые крепкие парни - работники лесоучастка, осматривающие пикеты и состояние затора.

Глянул на реку и обомлел - река полностью забита брёвнами, затор.
Сильно расстроившись, не зная как поступить и подбегая до всадников, что-то залепетал.

Не ожидая сам от себя такого, чуть не заревел.
Всадник на белом коне, сказал: 
- Не переживай! Затор произошел не по твоей вине и не на твоей территории. Там мужики уже работают баграми, растолкают начало. Останется тебе внимательно контролировать и не допустить возникновению повторного затора.

Радости не было предела - не хотелось начинать с плохой характеристики трудовой путь.
- Готов помогать  рабочим, расталкивать начало затор.
Второй всадник: он оказался старшим мастером, сказал:
 
- Оставайся на своём пикете-посту и жди движение брёвен по воде.
После этих слов, всадники, хлестнув плетью коней, ускакали вниз по течению реки, к месту начала затора.

Среди ночи движение брёвен по воде возобновилось.
Сутки, не смыкая глаз, усиленно наблюдал за движением леса по воде.

В жизни часто вспоминал этих красивых молодых людей и благодарил за выдержку и хорошее отношение к себе.

Сплав и зачистка берегов от леса прошла мой пикет, и на этом окончился со мной договор с леспромхозом.
 
К середине июля привезли деньги в сумме 1200 рублей за работу на пикете.
Это были очень большие деньги: мужчины за месяц на особо тяжёлых работах в посёлке получали до 600 рублей, а женщины 250-300 рублей.
Передовая деньги матери, намекнул на покупку часов «Победа» стоимостью 250 рублей.

Отец, услышав разговор, сказал:
 - Повремени с часами, деньги собираем на переезд.
Отцовские слова всегда были законом, передав деньги матери, о них забыл.

В последний год перед закрытием участка, ставилась задача вывезти из тайги оставшийся с прошлой зимы заготовленный лес на плотбище реки и Василий Иванович – начальник участка, просит отца оформить меня рабочим.

- Рекомендую оформить Игната в бригаду мужиков занимающихся этим делом, - сказал он.
- Закрепим за ним свободную лошадь, и последнюю зиму существования посёлка, пусть поработает на вывозке леса из тайги. Мужики бригады и помогут и подскажут и кое-чему обучат.

Отец дал добро.

Радуясь предложенной настоящей работе, с охотой приступил к обязанностям.
Работу освоил и работал бы и дальше, но пришёл из управления приказ о ликвидации и прекращение всех работ на участке.

В приказе говорилось о выработанных ресурсах отведённых леспромхозом.
От предложенного варианта переехать в строящийся посёлок в 10 верстах по нижнему течению реки, отец отказался. Отвергнув вариант переезда, усиленно приступил к поиску цивилизованного места жительства и основательно устроить семью.

Несколько писем направлял в совхозы южного региона страны.
Ответы приходили с одним и тем же текстом «Трудоустроим, но жилья нет, и не предвидится». Вариант не устраивал никого. Отец принимает решение  вести активную переписку со старшей дочерью, обосновавшейся на юге. Она, достигнув совершеннолетия, из родительской семьи уехала в другой район области и вышла удачно замуж.
После десяти лет совместной жизни, они, переехали и обосновались на юге, на Тихом Дону.
Отец принял решение переехать к ним, в станицу.

Донская станица на первых порах не порадовала ничем и произвела исключительно гнетущее состояние: во всём новизна, не похожая на прежнюю жизнь, не похожая на малую родину.

На прежнем, родном месте малой родины, было всё понятно, здесь же, пришлось, как ребёнку привыкать к неродной матери: чужая природа, другой быт, другой уклад жизни и даже другой вкус воды и запах воздуха.

Оставалось осознать: возврата на прежнее место жительства не будет.
Перестраивать психологию и принимать то, что есть, отвыкая от малой родины и принимать новый край с новым укладом жизни.

Первый год, оказался самым тяжёлым и мучительным для всех членов многодетной семьи и не только в материальном плане, во всём.

Через два с половиной месяца, после приезда, вошли в хату «слепленную» собственными руками из глины и самана.

Отец ночевал в ней всего-то несколько ночей: тяжёлая хроническая болезнь прекратила его жизнь в шестидесятилетнем возрасте.
Через две недели после приезда, в восемнадцатилетнем возрасте, не имея никакой специальности, пришёл работать в крупнейшее с/х предприятие юга России.

Предприятие славилось своими достижениями во многих отраслях продовольственной программы России.

Основное, работоспособное население станицы задействовано работой в этом крупнейшем предприятии.

Пусть даже низкооплачиваемой, работы хватало на все станичное население и не только.
 
На уборку урожая приезжали студенческие отряды из областного центра, а также из других областей России и даже республик СССР - объём работ зашкаливал своим величием.

В этот период станица превращалась в молодёжный центр.
Вечерами, после работы, станичная и студенческая молодёжь стремилась в центр станицы на центральную аллейку для встреч-свиданий.

Основной возраст многочисленной молодёжи, комсомольцы до 20-ти лет.
И теперь, находясь в преклонном возрасте, с ностальгией вспоминается юность, вспоминается молодость.

Жизнь хотя и исключительно скудная, если не сказать беднейшая, но задорная молодость, и воспитанная с рождения любовь к Родине скрашивали недостатки продовольствия, денег, одежды, и исключительно тяжёлую и низкооплачиваемую работу.

О каких-либо благах для себя и с кем попало, речи вели не все. Каждый, в какой-то степени, пытался обезопасить себя от осуждения.

Партийных идеологов побаивались и старались их обойти стороной. А попасть на «крючок» партийного работника можно было по любому поводу и случаю. Выразил недовольство на отсутствие колбасы-мяса, масла, которыми никогда не торговали станичные и провинциальные магазины, партийный, доморощенный «подсмотрщик» был всегда начеку. «А тебе что, Советская власть не нравиться?» После таких слов, общаться и продолжать разговор дальше, желание отпадало. Методов воспитательного характера было много, но не всегда приносящих производству положительные результаты.

Работник без сожаления покидал рабочее место предприятия и легко устраивался  на новую и, тоже, низкооплачиваемую работу.

Мало-мальски уладив главные житейские проблемы, появилось огромное желание продолжать учёбу, доучиваться. 

Работая без профессии и обучаясь, требуется иметь большое терпение и желание.

Доучиваясь, обучаясь по программе среднего образования, видел себя с дипломом учителя, но материальная бедность не осуществила мечту юности. Нужно было подыскивать более надёжное место и устраивать жизнь.
Решение принял самостоятельно …

Глава 6
Кубанский край

На центральном автовокзале областного центра, купив билет, первым захожу в автобус.
Усаживаюсь у окна на мягкое сиденье согласно отметке в билете и наблюдаю за пассажирами, заполняющими автобус.
 – У Вас какое место? Помогите разобраться мне, - обратилась пожилая женщина исключительно приятного и опрятного вида.
Заглянув в билет, говорю:
 - Вот Ваше место, рядом со мной.

Поставив небольшую сумку между сиденьями, присела.
 – Может быть Вам удобнее до окна сесть? – любезно спрашиваю.
 – Нет-нет, что Вы, Ваше законное место, а мне с краю удобно, спасибо.

Глянув на меня, женщина улыбнулась.
Посадка закончилась с пожеланиями счастливого пути, и машина, сорвавшись с  места, помчалась в кубанский край.

Какое-то время молчим.
Женщина разглядывает пассажиров - ищет знакомые лица.
Искать же мне, как новичку в этом крае, некого. Не отвлекаясь, смотрю в окно и любуюсь через окно автобуса на мелькающую панораму города.

В автобусе духота, граничащая с духотищей и, хотя машина мчится не менее 70-ти км/час и открыты верхние фрамуги, обрывки потока воздуха еле уловимы.
Сижу - обливаюсь потом.

Женщина, выждав довольно длительное время и поглядывая в мою сторону, спрашивает:
- Ваш путь-маршрут до конечной станции? 
Подтвердив её вопрос, достал большой носовой платок и принялся протирать лицо и шею.

Солёный пот, стекая по лбу, заливает и жжёт глаза.
Видя мои потовые муки, улыбается и еле слышно спрашивает:
 - Приезжим будешь в нашем городе? Привыкай сынок, у нас тут май не славится прохладой. А дождь, он обязательно пройдёт скоро, пусть даже и не большой, и не сегодня, но пройдёт. В мае минимум два хороших ливня бывают. Это как по расписанию ежегодно повторяется. А майские дожди, они цены не имеют - после них всё как на дрожжах растёт, даря богатые урожаи.

«Приглашает к разговору», - подумалось мне.
- Неимоверно душно  - отвечаю женщине, - да и пот заливает.
- Терпи, не краса-девица, тушь-краску с лица не смоет и красы-красоты не убавит, - глядя на мой мокрый носовой платок, с саркастической улыбкой произнесла попутчица и заглянула в глаза.

Почувствовав расположение, завожу разговор, с желанием больше узнать о городе. -  А в город станица недавно превратилась. С тех пор мало что изменилось в  её облике. Коренная жительница я, родилась, и детей на ноги поставила и помру на своей малой родине, - и продолжила.
– А дочка махнула в областной город по соседству с краем, вёрст за 350, не меньше и, жалеет. Она, правда, открыто не заявляет об этом, но я мать и чувствую, тоскует, - и поясняет:
 - Муж оттуда попался ей, вот и уехала к нему жить, у него там квартира в центре.
Прервав разговор, вспоминая, добавила:
 - А мужа-то я своего, ещё молодой потеряла, погиб. А после засватана  была куда-то в Россию, забыла то место его жительства. Он тогда сказал: «Не хочу тут жить, жарко у вас».
-  И я отказала, не согласилась на переезд. Нравлюсь, давай ты ко мне, а я из родного гнезда, никуда. На этом сватовство и закончилось, - без малейшего сожаления призналась попутчица.

Куда-то, в Россию …?? Слова её, насторожили меня. Хотел спросить: «А Кубанский край, не Россия??  ...
Но умничать не решился – жду, расскажет сама своё видение-толкование.

Позднее, заглянув в историческую летопись, нашёл и узнал: 14сентября 1937года Азово-Черноморский край был разделён на Краснодарский край и Ростовскую область.

Помолчав, женщина спросила:
 - Откуда и к кому едешь?
С любезностью поясняю:
- К родственнику в разведку из соседней области, той, где Ваша дочь живёт-поживает.
– Так соседи значит. В твоей области часто бываю - езжу на внуков глянуть, да Кубанскими гостинцами угостить. И жары там столько же, не меньше. Правда говорят, воздух вроде как суше, поэтому и духоты меньше. В нашем крае влажность воздуха высокая – со всех сторон водой окружена большая часть края. Два моря и Чёрное и Азовское и лиман Ахтанизовский.

-Ещё и собираются перекрывать Кубань-реку и построить Кубанское водохранилище-море. А город наш расположился по берегу Протоки-реки, красота. Разве мыслимо красу- красоту такую покидать и уезжать куда-то. Здесь и рисовых полей много. Рису воду подавай, без неё не вырастет ничего, как и другое, - и добавил, - а то, что к родственнику едешь, хорошо. Не до чужих людей, которые или примут или нет. А уж родственник, не откажет, - почему-то с огорчением произнесла спутница, и продолжила:
 - Город наш всем хорош. Люблю здесь жить и ни на какое другое место не сменяю, не соглашусь, и, заглянув в окно, еле слышно, как вроде бы про себя, прошептала:
 – Если не баловень жизни и работать любишь, найдёшь здесь работу и смысл жизни.
Глянув на собеседницу другими глазами, подумал: «Грамотно рассуждает, может серьёзно рассказать о быте и жизни города, интересно,  послушал бы».
И опередив меня вопросом, спросила:
 - А почему переехать собрался, что там не устраивало?

– Долго рассказывать, дороги не хватит, - сухо ответил на её вопрос, с нежеланием делиться с первым встречным, рассказывая за свою жизнь: моя особенность характера.

- Вижу-вижу, не глупым растёшь, - по-простому сказала попутчица.
-  Сколь годков-то тебе, сынок?
 – Двадцать первый на исходе, - ответил с поспешностью.
После её слова, сынок, защемило сердце - вспомнилась мать, оставленная в донской станице с небольшим доходом для жизни.

Одарив продолжительным взглядом собеседницу, сказал,
 - Вы, с моей мамой схожи добродушием.

- Спасибо за хорошее сравнение, -  глянув на меня,  сказал женщина:
 - И я пожелаю тебе устроиться так, как пожелает душа твоя, - и добавила:
 - Работать любишь, жить будешь хорошо. Любая работа всегда ждёт хорошие руки. А коль руки хорошие и горло не поганое,  жизнь устроишь по своему пожеланию. Больше слушай себя, своё сердце, а не посторонних и живи умом своим, не обманешься в жизни. Работы не бойся, сынок! Пусть она тебя первая боится!  По  правде надо сказать, работу хорошую и денежную у нас, в городе,  найти можно, но надо очень захотеть и постараться.
-А главное, я уже сказала, не бояться её.

Вдруг, сквозь шум машины и сильный порыв ветра, где-то далеко-далеко, на южной стороне нашего направления поездки, послышался раскат грома.
Приподняв завесу на оконном окне автобуса, тихонько промолвила:

- Дождь будет!  Гляди, тучи поднимаются на юго-западе, - радуясь как ребёнок, скороговоркой проговорила попутчица.
– Дождь край как нужен. Поливаем огороды каждый день и не по одному разу, А без огорода тяжко, всего не накупишься, пенсия 56рублей, не разгонишься. А дождь сегодня обязательно будет. Смело загадывай на удачу,  и благополучие, всё исполнится-сбудется и пусть смоет пыль неблагополучного прошлого и омоет путь-дорожку на  новое место.

-Всё у тебя получится! Врастай душой и сердцем в Кубанскую землю, - помолчав, добавила, - здесь жить хорошо.

Тучи сгущаются на южном небосклоне неба.

Настроение зашкаливает.

Водитель автобуса жмёт на газ. Мчимся по новому асфальту уже несколько часов.
По краям дороги, взору открываются зазеленевшие посевы-всходы риса.
Чеки-плантации залиты водой – рис набирается силы, а над полями жгучее, обжигающее солнце готовится принимать тучи: быть дождю.

Глянув на меня, женщина вновь, уже который раз, поясняет: 
-Целый месяц, с середины апреля температура доходит до +40 градусов и каждый день кубанская плодородная земля в ожидании небесной влаги, дождя.
 
– Сынок, глянь в окно, на мост заезжаем через матушку нашу Протоку-речку, а мост проедем и через минуту остановка, сходи на ней, - растолковывает  женщина.
Проехав мост, водитель,  остановив машину, выходит размять затёкшие ноги.

Пассажиры, не желающие ехать дальше, выходят.
Встаю и собираюсь к выходу.

– Сынок, звать-то как тебя? Останешься жить–поживать, может быть, повстречаемся случайно, - и добавляет:
- Собеседник ты интересный! Понравился приятным общением и  чистотой мысли. Птицу-то узнают по полёту, а человека по мысли, помни эти слова в жизни. Звать-величать тебя, так за дорогу и не узнала.
 
– Игнат я, Игнат!

Соскочив с подножки автобуса, крикнул громко, да так, чтобы услышала попутчица-бабушка имя моё.
 Приблизившись до окна в автобусе, помахала рукой.

Закрыв дверь, водитель нажал на газ.

Набирая скорость, машина помчалась дальше. 

В это время сильно громыхнуло, и мелкие капли дождя стали превращаться в ливень …

 Спрятавшись под козырьком входных дверей дома, любовался и радовался дождю как ребёнок.

Неожиданно сам для себя пожалел: «Приятная «старушка», а имени так и не узнал, нехорошо получилось

Не дожидаясь окончания дождя, прихватив чемодан с сумкой, пустился на поиски адресата, любуясь округой и про себя шепча:
«Освежай весенний ливень  дорогу мою в новую неизвестность».

Первые шаги по этой благодатной земле, были с твёрдой поступью в будущее.

И вместе с раскатами грома из бесконечной небесной выси, неслось моему слуху:
Не сверни с пути, это твоя земля!
Твёрдо шагай: обретёшь здесь радость жизни.

Здесь пускай корни для настоящей жизни - здесь твой дом.
Ставь цель и иди к ней!

Это твой край, это твоя Земля!!»

Эпилог
В беседе с Игнатом Ивановичем, я, писатель повести, беседовал с ним с удовольствием и радовался жизненной позицией этого довольно пожилого человека.
При прощании, попросил чуть коснуться темы и рассказать немного о становление в Кубанском крае.
Помолчав, высоко взметнув бровь, сказал:
- Спасибо тебе за наши встречи! Дай бог, если кто-то через время соприкоснётся с этим произведением и прочтёт сложную жизнь от рождения и оценит моё жизнелюбие – жизнь прожита не зря! – и еле слышно прошептал:
- Неполадок и не понимания на моём жизненном пути было в достаточном количестве, и ответственности  за них с себя не снимал, не снимаю и обиды ни на кого не держу.
- Стар я уже, плохое вспоминать не следует – больше хорошего было. Люди умеют из хорошего делать плохое, мне, подобное, не присуще.
И подумав, добавил:
- А если и было у кого-то в жизни плохое, пусть смакуют неудачники, а мне ни к чему.
-Жизнелюб я!
Любил и люблю труд!
Люблю жить!
Люблю жизнь и люблю людей.
А русская пословица гласит «Кто рано встаёт, тому Бог даёт», - это про меня и хорошо бы помнить всем её и не завидовать  миллионерам – они рабы своих богатств.
Человеку в жизни много не надо – хорошая семья и дружба с окружающим миром, - и напоследок изрёк:
 - Спасибо всем, кто поучаствовал в моей жизни, и кто любил меня...
Конец
15.11.2018года.