Нескончаемый праздник

Когда на сердце муторно и дождливо, я иду сквозь темноту, сквозь поле и лес из своего поселка в соседний. Моя одинокая прогулка похожа на ночной полет. Под ногами мягкая тропинка – трава, мох или сыпучий песок... Она почти невидима, и я ступаю наугад, рискуя споткнуться о камень или древесный корень и лишь время от времени подсвечивая путь фонариком смартфона. Вокруг мельтешат звезды - огоньки светлячков. А над головой словно парят обрывки промокашки – прозрачные клочки облаков плавают в зеленоватом супе лунного света.
Я недавно переехал из города и мало знаком с соседями. Так, здравствуй-до свидания. И, конечно, дружеская улыбка, приветливый кивок и пара слов о погоде. Да, жара с утра. Все газоны сгорели. А что вы хотите – июль, самый знойный месяц лета. А вы запасли целый бак дождевой воды? Вот это здорово! Соседям всегда надо улыбаться, если не хочешь долгих и неприятных споров, злословия за спиной и всяких гадостей. О, я знаю, как эти люди способны испортить жизнь. Детство я провел в таком же маленьком поселке и прекрасно помню, как родители судились с соседями по каждой ерунде. Из-за неправильно поставленной ограды, якобы передвинутой на два сантиметра вглубь чужого участка и вдобавок наклоненной не под тем углом. Из-за яблони, просунувшей ветку через соседский забор. Из-за нашей кошки, нагадившей в чью-то грядку... А в пять лет я чуть не остался заикой, после того, как другой наш сосед натравил на меня свою огромную лайку. Она меня не покусала, но опрокинула в грязь, и я же еще оказался виноват, что как-то не так взглянул на эту тварь.
В общем, я боюсь соседей. Поэтому гуляю всегда далеко от дома, чтобы случайно не встретить кого-то из знакомых. Одиночество – мое прибежище и отдых для души, а пустые разговоры способны разбить его в дребезги, как драгоценный сосуд. Другие деревни для меня – терра инкогнита. Прекрасная, неизведанная земля. Именно этого я ищу – места, где можно заблудиться. Хотя бы ненадолго, всего на полночи. Бродить по незнакомым улицам между чужими домами. Шарахаться от безликих призраков. Бросать скучающие взгляды в низкие окна, где за тюлевыми шторками разворачиваются случайные сценки. Бывает – интересные. Часто – непонятные. Какие-то вырванные из контекста фразы. Иллюстрации к непрочитанной повести.
Прежде я выбирал один из трех маршрутов. Поселок у железной дороги, растянувшийся вдоль рельсов пыльными садами и огородами, и с вокзалом в самом сердце. Мне нравилось смотреть, как ползут сквозь ночь длинные желтые гусеницы проходящих поездов. Фермерская деревенька, особенно темная по вечерам, вся пропитанная теплым ностальгическим запахом молока и навоза. И квартал элитных коттеджей. Мне всегда было неловко слоняться по нему без дела, так красиво, ухоженно и шикарно он выглядел – даже в потемках. В нем жили какие-то совсем другие люди, особые, из тех, что днем, наверное, не подали бы мне руки. А по ночам они не гуляли, эти богачи, уединившись в своих стеклянных аквариумах. Поэтому на улицах элитного поселка было пустынно, и только легкие маленькие силуэты кошек и куниц порой пересекали мне дорогу.
В конце концов из трех целей осталась только одна – первая. Но теперь я не доходил до железнодорожного вокзала, а останавливался раньше – у большого, странной формы дома, наполовину скрытого зеленой изгородью. Там, где кусты расступались, открывался сад – всегда ярко освещенный, и беседка, увитая гирляндами китайских фонариков. В этом доме царил вечный праздник. Звучала музыка. Перелетали между невидимыми столами смех и беззаботные голоса. Иногда они становились громче, и я бездумно ловил обрывки разговоров. Или песня вдруг начинала струиться как-то особенно плавно, тягуче, и качала меня, как лодку на волнах. Я стоял, смотрел и слушал, завороженный. Как будто искорки чужого счастья могли осчастливить и меня. И в уши мне лилась чистая радость, а над садом словно порхали разноцветные бабочки.
Сколько поводов для вечеринки можно найти, недоумевал я. Ладно, дни рождения. Именины. Календарные даты. Встречи с друзьями, приехавшими издалека. Свадьбы, что совсем уж редко. Наверное, обитатели этого дома просто-напросто праздновали свою жизнь. Такую, как она есть. И это было прекрасно.
Та ночь, медленно текущая в август... выдалась душной, почти тропической, и таращилась с небес такими крупными, белоснежными звездами, что при взгляде ввысь начинала кружиться голова, и душе хотелось отделиться от тела и, взлетев, затеряться среди ангелов. Я вплотную подошел к живой изгороди и, вытянув шею, вглядывался в огненные контуры беседки. Мне чудилось, что там, внутри, движутся быстрые тени... Танцующие фигуры... Чьи-то объятия, впопыхах, тайком... А может, это горячий ветер шевелил ветви деревьев и дергал короткими рывками гирлянду китайских фонариков, отчего по всему саду разбегались светлые круги. Я чувствовал себя как никогда одиноким, окоченевшим внутри, несмотря на жару, и сбитым с толку. Но музыка баюкала, и постепенно в груди у меня теплело. Мысли уже не скакали, как норовистые кони, а хандра сменялась умиротворенной тишиной.
Я не сразу заметил, что на темной улице я не один. Вдоль стены дома кто-то шел, неторопливо, прогуливаясь или что-то высматривая поверх кустов. Так мне показалось. Скорее всего, он просто любовался звездами. Вздрогнув, я отшатнулся от ограды, словно застигнутый за чем-то постыдным. И то верно. Сам того не желая, я заступил на частную территорию. Но незнакомец меня увидел и решительно повернул в мою сторону. Я напрягся, готовый обратиться в бегство, но было поздно. Он уже подошел.
Я разглядел его в тусклых отблесках огней. Молодой, скромно одетый... джинсы, рубашка с простым узором... Он улыбался, приветливо и как-то печально, что ли. Трудно было разобрать в темноте, хотя обычно я читаю лица, как открытые книги. Мы оба стояли за оградой, как незваные гости на чужом празднике. Но в этом человеке ощущалась какая-то уверенность. Какая-то сопричастность моменту. Он имел право находиться здесь, а я нет.
- Мы, кажется, не знакомы, - сказал он. – Я Маркус Шпигельман, племянник Фредерика. А вы, похоже, нездешний?
Я не знал, кто такой Фредерик, но спрашивать постеснялся. И вместо этого ответил:
- Я из Редена.
И назвал себя. Маркус задумчиво кивнул.
- Понимаю. Что ж, рад познакомиться. А я тоже не отсюда... из коттеджей. Вот, пришел проведать.
- Веселые люди здесь живут, - заметил я.
- Да?
Он как-то странно на меня взглянул и нервным жестом потер руки одну о другую, словно стряхивая с них невидимую пыль.
- Да, - я неловко пожал плечами. Почему-то вернулось ощущение чего-то постыдного, совершенного тайком. Как будто присвоить себе кусочек чьей-то радости – это кража. - Я часто сюда прихожу. Греюсь в лучах чужого счастья.
- Хотите зайти? – предложил Маркус.
Я замялся.
- Неудобно. Меня не приглашали. И я там никого не знаю.
- Это ничего.
Мы прошли через пустой сад и ярко освещенную беседку, в которой, и правда, жили тени – мохнатые ветви кипариса и ажурные - яблонь, и тонкие, изящные силуэты цветов, и еще что-то, похожее на хвосты райских птиц, и все это трепетало и качалось, творя причудливую игру света. Маркус распахнул дверь, и мы очутились в просторном обеденном зале.
Длинный стол, заставленный бутафорской едой – муляжи фруктов, восковые колбасы и сыры, всех оттенков и сортов – казалось, приглашал гостей, вот только каких? Среди блюд поблескивали бутылки с вином и сверкали хрустальные бокалы. И горели свечи. Откуда-то из стен – вероятно, там были спрятаны динамики – лились смех, музыка и счастливые голоса.
Я онемел. А Маркус, усмехнувшись, сделал широкий приглашающий жест рукой.
- Добро пожаловать. Как видите, мы всегда рады гостям. Фрукты искусственные, но вино настоящее. Хотите выпить?
- Что это? – выдавил я из себя. – Что это такое?
- Присядьте, - вздохнул он. – Я вам сейчас расскажу... Грустную историю, но уж какая есть. Этот дом, не знаю, как сказать... мемориал – слишком громкое слово. Просто память... да... память о моем дяде, Фредерике Шпигельмане и его семье. Я не знал человека более гостеприимного. Его все любили. Каждую неделю, а то и чаще, он собирал у себя весь поселок. И не только – к нему приходили из Кирхендорфа, из коттеджей, из Редена... Да, все это было здесь, в этом доме, в саду, в беседке. Она специально была построена для гостей, чтобы в жаркие ночи сидеть на свежем воздухе. А чего только Фредерик ни выставлял на стол. Закуски, дорогие вина, выдержанные, крепкие... То, что вы здесь видите, всего лишь жалкая имитация. Но это не важно. Главное ведь не то, что в тарелке или в бокале, а что у людей в душе. И чем они готовы делиться друг с другом.
Маркус печально улыбнулся и посмотрел мне в глаза. Я виновато кивнул, не понимая, чего он ждет от меня.
- У Фредерика была очень добрая жена и две прелестные дочки. Счастливая семья. И своим счастьем они охотно делились с другими.
- Я бы так не смог, - вырвалось у меня против моей воли.
Маркус снисходительно усмехнулся.
- Смогли бы. Мой дядя любого умел расшевелить. К каждому находил ключик. Да что там... Мы были одной большой семьей, а дом моего дяди – ее центром, ее сердцем... И это сердце стучало для всех.
- Что с ними случилось? – спросил я одними губами.
Но Маркус услышал. А может, просто угадал мой вопрос.
- Погибли в авиакатастрофе. Помните того летчика-психа, который разбил самолет о гору?
- Конечно, - прошептал я.
Сухая заметка в газете, строчка в новостях, от которых меня до сих пор пробирал озноб. Сколько жизней оборвалось. Сколько не домечталось, недолюбилось – кануло в пустоту. И эта бесконечная вечеринка, как оказалось, всего лишь холмик на братской могиле. Память, он сказал...
- Сначала я пытался по-прежнему собирать здесь гостей. Но мне это было в тягость... да и люди не хотели больше веселиться в этом доме. Поэтому я устроил все, как сейчас. Эту иллюзию, театр призраков. Мне кажется, дяде Фредерику понравилось бы... Соседи приходят... односельчане... помянуть... Это такое чудо – любовь. Ниточка, которая не рвется и после смерти и продолжает связывать людей, - произнес он медленно.
Маркус замолчал, вглядываясь рассеянно поверх стола во что-то невидимое. Я тоже посмотрел и краем глаза заметил их – высокого, худого мужчину с добрым лицом, очень красивую женщину и двух девочек в почти одинаковых солнечно-желтых платьицах. Они сидели у противоположного конца стола, задумчивые, но не грустные, и как будто таяли в блеске свечей.  Мне показалось, что и они увидели меня. Потому что девочки быстро переглянулись, а их отец – я не сомневался, что это и был Фредерик – чуть наклонил голову и одарил меня слабой улыбкой. И вот что удивительно. Всего лишь улыбка, но в ней читались и жалость, и понимание, и простое утешение: «У тебя все будет хорошо». А женщина слегка взмахнула рукой. Словно благословила.
- Давайте тоже помянем? – предложил Маркус Шпигельман и, не дожидаясь моего ответа, разлил вино по бокалам.
Потом извлек откуда-то настоящее яблоко и нарезал его ломтиками.
- За вашего дядю... Фредерика, - робко сказал я, поднимая свой бокал. – За них, за всех... Чтобы им было хорошо... в стране вечного праздника.
- За жизнь! – улыбнулся Маркус.
И мы выпили.