Воровской орден 1

ОТ АВТОРА
Владимир Козлов: В первой книге Воровской орден 1 "Хвост фюрера" читатель узнает, как вор в законе по кличке Таган знакомится в Риге с очаровательной дочкой покойного генерала НКГБ Натальей Каменской, ранее тоже работавшей в этом ведомстве. Она дарит своему гостю костяную фигурку Пифагора, из-за которой на грани мистики произойдёт ряд невероятных и трагических событий.

ВОРОВСКОЙ ОРДЕН
 
СВОБОДА   
(книга первая)
 
      Из Владимирского Централа, где Глеб Кузьмин досиживал последние годы своего многолетнего срока, его встретил вор в законе Вася Краковяк и передал ему подъёмные деньги от лучшего друга — Петра Барса, не сумевшего из-за непредвиденного обстоятельства присутствовать при его освобождении.
Владимир — один из самых старых городов России, с множеством церквей и монастырскими комплексами и других исторических памятников озаряло жаркое летнее солнце. Единственный Владимирский централ не поддавался влиянию никакого светового потока. Эта самая известная и суровая своими порядками крытая тюрьма, всегда отдавала таинственной мрачностью и страхом. Все эти достопримечательности остались стоять позади на высоком берегу реки Клязьмы. Через четыре часа он был уже во владении реки Волги. Стрелки часов на стенах Московского вокзала в городе Горьком показывали ноль часов пятнадцать минут. Душа рвалась домой, но, как назло, в этот день из-за профилактического ремонта мост был перекрыт и автотранспорт по нему начинали пускать только с шести утра. Первая электричка так же отправлялась только в пять утра. Деваться было некуда, и он решил прикорнуть на вокзале. Пристроившись на жёстких облезлых скамейках, он закрыл глаза в надежде уснуть, но сон не шёл. Так с закрытыми глазами он и просидел до самого утра. Когда рассвело он, прихрамывая, последовал к пригородным кассам.
Вскоре он сидел уже в электропоезде. Сидевшая напротив его тётка с сумкой и корзиной смотрела на него подозрительно, ни на минуту не выпускала из рук свой багаж. Относительно его прошлого у неё не было никаких сомнений. Острижен наголо, большой шрам на лице, выдавало его, как человека, прошедшего огни и воды.
Он не обращал на тётку внимания, так как был полностью поглощён просторами, которые простирались за грязными стёклами окна электрички. Через полчаса он доехал до своего города и тяжело поднявшись с сиденья последним вышел из вагона. «Домой, только домой!», — пронеслось у него в голове.
Не спеша сойдя с электрички на единственную платформу железнодорожного вокзала «Моховые горы» своего родного городка, он в единственной ноге почувствовал нервное подёргивание, которое отдалось во всём его теле. Он сразу ощутил, что произошло это от крайнего перевозбуждения. Глеб подошёл к ограждению платформы, где стояло деревянное сиденье, и опустил на него своё не израненное войной тело, чтобы немного передохнуть. На самом деле он просидел неподвижно около вокзала, не меняя позы почти три часа, пока не почувствовал, что летнее солнце так пригрело его, словно с ног до головы окутало жарким одеялом. Очнувшись, он похлопал себя по карманам. Туго набитые деньгами карманы брюк заметно оттопыривались, и он безбоязненно прямо на перроне, переложил деньги из брюк в карман пиджака, который был, перекинут через руку. Он начал воодушевлённо осматриваться по сторонам. Потом вдруг тяжело задышал и, устремив свой взгляд вперёд, опираясь на изящно вырезанную трость, осторожно начал спускаться с перрона по выщербленным бетонным ступеням.
Дойдя до вокзальной площади, почувствовал сильное головокружение и бешеное сердцебиение. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Взмокшая от сильной жары и трепетного волнения рубашка, неприятно прилипала к голому телу и вызывала нежелательный зуд. Всё тот же небольшой деревянный вокзал, — фасад которого больше был похож на сельский клуб, отдавали отголосками окончания войны. На этот вокзал он приехал после дня победы на товарном составе в сорок пятом году. Рядом зелёный сквер, обнесённый штакетником, где по центру виднелся поставленный ещё до войны небольшой памятник герою гражданской войны Василию Ивановичу Чапаеву. Всё было по-старому, кроме заасфальтированной вокруг площади и электрички, на которой он справлялся к родному уголку впервые в жизни. Захотелось крикнуть во всё горло: «Ну, вот я и дома!»
Двадцать лет Глеб Кузьмин не был в родном городе. По — разному возвращаются люди в родные края. С безудержным и неуправляемым восторгом. Те — у кого звезда на лбу засветилась, въезжали в город с важностью и хвастовством. Провинившиеся грешники, — с поникшей от стыда головой и прощением, в надежде найти утешение у родных и близких. Но все возвращаются туда, где они родились, и где прошло их детство и молодость. У него же в этот миг не было ни стыда, ни раскаяния и тем более хвастовства и важности. Была растерянная поступь и радость, которая приятно мутила голову. Ему до сих пор не верилось, что позади его не шествует вооружённый конвой с рычащими овчарками. И что он запросто по своему желанию без всякой команды может идти туда, куда его многострадальная душа пожелает.
Он сделал глубокий вздох и пересёк привокзальную площадь. У большой бочки с квасом за шесть копеек утолил жажду, — залпом выпив кружку квасу. Не напившись, — повторил. Закурил сигарету и не найдя поблизости урны засунул обгоревшую спичку в коробок. Не петляя по улицам, — боясь запутаться в новых строениях и обходя кирпичные дома, — ориентир взял на свою улицу Южакова. Зная, что это самая крайняя улица в городе. Позади неё, только две реки Славка и Весёлка, а чуть дальше матушка Волга с её красивыми берегами. Осторожно, чтобы не улететь в нескошенную густую траву, он спустился по деревянной многоступенчатой лестнице на улицу Суворова. Тут он сразу очутился на площади Победы, которой раньше и в помине не было. Высоко в ослепляющее солнцем небо взлетел обелиск с гигантской чашей, из которой, совсем без трепета и, не колышась, показывался еле заметный синеватый язык горящего газового пламени, — вечный огонь в память о павших воинах. И живые цветы на постаменте. Впечатление такое было, что возложили их только сегодня. Недалеко от обелиска, словно стиснутая по сторонам кустарниками канадского дерна, протянулась аллея героев, с портретами участников Великой Отечественной войны. В его памяти сразу пролистнули некоторые эпизодические страницы того кровопролитного времени. Голова вновь закружилась и он, сжав зубы посмотрел по сторонам. Увидев около газона — треугольника тётку, продававшую цветы, — направился к ней. Сунув ей, пять рублей, — продавщица отдала от радости ему все цветы и, схватив корзину, исчезла за зеленью кустарников. С влажными глазами он положил букет перед обелиском, не замечая, что обращает на себя внимание прохожих. После возложения цветов он, молча, постоял минуту под газовой чашей, затем зашагал на свою улицу. Дома своего не узнал, — отыскал по номеру. Калитка была открыта настежь. Поднявшись на крыльцо, он взволнованно дёрнул дверь. В нос ударил запах ситных пирогов и жареного лука с мясом. Натруженные руки старшей сестры Дарьи обвили его шею, — громкие рыдания и слезы радости добавили мокроты на его рубашке. Из сада в дом вбежали уже взрослые племянники — погодки, которых он помнил мальчишками в коротких штанишках.
До сумерек они вчетвером сидели за богатым столом, после чего он, окутанный заботой близких родственников, уснул на белоснежной постели.

НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИСТОРИИ

   Феликс Нильс был одного возраста с Глебом и знал его со школьной скамьи. Он выходец из семьи латышских немцев в детстве скверно изъяснялся на русском языке, но разговаривал хорошо на немецком и латвийском языках. Так же он рос болезненным мальчиком и часто пропускал школу, отчего очень слабо учился по некоторым предметам. Феликс, — тогда сын начальника ремонтных мастерских посещал школу в красных новых валенках, что являлось символом достатка семьи. К своему соседу Глебу по парте он относился с видимым высокомерием, так как Глеб в то время носил подшитые дратвой чёрные валенки, на которых заплаток было столько же сколько и на видавших виды штанах. Глеб, в отличие от Нильса никогда не носил в школу завтраков и когда тот в переменах разворачивал перед ним кусок хлеба с салом. У него всегда от дразнящего запаха текли слюни, и когда Нильс приступал к перекусу, он от искушения выходил в коридор. В этот миг на Глеба накатывала мальчишеская злость и он готов был врезать увесистый подзатыльник, этому маленькому барчуку с нерусской фамилией. Ему часто хотелось отобрать у Нильса лакомый кусок, но он перебарывал в себе это желание. Глеб всегда считал, что несправедлива жизнь, когда у кого-то в животе урчит от голода, а у кого-то отрыжка изо рта благородная исходит от сытости. Он по наивности своей думал, что все такие барчуки, как Нильс должны посещать другую школу, чтобы не дразнить голодранцев своими упитанными рожами. К тому же у этого Нильса был «персональный гужевой транспорт». Ни для кого не было секретом, что колхозные лошади использовались тогда отцом и дедом Нильсами в личных интересах. В школу Феликса всегда привозил его родной дед на двуколке. (кстати, любовь к лошадям дед передал и внуку). Этого деда за глаза вся местная округа называла «Фазаном». Любил он зимой рядиться в рыжий тулуп и на шею повязывать ярко-голубой шарф. На голове у него хоть зимой хоть летом сидела бессменная остроконечная с красной звездой будёновка. Этот наряд делал его похожим на птицу фазан, которую из соседей не только на вкус не знали, но и в глаза никто не видал. Дед — Фазан считался лучшим знатоком по лошадям. Все к нему шли за советом, если заболела лошадь или кто — то захотел приобрести себе это нужное в хозяйстве домашнее животное. Феликс у него был единственный внук, и он занимался им больше, чем родители. Он полностью оберегал его заботой и сдувал с него пылинки. Знаний ему дед давал не меньше, чем школа. Благодаря деду он изучил языки и освоил прилично русскую грамоту. Пёкся Фазан и о здоровье внука. Зимой дед укутанного в полушубок Феликса сажал на сани с соломой и подвозил к самому крыльцу школы, где его бричку сразу же окружала ребятня. Он вручал внуку портфель с книгами и обедом, затем безжалостно кнутом хлестал по крупу лошади и громко кричал: — «Но шалавая!», — и, как заправский ямщик срывался с места, не видя, как сзади несколько мальчишеских рук цеплялись за бричку, и он их тащил на несколько метров от школы. Когда он чувствовал, что лошадь тяжело бежит, не поворачиваясь назад, кричал мальчишкам:
— Валенки поганцы прокатаете, — ходить в школу не в чем будет. Неучами хотите вырасти! После чего мальчишки расцепляли свои пальцы, но по инерции ещё катились по накатанной дороге. Отец Феликса раньше служил в латышской стрелковой дивизии, и являлся героем гражданской войны. У деда же послужной список был весомей, чем у отца, — он был не только героем гражданской войны, но и первой мировой. Он служил в царской армии, где удостоен был звания подпоручика кавалерии и награждён Георгиевским крестом. В тысяча девятьсот девятнадцатом году перешёл в первую конную армию Будённого, где ему пришлось рубать шашками тех, с кем он вместе давал клятву верой и правдой служить царю и отечеству. Лицо деда украшали с завёрнутыми кверху кончиками пушистые усы, как у Будённого. Они были его гордостью. Промежду слов он никогда не забывал вставить, что лично был знаком с Семёном Михайловичем и имеет от него наградное оружие, которое висит на стене в горнице. Ему верили, так как он на Октябрьские праздники не раз надевал портупею с этой саблей и ходил по соседям в гости, выпить первача, а заодно и похвастаться наградной шашкой. В седьмом классе Феликс щеголял по школе уже в настоящих офицерских сапогах и на завтраки себе носил в банке пшённую кашу с мясом и обязательно одно большое яблоко. Тогда — то он и получил позорную кличку «Каша». Поволжье тогда голодало, но не всё. Такие, как Нильсы нужды никогда не знали. Они не были похожи на пролетариев, и это заметили сотрудники ГУГБ. За отцом и дедом приехала ночью «карета смерти», оставив Феликса с матерью и бабкой одного. Они были уличены в крупных хищениях народных средств, мало того деда обвинят в связях с контрразведкой Юденича во время гражданской войны. Больше их из родни уже никто не увидит. Сталинская жестокая система наказания в те времена никого не щадила. Была самая настоящая мясорубка по уничтожению людей. Тогда не закончив семилетку, Феликсу пришлось бросить школу и идти работать подмастерьем сапожника в обувную артель, где ему с больными лёгкими пришлось работать и в военные годы. Стране тогда нужны были кирзовые сапоги, чтобы обуть многочисленную армию солдат. И он работал, там не щадя своих сил. Феликс был рад, что его по состоянию здоровья молодого парня не забрали на фронт, как других его одногодок, на которых постоянно приходили похоронки матерям и жёнам. На одной молодой вдове Малафеевой Зое в сорок втором году, ему пришлось жениться. Она сама была из не бедной семьи и имела завидное подворье. В то время козы и пасека, — это по сути дела спасение от голода. Зоя и Феликс никогда не отличались скупостью и по возможности делились со своими соседями мёдом и молоком. Не забывали они и о семье Дарьи, которой тоже не сладко жилось в военное и послевоенное время. И не только Зою можно было видеть с мёдом и молоком на крыльце Чашкиных, но и Феликс не забывал эту семью, уделяя ей особое внимание. Сам Феликс тоже сел на козье молоко с мёдом и вскоре понял, что лёгкие его уже не беспокоят. Тогда и отпечаталась у него искренняя улыбка на лице и доброе отношение к людям. А следом на свет появились один за другим трое сыновей Карп, Зосим и Иосиф. Карп родился первым. Он рос пухлым неким маленьким увальнем, затем появился Зосим, а младший Иосиф родился в день победы над гитлеровской Германией. Именно в честь Сталина его и нарекли таким именем. Феликс к тому времени работал начальником цеха и считался хорошим руководителем, но уже не артели, а обувной фабрики имени «Клары Цеткин». Но для всех, кто его знал с детства, он всё равно был Кашей. Перед окончанием войны Нильс вступил в партию, но никогда не лез со своим положением вперед. Он довольствовался, тем чего достиг и жил обособленной жизнью. После войны Феликс резко изменился. Даже встретив на улице в первые дни мира своего соседа по парте Глеба, резко свернул в переулок. В доме у себя Феликс никогда гостей не привечал. С мужиками ни с кем не выпивал. Был скрытен и занимался лишь своими домашними делами. С людьми он общался только на работе, хотя и разговаривал давно без акцента. В свободное от работы время он ни с кем не встречался и для соседей его дом был закрыт. Но когда посадили Глеба в тюрьму, он по-прежнему со своей женой продолжали помогать вдове Чашкиной. И надо сказать, что помощь эта была ощутимей, чем в военные времена. Неоднократно Дарья получала от них и сахар с мукой, разные крупы и конечно мёд с молоком. Объяснение этой доброте было очень простое. В те времена никогда соседи не проявляли чёрствость к чужому горю. И это было правдой. Почти вся улица помогала Дарье растить детей, да и городские власти не забывали о ней, то ботинки со школьной формой купят для детей, то пальто, а когда и продукты завозили, где в основном были рыбные консервы и пресное печенье. Но всё равно так, как помогала семья Нильсов, ей никто не помогал. Сам Феликс всегда был и оставался загадкой для жителей улицы Южакова. Его переменчивость поведения была налицо. То он становился чрезмерно общительным, мог разговориться даже с глухонемым, то прятался от людей и не ходил даже на свою любимую рыбалку. А причиной этому необъяснимому поведению были вспышки его заболевания. Иногда ему казалось, что у него наступает криз. Боясь, что у него в лёгких бунтует туберкулёзная палочка, которая может с лёгкостью перейти к здоровым людям, в чём его могут обвинить. Он тогда прятал себя от людей в домашний футляр. Даже на работе в это время он с рабочими разговаривал на большом расстоянии. Но опаски его были не оправданы. Не было у него никакого туберкулёза. Об этом ему авторитетно заявляли пульмонологи. Но как бы, то, не было, — фобия к страшной болезни у него осталась, и поэтому он избегал людей. Тем временем люди видели, как к нему ненадолго в ворота заезжал старенький легковой автомобиль марки Газ — А, который однажды заинтересовал органы. В один из таких заездов Феликса и водителя Климова взяли с поличным. В машине нашли несколько пар хромовых сапог, которые шили для высшего офицерского состава. Это был год смерти Сталина. Нильсу тогда дали десять лет лишения свободы. К этому времени Глеб уже отсидел приличную часть своего срока. При следствии установится, что Климов во время войны лютовал в форме полицейского на территории Смоленщины и его дело передадут в органы безопасности. Больше о нём никто и никогда не услышат в городе. А Феликс после двухлетнего заточения в тюрьме, в пятьдесят пятом году попадёт на лесоповал, где встретится на лесосеке со своим одноклассником и соседом Таганом.

ВСТРЕЧА НА ЛЕСОПОВАЛЕ

    Глеб Кузьмин по кличке Таган отбывал свой срок в лесном посёлке Бурелом, и в то время у него были ещё обе ноги. Мало того Глеб имел влияние на многих заключённых, так как был коронован ворами в законника. Имея большой авторитет на зоне, он имел и неограниченные возможности в своём кругу. Но вёл себя скромно и на облака залезать не собирался. Ему места хватало и на этой грешной земле, где он презирал администрацию и продажных сук, которые всячески подпевали администрации и безбожно стучали не только на воров, но и мужиков. Воры всегда держались особняком и случайных людей к себе не подпускали. В конце зимы на делянке Глеб и увидит знакомое лицо, трелевавшее лес на лошади. В рваном бушлате подвязанным на пояснице куском проволоки и уши на кургузой шапке с облезлыми завязками, перетянутыми на подбородке, не могли изменить внешность Нильса. Глеб без труда признал Феликса, в детстве избалованного барчука и после войны городского щёголя.
Глеб сидел в кругу воров около костра:
— Феликс, — окрикнул его Таган. — Ты как сюда попал?
Нильс подошёл к костру и, вглядевшись в лицо Тагана, бросился, полу согнувшись около него в подобострастной позе. Чуть не целуя, он принялся радостно трясти пропахшие костром руки своего соседа и одноклассника. Такое приветствие Тагана немного смутило:
— Но, но Феликс, — осёк его Таган, — ты ещё целоваться начни. Раньше ты, такой любовью ко мне не проникался. Здесь не церковь, не принято приветствовать подобным образом даже закадычных друзей. А ты, как я помню, мне и приятелем не был, хоть и приходилось мне сидеть в классе с тобой за одной партой. Ты был барчуком, до той поры, пока не посадили твоего деда и отца. А после войны ты вообще зажрался, на драной козе не подъедешь.
Феликс, не выпрямляясь и держась одной рукой за поясницу, сделал недоумённый вид:
— Глеб, как же так, мы же с тобой здесь оказались на чужбине далеко от дома. Негоже нам чураться друг от друга. Врагами мы с тобой никогда не были. А если у тебя и остались какие — то детские обиды на меня, то их давно надо забыть. Два года тюремной жизни заставили пересмотреть мой характер и взгляды на жизнь! Правда, вот поясницу я свою подсадил, разогнуться не могу. Из тюрьмы возили на работу на каменный карьер, буты рубать. Это настоящая каторга была. Здесь тоже несладко, но всё-таки воздух лечебный, — для моих лёгких самый раз.
Феликс, склонился перед костром и, сбросив с себя тонкие, неоднократно штопанные, тонкие с двумя пальцами тряпичные рукавицы. Его пальцы были скрючены от мороза и почти не шевелились. Он протянул свои окоченевшие кисти рук к потрескивающему дровами огню и обвёл взглядом всех зеков около костра. И как бы оправдываясь, ни перед своим земляком Глебом, а перед ними жалобно произнёс:
— Я ведь почему был необщительный, чахотка у меня тогда была, да и на русском языке не особо прилично разговаривал. Постарше стал, осилил русский язык, а в войну управу я нашёл на свою чахотку, благодаря супруге Зое. Понимаешь, выходила она меня козьим молоком с мёдом и с тех пор эта ненавистная болячка, редко меня беспокоит. Лёгкие почти чистыми стали!
— Чистые лёгкие это ещё не говорит, что у тебя вся душа такая, — сказал скуластый молодой мужчина по кличке, Барс. — Ты скажи лучше нам, какой масти будешь и в каком бараке живёшь? Может, тебе вообще не положено подходить к воровскому костру. Ты знаешь, как напряжена зона. Сук и чертей развелось, как собак нерезаных. Возможно, ты тоже из этой стаи? Больно вид у тебя позорный.
— Нет, нет, — напугавшись грозного вида Барса, протянул Феликс, — я не при делах. Меня только вчера привезли и ни к кому я не отношусь. Сами поймите, куда я полезу, не зная броду? Вот осмотрюсь, а там видно будет, но хотелось бы быть рядом с Глебом. Всё — таки родственная душа отыскалась в такой глуши. Плохо, что меня бросили в третий барак, — посетовал он, — молва о нём грязная идёт.
— По базару вроде ты толковый мужик, но смотри не испортись в третьем бараке, его птичником называют, где обитают два самых главных петуха Кочубей и Джамбул, — сказал всё тот же Барс, изобразив из пальцев петушиный гребешок.
— Мне до них нет никакого дела, я сам по себе, — сказал Феликс, — всё-таки в тюрьме я прошёл неплохие, я бы сказал поучительные университеты. Знаю, как себя вести. Сидел немного в одной камере с Часовщиком и Молитвой. Было, от кого жизнь арестантскую понять.
Таган саркастически улыбнулся и, помешав в костре палкой, выкинул к ногам Феликса две печёные картофелины и луковицу:
— Ешь пока горячее, — сказал он, — и иди, работай, — нам с коммунистами не по пути. Часовщик с Молитвой известные воры в законе и не думаю, что они смогли бы тебя подпустить к своим нарам. У тебя на лбу написано, что ты из краснознамённого стана! Мы тоже не простые воры и не нужно тебе около нас тереться. После поймёшь, почему? И ещё спасибо скажешь мне за это. Не думай, я тебя не отталкиваю от себя? Замечу, что разговаривать ты стал действительно без акцента. То есть время у нас с тобой ещё будет поговорить. А, что тебя посадили, я знал давно из писем Дарьи. И что в подельниках у тебя был самый настоящий предатель и изверг, это тебе не делает чести. Должен понимать, так как многие меня окружающие здесь люди воевали в штрафных батальонах, да и сам я не из подполья бил фашиста. Кстати, а наших земляков здесь много сидит. Может, кого и знаешь по воле, но они не такие, как твой подельник.
— Кто же знал, что он такой ирод? — оправдывался Нильс, — если бы знал, что этот палач казнил наш народ, — своими руками бы удавил.
Феликс, обжигая рот, сжевал вместе с кожурой и шелухой картошку с луком, чем вызвал смех у воров и, поблагодарив блатную компанию и взяв свои уже подсохшие рукавицы, направился работать. Но не отойдя далеко, Таган вновь его окликнул.
Феликс вернулся и Таган бесцеремонно содрал с него рукавицы и бросил их в костёр.
— На тебе справные варежки, — отдал ему свои ватные рукавицы Глеб, — а я себе найду.
Этот поступок человеческого внимания со стороны вора в законе до слёз пробил сентиментального Феликса. И он, спрятав лицо, сгорбившись, направился туда, где раздавалось нудное пение пил.
— Таган, а мне, кажется, он мужик неплохой, — сказал Пётр, — зря ты его от нас пуганул. Нравится мне его лицо, и речь, в общем — то приятная, без тормозов. А это говорит о его честности. По крайней мере, на суку он не похож.
— Не нужен он нам, — скручивая цигарку, сказал Глеб, — живёт он от меня через пять домов. У него отец и дед были репрессированы в лихие годы. Совсем без вины пострадали. Так, он вместо того, чтобы затаить злобу на большевиков и таракана усатого, назвал одного сына в честь Сталина. Чуешь, чем это пахнет Пётр? — спросил он Барса.
— Оскорблением памяти близких, — изрёк Барс.
— Нет, друг — это не оскорбление, а боязнь за жизнь своей семьи, как бы их не постигла участь его предков. У него трое детей, — за них он и нас в любое время вложит. Пускай он лучше подальше держится от нашей лиги. И нам не будет до его личности никаких сомнений. Жить спокойно, — это тоже своего рода кайф! Более того, я благодарен его семье, что в трудные годы хорошо помогала моей семье. Да что там говорить братки, — метнул на воров свои глаза Глеб. — Тот мёд, который мы несколько лет употребляем с вами, это он мне присылал с сестрой. И я специально не выразил ему благодарности за это, чтобы не сблизится с ним. Но что меня поразило, он сам, ни словом не обмолвился об этом. А это я вам скажу, многого стоит! Всё — таки вора иметь в отмазке не каждому новичку такое счастье улыбается. Ведь по понятиям я его за добрые деяния должен пригреть, и он это понимает, — не первый год сидит. Значит человек он не гнилой, а самостоятельный, рассчитывает на свои силы. Понаблюдаю за ним, как он жить будет, а там посмотрю.
Чуть позже Феликс поймёт, почему его прогнал от себя Глеб. Тогда по всем лагерям на протяжении 10 лет вспыхивала череда сучьих и мужицких войн. Их зону эта кровавая вспышка тоже не обойдёт. Некоторые воры отказались от своих мастей и создали группу отошедших, в основном это были фронтовики. Они не признавали старых воровских законов и выдвигали свои законы. Но воры, имевшие железную волю и веру в свои законы в этой жестокой войне, захлестнувшей все тюрьмы и лагеря страны, — победили! Эта война была непростой, а самой натуральной косилкой, и она отдалась большим эхом, закрепив за ворами статус победителей. Была беспощадная поножовщина. Закапывали трупы пачками ежедневно, как с той, так и с другой стороны. Но больше, естественно, досталось сукам. Их почти поголовно всех перерезали, а кто остался жив, отправили по сучьим зонам, где их зорко оберегала администрация, на чьей вине и оставалась не отмытой кровь сучьих войн. Воровской закон остался незыблемым! В этой войне пострадал и Таган, который твёрдую занял позицию рядом с ворами. Ему нарядчик из третьего барака Кочубей, — бывший офицер Советской армии разрубит лопатой ногу. Удар опускался на голову его другу Барсу, но Таган, опёршись двумя руками о нары, предотвратит убийство друга. Позже, Барс оценит достойно своё спасение, когда будет на свободе. А Таган от нанесённого удара потеряет ногу и его одноногого после реабилитации отправят досиживать срок в Вятские лагеря Кировской области. В то время в лагерях наступит относительное спокойствие. Там он и встретится с известным народным умельцем Цезарем, от которого он путём кропотливой работы и многочисленных травм унаследует частью его рукотворного ремесла.
В тысяча девятьсот шестьдесят первом году Тагана, как и большинство воров в законе переведут на тюремный режим, откуда он и освободится по окончании своего большого срока. С Нильсом в заключении он больше никогда не пересекался. Тот освободится условно-досрочно раньше Глеба, отсидев всего лишь шесть лет.

БУДЕМ РАСШИРЯТЬСЯ
      
   Таган себе сразу после своего освобождения купил в спортивном магазине настоящую дюралевую шестиместную лодку «Кама» с подвесным мотором. В этот радостный и солнечный день он с племянниками испытал и лодку, и мотор. О такой лодке он мечтал давно, и вот мечта его сбылась. Его было не узнать в этот день. Он до невероятности был доволен покупкой и радовался как ребёнок. И если бы не его протез, он наверняка отбил бы блатную чечётку у себя прямо на крыльце.
— Зачем она тебе нужна? — спросила сестра Дарья, когда пришла с работы, — лучше бы костюм себе новый справил, да протез настоящий заказал. А то ходишь, как леший по городу. А рыбу и с берега можно половить, она и около него косяками ходит. Тем более у нас есть лодка, хоть и не такая большая, как твоя, но воду тоже не пропускает.
— Костюм я справлю, обязательно, — заявил Таган, — а вот протез не хочу. Этот я сам себе подгонял, и к нему уже привык. Хотя основную работу Фёдор, — мой хороший друг делал, — поправился Глеб. — С новым протезом вновь учиться ходить придётся. Время много потеряю, а им я дорожу, — итак двадцать лет из жизни выкинул.
Он посмотрел на племянников, куривших около окна и, подойдя к ним, тоже закурил:
— Правильно я сынки говорю? — обратился он к ним за поддержкой.
— Всё правильно дядя Глеб, — сказал Руслан, — лодка вещь нужная. Мы на ней от дяди Егора за один рейс капусты на всю зиму привезём, да и за стерлядью и сомом можно теперь на Волгу ездить в клёвые места. А места мы знаем, где её много водится. Главное на рыбнадзор не налететь со стерлядью. Её улов запрещён. За одного малька штрафуют без разговоров.
— А за сома? — посмотрел Глеб на племянника.
— Всё остальное можно ловить, сколько душе угодно, но конечно только когда рыба не нерестится.
— Ну, вот мы завтра и махнём вечерком по рыбным местам, — подмигнул он братьям, — а сейчас будем обмывать покупку.
Дарья поставила на стол тушёную картошку с зайчатиной и разные соления. За столом у них мирно протекала семейная беседа. Мать склоняла сыновей к женитьбе, но они в ответ только смеялись.
— Успеем ещё мать мы жениться, — говорил Корней, — погулять ещё надо.
— Сколько можно гулять три года прошло, как ты из армии вернулся. Все друзья переженились, детей нянчат, а вы как яловые, совсем нюх потеряли, что к девчонкам за версту не подходите.
— А зачем нам к ним подходить? — смеялся Руслан, — мы на Москвиче к ним подъезжаем.
— Отъездились уже на машине, — посмотрела мать на Глеба, — хозяин вашей счастливой лотереи вернулся. Теперь ему решать, как быть с машиной.
— Мам мы всё хорошо понимаем, — сказал Корней, — но дядя Глеб с одной ногой, — так, что пускай считает, что у него в доме два личных водителя есть. Отвезём куда надо и в любое время.
— А может он продать её захочет? — не унималась мать.
— Ничего продавать не будем, что приобретено! — сказал внушительно Глеб, — машина в доме нужна, так, что катайтесь ребята!
Оба брата с благодарностью посмотрели на дядьку. Они знали, что именно такой ответ услышат от него. Потому, что помнят слова доброго мужчины, который назвался Петром Рябининым.
Тогда он сказал им: — «Глеб, никогда не поведётся на дешёвый разговор, а тем более не покусится на счастье родственников».
    Два года назад Пётр Рябинин — Барс, приехал из Новочеркасска и помимо счастливых лотерейных билетов, дал увесистую пачку денег матери и подарил им гитару с серебряными струнами. Это был высший подарок. Такой музыкальный инструмент считали либо цыганской, либо бандитской романтикой и в магазинах гитары редко продавали. Показав Корнею несколько аккордов, он матери скажет тогда:
«Тираж уже состоялся. — Один билет выпал на автомобиль, второй на дачу на побережье Чёрного моря. Так, что никто не спросит с вас отчёта, откуда у вас машина и дача. Поступайте с ними по своему усмотрению. А деньги это для посещения Глеба в тюрьме. Он мне говорил, что трудно вам живётся, вот я и решил заехать в вашу обитель. Я вашему Глебу по гроб жизнью обязан. Он своей ногой пожертвовал, чтобы спасти меня от смерти…»
Тогда мать оставляла Барса переночевать в доме, но он, осмотрев маленький домик с двумя тесными комнатками, вежливо отказался.
— Вы выигрышную дачу продайте, — и постройте себе новый дом на эти деньги, и не забудьте сказать Никите Сергеевичу Хрущёву спасибо за такую богатую лотерею, — дал он мудрый совет. — Через два года Глеб вернётся, — вам тесно будет жить вместе в этом домике.
С этими словами он покинул дом.
— А где сейчас этот Пётр Рябинин, который приезжал от тебя? — спросила Дарья.
— Пока не знаю, — задумавшись, сказал Глеб, — но, что он не в тюрьме это точно. Я бы об этом в первую очередь узнал. Он вор авторитетный и известный в наших кругах. Когда таких молодцов цирики прикрывают молва катиться со скоростью звука по всем тюрьмам.
— А он авторитетней тебя? — задал глупый вопрос Руслан.
— Я этот вопрос оставлю без ответа сынок, — ухмыльнулся Глеб, — так как все воры в авторитете. И вот тебе мой совет на будущее, — не надо тебе интересоваться блатной романтикой, дальше, чем твоя гитара, — на которой вроде ты ничего бренчишь. — Ни к чему это. — Лучше послушай мать, обзаведись семьёй.
Дарья с одобрением посмотрела на брата и подложила ему большой кусок зайчатины.
— Корней лучше меня играет и поёт, — заметил Руслан, — ему бы в консерваторию идти, а он кровати собирает.
— Кровати тоже нужное дело, а ты этого не понимаешь, — вставил Корней. — Постоянно филонишь. Правильно дядя Глеб говорит жениться тебе надо. Может у тебя гражданская совесть проснётся?
— А ему хоть кол на голове теши, — посмотрела Дарья на Глеба, — и слушать ничего не хочет. Вот забреют сейчас в армию, тогда вспомнит материны пирожки и булочки.
— Не заберут, — уверенно сказал Руслан, — сама же меня отмазала от неё. Военный билет на руках, чего меня будут забирать. А женюсь я скоро на Любаше из магазина «Ткани». Так, что готовьтесь идти сватать меня на днях.
— А следом за ним и я женой обзаведусь, — заявил Корней, — я же младший брат мне не положено вперёд Руслана лезть.
— Вот те на, — запричитала толи с радости, толи с горя Дарья, — да разве я управлюсь с двумя свадьбами сразу. Где я денег наберусь на эти свадьбы.
— Об этом не беспокойся, — заверил сестру Глеб, — найдём деньги не только на свадьбу, но и на возведение нового дома.
— Куда уж новей, — удивлённо сказала сестра, — этому дому и года ещё нет.
— Но ведь ребята ни сегодня, завтра женятся, значит, будем расширяться. «Места во дворе хватит, — загадочно сказал он, — или ты хочешь, чтобы дети жили вдали от тебя в чужом доме с тёщами в примаках?»
— Господи помилуй! — перекрестилась Дарья, — куда я на старости лет без сыновей.
— Какая ты старая, — заметил Руслан, — тебе самой впору замуж выходить. Остаться одной хочешь и болячек нахватать, как дурочка фантиков?
— Типун тебе на язык, — ударила его мать слегка полотенцем для посуды.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА НА СВОБОДЕ

    Улица Южакова была одна из самых длинных в городе. Она тянулась вдоль берега рек Славки и Весёлки, считавшиеся притоками Волги. На этой улице не было административных зданий и больших строений, кроме почты, несколько магазинов первой необходимости и старого клуба, который переоборудовали в дом пионеров. В основном там был частный сектор и несколько двухэтажных домов, которые называли «Кубиками», принадлежавших ранее Машино Тракторной Станции (МТС) и ремонтным мастерским. Бывший колхоз давно уже переименовали в племенной завод. А МТС и ремонтные мастерские превратили в ЦРМ. Феликс Нильс после освобождения устроится туда работать вначале слесарем — инструментальщиком, но, не проработав и года, вскоре перейдёт в кладовщики. Эта работа ему была по душе. Она давала ему помимо оклада удовольствие и левый заработок. Это была его стихия. Он крутился там умело, главное вовремя производить было списание. До призыва в армию шоферами в ЦРМ работали и его сыновья, Зосим и Иосиф. Старший сын Карп работал на металлургическом заводе в кроватном цеху, который находился не на основной территории, а на берегу реки Весёлки. Он в армии не служил из-за плоскостопия, поэтому женился рано, на дочке заведующего складом ЦРМ Иване Горбунове.
Иван Горбунов, — шестидесятилетний мужчина, крепкий на вид, тоже был на фронте и жил в соседях с Чашкиными. Прирождённый охотник, у которого был самый большой арсенал охотничьих ружей, никогда без трофея с охоты не приходил. Поэтому на подворье у них не было скотины, кроме кроликов и уток. А ещё у него было четыре собаки одна сторожевая и три охотничьих, за которыми больше ухаживал Карп Нильс. С этими собаками Иван смело ходил на кабана и лося. Иногда брал с собой на охоту Карпа, которого обучил умелой стрельбе. Этот добродушный увалень нравился Ивану, — беря его с собой на охоту, Иван знал, что после удачного выстрела мог прямо в лесу раздавить бутылку водки. Козу или дикого подсвинка Карп запросто мог взвалить себе на плечо и нести его без отдыха несколько километров. Иван Карпу всегда раньше в шутку говорил:
«Как подстрелишь кабана, так отдам за тебя младшую дочь...»
Кабана Карпу так и не удалось завалить, но, как бы то ни было, зятем Ивана Горбунова он стал. Свою младшую дочь Иван отдал за Карпа без разговора. От этого брака у них родился сын.
Иван был многодетный отец, — у него было шестеро детей и все они жили в Перми, кроме младшей дочери. В отличие от Нильса Иван не отличался меркантильностью, но очень любил закладывать за воротник. Рабочий день у него всегда начинался со стакана самогона. В обед он бежал к пивному ларьку, где выпивал две кружки пива. Зимой он заполнял чайник пивом и предварительно разогрев его на плитке, потягивал пивко на складе в своё удовольствие. Не редко летом в обеденное время он примыкал к местным алкашам и просыпался под вечером в густых зарослях репейника или в чьей-нибудь лодке. Около этого питейного заведения Иван и увидит первым Тагана на второй день после освобождения. Тот вышел в обед из дому и, пройдясь по густой траве, дойдёт до пивного ларька. Иван знал, что Глеб на зоне потерял ногу и также слышал от сестры Дарьи, что со дня на день Глеб должен был освободиться, поэтому сразу узнал его. Он приблизился к Тагану вплотную:
— Глеб никак ты! — растопырил для объятия он руки.
— Я Иван, видишь, здоров и невредим, — обнял он своего соседа, — правда, кеглю потерял на зоне, — показал Глеб на протез. — Обидно, конечно, войну прошёл без царапины, а в лагере от суки непутёвой пострадал.
— Главное жив и здоров, а нога новая отрастёт, — взбодрил его подвыпивший Иван.
— Нога, это не гриб, — отрасти, не сможет, — не понял он юмора соседа.
— Хрен с ней с ногой, давай мы с тобой за встречу дёрнем по мерзавчику? — предложил Иван.
Иван купил бутылку Зубровки, ливерной колбасы и пива. После чего они расположатся около обрыва реки. К ним присоединятся ещё трое молодых мужиков с их улицы, которые Глеба не знали раньше, но слышали, что родственник Чашкиных сидит в тюрьме.
У мужиков было два литра самогона и отварная свиная печёнка, завёрнутая в газету. Иван Горбунов не сможет устоять перед таким изобилием спиртного и начнёт пропускать внутрь, беспрерывно стакан за стаканом закусывая, только папиросой. Вскоре он окажется распластанным на зелёной травке. Глеб взвалит Ивана себе на плечо и принесёт к его дому, уложив того на поленнице дров.
Утром Иван Горбунов расскажет, Феликсу Нильсу, про встречу с Глебом. Отчего Феликс только перекосится, но промолчит.
Он вспомнил, когда отправляли на этап Тагана: — тогда Феликс был нарядчиком на зоне и вместе с надзирателями пришёл собирать Глеба в дорогу. В тот день вместо прощального рукопожатия Таган чуть своим наспех сделанным местным санитаром протезом не проткнул ему живот.
«Не приближайся ко мне червяк, знать тебя не хочу», — бросит ему Глеб в лицо.
«Глеб я никогда не был тебе врагом, — скажет ему тогда сдержанно Феликс, — и пусть твоя светлая душа, не ищет во мне отхожего места...»
На свободе они впервые встретятся около того же пивного ларька, который стоял на берегу реки окружённым со всех сторон двухэтажными домами и поэтому этот ларёк назывался у горожан, как и вся прилегающая местность «Кубик».
Феликс был в дорогом костюме и лаковых штиблетах. Зачесанные на бок волосы и тонкий пробор на голове, делали его похожим на артиста. Глеб с протезом и клетчатой зелёной рубашке без восхищения посмотрел на ухоженного Феликса, но отметил про себя, — эту черту Нильса одеваться со вкусом. Глеб вспомнил их первую встречу на делянке у костра. Сравнив того Нильса с прежним модником, он в душе тайно позавидовал ему, но виду не подал, понимая, что со временем на свободе и к нему вкус одежды привьётся.
На этот раз не было того приветствия Феликса, когда он Тагана увидел вместе с именитыми ворами у костра. Он вообще не стал протягивать ему руку, потому что знал, Глеб ему взаимностью не ответит. Так как он свою досрочную свободу заслужил, работая нарядчиком, о чём хорошо знал Таган. А значит, для него Нильс был той же сукой, из-за, которой он потерял ногу.
— Давно освободился? — только спросил Феликс.
— Я всю жизнь свободный, — спокойно ответил Таган, — так как мне не приходилось шлифовать сапоги хозяину и одевать лычку на рукав.
— Брось ты Глеб вспоминать трудные годы? — взмолился Нильс, — у меня трое детей росло. Я должен был освободиться раньше. И жизнь сейчас другая на свободе, никак раньше. Никита Хрущ хоть косяков и нарезал, но обогрел не только весь народ, но и про нашего брата не забыл. Давай не будем коситься друг на друга? Сам понимаешь мне глубоко плевать на мнение других о моём прошлом, так как никто не знает на нашей улице вкуса тюремной пайки, кроме тебя и меня. Тем более я никогда никого не закладывал на зоне. Сидел нормально. Обид на меня блатные не имели. Мало того, я многим твоим друзьям оказывал существенные услуги. Сам посуди, — были немцы, были и полицейские, но многие из них не были подонками. Они помогали свалить фашистский режим, работая на партизан и подполье. Примерно такое же творилось и на зонах. Будь я ярым козлом, давно бы уже кормил червей. Поэтому мне на глаза не давит моё прошлое, ни перед тобой, ни перед другими земляками. Понимаешь, — ну не знают они вкуса тюремной пайки! — повторил он.
Таган допил пиво и, отдав, пустую кружку буфетчице сказал:
— Ты прав они не знают вкуса пайки, они не знают и что вся система ГУЛАГА перенята от фашистских концлагерей. — Глеб на секунду задумался и посмотрев в упор в глаза Нильса, выразительно добавил. — А я не хочу знать тебя!
Таган без ненависти посмотрел в красивое лицо Феликса и, отвернувшись от него, давая понять, что разговаривать больше с ним не желает, захромал на своём протезе, который, врезаясь в рыхлый песок, заставлял его хромать ещё больше.
Нильс ничего ему не ответил а, взяв ещё пару кружек пива с таранью, присел на траву, вместе со старшим сыном Карпом.
Карп был очень толстым, и на вид казался эдаким увальнем. Но мало кто знал, что он отличался высокой резкостью и поворотливостью. За чрезмерный вес на улице близкие друзья его нередко в шутку называли Кабаном. Хотя по характеру он был не злобный парень. По крайней мере, все знали, что клыков у него не было. А если и были, то он их никому не показывал.
— Что отец неприятная встреча была с мужиком? — спросил Карп, сдувая пену с кружки.
— Ты пей, давай, лишних вопросов не задавай? — отрезал ему отец. — Это не мужик, — он лес не валил. За него другие горб ломали, а сам он любому может горб переломать. В законе он, — понял сынок! От него подальше надо держаться. Вспорет, кишки не задумываясь.
— Знаю я всё про него, — сказал Карп.
— Откуда?
— Здесь у пивнушки все новости лучше любого радио выдают завсегдатаи. К тому же сам знаешь, что с его племянниками Русланом и Корнеем Везучими, мы близкие товарищи, и я работаю вместе с ними в кроватном цеху. Они много мне рассказывали о Тагане, да и тебя разок упомянули.
Нильс от таких слов захлебнулся пивом и, прокашлявшись, отвесил сыну сильный подзатыльник.
— Поменьше слушай эту шантрапу? — сказал отец.
Тот недоумённо посмотрел на отца и сказал:
— Не распускай руки! Дома дядька их говорил про тебя: «какие — бы отношения у него не сложились с тобой, — добро забывать нельзя». И вообще отец, Везучие раньше были шантрапой, хотя я никогда так не считал, — тихо промолвил Карп, — они всегда были моими друзьями! Просто им дико повезло, когда они выиграли в лотерею. Я им не завидую, но зажили они хорошо. Смотри, одеваются по моде, на личной машине разъезжают по городу. Недавно их дядька купил настоящий катер с мотором. Теперь у них два плавучих средства. У нас одна лодка и та протекает. Лично у меня из ценного богатства одно ружьё и то не сам купил, а тесть подарил. Сам же никак не могу пошить себе модные брюки. Не говорю уже о «Яве», которую ты нам с братьями обещал купить, когда освободился. Дружил бы ты с ворами, и я бы зажил с братьями кучеряво, а ты рассказывал, что в повязочном батальоне на зоне был. Стыдно мне батя за тебя перед парнями.
Отец, шутя, не сильно отвесил, сыну очередной подзатыльник:
— Стыдно у кого видно, — спокойно сказал отец, и ты меня повязкой никогда не попрекай. Молод ещё. И не повязка у меня была, а бирка нарядчика. Вот проживёшь сто лет, тогда будешь вякать. А мотоцикл от нас не уйдёт, — Яву мы купим обязательно. Нам колёса нужны, на лошади далеко не уедешь, но вначале давай, дом отремонтируем и лодку сменим. Эта уже старая, смоли не смоли её, — всё равно гниль на гнилье. Без рыбы плохо жить, да и с острова всегда можно привезти морковки, свеклы, капусты. Зачем свои овощи сажать, если на острове коммунизм? И про мать не следует забывать, она от чахотки меня выходила и вас на свет произвела.
— Мать, — это дело святое! Она у нас ещё не старая и я скоро ей помереть не дам. Но ты не забывай, что на острове и пострелять дичь можно, — добавил Карп, — главное не нарваться на лихих охотников из области. Слухи шли, что на острове несколько человек пропали неизвестно куда? Но братья Везучие не боятся. Туда всегда ездят, только почему — то без ружья. За островом смотрит их родственник Чашкин Егор, он там и сторож, и егерь. Живёт с глухонемой взрослой дочкой. Знать ружьё у него берут? Потому, что без добычи с острова никогда не возвращаются. Уток и зайцев с собой всегда оттуда привозят. В обед на работе они в столовую почти не ходят, то зайца отварного принесут, то тушёную утку. А я комплексный обед хлебаю, от которого никогда не наедаюсь. Надоело так жить. Так иногда пожрать вволю хочется, что быка бы в охотку одолел. Быстрей бы мне тесть выправил охотничий билет, чтобы самостоятельно на зайца и утку ходить. Он в последнее время с пьяным делом совсем охоту забросил. Мяса хочу? — повторил своё желание Карп.
— Вот как она жизнь перевернулась, — сказал отец, — раньше я дразнил своими сытными завтраками их дядьку. Сейчас его племянники травят моего сына своими обедами. Ничего сынок заживём, и мы скоро, — успокоил его отец, — у меня не всё милиция забрала. Тогда при обыске, я кое-что припрятал. Думаю, пришло время кубышку свою распечатывать. Пора наша наступила по-человечески жить!
— Кубышка, это замечательно, особенно если она с золотом, — радостно вскрикнул Карп и тут же получил очередной подзатыльник от отца.
— Ты что орёшь? — зашипел на него отец, — хочешь, чтобы меня вновь в кутузку спрятали. Ты лучше попросись с братьями хоть раз на остров. Интересно, где они рыбу и зайца ловят?
— Прости, батя? — Вырвалось с радости, — виновато произнёс Карп, — но с собой они никого из парней не берут, а меня тем более не возьмут. Я уже просился. Они мне ответили, что со своим весом я лодку их утоплю. А нашей я управлять не могу, да и опасно, — а ну потечёт посредине реки, а я плаваю только топориком. Зимой же на остров и мой тесть боится ходить. Затеряться, там нет проблем, а ещё хуже в полынью, занесённую снегом, провалится. Там есть озеро или речка, рассказывал мне Корней, точно не помню, — этот водоём совсем не признаёт никаких морозов, но рыбы он говорит, в нём не водится. Вода в ней чистая, как слеза и Егор пьёт её и использует для приготовления пищи. А Настя моется ей, поэтому и мордочка у неё справная, — кожа как у младенца всегда. Да и сама она статная, — словно гимнастка. На неё парни многие засматриваются на нашей улице, но убогая она, кто с глухонемой жить согласится.
— Дураки твои парни, — зашёлся тихим смехом отец, — позже они узнают, какое это великое счастье иметь неразговорчивую жену! Ни тебе нотаций по утрам, ни укоров за развалившийся дом. Красота, да и только!
Он прекратил смеяться и перешёл на серьёзный тон:
— А речку я эту знаю, да и не речка — это вовсе, а широкий ручей. Вода там говорят целебная, поэтому и не замерзает. В войну народ с нашей улицы на санках туда ездил за водой, пока солдаты не оккупировали остров. Зенитки там повсюду стояли. Оберегали город от воздушных налётов.
— Так немец до нас же не дошёл? — изумлённо сказал Карп, — зачем зенитки.
— Немцы мы с тобой, а то были фашисты, — пояснил отец сыну, — но налёты были на мосты и автозавод. Почти вся оборонка в Горьком находилась. Вот благодаря этим зениткам Горький и не разрушили.
— Надо же, а я и не знал, — удивился Карп.
— Наша мать там была в ополчении в сорок втором году, — землю копала для установки противовоздушной обороны, пока ты не родился.
— Что — то не слышал, я раньше от неё таких историй?
— А наша мама нередко бывает, похожа на Настю Чашкину, вот поэтому ты и не слышал. Но дело не в этом: «Мне покоя не дают Чашкины и их дядька, — задумчиво сказал Феликс, — проследить надо за ними». То, что они на острове занимаются тёмными делами, мне это давно ясно. Но мне на это наплевать. Главное узнать, где они умудряются отлавливать столько рыбы. Жалко, что Зосим с Иосифом в армии. Придётся мне заняться Чашкиными, и ты глаз не своди с них по возможности.
— Батя, но мы ведь с ними друзья! — запротестовал Карп, — как — то неудобно за ними слежку устраивать и с чего ты взял, что они занимаются тёмными делами?
— Непонятливый ты Карп, — озабоченно произнёс отец, — я же не говорю тебе ходить им след в след. Вдруг случайно, увидишь, куда они завернут на своей лодке или услышишь от них про рыбалку. Хотя мне кажется, что они огибают по Волге остров и кидают сети, где — то в заводи у самого острова. Исчезают они больно быстро. А насчёт их тёмных дел я тебе одно скажу. Не просто так они зажили хорошо. Что — то они проворачивают незаконное, — это даже слепому ясно. Раньше бы они на карандаше были у ментов, а сейчас на них внимания никто не обращает. Нам тоже пора зажить, не хуже их. Главное не лениться! А получится, сядем им на хвост пушистый.
— А дядьку ты их не боишься? — спросил Карп, — сам же говоришь, что кишки может вспороть или горб переломать.
— Предполагаю, он уже с этой липовой ногой прежней силы не имеет, но дух воинственный у него с детства всё тот же остался. За это его и уважаю, но не думаю пока приближаться к нему. Себе дороже. Тут закавыка одна есть в отношении его. Считаю, — что Глеб человек с большими мозгами, а не просто головорез. Ведь на зоне он ходил фигурой под номером один. Такими цифрами воры не кидались. А присуждались достойным арестантам. Но я горячку не собираюсь пороть, надо вначале присмотреться к Глебу, чем он сейчас дышит? Надеюсь, на его благоразумие, и когда-нибудь он своё негативное мнение обо мне переменит. Я — то видел, как он сук резал и никому про это не сказал, — я тогда был единственным свидетелем. Замотали бы его по мокрой статье на всю катушку или лоб зелёнкой разрисовали, и не пиши мне Маня больше писем. А он не оценил моего молчания. Смотрит на меня, как на иуду, — уже грустно сказал Феликс. — Но думаю это ненадолго, — он мужик с головой, разберётся, что к чему? Я в дружки к нему не лезу, а по-человечески руку не откажусь подать. А там глядишь, он и на рыбалку меня пригласит. Тогда я бы ему показал, где раков беру без всякого труда. А с пивком раки хороши, не хуже, чем с рыбкой! Глеб же, как я узнал пиво, ходит каждый день пить. Всё дело в нём, сам я в ноги падать никому не буду.
Вскоре Нильс приобрёл себе настоящий двухвесельный с плоской кормой ялик. По счастливой случайности он купил его по сходной цене у вдовы одного покойного шкипера. Следом за ним в их дворе появился мотоцикл с коляской «Ирбит». Яву с коляской в то время без нужных знакомств купить было невозможно. У него были эти знакомые, но с бывшим жуликом Нильсом они вращаться опасались. Возможно, они были такие же, как и он, но репутация у них в отношении Нильса была не подмоченная.

К СВОБОДЕ НЕ ПРИВЫКАЮТ — ЕЁ ЛЮБЯТ

   За год свободной жизни Глеб полностью адаптировался к воле. Отрастил себе длинные волосы, как у попа и без всякого стеснения ходил по городу, опираясь на искусно вырезанную трость. Этой тростью он не только гордился, но и дорожил ей. Так как вырезана она была в местах заключения известным народным умельцем Фёдором Оболенским, по кличке Цезарь.
Это был высокий красавец, чуть старше Глеба из Рязанской области. Его золотые руки всегда были востребованы у воров. Он имел несколько судимостей за изготовление печатей и безукоризненную подделку документов. Цезаря уважали все авторитетные зеки за его волшебные руки, и хорошая молва о нём как о рукотворном кудеснике распростиралась по всем зонам и тюрьмам. Он имел большую любовь к дереву и к тому, из чего можно выточить стоящую вещь. Из любой щепки или отвалившего каблука от кирзового сапога, он мог сотворить настоящее произведение искусства. Своим умением он поделился и с Глебом, но Глебу трудно давалось это можно сказать ювелирное ремесло. Так как отец с детства его приучил к топору и рубанку, но всё равно, вырезать из дерева затейливую шкатулку Глеб научился, а вот из куска резины сотворить печать высшего качества ему было не под силу. Пальцы были непослушные, и зрение прилично подсело в местах заключения, но пока он обходился без очков. Трость Глеб носил не для форса, — она помогала ему волочить за собой протез, хотя он мог обходиться и без неё.
Опираясь на палку ему было легче тянуть свою «эрзац — ногу» изготовленную из липы. Этот протез был похож на гигантскую рюмку, с утончённой ножкой и при ходьбе он приятно поскрипывал. Соседи поговаривали, что этот протез он изготовил сам, находясь в заключении, где потерял и ногу. Но они ошибались, морёный, местами с потрескивающим лаком протез, — изготавливал тоже Цезарь, но не без участия самого Глеба. Он тоже свои руки приложил к его созданию. Глеб никогда протез не прятал от чужих глаз, а наоборот, как бы всем напоказ в ложе протеза закладывал штанину и закреплял его ремнями. Некоторые взрослые ребята шутили:
«Дядя Глеб вам бы ещё на глаз чёрную повязку нацепить, то вылитым пиратом будете...»
Глеб понимал шутки и в ответ улыбаясь, отвечал:
— И хохлатого попугая посадить на плечо!
У Глеба были очень сильные руки, которым немало пришлось в своей жизни поработать топором, а также волевое с правильными чертами лицо.
Шрам, проходивший от виска к скуле, нисколько не портил его лицо, а наоборот придавал ему своеобразный шарм, делая его внешность мужественной и даже привлекательной, как у некоторых киногероев. Эту пожизненную метку он получил во времена сучьих войн в лагерях. Обыватели побаивались Глеба, и старались при встрече обходить его стороной. И Глеб чувствовал эту неприязнь к своей персоне. К счастью, их тогда на улице мало было. Надо сказать, что, отбыв в заключение большой срок, — блатного оттенка в его речи и поведении не усматривалось. Остальные же соседи были к нему расположены вполне нормально, так как помнили его с довоенных времён добрым весёлым и покладистым парнем. И конечно не забыли, когда с войны он пришёл увешанный орденами и медалями. При встрече все мужики считали своим долгом подойти к нему и всунуть свою руку в его огрубевшую широкую ладонь и нередко угощали пивом или водочкой. И он не отказывался от угощений хороших людей. С ними он мог неплохо забыться о плохих временах и поверить, что та двадцатилетняя арестантская жизнь, которая у него проходила в тайге и бетонных стенах с крепкими решётками была плохим сном.
Одинокие же женщины завидев его, даже в неподходящий момент не ленились перерезать этому мужчине дорогу в любом месте. И помимо дежурного «Здравствуйте!», не гнушались ещё, и справиться о его здоровье или перекинуться несколькими фразами. Некоторые из них не прочь бы с ним пойти под венец.
Они его уважали и открыто вдыхали, не стесняясь его порой пристрельного взгляда. А были и скромницы, которые только из дали наблюдали за ним, но в тайне все мечтали положить, свою голову ему на грудь. Потому что помимо внешних данных у него был серебряный голос, приводивший их в трепет и профессиональные руки, в которых нуждался почти каждый двор, где не было мужчин. Он был хорошим плотником с детства, — этой нужной профессии его обучил отец, беря с собой постоянно на приработки.
— Глеб, — при встрече обращалась к нему одна из соседок, Валентина Шухова. — Ты хоть к свободе то немного привык?
— К свободе не привыкают, — отвечал он, — её просто любят, как свежий воздух, как чистое небо с ярким солнцем и даже горячий хлеб, посыпанный солью.
— Наверное, забыл, когда в руках топор держал? — Дарья говорила, что тебя так строго наказали, что и работать строго-настрого запретили.
— Талант не предаётся забвению, — возразил ей Глеб.
Вскоре он доказал не только Шуховой, но и всем бабам, что способен мастерски орудовать плотницким инструментом. Он своими усилиями залатал всем вдовам дыры по своей части и возвёл на речке «Славка» мостки для полоскания белья, больше похожие на эстакаду, с перилами и лавочками. Первыми испытали мостки местная ребятня.
Они задорно смеялись, когда рыбкой ныряли в проточную воду и с захваченным духом выныривали, показывая всем большой палец руки.
Этому строению радовалась и молодёжь, — для них это был своеобразный «Вечерний красный уголок», где они скопом проводили время с танцами и плясками под гармошку или транзисторный приёмник «Альпинист». Речка Славка протекала рядом с их улицей, которая считалась крайней точкой города и, делая крутой изгиб, впадала в Волгу.
С другой стороны города бежала в похожем русле речка Весёлка. Разделяла эти две реки большая мостовая, выложенная из булыжника, по которой часто ездили рейсовые автобусы, чертыхаясь из стороны в сторону, так, что кишки наизнанку выворачивало. Горожане называли эту мостовую «РВС» в переводе не Революционный Военный Совет, а «Рвотный Волжский створ».
Речка Весёлка была значительно меньше Славки и к концу лета не редко пересыхала до такой степени, что любой мальчишка в некоторых местах мог её перейти вброд. Для мальчишек наступала лафа в это время, так — как рыбу они ловили руками. Славка же была рекой широкой и имела помимо понтонного моста большой деревянный мост с потемневшими от времени массивными перилами. Женщинам эти мосты не нужны были, — им с них бельё не полоскать и на остров, если они и ходили только лишь для того, чтобы нарвать черемши или щавеля. Остров был хорошим утешением в первую очередь для браконьеров и большой радости товаркам не приносил. А вот мостки, сооружённые, Глебом, им пришлись, кстати. Они нарадоваться не могли новому строению. Там, где полоскалось бельё, лился поток информации городских новостей. К этим мосткам Глеб всегда пришвартовывал свою алюминиевую лодку «Каму» и когда выезжал на ней ловить рыбу, то устанавливал на корму небольшой мотор «Стрела» и ехал далеко от дома. Никто не знал, где он ловит рыбу, но возвращался всегда с хорошим уловом. Часть этого улова он оставлял себе, а остальную рыбу раздавал соседям. Частенько он сажал в лодку своих племянников и они, проплывая под деревянным мостом у места, где Славка впадает в Волгу, исчезали в больших водах, где сновали баржи и речные суда. Иногда вслед за ними на небольшом ялике грёб Феликс Нильс. Но за быстроходным мотором ему трудно было угнаться на вёслах и он, так и не узнав, где Таган ловит рыбу с племянниками, бросал свои снасти в воду и довольствовался своим скудным уловом, злясь на самого себя, что опять проворонил место, где Глеб удит рыбу.

ДЕРЖАТЕЛЬ ВОРОВСКОЙ КАЗНЫ 
 
Свадьбу первому сыграли Руслану. Через два месяца женился и Корней на поварихе Капе из ремесленного училища, которое раньше оканчивали оба брата. Только называлось оно сейчас уже ПТУ. Жили все молодые в одном доме. Тесно было, но Глеб твёрдо решил, сделать весной братьям по пристройке с отдельным входом. Таган, хоть и был инвалидом и мог бы смело не работать, чтобы не докучать своим бездельем правоохранительным органам. А надзор за ним был ежедневный не только от милиции, но и дружинники не забывали подходить к дому Чашкиных. И он, чтобы как-то избавится от чрезмерного внимания к себе со стороны милиции, по собственному желанию устроился на небольшое трубное металлургическое предприятие ночным сторожем, что претило его звания вора в законе. На сходке воров он объяснил причину своего трудоустройства и ему возражать никто не стал, а наоборот сочли его поступок за мудрость. Всё дело было в термопарах, которые использовали на заводе. В каждой термопаре обязательно находилось незначительное количество платины или серебра. Небольшие ниточки драгоценной проволоки переплавлялись в слитки, которые с лёгкостью превращались в деньги. Эти термопары не совсем разумно, а скорее расточительно применяли на заводе, бросая не только использованные остатки в отходы, но и к целым бережно не относились, оставляя их у каждой печи ящиками без всякого надзора.
В конце смены Таган заходил в цех и под печами собирал обгоревшие остатки и отдавал это племянникам, которые на острове занимались тигельной плавкой, извлекая оттуда платину. Процесс этот был хоть и трудоёмкий, но он доставлял им много радости и надежд на будущее. Додумался до этого Корней. В армии он служил с одним подручным сталевара из Магнитогорска, который поделился с ним чудным секретом получения платины.
Корней тогда с нетерпением стал ждать демобилизации, чтобы устроиться на свой завод в сталеплавильный или чугунолитейный цех. Но, к его сожалению, тогда в такие цеха даже специалистам было трудно устроиться, и тогда он пошёл работать сборщиком в кроватный цех, где работал брат Руслан. Тогда — то он и раскрыл брату свой план, как добывать платину. Они ходили по ночам на завод и собирали незаметно термопары под печами и в ящиках для отходов. Первую удачную плавку братья сделали за год до освобождения Глеба. Но за исходный материал они взяли хрущёвские полтинники. С десяти монет они отделили от остальной шихты маленькое зёрнышко, которое еле было видно. Тогда им пришлось сесть за математику и подсчитать, что заниматься выплавкой драгметалла из монет, обойдётся им в два раза дороже. А за пятьдесят копеек можно было недурно покушать в столовой или выпить две кружки пива.
За время своей подпольной деятельности им удалось добыть пятьдесят граммов платины, но сбывать её боялись. Они ждали Глеба, который мог помочь им в этом нелёгком и опасном деле. Глеб понял, что братья надумали хоть и рискованное, но полезное дело, и без промедления охотно включился в помощь подпольным «кашеварам». На сходке воров эту затею не только поддержали, но и доверили Тагану хранить воровской общак. Хоть там и не было его лучшего друга Барса, так как он полгода находился в туберкулёзной больнице, воры всё равно дали ему безупречную рекомендацию. Многие его знали по крытой тюрьме и зонам, как честного и справедливого вора. К тому же он был в меру грамотен и начитанный человек. Прочитал в местах лишения свободы почти всех русских и иностранных классиков.
«Работающий вор, отвечающий за общак, будет вне подозрения у милиции», — так сказал самый авторитетный вор, — безногий Часовщик.
И милиции и в голову бы не пришло, что богатство воров хранится у героя войны, бывшего преступника, вставшего на путь исправления, и жившего в заштатном городишке. С воровской сходки он приехал с небольшим чемоданчиком, в котором была касса воров. Вместе с племянниками Таган перевёз металлический ящик на остров, где стоял у них балок за дубками, впритык с домом Егора. Под одним из дубов он и закопал воровскую кассу. — Куда именно не видел никто, даже племянники. Они в это время занимались своими делами в балке. Хотя на самом деле на охотничий домик балок был похож только снаружи, а внутри там была самая настоящая лаборатория. В нём они и плавили металл, в свободное от работы время. Зимой они по льду переходили речку и шли по заячьим тропам, проверяя петли и вытаскивая оттуда попавших зайцев. Мать знала, что сыновья ходят туда, но не догадывалась, чем они занимаются, думая, что они там добывают зайца или помогают Егору по хозяйству.
Как — то Карп Нильс в обеденное время, глотая слюну в раздевалке увидев, что братья раздирают отварного зайца, подсел к ним и сказал:
— Братишки, хоть разочек возьмите меня на зайца? Так давно его не ел. Мясо то у него диетическое. А мне врачи рекомендуют диету.
— Ты что Карп, только народился? — засмеялся Руслан и отломил тому кусок зайчатины, — надевай валенки и через речку на остров шуруй. Там зайца видимо-невидимо. Только наши петли не трогай иначе по рогам получишь.
Карп начал рвать зайца с жадностью зубами и расхваливать его вкус:
— Хорош косой, я бы его целого смог одолеть. Я думал, вы в лесу его стреляете, а через реку я не пойду. Я один раз провалился там. Сейчас опасно, и к тому же поговаривают, что на острове лихие охотники шалят. Ну, его на хрен этот остров, — пристрелят ещё. Я лучше, чушку буду трескать, — безопасней будет.
— Ерунду не говори, никто там не бывает, — сказал Корней, — а зайцев будешь ловить, тебе за это дядя Егор спасибо скажет, их там развелось как тараканов. Капусте расти, совсем не дают. А вот утку стрелять он не разрешит, хоть её тоже там много на озёрах.
— Вы же стреляете? — захлопал глазами Карп.
— Ты чего Кабан базаришь не по делу, — прикрикнул на него Руслан, — у нас и ружья — то нет. Так иногда пару штук сетью накроем вот и вся наша охота.
Карп доел зайца и, вытерев руки об ветошь, сказал:
— Я лучше дождусь ледохода и на новой лодке сгоняю с вами. Собака у меня есть быстрая, возможно, и без петель обойдусь. А про дядьку я вашего Глеба знаю всё. Я тут за пивом в воскресение пошёл на Кубик с бидончиком. Там с одним мужиком познакомился у него голос такой неприятный, как у сифилитика. В гости к вашему дядьке приезжал, но его дома не было. Этот мужик напросился ко мне в гости, чтобы дожидаться дядю Глеба в уюте. Взял две бутылки водки и консервов. Вот мы с ним за водкой и разговорились. Он мне сказал, что Таган самый богатый из воров во всём Советском Союзе. Вот поэтому вы и зажили хорошо.
— Дурак ты Карп, — бросил ему Руслан, — он тебе говорил о духовном богатстве, а не о материальном, как тебе померещилось. А в гостях у тебя был вор в законе Мозговой. Он в тот день парился у нас в бане. Да и врёшь ты всё. Не будет он с тобой откровенные разговоры вести. За это ему свои сразу горло перережут, так что и ты оставь свои выводы при себе и не вздумай дяде Глебу про это рассказать. Непременно рассердится!


ОТГОЛОСКИ СУЧЬИХ ВОЙН

С приходом тепла Глеб с племянниками начали делать пристройки к дому. Им охотно помогали все соседи, особенно старался Карп. Ему доверили оббивать дранкой стены и утеплять чердак. Первым жильё построили Руслану. Оно получилось хоть и небольшое, но уютное, — из двух небольших комнат и маленькой кухни. К середине лета Руслан уже с Любашей перебрался жить туда. Строительство Корнея немного затормозилось из-за нехватки леса.
— Ничего Корней, — успокаивал его Глеб, — к концу лета и у тебя будет своя хата. Гнаться не будем со стройкой, добротней сделаем. Главное народ нам помогает, а это я вам скажу ценить надо! Поэтому надо соорудить во дворе большой стол и пригласить всех, кто нам помогал в строительстве. Надо их угостить по-барски!
— Каждый день поили всех, — сказала Дарья, — разве на такую прорву денег наберёшься? Не забывай, что нам ещё один дом ставить надо?
— Да что ты считаешь мои деньги Дарья, — бросил он на сестру колючий взгляд, — как я сказал, так и будет. Скобарей в нашем доме не должно быть. Поэтому праздник людям устроим!
Новоселье Руслана праздновали все ближайшие соседи, не было одного Феликса Нильса. Он старался не встречаться с Глебом в последнее время, но зато за столом сидел Карп и безмерно пил водку, закусывая её бараниной и копчёным сомом.
— Когда меня за такой рыбиной возьмёте? — спросил он у Корнея, жуя жирного сома, — я коптить его могу, а вот где ловить не знаю.
Глеб, прислушавшись к разговору пьяного Карпа, сказал ему:
— Карп в нашу реку сом не заходит, то есть выезжай на Волгу или Оку там его и лови, — у нас нет определённого места на него. Сегодня у Окского моста ловим, а завтра у Волжского. Где зацепим там и ловим.
— А отец мой сколько раз за вами следил, и не мог усмотреть, куда вы ездите ловить, — сорвалось у Карпа с языка, — говорит, вы исчезаете, что даже точки не видать. Наловит у деревянного моста сороги да окуней. Что это за ловля? — Он осёкся и, икнув, вытер губы и подбородок от жира, взял с тарелки ещё один увесистый кусок. — А вот это рыба я понимаю. Наловил на зиму кабанчиков пять, закоптил и мама не горюй. Лучше любой селёдочки будет!
Глеб вывел Карпа из-за стола и, отведя его к плетню, посадив на большую плаху, сказал:
— Ты Карп я смотрю, парень не злой и отзывчивый, совсем не в отца растёшь. Молодец! Таким и будь всегда. Сына своего правильно тоже воспитай. Вижу, подвижный мальчишка он у тебя, живой. За ним уже сейчас глаз, да глаз нужен.
— Сыном больше тёща занимается, — сказал Карп, — я же в примаках живу.
— Это я знаю, не за горами живём, — промолвил Глеб. — А отцу скажи, что, если ещё увижу, что он следит за мной, утоплю вместе с лодкой. Сам понимаешь, ни один рыбак не будет делиться своим прикормленным местом. Тем более с ним, я никогда на рыбалку не поеду.
Карп икнул ещё раз и, уставившись пьяным взором Тагану в глаза, спросил:
— Дядя Глеб, а вы, почему так отца ненавидите? — Он мужик на все сто!
Глеб и не думал на эту тему вести разговор с сыном Нильса, только одобрительно взглянул на добродушного молодого человека и сказал:
— Тебе этого Карп не понять, да и объяснять я тебе не хочу. Если очень интересно, то он тебе сам всё расскажет, если конечно сочтёт, что ты созрел для таких разговоров.
— А он мне рассказывал, что спас вас от расстрела, когда у вас бунт был с суками. Отец видел, как вы двоим с другом, глотки перерезали и одному, кишки на нож намотали. Он в это время на печке сидел, укрывшись бушлатом. Его после несколько раз вызывали на допрос. Он вас не продал.
— Даже так? — задумался Глеб, — я, почему — то был уверен, что там никого не было рядом.
Он присел на опрокинутое ведро и, вытянув протез, закурил Памир, угостив сигаретой и Карпа. И у него сразу всплыли события того дня.
Бывшие воры в законе, — это отошедшие суки, Спица, Салют и им подобные, решили подмять под себя других преданных закону воров. Они хотели, чтобы им было разрешено быть нарядчиками и буграми, чтобы с большими сроками уйти на свободу пораньше. Воры понимали, что такое положение, даёт сукам возможность закабалить всех мужиков, которые на лесоповале будут им добывать свободу. И поэтому прежде суки решили порезать всех воров в законе, которых они больше всех опасались, а на это им был дан зелёный свет администрацией лагеря, а именно хозяином и кумом. Но это не касалось Глеба, хотя он и считался самым авторитетным вором. Администрация знала, кто такой Таган и что он имел награды в Великую Отечественную войну. Мало того Таган уже был активным участником сучьей войны в Мордовии, откуда его привезли в этот лесной посёлок. Но администрация в лице начальника колонии, решила, что после этой резни он один будет бессилен предпринять, что — то против отошедших воров и поэтому на его ликвидацию был наложен запрет. Ему одному заочно была дарована жизнь. Об этом Глеб впервые узнал в день бунта от молодого парня по кличке Лунатик.
Когда Таган лежал в тюремной больнице, к нему пришёл старый следователь в пенсне по фамилии Сурков. Тогда-то и он подтвердил Глебу, что на него смерть не распространялась:
— Им ты не нужен был, — сказал следователь, — охота велась, в первую очередь за смутьянами Барсом и Пилой. Не будь их на зоне, не было бы столько крови. Но мне — то известно, что главной фигурой у воров являлся ты. Барс и Пила были пушечным мясом, как и другие воры. Молоды они, чтобы среди таких воров, как ты правилу качать.
— Неверно вы говорите, гражданин начальник, — ответил ему Глеб, — не было бы этого противного казаха Джамбула, — отчаянного вояки и орденоносца, которого упрятали в тюрьму, за кражу утят из аула, а также Салюта, Спицы, Гвоздя и Кочубея, все бы живыми остались, и моя нога была бы цела.
— Вот относительно вашей ноги я и хочу снять с вас показания, — сказал следователь, — мне нужно кто и при каких обстоятельствах решился «отгрызть» вам ногу?
У Глеба на этот вопрос давно был готов ответ, и он не задумываясь, произнёс:
— Хирурги суки, кто же ещё? Они волки вместо того, чтобы заняться правильным лечением, — ржавой ножовкой и отпилили мне конечность.
— Вы, что не понимаете, какие показания я хочу с вас снять? — въедливо спросил следователь.
— Вы прямо говорите, как великий налётчик, будто у меня на плечах сидит соболья шуба, которую вы намерены снять, — засмеялся Глеб, — и какие показания начальник? Я то, что помню из того дня, только как в столовой крикнули:
— «Режь воров», — тут такая круговерть началась. Столами начали и скамейками кидаться. Я тоже, конечно, запустил в кого — то своей шлюмкой. И тут мне рубанули чем — то по голове, а потом по ноге, что я память потерял. Помню, только Пётр Рябинин склонился надо мной и всё.
— Ты мне левака заправляешь Кузьмин, — сверкал он своими стёклами очков. — Рябинин — Барс был замечен в третьем отряде, где были зарезаны четыре отошедших вора, и в столовой за ужином его не видал никто.
— Как же он не был в столовой, если сидел около меня, — сбивал с толку следователя Глеб. — А ногу он мне поварским халатом перебинтовывал или повара? Спросите у них, они — то точно знают. И сами подумайте, как он четверых прирежет. Тем более, таких вояк как Кочубей. Этот сам сделает с десяток как Пётр. Вы же ни у одного вора не нашли ножей, зато у сук, два ведра набрали. Они готовились к этому делу. Вот с них и спрашивайте, — весомо заявил Глеб.
— К сожалению, не с кого спрашивать, — сказал следователь, — всех порешили, а кто под шумок копыта из зоны нарезал. Один только Чуваш живым остался, но ему язык отрезали и руки отрубили. Превратили в кусок мяса бывшего авторитетного вора.
— Этот, как вы говорите, вор Чуваш, никогда в авторитете не был, — возмутился Глеб. — Крысой по жизни был, крысой и помрёт. Он в войну карточки у блокадников воровал в Питере. Присосался как пиявка к сукам, думал, они задавят воров, не понимая, что все битвы в истории выигрывали уверенные в себе люди твёрдо решившие одолеть врага. Любая война случайностей не приемлет, — это не рулетка, и воры в этом глубоко убеждены. Разве мало из них кровь проливали за Родину во время войны в штрафных батальонах?
Сурков изобразил, кислую мину на лице, затем достал из кармана носовой платок, и обильно высморкавшись, сказал:
— Нам, откровенно говоря, не жалко ни той, ни другой стороны. Все вы сволочи! Жалко Сталин не дожил до этих времён. Он бы вас всех погрузил на баржу да в Северный ледовитый океан вывез и утопил, как слепых щенков. Как ты Кузьмин снизошёл до законников? Ты ведь Родину защищал, фашиста стрелял. Дважды Кавалер ордена Славы и Красной звезды! Не пойму я тебя, на что ты надеешься, как жить думаешь дальше?
— Да вы за меня не беспокойтесь, — спокойно ответил Глеб, — я и с культей не пропаду. Я человек жгучий и верен своим законам, а вера всегда душу греет. Значит, буду целым и невредимым, до конца срока. А зло вам надо искать не у зэков, а у администрации. Они натравили сук на воров. Хозяина и кума Бойко, — их подлюг надо к стенке ставить, а не нас.
Суров, тяжело вздохнул и, порывшись в карманах, достал оттуда спичечный коробок. Вытащив оттуда не спичку, а большую таблетку, засунул её себе в рот. Было отчётливо видно, что он занервничал, когда услышал их фамилии:
— Бойко тоже попал в эту мясорубку, но заколот был около вахты, — пробурчал следователь, — а начальник отстранён от работы и находится под домашним арестом. Так же пострадали и автоматчики в тот день. Пятерых затоптала до смерти толпа. Им — то, за что такая участь? — сорвался на нервный кашель следователь. — В чём они виноваты?
— Это вы у меня спрашиваете? — перекосил губы, Глеб. — Вы лучше задайте вопрос начальнику, что они делали в зоне с автоматами вечером? Ответ тут сам напрашивается. Автоматчиков вывели, те, кто этот бунт организовал.
— Будь уверен, спросим, — проскрипел зубами Сурков, — и ещё, как спросим! Ну, ничего мы всё равно найдём зачинщиков этой Куликовской битвы. Никита Сергеевич Хрущев лично на контроль взял воровские войны. Скоро на зонах не будет ни одного вора в законе. В каменные мешки вас спрячем, чтобы вы воду не мутили, среди заключённых твёрдо надумавших встать на путь исправления.
Глеб тогда понимал, почему так выразился следователь, фамилия хозяина зоны была Куликов.
Он хитро улыбнулся и сказал следователю:
— Не пойму вас начальник, кому вы преклоняетесь, Хрущёву или Сталину? Или вы не слышали, как Никита Сергеевич на двадцатом съезде прошёлся по его культу личности?
— Я преклоняюсь в первую очередь закону, а не отдельным личностям, — повысил голос следователь. — При Сталине вы бы не творили таких побоищ. Сразу бы к стенке поставили. А Никита Сергеевич распустил вас.
Глеб внимательно посмотрел на Суркова:
— Плохо вы знаете, что было в тюрьмах при Сталине, а то бы не мели так языком. Вы, наверное, и Лаврентия Павловича Берия жалеете начальник? Пенсне не от него случайно унаследовали? — с издёвкой процедил сквозь губы Глеб, после чего заразительно засмеялся.
У следователя от, брошенной Таганом фразы выступила испарина на лбу. Он попытался, что — то сказать ему, но у него вместо слов из груди вырвался хрип. Выплюнув таблетку изо рта, Сурков привстал со стула. Запустил свою дрожащую руку в карман брюк, извлёк оттуда помятый носовой платок. Вытерев им, лоб и шею, сел опять на стул:
— Ты давай Таган не заговаривайся? — постучал он пальцем по папке. — А то я тебе сюда такой наваристый студень накатаю, что пойдёшь у меня на раскрутку, если тебе мало одного срока.
— Хрен тебе кочет очкастый, я в другой войне участвовал, но не в этой, — тут я пострадавший. У меня свидетелей полная зона. Так что порожняк не гони, а бери за жопу хозяина или списывай всё на волчару Бойко. Ему уже всё равно ничем не поможешь. Но я рад, что его замочили. Туда ему змею и дорога.
Сурков поднялся резко со стула и зло, погрозив Глебу пальцем, бросил:
— Я десять раз лично перепроверю твоё алиби.
Переволновавшись, он покинул тюремную палату.
К счастью Глеба, этого следователя прямо в тюремной больнице, через десять минут после их разговора разобьёт паралич. Там в тюремной больнице Таган и узнает от врачей, что следователь был тестем покойного кума Бойко.
После этого больше Тагана никто не тревожил допросами, а за устроенный заключёнными мятеж вину на себя взяли несколько «кроликов», имевшие предельные сроки двадцать пять лет, но отсидевшие всего несколько месяцев. Для них никакие прибавки к их большим срокам, в сущности, не имели большого значения. Просто срок их начинался с первого листка календаря.
На самом же деле всё было не так, как рассказывал Глеб следователю. Отголоски бунтов в зонах страны отдавались повсюду, дошёл слух и до их лагеря. Хозяин и Бойко вызвали к себе нарядчика Кочубея и конкретно без излишних намёков предупредили его, что война не минует и их зоны.
— Надо вам сплачиваться и нанести удар первым, — сказал Бойко, — ты фронтовой офицер Кочубей, не мне тебя учить. Только внезапностью вы можете сломать воров. Мочить можно всех, кроме Тагана. Его разрешаю немного просто проучить и попугать. Он человек ещё не потерянный. Может после хорошей взбучки одумается?
— Мужиков старайтесь на свою сторону перетянуть? — сказал широкобёдрый Куликов.
— Мы уже давно готовы, к этому, — ответил Кочубей, — у меня у каждого в бараке под матрасом лежат предметы для атаки. Так что мы хоть сегодня готовы к битве. Нам самоё главное Барса и Пилу завалить, остальные хвосты подожмут. А Тагана зря вы жалеете, он главный вор на зоне. От него вся муть исходит.
Относительно Тагана, Куликов промолчал, только сжал и так свои тонкие губы, после чего его лицо сразу преобразилось и стало больше похоже на блин. Эту мимику его лица знали все зеки. Когда он так делал, то доказывать, ему обратное было бесполезно. Он был тоже из фронтовиков и ко всем заключённым, кто воевал, нередко проявлял лояльность.
— Ну, если вы готовы, тогда сегодня и начинайте после ужина, — дал добро Бойко, — а наши автоматчики вас подстрахуют. Я сам лично с зоны никуда не уйду, и буду наблюдать за ходом событий. Так что у вас перевес в пять автоматов будет. Только поделись мне своим планом, как ты думаешь действовать?
Кочубей налил из графина стакан воды и выпил.
— План у меня не хитрый, он довольно прост, но надёжен. У меня четыре командира будет, я пятый. На ужине в столовой будет только Гвоздь, остальные командиры на ужин не пойдут, будут основательно готовиться. Темноты ждать не будем, после ужина сотней человек окружим барак воров, а с другой сотней ворвёмся. И первыми порешим Барса и Пилу. Я думаю, после этого другие нам не смогут оказать достойного сопротивления. Мы их всех урезоним.
— А ты уверен, что у вас всё получиться? — спросил Бойко. — Может лучше забаррикадировать окна и двери и сжечь их ночью? Спишем это, за несчастным случаем. Сколько таких происшествий в лагерях было и никто, как мне известно, погон своих не лишился.
— Получится, — заверил кума Кочубей, — у меня половина мужиков фронтовики. В рукопашную на немцев шли. С ворами как-нибудь справимся.
— Как-нибудь не надо, — сказал Куликов, — надо сделать, быстро и надёжно, чтобы выжечь эту воровскую заразу с лагеря. Но крови старайтесь, как можно меньше пускать. Может ты и прав, ограничимся на Пиле и Барсе. А остальным косточки посчитайте и, будя им.
Не знали они тогда, что молодой парень по кличке Лунатик, — работающий дневальным в административном корпусе в это время засыпал опилками завалинку, и через открытое окно весь разговор слышал. Слово в слово он передаст план мятежного комитета ворам.
Глеб лично разработает контрплан на опережение сучьего налёта. Бунт должен быть начаться в столовой, где мишенью будет третий отряд. Их необходимо было всех оттеснить к вахте, где должны стоять автоматчики, выведенные в зону Бойко.
В этот день на ужин не пойдёт и Глеб с Петром, они направятся в третий барак. На улице был сильный ливень, и небо было хмурым, словно предвещая кровавую смуту в лагере. Сильный ветер, был хоть и не холодный, но неприятно дул в глаза и пронизывал до иголок тело под мокрой робой. В третьем бараке на нарах уже лежали самодельные ножи, заточки, лопаты и металлические трубы.
Они ворвались неожиданно в барак. Первый нож от Барса получил Спица, находившийся всех ближе к двери. Глеб быстро расправился с Салютом и бросился с ножом к Джамбулу, но, увидев взметнувшую короткую лопату Кочубея над головой Петра, ухватившись за нары, подтянулся как на спортивных брусьях, выкинув свою ногу вперёд. Лопата раздробила ему кость. Этого времени хватило Петру перерезать горло Кочубею. Джамбул, как увидал валявшего своего командира в крови, сам перерезал себе вены на руке, а потом полоснул ножом по своему горлу и свалился около нар замертво.
— Давай Таган теперь быстро в столовую, — крикнул Пётр Глебу, — надо, чтобы нас видели там.
— Ты иди, — сказал, оглядываясь, по сторонам Глеб, — я с этой ногой и шагу не ступлю.
— Сука Кочубей, как я его зевнул, — взвалил Пётр Глеба на спину, — ну всё падла отвоевался. Сейчас там начнётся, надо спешить.
В столовой у сук за смотрящего оставался Гвоздь, но ему первому должны были снести голову, примкнувшие к ворам молодые зеки Судак и Мозговой.
Петр нёс Глеба на своём горбу без отдыха. Дождь уже прекратился, но небо не думало скидывать с себя чёрное покрывало. По-прежнему оно было хмурым и пророчески предвещало страшный бунт. Ветер не утихал, он трепал ветки деревьев, срывая одновременно куски толи с некоторых крыш бараков. Не доходя двадцати метров до столовой, они увидали, как сорвали с петель двери. И из проёма вылетели в крови суки, все они бежали к вахте. Большая толпа мужиков и воров отсекла им проход к своему бараку, где, как они думали, их ждёт Кочубей с холодным оружием. Их было человек триста, они бежали от воров как от чумы. В их рядах возникла неразбериха. Паника напрочь лишила их здравомыслия и эти заключённые, ослеплённые страхом, бежали на автоматчиков, ничего не соображая. Автоматчики подняли беспорядочную стрельбу, без разбора стреляя в гущу бежавших заключённых.
Но толпа пуль боялась меньше, чем воров, поэтому мощной лавиной обрушилась на автоматчиков. Те и попятиться не успели, как были смяты панической толпой. Ворота, сколоченные из бревенчатых хлыстов, с неимоверной лёгкостью были тоже вынесены. Выход был свободный, за воротами в это время стоял дрожащий от страха Бойко, на нём уже не было погон и фуражки. За две минуты до этого Куликов сорвал с него погоны и ударил планшеткой по голове, отчего фуражка у него скатилась в лужу. Хозяин сел на лошадь без седла и ускакал в неизвестном направлении. Такого поворота событий Бойко не ожидал. Он не успел расстегнуть кобуру, как кто — то вонзил ему штырь в печёнку.
Глеб в это время лежал в столовой, на забрызганном кровью полу, а Пётр, сорвав с повара халат начал, перевязывать ему ногу. Это был умный ход Барса, который и избавил его самого и Глеба отвечать за поднятый бунт. В этой же столовой нашли под столом задушенного Гвоздя и зарезанного Судака. Заслугу за убийство Гвоздя приписал себе Мозговой. Никто не видел, что было в этой людской кутерьме.
В тот смутный день буквально через полтора часа в лагерь приедет две машины солдат. Всех оставшихся зеков загнали по своим баракам. Один третий барак был совсем пустой и небольшая часть первого. Все они ушли за ворота. Сбежали и те, у кого срока были больше десяти лет. Всё складывалось так, что бунт был поднят именно суками, чтобы совершить побег. Но после разобрались, что побег этот был вынужденным, который был спровоцирован в столовой под напором воров в законе. Хотя указание о разжигание бунта будет спущено сверху.
В зоне в этот день не осталось ни одной суки, из воров погиб только молодой Пила. Одна из шальных пуль автоматчиков достала его, и был задет пулей в плечо перво ход уголовник Мозговой, заглядывающий постоянно в рот ворам. Он после ранения сразу стал страдальцем жестокого режима Гулага. И когда в лагере наступило относительное затишье, нацепил хромовые сапоги, не забыв сменить походку.
Куму и начальнику, было понятно, что отвечать за бунт будут люди на месте. Цель этого бунта была одна, — свернуть шеи воровской иерархии во всех местах заключения всего Советского Союза. Но этот план рухнул, у его создателей. А воровской закон и сами воры остались непоколебимы.
Куликов через месяц в предсмертной записке объяснит причину бунта.
После неформального допроса со следователем из Москвы он пустит себе пулю в лоб прямо у себя в кабинете. Всё тот же Лунатик первым забежит в его кабинет и поднимет с пола записку. До конца он не успел её прочитать, но что Куликов выполнял указание партии и вышестоящих органов он это срисовал быстро. И это было его ошибкой. Следом за ним в кабинет начальника ворвался заместитель по режиму по прозвищу Харон. Он моментально выхватил из рук Лунатика бумагу. Прочитав бегло письмо, Лунатика сразу отправит в одиночную камеру, боясь, что в массы заключённых просочится важная информация, бросающая грязную тень на КПСС, и первым этапом Лунатика отправят в крытую тюрьму, где Глеб позже встретится с ним.
Глеб оторвался от тяжёлых и постоянно бередящих душу мыслей и, закурив ещё одну сигарету, спросил у Карпа:
— А что он там делал на печке, он же в столовой должен быть в то время?
— Я не знаю, точно, но мне он говорил, — объяснял Карп. — Что кто — то перепутал обувку, оставив ему сапоги, маленького размера, которые он не мог натянуть на ноги.
— Тогда понятно всё, — облегчённо вздохнул Глеб, — я был не прав, что плохо о нём думал. Я с ним объяснюсь при встрече. Только запомни одно. В этом бараке, где нашли четыре куклы, ни меня, ни Барса в это время не было. Заруби себе на носу? А на рыбалку я тебя обязательно возьму.
— Да я понял всё давно, — икнул опять Карп, — и я с удовольствием гребану с вами за рыбой. Главное отец будет рад, если вы измените к нему отношение. Он мужик на все сто, но угрюмым почему — то стал.
Глеб поднялся с ведра и, положив Карпу руку на плечо, сказал:
— Иди к столу и не переживай? С Феликсом я улажу всё и передай ему, чтобы перестал за мной следить? Некрасиво это, с его стороны, а мне неприятно. За мной даже милиция не следит больше, как это было год назад. Рыбак я, а не вор! С прошлой жизнью я давно завязал.

Я БЫЛ НЕ ПРАВ
 
     К Глебу частенько наведывались подозрительные люди с решительными лицами. Они пополняли кассу или же наоборот брали деньги на нужды воров. Но, как бы то ни было, ему пришлось приспособить второй ящик. Первый был набит до отказа купюрами разного достоинства и драгоценностями. Второй ящик он закопал в шалаше, который соорудил сам на острове около Мутного озера, где он частенько ловил пескарей на удочку. Клёв там всегда был хороший и он ради развлечения вылавливал по ведру пескарей, другой рыбы в этом озере не водилось. Он влюбился в природу, чем был доволен жизнью. В городе он не светился, и с сомнительной публикой контактов не имел. Кроме Феликса, милиции и ближайших родственников, никто не знал, что Глеб в законе. И конечно Часовщик, который жил на другом конце города, и чтобы не навлечь подозрений на главного кассира воровской кассы персонально с ним встречался редко. Глеб жаловал вниманием только своих мужиков с улицы и больше ни с кем старался не общаться. Как — то идя с ночной смены, он зашёл в городе в пивную «Железка», стоявшую около железной дороги, где собиралась с утра пьяная гильдия. Взяв две кружки пива, он сел за столик открыл балетку, — «так тогда называли маленькие чемоданчики», и достал оттуда вяленую стерлядь.
— Ну — ка хлопушка одноногий отломи рыбки? — услышал он с соседнего столика.
Это был авторитет из местной спивающейся шпаны, Дыба.
Глеб, не поворачивая голову в сторону наглеца спокойно, но внушительно бросил:
— Плохая манера приставать к незнакомым людям.
— Я плевал на твои светские манеры, — громко на всю пивнушку раздался всё тот же наглый голос.
Моментально пивнушка наполнилась ядовитым смехом присутствующего люда, и розовощёкой Тамары, — продавца пива.
Глебу не понравился грубый выпад наглеца, за которым пьяные морды выпустили свой яд:
— Парень ты карты не попутал случайно? Я тебе сейчас за хлопушку свой протез в пасть загоню, — в полутон, но жёстко произнёс Глеб.
Завсегдатаи пивнушки притихли в ожидании внеочередного концерта, которые часто устраивал Дыба.
Глеб сидел ровно на стуле и без волнения смотрел только в свою кружку пива. Промеж ног у него была зажата трость.
— Ты кому угрожаешь? — Мне Дыбе? — Да ты знаешь кто я? Я тебя сейчас закопаю волка позорного. Считай ты для меня есть жертва.
Глеб отчётливо услышал скрежет зубов. Он поднял голову и увидел надвигающего на него здорового парня лет двадцати пяти. У него были бесцветные невыразительные глаза и перекошенный от злости рот. Позади него стояли примерно такого же возраста воинственно настроенные ребята, у одного из них рябого парня в руке блеснула финка. Они были готовы к решительным действиям, но Глеб ничего, не говоря глазами, показал Дыбе на свободный стул.
Наглый парень без труда понял жест инвалида, после чего развязано опустился на обшарпанный стул и сразу выхватил из рук у Глеба рыбину. Это было его внеочередной ошибкой. Стоило только Дыбе заглянуть трезво в глаза Глебу, и он бы сразу понял, что с этим человеком закусываться нельзя, так как можно ненароком голову потерять. Но Дыба был пьян, и показать кураж перед своими дружками, было делом его чести:
— Я Дыба понял лапоть рваный, — зло сверкал он своими глазами. — Со мной никто не имеет права в городе так разговаривать. Захочу отоварить, то выполню без базара. Мне даже на зоне никто не перечил, а здесь на воле я терпеть тем более не буду, хоть ты возможно и фронтовик? Мне по хрену, кого мочить!
Парень, разорвал зубами стерлядку и нагло уставился на Глеба.
Глеб ловко подкинул свою трость и ручкой, словно кочергой подтянул голову Дыбы к себе:
— На храп меня не надо брать? — внушительно произнёс он. — Да я фронтовик, — не меня тона, сказал Таган, — но я таких, как ты на лесоповале по восемь человек бушлатом в болото загонял, и ты со своими винторогими дружками за своё поведение скоро ответишь. Нельзя ножичек показывать вору, а если вытащили, — то мочите. Нечего понты разводить, — не люблю я этого, тем более в общественном месте. А ты попробуй ещё слово мне вякни. Я тебя волка так озадачу, что у тебя при виде меня, штаны вечно в замазке будут.
В короткой, но ёмкой фразе Глеба было столько металлического резонанса и главное решимости, что у Дыбы в глазах заметно пробежал огонёк страха, и вызывающий голос сник. Он, сухо кашлянул в стол и попытался высвободиться из цепкого захвата трости. Но Глеб придавливал всё сильней и сильнее его голову к столешнице, что тот, взмахнув руками, как курица крыльями, только успел прошипеть рябому парню:
— Спрячь перо Ганс? Финка сразу опустилась в сапог рябому парню, после чего Таган отпустил Дыбу.
— Ты, фуфу заряжаешь мне? — надменно смотря на Глеба, но уже более спокойно сказал Дыба, — я сейчас описаюсь от твоего поносного базара. Где ты видал воров? Их давно нет. Всех вырезали и сгноили в крытых тюрьмах. А в нашем городе я высший. Блатней меня никого нет. Поэтому пока прощаю тебя, но, если тебя ещё здесь увижу, шею на хрен сверну.
Глеб залпом выпил обе кружки пива и, встав со стула, сказал Дыбе:
— Кушай рыбку родимый, считай за праздник сегодняшний день. В ближайшие дни я тебя познакомлю с целой плеядой воров, которые резали не только сук, но и таких тритонов, как ты и не сгнили в тюрьмах.
У Дыбы надменность слетела с лица, но вслед за Таганом он не побежал, а крикнул:
— Нашёл, на что обижаться. Подумаешь, назвал неправильно.
Глеб вернулся и, подойдя к Дыбе, на ухо тихо произнёс:
— Язык самое опасное оружие, — он острее бритвы. Если ты сидел, то должен знать, что хлопуша это лгун и фуфлыжник. Жди, — в ближайшие дни ты можешь ноги или языка лишиться. Это я тебе обещаю!
После чего Глеб развернулся и захромал к двери, оставив Дыбу сидеть среди своей блатной компании в горьком раздумье.
Дыба понял, что инвалид был непростым человеком, от которого могут последовать большие неприятности, и поделился опасениями со своими друзьями. И опасения его были не напрасными, о чём вскоре узнает весь город.
В эту ночь на Волге Глеб, поймал сома на пятнадцать килограммов. Утром снял с себя старую робу, взвалил его на голое плечо. На улице было тихо и жарко. Вот уже несколько недель стояла засуха. Хотя эта засуха урожаю уже ничем не грозила, картошка давно отцвела и на полях активно шла уборка хлеба. Но всё равно жители улицы таскали неугомонно воду вёдрами с реки и колонок для полива. Все соседские дворы ежедневно ждали дождя, чтобы он придавил нестерпимую жару и прибил пыль, витающую в воздухе. Выходя из калитки, он вспугнул соседских кур, копошившихся в уличной пыли, и зашагал по тропинке в сторону дома Нильсов. По пути он шёл и думал, как лучше завести разговор для примирения с человеком, к которому он зла уже не питал. Но по всем воровским канонам для него он считался, идеологическим врагом и не в том дело, что они сейчас оба находятся не в лагере. Дело в умах каждого. Не доходя двух дворов, до дома Нильса скользкий сом от неровной ходьбы неожиданно соскочил у него с плеча и упал на траву. Глеб посмотрел вокруг и, убедившись, что никто не заметил его неловкости и присел на траву рядом с лежавшей рыбиной. Достав из кармана брюк сигарету, он закурил, вглядываясь в простор улицы. Из-за ползущей ввысь зелёной стены вьюнковых кустарников, которыми был обнесён дом Горбуновых, показалась пьяная голова Ивана.
— Глеб, заноси ко мне своего телёнка? — пролепетал он, показав на сома. — Сейчас зажарим его и под водочку приговорим. А водки у меня вдоволь. Премию нам с Нильсом дали хорошую. Вот я и гуляю.
— А Нильс тоже гуляет? — спросил Глеб.
— Нет, он гулять не может, Феликс копейку только может копить. Глупый, не понимает, копи не копи, всё равно в земле деньга не нужна будет? Жизнь то одна у нас, а в счастливую загробную житуху я не верю.
Глеб щелчком выкинул недокуренную сигарету на пыльную дорогу и встал с травы:
— Извини Иван? — взвалил он сома на левое плечо, — в следующий раз мы с тобой рыбкой закусим, а этого я Феликсу несу.
— Молодчага Глеб! — пьяно икнул Иван, — значит, Миру — Мир! Вражде больше не бывать?
— А у нас, её и не было, — сделал шаг вперёд к Горбунову Глеб, — была не вражда, а кратковременное непонимание, — пояснил он и, увидав быстро скрывшую за густым вьюном голову Ивана, продолжил свой путь.
— Во флигеле он, огурцы с Зоей солят, — раздался ему в спину голос Ивана.
Минуя разобранное крыльцо, и покосившийся забор Глеб переступил двор Феликса Нильса. Пройдя по тыквенной бахче, он подошёл к флигелю, дверь которого была настежь раскрыта.
Феликса, видно, не было, но голоса его и жены были отчётливо слышны. Глеб положил сома на старую раму без стёкол, валявшуюся около флигеля, и крикнул Феликса:
— Хозяин, выходи на нерест?
Феликс уже знал, что Глеб смягчился после разговора с Карпом и ждал постоянно сближения, но сам встреч с ним не искал. Он отложил засолку огурцов, предупредив жену, чтобы она на улицу не выходила и, выйдя навстречу к Глебу, закрыл за собой дверь.
Глеб первый протянул ему руку и сказал:
— Ты вот, что Феликс, если хочешь на большую рыбалку съездить, собирайся завтра с ночевкой. Поедем за стерлядью, Карпа тоже можешь взять с собой. Он давно уже просится у племяшей, да и я ему обещал, что возьму с собой. А этого сома закопти или зажарь. Не экономь его. У нас с тобой такой рыбы целый воз к зиме будет. И давай забудем про чёрную кошку, которая бегала между нами? Я думаю, был не прав, что плохо думал о тебе! Мне, кажется, ты мужик железный и тебе доверять можно?!
— Феликс разволновался, от покаянной речи Глеба и заходил вокруг него:
— Я Глеб ничего. Я не обижаюсь, — завибрировал его голос. — Я же помню твои слова, когда ты мне сказал, что нам с коммунистами не по пути. В этих словах был глубокий смысл заложен. Ведь действительно в нашем лагере и блатных хоронили и сук. Так что я понял, почему ты меня отлучил от себя. И я благодарен тебе за это! Кто его знает, чтобы со мной было приди я в стан блатных? Или пику в бок получил или удавку бы накинули?
Он склонился к сому и словно кошку погладил его по хребту. Затем, вытерев руку об старые штаны, встал:
— А в какое время на рыбалку поедем? — спросил он уже, успокоившись.
— Приходите к восьми вечера на мостки, и сразу отчалим, — сказал Глеб. — Засветло надо сети бросить. С этими словами он скрипнул калиткой и покинул двор Нильса.

ДОРОГОЙ ГОСТЬ

   Часом позже у него в доме появится долгожданный и дорогой гость Пётр Барс. Глеб ждал его со дня на день, так как получил недавно телеграмму такого текста: «Буду на днях с визитом...» Пётр. В бостоновых брюках, заправленных в хромовые сапоги, и одной рубашке он будет, стоять перед Глебом, и улыбаться, сверкая золотым ртом. По его виду нельзя было сказать, что он болен туберкулёзом. Друзья обнялись, крепко похлопывая друг друга по спине, а Дарья сразу начала замешивать тесто на пироги.                — Как здоровье брат? — спросил Глеб, — я думал, ты серьёзно болен, а ты весь блестишь и светишься. Никак подлечился?               
— Я здоров, как бык, — сказал Пётр, — и никогда не болел, а на больничку пришлось спрятаться. В розыске я по непонятному делу. Могут накрутить хвоста ни за что, а мне не в кайф сидеть за чужие грехи. Вот когда разгребут это дело, тогда я смело буду ходить по — своему городу.
Глеб взял с полки кошелёк и, засунув его в карман брюк, сказал:
— Пошли — ка мы с тобой на Кубик сходим, и там за пивом ты мне расскажешь о своих мытарствах, пока Дарья на стол готовит. У нас можно не прятаться. Легавых здесь не бывает. Меня давно не проверяют, знают, что я работающий инвалид, живу рыбной ловлей да плотничаю помаленьку. Одному племяннику дом пристроили, сейчас второму варганим.
 — Вижу, как вы развернулись, — произнёс Пётр, — я, когда приезжал сюда в шестьдесят третьем, на этом месте стояла самая настоящая хибара. А сейчас подходил к дому, смотрю, хоромы возвели.
— С твоей помощью Пётр, — пропела Дарья, очищая руки от прилипшего теста.
Они вышли на улицу, и пошли к пивному ларьку. Недалеко от него паслись на лугу бычки и козы.
— Закуски тут много гуляет, — заметил Пётр.
— Тут и уткам привольно живётся, — сказал Глеб — и, проходя мимо годовалого бычка, привязанного к столбу, похлопал его по боку. — А это наш Семён, — к зиме на мясо пустим.
Взяв в ларьке шесть кружек пива, они приземлились рядом на травке под раскинувшим свои ветки клёном. Здесь была небольшая тень, и солнце не так сильно докучало им своими палящими лучами.
— Так что за дела у тебя там непонятные? — спросил Глеб, — чувствую дело с оскоминой?
Пётр достал Беломорканал из портсигара и, постучав мундштуком папиросы о его крышку, сказал:
— Ты «нашим» на сходке не говори, что я у тебя? Я когда в непонятное дело попал, всех предупредил, чтобы тебе не говорили. Всё-таки ты меня короновал, — стыдно было, что меня какая — то сявка разула. Думаю, сам разгребу этот мусор, тогда появлюсь у тебя. А попал я действительное в серьёзное дело, и помочь в этой заварухе мне можешь только ты. У тебя награды и внешность солидная, больше не на вора смахиваешь, а на бравого офицера. Поэтому лучше тебя никто не справится с командировкой в Ригу. Я не говорю прямо сейчас собираться в дорогу. Надо списаться с киномехаником и хорошо подготовиться к этой поездке. Понимаешь, вышку мне могут дать не разобравшись. Замочили отставного генерала в городе Риге, по фамилии Березин, зовут Матвей Всеволодович. Замочили прямо в квартире, вместе со своей бабкой. Это был не простой генерал, — Герой Советского Союза, работал до своей смерти в Наркомате внутренних дел, то есть сейчас КГБ. Убийцы забрали у него некоторые трофейные ценности, ювелирные изделия, фарфор и кучу бабок. Может на меня бы и не подумали, если бы этот генерал не жил подо мной. Это не моя квартира была, — я жил там, у капитана дальнего плавания, брат которого работает киномехаником в Риге. Погоняло, у него на зоне было, — Финн. Мы с ним в нормальных отношениях были на последней зоне. Ему я доверял как самому себе. Он мужик кремень лишнего не сболтнёт и косяков не нарежет. Грамотный, — на морехода учился. Так вот, когда менты начали пронюхивать у соседей про убийство, я сразу пятки намазал оттуда. Верняк, бы на меня подумали.
— А что ты думал, менты про тебя очерк в журнале Огонёк напишут, как о хорошем соседе? — засмеялся Глеб.
— Я бы не против очерка был, — поняв шутку друга, сказал Барс и продолжил. - Менты, конечно, сразу дознались у соседей, что подозрительная личность жила продолжительное время в квартире капитана. Пришли с обыском в хату, а там повсюду мои отпечатки. Раз плюнуть им было, чтобы узнать, кто проживал в квартире капитана, и устроили за мной охоту. Я рванул домой в Новочеркасск, а меня и там пасут. Пришлось спрятаться в Черновцах в одной из больниц. По протекции этого самого киномеханика Финна, — меня пристроили там сторожить морг. Ты понимаешь мне вышка корячиться, а я не при делах. И срок прошёл приличный со дня убийства, — но легавые и рогом не шевелят. Падлы зациклились на мне, — других гастролёров искать не хотят. Думаю, сам найду виновных и заставлю пойти с повинной. Весь преступный мир подключил к этому. Но те затаились, не выкидывают ворованные вещи на продажу. — И много добра было? — поинтересовался Глеб.
— Там пару картин дорогих пропало, вроде восемнадцатого и девятнадцатого века. По ним я и думал с лёгкостью найти убийц. Коллекционеров тоже всех предупредили, чтобы просигналили, если что — то всплывёт похожее. Но есть у меня подозрение, что замочили и ограбили генерала случайные люди. А таких пассажиров искать, — хуже нет. Боюсь, сбагрили они всё добро, какому-нибудь иностранному морячку? Тут уже пиши — пропало. Бегать и прятаться в подполье мне уже надоело. Я уже на пределе. Чую, амба подкрадывается ко мне, а я могу не выдержать и дать старт своей нервной системе. Понимаешь, за всю масть, ускорюсь.
Глеб выслушал Петра до конца и залпом выпил пиво. Затем, утерев ладонью губы, спросил:
— А как ты в Ригу попал, чего тебя туда понесло? — поставил он на траву пустую кружку и взял тут — же полную кружку. — Христослава я одного пас там с кошёлкой. Они первого мая умыкнули у меня, кожан с вешалки в котором лежало три штуки бабок и пушка с полным магазином и запасной обоймой. Понимаешь, познакомился я с ними на реке Аксай после демонстрации. Пивка пошёл попить, а там давка за ним. Вижу по фотографии, вроде своих кровей парень стоит у амбразуры. Я ему пару пальцев показал, чтобы на мою душу взял две кружки. Он меня понял и купил пива. Звали его Арсен, — он армянин по национальности, но больше похож на славянина. С ним сероглазая с толстой косой была бикса по имени Лайма. Ничего женщина, ядрёная, — на иностранку похожа. Мы за пивом разговорились, и после я их пригласил к себе на хату. Она не моя была, а съёмная для лихой жизни. После освобождения не хотел стариков своих стеснять и снял себе хату в центре города. Там водочки под селёдочку выпили, а потом вино пивными кружками пили. Я в отруб ушёл, а проснулся, кожана нет на вешалке. Короче стал я ходить жохом эти дни, ни денег, ни крова. Платить за хату нечем. И, как назло, кошельки худые под руку попадались. Тогда я в общаке у старого Зубра одолжил десять косых и направился в Ригу. Он до тебя воровскую кассу держал. Кстати я, что взял из кассы, — сегодня пополню. Вклад сделаю приличный, но не деньгами, а золотыми цацками.                — Знаю я Зубра, — сказал Глеб, — он мне и передал кассу в полном порядке. Честный был вор, сейчас на покой ушёл, но не по возрасту, а по здоровью. Астма у него сильная и глуховат, стал на оба уха.
Глеб напряжённо посмотрел в лицо друга и без запинки, спросил:
 — А цацки, откуда взял?                — Мне всех больше пушку было жалко, — ушёл от вопроса Пётр, — она не моя была, а Принца из Питера, — расстроено заявил он. — Я могу с ней подвести Принца. Вдруг она у него замазана. Тогда считай, я кореша своего просто технически сдал, сам не ведая, что со мной такая невзгода может произойти. С меня воровская сходка за это может спросить за всю масть. Подвижки уже пошли по этому вопросу, могут свои же приговорить. Принц всё-таки тоже не рядовой вор. Его Корень короновал, а этот подобных вещей не терпит, без разговора выпишет мне нож в бок. И его все поддержат. Тем более я с Корнем никогда в тесных контактах не был.
— Конечно, ты в этом случае неправ, — глубокомысленно покачал головой Глеб, — если взял чужую вещь, то должен её хранить, как зеницу ока. Но ты не забывай, на сходке у меня тоже веское слово имеется и не последнее! И за мной стоит Гриша Часовщик. А он слова не позволит никому лишнего сказать, даже Корню. Так что особо не переживай об этом?            
 Пётр тяжело вздохнул, затем заскрежетал зубами.                — Благодарю, конечно, тебя за добрые слова. Только ты Таган меня не учи? Я к тебе не за нравоучениями приехал, а как к верному и надёжному корешу за помощью. И так настроение тухлое, — хоть в петлю лезь. Короче, прожил я больше месяца в Риге, облазил почти все злачные места, но не нашёл никого. А с цацками отдельная история случилась.                — А с чего ты взял, что эти пассажиры в Риге должны были быть? — отпив пива, спросил Глеб.                — Когда на Аксае пили пиво, они говорили, что собираются туда. Эта Лайма родом оттуда и в данный момент находится в отпуске. Она мне пропуск показывала, на Рижский завод, но вот какой убей, не помню. А этот Арсен говорил, что живёт в Новочеркасске и Лайма без пяти минут его жена. Его дом я после нашёл, — Акопян Арсен действительно жил со мной в одном городе. «Отец его в снабжении работал на мясокомбинате», — он мне и сказал, что сын его выписался из города и уехал в Прибалтику, а куда именно не знает. Когда я из Риги нарезал ноги, вернулся в Новочеркасск. Тогда я твёрдо решил проверить хату этого армянина. Думаю, может какие бумаги или письма найду от этой Лаймы. Среди белого дня отмычкой вскрыл хату. Облазил всё, ничего такого, что помогло отыскать крыс, не было. Забрал фотоаппарат Зоркий в буфете и все проявленные плёнки. Думаю, надо будет их проверить не исключено, что там могут быть их рожи? Ты знаешь, и подфартило мне сильно, — ребята мне напечатали пол чемодана фотографий этой парочки. А мимоходом я в этом буфете взял пачку денег и шкатулку с цацками. И уехал в Черновцы. Но армянин никуда от меня не денется. Я его падлу достану, даже в том случае, если он на вершину Арагаца заберётся.               
 — Фотографии есть, — считай, что они в капкане у нас, — посулил Глеб, — только дай время!                Пётр даже позеленел от злости. По его хищному взгляду Глеб понял, что тот использует все средства, чтобы не упасть в грязь лицом перед ворами.                — Этот киномеханик, на чьей квартире я жил мог бы мне помочь в их поисках, — сказал Пётр, — но мне носа нельзя туда совать. Сразу заметут за генерала и его картины. Финн точно знает, что я не убивал генерала. Страховал он меня, в то время, когда я в оперном театре карманы у вельмож чистил. Но не будет же он такое алиби мне создавать. Я там шесть кучерявых лопаток взял.                — Как он тебя там страховал? — удивился Глеб, — ты же всегда один на дело ходил.                — Ну не совсем страховал, а подвёз к театру, и после спектакля встретил на кинобудке.                — А не мог он за это время, пока ты «работал» в оперном театре, сам замочить стариков?                — Выкинь это из головы, — возмутился Пётр, — Финн, хоть и не вор, но законы наши чтит. Ему на зоне доверяли, и я ему протекцию давал на его коронование. Но он отказался из-за брата: «Говорил, что тот может лишиться своей драгоценной работы, имея в родстве вора». Мы его поступок оценили по уму. Зачем было хорошего парня, который в первую очередь беспокоится о своих родных втягивать в нашу блатную и ограниченную многими благами жизнь. Ты же сам эту идеологию мне толкал. Так что Глеб полагайся во всём на него. Этот человек проверенный в наших делах! Он для меня так же близок, как и ты! И если ты армянина зацепишь и заберёшь пушку с деньгами, отсчитай ему одну треть из тех денег. Я его обязан отблагодарить.                — Хорошо я понял, насчёт Финна всё, — буркнул себе под нос Глеб, — тогда ты мне скажи, что это за картины были?                — Таган я не силён в живописи, но наводку мне верную дали воры. Они кое-что разнюхали, короче надо искать одну картину с дворцами Дрездена. Цвингер вроде называется? — Сейчас, сейчас, — проговорил он и, похлопав себя по карманам, достал записную книжку. Открыв в нужном месте страницу, он прочитал: — Именно как картины называются, мне не удалось узнать, но художников я записал: — один итальянец, а второй немец, — пейзажист Карл Густав, — его имя у меня отложилось в мозгу. Картины старинные восемнадцатого и девятнадцатого века. А вот какие ювелирные изделия были у генерала, мне не известны. Эту информацию мне не удалось узнать. Правда ещё одна примечательная вещь есть, — это из кости вырезанная голова Пифагора, она же и чернильница. Но она ценности большой не представляет, — её просто выкинут и всё. Зачем им палится на мелочи. Понимаешь, Глеб у меня нервы уже сдают! Я на грани срыва! Тюрьмы я не боюсь, но под свинец голову ментам свою подставлять не хочу. А если уж погибать, то знать за что! Придушу несколько ментов, не так обидно помирать будет! Я ведь кроме тех сук в лагере никого не убивал по жизни, но там была война за идеи. И мы с тобой на волоске висели тогда. Меня долго крутили следователи, но доказательств у них не было и свидетелей тоже. Потом меня кинули в Пермскую область. Там тогда затишье было, — ни одной суки на зоне не было. Оттуда я и освобождался!               
   Глеб взял очередную кружку пива в руки и сдув уже осевшую пену, сказал:
— Я недавно узнал, что свидетель нашей резни в бараке был, и его тоже крутили легавые, но он не продал нас. Помнишь моего земляка латыша Нильса, который горячую картошку ел с кожурой около костра?                — Проволокой подпоясанный бушлат? — спросил Пётр.                — Да именно он, — утвердительно сказал Глеб, — вон голубой дом под шифером стоит с разобранным крыльцом, — показал пальцем Глеб, — там он живёт. Пока мы с суками бились, он сидел на печке, укутавшись в бушлат, и дрожал. У него перед ужином сапоги подменили, и в столовую он не пошёл. А тогда как ты помнишь, ливень перед бунтом сильный прошёл, — босым в столовую не пойдёшь?                — Этот день я никогда не забуду, — допил своё пиво Пётр, — но ты мне добавил ещё одну головную боль насчёт латыша. Он ведь заложить нас может за всю масть и в любое время. Сердечко ослабнет и сдаст нас архангелам. Может прибрать его к грунту? Спокойней жить будем.                Глеб перетянул ремни на протезе и, постучав по нему пальцем, сказал:
- Удачную ногу мне Цезарь смастерил, ни один ортопед так искусно не сделает. А насчёт Феликса я тебе скажу вот что — если до этого не сдал, то не сдаст и позже. Надо верить людям! У него был повод мне отомстить. Я когда в прошлом году освободился, круто с ним поговорил. Ему бы в обиженную рощу уйти и отомстить мне, а он проглотил обиду и молчок. На завтра я его пригласил на рыбалку с ночёвкой. Если у тебя есть желание вдохнуть ночного волжского воздуха и отведать ухи из стерляди, поехали с нами? У тебя будет возможность его прощупать. Прижимистый конечно мужик, — но не сволочь. Это я тебе точно скажу. Я за всё время как освободился, подлостей от него не видывал и это я ценю! Соседи все говорят, что его тюрьма перековала в лучшую сторону. Так что не надо его мочить, к тому же его сынишка Карп дружит с моими племянниками. Лучше не мешкай, а рви завтра на природу с нами? — Не пожалеешь! У меня лодка с мотором солидная, как скутер бегает по воде. Вон на приколе стоит, — показал он рукой на привязанную цепью лодку к мосткам.               
— Мне бы не хотелось светиться, — сказал Петр, — тем более, перед теми, кто меня знает.
— Вот за этой рекой стоит остров, — кивнул Глеб на раскинувшую гладь речной воды. Отвезу тебя туда, если, что, ни одна собака не найдёт. Там живёт деверь моей сестры Егор, он на острове полновластный хозяин. Больше там никто не бывает. Мальчишки, правда, заплывают иногда на своих челноках морковки с колхозного поля подёргать, и то рядом с берегом. Собак боятся Егоровых, а больше никто носа туда не суёт. Заказник там, понял? Пётр сощурил глаза и наморщил лоб. Было видно, что он сосредоточился с мыслью:
— Мне нравится твоя затея, но я не одичаю на этом острове? — спросил он.                — Кончай Петя шебаршить кошёлкой? — Остров — это конечно преувеличение. Туда зайти с четырёх сторон можно, но далеко и опасно. Гиблых мест полно. Только одна дорога хорошая, — это мост, который в летнее время охраняется колхозом. А второй мост понтонный, но его часто разводят. Там заказник и земля колхозная, сажают овощи и кукурузу. Переждёшь там чуток, а стряпчим Рижским надо подкинуть версию, чтобы работали в другом направлении.               
— Что ты надумал Глеб? — оживился Пётр.                — Есть у меня идейка одна. Надо им срочно отправить депешу, но сбросить конверт в почтовый ящик необходимо в другой области, чтобы не приманить сюда ментов. Ты, как знаешь, войну я закончил в Берлине и повидал там всякого. Некоторые наши командиры из высшего состава без всякого стеснения тащили и произведения искусств, и бомбили продовольственные склады в Германии. Да и не только это, — мели всё ценное. Я знал одного майора Залыгина, — он крохобор, даже детскую одёжку в одном богатом доме набил целый чемодан. Думаю, твой генерал был подобие этого Залыгина. Прихватил на скоке, какой-нибудь музей или богатый дом вместе со своими подручными и жил всё это время припеваючи. Войны уже нет, считай больше двадцати лет. В кого за это время люди превратились, мы не знаем? Кто — то лучше стал, кто — то хуже? Мы с тобой ворами, к примеру, стали. А в кого превратились те люди, кто был с генералом рядом на фронте, и именно те, с кем был он в Германии? Я думаю, эта мысль стоящая, и они переключаться проверять его фронтовиков и на время тебя забудут. Картины эти я полагаю, принадлежали музею или каким-нибудь знаменитостям. Цвингер мне кажется это музей в Дрездене, — земля, относящая Саксонии? Там хозяйничали больше янки, но русские солдаты на Эльбе с американцами побратались. Я — то там лично не был, но, когда с войны ехал со своим другом Колей, мне один лейтенант в эшелоне рассказывал, как пили с ними виски и закусывали «вторым фронтом», — так назывались американские консервы. Конечно, по этому музею нужны уточнения, возможно, я ошибаюсь? Сам понимаешь, иностранные слова для меня давно не воровской язык. Могу с ними и косяков нарезать. А про твои проблемы я краем уха слышал, но не дёргался напрасно. Ждал от тебя уточнений.                — А ты голова! — потёр руки Пётр, — мне в голову не приходила такая мысль, а ты вот как — то допёр.                — Природу стал любить до невозможности, особенно Волгу, вот с неё и навеяло, — кинул он в реку подвернувшийся камень. — Бывает Пётр, заедешь в какую-нибудь заводь или затон. Ты один на один с водой, удочкой и своими мыслями и больше никого. Такое нашествие порой приходить, что диву даёшься. Чего только не передумаешь в это время. Или беру ночью телогрейку, стелю её у реки и ложусь созерцать рассвет. Свою я жизнь всю пережевал, так, что зубы последние выпали. Жалко в душе, конечно, те потерянные годы, но от воровских идей, я никогда не откажусь, не смотря, что я через день употребляю стерлядь и пью пиво. Я по жизни вор. Вором и умру, но постараюсь ментам не попадаться. Мне по статусу не положено сейчас криминалом заниматься, и ты знаешь почему? Но кое-кого надо урезонить в городе, чтобы не мешались под ногами, — и он рассказал о недавней стычке с Дыбой.                В это время сзади на клён села стая воробьёв и стала многоголосо чирикать.              — Хорошо, что не вороны прилетели, — чуть с радостью сказал Барс и поднялся с травы, — а то эти чернокрылые твари накаркали бы нам беду. У них это часто получается. Хотя я и не особо суеверен.                — Несправедлив ты к воронам, — заметил Глеб, — эта птица самая умная из всех, потому что живёт рядом с человеком и, если накаркает или навалит на голову, только отвратительному человеку.                — Интересную ты мне лекцию про птичек прочитал, - подошёл к реке е Барс. И вымыв в ней руки вытер их о свои бостоновые брюки и повернувшись к Глебу, добавил: — А я никогда не задумывался, каркают ну ладно. Но дело не в этом, я за тебе всех больше мазу держал на сходке. Вопрос о замене кассира стоял ещё перед твоим освобождением. Хранитель общака, — это почётно и ответственно, ничего святее для него в жизни не должно быть! Ты Глеб честный, хладнокровный и не нервный вор. Горячку не споришь в критический момент, а эти качества являются самыми надёжными для держателя кассы. И твоя липовая нога всегда будет замазывать глаза легавым. Правильно ты поступил, что не ввязался в большой конфликт. Ты оберегаешь кассу, мы оберегаем твой покой. Ты человек с заземлением, то есть неприкосновенный, как Член Правительства. Поэтому Дыбе я язык отрежу напрочь, как Чувашу.                — Вот этого не надо делать. Я поэтому к Часовщику не обращался. Он бы сразу заказал этому Дыбе нашу коронную воровскую заточку в сердце. Без ножа можно обойтись, но сделай так, чтобы этот чувак занюханный, при встрече уступал мне дорогу и кланялся, — наказал Глеб, хитровато щуря глаза. — Да не забудь ему напомнить, чтобы обо мне в городе не распространялся.                — Проще простого, — заверил его Пётр, — теперь скажи мне по секрету: — Кассу большую держишь сейчас?                Глеб поморщился и пыхнул в сторону Петра дымом от сгоравшей сигареты. Потом без заминки произнёс:
— Пётр ты мой друг и вор в законе, а от воров у меня секретов нет, потому что каждый вор, пополнявший эту кассу, имеет право знать «итого»? На вчерашний день, было двести тысяч новыми, не считая драгоценностей и некоторых ценных бумаг, — известил его Глеб и, посмотрев на часы, сказал: — Нам пора домой Пётр, Дарья стол уже, наверное, сгоношила, — и, опираясь на трость, встал с травы. Припадая на левую ногу, он зашагал к дому.         
— Ого, — воскликнул Пётр ему в спину, — это куш солидный, тебе надо быть осторожней с ним. Не все воры могут быть такими, как ты. Подлюги всё равно найдутся до такого богатства. Так что Глеб я прошу, береги себя? Но на зубы себе выдели из кассы. Негоже тебе быть без зубов. И вставь все до одного рыжие, — тебе по штату положено золотые слова отпускать. Меня иногда смех разбирает, как менты на всю страну трезвонят, что эпоха воров в законе изжита благодаря, успешной идеологической работы партии и слаженной работе оперативного персонала МВД. Смех, да и только. Знали бы они, как мы богаты и духовно, и материально!                Пётр шёл за быстро идущим Глебом позади, сбивая своими хромовыми сапогами одуванчики, которыми был усеян берег. Он не смотрел под ноги, только с опаской оглядывался по сторонам.                — Дыбу найдёшь в пивнушке, которая называется «Железка», — на ходу бросил Глеб, — но резать языков никому не надо. Сделаешь ему и его друзьям серьёзное внушение, и хватит с них. Тебе лишняя кровь сейчас ни к чему. Будем надеяться, что архангелы клюнут на мой план и следствие построят в нужном направлении.
— Понял я всё по Дыбе, — мне второй раз объяснять не надо, а план мне твой по душе пришёлся. Правильно пускай менты выходят на этот след, глядишь, и найдут настоящего убийцу, — растянул в улыбке Пётр свои губы и, споткнувшись о валявшую корягу, упал на густую траву, где рукой нащупал связку ключей, нанизанных на большое стальное кольцо.                — От большого хозяйства видать ключи? — поднявшись на ноги, сказал Пётр.                — Не иначе Горбун потерял? — сказал Глеб, — он как напьётся здесь у ларька, постоянно с травой целуется. Хороший мужик и при должности, но пьёт горькую без меры. В выходные мы за эти ключи с него сдерём литровку водки или ведро пива.

НА РЫБАЛКЕ

   На следующий день Феликс, любопытно косясь на Петра сел с Карпом в лодку.
— Мы земляк с тобой раньше ведь встречались, — спросил Феликс, протягивая Петру руку. — Это ты мне про чистую душу заправлял на лесоповале у костра?
— Я не ошибся в тебе, — потряс его руку Пётр. — Мне Глеб всё рассказал о тебе, но долгая память — это не всегда хорошо, — намекнул, ему он о жестокой расправе с суками в бараке.
— Я давно в беспамятство впал, что было связано с прошлым, — ответил хладнокровно Феликс, понимая, о чём намекает Пётр.
Глеб завёл в это время мотор, и лодка, разрезая речную гладь, устремилась в сторону Волги. Они около часу ехали к месту рыбалки. Обогнув на крутом вираже бакен, они подплыли к берегу. Это была песчаная коса, которая далеко тянулась вдоль леса. Карп начал сразу натягивать самодельную палатку, а его отец с Глебом в это время забрасывали сети.
— В пять часов утра нас здесь уже не должно быть, — сказал Глеб Феликсу, — рыбнадзор с кошкой в шесть утра постоянно проезжает. Я не раз за ними наблюдал. Они не дураки, знают, где стерляди много пасётся.
— А сом здесь не берёт? — ёжась от внезапно подувшего ветра, — спросил Феликс.
— Как бы этот ветер дождя не нагнал? — выругался Глеб и посмотрел на небо, — та палатка, которую установил Карп, нас не спасёт. И ухи не сварим. А сомов я беру около мостов. Он хорошо клюёт на печёного воробья. Но вываживать его из воды одному тяжело. В следующий раз пойдём за сомом. А сегодня будем стерлядь брать. Гостя хоть досыта накормлю ей.
— Надолго он приехал к тебе? — спросил Феликс.
— Пока не знаю, проблемы у него большие с ментами в Риге произошли. Переждёт не много, а там видно будет. Не в тему он влетел, — за чужой грех не хочет мазуту держать, — пояснил Глеб.
— Латвия — это моя родина, но ни разу не был на ней, — сказал Феликс, — в Елгаве я родился, — пояснил он.
— Помню я твоё происхождение ещё с парты, — пробурчал Глеб, — кстати, ты язык родной не забыл ещё?
— Говорить могу отлично, но писать и читать чётко не умею. Последний раз разговаривал на латышском языке с одним фельдшером из Риги, по кличке Зоб. У него небольшой срок был за спекуляцию, но освободился он после меня.
— Координаты у тебя есть этого фельдшера, — зацепился за эту новость Глеб.
— Где — то в записной книге писал, а зачем тебе? — спросил Феликс.
— Возможно, помощь его нужна будет Барсу, — кстати, этот Зоб не из блатных?
— Нет, он фарцовщик типичный, работал на скорой помощи. Скупал у моряков шмотки заграничные и толкал их у нас в России, где его и повязали. А в лагере он лепилой в санчасти был. У меня проблем с «лепёшками» никогда не было и я, конечно, ему немало услуг оказывал, — с некоторой гордостью заявил Феликс. — Когда вас всех воров разогнали по другим зонам, жизнь всё-таки резко изменилась. Хоть блатные и держали верх, но с нарядчиками старались не грызться. От нас много, кое-что зависело.
— Это ты мне можешь не объяснять, а вот у своего свата поинтересуйся, он ключей случайно не терял от складов? — поглядывая периодически на небо, отвлечённо сказал Глеб, — Пётр вчера в траве нашёл целую связку на большом кольце.
— Это мои ключи, — обрадовался Феликс, — я вчера на зорьке выезжал уклейку ловить и обронил. Я ведь думал, утопил их. Хорошо вчера я не работал, а то бы пришлось все замки пилить.
— На окошке они лежат у меня дома. После заберёшь, —
Глеб ещё раз посмотрел на небо и оптимистически бросил. — Может, пронесёт и не будет дождя?
Когда сети были все заброшены, они на вёслах подгребли к берегу. Карп к этому времени развёл уже костёр, и сидел с Петром около него, отгоняя от себя комаров.
— Мы так без ночной ухи останемся, — сказал Глеб — Пока сумерки не наступили, берём удочки и с берега давай потаскаем окуня и ерша?
Неповоротливый Карп оказался самым удачливым рыбаком в этот вечер, он за полчаса вытащил шесть окуней и одного судака почти на килограмм весу.
Погода благоволила им, и дождь прошёл стороной. Вскоре уха уже кипела в котелке. С ней они выпили всю водку, которую брали с собой. А с рассветом вытащили сети, где был приличный улов стерляди.
— Теперь рвём отсюда, — сказал Глеб, — пока инспектора спят. Уху из стерляди будем, дома есть.
На берегу, он половину улова отдал Карпу, а Феликса повёл к себе домой. Дарья была уже на ногах и сразу занялась рыбой. Глеб взял ключи с окна и протянул их Феликсу.
— Скажи спасибо Петру, — это он их нашёл, — сказал Глеб, — а лучше найди адрес того фельдшера из Риги?
— Что там за фельдшер отыскался? — спросил Пётр, — неужели ты зацепился за кого — то?
— Есть у меня один хороший знакомый латыш, по кличке Зоб, но не знаю где он сейчас, хотя адресок и имею его рижский. «Сейчас я его принесу», — сказал Феликс.
— Неси, — сказал Глеб, — а потом мы вместе за ухой пошевелим мозгами, как нам лучше использовать твоего фельдшера. Пока он это единственная надежда для нас.

В РИГЕ У ФИННА

   Дыба с друзьями были сильно наказаны Петром. У Дыбы на носу появился горб, покрытый коричневатой коркой.
Этот наглый парень вместе со своими дружками с бледными и страдальческими физиономиями, будто у них было кишечное расстройство, попросили у Глеба прощения. Они начали с почтением вставать перед Глебом, когда тот заходил после ночной смены в «Железку», и каждый покорно предлагал ему свой стул и угощали пивом. Но Глеб близко к себе их не подпускал, хотя от угощения не отказывался. Барс в это время жил на острове и никому не показывался, так как на острове шла уборка колхозных полей. Гружёные самосвалы капустой и морковью сновали от берега к берегу по деревянному и понтонному мосту. Мальчишкам в это время не было нужды ездить на остров. Они собирали морковь с дороги, которая от тряски самосвалов высыпалась из кузова. Когда уборочная закончилась, Глеб вставил себе золотые зубы и начал ждать отпуска. В конце октября, он положил в чемоданчик пару чистых рубашек, полотенце и несколько фотографий Арсена и Лаймы. Под кожаным пальто на нём сидел новый костюм, к которому он прикрепил самые высокие свои награды, — два ордена Славы и орден Красной звезды. Награды были заслуженные и он не стыдился их носить. К тому же при нежелательной встрече с правоохранительными органами этими орденами хорошо усыплять их бдительность. Вместе с ним в Ригу полетел и Феликс. Его отпустил в отгулы его непосредственный начальник и сват Иван Горбунов, работающий зав складами.
    Рига их встретила пасмурно с небольшим моросящим дождём. Но плохая погода, ни в какой мере не могла скрыть необычайную красоту города с её уникальной архитектурой, где почти каждое строение можно было, смело отнести к историческим памятникам! Они ехали в такси и с неподдельной искренностью восхищались Ригой! Таксист, в клетчатой фуражке с пуговкой на макушке, и непромокаемой куртке, подвёз их на нужную улицу к трёхэтажному вычурному красивому дому, где жил киномеханик и где был убит генерал вместе со своей женой. Они рассчитались с таксистом и поднялись по чисто вымытым ступеням подъезда на третий этаж и позвонили в квартиру, которую указал им Пётр в записке. Им открыл дверь мужчина лет под сорок с приветливым лицом. На нём была одета импортная полосатая рубашка и лавсановые модны брюки. Его русые волосы были зачёсаны назад, тем самым закрывали образовавшуюся плешину на голове. Рот его был полуоткрыт, из которого выглядывали, словно кедровые орешки редкие зубы.
«Профессиональный чифирист», — отметил про себя Глеб, когда всмотрелся в его зубы».
Мужчина окинул гостей очередной раз приветливым взглядом, затем сразу обратил внимание на протез Глеба.
— Нам Володя Финн нужен? — спросил у него Глеб.
Мужчина отстранился от двери и молча, пропустил гостей в дом, где в прихожей протянул им свою руку.
— Проходите, — сказал он на чисто русском языке, — я весточку от Петра получил и кое-какую работу проделал, так что нам легче будет в дальнейшем разгребать мусор.
Первым, припадая на свой протез порог квартиры, переступил Глеб. Хозяин закрыл за ними дверь и предложив раздеться, произнёс:
— Представляться мне не надо, я понял ты Таган, — посмотрел он на Глеба. — А тебя получается, Феликс Нильс зовут, — уроженец Латвии, — перевёл он взгляд в сторону угрюмого Нильса.
— Совершенно верно! — снял с себя пальто Феликс, но фамилию необязательно называть, это лишнее.
Глеб тоже разделся вслед за Феликсом.
— Прекрасная квартира! — оценил жильё Финна Глеб, — мне таких хором не приходилось видеть, и обставлена богато. Министр какой-нибудь подарил?
— Эта квартира не моя, а родного брата. Он капитан БМРТ. В море на один день не уходит. Бывает и на год задерживается в рейсе, а у меня свой дом стоит на Рижском взморье. Его я курортникам сдаю. Сами понимаете, киномеханику тяжело жить на девяносто рублей. А по криминалу не хочу больше идти. Надоело портянки с сапогами носить. Да и брата не хочу подводить, — его из-за меня запросто иностранной визы могут лишить.
— Мы тоже вроде в тюрьму не торопимся, — сказал Глеб, — но Петру надо помочь! В первую очередь нам нужно найти фельдшера и двоих христославов.
Финн достал из холодильника Рижского пива в витых бутылках и, поставив их на стол, спросил:
— У тебя очень приятный голос, — наверное, шансон поёшь хорошо? — заметил Финн, Глебу и, подойдя к плите, спросил: — Может, пообедаете с дороги?
— Пою я только «Таганку» и «Пропажу», — а насчёт обеда, не суетись? — мы недавно перекусили в кафе аэропорта, — отказался Глеб, — а вот пиво — это кстати!
Хозяин сорвал открывалкой пробки с бутылок и внимательно посмотрел на Глеба:
— Христославы, если я не ошибаюсь, — это, те, что в праздничные дни хаты чистят у доверчивых людей? И которые, Петра обули?
— Совершенно в дырочку, — бросил ему Глеб, а ты сам, почему не пьёшь пиво?
— Вы на меня внимания не обращайте? — подошёл к окну Финн, — я алкоголь употребляю только в вечернее время, — привычка уже выработалась. Да и род моей деятельности не позволяет часто прикладываться к рюмке. Я больше чифирь употребляю. А насчёт христославов я вам скажу одно: «трудно будет их найти в большом городе, но будем стараться, совместно, что — то сделать». Зато фельдшера я срисовал быстро, — в морском порту грузчиком работает. Скажу вам сразу, тип скользкий, — а вот на мокрое дело вряд — ли он пойдёт? Кишка у него тонка для таких дел. — Типичный барыга, и пижон.
— А мы знаем, что он не причастен к убийству генерала, — приложился к бутылке Феликс. — Я с ним чалился на одной зоне, и он нам может помочь в некоторых делах. Думаем убийцу искать среди фронтовых друзей генерала. А фельдшер не просто так пошёл работать грузчиком, а чтобы ближе быть к кормушке морячков — иностранцев. Я знаю его натуру и интересы.
— Вот это, скорее всего, будет. На него это похоже, — согласился с Феликсом Финн. — Он даже на работе галстук бабочку носит. Барыга косящий под аристократа.
— А кто под тобой сейчас живёт? — пальцем в пол показал Глеб.
— В квартире генерала сейчас живёт его дочь с сыном. Женщина интересная, я бы даже сказал, — фиалка! Очень культурная и общительная женщина. Работает начальником смены на фармацевтической фабрике. Я к ней спускался в квартиру несколько раз, — замок починить, краник в ванной подкрутить. На тему Петра её вывел, и она мне сказала, что фронтовые товарищи отца часто наведывали его. Все они положительные люди и живут в разных городах Советского Союза, кроме его личного водителя Яниса Айпине, который проживает в курортном городе Юрмала и работает шофёром на заводе спортивных лодок. Он чаще всего бывал у генерала. Мне пришлось сгонять к этому водителю и посмотреть, как он живёт. Оказывается, на вид я его раньше знал. Не раз в подъезде сталкивался с ним нос к носу. У него свой личный автомобиль «Победа», а летом крышу в доме перекрыл черепицей. Сейчас забор из красного кирпича устанавливает. Живёт с женой и двумя дочками. Я близко к нему не подходил, чтобы не спугнуть невзначай. Он же меня несколько раз видел в подъезде, — изучил, как географическую карту. Думаю, вы по правильному следу идёте, — именно фронтовиков надо прокачивать.
Финн открыл ещё две бутылки пива и поставил перед гостями: — По моим возможно не совсем объективным наблюдениям, у этого Яниса вылитая лисья внешность и я бы сказал не мужской голос. Перед дочкой генерала такие витки нарезает, как кобель перед ливерной колбасой. Какой — то он не естественный, хоть и фронтовик. Неспроста он вьётся около этой квартиры. Похоже, ещё что — то ценное надыбал. Хотя дочка за него говорит, что Янис самоё активное участие принимал в похоронах родителей, и сейчас не забывает её с сыном. Часто привозит дефицитные продукты в дом.
— Вот это ты молодец! — похвалил Финна Глеб, — хорошо сработал! Мы теперь знаем, с чего плясать будем.

ВЕРСИЯ ФИННА

     Финн похвалу принял без всяких эмоций и сев на стул перед Глебом, сказал:
— Но у меня есть ещё одна думка, она хоть и дикая, но отвергать её нельзя. Всё надо тщательно проверить.
— Выкладывай свою думку? — буравил его своими глазами Глеб, — нам сейчас любая зацепка сгодится.
— Подозрительно и беспечно ведёт себя её сын, — внук генерала.
— Чем это выражено? — спросил Глеб.
— Тёмными делами занимается и живёт не по средствам. Студент он и шахматист, и я не ошибусь, что скажу, если через несколько лет он точно будет или учёным, или писателем? Если, конечно, в тюрьму не угодит, — оговорился Финн. — Учёба его связана с литературной наукой. Я решил понаблюдать за ним. Смотрю, повадился парень на чердак похаживать утром и вечером. Проследил, как — то и наткнулся на самый настоящий «курок», где он прячет доллары и разную заграничную утварь. Зажигалки, булавки для галстуков, жвачки и тому подобное.
— В этом ничего подозрительного нет, — сказал Глеб, — парень молодой, — решил заняться фарцовкой, чтобы мать не тревожить лишний раз.
— Да, но там был ещё кортик морской и голова Пифагора, а она, как я слышал, в розыске числится в связи со смертью генерала.
— Что — же ты молчал? — взвился Глеб, — с этого и надо было начинать. Я знаю про эту чернильницу. Мы сейчас можем попасть на чердак? — с надеждой посмотрел он на хозяина квартиры.
Нильс в это время потягивал уже третью бутылку пива и с любопытством слушал диалог между двумя собеседниками.
— Да, конечно, — виновато ответил Финн, — у каждого в подъезде есть ключи от чердака, так — как там жильцы сушат стираное бельё. — Он взял из чашки в серванте ключ с бородкой, и они поднялись на чердак.
Финн вставил ключ в замок, — открыл дверь, и они вошли в большое светлое помещение, которое и чердаком назвать язык не поворачивался.
— Да на таком чердаке я бы согласился жить, — прошептал Феликс восхищённо, — а эти латыши совсем зажрались шпротами балтийскими.
— А ты сам разве не латыш? — подковырнул его Глеб. — Немец я латышского происхождения только по паспорту и шпроты не ем. Люблю натуральную свежую рыбу. И мне по душе ещё каша и хороший шмат мяса.
Глеб ничего ему не ответил, только улыбнулся, вспомнив, как Феликс носил в школу кашу в стеклянной баночке.
Финн подвёл их к дымоходу, выложенному из красного кирпича и, вытащив из него четыре кирпича, достал оттуда фанерный чемоданчик, в которые как он помнил в магазинах комплектовали инструментальные наборы «Юный техник»
Он открыл чемоданчик, где помимо валюты был целый набор контрабандного мелкого товара. На дне лежал кортик, но головы Пифагора там не было.
— Надеюсь, ты ничего отсюда не брал? — спросил Глеб подозрительно у Финна.
— Ты, что Таган, я же не пацан безусый, — обиделся Финн. — Зачем мне это? — но две недели назад голова Пифагора была здесь. Я точно в руке держал костяную чернильницу с чёрными дьявольскими глазами и открывал черепушку этого философа. Она была набита кремешками для зажигалок. Если бы захотел весь «курок» бы забрал, но я хочу помочь Петру.
— Не переживай ты так? — успокоил его Таган, — сейчас некогда здесь базары разводить, но этот «уголок», — кивнул он на чемоданчик, — назад пихать на старое место без головы Пифагора смысла нет.
— Понял, — отчеканил, словно суворовец Финн и закрыл чемоданчик на защёлки. — Куда его домой взять или здесь перепрятать?
— Зачем перепрятывать? — возьми его пока домой, если у нас ничего не срастётся, я кортик заберу. А остальное добро ты оставишь у себя. Сбыт этого товара я думаю, для тебя не будет проблематичным?
— Эти иностранные безделушки спросом пользуются не только у молодёжи, но и у взрослых стиляг, — обрадовался такому предложению Финн.
— Сколько здесь долларов? — спросил Феликс у Финна.
— Последний раз было сто двадцать, — сейчас не знаю. Можно пересчитать, если хотите?
— Не надо, — остановил его Глеб.
После чего они вернулись назад в богато обставленную квартиру, где киномеханик спрятал чемоданчик в тумбочку, стоявшую под телевизором, и произнёс:
— Вот теперь моя совесть чиста и перед Петром и вами, — облегчённо выдохнув из груди воздух, произнёс он.
Таган кинул на Финна напористый стальной взгляд. От чего тот немного смутился, но глаза не опустил, что про себя отметил Глеб. После чего его лицо вновь обрело добродушие, и он поинтересовался у Финна:
— Кстати, а почему тебя Финн зовут? Неужели ты финансистом раньше работал или из Суоми родом?
Финн открыл ещё две бутылки пива и произнёс:
— Нет, конечно, — я чисто русский человек! — родился в Кронштадте. В Риге живу с сорок восьмого года, когда отцу новый сухогруз дали. Финансистом никогда не работал, учился тоже на морехода, как все мои родственники. Но по кривой пошёл и влетел за всю масть в тюрягу. Два срока на горб взял. Там я и стал Финном из-за того, что в юношеском возрасте Фиником дразнили. В Суоми и вообще за границей никогда не был, да я и не стремлюсь туда. Мне брат, всегда может привезти всё из-за бугра, что нужно. «Он весь мир объехал!» — горделиво сказал он.
— А язык латышей ты знаешь? — спросил Феликс.
— Понимаю, но базарить, на их языке можно сказать не могу. Хотя я в Риге по этой причине никогда не теряюсь. Почти все латыши отлично говорят на русском, кроме старых аборигенов. Так что жить здесь мне нравится!
— Что — то мне эта затея с внуком не по нутру, — задумавшись, сказал Глеб, — неужели внук мог хлопнуть родного деда и бабку?
— Запросто мог, — убеждённо заявил Финн, — он ведь прописку имел в их квартире. У матери прописка совсем другая. А такой квартиркой завладеть, я скажу, будет не хило. Хоть и не Домский собор, — но площадь сами, видите какая, — и он обвёл руками свою квартиру. — Такие квадраты любому голову вскружат.
— Это всё понятно, — тяжело у нас в Союзе с жильём, но про голову Пифагора мне Пётр говорил, что эта безделушка ценности не имеет. Парень в любое время мог просто банальным образом стащить её у деда и попытаться сдать за границу, но не быть навечно проклятым своей матерью за убийство её родителей. Такое убийство в моих мозгах не укладывается. Хорошая семья, значит и хорошие внуки! Тут, что — то не, то?
Глеб посмотрел на часы и сразу заторопился:
— Нам пора с якоря сниматься, — сказал он, — вызови такси к дому и давай пока быстренько в порт к фельдшеру съездим. Надо познакомиться с ним. Попробуем сегодня же посмотреть на генеральского водителя. Если действительно мы в центряк попадём с ним, — то надо нам ещё одного Фрайера найти армянского происхождения по имени Арсен, — и Глеб выкинул на стол пачку фотографий с армянином и его латвийской подружкой Лаймой.
— Так, вот значит, какого армянина он искал в Риге, — покрутил в руках фотографии Финн. — Он на армянина не особо похож, но я где — то его точно видел и, кажется, совсем недавно? У меня память на лица отменная. Если я не ошибаюсь, то он пивом торгует в Центральном парке. Я там этим летом вечерами несколько раз фильмы крутил. Жалко тогда фотографий у Петра не было, а то бы мы сразу вычислили его. Хотя нет, — поправился он, — этого ары в то время я не встречал, а то, мы с Петром давно бы выцепили этого носатого барбоса.
Пересмотрев все фотографии, Финн подравнял пачку пальцами как колоду карт и вернул их Глебу.
— Ты нам неоценимую услугу окажешь, если наведёшь точные справки об этом парне? — обрадовано заявил Глеб. — Фамилия у него Акопян зовут Арсен, — подруга у него есть Лайма, — добавил он.
— Это мне известно от Петра, — надевая на себя плащ, сказал Финн, — завтра и узнаю всю его домовую книгу. А такси заказывать не будем у меня кинобудка в руках. Поедем на ней. Спокойней будет. Нам чужие уши не нужны. И думаю, пока нет смысла подключать к нашей операции незнакомых людей. Это будет лишним шагом. Зачем нам лишний мусор под ногами. Если Феликс знает язык, мы без медика обойдёмся. Как хотите, но не нравится мне этот фельдшер.
Глеб расстегнул протез и достал оттуда дорогую старинную брошь. От неё веяло теплом и нежностью. Изготовлена она была из белого металла в виде лепестков с вставленными бриллиантами. Он раньше и сейчас не знал, что держит в руках настоящую реликвию, — брошь самой княгини Дашковой:
— Это будет неплохая приманка для Яниса. Если клюнет на неё, то будем его колоть до жопы. А с фельдшером, возможно, ты и прав, спешить не к чему. Он от нас не убежит, в конце то концов.
Затем он извлёк массивный перстень, который нанизал на средний палец руки.

ЗНАКОМСТВО С ЯНИСОМ

      Они приехали в Юрмалу в шестнадцать часов. То, что это был курортный город, — мало ощущалось. Юрмала больше была похожа на вымерший город. Улицы были полупустые. И виновницей тому была мокрядь. Дождя не было, но в воздухе ощутимо чувствовался избыток влаги, которая периодически опускалась на дороги. На улице было пасмурно и неуютно. Небо было до невероятности неприветливое для курортного городка и не собиралось скидывать с себя серое одеяло, из-за чего на горизонте просвета не замечалось. Дышать было тяжело, и люди со слабой иммунной системой прятались от такой непогоды в своих домах. Финн из машины не выходил, он несколько раз проехал мимо дома Яниса, пока, не увидал вышедшего из добротно построенного дома мужика в военном старом генеральском кителе и резиновых сапогах.
— Вот он, — промолвил Финн, — сейчас будет забором заниматься. Видите, серьёзную стройку задумал, — не иначе есть, что от людей прятать?
Он поставил машину за углом около овощного магазина, а Глеб на протезе захромал в сторону дома Яниса. Увидав напротив дома, словно бьющейся фонтан опустившие до земли ветки иву, которая не успела ещё сбросить свой зелёный наряд, — он без раздумий нырнул под неё. Нужный дом сквозь заросли ивы хорошо обозревался. Не смотря, что шло строительство забора, во дворе у него была идеальная чистота. Ни одного кирпича не валялось зря. Все кирпичи один к одному были сложены. Кладка находилась в начальной стадии, и работ по её завершению предстояло немало. Самого Яниса видно не было, но ворота гаража были открыты.
«Знать в гараж зашёл?» — подумал Глеб.
Он простоял под деревом минуть пять и увидал латыша. Тот вышел из гаража с ведром в левой руке. В правой же руке он держал дымившую сигарету.
Глеб пересёк улицу и, обогнув стоявший на обочине дороги бензовоз, оказался около прилегающего к дому Яниса ветхого жилья, где на почерневшем штакетнике забора шапками сидели трёхлитровые стеклянные банки. Постояв с минуту около этих банок, Глеб увидел, что содержимое ведра латыш куда — то опрокинул и взял в руку лопату.
Глеб заскрипел вновь своим протезом и оказался у дома Яниса. Тот месил раствор в большом оцинкованном корыте.
— Вечер добрый хозяин! — сказал Глеб ему, — смотрю, хлопотное дело задумал? Я тоже недавно отстроился, никакого покоя не знал. Видишь, все руки загубил, — показал ему он свои натруженные руки. — Крыша у тебя хороша! Если бы я знал, где такие черепушки можно приобрести, не стал бы шифером крыть.
Латыш с продолговатым бледным и не старым ещё лицом, испепеляющим взглядом окинул собеседника инвалида и, не сводя от золотого перстня своего пристального взгляда, достал из кителя пачку сигарет «ДЖЕБЕЛ» и угостил Глеба.
— Деньги есть, — всё можно достать! — на чуть ломаном русском языке сказал Янис, — а ты я вижу не из бедных. Рот золотой и перстень, дивный у тебя на пальце. Не продашь?
Глеба нисколько не смутило предложение латыша, он понял, что нащупал верный след. Он перевёл дыхание, и с любопытством посмотрев на хозяина дома, без запинки сказал:
— Понимаешь, отдыхаю я здесь в санатории «Балтика», поиздержался немного, что сигарет купить не на что. Я уже не говорю о билете на обратную дорогу. Телеграмму домой отправил, чтобы перевод выслали. Если завтра деньги не придут, то придётся распроститься с перстнем. Жалко, конечно, с войны ношу эту прелесть. Трофей завидный, мне достался в Берлине в одном замке, — как — бы, между прочим, заострил Глеб внимание на перстне. — Но куда деваться, не поковыляешь же до Волги пешком с моей культей. Если триста рубликов отвалишь, я торговаться не буду, сразу сниму его с пальца завтра и отдам тебе.
Латыш словно привороженный, смотрел на перстень. Глаза его сверкали, словно горящие угли и по его виду можно было безошибочно определить, что он готов обзавестись этим чудным перстнем.
— Давай я тебе сейчас за него триста пятьдесят дам и по рукам? — без промедления выпалил латыш.
— Деньги эти хорошие, но давай, до — завтра подождём, — нарочито говорил Глеб, — у меня ещё одна вещичка занятная есть, которая может тебе, понравится, но сейчас она не при мне, а в санатории находится.
— Ты ногу на фронте потерял? — посмотрел на протез латыш.
— Нет, — коротко отрезал Глеб, — с войны я пришёл здоровым и красивым как Аполлон. Эта беда произошла со мной на трудовом фронте.
— А я тоже, войну без одной царапины прошёл, как и мой командир. Я его личным шофёром был. Ему не повезло, — убили в прошлом году вместе с женой и дом ограбили. Жалко его хорошей души человек был. Автомобиль «Победа — ГАЗ — 20» мне подарил и денег дал на ремонт дома. Отдыхал он у меня часто здесь всей семьёй, и даже персональная комната у него здесь была.
— Видать грабить было, что? — спросил Глеб.
— Думаю, из-за трофеев и пострадал, — грустно произнёс Янис. — Когда в Дрездене американцы разбомбили дворцовый ансамбль Цвингер, там такая неразбериха была. Хватали всё подряд, все кому не лень. На Эльбе мы с командиром наткнулись на два подбитых танка «Шерман» и тарахтевший ещё автомобиль, в котором два капрала — американца, были убиты прямо через лобовое стекло. Мы с ним заглянули в автомобиль, — думали, может, кто дышит, но они никаких признаков жизни не подавали. Зато в машине обнаружили целый ящик настоящих кубинских сигар и экспонаты этого самого музея. Тогда мой командир сильно удивился. У американцев не положено было заниматься грабежами и мародёрством. Расстрел в военное время у них был на месте без суда и следствия. Правда, нам точно не было известно, что они именно Цвингер ограбили. Возможно, фон — барона богатого пощупали или наоборот спасали эти ценности. Пара картин, — радующих глаз, фарфор и некоторые ювелирные изделия, — всё это имело уже тогда большую ценность. Командир ювелирные изделия сдал государству, а картины забрал себе. Фарфор мы с ним поделили пополам уже после войны. «Он сейчас стоит у меня на самом видном месте», — гордо сообщил латыш.
— И что убийц не нашли до сих пор? — поинтересовался Глеб, — всё-таки преступление серьёзное, — генерала убили, героя войны.
Янис захлопал глазами и удивлённо сказал:
— Я тебе не говорил, что он генералом был и героем войны, откуда у тебя эта информация?
Глеб понял, что сказал лишнее, но быстро нашёлся:
— Логический ход мыслей. Сам же должен знать, что в основном на машинах в войну ездил высший офицерский состав, а они практически все до одного героев получили.
— Уходи незнакомец? — сказал Янис, — неверная логика у тебя. Мой командир генералом стал после войны, и на нас в тот день была гражданская одежда. «Миссия перед нами секретная стояла!» — важно произнёс он. — Так, что забудь про наше пятиминутное знакомство? Не нравишься ты мне и перстня мне твоего не надо. Может ты один из тех людей, кто моего командира убил, а сейчас до моего фарфора метишь? Но не получит его никто!
— О чём ты говоришь фронтовик? — расстегнул кожан Глеб, засветив при этом свои ордена и начал лазить по карманам костюма будто, что — то ища в них, — разве я похож на убийцу? — чуть обиженно произнёс он. — Сейчас я тебе паспорт и военный билет покажу. Неужели я на душегуба смахиваю? Ведь присутствие безногого варвара в квартире обязательно бы милиция обнаружила. Как пить дай! Или я не прав? — вопросительно взглянул он латышу в глаза.
Янис увидал награды на его груди и сразу осёкся после чего, чмокнув звонко губами, виновато произнёс:
— Извини друг? — Не подумавши, сказал, — следы там были оставлены мужчиной и женщиной. Но, что хромых там не было это точно. Меня сколько раз допрашивала милиция, — почесал он свой затылок, — наверняка бы сказали о такой примете. Я некоторую информацию знаю из их уст. Прости! Прости! «Приходи завтра?» — после чего Янис протянул Глебу руку и отдал все свои сигареты.
У Глеба настроение было испорчено, произошла осечка в навигации. Он понял из разговора, что латыш, это не верный, а ложный след, на который его пустил киномеханик. И про голову Пифагора он ни, словом, не обмолвился. Не мог такой человек, хоть и с лисьим лицом, но с добрыми глазами пойти на убийство!
Глеб потряс со всем уважением руку Яниса, и спросил: — В какое время прийти можно?
— Сам же сказал, что вечером ответ можешь дать, — улыбнулся приветливо латыш, — вот и приходи в это время. Я тебя бальзамом рижским угощу, и заодно поговорим о военных годах. Воспоминания не совсем приятные, конечно, но я люблю эту тему. Так как мы все фронтовики спасли мир от саранчи фашисткой.
Глеб простился с Янисом и зашагал к машине, которая стояла около овощного магазина.

ВОЗНИКШИЕ СОМНЕНИЯ

    Он шёл, и размышлял: «Почему же киномеханик пустил его по ложному следу? Хотя человек узко мыслящий может зациклиться на «Победе» и облагораживание дома латыша и бесконечно будет его подозревать во всех смертных грехах из-за того, что тот живёт кучерявей простого рабочего. Но Финн, далеко не глупый мужик. И тут он с лёгкостью мог подставить Петра. Пока он для меня мутный мужик? Не надо исключать и его возможности. А, сбыть Финну краденое легче всего, через брата, который за границу мотается ежегодно.
Нет, смысла передавать киномеханику истинный разговор с латышом. Пускай думает, что я следую его версии? А за Финном надо понаблюдать. Внутренний голос мне подсказывает, что собака зарыта не глубоко, а рядом...»
Глеб открыл дверь машины, опустил колено с протезом на подножку и с большим трудом сел на сидение, обтянутое дерматином.
— Ну, как результаты знакомства? — спросил Финн.
— Замечательные! — бросил Глеб, — видимо ты прав, концы надо искать здесь в Юрмале. Этот Янис золотишко любит сильнее, чем маму родную. Приглянулся ему мой перстень, так, что глаза стали блестеть сильней, чем золото. На ходу подмётки рвал. Завтра вечером он готов у меня, взять перстень за триста рублей, а сегодня давал триста пятьдесят, но я не стал гнать лошадей. Прикинулся курортником, который пропил всё до копейки, что сигарет купить не на что.
— Правильно сделал, — одобрил действия Глеба киномеханик, — этот водитель — латыш, рыбина хитрая, он мне сразу не понравился.
— А как ты думаешь, завтра действовать? — поинтересовался он.
— По обстоятельствам, — задумчиво сказал Глеб. — Мне по штату не положено физически грубить, а вот пугнуть его хорошо я смогу.
— А если он не признается, что тогда?
— Тогда будем искать армянина, который со своей барышней обчистил Петра. Для нас эта задача номер один. Убийц генерала пускай менты ищут. Это их работа, они за это деньги получают. А армянин завладел очень серьёзной вещью, которая может испортить жизнь не одному человеку.
— Не беспокойся Финн? — сказал до этого молчавший Феликс, — Таган косяков не нарежет!
— Да мне то, что, — с напускным безразличием ответил Финн, — сами знаете, что лишняя кровь может, только усугубить положение Петра. Навешают на него всех собак, тогда ему точно уже не открутиться от ментов.
А сейчас вроде затишье, убийцы — то, несомненно, наследили в квартире. Наверняка у милиции есть зацепки по этому преступлению? Петра там точно не было, ему и боятся особо нечего, но поостеречься не помешает. Так как хорошую милицию, только в кино показывают. Лапти вору в законе сплести, — им раз плюнуть. А по армянину я завтра обязательно пройдусь.
— Да уж, пожалуйста? — отрешённо глядя в лобовое стекло автомобиля, произнёс Глеб, — и приведи завтра к себе на хату фельдшера. Его услуги, возможно, могут нам понадобятся в ближайшее время. А сегодня не мешало бы отдохнуть в обществе прекрасного пола. Сможешь подружек найти?
— Сложный вопрос, — ответил Финн, — у меня самого дежурная женщина есть, а вот с другими биксами я не особо общаюсь. С ними только лишняя морока и расходы большие. А я скромно люблю жить.
— А чего не женишься на своей женщине? — вопросительно посмотрел на киномеханика Глеб, — ты, как я знаю не в законе. Взял бы и женился. Вдвоём — то легче куковать.
Финн задумался вначале, а потом дико рассмеялся, показав свои коричневые от чифиря зубы:
— Я позже женюсь, когда вставлю такие же золотые фиксы, как у тебя, но только не на этой Музе. Она блатней нас всех троих взятых. Двенадцать лет отсидела за убийство. С ней в обществе нельзя показываться. Она хоть лицом и не жаба, но как рот откроет, — сплошная помойка. Такие слова выдаёт, что порой мне даже наедине с ней, стыдно за её лексикон становится. А в постели Муза виртуозка. Я к ней в Кемери езжу раз в неделю, — это часть города Юрмалы. На больше, меня не хватает. Замучает стерва до посинения.
Глеб опять задумался. Эта неожиданно появившаяся новость, могла быть ключиком к его недавно возникшей версии. По словам латыша в квартире было два человека один мужчина и одна женщина. Всё больше он склонялся к мысли, что в убийстве был замешан киномеханик. Но держался Финн спокойно, а пристально сверлить ему глаза, Глеб не собирался. Понимал, что своим колючим взглядом мог спугнуть его:
— Интересно бы с такой блатной женщиной почирикать, — выразил своё желание Глеб. — Я с малолетками в тюрьме общался через решку несколько раз. Забавные девчата были. Да пару раз на этапе перекрикивался с ковырялками и только. Надо было заехать к твоей Музе, если рядом около неё были.
— Можно завтра устроить такие посиделки, — пообещал Финн, — она в санатории работает в столовой. Вечером и нырнём к ней. Возьмём пива с водкой и оторвёмся на полную катушку. Она очень доброжелательная в плане мужчин. Не отвергнет и тебя.
Глеб загадочно ухмыльнулся и спросил полушутя:
— Никак ты поделиться хочешь со мной своей марухой?
— Для гостя все тридцать три удовольствия, — захохотал Финн. — Этого добра я ещё найду. Всё равно мне не жить с ней. На мой век женщин хватит!
— А как у неё самой положение с жильём, одна живёт или с родственниками? — прокачивал Глеб всё о Музе у Финна, вроде как ради праздного любопытства.
— Она живёт в моём доме, — одну половину, я сдаю курортникам, — во второй живёт она. А сейчас осень, — курортников нет, так она одна там хозяйничает.
— А ты не боишься, что такая прыткая деваха, может в один из пригожих дармовых деньков ошкурить тебя и оставить без подштанников и зубной щётки?
— Ха, ха, ха, — зашёлся опять смехом киномеханик, — куда ей от меня деться. Музе ехать некуда, — она одна одинёшенька. Жила до судимости в городе Шуя Ивановской области. Дом то она подпалила вместе со своим мужем. Так что у неё сейчас ни кола, ни двора. Она на меня молится. Я для неё бог и царь! Могу в любое время ей под зад дать, но мне с ней пока удобно. Дом в порядке содержит, за садом смотрит, ну и конечно сиська под боком всегда есть, а для меня это немаловажно. Зачем мне тратится на разных шалашовок? — лаве и так катастрофически не хватает.
— Практичный я смотрю, ты человек, — влез в разговор Феликс, — я тоже в молодости был таким, только мне эта практичность дорого обошлась. Пришлось держать мощный удар от ментов на протяжении шести лет.
— Мне это не грозит, — прекратил смеяться Финн, сделав при этом каменное лицо. — Я твёрдо решил завязать с криминалом. Мне сейчас моя жизнь нравится! Обижаться не на что!
— Ты же только сейчас плакал, что, денег катастрофически не хватает, — зацепил его за слова Феликс. — А без них не может быть хорошей жизни, я в этом твёрдо убеждён! У меня дома и хозяйство своё и в семье все работают, но, однако не живу в роскоши, как твой брат. А жить хочется всем хорошо!
Финн ехал стремительно на большой скорости, разгоняя лужи по сторонам, фырча что — то себе под нос. Было такое впечатление, что он совсем не смотрит на дорогу.
— Смотри светофор впереди, — предупредил Глеб Финна.
Финн сбавил скорость и улыбнулся:
— Я по этой дороге езжу, бывает по несколько раз в день, — с небольшим бахвальством заявил киномеханик. — Без глаз могу проехать в любом узком месте, не только по проспекту. А тебе Феликс отвечу на твою поддёвку так: — У меня подспорье есть хорошее, — это мой дом! Он мне приличные доходы даёт. А брату моему ты не особо завидуй? — с полуулыбкой бросил Финн, — этой роскошью он практически не пользуется. Вся жизнь на море, а у моряков жизнь рисковая. Не редко бывает так, что корабли в плавание отправляются под бравый марш, а с рейса не возвращаются. Разбушевавшаяся пучина очень много кораблей утянула на дно морское. Так что и его Посейдон может в своих водах в любое время убаюкать. Поэтому он и холостой до сих пор. Море любит, — больше, чем женщин!
После этих слов в машине установилось молчание. Они ехали по улицам вечерней освещённой огнями Риги. Финн их специально вёз, по красивейшим местам, чтобы гости смогли полюбоваться неповторимой красотой его родного города.
— Вот вы скажите мне, можно менять такое великолепие на козлоногие вышки с колючей проволокой и блуждающими прожекторами по всей зоне? — нарушил молчание Финн.
— Каждому своё, — ответил Глеб. — Так было написано на воротах Бухенвальда. Но мы тебя не осуждаем, что ты не такой хромой, как я!
— Какой — же ты хромой Таган? — уважительно произнёс Финн, — хромые это те, которые сегодня подвывают тебе, а завтра твоему врагу. Я же знаю, какой важный гость ко мне заехал и слышал, как ты сук мочил. Ты совсем не хромой, а одноногий, — а это не одно, и тоже. Пострадал, как говорится за идею, к которой я проникся всей душой.
— Проникся, говоришь идеей воровской, а что же ты тогда отказался короноваться? — спросил Глеб, хотя причину знал и не осуждал его за это. Он хотел ещё раз проверить правдивость его слов, в надежде поймать его хоть на маленькой лжи.
— Ты Таган только что произнёс про ворота Бухенвальда, — эта надпись относится и ко мне. Не каждый может быть вором в законе, но законы воровские чтить порядочным арестантам не возбраняется!
— Красиво сказал! — похвалил его Глеб.
— Родители учили излагать свои мысли чётко и ясно, и к тому же у меня незаконченное высшее образование, — произнёс Финн.
— Это мы уже слышали, — улыбнулся Глеб, — ты мне лучше скажи, как паренька генеральского зовут?
— Зовут его Морис, а фамилия у него не деда, а по отцу, — Каменский, — вспомнил Финн.
— Что шлях папа был? — спросил Феликс.
— Самый, что ни наесть русский, — родом с Москвы, по профессии биолог. Помер бедняга от цирроза печени. Хлюпик он был изрядный, — от мужчины почти ничего не унаследовал. Если его подкрасить, то вылитая женщина будет. И поддавал он горькую последние годы без всякого расписания. Говорят, гипертонией он болел ещё у них. С тестем на ножах жил, да и у жены он не в особом почёте был. Она тоже смазливая бабёнка, я бы сказал больше, красивая! — похожа на оранжерею у нашего дома, но какая — то странная, ходит по улице вроде как ключи потеряла от дома. Вечно одна и всегда задумчивая. А муж у неё злился на весь белый свет, что генерал всё наследство подписал внуку и дочке. Морис, кстати в девять утра покидает квартиру ежедневно, — кроме воскресения, — неожиданно сообщил он. — Завтра можете полюбоваться им, — только сделайте так, чтобы он не знал, что вы мои гости?
— Это понятно, — успокоил Финна Феликс, — пацан может и не при делах, а мы ему нахалку шьём.
— Никто ему ничего не шьёт, — оборвал Феликса Глеб, — шьют менты, а мы проверяем.
Вскоре они подъехали к дому, где жил киномеханик.
Поставив машину около подъезда, они поднялись в его квартиру. Легко поужинав, но, приняв на грудь по стакану водки, Феликс с Таганом улеглись спать.
На следующее утро в субботу Финн оставил гостей в квартире, а сам поехал за фельдшером и заодно навести справки об армянине.
Первым проснулся Глеб. Он натянул на себя брюки и пристегнул протез. Поскрипывая им по паркету, он разбудил Феликса.
Тот открыл глаза и полусонным взглядом обвёл комнату, увешанную коврами с гобеленами и то — ли с сожалением, то — ли с иронией сказал:
— Как плохо, что я не капитан дальнего плавания, а то бы мне сейчас кок завтрак прямо в постель принёс.
Глеб равнодушно посмотрел в сторону Феликса Нильса, после чего назидательно выразился:
— Мне лично по штату не положено жить в такой роскоши. С меня и спартанской обстановки вполне достаточно, я не говорю уже и о своей «шкуре». Она должна быть чистой и опрятной, но ни в коей мере не вызывающей, как у стиляги. Я не должен ничем отличаться от толпы, чтобы не привлечь к себе внимание. Кстати, — завтрак на кухне уже приготовлен и ждёт нас, — бросил Глеб. — Считай утренник у тебя сегодня капитанский.
Феликс, встал с дивана следом за Глебом и пробурчал: — Положено, не положено, мне лично плевать, но отказываться от благ людских считаю неверным. В пещеру может из-за ваших законов опуститься? И питаться там сырым мясом с вороньими яйцами. Нет, Глеб, это не по мне. И глядя на тебя, я всё равно не понимаю, почему ты тогда носишь перстень золотой и дорогое кожаное пальто? — все эти вещи, простому человеку не купить. Я уже не говорю о твоих дорогих челюстях. Не вижу логики в твоих словах и поступках, если ты практически стал рабом красивых вещей.
— А что тут понимать, — спокойно объяснил Глеб, — перстень у меня не простой, а с воровской крестовой символикой. Кожан же — это не бобровая шуба и не осенняя блажь моды, а самая что ни наесть жиганская униформа. Ещё со времён НЭПА воры стали носить их. И золотые зубы, — это в первую очередь гигиена и я их не показываю каждому, расплываясь в улыбке. Я не шикую, — живу скромно, но от таких удобств, какие находятся в этой квартире, я понимаю, — трудно отказаться. Ванная и тёплый туалет, должны быть обязательной нормой, каждого человека. И это я не считаю роскошью. Это всё относится к элементам культуры человечества. Латвия хочу тебе заметить, здесь обгоняет нашу лапотную Русь.
— Понятно, — сказал Феликс, — поэтому считаю, что Финн правильное направление в жизни взял! Зачем себя наказывать, если удача катит! Я вот тоже каждой покупке своей безумно радуюсь, — купил лодку, — получил несказанное удовольствие. Купил мотоцикл, — получил море радости. А вот если бы машину купил, — онемел бы от счастья. Хотя я и лошадке своей рад не меньше, чем автомобилю.
— Возможно, в ближайшее время твоя мечта сбудется Феликс, — намекнул ему Глеб, на скорое обогащение. Но Феликс, не поняв его слов, испуганно спросил:
— Что язык мне отрежешь за прошлое?
— Перекрестись и забудь о прошлом? — обвёл его Глеб успокаивающим взглядом, — мы же с тобой договорились о старом не вспоминать. Тебя посетить может удача, после того, если мы найдём пропажу Петра. Он обязательно тебя отблагодарит, — а это значит, у тебя будет возможность приобрести себе автомобиль. Всё будет сейчас зависеть от Финна, если он нам найдёт армянина, — то будем ему верить.
— А если не найдёт, — то выходит, не будем верить? — изумлённо спросил Феликс.
— Именно так, — произнёс Глеб, — пока он для меня мутный мужик. Мне кажется, он намеренно путает нас? Сам посуди, — навёл нас вначале на внука генерала. Сказал, что там голова Пифагора лежит. Я сейчас уже не знаю, а была ли она вообще там? Может он специально всё это делает и ему выгодно нас вывести на ложный след.
— Неужели ты думаешь, что Финн собственноручно замочил генерала? — расширил глаза Феликс.
— Пока не думаю, но сомнения в его искренности имеются? Понимаешь, пацан этот, а потом латыш вчерашний, — не могут быть убийцами. Так жестоко расправиться с близкими людьми могут только нелюди. А у Финна была неплохая возможность прикончить стариков. Полтора часа у него в тот день выпали в неизвестность, когда Пётр в Оперном театре кошельки ломал у пузанов. В это время он мог запросто пришпилить генерала со старухой. Латыш мне сказал, что в квартире был ещё женский след. Я же непросто так, выспрашивал у Финна про его блатную биксу. У меня, сразу появился повод поразмышлять над его словами. Хотя скрывать не буду, — мне этот киномеханик приятен! Пускай он даже не убийца, но навести исполнителей на квартиру, ему было проще всего. Если он дочке помогал по мелкому ремонту, — то наверняка и к генералу захаживал по той же причине. Сфотографировал хату и нате, пожалуйста! Сегодня я хочу прощупать его зазнобу. Вдруг сболтнёт, по — пьяни чего лишнего и на том проколется? Буду рад, если мои подозрения не найдут подтверждения. Да и, откровенно говоря, не по душе мне искать убийц. Главное армянина найти! С Петра за чужую пушку может серьёзно спросить воровской сход, — если она запалилась, то и не посмотрят на его авторитет. Тут сюжет не сладкий может развернуться для её настоящего хозяина. Такие дела у нас наказываются серьёзно. А по убийству милиция Петру возможно и сделают предъяву, но ненадолго. В квартире генерала его следов нет, — значит, и бояться нечего. Без прямых улик у ментов ничего не срастётся. И то, что он жил над генералом, — это подозрение, а не улика. Промурыжат, конечно, трохи для острастки. Ведь подозревать всех, — это ментовский удел. К подозрению ещё нужны доказательства, а у них на Петра нет. А сейчас пошли завтракать, — поторопил Глеб Феликса. — Я хочу взглянуть на внука генерала, — если, конечно, посчастливится? Посмотрю, из чего слеплен этот мальчик.
 
МОРИС

    На кухонном столе вафельным полотенцем был накрыт завтрак. Глеб двумя пальцами сдёрнул полотенце и повесил его на спинку стула. На завтрак Финн приготовил им салаты рыбные, варёные яйца и бутерброды с колбасой, на которых лежала записка: «Пиво в холодильнике».
— Видишь, какой гостеприимный киномеханик! — с восхищением произнёс Феликс, — а ты сомневаешься в нём. Нормальный он мужик, — бросился к холодильнику Феликс и извлёк оттуда два пива.
— Может рановато с пива утро начинать? — остановил его Глеб, — не исключено, что самая ответственная работа будет именно сегодня у нас?
Феликс изобразил недовольное лицо:
— Впрочем, я и не особо мучаюсь жаждой, — поставил он назад пиво и отпрянул от холодильника.
Сев на стул и взяв в руку варёное яйцо, он постучал им об угол стола:
— Я не понял тебя Глеб, — произнёс Нильс. — А почему ты сказал, что Пётр меня отблагодарит, а про себя ты умолчал?
Глеб не мог ему признаться, что является казначеем воровского общака и поэтому не имеет права влезать ни в какие опасные и рисковые дела. Так как его главной задачей является оберегать и держать в порядке кассу воровского общака. И о том, что он выехал в Ригу, кроме Петра об этом никто не знал, даже его родственники. Он внимательно посмотрел на Феликса и, откусив бутерброд спокойно, сказал:
— А меня он уже отблагодарил. Дом, в котором я сейчас живу, построен на его деньги и не забывай, что мы с ним кровью повязаны.
Услышав такие слова, Феликс поперхнулся яйцом:
— Глеб только за столом, про кровь ничего не говори? — я не люблю этого слова, — от него всегда веет смертью.
— Тогда меньше спрашивай меня, а больше слушай? — обрезал его Глеб.
После чего продолжение завтрака проходило в полнейшей тишине.
Глеб, допив чай и доев свой бутерброд, посмотрел на часы. Время было восемь часов сорок пять минут.
— Я пойду к подъезду выйду, покурю, — нарушил он молчание, — надо на парнишку поглядеть, что он из себя, представляет, а получиться и поговорю с ним по душам. Время терять не будем. Если базара не получится, то в эту квартиру больше не вернёмся. Останемся жить у блатной тётки, что у Финна дома обитает. Нельзя Финна подводить, — напряжение может произойти в отношении его после нашего отъезда, так как неизвестно что у этого огрызка на уме? Не надо исключать того, что он вообще не человек, а молодой изверг.
Глеб оделся и вышел из дома.
На улице было свежо, тихо и даже немного тепло. Утреннее осеннее солнце, грело лицо, словно в апреле. Он расстегнулся и, достав из кармана портсигар, закурил свой неизменный «Памир».
Не успев докурить сигарету, услышал звук скрипучей пружины, фиксирующей дверь. Он повернул голову. На крыльце появился парень с длинными, как у Бетховена волосами. Одет в модную синею плащевую куртку, которые тогда являлись большой редкостью, и купить её можно было только у контрабандистов. Видно, было по фасону и качеству, что куртка имеет заграничный вид. На шее у него висело пёстрое кашне, — явно тоже не с прилавков советских магазинов. В руках парень держал большой министерский портфель из чёрной кожи. Сомнений быть не могло, — это был Морис.
— Молодой человек, — окликнул его Глеб, когда парень спустился с крыльца.
Парень обернулся.
На Глеба смотрело совсем, юношеское лицо, — это было не дерзкое лицо подростка, а скромное и вполне соответствовало бы интеллигентному человеку, если бы не его длинные волосы. Такие причёски в эти года подвергались ярой критики у общества, которое считало, что советская молодежь, подражает капиталистической молодёжи в моде и манерам поведения, что претило моральному кодексу советского человека.
Но Глебу было всё равно, какая у парня причёска, так как у него самого волосы лежали на плечах и по длине были ничуть не меньше, чем у молодого человека.
«Морис больше похож на девочку, а не на парня — молниеносно пронеслось у Глеба в голове. — Нежная кожа на лице и алые губы воронкой, согласилась бы иметь каждая девица. И если бы в его волосы вплести банты, то его смело можно назвать Мариной».
Морис, увидав перед собой инвалида с модной причёской и шрамом на лице, сразу изумился и вежливо спросил на русском языке:
— Извините, пожалуйста, вы ко мне обращаетесь? — покрутил он, головой назад, думая, что там ещё кто — то стоит. Но, убедившись, что поблизости никого нет, сделал шаг вперёд и поднялся на крыльцо.
Глеб, ослепляя его своим золотым ртом, спросил:
— Тебя Морис зовут, если я не ошибаюсь?
Изумление сразу слетело с лица, и в глазах появился испуг и тревога, — что не ушло от пронизывающего взгляда Глеба.
— Да я Морис, — попятился он назад, — а вы извините, кто будете?
— Да ты не бойся мальчик меня? — спокойно сказал Глеб, — я сторож из Домского собора, — зла тебе не причиню! Я к тебе с доброй миссией явился!
— Я давно уже не мальчик и вы не похожи на сторожа, хоть у вас и деревянная нога, — трясущимся голосом произнёс он.
— С чего ты взял, что я не похож на сторожа? — не переставал улыбаться Глеб. — Ты что ясновидец?
— Не смотря, что у вас приятный голос, существует расхожее мнение, что шрамы и такие зубы носят только маститые бандиты или состоятельные люди. На богача вы не похожи. И я не удивлюсь, если вы сейчас из-за сапога, или из своей деревянной ноги вытащите финку.
Смотря на шрам Глеба, он сделал ещё один шаг назад, ни на толику не сомневаясь, что перед ним стоит бывалый человек.
— Тебе, что есть, кого бояться? — спрятал свою улыбку Глеб.
— Пока нет, но вас опасаюсь, и я, пожалуй, пойду, — произнёс он и показал спину Глебу.
— Стоять Морис! — властно произнёс Глеб, после чего парень замер на месте.
— Ты больше опасности представляешь обществу, нежели я, — сказал Глеб. — У меня нет даже перочинного ножичка в кармане. А ты имеешь кортик офицера морского флота и валюту. За это срок не малый могут накрутить. А это значит прощай институт, роскошная жизнь в красивом городе и милые девочки, о которых тебе придётся забыть надолго. За валюту суд может определить десять лет тюрьмы строго режима. Не меньше! «Не боишься маме своей боль причинить?» — спросил он завораживающим голосом, отчего Морис медленно повернулся к Глебу и, стуча зубами, удивлённо промолвил:
— Откуда вы знаете про всё дядя? — Вы, что из милиции?
Глеб затянулся сигаретой и, сверкнув своим перстнем, произнёс:
— Ты успокойся, я же тебе сказал, что я с доброй миссией явился. А зовут меня дядя Глеб. К милиции никакого отношения не имею. И в отличии тебя я, её не боюсь, так как совесть моя чиста перед законом. «Не буду перед тобой юлить, — скажу тебе прямо, — твой чемоданчик с дымохода у меня».
Морис стоял словно парализованный, пытаясь выдавить из себя слово, но у него ничего не получалось и он только глотал ртом воздух.
— После скажешь, когда до конца выслушаешь меня, — сказал спокойно Глеб, — ты прав я не сторож. Меня наняли фронтовики, чтобы я включился в поиски убийц твоего деда и бабушки. Следствие затянулось, а им не терпится наказать злодеев.
— Так их уже нашли, — захлопал недоумённо глазами Морис.
— Как нашли? — пришло время удивляться Глебу.
— Маме в милиции сообщили, что неделю назад арестовали в Омске мужчину и женщину, вроде они брат с сестрой? — добавил Морис, — и убийство моего деда и бабушки у них не первое. На Украине до этого, от их рук умер насильственной смертью, тоже бывший военный, — кажется полковник?
— Это точно? — переспросил Глеб.
— Точнее быть не может, — осмелел Морис. — У них при обыске изъяли некоторые вещи из нашей квартиры.
— И голову Пифагора тоже? — сверлил его своими глазами Глеб.
— Голова Пифагора и морской кортик, не могли быть у преступников, — уточнил Морис. — В то время все эти вещи были у меня. После окончания второго курса дед отдал мне голову и сказал, чтобы я был такой же умный, как Пифагор, а кортик всегда висел в нашей с мамой старой квартире, — он был не деда, а отца. Отец у меня помер. Деда с бабушкой убили в моё отсутствие. Я тогда в Псковской области был на шахматной олимпиаде. Мама в то время не знала, что чернильница — Пифагора находится у меня, поэтому и ввела органы в заблуждение. Только, когда я вернулся, мама внесла поправку в свои показания.
— А почему Янис не знает, что преступники пойманы? — спросил Глеб.
Услышав про Яниса, Морис совсем осмелел, — задышал ровно и подошёл ближе к Глебу:
— Вы уже и с ним познакомились?
— Пришлось, — дело не требует отлагательств, — закурил ещё одну сигарету Глеб.
— У дяди Яниса нет телефона в доме, — как к нам заедет, так сразу и узнает эту новость, — а вы вернёте мне мой чемоданчик? — неожиданно спросил он.
— Верну, если ты мне голову Пифагора подаришь? Мне самому эта кость не нужна, но фронтовикам я должен показать её. Это будет хорошим подтверждением, что миссия моя завершена и преступники пойманы.
На самом деле Глебу в этот миг пришла в голову мысль обязательно показать античную фигурку Петру, чтобы как — то успокоить его.
— Мне чернильницу не жалко, — облегчённо вздохнул Морис, — я её сегодня заберу у одного человека из порта и завтра вам отдам. Желание возникло у меня недавно, — избавиться от этой головы. Бестолковая вещь и кто знает, — возможно, из-за неё деда с бабушкой зарезали? Дед мне рассказывал, что все эти трофеи были забрызганы кровью. А она не смывается, — так сказала мне уже мама, — кровь будет литься до бесконечности, — пока не обретёт истинного хозяина. Поэтому после суда этих мерзавцев, которые зарезали бабушку с дедушкой, все висевшие картины у нас на стенах, мама собирается вернуть в Дрезденский музей. И я полностью одобряю её намерения. Они, несомненно, верные!
— Разумно! — произнёс Глеб и выпустил струю дыма изо рта. — Кровь имеет свой цвет и цену, которая зачастую может стать ценою жизни любого человека. Ты подумай над моими словами и прекрати заниматься грязными делишками? — иначе сгоришь как метеорит.
Морис совсем осмелел и, подойдя вплотную к Глебу, зашептал:
— У нас в институте поголовно все студенты — комсомольцы промышляют фарцовкой, а как жить? — склонив голову к низу, сказал Морис. — Без неё жить нормально не будешь. На одну стипендию девчонку в кино не наводишься. Кому нужна такая нищая жизнь?
— Думай Морис? — протянул свою огромную ладонь ему Глеб, — но валюта — это серьёзное преступление, она приравнивается чуть ли не к измене родины! Поверь мне и пожалей маму? Итак, до — завтра на этом — же месте.
— И в это — же время, — добавил Морис и потряс по — взрослому руку Глеба.
Затем он поправил на себе выбившийся шарф из-под куртки и, повернувшись, зашагал вдоль низкорослого цветника.
Глеб проводил взглядом молодого человека и когда тот завернул в проулок, вошёл в подъезд.

ЧЕМОДАНЧИК НАДО ВЕРНУТЬ

Феликс в это время сидел у радиоприёмника и наслаждался модными песнями Муслима Магомаева, — самого популярного певца того времени. Услышав, что Глеб вернулся, он выключил приёмник и вышел к нему в прихожую:
— Звонил Финн, — сказал, что скоро будет, говорил, что попал в цвет. Это именно тот армянин
— Я уже отмёл все подозрения от Финна, — радостно сказал Глеб, — иди, открывай пиво?
Феликс охотно бросился на кухню и, сорвав с бутылок пробки, одну бутылку протянул Глебу:
— Рассказывай Глеб, что у тебя там?
— Всё складывается, как нельзя лучше! — отпил прямо из горлышка пиво Глеб, — убийц генерала, оказывается, задержали неделю назад в Омске. Мальчишка мне сейчас сказал, а голова Пифагора находится у него. Завтра он обещал мне её отдать. Эта голова послужит свободой Петру. Хватит ему прятаться от людей. По крайней мере, крови генеральской на нём нет.
— Так выходит нам билет надо брать на обратную дорогу? — спросил Феликс.
— Видно будет? — сказал Глеб, — мы ещё основного дела не выполнили, — армянина не потрепали. Дождёмся, Финна и там определимся. Но планы вчерашние на сегодня все отменяются. Не поедем к его шалаве, — лучше здесь зависнем. Хорошенько спланируем все наши дальнейшие дела.
Финн появился к обеду. Он был чрезмерно весел. В руках у него раскачивалась плетёная авоська с крупными ячейками, через которые хорошо просматривались две бутылки Столичной и апельсины с яблоками:
— Всё! Христослав на крючке, это уже точно на все сто, — выдохнул он с облегчением, — действительно это ваш Арсен. Живёт в старом городе в квартире своей жены Лаймы. Она у него сейчас с икрой ходит, — вероятно, скоро родит. Этот армянин торгует в павильоне пивом и левой колбасой. Мне надёжный человек цинканул об этом. Завтра можно его брать за жабры. А сегодня не мешало — бы оторваться по полной программе. Вечерком и я к вам присоединюсь.
— Я надеюсь, ты сегодня не выпивал? — спросил Глеб.
— Разве можно, — я же за рулём, — чуть возмутился Финн. — Я помню наш вчерашний разговор, где я вам обещал праздник устроить в компании с Музой.
— Нет, — категорически заявил Глеб, — Муза от нас никуда не уйдёт, а кавказца сейчас будем брать за его волосатый зад. Садимся в машину и поехали в парк к этой крысе.
Финн сразу помрачнел и, не проходя в комнаты повесив авоську на вешалку, стал в прихожей дожидаться, когда гости оденутся. По его лицу можно было понять, что в данный момент ему не хочется никуда ехать.
— В парк, значит в парк, — бубнил он, — не пойму, куда вы торопитесь? Отдохнули бы сегодня, как следует, а завтра со свежими силами в бой. Всё равно армянину деваться некуда. Мы каждый шаг его теперь будем знать, куда — бы он не пошёл.
— Вот все дела обделаем, тогда и об отдыхе будем думать, — сказал Глеб, увидев резкую перемену в лице Финна.
— А как насчёт фельдшера? — спросил у Финна Феликс, — нашёл ты его или нет?
— Нет его, ни на работе, ни дома, — старуха сказала, что он в отъезде. А куда уехал не знает.
— Да не суетись ты со своим фельдшером, — обдал Глеб своего друга колючим взглядом, — нам он совсем не нужен. Володя сказал, что не стоит с ним вязаться, — значит, и не будем! К чему лишние глаза?
— Это уж точно, — поддержал Тагана Финн, — хмырь он болотный и неизвестно, как дальше дела обернуться? Не забывайте, вам ещё сегодня к латышу заезжать. Чует моё сердце, что он падла грохнул стариков.
— Совсем плохо оно у тебя чует, — засмеялся Глеб, — убийц стариков прищучили неделю назад в Омске. Это уже верняк, так, что чемоданчик придётся возвратить мальчишке. Да и плохим он мне не показался. Всего-навсего самостоятельный парень, идущий в ногу со временем. Таких ребят сейчас пруд пруди, особенно в больших городах.
Финн, услышав такие слова, отрешённо произнёс:
— Фу, — слава богу! — и сполз по стене на пол.
— Поднимайся? — сказал Глеб, — ехать надо, а ты приседаниями занялся. Мы тоже рады с Феликсом такому исходу. А как воспримет это известие Пётр ты, и представить не можешь!
 
МЫ ВОРЫ В ЗАКОНЕ   
 
    В Центральном парке стоял круглый стеклянный павильон. Такие лёгкие сооружения были популярны в СССР и в народе назывались шайбами. На одной половине двери вместо стекла стояла закрашенная зелёной гуашью фанера. По окружности павильона на некоторых стеклах висели цветные афиши о предстоящих гастролях цирковых артистов Мстислава Запашного и Эмиля Кио.
Феликс открыл дверь и первым впустил в павильон Глеба. Тот несмотря на отдыхающую за столами публику, припадая на одну ногу, проследовал сразу к барной стойке.
Арсен в белой куртке официанта бегал по павильону и разносил на подносе пиво. Когда он освободился, то обратился к новым посетителям:
— Чего товарищи желаем?
— Пива четыре кружки и колбасы копчёной, — сказал Глеб, — только колбаску порежь тонко, как лист бумаги. Короче обслужи нас, как полагается.
— Будет сделано, — захлопотал перед ними армянин, — идите, садитесь за крайний столик, я сейчас вас обслужу, как вы просите.
Увидав, что крайний столик пустой и чистый, сели за него. Не показывая вида, что заинтересованы армянином, они даже не думали смотреть в его сторону, а только курили и вели непринуждённый разговор.
Арсен не стал дожидаться, когда отстоится пиво, подал им кружки, наполовину заполненной пеной и тарелочку с тонко нарезанной колбасой. Поставив перед ними заказ, он сказал:
— С вас рубль шестьдесят.
Феликс отсчитал из кошелька нужную сумму и, положив её на стол, закрыв деньги ладонью, спросил:
— Ты где так экономно пиво разливать научился сынок?
— Что вам не нравиться? — скривил лицо армянин.
— Ты не нравишься! — смело возмутился Глеб. — Тебе же сказано было обслужить нас по уму, а ты принёс нам по пол кружки пива. Уважь старших и долей пивка?
Армянин нехотя, но подчинился требованиям капризных посетителей. Забрав назад кружки, он сходил и, дополнив их до краёв, принёс назад.
— Вот это другое дело, — сказал Глеб, — пиво в норме, а вот колбаска у тебя с душком? — сам, что ли делал?
— Ты, что дядя у меня, что мясокомбинат свой стоит за павильоном? — нагло заявил Арсен.
— За павильоном мы там ничего подобного не видели, а вот колбаска явно не рижская и древняя, как Успенский собор Московского кремля. Ты нас случаем отравить не собираешься? — нарочито доставал армянина Глеб, хотя колбаса была вполне съедобная, и мало чем отличалось от рижской колбасы.
— Ты дядечка напрасно придираешься, если не нравится колбаса, закусывай сухариками, дешевле и сытнее будет — недовольно заявил кавказец. — Посмотри, все её едят и ничего, а ты мне фокусы выдаешь. Ты что Эмиль Кио, — показал он пальцем на знаменитого иллюзиониста.
— Я не Кио, но будь добр нарежь рижской колбаски, — попросил Глеб. — А эту тухлятину ешь сам. Когда до конца нас обслужишь, я тебе скажу кто я.
— Сразу видно вы из России, — бросил армянин Глебу, — латыши не позволяют так по-хамски себя вести. Они народ цивилизованный.
Он забрал тарелку и тут же принёс колбасу другого сорта в большой красивой тарелке. Глеб бросил одно колёсико колбасы в рот и, прожевав его одобрительно, сказал:
— Вот это, что нужно Арсен, а то принёс нам годовалой Ново черкасской колбасы, которую и не прожуёшь моими вставными зубами.
Армянин сразу изменился в лице и руки его задрожали. Приняв видимо капризных посетителей за работников ОБХСС, он залебезил перед ними. Включил угодливую улыбку и присел на рядом стоявший свободный стул. Склонившись перед ухом Глеба, заговорщицки прошептал:
— По поводу реализации этой колбасы у нас с вашим Самановым полнейшая договоренность есть. С ним лично мой отец договаривался.
— Да плевать нам до твоей колбасы, — вставил Феликс, — ты крысёнок кореша нашего обул в своём родном городе. Думал, в Прибалтике спрячешься, и тебя не найдём? Порежем тебя и всю твою родню до десятого колена на куски, как вот эту колбасу, — и он поднес к его глазам нарезку колбасы.
Армян привстал со стула, но тяжелая рука Глеба легла на плечо Арсена и усадила на место:
— Слушай его сынок и не брыкайся? — А к словам моего друга я могу тебе ещё добавить, что он забыл упомянуть о твоей беременной жене Лайме. Её тоже никто не пожалеет.
— Вы кто и что вам надо? — не мог совладать с дрожью армянин.
— Мы воры в законе, — сказал Глеб, — и обул ты в Новочеркасске нашего друга с «генеральскими погонами на плечах», а это безнаказанно не проходит. Ты не только его ограбил, а залез в нашу святыню, который называется общаком и принадлежит только ворам. Даже легавые на эту святыню боятся посягать. Чуешь, чем это пахнет?
— Пьяный я был тогда, — проглотил слюну армянин, — не знаю, что на меня нашло. Если бы я знал, что он такой важный товарищ я бы близко к нему не подошёл.
— Кого ты обескровил, — тебе догадаться было нетрудно по стволу, который ты прихватил вместе с кожаном. Простые люди не носят подобные игрушки. Так что фуфло нам не гони гребень пархатый, — стукнул по столу кулаком Глеб.
— Мамой клянусь, что я только после обнаружил ствол в кармане его кожана, а назад отнести побоялся. С ним ничего не случилось, я вам верну его.
— Ещё бы ты не вернул, — схватил Арсена за подбородок Глеб, — и не только его.
— Сегодня всё отдам, — взмолился армянин.
— Завтра ты отдашь кожан и деньги, а ствол привезёшь в Горький вот сюда через неделю, — и Глеб положил перед ним листок бумаги с записанным на нём адресом. Это была конспиративная блатная хата на Ильинской улице города Горького, где жил один авторитетный еврей.
— Хорошо, хорошо, — обрадовался такому исходу Арсен, — а завтра, где я вас встречу?
— К тебе подойдёт человек, — если нас не будет и скажет, пришёл от Тагана, отдашь ему всё в сумке, а ствол сам вывози из Риги. Нам риск такой не нужен. Палиться из-за ствола, который, ты спёр у нашего друга нам не особо хочется. Но хочу предупредить тебя, если ты его через неделю не доставишь по заданному адресу, то заказывай себе венок и готовь тазик кутьи на поминки для своих родственников. Обратной силы наш приговор иметь не будет.
— Понял я всё, — стучал по груди себя Арсен и тут же расплылся в улыбке.
Такой поворот дела ему был на руку. Он слышал про воров в законе и знал, что с ними шутить опасно для здоровья.
— Ну, если ты понял, то мы пошли, — встал с места Глеб, — а пиво это пей сам. И запомни, — особо не радуйся нашему милосердию? Сегодня у нас с тобой была всего лишь преамбула серьёзного разговора. Продолжать его будет твой старый знакомый. Как ты с ним договоришься, это второй вопрос. Даю на прощание мудрый совет. Будь с ним сговорчивее. И всё будет в елочку.
Феликс продвинул к нему свою ладонь, где лежали деньги за пиво и, встав вслед за Глебом, сурово бросил армянину:
— Нельзя с прохладцей к своей жизни относиться. Её надо любить и беречь! Особенно таким молодым и красивым, как ты!
Арсен смотрел облегчённо в спины уходящим суровым посетителям и мысленно благодарил бога, что так легко отделался от рядом пробежавшей его грозы.

ОДИН ВЗГЛЯД      

    В этот день они больше никуда не поехали, — дело было сделано, и они наметили отъезд, домой наследующий день в воскресение. Но обратно добираться решили, не самолётом, а поездом. Весь этот вечер Глеб и Феликс глушили водку и бутылочное пиво. Один Финн пил чифирь и ел апельсины. К восьми вечера Глеб отстегнул свой протез и завалился спать, но в воскресение он проснулся первым. Стараясь никого не будить, он тихо закрепил свою липовую ногу и прошёл в ванную. Там он по грудь вымылся, затем побрился, после чего ушёл на кухню разогревать чайник. Когда чайник закипел, он бросил в бокал добрую жменю индийского чаю, от чего вода сразу потемнела. Чай получился купеческий, — он пил, его маленькими глотками думая при этом, как возвратить Морису чемоданчик. Либо передать ему его в руки, — либо положить на старое место.
«Пускай у парня будет своя тайна, — подумал он, — вернём чемоданчик на старое место...»
После чего он пошёл будить Финна:
— Володя, — осторожно дотронулся он до плеча Финна, — пора вставать. Надо чемоданчик вернуть на старое место, и поезжайте в парк с Феликсом, а у меня в девять часов встреча с пацаном будет. Из парка будете возвращаться, заедете на обратном пути на вокзал. Купите на сегодня два купейных билета до Москвы?
Финн потянулся в кровати:
— Я надеялся свозить вас к себе на Рижское взморье, а вы всё куда — то торопитесь. Если возможность есть, отдыхайте на всю катушку!
— Некогда Володя отдыхать, вот лето придёт, тогда можно будет понежиться. А для нас сегодня курортный сезон окончен. Мне вообще из своего города запрещено выезжать, — менты могут хвоста накрутить.
Глеб специально так говорил. Он просто-напросто боялся попасть в неловкое положение, так как в любое время кому — то из его округи срочно могут понадобиться деньги, которые он свято хранил.
Финн встал с постели и растолкал Феликса:
— Поднимайся Феликс? Нам наряд на работу уже выдали. Поедем с тобой культуру повышать в городской парк, а потом на вокзал за билетами двинем. Тагану не терпится. Домой хочет.
— Много слов Володя, — сказал Глеб.
Не умываясь, Финн взял чемоданчик и поднялся на чердак. Положив чемоданчик на старое место, он замаскировал его кирпичами и вернулся в квартиру. Вскоре они уехали, оставив Глеба одного в квартире.
Он сел около окна, периодически поглядывая на часы. Мориса он увидел около подъезда, раньше назначенного времени. Тот стоял на крыльце в одном свитере и курил. Тогда Глеб оделся и вышел из квартиры ему на встречу.
Молодой человек неожиданно вздрогнул, когда увидел, что инвалид вышел из подъезда. Он хотел, что — то спросить у него, но Глеб его опередил:
— Чемодан я сейчас положил на старое место.
Только после этого он протянул Морису свою руку для приветствия.
— Можешь сходить проверить.
— Хорошо, — сказал Морис, — я вам верю, но я не за этим, собственно, вышел. Мама моя хочет познакомиться с вами. Я ей всё рассказал про вас.
Такого оборота событий Глеб не ожидал и он, растерявшись от предложения молодого человека, сказал:
— Это будет не совсем удобно.
— Очень даже удобно! — убеждал его Морис. — Она вас чаем хочет угостить, а если вы собираетесь владеть головой Пифагора, она вам поведает интересную историю.
— Ну, если так, тогда пошли знакомиться, — тут же решил Глеб. — Мама надеюсь у тебя не злая?
— Сейчас увидите, какая у меня мама, — обрадовался Морис, что так легко и быстро затянул в гости инвалида.
Они поднялись на второй этаж, Морис нажал на кнопку звонка. Дверь открыла женщина в чёрном халате с большими золотистыми звёздами.
«В такие халаты в древности облачались восточные звездочёты, — отметил про себя Глеб, — а Финн прав, — женщина действительно красивая!»
Она была небольшого роста с чёрной и небольшой проседью волосами, аккуратно собранными сзади в пучок. Её смуглая кожа, — по-видимому, следы летнего загара, лоснилась и была похожа на полярную ночь. Её большие тоже чёрные глаза — агаты не прожигали его, а с необыкновенной добротой нежно гладили на расстоянии. Хотя в её взгляде, как ему показалось на секунду, присутствовала некая придирчивость, которую Глеб отнёс к запаху табака. Однако ему хватило этого времени, чтобы забилось его сердце. Это был тёплый и ласкающий взгляд, от которого у Глеба появилось ощущение, что по его жилам в этот миг течёт не кровь, а фруктовый сироп. Внешне приятные люди всегда его радовали и поднимали настроение. В этой квартире он рассчитывал встретить напыщенную и избалованную генеральскую дочку с невероятно завышенным апломбом, но на него смотрело милое и доброе лицо. Она, словно кусочек солнечный зайчик освещала его своей улыбкой. С неопределённым оттенком в душу ворвалась приятная истома и сковала ему рот.
— Здравствуйте, — приветливо произнесла она, — меня Наталья зовут. Давайте я помогу вам раздеться? — и она, не дожидаясь, распахнула его кожаное пальто. Увидав на его груди награды, она нежно провела по ним своей ладонью, чем смутила Глеба. Он не стал её отстранять, — находясь ещё в ступоре, а безмолвно позволил ей поухаживать за собой.
— Меня Глеб зовут, — представился он.
— Я знаю, — ответила она, — а Морис оказался прав, у вас действительно необычайный голос. — Проходите в зал? — повесила она его пальто на вешалку и показала рукой на двойные стеклянные двери.
Оцепенение у него сменилось восторгом, когда Глеб вошёл в зал. Он был ослеплён убранством и роскошью квартиры. Первой ему бросилась в глаза печка в зале. Она была полукруглая и тянулась от пола до потолка. Профессионально выполненная настенная мураль на ней в виде пальм и припавшего на задние лапы льва под ними, производили неизгладимое впечатление. Ощущение было такое, что он прибыл в (Калахари) для сафари. К тому же эта монументальная живопись, как ему показалось начала источать запах древней Африки. Квартира капитана была значительно ниже по комфорту. Здесь на полу и на стенах кругом были настоящие персидские ковры ручной работы. Над дубовым столом, который стоял посередине просторного зала свисала массивная хрустальная люстра и что это был самый настоящий раритет, у Глеба не вызывало никаких сомнений. Он подошёл к одному из ковров, где висел арсенал старинных ружей, инкрустированных серебром и, погладив ложе одного из ружей, с восхищением сказал:
— Прелесть, какая!
— Это папе подарили после того, как они покончили в Западной Украине с бандеровцами в сорок седьмом году, — сказала Наталья.
Он повернулся к ней и, увидев над телевизором портрет красивой женщины огромных размеров, спросил:
— А эта красивая графиня Гагарина, чей кисти будет?
— Это совсем не графиня, — это моя мама в молодости, — объяснила она. — А писал её один художник по фамилии Головкин из Украины, который гостил у нас перед войной.
— Впечатляет! — оценил картину Глеб.
— Да он хороший был художник, умел мастерски портреты изображать — сказала она, — меня он тоже писал с натуры, тогда я была девушкой — куклой, с толстыми косами. Картина называлась «Девушка у окна», но она ему самому ужасно понравилась, и он взял её с собой, чтобы выставиться. Обещал возвратить, а после началась война. Папа говорил, что Головкина расстреляли за антисоветские выпады и судьба этой картины мне не известна. Возможно, висит в каком — то музее, а может пылиться в запаснике.
— Я держал в руках большие книги по искусству, но в этом творчестве полный ноль, — выдавил из себя Глеб, — я сказал, впечатляет красота вашей мамы.
— Ах, вот вы о чём, — прощебетала она. — Спасибо! — мама не в пример мне, была действительно красивой женщиной. Папа прятал её всегда от всех, и ни на какие светские встречи не выводил. Он ревновал её и считал своей собственностью. Мама ощущала себя полностью свободной, только когда папа находился в длительных командировках. Даже в тяжёлые годы войны, она дышала свободно. Мы почти всю войну прожили в городе Горьком. Я в госпитале работала одно время, потом в сорок третьем попросилась на фронт. Всё лето была можно сказать участницей военных действий и исторические события Курского сражения, тоже не обошли меня. А ведь мне тогда было всего семнадцать лет. Затем получила ранение, и я вернулась назад в Горький. После госпиталя, работала у брата моего папы в одной секретной конторе, переводчицей. Привёз нас папа в Ригу только в середине сорок шестого года, а сам исчез ещё на год.
У Глеба после её слов приятно щёлкнуло сердце:
«Почти землячка...» — подумал он.
— После войны он уже не прятал маму, — продолжала она, — а наоборот водил её повсюду и гордился, что у него такая красивая жена. Он понял, что мама за время войны свыклась со статусом свободной женщины.
— Зачем? — вопросительно посмотрел на Наталью Глеб.
— Что зачем? — переспросила она.
— Зачем вы принижаете свои достоинства?! — обдал он её уже ласковым взглядом, — вы очень красивая и притягательная женщина и возможно ваш портрет не пылится, а давно висит в каком-нибудь знаменитом музее мира?!
— Ну что вы Глеб, — засмущалась она. — Я больше похожа на папу, а не на маму. От неё я только характер унаследовала. Ведь практически мы с ней никогда не разлучались. Разве только что, те три месяца, когда я на фронте была.
Она посмотрела на его протез и, приложив руки к своим щекам, воскликнула:
— Простите, я вас совсем заговорила?
И она, взяв его за локоть, усадила в кожаное кресло около журнального столика, всучив ему в руки семейный альбом.
— Поскучайте пока без меня, — сказала она и ушла на кухню, развевая своим звёздным халатом.
Он открыл перед собой толстый альбом. На первой странице закреплённая специальными уголками была вставлена пожелтевшая от времени семейная фотография. На него смотрел мужчина в военной форме чекиста и миловидная женщина в шляпке. Посередине их сидела смуглая девочка с косичками, в которой он без труда признал Наталью. Но внешность женщины никак не совпадала с портретом, который висел на стене. Никакого сходства и рядом не было.
«Может это её родная тётка?» — подумал он, всмотревшись в фотографию.
Он перевернул следующую страницу, но посмотреть ему дальше альбом не дал Морис. В одной руке он держал кортик, а в другой его секретный чемоданчик с чердака. Подойдя к Глебу, он произнёс:
— Самую ценную вещь дядя Глеб я взял отсюда, — показал он кортик. — А всё остальное я вам доверяю уничтожить лично. Это будет моим заверением, что ради памяти деда я покончу с фарцовкой.
— Молодец! — смелый шаг, — похвалил его Глеб, — но как бы там не было, ты всё-таки трудился, поэтому позволь мне компенсировать твои труды, — и он отсчитал ему из кошелька четыреста рублей.
— Что вы! — замер от удивления Морис, — здесь мамина трёхмесячная зарплата, — я таких денег не возьму и вообще мне ничего не надо от вас. За умные советы и наставления я денег не беру.
— Бери сынок, бери, — сказала вошедшая с подносом мама, — мы на эти деньги дяде Глебу настоящий протез закажем. Негоже ему пиратскую ногу за собой таскать. У меня есть хорошие ортопеды из знакомых, вот сейчас я и позвоню одному специалисту.
Она поставила перед ним рыбу, запечённую в яйце, салаты с помидором и мясом, а также графинчик с коньячком и целый лимон с ножиком.
Морис взял деньги и положил их в своей комнате на письменный стол. Он не стал возвращаться в зал, предоставив гостю свободно дышать, скрывшись за дверями ванной комнаты.
— У нас с сыном раньше друг от друга никогда не было тайн, — сказала она Глебу, — а в последнее время он замкнулся и стал редко бывать дома. Мне со своей двухсменной работой и не досуг было поинтересоваться, чем мой сын занимается, а вы вот обратили на него внимание. Он мне передал весь ваш разговор. И я вам несказанно благодарна, что вы вовремя остановили его, а то бы не миновать беды. Сколько молодёжи у нас к суду привлекли за валюту.
Уму непостижимо, — взялась она руками за голову. — А ведь он у меня единственный на всём белом свете, — ради него и живу. Морис чемпион Риги по шахматам среди студентов. У него большое будущее может быть. Вы заходите к нам чаще, мы всегда будем рады вам! — сказав это, она опять ушла на кухню.
Глеб, оставшись один в зале, посмотрел по сторонам и, остановив взгляд на чемоданчике Мориса, немедленно затолкал его под диван, затем спешно сел на старое место.
На этот раз она принесла отварную картошку с мясом, облитую жареным золотистым луком, от которой шёл горячий пар, а также две маленьких рюмки.
— Напрасно вы столько закуски наставили, — приятным баритоном сказал Глеб, — неловко как — то. Да к тому — же утро ещё, вроде не совсем привычно чревоугодничать.
— Прекратите Глеб, — присела она напротив его в такое же кожаное кресло, на котором сидел он. — Желудок время не разумеет и к тому же вы дорогой гость в нашем доме! Мне весьма приятно было слышать от сына, что фронтовики не забыли про папу и дали вам такое трудное задание, разыскивать убийц. Вы, наверное, в военное время тоже, как и папа служили в особом отделе?
Она вновь омыла его своим ласковым взглядом и начала разрезать на тонкие дольки лимон. Затем стала разливать коньяк по рюмкам, одновременно оглаживая гостя своими красивыми глазами. Глеб не смотрел на неё, но взгляд её на себе ощущал. Он сидел перед ней, склонив голову в пол, не зная, как правильно ответить на её вопрос. Сказать правду или соврать? И всё-таки он решил, что правда в данный момент некстати будет:
— Мне подполковнику и после войны долго пришлось работать в этом ведомстве, — солгал он, — партия направила работать в систему Гулага, — перевоспитывать преступников. Вот там я ногу и потерял в пятьдесят девятом году. Машина у меня сломалась за пять километров от лагеря и я, бросив её, пошёл пешком, а тут метель взыгралась. Ни зги видать не было. Проплутал я тогда до утра, но лагерь нашёл, только одна нога была отморожена. Врачи приговор вынесли сразу, либо жить без ноги, либо укладываться на вечный покой с двумя ногами. Вот так я стал инвалидом.
— Жуткая история, — сказала Наталья, — но так приятно вас слушать, вы не говорите, а будто вливаете в меня живительный эликсир. У вас чудный голос! — слушать вас одно удовольствие! Такого приятного собеседника у меня давно не было.
Она вновь Глеба вогнала в краску:
— Вы меня не слишком захвалили? — не переставая смущаться, спросил Глеб.
Она, словно не слыша гостя, продолжала говорить о своём:
— Правда, правда, заходите к нам, когда время свободное появиться? — повторила она своё приглашение ещё раз. — Мне так приятно, что мой сын проникся к вам доверием.
— Увы, — произнёс Глеб, — я бы с большим удовольствием посещал этот дом, где живёт красивая и гостеприимная хозяйка, но, чтобы чаще бывать у вас, мне для этого необходим свой личный самолёт.
— Вы разве не из Риги? — удивлённо спросила она.
— Я оттуда, где вы прожили в годы войны, и приехал сюда с нелегальной, но важной миссией, — выйти на след убийц и сообщить органам о своей работе. А сегодня вечером я, очевидно, покину Ригу. Билет я уже заказал.
Наталья сразу сделала разочарованное лицо и хотела, что — то сказать, но в это в это время в зал заглянул Морис. Он был уже в верхней одежде:
— Мама я ушёл в кино, — сказал он, — приду не скоро, фильм двухсерийный.
— Хорошо сынок, только не задерживайся, будем с тобой провожать дядю Глеба на вокзал.
— Куда? — посмотрел он на Глеба.
— Пока до Москвы, — ответил Глеб, — а оттуда в Горький домой. Я там живу со старшей сестрой и двумя племянниками, а также их жёнами.
— Тогда я не прощаюсь, а Пифагора вам мама вручит, — бросил Морис и закрыл за собой дверь.
— У вас, что Глеб своей семьи нет? — спросила она, когда они остались опять одни.
— И не было никогда, — ответил он, — война и сразу направление на работу, где кроме белых медведиц из женского пола рядом никого не было, а ещё меня окружали полярные волки. Да и кому я сейчас нужен такой ущербный, без одной ноги, — без тени сокрушения произнёс Глеб.
— Отсутствие ноги не говорит о вашей ущербности, — сказала она, — у вас очень мужественное лицо и волшебный голос, и вы прекратите создавать комплекс неполноценности из-за ноги? Всегда говорите сами себе, что вы интересный мужчина, — поверьте, в себя и заставьте влюбить в себя не одну женщину! Кто будет плакать от любви к вам, — это и будет вашей судьбой! Не задумываясь, ведите её в загс. У вас обязательно получится. Поверьте мне?!
— Вы плакали, когда выходили замуж? — спросил он у неё неожиданно.
— Были бы слёзы, поплакала, — я даже на похоронах мужа слезы не уронила. Не из-за того, что я бесчувственная кукла, а просто в войну будучи почти девчонкой работала в военном госпитале и насмотрелась там всякого ужаса. Выплакалась там окончательно, что на последующую жизнь слёз не оставила. И когда убили родителей, я тоже не плакала, а выла, как волчица от ужаса, что земля носит таких омерзительных тварей. Конечно, внутри слёзы текли и обильно, но я мирилась с горем и не сходила с ума. Мне парня надо поднимать на ноги. У меня ведь из родни здесь нет никого. Все в Горьком и Подольске. Иногда такое гадкое чувство появляется, будто я навеки породнилась с бедой. И самое плохое, что может быть в жизни это одиночество. Жить и не обнять любимого человека перед сном, — это не жизнь, а скучный численник скорой смерти. Этого природа не терпит! Человек не может сосуществовать без любви, я в этом твёрдо уверена! И я никому не позволю, доказывать мне обратную сущность, так как являюсь сама жертвой этого утверждения.
— Так вы не латышка? — ушёл от темы Глеб.
— Ну, что вы, — улыбнулась она. — Я русская, у меня латышка была только мама, — она показала на портрет. — Эта мама меня не рожала, но воспитывала с четырёх лет. Я её любила и всегда называла мамой. А моя родная мама умерла от холеры и никогда не жила в Латвии. Она была врачом и, спасая людей от этой смертельной эпидемии в Караганде, сама заразилась и умерла. Я её смутно помню. Тоже хотела по её стопам идти, — думала, выучусь на врача, но папа отговорил. Пришлось идти учиться на фармацевта и сейчас не жалею об этом. Мне нравится моя работа, — здесь не видишь крови и мученических лиц больных. Но ощущение, что ты несёшь людям спасение, непередаваемое, а потому что слов нет, одни эмоции.
После двух выпитых рюмок Глеб уже любовался хозяйкой квартиры. Она ему нравилась всё больше и больше и когда Наталья прямолинейно впивалась в его глаза, он опускал голову вниз. Странное чувство появилось у него к этой женщине. Такого с ним ещё никогда не происходило. Эта женщина будто с его груди сдвинула валун, который не давал ему раньше дышать и не замечать красивых женщин. У него появились приятные ощущения к этой черноглазой симпатичной женщине. Ему захотелось вдруг сказать ей несколько ласковых и красивых слов. И он готов был вылить этот поток слов, и эти слова у него были для неё. Но у него в общении с женщинами совершенно никакого опыта не было. А с таким интеллигентными женщинами, как хозяйка квартиры, ему и разговаривать никогда в жизни не приходилось. Мало того, он сам никогда к сближению с женщинами не стремился. И сейчас он боялся, что вместо красивого и нужного слова у него вылетит несуразная белиберда. От чего он может пасть в её глазах как мужчина. Ему нравилось его состояние, и в то же время он опасался надвигающегося искушения. Боясь, что не совладает с собой и подталкиваемый внутренним голосом дьявола, может обнять это милое создание и попасть в неловкое положение. Поэтому он решил в данный момент промолчать.

Я МОГУ ВАС УТОПИТЬ В ЛИРИКЕ

      Он налил коньяку себе и ей ещё по рюмке.
После того как они выпили, он встал и, посмотрев на часы, сказал:
— Засиделся я у вас, — пора и честь знать!
— Глеб вы что, не уйти ли собираетесь? — спросила она испуганно. — Никуда я вас так рано не отпущу, вы почти ничего не кушали.
Он специально выпятил живот и постучал по нему ладонью:
— Наелся до упора, дальше некуда.
Она с недоверием посмотрел на него и учащённо захлопала своими пушистыми ресницами:
— Будем последовательны, — дождёмся ортопеда, который снимет с вас мерку. И мы же с вами о многом не договорили, — пронзила она его своими большими глазами. — Тем более у вас нет головы Пифагора ещё. И не забывайте, — мы с сыном намерены вас проводить сегодня до поезда, так как сегодня вы наш гость!
Она встала с кресла и через журнальный столик, протянув к его груди свои руки, — насильно усадила Глеба обратно в кресло. Он умилённо посмотрел на неё и у него от её взгляда всплыл строки из стиха написанным каким-то неизвестным каторжанином.
«Твоё лицо и райский голос, в стенах тюрьмы приснился мне».
У него по камере ходила тетрадь разных самобытных поэтов. И он от безделья пытался их заучить, но они в его памяти не умещались. Наверное, потому что к поэзии был всегда равнодушен. Этот стих ему нравился, поэтому некоторые строки иногда напоминали ему неволю и взывали о пересмотре холостяцкой жизни.
— Провожать совсем не обязательно, — сказал Глеб, оторвавшись от нахлынувших мыслей, — у меня багаж небольшой, к тому — же я не один поеду, а с товарищем. Мы закажем такси и уедем.
— О каком такси вы говорите? — изумлённо спросила она, — у нас своя машина есть, — Морис довезёт нас до вокзала. Как жаль, что вы приехали в увядавшее время, а то бы могли в полной мере полюбоваться наряженной Ригой и утонуть в моей лирике. Я не люблю промозглую осень, особенно терпеть не могу вечерний косой бесконечный дождь, когда нет смысла открывать зонтик. На душе зябко становится. Не люблю смотреть, когда по Даугаве северный ветер гонит опавшие и пожухшие с деревьев листья. Тоска берёт ужасная, хоть вешайся. Порой мне кажется, что это последние листья, и их обязательно холодный водоворот реки утянет в неизвестность, оставляя деревья в полном сиротстве. И ты начинаешь осознавать, что каждый полёт пожелтевшего листа — это прожитый твой год и совсем ненужные лишние седые волосы на голове. Это унылое и плаксивое время года, — сравни зелёной тоске, за исключением золотой осени. Эту пору я люблю. Нежная грусть прощания с летом, трогает нежно моё сердце своими мягкими руками. Люблю смотреть с утра, как лучи солнца ласкают улицы, устланные разно пёстрыми коврами, так как некоторые листья имеют не только жёлтый, но и багровый и словно огонь, красный цвет, — в частности я, говорю про кленовые листья. Посмотришь на такой восхитительный пейзаж, и незаметно отступает грусть. Эта красота незримо проникает в душу, переполняя её радостью оттого, что ветер не успел увлечь эту прелесть в свой поток. Жалко лишь одно, что таких приятных осенних дней мало. Больше преобладает дождливая осень, — а, это обязательно плохое настроение, которое ведёт к обострению хронических заболеваний. Не понимаю, как осень могла нравиться Пушкину? Может, он лицемерил? — бросила она испытывающий взгляд на Глеба.
— Я не ярый поклонник Пушкина, — сказал Глеб, — я больше люблю военных писателей, особенно нравится Юрий Бондарев. Его «Батальоны просят огня», я перечитывал, раз пять, наверное, а может и больше. Не помню точно.
— Ну, это понятно, вы столько пережили, к тому — же вы военный человек. Кстати, у вас какой размер ноги?
— Сорок третий, — ответил Глеб.
Она встала сразу с кресла и сказала:
— Сейчас Глеб я сгоню тень с вашего лица, — и скрылась в соседней комнате.
Глеб опять взял в руки альбом, но открыл его на последней странице. На него смотрело красивое лицо Натальи.
«Похоже, это свежая её фотография? — подумал он, — так как она сегодня выглядит, как на этом фото…»
Он погладил ладонью фотографию и не стал дальше листать страницы, а начал вволю наслаждаться её красотой. Здесь он не боялся быть перехваченным пронизывающим взглядом при встрече с её глазами.
Когда она вернулась, он сложил альбом и убрал его на рядом стоявший стул. У неё в руках был чемодан. — Вы только Глеб не думайте, папа их не успел обновить, а вам они в пору будут.
Она открыла чемодан на полу, где лежали новые добротные хромовые сапоги
— Мне два сапога вроде бы и ни к чему, — стушевался Глеб, — к тому — же они очень дорогие. Как — то неловко принимать такой дар от вас. Мне бы фотографию? — неожиданно слетело у него с языка.
— Какую фотографию? — положила она сапоги на пол около его кресла.
Он подал ей альбом и сказал:
— Самую последнюю и красивую, словно вечерняя звезда.
Она взяла альбом и, не открывая его, бросила на диван, затем выдвинула верхний ящик комода. Порывшись в нём, достала оттуда чёрный конверт для фотографий и вручила Глебу.
Он обратил внимание на выражение её лица в этот миг. Оно было не гордым и не восторженным, а каким — то тёплым, отражающим чувство благодарности.
— Мне будет приятно думать, что моя фотография будет у вас, на берегах Волги! — затаив дыхание, проговорила она. — Осознавать, что я на кого — то произвела благоприятное впечатление, это всегда меня вдохновляло. У меня сразу вырастали крылья и, я готова была к великим свершениям, но, увы, кроме низкопробных стихов я, ни в чём себя не проявила.
— Если не боитесь, — почитайте? — попросил Глеб и сразу улыбнулся, поняв, что его просьбы подарить фото и почитать стихи нисколько не устыдили его. В другое бы время гореть ему от стыда за свою мужицкую смелость. Да знать коньяк сослужил ему добрую службу.
Она словно птица, расправив крылья, развернула свои руки в стороны и вдруг опомнившись, замолчала:
— Забыли? — спросил Глеб.
Она поджала губы и замотала головой:
— Прости, я дала клятву себе, что никогда не буду декламировать свои грустные стихи и получать за них безмолвное одобрение.
— Откуда у вас такая не радостная тематика? — спросил Глеб.
— Это резонанс детской привязанности, а может даже любви? — тяжело вздохнула она, — летом до войны я всегда ездила в Подольск. Я там дружила с молодым человек, который работал инженером на механическом заводе и был на десять лет старше меня. Мы с ним славно дружили. Он меня в парк водил, в кино. На реке Пахра мы с ним ловили с дерева рыбу. Я тогда наивной девчонкой была, ждала, когда он меня поцелует, но не дождалась. Оказывается, он мне всего-навсего только знаки внимания оказывал, не как любимой, а как дальней родственнице. Я даже и не подозревала, что мы с ним не чужие люди, думала просто бабушкин сосед. Это мне бабушка уже перед войной объяснит, что такую родственную опеку устроил мне папа. Жалко конечно было, но жальче было, когда я от той же бабушки узнала, что ему дали десять лет лагерей без права переписки. Только в войну я узнала, что означает этот приговор. Мне один раненый сказал в госпитале, что это по сути дела смертный приговор.
После этого в комнате наступила тишина.
У неё глаза потускнели, и она опустила голову:
— Страшное время тогда было, — грустно вздохнула она, — даже папа, работая в Управлении Государственной Безопасности, не был уверен, что за ним ночью не приедут люди в кожаных пальто и чёрных шляпах. Одно неверное вылетевшее слово, могло любому обеспечить на долгие годы жёсткие нары или даже расстрел. Он называл те года, сезоном дьявола.
— Грусть — тоску надо всегда гнать от себя, — сказал Глеб, — иначе постареете быстро.
— Я уже почти старуха, что очень меня печалит. Терпеть не могу дни рождения. Я понимаю, что это самая настоящая хандра. И избавление от неё может быть только одно, — это чистая и яркая любовь, каковой у меня нет, да и не было, наверное, никогда. Как хорошо, что Морис познакомил меня с вами! Я ведь по сути дела являюсь по собственной воле заложницей одиночества. Мне бы сходить куда, — развеяться, забыться, а я сама себя заточила в эти можно сказать музейные стены и обнимаюсь со своей тоской. Один раз, правда, выбралась на концерт Эдди Рознера, да на хоккей, — меня рабочий коллектив затянул. Вот и все мои радости за последние годы.
Глеб очень внимательно слушал её грустные откровения. Он понимал, что такая красивая женщина решившая излить свою душу мужчине по сути дела закоренелому холостяку, и которого знает чуть больше полутора часов, имея по жизни воз несчастий, желает безумной любви. В этот момент он представил себя перед зеркалом вместе с ней. И сравнил, кто из них обоих имеет низшую оценку:
«На мой непридирчивый, а оценивающий взгляд, Наташа блистательная женщина, с неуёмным желанием преобразовать свою погребную жизнь в лучшую сторону, — размышлял он. — Но предвосхитить её желания я не могу. Я придирчив к себе и мне никогда с такой женщиной, ковать свое счастье не придется, — это факт! Она выше меня по интеллекту, да и на мои деформированные ноги она никогда не кинется. Но она так мила, что я уже сейчас хочу заключить её в свои объятия и обязательно поцеловать в седеющие виски, пахнущие приятным дурманом. Хочу почувствовать на своём лице щёкот её шелковых ресниц. Но я не смел и не тактичен. Я вор и этим всё сказано».
— Я смогла бы прочитать на другую тему стихи, — оторвала Наталья Глеба от своих мыслей и припала на одно колено около его кресла.
Глеб стихами был пресыщен в заключение, и у него на свободе выработалось безразличие к поэзии, но, чтобы ублажить чуть хмельную женщину, попросил?
— Прочитайте?
Она закрыла глаза и, встав с колена, поправила пояс на халате:
— Нет! Нет и нет, — Буду с вами откровенна. Я же вижу, вы вовсе не ценитель поэзии. Боюсь, вы примете мою лирику, пророческой, а мне бы не хотелось вас отпугивать от себя.
— Хорошо, стихи можно не читать, — сказал он, — тогда выпьем за автора непрочитанных стихов!
— Подождите Глеб я пьяная уже, — остановила она его, — давайте вначале моего чёрного кофе испробуем? Мне голову надо вначале реанимировать, а потом можно и за меня выпить! Я сейчас быстро его сварю.
— Не возражаю, — произнёс Глеб, — делайте, что подсказывает ваше состояние. Я — то сам крепкий в отношении спиртного, — пьяным никогда не бываю.
— А вы часто выпиваете? — спросила она.
— Нет, конечно, — в особых случаях и в меру, но пиво хоть кружку в день, непременно выпью. Пиво — второй хлеб и витамины.
— Это хорошо! — одобрительно произнесла она, — мой покойный муж, наоборот водку пил каждый день, а пиво в редких случаях.
Она подошла к креслу Глеба и села на рядом стоящий стул.
— Я, наверное, перебрала коньяка, если намеревалась читать вам свои стихи. Мне сын уже делал замечание по этому поводу. А выпиваю я два три раза в год. Сегодня вы Глеб мой график сломали. И я рада, что Морис меня познакомил с хорошим человеком! Когда вас провожу на поезд, я обязательно упьюсь в стельку. У меня сегодня праздник! Сын вернулся ко мне таким, каким он ранее был всегда. И это благодаря вам! Вы Глеб не представляете, — она звонко рассмеялась, — Морис вас принял за разбойника, а когда увидал ордена, ему стыдно стало за свои отвратительные мысли. Он к вам сразу проникся доверием, и я знаю почему? Вы сильный и мужественный! И то, что он согласился вам подарить голову Пифагора, я, с одной стороны, ценю его поступок. А с другой стороны, по мне лучше бросить эту голову в костёр и пепел развеять по ветру. Боюсь, что от этой головы только одни несчастья происходят.
Она прошла по комнате и, открыв стеклянную створку серванта, достала чернильницу. Наталья бережно поднесла её Глебу на двух ладонях, словно это был хрусталь. Это была искусно вырезанная из непонятного материала фигурка, смахивающая больше на цилиндр с круглой головой, размером чуть больше десяти сантиметров. Лицо Пифагора было сосредоточенным и суровым, будто предрекая скорую беду. Дугообразные усы сливались с мохнатой, но аккуратно причёсанной бородой, которая имела продолжение в виде кудрявой бакенбардой. Его голову покрывал какой-то затейливый колпак, которые носили античные люди. И что самое привлекательное было в этой фигурке, — чёрные глаза, как у хозяйки квартиры. Это были не простые глаза, они были, как живые, так как из глазниц то расплывался волновыми лучами непонятный свет и мутил почему — то голову, то резко затухал и леденил душу.
«По-видимому, это агаты? — подумал Глеб, — у фигурки и хозяйки дома глаза одинаковы…»
— Вы посмотрите Глеб? — сказала она, — вроде ничего не обычного нет, что может вызвать интерес. Обыкновенная кость кашалота, но неприятных моментов принесла каждому члену нашей семьи достаточно, — кроме, конечно, моего мужа. Он умер своей смертью. Хотя этот Пифагор его прельщал, и он не раз заглядывал ему в глаза, как вы это сейчас делаете. Из-за натянутых отношений с папой мой муж не любил посещать этот дом. Поэтому его бог миловал. Первой пострадала от фигурки мама. Эта голова стояла вначале наверху серванта. Мама стала пыль там протирать и взяла голову в руку. У неё в это время в глазах потемнело, и она упала с табуретки, сломав ключицу. Папа был следующий, он решил чернильницу использовать по назначению. Налил туда чёрных чернил и поставил голову на письменный стол. Как сейчас, помню, — это был праздник милиции, и он был приглашён на торжество по этому случаю. На нём была генеральская форма. Перед тем, как надеть шинель он что — то вспомнил и сел за стол сделать, какую — то заметку. (Тогда он работал над книгой, «Записки чекиста»). Не притрагиваясь к чернильнице, она вдруг упала и всё содержимое, а это почти сто пятьдесят грамм чернил, — вылилось ему на мундир. Мундир ему, правда, другой подарили, а запачканный он отдал своему водителю Янису. Мне Морис говорил, что вы с нашим водителем тоже успели познакомиться? — спросила она.
— Да мне пришлось с ним обсудить ряд вопросов, — подтвердил Глеб.
— Следующей жертвой головы был Морис, — продолжила она. — Когда чернильница перекочевала на старое место, сын помогал мне натирать паркет. В то время папа с мамой находились на отдыхе у Яниса. Он стоял на коленях и драил паркет мастикой. Так вот эта болванка свалилась сверху ему на голову и набила большую шишку и на теле у него на следующий день выступили большие два красных пятна. И что самое интересное, что эти пятна исчезли с шишкой в один день. Мне же Пифагор телесных травм не нанес, но похитил у меня золотой перстенёк с бриллиантом, который я спрятала от мужа внутрь головы. Это был его подарок и в период своего очередного запоя. Он пригрозил, что отберёт его у меня. И обязательно пропьёт, если я не дам ему на опохмелку. Он мог без раздумий осуществить своё обещание, так как выход от головных болей находил именно таким путём. Он злился на папу, что он автомобиль подарил Морису и поэтому продавал из дома книги и хрусталь. Я нисколько не сомневалась, что свою угрозу он осуществит, и тогда сняла с себя перстенёк, а когда он из запоя вышел, то его в голове не оказалось. Я не верила в мистику, но что эта голова несёт в себе проклятие, в это я уверовала твёрдо.
— Перстенёк, возможно, вы положили в другое место и запамятовали, а остальные казусы, случившиеся с вашими родственниками, могли быть сплошной случайностью, — изрёк Глеб.
— Что вы Глеб? — зашептала она, будто их кто подслушивал, — у вас неверное мнение об этой костяшке. Папа в своих рукописях излагает только правду и пишет, что Пифагор раньше принадлежал норвежскому писателю Кнуту Гамсуну, — верному поклоннику Гитлера. Это очень известный и талантливый писатель. В нашей стране его книги запрещены с некоторых пор. Это он написал «Пан» и «Мистерию» за что получил Нобелевскую премию. Это он первым опубликовал в прессе воспевающий некролог о Гитлере, после его кончины. Гитлер был дьяволом, таковым очевидно был и Гамсун, так пишет папа в начале своих рукописей. Кнут добивался аудиенции у Гитлера, но фюрер его не принял. Тогда писатель обратился к известному врачу — отоларингологу, профессору Ван Айкену, который в середине тридцатых годов оперировал Гитлера. Через него решил писатель преподнести Пифагора фюреру. Неизвестно, держал в своих руках Пифагора Гитлер, но только оказалась фигурка вероятно в знаменитом музее. Папа в своих рукописях пишет, что в музей Цвингер, находящийся в городе Дрездене, фигурку по приказу Гитлера распорядился поместить Геббельс. Он любил искусство и город Дрезден и когда тринадцатого февраля 1945 года наши союзники разбомбили Дрезден вместе с его дворцовым ансамблем Цвингер, папа пишет, что Геббельс сильно плакал и негодовал на Геринга, считая его единственным виновником огненной бомбёжки, которую устроили союзники. Город почти полностью был разрушен и превращён в руины. Эти рукописи папа не дописал, но оставил много материалов, которые Морис мечтал опубликовать после окончания института. Теперь, увы! Его мечты рухнули разом в один день. После похорон пришли люди из госбезопасности и забрали всё, не забыв прихватить и книги Кнута Гамсуна, которые папа скрупулёзно собирал у знакомых книголюбов.
— И что так всё и забрали? — впился в неё своими глазами Глеб, не забыв отметить про себя, что перед ним находится не только милая, но и достаточно сильная женщина.
— Как вам сказать, — задумалась она, — кое-что по счастливой случайности осталось. Но всё равно самая важная информация засела в стенах комитета государственной безопасности.
Глеб задумался. Он мысленно унёсся в Берлин. Перед его взором стоял покорённый рейхстаг с подкидывающими своими пилотками советскими солдатами и дым, много дыма с запахом пороха.
Очнулся он от своих мыслей тогда, когда её палец нежно дотронулся до его носа.
— Вы где витаете? — улыбнулась она.
Он тут же ответил на её улыбку, показав золотой рот.
— Я помню события тех лет, — сказал Глеб, — но таких тонкостей о Геббельсе, конечно, не знал. И естественно ничего не слыхивал об этом норвежском писателе. В войну было не до литературы.
Глеб взял фигурку в руки и, дыхнув ей в это время в затухшие глаза, протёр их пальцем. Они были холодные и мёртвые и не искрились больше, как это ему показалось пять минут назад.
— Не старайтесь? — сказала Наталья, — ничего из этого не выйдет. Светится от этого, у него глаза не будут. Не любит Пифагор принудительного отношения к себе! Я вот когда прочитала неоконченные рукописи и все книги Кнута Гамсуна, задумалась над сущностью этого талантливого писателя и отличного психолога. Всегда считала и считаю, что все психологи поголовно владеют неземной силой не только к душам человеческим, но и неодушевлённым предметам. Ему ничего не стоило, чтобы совершить чудовищное заклинание над головой, — тем самым оградить её от случайных людей, после чего подарить чернильницу Гитлеру, которая возможно помогла бы ему выиграть кровопролитную войну или наоборот спасти мир от фашизма. Каким символом являлся Пифагор? — какую разрушительную силу он в себе нёс? — это и папе было точно не известно. В мистику он не верил, считая её неотъемлемой отрыжкой мифов и сказок. И относился к чернильнице, как к обыкновенной безделушке, называя её хвостом фюрера. Я же в отношении его на этот счёт в данный момент имею своё мнение. Сами посудите? — рухнул рейх, вместе с его палачами. Двое американцев тоже сложили за неё свои головы, и кто его знает, пока точно неизвестно, — не исключаю, что папа с мамой тоже погибли из-за этого костяного истукана? Когда следствие завершиться я, конечно, буду точно знать, что и почему?
— Вы милая Наташа забыли про кофе, — напомнил он ей специально, чтобы отвлечь её от бредовых рассуждений, которые очевидно ей навеял коньяк.
Ей понравилось, что он назвал её милой Наташей. Она улыбнулась ему и, оставив наедине с Пифагором, убежала на кухню.
Потом они пили кофе с коньяком и вели непринуждённую беседу. В одиннадцать часов пронзительно заверещал дверной звонок.
— Это Самуил Львович пришёл, мерку снимать, — сказала Наталья, — самый лучший ортопед Риги! Он вам такую ногу смастерит, что вы про хромоту забудете.
Она побежала встречать гостя.
Самуил Львович оказался высоким, но тщедушным старым евреем. От него исходил острый запах чеснока, а от двубортного пиджака веяло терпким травяным душком, похожим на полынь. Сидевшее на носу пенсне и окладистая бородка делали его похожим на Антона Павловича Чехова.
Наталья во время съема мерки, чтобы не смущать Глеба вышла на кухню.
Старый ортопед Самуил Львович быстро справился со своей предварительной работой и, отказавшись от обеда, заторопился домой, но не забыл взять у Натальи обязательный аванс за протез:
— Я думаю, через месяц вы будете носить другую обувь, — сказал он Глебу и, поцеловав хозяйке ручку, покинул квартиру.
— Вот видите, как всё удачно получилось, — облегчённо вздохнула она, — теперь запишите мне все ваши координаты, я вам протез перешлю посылкой.
Глеб немного замялся, — разбрасываться своим адресом не входило в его планы, но эта женщина сразила его своим вниманием и гостеприимством, к тому же она была очень мила. Он запустил руку в грудной карман пиджака и достал свой паспорт.
— Будьте добры запишите, — протянул он ей паспорт.
Она внимательно пролистала его паспорт и, найдя страницу с пропиской, переписала адрес. Возвращая ему, документ она заметила:
— А вы не такой уж и старый, и, если вам подравнять причёску будете как мальчик! Всего на два года вы старше меня.
После её слов он положил чёрный конверт с фотографией и паспорт в карман. Потом двумя руками пригладил свою причёску.
— Нет, с волосами я прощаться не хочу, — ответил он, — и не из-за того, что сейчас мода на такие причёски, — просто я себя чувствую себя с моими длинными волосами более свободным и независимым от казарменного режима. Слишком долго я носил короткие волосы, — сами понимаете армия это в первую очередь устав и дисциплина. Хочу вволю отдохнуть от армии и забыть все её устои.
— Может вы и правы в этом случае, — но прислушаться к мнению женщины, вам бы не мешало?
Глеб улыбнулся и вновь поднялся с кресла:
— Хорошо я подумаю над вашими словами и, если, что непременно воспользуюсь дельным советом. А сейчас мне нужно идти, — должен же я узнать на какое время взяли билеты на поезд?
Она подошла к окну и отдёрнула плюшевую штору.
— А вы позвоните в гостиницу вашему товарищу? — осенило её, — зачем вам так рано покидать меня. Вы можете меня понять, как мне трудно одной? Ведь после смерти родителей вы по — настоящему у меня первый гость. Яниса и соседа сверху я не считаю.
— Сосед, которого Володя зовут, и живёт над вами? — удивил он её.
— Надо же Глеб, — удивилась она. — Вы что и с жильцами подъезда успели уже познакомиться? Видимо вы хорошим чекистом были и не зря вас товарищи командировали в эту поездку!
— Над вами в квартире этого самого Володи и находится моя гостиница, — обрадовал он её, — нам было удобней расследование начинать именно отсюда.
— Тем более я вас не отпущу никуда, — она принялась убирать со стола грязную посуду. — Володина машина стоит около подъезда, — сказала она, — я сейчас позвоню сама ему и узнаю, во сколько отправляется ваш поезд.
Глебу пришлось опять опустить своё тело в мягкое кресло, затем он передумал и вновь поднялся:
— Нет, Наташенька, звонить не надо, — перехватил он у неё из рук грязные тарелки. — Мне нетрудно подняться на один этаж на пяток минут, а потом мы продолжим с вами наше общение.
Он с тарелками направился на кухню, Наталья последовала за ним.
— А вы не сбежите от меня? — забеспокоилась она.
Он поставил тарелки в раковину и, повернувшись к ней, сказал:
— Без пальто я никуда не денусь.
— И правда, — улыбнулась она.

БРОШУ КОСТИ НА АЛТАРЬ

      Она проводила Глеба до двери, наблюдая за ним, чтобы он не прихватил с собой своё пальто. Глеб понял это и в душе улыбнулся. Ему было приятно осознавать, что он ещё может нравиться не простым товаркам, а современным и красивым женщинам. Глебу льстило, что Наталья уделяла ему максимум внимания.
Он поднялся этажом выше и открыл дверь Финна. В его квартире висел очень вкусный запах и телевизор был включен на полную громкость. Шла передача «Музыкальный киоск».
Феликс сидел за столом, уставленным батареей пива, и потягивал его через горло.
Володя лежал на диване, уставившись в экран. Когда он увидал вошедшего Глеба, встал с дивана и, подойдя к телевизору, убавил звук и подсел к столу.
— Билеты взяли? — спросил Глеб.
— Сегодня в девятнадцать пятнадцать, скорый поезд Рига — Москва, — доложил, как солдат Финн, — билеты у Феликса.
— Пей пиво? — предложил Феликс, — спешить нам теперь некуда. Все дела сделаны.
— У армянина всё забрали? — не обратил он внимание на предложение Феликса.
— Самого армянина не было, — мы его вчера так напугали, что он немедленно укатил в Горький. Сумку с кожаном передала его жена Лайма. Она, оказывается, является экспедитором не одной такой шайбы. У неё несколько подобных точек. Сейчас она в декретном отпуске, но меня с утра уже ждала. Понял я, почему у неё интерес возник к мясокомбинату, где работает отец ары? Я вчера ещё разобрался, что к чему, только не знал, что жена его заправляет там. Деньги делают на бутербродах, будь здоров, — завистливо сказал Феликс, — надо было не три штуки с них взять, а больше.
— Где деньги? — спросил Глеб.
— В кожане в кармане лежат, а кожан в торбе, — кивнул Феликс на объёмистую спортивную сумку, стоявшую на стуле.
Глеб резким движением расстегнул молнию и достал кожан.
— В грудном кармане три пачки лежат, — подсказал Феликс.
Глеб вытащил из кармана деньги и одну пачку протянул Финну.
— Держи, — сказал он, — это тебе от Петра, — велел зубы вставить на них. Да смотри на другое не траться? Он в скором времени обязательно приедет к тебе и проверит. Так что учись улыбаться!
Финн нисколько не смутился от этого дара. Взяв пачку, он подкинул её в воздух и, поймав рукой, тут же опустил её в свой карман:
— Благодарность Петру от меня великая, — сказал он. — А зубы я пойду вставлять прямо завтра. Тут этих денег хватит на две золотые челюсти. А мне всего нужно восемь коронок поставить, и я буду первым парнем в Риге. Попробую подвалить к дочке генерала, она мне по душе. Улыбка милая, — очень внимательная и душевная женщина. Пригреть её мне не помешает даже её парень. Он скоро выучится и упорхнёт от неё, а я тут как тут. Лучшего мне не надо.
— Семью хочешь создать? — спросил Глеб.
— Понимаешь Глеб, в последнее время я начал частенько задумываться о своём неразумно потраченным прошлом. Молодость была бесшабашной и безвозвратно утрачена. Она безжалостно покинула меня и напоследок показала мне язык, не дав создать жизненного базиса. Потому что ни в бога, ни в чёрта не верил никогда. Иногда так зябко на душе становится. Ужасно хочется женского тепла!
— А Муза, что же не делится с тобой обогревом? — улыбнулся Глеб.
— Неудачный пример, — пробурчал Финн, — соседка красива, интеллигентна. С такой прелестницей в постель лечь за праздник!
— А стихи она тебе не читала, когда ты ей краны крутил? — спросил Глеб.
— Нет, только кофе угощала и деньги давала, но я их никогда не брал.
Слова Финна почему — то ревностно задели Глеба. Но он, не теряя самообладания, спокойно посмотрев на него и с небольшой гордостью, сказал:
— Я находился сегодня в её квартире четыре часа. И меня она с утра коньяком и кофе поит, стихи правда категорически отказалась читать. Но главное, она ортопеда вызвала к себе на квартиру, чтобы мерку с моей ноги снял, для приличного протеза. И сейчас с нетерпением ждёт у себя в квартире.
У Финна от таких слов закатились глаза, после чего он истерически рассмеялся. Смех был такой продолжительный, что у него выступили слёзы на глазах. Он достал носовой платок из кармана и вытер влажные глаза:
— Вот это ты дал Таган! — воскликнул он, — ну и скорость у тебя бешеная. За те четыре часа, что ты провёл с ней, все мои мечты одним махом взорвал. Теперь временно придётся довольствоваться своей Музой, которая мне уже оскомину набила своим жаргоном. Эта Наталья живёт затворнической жизнью и мужчин не жалует, но если она тебя так приняла, значит, ты её чем — то заинтересовал. Поздравляю! Но ты мне не соперник. Тебе жениться нельзя по закону, и сегодня ты уедешь. А я останусь здесь, и мне ничто не помешает ухаживать за ней.
— Если получится! — полоснул Глеб его острым взглядом. — Но ты Володя прав Наталья женщина действительно необыкновенная и, к счастью, одинокая. Чувствую я, что у нас с ней сегодня не последняя встреча. — И он показал подаренную ею фотографию.
Финн изучающе посмотрел на фото, затем изрёк:
— Её муж против тебя конечно жалким мотыльком выглядел, а ты для неё как символ мужества!
— У неё, похоже, первый муж был настоящий синяк, — сообщил Глеб. — Пропивал из дома всё, но дело не в этом, его уже нет, а я есть! И как ляжет дальше карта, всё будет зависеть от неё. Если она пожелает быть со мной, я сомну все преграды на пути. Ради такой женщины можно свои кости на алтарь бросить. Как мог не ценить её муж, — не понимаю? Она же по натуре красивый взрослый ребёнок.
В квартире повисла тишина. Феликс начал ковырять спичкой в зубах, боясь задать Глебу лишний вопрос, который может быть расценен им как неправильный, а Финн сдёрнул накидку с полки вместе с гипсовой статуэткой, замаскировал своё лицо.
— Не понял? — раздался баритон Глеба. — Вы, что не одобряете мои рельсы? Я буду плевать на всех, кто мне посмеет предъявить поляриметр. Я и без него не хило свечусь, а её бывший муж мне не светофор, а так себе, просто слабый человек, выбравший в жёны сильную женщину. Это его беды были.
— Соседи поведали, что он только за последние годы так свихнулся, — сказал Финн, сдёрнув с себя накидку. — А раньше он всегда положительным и ухоженным был, шляпу и туфли носил даже зимой. Сын капитана первого ранга всё-таки, — правда, тоже давно покойного.
— Тогда понятно, откуда у Мориса кортик, — произнёс Глеб, открывая бутылку пива. После чего протянул её Финну. — Пей пиво, — тебе сегодня за руль больше не садиться. На вокзал нас повезёт Морис.
— А я и не думал на своей машине вас везти, — сказал Финн, — мы с Феликсом ставку сделали на такси. Феликс у этой Лаймы прихватил гуся и литровку водки. Последний день вместе, — подумали надо посидеть мирком перед отъездом. Вдруг больше не свидимся? А гусь уже в духовке томится, — чуешь, аромат в квартире витает? Ещё минут сорок, и он будет у меня готов.
— Я сейчас не могу вам составить компанию? — решительно заявил Глеб, — она меня ждёт у себя. Я обещал ей, что надолго не задержусь. Кладя, руку на сердце, меня самого к ней тянет ужасно. Такого притяжения к противоположному полу со мной в жизни ещё не происходило, — наверное, это какая — то десмосома? Не иначе в моей судьбе что — то перевернётся!
— Этот переворот называется, — «против природы не возникай!» — подсказал Володя, — считаю, что на её гостеприимство, ты должен ответить тем же. Следовательно, у тебя есть возможность пригласить её к нам на гуся, — предложил Финн.
— Попробую, — ответил Глеб и захромал к входной двери.


МОИ ШАНСЫ РАВНЫ НУЛЮ

     Когда он вернулся, то Наталья была уже не в халате, а в дымчатом платье с пепельным оттенком, которое ей очень шло. На журнальном столике стоял старинный канделябр с шестью горевшими свечами и букет цветов.
Она взяла Глеба нежно обеими руками за локоть и, подведя его к креслу, сказала:
— Садитесь на своё место, а я сейчас новый стол накрою. Как я давно мужчин не кормила. Скажу, что сегодня мне очень приятно это делать!
— Откуда цветы? — спросил Глеб.
— Сын меня только сейчас поздравил с днём рождения! — отвела она от него взгляд, — я думала, Морис забыл про него. А он, оказывается, всегда помнил о нём и готовился к этому дню. Я этот день никогда не признаю и всё то, что вы видите на столе, это только ради вас!
— Вы Наталья нечестно со мной поступаете, — возмутился Глеб. — Я себя чувствую так, будто на меня набежала прибойная холодная волна и окатила с ног до головы. Сами посудите, день рождение у вас, а подарки мне.
— Прекратите Глеб, о каких подарках вы говорите? Давайте лучше чествовать наше знакомство и ни о чём другом больше не думать? — И она лёгкой походкой удалилась на кухню. Он устремился следом за ней.
— Наталья, — сказал он ей, — а может нам лучше подняться наверх к Володе, — он там гуся тушит, — посидим вместе.
Она подошла к Глебу и, положив руки ему на плечи, глубоко заглянула в глаза:
— Я вам надоела?
— Я даже думать об этом не смею. Мне с вами уже ровно дышится, хотя вначале я сильно тушевался. Ведь я по существу женщин ближе вас не знал и разговариваю только со своей сестрой и молодыми невестками.
— Не похоже, чтобы вас какая-нибудь разудалая красавица не приметила. Вы что в дремучем лесу жили?
— Я уже говорил вам, что из женского пола меня окружали только белые медведицы и полярные волчицы.
— Да, конечно, — убрала она руки с его плеч, — я это помню. Но если вы хотите, можете пригласить ваших друзей ко мне, и Морис к нам позже присоединится. Он отправился в гараж за машиной.
Глеб никуда не пошёл. Они были вдвоём в квартире.
В шесть часов вечера подъехал Морис, и они сели все в Волгу и поехали на железнодорожный вокзал.
Они зашли в купе и, положив багаж, вышли на перрон. Глеб не заметил, как в это время после них в их купе повторно зашёл Морис и поставил чемодан на нижнюю полку.
На перроне Наталья отвела Глеба от вагона и сказала:
— Приезжайте ко мне в гости, когда посылку с ногой получите. Я буду вас ждать, и мы с вами исправим нашу совместную ошибку, которую совершили сегодня. Я вас произвела уже в генералы. Теперь вы не должны быть робким как солдат. Генерал — это уже полководец. Ему по статусу положено руководить!
— О чём вы Наталья? Всё было очень хорошо, и я очень благодарен вам и вашему дому за гостеприимство и дорогие подарки! Особенно вам прекрасная Наталья!
Она сразу вздёрнула на него свои глаза и загадочно произнесла:
— Как жалко, что мы пробыли сегодня одни вместе целый день и никаких шагов к сближению не сделали. Видимо, я во всём виновата, ведь не девочка уже. Должна была быть сама смелее. Опять у меня полетят череда — чередой пасмурные дни. Я сейчас приеду домой, сяду в ванную, потом надену тёплый халат и мягкие тапочки и засяду обязательно за письменный стол. Я вам буду писать ночное письмо, — в это время мысли лучше работают. И вы мне обязательно ответите на него. Я люблю получать письма. Любая весточка для меня, — это не просто письмо, — а я бы сказала великое событие! Ощущать, что тебя не забывают, — это так приятно! Я хочу плакать от счастья, когда читаю письма. Но, слёз нет, одна только горечь во рту.
— Могу сейчас дать ответ, не дожидаясь вашего письма, — обхватил он её холодную ладонь своей рукой.
Она смотрела ему в глаза и не заметила, как его свободная рука, опустила богатую брошь в её карман.
— И что интересно вы бы мне сейчас написали? — кокетливо спросила она.
— Вы очень красивая во всём и в облике, и в душе и поступках и я хотел бы, чтобы наша сегодняшняя встреча была не последней!
— Она восторженно поцеловала его в щёку:
— А говорил, что у тебя опыта нет в общении с женщинами, — произнесла она. — Да ты своим слогом можешь обольстить любую женщину? — незаметно для себя она перешла с ним на упрощенное и сближающее обращение, произнеся, — «Ты». — Красивый голос и откровенный ответ! — продолжила она. — Мы с тобой могли бы избежать сегодня одиночества. Нам бы создать с тобой квинтэссенцию для ясности, точнее сказать войти в пятую сущность мира. Но мы были оба в плену у робости, которая, к удивлению, оказалась сильней коньяка, — и она ещё раз поцеловала Глеба, но в другую уже щёку. — А теперь иди, — заботливо сказала она, — а то тебе тяжело будет взбираться на подножку вагона, если поезд тронется.
Она, медленно пятясь задом, удалялась от него и долго махала ему своими перчатками.
Он пожал на прощание руку рядом стоящему Финну.
— Я видел её глаза, — сказал Финн, — и понял, что мои шансы равны нулю. Но тебе нелегко придётся, если серьёзно с ней задумаешь закрутить. Воры не дадут тебе добра на брак.
— Прорвёмся Володя! — бросил Глеб ему оптимистически, и вслед за Феликсом зашёл в вагон.
В купе ему сразу глаза ослепил знакомый чемодан. Он узнал его. Наталья в нём приносила из спальной хромовые сапоги. Глеб открыл его, и помимо сапог обнаружил там совершенно новый генеральский мундир:
— Ого! — вырвалось у Феликса, — не зря ты, видать, время с ней проводил!
— У нас выпить есть что? — закрыл Глеб чемодан и закинул его наверх.
— Конечно, есть, — ответил Феликс, — сейчас на троих бутылочку раздавим.
— А третий кто? — обвёл он взглядом купе.
— Гусь тушёный, — улыбнулся Феликс.

ПИСЬМА

   Пётр Барс вновь приобрёл легальность. Он по своим каналам возвратил пистолет Принцу и, отблагодарив щедро Феликса, покинул остров. По наводке Глеба он поехал в Ригу, бомбить до конца колбасную мафию, которой заправлял отец Арсена. То, что левая колбаса утекала в Латвию, ему было понятно, но что это делалось в обход воров, Пётру это было на руку. Он без всякого негодования поговорил с Арсеном и его отцом, выдвинув свои условия. В декабре от армянина уже поступили проценты в общак. А Глеб получил письмо от Натальи. С волнением он разорвал конверт и достал письмо. Красивый и ровный почерк бросился ему в глаза, а от бумаги в клеточку исходил необычайно приятный аромат. Он вначале принюхался к листу и, прикрыв глаза от блаженства, с бьющимся сердцем упал на кровать и вперил свои глаза в строки письма.

Здравствуй Глеб!
Одиночество излечимо, надо просто захотеть. Я сегодня после нашего знакомства поняла это. Удивительно, мы с тобой знакомы несколько часов. А мне кажется, что мы с тобой идём по жизни многие годы. Ты уехал, а я возвратилась одна в пустую квартиру. Невыразимая грусть стиснула моё сердце. Вокруг тишина, — нет ни души. Сын уехал к своей девушке. Неуютно и жутко быть одной. И сразу передо мной всплыло твоё лицо. Я припала на колени и обняла кресло, на котором ты сидел. Ты помнишь, оброненную мной фразу:
«Кто будет плакать от любви к тебе, — тот и будет твоей судьбой».
Я расплакалась, когда нашла в своём кармане пальто твой шикарный подарок. Это чудо, а не брошь! Я её узнала сразу и второй такой редкой вещи думаю, не существует в мире? На её тыльной стороне стоит монограмма княгини Дашковой. Как ты можешь удивлять и попадать в цель, это уму непостижимо? Я теперь буду всегда верить в чудеса! Ты вернул мне старую радость. Эту брошь мой папа подарил маме перед войной. А привёз он её из какого — то села недалеко от Белгорода. Там находится одно из многочисленных имений рода Дашковых. В войну, когда нам было очень тяжело, мы дали объявление, что обменяем на продукты питания дорогую брошь ранее принадлежащей известной дворянской фамилии Дашковых. Много к нам приходило соискателей на эту брошь, но все они предлагали либо деньги, либо то, что нам ненужной было. А нам нужна была мука сахар и крупа. И такой человек появился. Он показал нам документы на имя Андрея Дашкова. Мама без разговора отдала её этому мужчине. Завтра схожу к ортопеду и потороплю его.
23.11.67.

— Вот это поворот, — сказал Глеб, — встав с постели, пряча письмо в книгу.
— Что ты там бормочешь? — поинтересовалась сестра, через открытую дверь.
— Красивая женщина мне в любви объяснилась, — не стал скрывать он от Дарьи, содержание письма.
— Давно пора тебе подумать о семейной жизни, — обрадовалась Дарья, — ты ведь мужик справный у меня. Смотри, сколько вдов на тебя засматривается. Многие наши женщины хотят через тебя породнится со мной. Все уши прозвенели, чтобы я сосватала тебя. Их много, а ты один. Взял бы и осчастливил какую-нибудь вдовушку, а эта из Риги, пожалуй, фифа какая? Такие письма могут писать белоручки и повёрнутые умом бабы. Она и щи, наверное, варить не может, а если и варит, то только постные, чтобы кожа бледная была. Видела я таких невест. Смотри, как она зыркает на нас с тобой.
Дарья посмотрела на стену, где висела эбонитовая рамка с красивой женщиной и добавила:
— Право дело неженка, где только отыскал такую белоснежную фифу?
— В Риге, — улыбаясь, ответил Глеб.
— Неужели в войну, встречались?
— Ты, что Даша, какая война может быть, — я недавно вернулся из Риги.
— Ты же мне говорил, что в Елец ездил на встречу с фронтовиками? — удивилась она.
— Мало ли я тебе чего говорил, — лукаво улыбнулся он. — Ты только никому не брякни, не то у меня могут неприятности со всех сторон навалиться. А Наталья — это та женщина, которая с веком наравне в ногу шагает и не ходит по дому в колхозном халате. «Она очень хорошо готовит, — сказал он, — правда щей я у неё не ел, но мясо и рыба она отменно запекает». И никакая она не фифа и не белоручка. Странности у неё, конечно, есть, но это вызвано долгим одиночеством и увлечением поэзией. Хочу тебе сказать, что она единственная женщина, которая смогла мне душу перевернуть. Сейчас я нахожусь заложником своих чувств. Я сам себя загнал в капкан и мне надо, как — то выбираться из него.
— Ты боишься нарушить воровской закон? — спросила Дарья.
— Как раз этого я меньше всего опасаюсь. Меня поймут друзья, если я надумаю связать с ней брачные узы. Тут дело намного сложнее. Мне пришлось ей представиться подполковником, но если она узнает, что я самая настоящая чернь, то всё конец. Жить мне с тобой до самой старости. А кроме неё мне никто не нужен, ни Ксюши, ни Глаши, — Наталью хочу! Хотя тебе тоже не мешало бы свою жизнь устроить? — покосился он на сестру.
Она не предала значению его словам относительно её жизненного устройства и, поправив свезённую скатерть на столе, завелась:
— Зачем обманывал тогда её дурачок? — счастье в руки шло, а он решил в русскую рулетку с ним поиграть. Неразумно ты поступил. Садись и пиши ей признательное письмо. Да не забудь в конце письма обнять её и поцеловать! Женщины любят такие слова, может, поймёт и простит!
Она достала с этажерки чистую тетрадь с авторучкой и положила перед Глебом.
— Не раздумывай, пиши, давай? И завтра купи мне городской халат, чтобы я не виделась тебе колхозницей. Может действительно когда-нибудь счастье улыбнётся и увидит меня в твоём халате жених, который заставит твою сестру вновь почувствовать себя женщиной. Ведь и правда засиделась я в девочках.
— Халат я тебе выберу правильный, а письмо сейчас напишу, — произнёс Глеб, — только ты ступай к себе в комнату или на кухню? Мне надо сосредоточиться и обмозговать правильный смысл письма.
— Ты, что писатель, какой, мозги включать? — улыбнулась Дарья, — ты сердцем пиши, а не мозгами, так правдивей будет! Она обязательно тебя простит, — настойчиво уверяла Дарья и вышла из его комнаты.
Глеб сел за стол и открыл перед собой тетрадь, затем посмотрел на стоящую перед ним голову Пифагора, которая смотрела на него колдовскими тёмными глазами и будто принуждала его взять авторучку в руку и на бумаге написать свои откровения. С того времени как только он на перроне простился с Натальей в Риге, он каждый день обдумывал, какое бы письмо ей мог написать, чтобы выбраться из омута лжи, исправляя ситуацию. Но тут же растерялся перед письменными принадлежностями. Всё из головы вылетело, пальцы онемели и не могли держать авторучку. Он кроме сестры никогда писем никому не писал и с чего начать писать женщине, которая ему неимоверно нравилась, не знал. Глеб отодвинул в сторону Пифагора и, сняв со стены её фотографию, поставил перед собой. Наталья была очень красивой на ней и предельно серьёзной. Он несколько минут всматривался в её красивое и милое лицо. Ему на миг чуть показалось, что Наталья улыбалась и смотрела на него так, будто подсказывала и вдохновляла его на правильные мысли. Подумав немного, он решил взять за образец её письмо. И размашисто вывел на листке:

Здравствуй Наташа!
Не удивляйся, моему началу? Я хочу повиниться перед тобой. Прежде, чем сесть писать письмо поставил твою фотографию перед собой. Я мысленно разговариваю с тобой, и ты меня слушаешь и, наверное, ругаешь. Мне стыдно за свой поступок. Я невольно тебя обманул. Не мог я поступить иначе. На карту была поставлена судьба моего друга, на которого падало подозрение в убийстве твоих родителей. Поэтому я появился в Риге, чтобы пролить луч на следствие. Но когда я узнал, что преступники арестованы, мне пятиться назад не было никакого смысла. Да у меня было время признаться тебе во всём, но не хотел портить нашу идиллию. Ты мне доставляла удовольствие любоваться тобой, и я боялся с позором быть изгнанным из твоей квартиры после своей исповеди. Больше тебе скажу, я не подполковник, — я бывший зэк с двадцатилетним стажем. Я вор в законе! Что это такое? Попробую тебе доходчиво объяснить:
Вор в законе, — это не обязательно тот, кто лазает по карманам и чистит чужие квартиры. Вор в законе, — это человек, который придерживается неписаным, законам, и определённым идеям. По одним из этих законов я не могу создавать семью. Но твоя красота, которая оказалась сильнее законов, сразила меня. И если ты сможешь понять и простить меня, то я твой! Из-за тебя я готов преступить воровской закон, если, конечно, ты меня правильно поймёшь?
PS. Кстати, все награды, которые были на мне, это не липа. Я их заслужил в войну.
Крепко обнимаю и целую! Глеб.

Прочитав несколько раз текст письма, он нашёл его удачными. После чего запечатал письмо в конверт и, надев полушубок, вышел из дому. На улице смеркалось, снег наметал большие сугробы. На скованной льдом реке, детвора деревянными лопатами расчищала каток. Мороз к вечеру крепчал и игриво пощипывал, то за уши, то за нос. Глеб, хоть и морозостойкий был человек, но воротник полушубка на всякий случай приподнял и направился на почту, которая стояла в ста метрах от пивного Кубика. Проходя мимо дома Ивана Горбунова, он заметил топтавшийся народ на крыльце. Через обледеневшие ветки сирени, за зашторенными окнами пробивался тусклый свет, и мелькали тени.
«Неужели, что — то случилось? — подумал с тревогой Глеб, — народ в доме неспроста, снуёт».
Тревога его оказалась не пустой, на почте он столкнулся с Феликсом.
— Сват у меня замёрз, — пьяный был, — выпалил Феликс, — пришёл вот телеграмму дать его детям в город Молотов, — назвал он старое название Перми и сразу поправился. — В Пермь буду отбивать. Похороны на послезавтра назначили.
— Я понял, что — то неладное творится в его доме, когда шёл сюда. Жалко мужика — не старый ещё, — посетовал Глеб, — хорошо хоть детей успел вырастить и выучить!
— Кроме моей невестки, — заметил Феликс, — тупица, как мой Карп. Задним умом крепки и живут без царя в голове. Она любительница в лото играть, да семечки щёлкать. А его кроме удочки, ружья и кино больше ничего не интересует. Сына воспитывает, считай сваха, да мы с женой. Хорошо, хоть работают оба. Карп сейчас мечтает только об одном, — как приобрести тарантас. Совсем одолел меня, — может, ты Глеб по своим связям поможешь мне «Москвича» купить или «Запорожца»? Пока деньги есть, а то утекут и останусь я с носом. Ладно, хоть ялик свой успел моторизировать. Теперь с весны будем с тобой рассекать вместе по Волге. Меня тут один всё зовёт в Работки рыбачить, там говорит рыбы прорва.
— До весны ещё дожить надо, — сказал Глеб, — а с машиной я тебе помогу. Я тоже подумываю себе взять с ручным управлением. Инвалидку мне даёт исполком бесплатно, как фронтовику. Пока на ней поезжу, а к лету возьму себе Запорожца, — этот транспорт уютней будет и не тарахтит как мотоцикл.
С почты они вышли вместе и, утопая в свежем снегу, выкидывая из-под валенок хрустящий звук, направились домой.
— Вроде вечер уже, а на улице от снега светло, — произнёс Глеб, — может, по пивку сообразим? — предложил он.
— Не могу Глеб, — отказался Феликс, — хлопот по горло с этими похоронами. На моих плечах всё лежит и на работе сейчас будет запарка. Директор сказал, чтобы я готовился после похорон заступать на новую должность. Не ожидал я, что мне предложат такую работу. Всё-таки был судимый по серьёзной статье, — значит верят! А это я тебе скажу, — жест широкий. Постараюсь оправдать его доверие!
— Доверие сродни рижскому бальзаму, — изрёк Глеб, — не только голову приятно мутит, но и всё тело греет. Держись за это место, — если с умом там работать, то о старости можно не беспокоиться. Всегда кусок мяса в борще будет плавать. На пищу святого Антония никогда не сядешь. А я решил рассчитаться с работы, — не хочу больше выслушивать херню разную от тухляков. Каждый зачуханный карась, корчит из себя осетра. Я тоже, конечно, не комендант Таврического дворца, но засранным водителям, от которых куриным помётом тащит за гектар, подчиняться не буду. Моду взяли инспектировать мою работу, да ещё указывают, как и когда я должен правильно ворота открывать. Знали бы они, как я строил таких козопасов в неволе, ни одна сволота бы, не пикнула. А козырять этим не в моём характере. Только на крайняк могу выкинуть такой козырь, когда запах керосина учую. Не по душе мне такая работа, — могу сорваться и наломать дров. Лучше зиму дома посижу, а весной видно будет.
Глеб, немного кривил душой. Главной причиной его увольнения был приказ главного инженера завода, который гласил: «Новые термопары сталевар может получить, только в том случае, если сдаст использованные».
Таким образом, был сделан очень важный шаг в борьбе с расточительностью и бесхозяйственностью. И завод на благо родины при помощи высоких технологических процессов сам стал извлекать благородный металл из термочувствительных элементов.
После издания приказа главного инженера племянники Глеба, были вынуждены свернуть своё опасное производство.
— Ты знаешь Глеб, что я хочу тебе сказать? — произнёс Феликс.
— Пока не знаю, — говори?
— Вчера мне директор команду дал, чтобы я в лепёшку разбился, но нашёл четыре подшипника, для ментовского автомобиля. У меня на складе порядок и я знаю, что и где лежит. Припас эти подшипники, хотел нести их директору в кабинет, а тут вдруг около меня вырос карлик Иванов, — опер из уголовного розыска. Он по национальности не то якут, не то бурят. Короче скуластый и широкомордый, а глаза как мышиная половая щель. Его Фаней в городе кличут.
— Якут он, — перебил Феликса Глеб.
— Так вот этот якут, — продолжил Феликс, — подшипники посмотрел, вручил мне пузырь Московской водки и стал докапываться и выспрашивать про тебя. Намекал мне, чтобы я с ним раздавил этот пузырёк, но я сказал, что на работе не пью, и бутылку положил в ящик с метизами. Не хватало, чтобы я с милицией водку пил. Короче Фаня всё знает про нас с тобой. Даже, то, что сидели вместе на одной зоне и находились в противоположных идейных углах. Выпытывал, в каких я отношениях сейчас с тобой нахожусь. Спрашивал кто с нами летом ездил на рыбалку. Это он насчёт Петра уже прознал. Я ему сказал, что нас с тобой связывает доброе соседство, рыбалка и тесная дружба моего сына с твоими племянниками. А на рыбалку сказал с нами, ездил Фёдор, — твой однополчанин.
— И всё? — спросил Глеб.
— Тебе, что этого мало, — ответил Феликс, — в поле зрения попасть ментам, это не особо приятно. Тем более про Фаню говорят, что это один из самых дотошных службистов. Если вцепится в кого — то, — без срока не отпустит. Он много в нашем городе кого пересажал. Служака ещё тот, — за звёздами тянется. Его уже резали, но не дорезали. Выжил гадюка, и вновь за старое взялся. Такие менты самые опасные люди. Они и маму родную не пожалеют ради карьеры.
— Я не хочу себе голову мусором забивать, — ухмыльнулся Глеб, — я уже четыре года на свободе и на Фаню мне начхать. Знаю, я этого чмыря, — и не только его, а всех ментов, которых интересует моя личность. Ты не первый у кого они выпытывают о моей жизни. Они у всех соседей интересуются, с тех пор, когда я освободился. У них работа такая проверять таких, как я. Пускай вынюхивают, если временем своим не дорожат, а я буду посмеиваться. Да, почему наш дом обошли? — вспомнил Глеб. — На похороны деньги не малые нужны.
— Никого беспокоить не придётся, — сказал Феликс, — похороны за счёт предприятия. Так директор сегодня сказал.
Они дошли до дома Ивана Горбунова и, обменявшись рукопожатиями, расстались.

КОШМАРЫ ОТ ПИФАГОРА

    Суббота в доме Чашкиных всегда был банным днём. Племянники были на работе, и Глеб с утра на санках принялся возить с колонки воду. Колонка стояла недалеко от их дома. Воду он возил в двух молочных флягах, одна из них была без крышки, которая у него и опрокинулась перед самой калиткой. Пока он переливал воду в котёл, у калитки уже заблестело ледяное полотно. Вторую ходку за водой ему пришлось уже осторожно пересекать калитку, чтобы не поскользнуться. К обеду выпал снег и запорошил ледяной пятак. Но это не спасло от падения почтальонки, принесшей Глебу пенсию и письмо от Натальи. В это время он сидел уже в бане и хлестал себя веником. Из бани Глеб вышел приятно утомлённый и распаренный. В одной рубашке с перевязанным, словно чалма полотенцем на голове, придерживая рукой протез, он по-молодецки взобрался на крыльцо и вошёл в дом.
— Пенсию тебе принесли и письмо от твоей зазнобы, — сообщила ему сестра.
Глеб не надеялся получить ответа от Натальи. Он твёрдо был уверен, что, узнав всю правду о нём, она выкинет его из памяти. Но он ошибся. Конверт лежал на кухонном столе, поверх уложенной в стопку пенсии. Новенькие зелёные трёхрублёвые купюры смотрели на него. Он небрежно сбросил деньги с конверта на стол и, взяв письмо, сказал Дарье:
— Купишь себе и племянникам на Новый год от меня подарки. И про снох не забудь. Они заслужили от меня благодарность. Постоянно обстирывают и обхаживают меня.
— Ты что Глеб такими деньгами бросаешься? — удивилась сестра. — На эти деньги мы месяц можем припеваючи жить.
Но он, не слушая её, только отмахнулся рукой. И удалился в свою комнату, где взволнованно вскрыл конверт:
— Сейчас она мне всыплет по первое число, — бормотал он. — Такие женщины обманов не терпят. Сам виноват, она вдалеке, а мне всё равно стыдно.
Он с трясущими руками вытащил из конверта письмо и развернул лист. Послание было коротким и его сразу резануло по сердцу.
— Точно отповедь написала, — в сердцах бросил он, одновременно посмотрев на её фотографию.
Но, прочитав начало письма, сразу успокоился и погрузился в чтение. Опять тот же ровный и красивый почерк с ароматной бумагой предстал пред его взором, но буквы от волнения у него начали прыгать. Он не верил своим глазам. В письме не было никаких упрёков и обид. Только любовь и больше ничего. Он бегло начал перечитывать его, но уже вслух.

Здравствуй Глеб!


Не терзайся и винись передо мной
Пусть ты вор, мне нипочём, я люблю тебя притом.


Ты представить не можешь, как я была рада, получив от тебя ответ. Я поняла, — мы с тобой стали конгениальные люди. Твоё признание о прошлом, меня не удивило, а наоборот возвысило в моих глазах. Почему — то твой шрам на лице, мне с первой минуты подсказывал, что ты именно тот человек, каким представился в письме. И к тому же я хорошо знакома с прошлым Володи. Он мне сам, когда — то признался. А кто может быть у него в друзьях? — вернее всего тюремщики. Но хочу тебе заметить, этот Володя самый лучший житель нашего дома. Он общителен и неподдельно учтив. Если все тюремщики, такие как он, — то у чистокровных латышей никаких шансов нет, сравнятся с ними в человечности к русскому народу. Я никак не могу привыкнуть в Риге, что являюсь низкосортным человеком. Устала здесь жить, хочу человеческого отношения и твоего тепла. Боже мой, как я рада, что ты не чекист. Я не хочу быть кондовой женщиной и ловить косые и неприятельские взгляды соседей и знакомых. И как ты, наверное, догадываешься всё это из-за папы. Они все его боялись, а мой мозглявый муж в пьяном виде называл его палачом. Вот почему я всегда была в одиночестве, — которому скоро придёт конец. Вчера сосед Володя на своей машине с очередным гостем Петром помогли мне отвезти со старой квартиры мебель и поместить её, в комиссионном магазине. Они оба передают тебе большущий привет. Я очень тоскую по тебе и хочу слышать и видеть тебя! Ты не можешь представить себе, как ты стал дорог мне после своего признания. «Нога» твоя готова и скоро будет у тебя. Я сама её привезу перед Новым годом. Буду лично учить тебя ходить. Заодно навещу в областном центре родных и знакомых.
До встречи дорогой. Целую тебя. Наталья
15.12.67.

«Сегодня двадцать седьмое декабря, — вспомнил он дату, за которой в последнее время не следил, — выходит, письмо шло двенадцать дней. Это со дня на день она может появиться в нашем доме».
Глеб перечитал письмо и почувствовал, как по позвоночнику стёк потный ручей и виски ритмично забили набат. Голова сразу стала тяжёлой, будто её заполнили чугуном. Хоть некоторые слова в письме ему были и непонятны. Но, без всякого сомнения, было ясно: — её не напугало его прошлое
Мало того, это предпраздничное откровенное послание Натальи, практически конкретизировало ситуацию. Она без всяких недомолвок шла к сближению и не просто сближению, а к совместной жизни. Он отстегнул протез, задвинув его под стол, — завалился на кровать. Настал час мучительных раздумий. Сотня непонятных мыслей, словно жужжащие пчёлы роились в его голове.
Наталья ему, бесспорно, нравилась, но его смущало неведение.
Он не мог себе представить, как эта женщина, привыкшая к бытовой роскоши, сможет спуститься практически по надпиленным ступенькам на неуютную платформу, где комфортом и не пахнет. А все удобства находятся во дворе, и в магазинах нет такого изобилия продуктов как в Риге.
«Она конечно женщина самодостаточная и интеллигентная, — подумал он. — Поменять столичный город, где каждое строение почти мировая история, на заштатный городишко с неосвещенными улицами и сквозными автобусными остановками, которые не спасают ни от дождя, ни от ветра, — это не каждому человеку под силу. Мало того, в этом городе у большинства молодёжи здесь самая популярная одежда ватные телогрейки, с раздутыми от семечек карманами. К тому же у неё сын в Риге, в институте учится, знать учёным скоро будет. Может, на неё напала блажь от одиночества? Или, в самом деле, я ей такой одноногий смог сильно понравится? С одной стороны такой поворот дела льстит мне, а с другой немного пугает…»
Он весь в поту ручкой трости дотянулся до форточки, открыв её настежь. Затем принял горизонтальное положение. Этого хватило, чтобы его изрядно прохватило. Ночью у него поднялся жар. Глеб открыл на миг глаза и увидал в освещённой луной комнате голову Пифагора и его словно лазерные лучи из глазниц, до боли, бьющие пламенем в лицо. Фигурка вдруг неожиданно подпрыгнула на столе и устремилась к потолку, превратившись из костяной чернильницы в расплывавшуюся на сковороде глазунью из двух яиц. Он отчётливо слышал потрескивающий звук дров. Запахло гарью. Глазунья начала шипеть и медленно чернеть. На фоне этой черноты вновь появился лик Пифагора. Он с каждой секундой увеличивался в размере и когда достиг немыслимо больших габаритов начал волнисто колыхаться, словно был изображён на ткани. Глеб стиснул зубы и закрыл глаза, но Пифагор не желал оставлять его в покое. Длинные и извилистые руки древнего грека, похожие на гигантских змей обвили его тело, так, что дышать было невозможно. Но этого им было мало они, растопырив костлявые пальцы, начали подбираться к его горлу. Глеб осознавал, что воздуху ему не хватает и у него не было силы противостоять костяному идолу. Моментально в глазах пронеслась вся его жизнь со звуками военной канонады и лязгом тюремных дверей. Затем он слышал, чьи — то знакомые голоса и перед его глазами предстала Наталья. Она протягивала ему кружку с водой, которую он не удержал и всё содержимое пролил на себя:
«Помираю, — пронеслось у него в голове…»
Неожиданно лицо Пифагора, словно шагреневая кожа стало сжиматься, потом совсем исчезло. После чего Глеб впал в забытьё. Он бредил и Дарью принял за Наталью. Около него, в это время крутилась не только сестра, но и племянники с жёнами.
— Заводи машину и поезжай до скорой помощи? — гнала Корнея из дома Дарья, подкидывая дрова в печку, — так быстрее будет, нежели телефон найдём. У него температура за сорок градусов.
Скорая помощь приехала без промедления:
— Так и до воспаления лёгких не далеко, — сказал врач с бородкой мысиком, когда сделал последний укол лежащему в беспамятстве больному. — Беречь себя надо, не молодой уже, — ворчал он, думая, что Глеб его слышит. Но тот лежал в беспамятстве с закрытыми глазами и пересохшими губами.

В ОЖИДАНИИ ГОСТЬИ

      Он пришёл в себя утром. Около него сидел Корней. Рядом с кроватью, на стуле лежала гора лекарств и термометр. Переместив свой взгляд на стол, Глеб увидел свой ночной кошмар. Пифагор спокойно стоял на столе, но глаза, в которых стояла тусклота, были направлены в сторону окна.
Он сразу вспомнил бредовый сон и, увидав, что около него сидит племянник, облегчённо вздохнул и с пересохшим ртом произнёс:
— Убери с глаз моих долой вон того идола? — показал он на голову Пифагора. — Он подлюка всю ночь мне не давал спать, чертыхался из стороны в сторону.
— Ты в бреду всю ночь метался, — убирая со стола фигурку, сказал Корней, — весь дом на ноги поднял. Врач хотел тебя в больницу отвезти, да мать не дала. Сказала, что сама тебя выходит. Думаю, правильно она сделала, не дав погрузить тебя на носилки, — определил Корней. — На больничной койке встречать Новый год, — примета неважнецкая.
— Я полностью согласен с тобой Корней, — мне вообще сейчас в тягость болеть, да и некогда. Жизнь свою менять резко буду. А ты не сжимай этого истукана в руках, ступай, убери его за печку?
Корней закрутил головой и посмотрел на небольшой камин — печку, за которую спрятать ничего не возможно.
— Да не за мою печку, а русскую, что на кухне стоит, — подсказал Глеб. — Там бидон молочный стоит дырявый с гвоздями. Ты гвозди пересыпь по банкам, а этого бородатого хрена засунь в бидон и спрячь, в собачью будку. Весной я его на остров увезу. И мать заодно позови.
Когда Корней вышел из его комнаты Глеб принял сидячее положение и забористо выругался:
— Заколдован что ли этот костяной болван, — надо же такому привидеться. Нужно будет его к общаку привнести. Не похоже, что это простая безделушка. Резал её наверняка известный мастер и возможно с мировым именем! Сгодится в будущем, — мало ли какие пакли — макли наводить придётся.
В комнату вошла Дарья с зареванными глазами. Она принесла ему в обёрнутом полотенце стакан кипячёного молока и блюдце с малиновым вареньем. Поставив стакан на стул, и нервно комкая полотенце в руках, сказала:
— Перепугал ты нас брат всех ночью. Сейчас тебе надо пропотеть. Выпей молока с малиной, а на ночь я тебе банки поставлю. Температуру тебе врач полезными уколами немного сбил, сейчас она у тебя тридцать восемь градусов, а ночью ртуть зашкаливала в градуснике. Таблетки тоже не забывай пить. Я тебе их дозировано по кучкам разложила на весь день. Жаропонижающие обязательно пей.
— К чёрту таблетки, — скривил лицо Глеб, — водки мне дай, и перчик красный сорви в горшке? Разом всю хворь выгоню. Для меня это будет самый животворный и оздоровительный напиток. Сегодня воскресение, — тебе надо съездить прямо сейчас в область с Корнеем? В Центральном Универмаге или на барахолке купишь лучшие постельные принадлежности, скатерть, новые занавески и на пол, что-нибудь подходящее подберёшь? Прикинешь там сама, чем лучше комнату облагородить, — денег не жалей. У меня, их много. И купи там коньяку или рому я на ночь жжёнку ядрёную себе забаламучу, а «лепёшки» убери к чёртовой матери, — показал он на таблетки.
— Никак гостью из Риги ждёшь? — сглотнула Дарья слюну от волнения, и в глазах засветился огонёк радости.
— Её родимую, — кивнул Глеб, — поэтому сделай всё по высшему классу. Да смотри безвкусицу деревенскую не покупай. Если на себя не надеешься, возьмите с собой Феликса. Сегодня воскресение он дома сейчас. Феликс мужик современный, толк в вещах знает! Не забудьте купить телевизор и магнитофон, а также мочалку и два больших полотенца.
— Ради бога, — подстёгнутая радостным известием, встрепенулась Дарья, — пускай едет. Только поедем сразу в Молитву, — там барахолка знатная, — выбору больше, чем в универмаге.
— Халат себе выбирай из бархата, а ещё лучше парчовый, — наказал он ей. — Деньги возьми у себя в сундуке в школьном портфеле, — сказал он ей вслед.
…Водку с перцем ему принесла жена Руслана Любаша. Он выпил стакан и моментально уснул.
Глеб спал и не слышал, как в его комнате Руслан на жардиньерке установил небольшую ёлку и нарядил её ёлочными игрушками. Проснулся он от пьянящего запаха хвои. Тело уже не ныло, как прежде и голова не была туманной, всё в ней прояснилось. Настроение было прекрасное, будто внутрь влили тонизирующий нектар. Но, увидав в углу Новогоднюю красавицу, он вначале взбеленился. Этот праздничный атрибут, напомнил ему лесоповал, где этих ёлок было видимо-невидимо. И попадались они вечно сучковатые, отчего пилы выводились из строя. И за это заключённым на первый раз урезали пайку, а на второй раз сажали в изолятор. Он мысленно успокоил себя: Сказав себе, что здоровье его значительно улучшилось, и наряженную ёлку со своими думами унёс в детство. Оно было голодным, но весёлым и он не прочь бы вновь вернуться в него. В облике Деда Мороза к ним по домам приходил старьёвщик Никифор с улицы Колокольной и разносил подарки, приготовленные родителями, куда обязательно входила баночка монпансье, пакетик сахарина или кусочек сахара, орехи фундук и самый желанный, — большой медовый пряник. Им детям рабочих и крестьян вкуснее есть, ничего не приходилось. Они радовались и таким подаркам. Тогда они и не слыхивали про апельсины или восточные сладости. От этих дум он вновь почувствовал прилив бодрости.
«Видимо водка благотворно повлияла на мой организм?» — подумал он и попытался встать с постели. Но голова его закружилась, и он рухнул опять в кровать.
Он посмотрел на часы. Стрелки показывали тринадцать часов. Крикнув сестру через дверь, и не дождавшись ответа, Глеб со всей злости запустил тростью в стену:
— Такие стены и пушкой не пробьёшь, — проворчал он и, выпив остывшее молоко, вновь закрыл глаза.
Проснулся он от громкого разговора Дарьи и невесток.
Они обсуждали, как лучше облагородить его комнату.
— Что так долго, — недовольно посмотрел он на сестру, — принеси мне утку, иначе мой мочевой пузырь сейчас разорвётся, как противотанковая граната.
— Ты что ребёнок малый? — нахмурилась Дарья, — не мог догадаться заглянуть под кровать. Она там давно стоит. Делай, давай свои дела и ребята тебя сейчас на печку перенесут, а мы будем марафет в твоей комнате наводить. Всё купили по совету Нильса в Молитве. Он даже торговался сам. Хваткий мужик, — рубликов семьдесят сэкономил тебе. Я ему на поллитровку водки выделила за это денежек, но он не взял. Сказал, что расчёт получит с тебя, как только ты выздоровеешь. Так что лечись быстрей?
— Я уже здоров, — прохрипел Глеб, — можешь сходить за ним. Раздавим с ним бутылочку.
— Недосуг сейчас, — замахала руками Дарья. — Если хочешь сегодня спать по-барски, лежи и молчи.
Глеб перечить не стал, а через пять минут он при помощи племянников перекочевал на русскую печку, где от суеты в доме он ушёл в абстракцию.
Вечером ему на печку Корней принёс жжёнку из рома.
— Пей дядя Глеб? — протянул он ему алюминиевую кружку, — сделал всё по твоему рецепту. Да перебираться будем на свою кровать. Не узнаешь сейчас свою комнату. Хоромы настоящие!
Глеб маленькими глотками осушил кружку.
— Порядок! — сказал он, возвращая племяннику кружку, — жизнеощущение стало чувствительней. Теперь прорвёмся, — козлам ударим по рогам, а сучью по жопам!
Когда он очутился в своей комнате, то не узнал её. Даже бревенчатые стены не могли навредить роскошному убранству. Оконные занавески, плюшевая скатерть на столе с крупно выбитыми цветами и свисающей бахромой, а так — же модная настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром преобразили его комнату. На стенах висели в богатых рамках две больших репродукции Васнецова «Богатыри и царь Иван Грозный». Место старомодных слоников на комоде заняли две одинаковые миниатюры балерин и хрустальная ваза с искусственными цветами. На двух ярусной жёлтой лаковой подставке похожей на этажерку, около окна присоседились небольшой телевизор «Волхов» и словно большой чемодан, — магнитофон «Маг — 59». Телевизор был включен, и по нему демонстрировали фильм «Матрос с Кометы».
— Вот это дело! — восхищённо осмотрел он свою комнату и удовлетворённый лёг на кровать, устланную новым постельным бельём.
— Корней выключай телевизор и тащи сюда свою гитару? — сказал Глеб, — сейчас записывать меня в тот ящик будешь, — показал он на магнитофон.
Пока Корней бегал к себе за гитарой Руслан настроил магнитофон и поставил на стол микрофон.
— Этот магнитофон студийный, — заметил Руслан, — качество звука должно быть чистейшим. Я плёнку поставил тип — 6. Давай дядя Глеб, исполни свои жиганские страдания? Потом прослушаем.
В комнату вошла Дарья в новом парчовом халате похожем больше на поповскую ризу, но он был модным и очень шёл сестре.
— Теперь ты у нас барыня, — заметил Глеб, — точно замуж скоро выйдешь в этом халате.
Дарья засмущалась, как девочка и быстро удалилась на кухню, но тут же возвратилась с пирогом в руке.
Глеб подстроил семиструнную гитару и когда Руслан запустил магнитофон, раздался перебор серебряных струн и красивый голос затянул попурри душевных лагерных песен. Он спел один куплет Пропажи, Таганки, Колымы. От Колымы женщины прослезились.
Этим куплетом он закончил своё попурри.
— Да ты дядя Глеб артист непревзойдённый! — поразилась его голосу Люба, — жена Руслана.
— Я тоже ничего подобного в жизни не слышала, — восхищалась Капа, — так и Эдик Хиль не споёт.
Дарья во время прослушивания ела пирог и заворожено слушала брата, не замечая, как небольшие кусочки вместе с начинкой, падали ей в разрез халата в область груди. Когда он закончил петь, она словно под гипнозом засунула руку под халат и, собрав, там все крошки отправила себе их в рот.
— Надо же и действительно артист, — отрешённо сказала она, — не то, что ты Корней, — посмотрела она на сына, — только и поёшь про уток, которые зря крякают. Учись у дядьки! А как ты крякаешь, так и я могу.
— Крякать может ты и сможешь, — уколол Корней мать, — а чтобы так петь как я, — слух надо иметь и хороший голос! А у тебя ни того, ни другого нет.
— Всё концерт окончен, — сказал Глеб, — завтра продолжим, если конечно сегодняшняя запись мне по душе придёт. А не понравится, — по новой дорожке запишем ещё раз.
— Нашли себе забаву, — проворчала Дарья, — теперь все дела в доме забросите с этим ящиком. Покоя чую, до весны не будет с этой мандулой — пока лёд, наверное, не тронется.

НОВАЯ ВЫХОДКА ПИФАГОРА

     Следующее утро у Глеба началось с одиночества. Все домочадцы были на работе. Он встал на ноги и, отодвинув занавеску кухонного окна, опустился на табуретку. Сквозь морозные узоры на стекле начал вглядываться в улицу, но чёткого обозрения не было. Проглядывались одни живые силуэты мальчишек с клюшками на реке и инеевые покрывала на деревьях. Тогда он ртом отогрел небольшой кружок и пальцем легко очистил наледь. Обзор улицы прояснился. Он смотрел на забелевшие вокруг снега и четырёх мальчишек, гонявших шайбу в валенках по ледяной реке. Та, которую он ждал, не показывалась.
— Хоть бы телеграмму дала, когда точно приезжает, — разговаривал он сам с собой. — Корней с Русланом встретили бы её на машине, а так сиди, — жди у моря погоды.
Когда его наблюдательный пункт вновь обледенел, он встал и приготовил себе жжёнки. Выпив, её надел полушубок и вышел во двор.
— Странно, что это Дамка меня не приветствует? — поразился он и, спустившись с крыльца, подошёл к её будке, но она не подавала признаков жизни. На её это было не похоже.
Дамка была среднеазиатской поджарой овчаркой, которую ещё щенком подарил ему покойный Иван Горбунов. Эта собака была любимицей, не только Глеба, но и всего их семейства. Но больше всех она любила Капу. Она каждый день приносила для собаки с работы богатые пищевые отходы с недоеденными котлетами и мясом. Дамка всегда её ждала с работы и радостным лаем встречала, зная, что в сумке лежит вкусненькое и сытное для неё лакомство.
— Дамка, Дамка, — позвал он её, но она не подавала голоса. Его взгляд упал, на нетронутую затянутую ледяной коркой собачью еду и, взяв рукой цепь, к которой была пристёгнута Дамка, потянул на себя. Из конуры вытащил одну лишь цепь.
— Интересно, куда она делась? — сказал он, — и, перевернул будку набок, убедившись ещё раз, что собаки там нет. Кроме подстилки и молочного бидончика, где лежала голова Пифагора, там ничего не было. Он протезом откинул бидончик на снег и поставил будку на старое место. Подцепив бидон ручкой трости, перехватил его в руку и пошёл за дом, где стояла лодка, укрытая брезентом. В ней он хотел спрятать бидончик. Откинув край брезента, он испуганно отпрянул. Из лодки с визгом выскочила Дамка. Перепрыгнув через поленницу дров, она заметалась по двору, затем нырнула к себе в будку. Высунув голову из отверстия, она стала наблюдать за Глебом.
«Неспроста она шарахается, — подумал он, — знать на самом деле, эта чернильница с проклятием? Негоже этой костяшке находится в лодке, которая кормит меня, — напасть ещё какую-нибудь наведёт на лодку и Дамку? Надо проверить Пифагора ещё раз в своей комнате. Что он ещё сможет выкинуть своим таинственным колдовством?»
Он вытащил из бидона фигурку и, прихватив кастрюлю Дамки, с замёрзшей едой заметил, как собака забилась вглубь будки. В доме он поставил собачью кормёжку оттаивать в печку, бросив чернильницу себе на кровать. Когда собачья еда оттаяла, Глеб вновь вышел на улицу, чтобы накормить Дамку. На этот раз она выбежала из будки, поскуливая, и приветливо махая хвостом, с жадностью накинулась на еду. Глеба от такого поведения Дамки бросило в пот.
«Сомнения нет, этот Пифагор с проклятием. — подумал он. — Никто лучше собаки не может чувствовать негативные явление. Надо вообще от греха подальше, совсем унести этого колдуна…»
Глеб пристегнул цепь к ошейнику Дамки и без помощи трости с невероятной скоростью бросился в дом.
Он скинул тулуп с себя и, бросив его на печку, выпил ещё жжёнки. Затем принёс Пифагора на кухню, и внимательно изучив его, — поставил перед собой, вглядываясь в глаза — агаты.
— Что тебе надо чёрт противный? — спросил Глеб, — что ты таишь в себе? — дав щелчка по носу античной фигурке. — Молчишь философ хренов. Так вот я тебе скажу, если ещё раз от тебя гниль полезет, то переселишься в самоё худшее в городе отхожее место. Будешь там наслаждаться фекалиями, пока щелочные кислоты не превратят тебя в изъеденную своей реакцией болванку. И плевать я хотел на тебя прославленного и на твою всемирно известную теорему и штаны.
Пифагор стоял, как ни в чём небывало и поблескивал своими глазами.
В это время он услышал во дворе злобный лай Дамки.
Он поскрёб ногтем по стеклу и увидел опера — недомерка в милицейской форме, стоявшего около калитки.
Глеб его узнал, — это был Фаня.
— Тебе то, что поганка легавая здесь надо? — выругался Глеб, но на крыльцо вышел.
Незваный гость перетаптывался с ноги на ноги. Было, похоже, что ноги в хромовых сапогах на кожаной подошве изрядно замёрзли. Уши у милицейской шапки были опущены и стянуты на подбородке лямками. Под мышкой торчала чёрная папка.
— Кузьмин, открой калитку? — крикнул он, — мне необходимо задать тебе несколько вопросов.
— И ты думаешь, я тебе сейчас душу распахну и начну отвечать на твои дурацкие вопросы, — бросил ему Глеб. — Может, на чай ещё рассчитываешь?
— Не слышу, что ты мне говоришь, — начал размахивать папкой Фаня.
— Лопухи говорю, на шапке отверни и прекрати плясать? У калитки под снегом ледяная тропа. Я вчера воду в баню таскал и флягу разлил на том самом месте, где ты стоишь. Упадёшь, нос расшибёшь, потом на меня повесишь нападение.
Но Фаня опять не расслышал, что ему сказал Глеб и второй раз повторил свою просьбу:
— Кузьмин, открывай? — какой может быть разговор на морозе. «С меня скоро лёд придётся отколупывать», — говорил он, прикрывая нос рукой облачённую в меховые шубёнки.
— Сидел бы дома у печки, а не беспокоил больных людей, — пробурчал Глеб, но в дом не прошеного гостя всё-таки впустил.
Якут положил толстую папку на кухонный стол около фигурки Пифагора и, сняв с себя шубёнки и шапку, сверкая своей седой головой сел на табурет, уставившись на древнего грека.
— Занятная штука, — заметил он, — где раздобыл?
— Это подарок, — недовольно ответил Глеб, — и, сняв с головы Пифагора колпак, из пачки насыпал туда соли.
— Таких солонок и фараоны раньше не имели, — подозрительно сощурился якут, хотя у него и без этого были узкие глаза.
— В их эпоху и соли не было, — парировал Глеб, — ты говори, зачем пришёл, мне с тобой лясы точить, желания нет. Болен я, — простыл сильно.
— Я, впрочем, тебе пару вопросов хочу задать, но тут я вижу, и третий всплыл. Ты мне скажи, что за гость у тебя был летом?
— Глупый вопрос, — засмеялся Глеб, — у меня в день по пять человек бывает.
— Я имею в виду мужчину с золотыми зубами, — уточнил Фаня. — С которым ты вместе с Нильсом и его сыном Карпом выезжали с ночёвкой ловить рыбу?
— Фронтовой товарищ Фёдор Дзюба, — не думая, ответил от фонаря Глеб, — мы с ним вместе Сталинград освобождали в шестьдесят второй армии, которой командовал генерал Чуйков. Там Фёдора ранило, и встретились мы с ним в конце войны, когда подходили к Берлину в семьсот пятьдесят шестом стрелковом полку. Это нас с ним на рейхстаг со знаменем вначале посылал капитан Неустроев, и быть бы нам Героями Советского Союза, а не Кантарии с Егоровым. Мы уже держали это знамя в руках, но перед этой операцией, Чуйков приказал нас направить в бункер Гитлера. За, что я и получил второй орден Славы.
Глеб безбожно врал якуту. Он всю войну был в разведке и не в армии Чуйкова, а Рокоссовского. Он надеялся, что оперу, недосуг будет интересоваться его героическим прошлым. Глеб посмотрел в его глаза — щелки и не понял, поверил тот в его байку или нет?
— В войну мне пришлось с бандитами в тылу бороться, но только не думай, если я не фронтовик мне можно арапа заправлять. «Я о войне достаточно много знаю», — ехидно произнёс Фаня.
— По газетам да по кино ты знаешь, а там много неправды. Я рейхстаг брал и знаю точно, что первыми водрузили алое полотнище не Кантария с Егоровым, а четверо парней из 171 дивизии. Утром на Кенигс — плац тридцатого апреля, тогда прорвались несколько наших полков. Хоть дыму от пальбы и много было, но не заметить красные флаги, пестрящие в руках у многих штурмовых групп, было невозможно. Этим я хочу сказать, что всем, кто брал Рейхстаг, поголовно нужно было давать героев. Это был последний бой с фанатичными гитлеровцами. Они знали, что погибнут и бились до последнего патрона. Вот и этой четвёрке они всячески не давали пробраться к крыше, стреляя из всех щелей. К сожалению, фамилий всех не помню, но Казакова и Лапина не забуду, так как, советских солдат с такими фамилиями за годы войны приходилось не раз встречать. Так вот эта штурмовая группа, не ввязываясь в бой, пробралась по крыше к скульптурной композиции «Княгиня Рундот», которая красовалась на северном крыле рейхстага и воткнули там наше знамя. Мы тогда ликовали, смотря на развивающее полотнище в кромешном дыму. Какая там бойня была, на словах не передать. По крыше метались фашисты и ожесточённо строчили из автоматов. Так наши ребята смогли не только флаг водрузить, но уложить почти всех немцев и мало того несколько человек взяли в плен. Ну, чем не герои? А Кантария с Егоровым в десять вечера этого дня поднялись на главный купол рейхстага и закрепили знамя. Тогда мы уже знали, что Победа настала. На площади и всей прилегающей местности к рейхстагу были кругом наши солдаты и подкидывали от радости пилотки в воздух. Я в Берлине тоже проявил себя неплохо, за что и произвели меня второй раз в кавалеры ордена Славы. Хотя я на Героя Советского Союза тянул без бля, как и мой друг, Дзюба, а также покойный Коля Коробов, но всё же забыли про нас. Ну и чёрт с ними. Я переживу, а вот Коля Коробов ещё в 1945 году не пережил. Погиб от руки суки — конвойного. Земля ему пусть будет пухом!
Вся эта история, поведанная Глебом, была сущей правдой, и воспоминания о войне его сильно растрогали, глаза увлажнились, голос потух. Он подошёл к рукомойнику, и промыв глаза вернулся на место.
— Я знаю, что наград у тебя много, как же тебя угораздило в тюрьму угодить на большой срок, где ты из героя превратился в разряд самых завзятых воров в законе? — спросил Фаня.
— Это, что у тебя второй вопрос? — багровея, бросил Глеб, — если нет, то я отвечать на него не буду.
— Можешь не отвечать, — сказал якут, — я и без этого знаю, за, что ты попал в тюрьму и как вел себя в заключении. Могу узнать всё до пикантных подробностей, как и в какое время, ты ходил в туалет и какие кальсоны носил раньше.
— Зачем тогда спрашивать? — повысил голос Глеб, — я же сказал, что болен, и не надо мне пустых вопросов задавать. Слаб я, мне отдохнуть необходимо.
Фаня взял в руки фигурку, наполненную солью, и начал крутить её и когда его глаза впились в агаты Пифагора, он максимально приоткрыл свои щёлки и, заикаясь, произнёс:
— Слушай Кузьмин, а ведь эти камушки не простые, искрами радужными брызгают. Придётся мне проверить твою солонку. Возможно, она у нас уже в разработке находится?
— Не имеешь права забирать у меня вещи в доме, без ордера и понятых. Поставь фигурку на место? — задавай свой вопрос и катись отсюда или я сам тебе помогу. Ко мне участковый никогда не проходил в дом, разговаривал через калитку, а ты не успел порог переступить и уже пасть свою открыл на моё добро.
Якут, словно не слыша его слов, заворожено продолжал смотреть в глаза Пифагора.
— Я повторяю свой вопрос, где ты раздобыл, такую чудную и дорогую вещицу?
— А я тебе ещё раз повторяю, мне её подарили, — терял терпение Глеб.
— Кто и при каких обстоятельствах? — домогался якут, — ты не думай, у меня есть право в особых случаях изымать некоторые предметы, которые могут быть важной уликой. И у меня сей минуту, возникли подозрения, что эта солонка похищена если не с музея, то наверняка у какого-нибудь коллекционера. И не надо мне было глаза замазывать и сыпать соль в неё. Это углубление могло раньше служить для хранения солитёра или золотых червонцев. И думаю, что цена этому старику, не меньше, чем яйцу Фаберже.
Глеб рассмеялся и ударил снизу, по руке якута, отчего колпак Пифагора слетел и оказался в его ладони. Изрядное количество соли разлетелось по столу и полу, а нижняя часть фигурки осталась в руке опера.
— Ты потомок Батыя, у тебя в руках не старик, а Пифагор. Поставь его на место и вали отсюда, прошу по-хорошему? — больше я тебе ни на один вопрос не отвечу. Потребуюсь, вызовешь в свой клоповник, а ко мне домой больше не приходи иначе выкину с крыльца или брошу в будку к своей овчарке.
«Якут сузил глаза и втянул в себя губы», — его вид говорил, что он до крайности был возмущён поведением Глеба. Он высыпал оставшуюся соль на клеёнку стола и, пряча нижнюю часть Пифагора в карман, сказал:
— Мне лишнего ничего не надо, и ты напрасно делал резкие движения. Этим ты только усилил подозрения и попал не в милость ко мне. Теперь я тебя щипать буду со всех сторон.
Фаня открыл папку и достал оттуда чистый бланк повестки. Крупными буквами он заполнил её и сказал:
— Завтра прошу ко мне в девять утра в кабинет? — Не хочешь со мной здесь говорить, будем под протокол разговаривать в милиции. А с твоим Пифагором ничего не случится, если он чистый, я тебе его верну.
— Неожиданные неприятности у тебя могут возникнуть из-за Пифагора, — предупредил его Глеб, — эта штука не любит неумытых рук.
— Если ты намекаешь на понос, то могу успокоить тебя, — у меня кишечник функционирует нормально. А больше никаких неожиданностей со мной не может приключиться, — заявил якут.
Он натянул шапку на свою седую голову и, взяв папку в руку, вышел из дома.
Глеб остался сидеть недвижимо на табуретке и, протянув руку к бокалу со жжёнкой.
Вдруг за окном раздался лай Дамки и раздирающий вскрик.
— Неужели Дамка укусила мента? — пронеслось у него в голове, — этого ещё не хватало. Теперь от милиции будет трудно отмазаться.
Он не спеша, прошёл к печке и, взяв полушубок, набросил его на плечи. Выйдя на крыльцо, увидел, что Дамка сидит на цепи, но не переставала лаять. Якут лежал калачиком в проёме калитки и корчился от боли. Его шапка, папка и верхняя часть тела валялись на льду, на территории двора Чашкиных. С речки на крик якута, утопая по колено в снегу и разрезая воздух самодельными корявыми клюшками, уже подбегали четверо мальчишек. Глеб, опираясь на трость, спустился с крыльца и, дойдя до шапки, тростью выкинул её со двора к ногам опера. Мальчишки уже было взялись поднимать якута, но тот был хоть и легковес, не давался им и завывал от боли:
— Не трогайте меня, лучше скорую вызовите? — ныл он.
Один мальчишка нахлобучил ему на голову шапку, а второй по имени Митька побежал на почту звонить. Глеб, убедившись, что полностью не обозревается за забором мальчишками, незаметно протезом откинул папку к забору и, вдавив её в снег, тростью припорошил её. Затем, посмотрев под ноги, увидел незаметный свезённый сапогами опера по ледяному насту скользящий путь. Было ясно, что Фаня поскользнулся и вернее всего сломал ногу, так как боль у него была нестерпимо — мучительная.
Глеб небрежно перешагнул тело Фани и оказался около мальчишек.
— Я же тебя предупреждал, чтобы ты не плясал у калитки, — с притворным прискорбием произнёс Глеб. — И про неприятную неожиданность талдычил две минуты назад. А ты мне про нос чушь разную нёс. Теперь мой визит в твою канцелярию отменяется месяца на три. А мне так побеседовать с тобой хотелось. Верни хоть Пифагора?
Но якут лежал бледный с закрытыми глазами. Ресницы и торчащие из носа длинные волосы уже были покрыты инеем. Он охал, не слыша назидательной речи Глеба.
— Похоже, у него болевой шок ребята, — сказал он мальчишкам, — надо привести его в чувство, а то он до скорой помощи окоченеет насмерть здесь. Ты бери его за сломанную ногу, — сказал он пареньку в спортивной шапочке, — а вы за руки, — кивнул Глеб двум другим мальчишкам. Надо его голову с моего двора убрать. Он сразу оклемается и к приезду скорой помощи будет, как аргентинский перец.
Глеб тут же склонился к оттопыренному карману Фани и, засунув в него руку, вытащил оттуда недостающую часть фигуры Пифагора.
— Не хорошо чужие вещи брать, гражданин начальник, — сказал Глеб, не стесняясь мальчишек. — Эту диковинку мне подарила самая лучшая женщина в мире, — дочь генерала НКВД и Героя Советского Союза Березина, — Наталья Каменская. Со дня на день я жду её. Повременил бы немного и спросил у неё, — глядишь, и нога была бы цела. Теперь тебе весёлый хоровод не придётся водить вокруг ёлки со своими «кутятами», — иронически сокрушался Глеб, намеренно упустив букву «я» в последнем слове. — Новый год будешь встречать в подвешенном состоянии, слушая звон курантов по радио и смотреть своим тупым рылом в потолок больничной палаты. Унылая я скажу, у тебя раскрывается праздничная перспектива.
Он опустил Пифагора в карман своего полушубка и, посмотрев на хлопающих от удивления глазами мальчишек, бросил им.
— Чего стоим пионеры, давай приводите его в чувство?
Мальчишки побросали свои клюшки и сделали то, что им насоветовал Глеб, получив за это «благодарность» от Фани в виде отборной ненормативной лексики.
Глаза уже у якута были предельно открыты, и он матерился на чём свет стоит на Глеба и пацанов. Левая рука опера была неподвижна.
— Да он, похоже, и руку сломал, и сотрясение мозга получил? — сказал Глеб обезумившим от мата мальчишкам. — Видите, на якутский язык перешёл. Это бывает при сильных ушибах. Не обращайте внимания на его «изысканную речь?» — успокоил он ребят. — Якут вам ещё после выздоровления семечек или орехов купит за своё спасение. Если бы не вы, — лежать ему здесь скорёженным от мороза.
Глеб закрыл калитку и набросил на неё крючок. Подойдя к Дамке, чтобы успокоить её от лая, он увидел только её хвост, скрывшийся в будке.
За машиной скорой помощи он наблюдал уже через пятачок расчищенным ногтем на стекле. Около калитки кроме мальчишек топталось, несколько ротозеев, но кто именно там стоял он разобрать не мог. Зимнее солнце било в глаза, и видимость была неясная, но он успел заметить, как Фаню уложили на носилки двое санитаров, и запихнули в машину, похожую на «чёрного ворона», в котором ему не раз приходилось перемещаться. Когда скорая помощь фыркнула и выкинула из выхлопной трубы клубы дыма, Глеб опять оделся, окутав шарфом горло, и застегнув полушубок на все пуговицы, взял в сенях пешню, пошёл рубить лёд около калитки. Он одной рукой, словно автомат начал бить по твёрдому льду так, что из остро заточенной пешни куски отскакивали в разные стороны, а некоторые мелкие осколки, на морозном солнце превращались в ледяные искры и достигали лица, хлёстко обжигая его. Почувствовав, что спина у него взмокла, он приставил пешню к забору.
«Хватит на сегодня, — подумал он, не то опять в бреду, ночь проведу».
Он осмотрелся по сторонам и вытащил лежащую под снегом толстую папку якута. Сбив с неё прилипший снег, Глеб расстегнул пуговицы на полушубке и, засунув её за пазуху, зашёл в дом.

СОДЕРЖАНИЕ ПАПКИ

     Дёрнув за замок молнии папки, он вытащил оттуда пухлую кипу бумаг, авторучку и служебное удостоверение на имя капитана МВД Иванова Ростислава Евсеевича. На дне лежали россыпью конфеты «Барбарис» и перочинный ножик, которым и консервную банку открыть нельзя. А также большая связка ключей один, из которых был от сейфа.
С такими ключами Глеб был знаком давно. Коля Коробов был не только налётчик, но и имел немалый довоенный опыт к секретам многих сейфов. Этой школой с ним поделился известный медвежатник Гордей, — в настоящее время полностью завязавший со своим уголовным ремеслом.
Все бумаги в папке аккуратно были уложены и скреплены скрепками. Отбросив удостоверение в сторону, он начал бегло осматривать бумаги. Папка оказалась ценной информационной находкой. В одном из скреплений он нашёл сведения о себе. Практически это было досье на него, которое было составлено не без помощи архивных данных. Там лежала справка из военкомата, где он воевал и какие награды имел, так — же выписка, за весь его срок из специальной части Гулага. Он эти справки внимательно просмотрел и наткнулся на лист, в который жадно впился глазами:

Начальнику уголовного розыска
подполковнику И.И.Рыжову.
От капитана Иванова Р. Е.

Рапорт.

Кузьмин Глеб Афанасьевич, — с 1924 г. рождения, воровская кличка Таган, — В прошлом фронтовик, — с 1942 по 1945 служил в армейской разведке. Имеет государственные награды: за захват под Брянском важного полковника СС Курта Зандера, получил лично из рук генерала армии Рокоссовского К. К. орден Красной звезды. За уничтожение вражеского склада боеприпасов был награждён орденом Славы. За успешную Берлинскую операцию был награждён повторно орденом Славы. Имеет так — же ряд медалей. В разведку часто ходил с ранее осужденным из бывших штрафников Николаем Коробленым родом из Сормово, с которым в 1945 года Кузьмин — Таган совершил дерзкое вооружённое нападение на склад социалистической собственности Зеленоборского Мельзавода. Подельник Кузьмина — Тагана, Кораблёв был застрелен при попытке к бегству, а сам Кузьмин — Таган приговорён к двадцати годам лишения свободы. В местах заключения он примкнул к отрицательно настроенному контингенту заключённых, — так называемым ворам в законе. Был коронован в тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году. Как организатор бунта был отправлен в колонию со строгими условиями содержания, затем переведён на тюремный режим. В местах заключения при неустановленных обстоятельствах потерял ногу. Имеет инвалидность. Работал до недавнего времени ночным сторожем на судостроительном заводе в сталеплавильном цеху. В настоящее время не работает. После освобождения живёт тихо, — соседи жалоб не имеют к нему. Больше занят рыбалкой, имеет крупные уловы, — есть подозрения, что Кузьмин — Таган промышляет браконьерством вместе со своими племянниками на озёрах острова, где живёт их родственник Егор Чашкин. Так же Кузьмин — Таган помогает вдовам фронтовиков в плотницких работах по дому. Денег за работу не берёт и отказывается от угощений, что опять наводит на подозрения, — так как не по средствам живёт, — пиво покупает каждый день. После освобождения купил, как катер большую дюралевую лодку с мотором. Расстроил дом до невероятно больших размеров, после чего им был устроен банкет почти для всей улицы. Сам Кузьмин — Таган носит массивный золотой перстень с воровской символикой и имеет два ряда золотых зубов. Источники сообщают, что Кузьмина — Тагана нередко посещают сомнительные люди. В прошлом году к нему в дом приезжали авторитеты криминального мира Гапон из Первоуральска, Студень из Одессы и недавно скончавшийся вор по кличке Зубр из города Ростов. Этот факт я установил, только сутки назад, который проверки не требует. Так как наследили они в ресторане «Волга», оставив там свою память на лицах некоторых посетителей и работников ресторана. Так же во время их приезда было совершено нападение на кассира из Пищекомбината Советского района г. Горького. Утверждать не могу, что преступление совершенно именно ими, но факты требуют проверки. Налётчики ушли от наказания, так как кассир не видала в лицо преступников. Ей бросили в глаза нюхательный табак и вырвали сумку с зарплатой для рабочих. Связавшись с Ростовской милицией, я узнал, что Зубр, по их сведениям, был держателем воровской казны. Поэтому приезд Зубра в наш город в прошлом году считаю не случайным, а преднамеренным для совершения ряда преступлений. У меня есть версия, что Зубр передал перстень с воровской символикой Кузьмину — Тагану вместе с воровской казной. Самым частым гостем у Кузьмина бывает вор в законе Мозговой — выполняющий у воров роль наводчика и дипкурьера. К тому же в августе и ноябре этого года у Кузьмина — Тагана дважды появлялся скуластый мужчина тоже с золотыми зубами. По всем приметам это вор в законе из Новочеркасска, известный карманник и близкий друг Тагана, Пётр Рябинин по кличке Барс, входящий в золотую десятку самых авторитетных воров в законе. В эти периоды на ярмарке в областном центре были обворованы шестнадцать человек. Рябинина так же считаю главным, подозреваемым в связи с недавним убийством Дубенко, — кличка Дыба, совершённым неизвестным лицом в 21.00. двадцать четвёртого декабря сего года во дворе дома крестьянина. По опросу друзей и собутыльников Дубенко, Егорова Леонида, — кличка Вялый и Коршунова Алексея, — кличка Чижик, — которые были задержаны сотрудниками милиции 24 декабря в шестнадцать часов и препровождены в медицинский вытрезвитель, где находились всю ночь и выпущены 25 декабря в девять утра. То есть они не могут быть ни подозреваемыми, ни свидетелями по этому делу. Но у них есть важные сведения по Рябинину, который имел неприятный разговор с ними и Дубенко. Рябинин обещал тому распороть брюхо и намотать кишки на шею, если Дыба посмеет приблизиться к Кузьмину — Тагану. До этого у Кузьмина — Тагана с Дыбой произошёл конфликт в пивной, именуемой в народе Железкой. (Протоколы допросов Коршунова и Егорова прилагаются). Связывая все эти факты вместе, считаю необходимым допросить Кузьмина — Тагана и установить наблюдение за его деятельностью. Стекание криминальных гостей в наш город, а именно в дом к Кузьмину — Тагану, наводит на мысль, что это может быть глубоко законспирированная банда, разрабатывающая дальнейшие планы своих дерзких преступлений. И после удачного завершения своих грязных дел, деньги оседают в закромах у Кузьмина — Тагана, которые он лично распределяет для организации других преступлений. Ко всему прочему сообщаю, что Кузьмин — Таган, в октябре этого года вместе с Феликсом Нильсом, — заведующим складами Ремонтного завода, брали билет на самолёт до Риги, откуда вернулись через четыре дня. Цель их поездки мне не известна, так как Нильс моей разработке не поддался и разговаривать со мной не пожелал. Это даёт мне повод думать, что он куплен со всеми потрохами Таганом. И возможно они вместе подкрались уже и к материальным ценностям завода. Тут необходимо подключать к работе ОБХСС и выявлять недостатки у Нильса на складах, чтобы можно было давить на него своими материалами, которые я не сомневаюсь, ОБХСС накопает на него.
Капитан Иванов.

— Вот это дела, — изумился Глеб, — значит, Дыба нашёл со своим гонором плачевную участь. А этот друг тундры оказывается, давно за мной следит, и маяки свои повсюду расставил. Ах, ты, ищейка беспородная, — выругался он, — я тебе пятки поджарю, чтобы знал, как ходить по моим следам. И ведь сволочь многое действительно узнал обо мне, — раскипятился Глеб. — Ну, ничего у него время будет задуматься о своём будущем. А я пока все хвосты подчищу, у меня тоже время для этого достаточно. Надо временно запретить всем корешам, появляться в моём доме, действовать только через конспиративную хату на Ильинской улице. А Нильс, каков молодец! — с чувством благодарности произнёс Глеб. — Он хоть и не при делах, но явно подозревает, что я не простой вор. Ни слова не сболтнул якуту. Надо будет ему обязательно помочь колёса купить. Он это, безусловно, заслужил!
Глеб ознакомился с протоколами допросов Егорова и Коршунова начал плеваться.
— Ах вы, щенки беззубые, совсем от водки стыд потеряли, — заскрежетал он зубными протезами, — надо же придумать такое, что я навёл вначале ужас на Дыбу и потом подослал к Дыбе более свирепого вора, который, приставив к горлу Дубенко финку, поставил того на колени в их присутствии и заставил облизывать руку. После чего они все стали бояться меня.
Он метнул свои глаза ещё раз на протокол Вялого, где он давал свои объяснения:
«Мы с друзьями ничем не могли помочь своему другу Дубенко. Так как незнакомец нас предупредил, что перестреляет всех, если мы на шаг приблизимся к нему. Мы отступили от него, после чего он за волосы поднял с колен Дубенко и ударил его сильно в переносицу. От чего тот упал и залился алой кровью. Незнакомец погрозил нам всем пальцем и вышел. Буфетчица Тамара родственница потерпевшего с аптечкой бросилась останавливать кровь у Геннадия».
«Так вот откуда холмик появился у борзого парня на носу», — вспомнил Глеб изменения во внешности Дыбы, после разговора с Петром.
— Надо будет этим чижикам — пыжикам языки укоротить, чтобы лишнего не болтали, — тихо пробормотал он себе под нос.
Глеб взглянул на дату в протоколах, когда снимали допрос. Число стояло 30 декабря. Он отложил протоколы в сторону, а все остальные бумаги засунул в папку. И, стянув её молнией, произнёс:
— Выходит, они сегодня успели наплести якуту короб небылиц. Ну, ничего завтра вы будете давать другие показания.
Глеб отнёс папку и фигурку Пифагора Корнею в дом и спрятав там её в тайник, сделанный им лично в сенях. Этот тайник служил сейфом, и часть воровской кассы он держал там. Над тайником был прибит гвоздь, на котором постоянно висела с одним колесом рама от велосипеда. Об этом тайнике знали только Корней с Русланом, больше никто, даже сестре его не показывал. А племянникам он доверял, как самому себе и показал им его, ещё, когда шло строительство пристройки к дому. Глеб думал так, что если будет обыск, — то в дом, который принадлежит Корнею, менты не полезут и он, верно, всё рассчитал.
Убедившись, что полусфера, спиленная от бревна и служившая дверкой тайника, плотно легла в пазы, он ударил в ладоши и пошёл к себе. Допив там остатки жжёнки, Глеб оделся и, скрутив протоколы в трубочку, засунул их в грудной карман. Опираясь на трость, он, прихрамывая, вышел на крыльцо. В глаза сразу бросилась группа лыжников, пронёсшаяся, словно журавлиная стая над берегом реки. Он запер дверь и, положив ключ под коврик у порога, осторожно спустился с крыльца и, не боясь, что может поскользнуться, смело открыл калитку. Невдалеке от его дома по накатанной дороге буксовал ЗИЛ с лысой резиной. Из кабины раздавался мат шофёра, который костерил прижимистого начальника. Глеб, не обращая на него внимания через проулок, проходивший мимо дома Нильса, вышел на улицу Горького, где по шоссе курсировали автобусы. Он дождался своего автобуса и, войдя в переднюю дверь, сразу был усажен на сиденье маленькой девочкой, у которой под горловиной пальто выглядывал пионерский галстук.
— Спасибо! — ответил он ей и бросил свой взор на стёкла автобуса. Они были обледенелые, и видимости никакой не было. Посчитав в уме, сколько ему надо проехать остановок, чтобы не проехать свою остановку, — он успокоился.
На седьмой остановке около железнодорожного переезда он вышел из холодного автобуса и направился в пивную. Распахнув плечом облепленную снегом дверь, Глеб вошёл туда окутанным с мороза паром. В пивной стоял едкий запах перегара, табака и рыбы. Пивная была переполнена разным сбродом, и мест свободных не было. Встретившись взглядом с теми, кто ему был нужен, он подошёл к столику.
За столом ещё сидели два незнакомых парня лет двадцати пяти, у одного из которых в ногах стояла связанная бечёвкой небольшая ёлочка.
— Какая приятная встреча! — заплетающим голосом пробормотал Чижик, но, посмотрев на решительное и энергичное лицо Тагана, которое не предвещало доброго разговора, глупо улыбнулся.
Глеб, не здороваясь ни с кем из них, сверкнул своими глазами на Вялого и Чижика, сказал:
— Пускай ваши друзья принесут мне кружку пива и покурят минут пять на улице, — мне с вами потолковать надо с глазу на глаз, а потом пускай пьют вволю.
Двое других парней уже знали, кто такой Глеб. Они в оперативном порядке без очереди взяли пива и, поставив перед Глебом кружку со сползающей на стол пивной шапкой, прихватили ёлку под мышку, незаметно испарились из пивной.
— Выходит вашего друга замочили? — спросил Глеб ни в чём не подозревавших дружков Дыбы.
— Мы его уже похоронили три дня назад, — грустно ответил Вялый и прикрыл глаза. — Зарезанным его нашли около гаражей дома крестьянина.
— О неограниченном счастье он мечтал всегда! — ввернул заплетающим языком Чижик, — а получил нож под шкуру. Не подфартило другу.
— Фартит тому, кто ведёт себя пристойно и метлой метёт только по делу, — ответил Глеб.
— Да он после разговора с вашим другом изменился и на трибуну прекратил залезать, — убеждал Вялый Глеба.
— А вы блатуете, или на ментов работаете? — спросил Глеб.
— Мы и раньше не блатовали, а ментов мы не шибко жалуем, — в один голос открещивались молодые ханыги.
— А что же вы голо щёлки косоротые наплели сегодня Фане про меня и моего друга. Исключительно по вашей вине сегодня пожаловал в мой дом якут и не надо мне мозги циклевать. Вы знаете, что за эту лажу, можете присоседиться к своему корешку Дыбе. Вы что не понимаете, куда залезли со своими шершавыми языками? За вторичный косяк вас уже не простят, а просто пришпилят как жертв Чудского побоища.
— А что, мы не чего, — сделал непонятную физиономию Вялый. Мы толком ничего не знаем кто его прирезал. Так капитану и говорили, а вы тут с другом не причём. О вас и разговор не шёл.
— Это точно! — подтвердил Чижик.
Глеб отпил пива и, найдя его кислым, отставил кружку в сторону. Порывшись в кармане, он достал оттуда портсигар и, оттянув резинку фиксирующие сигареты, вытащив неизменный «Памир», закурил. Закрывая портсигар, он громко щёлкнул им. От чего два друга вздрогнули.
— Неприятный звук, — произнёс Глеб, смотря пристально в глаза Вялого, — тот был трезвей Чижика. — Правда, похож на сухой щелчок выстрела? — спросил Глеб. — Так вот, если не хотите познакомиться со стволом, расскажите мне правду, о чём вы говорили с якутом? — Вас кто за язык тянул рассказывать про конфликт с Дыбой?
Глеб со злостью выкинул им из грудного кармана их протоколы, от чего Вялый опешил, а Чижик моментально протрезвел и, сняв с головы шапку, бросил её на истоптанный посетителями пол.
— Я тебе говорил Вялый нельзя верить узко плёнчатому, — прохрипел Чижик. — А он все протоколы передал ему, — перевёл он взгляд на Глеба.
— Не виноваты мы, — опустив голову, произнёс Вялый, — протоколы Фаня писал со слов Тамары, — кивнул он на буфетчицу, — она родная тётка Дыбы и всё при ней происходило. А нам якут сегодня утром дал пятнадцать рублей на опохмелку, чтобы мы подписали бумаги, и сказал, что наши показания будут мёртвыми, и в деле об убийстве Генки фигурировать не будут. Не думали мы, что навредим своими подписями кому — то, ну, и подписали эту белиберду. Головы наши от вчерашнего перебора трещали с утра.
— Жалко, что не задницы, — ухмыльнулся Глеб. — Вы не люди, а шакалы облезлые. За пятнадцать рваных продали свои души. Так что будем делать? — грозно посмотрел на них Глеб, — к эшафоту готовиться или исправлять положение?
— Что скажешь, то и будем делать, — трясся Вялый от испуга.
— Тогда буду надеяться, что мои условия вам подойдут. Поэтому максимум внимания ко мне. — нагнетал свою власть Глеб, — Я понял, что существует ещё один протокол буфетчицы. Вам надо с ней поговорить, чтобы она свой язык в задницу засунула и забыла, про тот конфликт и особенно, как выглядит мой друг. — Это первое условие.
Чижик с Вялым были на всё согласны в этот миг и внимательно слушали Глеба:
— Дальше… — продолжил он. — Вы на некоторое время должны исчезнуть из города вместе с буфетчицей.
— На какой срок, примерно? — спросил Чижик.
— Пока не найдут убийцу Дыбы.
— Понятно, — тихо отозвался Вялый. — Мы то с Чижиком можем закопаться, а вот Тамара вряд ли обрадуется такому известию. Оставить золотое дно на чужую тётю на такое время, она не согласится. Она с одной только пены за день месячную зарплату снимает. Жмотина известная! Тамара без зазрения совести в церкви за копейку пукнуть может и даже не раз. Её лучше в покое оставить.
— Если она не согласится, значит, ей горло перережут в ближайшие дни, — склонив свою голову к молодым бродягам, прошептал Глеб. — Так ей и передайте! Она совершила большой человеческий грех, за который не только бог карает. Нельзя ментов наводить на безвинного человека, не имевший никакого отношения к убийству. Мой друг уже больше месяца находится далеко отсюда.
— Мы всё поняли, и сделаем, как ты сказал, — заверили Тагана Вялый с Чижом.
Глеб вытащил авторучку из кармана и, положив её перед друзьями, сказал:
— Вот и хорошо, что поняли! Теперь каждый на своём протоколе напишите разборчиво текст, который я вам продиктую, и поставите свои подписи.
Они отставили пиво в сторону. Чижик тщательно своей вязанной шапкой вытер со стола расплескавшееся пиво и первым взял авторучку, нацелившись на хореографию Колчака.
— От этой подписи я отказываюсь, так как сегодня четыре часа назад у меня, её купил опер Иванов. Что там было написано, я не знал. Теперь, когда прочитал протокол, знаю и опровергаю всё до единой буквы, — продиктовал ему Глеб.
Такой же текст написал Вялый на своём протоколе.
После чего Глеб забрал у них бумаги внимательно осмотрел посетителей павильона и, убедившись, что среди них нет никого похожих на сотрудников милиции, вышел не прощаясь.
Мороз к этому времени немного отпустил, но с ушами и носом заигрывал. Глеб не стал рисковать, не зная, сколько времени ему придётся ждать рейсового автобуса, всё же поднял воротник полушубка, и развязал уши на шапке. И только после этого захромал к автобусной остановке.

МЫ ИДЁМ ПО ЗВЁЗДАМ

     Тридцать первого декабря перед наступающим Новым годом, Глеб то и дело только и бегал к окну, на котором стояла горящая свеча для того, чтобы бы для обзора хоть часть стекла была оттаянной. Он каждый раз затаённо подходил к окну и, не увидав желанную и дорогую гостью, уходил в свою комнату. К семнадцати часам, сестра выкинула за ним из пепельницы кучу окурков. За стёклами окон солнечный день, уже сменил тёмный трескучий мороз. На подоконнике полностью сгорела свеча, оставив на белой краске затейливый парафиновый наплыв похожий на миниатюрный горный рельеф. А гостьи всё не было. Глеб потерял все надежды на визит Натальи.
Невестки, помогающие Дарье готовить праздничный стол, хорошо понимали Глеба и чисто по-человечески переживали за него. Они успокаивали Глеба, вселяя в его надежду, что гостья его обязательно прибудет и непременно на тройке с бубенцами.
Перед каждым наступающим Новым годом у них в городе было обязательной традицией, наряжать лошадей и запрягать их в сани. Лихие ямщики, в этот день нередко отбирали заработки у таксистов. Многим взрослым хотелось немного окунуться в сказку и не жалея денег, они пользовались услугами извозчиков. И детворе было приволье, их сажали в сани по десятку человек и катали по всему городу.
Глеб открыл новую пачку сигарет и, зарядив ими портсигар, закурил, нервно затягиваясь дымом.
— Что ты маешься, — зудела Дарья, — не приехала сегодня, значит приедет после праздников. Жалко, что я денег много ухнула для её встречи. Не хотелось в грязь лицом удариться перед твоей латвийской штучкой. Наготовила всего, что нам всем за праздники не управиться. Придётся царским столом, делится с Дамкой.
— Нашла о чём переживать, — бросил грустно Глеб, — у меня уже аберрация в глазах от наблюдательного пункта происходит, а ты про жратву сокрушаешься. Всё больше к окну не подойду, — бросил он в сердцах, — пойду лучше в баню, пока там Корней с Русланом, — сниму веничком напряжение перед застольем, да заодно они меня там постригут. Решил я проститься со своими лохмами, — надоело ежедневно голову мыть.
— Давно пора тебе там быть, а то, как зоркий сокол каждые пять минут только и бегаешь к окну. Туда-сюда, туда-сюда, — ворчала сестра, — конечно, будет операция.
— Да не операция, глухая тетеря, — засмеялся Глеб, — а аберрация, это когда искажение на обозревающем объекте происходит.
— Откуда мне знать твои блатные словечки, — бросила ему сестра, — я твои университеты не проходила.
Глеб ничего не ответил сестре и, оставив женщин одних на кухне, взял чистую простыню, и банное полотенце, отправился в баню.
— Стой, — остановила его у дверей сестра, — тебе мало одной бани? Заболеть опять хочешь? Ну — ка утепляйся и шапку на голову одень? — и, не став ждать, когда он проявит о себе заботу, сама накинула на него полушубок. После чего сунув в руку шапку, сказала: — да недолго там парьтесь, нам тоже надо смыть с себя пот и сесть за стол, как положено путным людям чистыми и ухоженными.
Глеб ушёл, и вскоре женщины услышали лай Дамки. Они все трое выбежали на крыльцо без верхней одежды. Около их дома остановилось такси, и из него вышла модная женщина в пуховой шали и богатой собольей шубе. На ногах у неё были кожаные полусапожки на высоком каблуке, которые модницы называли козочками. Таксист поставил перед ней багаж, и быстро уехал, оставив гостью стоять одну на тёмной улице, где освещение поступало только из окон домов. Но женщины находится ей долго в одиночестве, не дали. Они словно подстёгнутые, одновременно бросились к гостье. Капа и Люба взяли её сумку с чемоданом обёрнутый в твёрдую бумагу свёрток. А Дарья, подхватив Наталью под ручку и смотря на её обувь, повела в дом и, возмущаясь, приговаривала:
— Разве это дело в таких туфельках по морозу шлёндать, — пожалуй, все пальчики поморозила, тридцать градусов с минусом сегодня.
Наталья покорно шла за Дарьей, а когда оказалась в тёплой, пропахшей пирогами горнице, первым делом скинула свои козочки:
— Какое такси мне холодное попалось, — сказала она, снимая с себя платок, — я думала не переживу такой муки.
— Давай — ка милая забирайся на печку и оттаивай там, а через часок в баню пойдём, — там жарче, чем около печки будет, — сказала Дарья.
— Я сейчас готова с головой залезть и в горящую печь, лишь бы согреется, — говорила Наталья, — отвыкла я от таких морозов.
— У нас естественно не юг, — сказала Капа и помогла ей снять шубу, отнеся её в комнату Глеба.
Никто не обратил внимания, как пуховая шаль с головы Натальи упала ей на плечи и закрыла награды на её жакете. Ослепительно блестела огнями только брошь на блузке.
Капа в комнате Глеба рукой провела по холодному меху шубы и, примерив её на себе, покрутилась вокруг трельяжа, затем с завистью вздохнула:
— Мне бы такую, — на работе все девчонки бы с ума сошли, увидав меня в таком барском наряде.
Покрутившись ещё несколько раз у большого зеркала, она с сожалением сняла с себя шубу и повесила её в шифоньер Глеба.
— Ретивая, конечно, мечта, но вряд ли исполнимая? — с грустью сказала она и пошла на кухню.
Наталья уже сидела на русской печке и массировала пальцы на ногах.
— А давай мы дяде Глебу сюрприз устроим? — предложила Капа Любе, — пока он в бане моется. Покажем тётю Наташу, когда она в бане с нами вымоется, и мы сядем все за стол провожать Старый год. Это будет так романтично!
— Поздно Капа, — сказала Люба, — мама уже побежала в баню, чтобы предупредить его о приезде Натальи, — и тут — же осеклась, посмотрев на Наталью, правильно она назвала её или нет.
— Меня только так и нужно называть, а можно просто Наташа, — встретившись с недоумевающим взглядом Любы, понимающе ответила Наталья
В кухню вошла Дарья и сообщила, что Глеб скоро появится и, прогнав невесток по своим комнатам, ушла к себе, оставив одну Наталью сидящей на печке.
Глеб не вошёл, а ворвался в дом. Скинув на пол полушубок, и оголив свой разрисованный татуировкам голый торс, бросился к печке.
Он не вразумил что и делал в эти секунды. Как его немного обдавшие морозом ладони нежно сжимали её отогревшие щёки. Откуда у него столько смелости взялось? Он не понимал, почему у человека, у которого совсем недавно не было веры в искренние чувства и забывшего, что существует приятная процедура, такая как ласка, — внезапно изменило его жизнеощущение! Глеб при виде Натальи превратился в нежного с жарким дыханием мужчину.
Она, молча, смотрела некоторое время ему ласково в глаза. Будто читая в них, то, что он не успел ей сказать в своих отправленных для неё письмах. И не выдержав горящего и испепеляющего взгляда Глеба, обвила его шею и, прижавшись к щеке, прошептала ему на ухо:
— Как я ужасно пресытилась одиночеством мой сладкий мужчина! — знал бы ты, как я рвалась к тебе?! Даже не верится, что я обнимаю тебя! Странно вижу тебя всего второй раз в жизни, но мне, кажется, что знаю тебя давно! Это, наверное, потому — что, после твоего поезда я жила только тобой и по несколько раз в день заглядывала в почтовый ящик. И вот ты предо мной предстал, оставив в бане не только волосы, но и свою ненужную застенчивость. А новая причёска тебе к лицу! — потрепала она его по голове. — Мне так уютно и тепло с тобой, а ещё эта прелесть — печка всколыхнули мне воспоминания о военных годах в ваших краях. Готова всю жизнь с тобой проспать на этой печке!
Глеб почувствовал холодок на своей груди и, отстранив осторожно от себя Наталью, посмотрел на её вымощенную наградами грудь. От увиденных медалей на её жакете у него помутилось в голове.
— Это откуда у тебя?! — ткнул он пальцем в медаль «За Отвагу».
— Ты же у меня тоже с наградами появился, — сказала она, улыбаясь, — вот и я решилась предстать перед тобой во всей красе! Не думай — это не папины награды? Я лично их заслужила за спасение Советского воина! Мне же в войну приходилось не только в госпитале работать, но и с поля сражения таскать на себе раненых! В сорок третьем я была всё лето под Курском, и в конце августа получила серьёзное ранение. А потом был госпиталь после, которого я вернулась в Горький. После выздоровления на фронт меня не послали. На старое место работать я не пошла. Родственник забрал меня к себе в контору работать.
— Это совсем меняет дело! — радостно воскликнул Глеб, — я ведь тебя себе представлял изнеженной дивой, у которой от свалившего на неё горя появился синдром одиночества, а оказалось, ты и пороху успела нанюхаться! Прости меня?!
— Почему ты так думал? — удивлённо спросила она. — Я ведь тебе в Риге рассказывала, что была на Курской дуге или ты меня не слушал тогда.
Глеб действительно её плохо слушал в тот день. Он больше любовался Натальей.
— Откровенно сказать у тебя в квартире я иногда впадал в прострацию, и возможно часть твоих откровений была пропущена моими ушами. Но на твой вопрос о тебе хочу ответить, что правильней было сказать, наверное, — не думал, а боялся. Боялся, что ты испугаешься неосвещённого города, где каждая подворотня является туалетом и где почти в каждом дворе имеют скотину.
Он подошёл к стулу и, взяв со спинки рубашку, надел её на себя.
— Ещё скажи, что я напугаюсь русской печки и водяной колонки, которая стоит около вашего дома, — засмеялась она. — Я могу, и дрова колоть и правильно обращаться с печкой. Даже дымоход приходилось чистить не раз. Значит, я была трубочистом. Война меня всему научила. А центр вашего города мне очень понравился, он уютный и освещённый и я сомневаюсь, чтобы там скотина по улицам гуляла? И хочу внести ясность в наши отношения: меня не пугает, что здесь нет такой цивилизации как в Риге, — меня не пугает, что придётся в такие морозы, как сегодня носить валенки и разгребать лопатой снег у калитки вашего дома. Я ничего не боюсь, кроме одного, — не найти по своему профилю работы.
Наталья подошла к Глебу и прильнула головой к его груди.
— Ты не поверишь, но я, увидав тебя, приобрела юность! Пускай она и призрачная, но до того сладкая!
В кухню вошла Дарья. В руках у неё было большое полотенце и новая мочалка.
— Хватит миловаться? — сказала она, — собирайся Наталья на помывку, пока баня не о студилась.
— Я уже готова, — отпрянула она от Глеба, — и последовала за Дарьей.
После бани, когда Наталья будет в комнате Глеба наряжаться к праздничному столу, Дарья в кухне шепнёт незаметно Глебу:
— У твоей зазнобы вся спина рябая, от ожога, — говорит, что в танке горела, когда танкиста спасала. Ужасно смотреть. А сама она такая красивая, словно наша сирень весной, что стоит под окном.
— Меня не тревожит её травма, — недовольно буркнул он, — нравится она мне! Больше я слушать ничего не хочу. Я тоже человек с изъяном.
— Да я тебя и не отговариваю Глеб. Может это и к лучшему. Такие женщины не фордыбачатся и каблуком об пол не стучат. Она очень душевная, не смотря, что и грамотная как учительница.
— Ну, ты сестра даёшь! — уставился он на Дарью своими колючими глазами, — не хочешь ли ты сказать, что грамотные не могут быть душевными людьми?
— Ничего я не хочу сказать, — хмыкнула она. — Только некоторые слова её мне не понятны, как и твои тоже. А так она чудеснейшая женщина! Дай бог тебе братик счастья с ней! — перекрестилась Дарья.
За окном залаяла громко Дамка. Дарья выглянула в окно и, прищурив глаза, сказала:
— Вот и Егор с Настей идут, — как раз вовремя. Сейчас мы тоже одеваться пойдём и за стол.
Егор с Настей отряхнули с себя снег и вошли в дом:
— Погода сегодня я вам скажу Новогодняя, — протянул Егор Дарье корзину с продуктами. — Вьюжит малость, но ничего. Снегу в эту зиму подвалило с лихвой. Знать быть большой воде весной, — и он посмотрел на Глеба.
Глеб чувствовал, что Егор догадывался, о его зарытых тайниках на острове в дубках, но никогда не выпытывал у него про это, веря ему, как себе.
— Может и остров затопить? — спросил Глеб у Егора.
— А то, — предостерёг его Егор, — и не в первой уже такое обилие воды может накатить, а если шлюзы спустят на водохранилище, то и вас подтопить может. Так что подгребать дубки надо.
— Некогда ему Егор нынче твоим снегом заниматься, — отмахнулась Дарья, — кралечка к нему приехала с Риги, — знать быть скоро свадьбе.
Настя, уловив по Дарьиным губам приятное сообщение, подошла к Глебу, и разведя руки в сторону будто спрашивая, где его избранница.
— Сейчас все увидите её, — сказал Глеб.
Наталья вышла ярко наряженная из комнаты, чем вызвала восхищение у всех присутствующих.
— У вас новые гости появились, — обвела она тёплым взглядом Егора и Настю.
— Деверь мой с дочкой с острова притопали, — ответила Дарья, — скучно им там вдвоём среди зайцев праздник встречать. С нами веселей будет!
Наталья взглянула на Глеба и взяла его за руку:
— Теперь Глеб очередь за тобой удивлять свою родню, — сказала она. — Твоим гардеробом и ногой займусь я лично. Надо же тебе показать, как пользоваться протезом. Это я тебе скажу, не твоя липовая рюмка, — поэтому первый раз я буду у тебя инструктором.
Она увлекла его в комнату.
— А может, я сам разберусь, со своей ногой? — робко сказал он, — мне не совсем удобно показывать тебе свою культю.
— Глупый, я была сестрой милосердия, и меня ничем не напугаешь, — произнесла она.
Затем она освободила протез от плотной бумаги. На его ступне уже сидел остроносый полуботинок из добротной кожи. Протез был кофейного цвета и очень сильно сходил на настоящую ногу.
— Отстёгивай свою колотушку и снимай брюки? — приказным тоном сказала Наталья.
Глеб посмотрел на свою кровать и увидал на ней лавсановый в тёмную клетку новый костюм и бордовую рубашку с галстуком. После чего он покорился её напору и, отстегнув протез, бросил его под стол.
— К печке его, а ты снимай брюки! — повторно потребовала она и отнесла старый протез на кухню.
Он начал снимать с себя брюки, застенчиво бросая взгляды на дверь. Но вошедшая Наталья без всяких церемоний подошла к нему и пристегнула ему протез.
Затем на нём оказались новые брюки и полуботинок на здоровой ноге.
— Теперь пройдись? — попросила она.
Он встал и прошёл, чуть прихрамывая вокруг стола:
— Красота! — оценил он протез, — не думал, что он мне впору будет?
— Ну, вот и хорошо, — обрадовано сказала она, теперь нам осталось надеть рубашку с галстуком и пиджак, и пойдём показываться твоей родне.
Он оделся и посмотрел на себя в зеркало:
— Как ты размер мой угадала?! — не отрываясь от зеркала, — произнёс он. — Теперь я выгляжу модней, чем Нильс!
— Очень просто, — улыбнулась она, — по моему папе, — у него те — же размеры, что и у тебя. А теперь пойдём, покажемся твоей родне? Я думаю, мы сорвём сейчас с тобой бурю аплодисментов!
Она была права, родня, словно язык, проглотила, увидав Глеба без своей липовой ноги и в новом наряде.
— Ничего себе, — вырвалось первым у Руслана, — ты дядя Глеб теперь на дипломата похож! Тебе бы очки ещё роговые и кожаный портфель?
— Ну, хватит комплиментов, — засмущался Глеб, — отныне я всегда буду таким. Привыкайте? А сейчас пора и Старый год проводить.
— Ой, подождите, пожалуйста? — вскрикнула Наталья, — совсем забыла про подарки, — и она принесла сумку с новогодними подарками для каждого.
После был семейный праздничный стол, около наряженной ёлки и ночная прогулка по городу Глеба и Натальи. Они шли не спеша, по Центральной улице к Дворцу культуры, где стояла наряженная гигантских размеров ёлка и сооружено множество ледяных горок, с которых скатывалась подвыпившая взрослая публика, держа в руках бенгальские огни. Кто — то танцевал около ёлки, кто — то пел в разлад современные песни. А мальчишки подростки обстреливали через чугунно литые ограждения самодеятельных артистов снежками и еловыми шишками.
Наталья, облачённая в валенки Капы, шла по хрустящему снегу, прислонив свою голову к его плечу, и читала ему стихи на трескучем морозе. Глеб очень внимательно слушал её. А когда она сделала паузу, восторженно сказал:
— Очень красивые ты стихи сочиняешь, а прибеднялась зачем? Я не особый любитель поэзии, но заслушался.
— Глупый, — обласкала она его взглядом, — это стихи великого поэта Эдуарда Асадова. Его поэтические шедевры я просто уважаю. Он тоже фронтовик, но, к сожалению, принял горькую участь Николая Островского. После ранения Асадов ослеп. Думаю, этот поэт ещё долго будет радовать народ своей поэзией. А, я опять пьяная, — сказала она, — прикрывая нос варежкой. — Зареклась с этого Нового года отказаться от всех стихов. Но они лезут и лезут в голову, а мои собственные стихи кажутся все такие несуразные, поэтому я их и не читаю никому. Не помешаюсь я на них когда-нибудь? — вопросительно посмотрела она на Глеба.
— Ничего с тобой не будет, — обнял он её за плечи и, развернув в обратную сторону, повёл её к дому.
— Ты не хочешь близко к ёлке подойти? — спросила она.
— Хочу, но я впервые пожалел, что у меня отсутствует только одна нога. А в этих туфлях мороз не обманешь. Думаю, и валенки тебя тоже сейчас не спасают.
И ещё я терпеть не могу незнакомую пьяную публику. Особенно молодёжь, не получившую надлежащего воспитание Она способна устроить провокацию в отношении любого человека. Не понимая, что их дикая выходка — экспромт может для них кончиться трагически.
Наталья прижалась к нему очень сильно, затем обвила руками его шею:
— Мне тепло было сегодня в кругу твоей родни. Они все очень милые и добрые люди и безмерно заботливы ко мне! Я это сразу заметила, как только вышла из такси. Если бы ты знал, как я соскучилась по русскому самому лучшему народу?! А находясь рядом с тобой мне совсем тепло. И если ты сейчас захочешь превратиться в сосульку, то я в этой снежной мгле пристроюсь рядом с тобой. А не хочешь, тогда я тебя поведу, к нашему совместному счастью, по звёздам! Верь мне мой любимый мужчина!
Они вернулись в дом, в четыре часа. Дамка встретила их громким лаем, но, узнав Глеба, залезла к себе в конуру. В доме все уже спали крепким сном. Они тихо пройдут мимо комнаты Дарьи и, выпив ещё с мороза водки, лягут в кровать. Под утро в постели она ему прочитает ещё один стих, и он будет отнюдь не последним в её жизни. Глеб уже не слышал этих строк, он спал, со счастливой улыбкой на лице.
Когда они проснутся, она спросит его, как оказалась у него брошь, но Глеб уклонится от признательного ответа. Это была добыча их удачного спонтанного грабежа в Закарпатье с Колей Коробовым.
Мужик отказался с ними выпить за великую победу, обозвав их оккупантами. И им пришлось его изрядно потрясти. Спустив того без ничего ночью с тамбура поезда.
— Эту брошь мне подарил мой покойный фронтовой друг Коля Коробов, — только и всего скажет он ей.

КОНДИТЕРСКИЙ ВИЗИТ

   Минул Новый год и утром третьего января в доме Глеба появились незваные гости. Он ждал их и к разговору был готов. Так как пропажа важных документов, якуту ничего хорошего не сулила. Показав Глебу удостоверения сотрудников милиции, они попросили пропустить их в дом. Один из них был в штатском и назвался майором Бубликом. Второй был старший лейтенант Коржов, — его Глеб знал визуально. Он был тоже заядлым рыбаком, и им на Волжских просторах приходилось друг с другом встречаться. В городе его звали все Коржиком или Коржом.
Глеб посмотрел на их удостоверения, почесал затылок и весело рассмеялся.
— Что вам так смешно Кузьмин? — глупо улыбнулся старший лейтенант.
— Ну, как тут не засмеяться, — сквозь смех произнёс Глеб, — мне к завтраку милиция прислала кондитерские — мучные изделия. Ваше начальство, что смешней не могли ничего придумать? Не признаю я таких пряников, — больше к грубым мучным сортам привык, так и передайте своему руководству! И разговаривать с вами мне не о чем, тем более у себя дома. Перед праздником пришёл один из ваших, — забрал мою личную вещь. Говорю, положи на место, — эта вещь не любит чужих рук, так он не поверил. А вышел из дома, сломал ногу. Только тогда он мне Пифагора вернул, а послушал бы меня сразу, глядишь, без травмы обошёлся.
— Вот о его визите мы и пришли поговорить, а тревожить вас инвалида мы не решились. «Всё-таки для такого мороза не близкий путь для вас будет до милиции», — сказал Коржик.
— А я вас, кажется, знаю? — посмотрел на старшего лейтенанта Глеб. — Никак раньше не думал, что вы работник милиции? — притворился он, не отрывая взгляда от Коржика.
— А я вот в отношении вас, всегда знал, кто вы! — сказал гордо Коржов.
— У нас с вами миссии разные, — парировал Глеб, — вы следите за мной, а я исследую. Ну ладно тогда входите, — впустил он их в дом, — видать, вы люди неплохие, если собака не рычит?
— Интересно, что вы исследуете? — спросил Бублик, когда вошёл в дом.
— Работу вашу, которая ни к чёрту не годится. Зачем меня тревожить? Неужели не видать, что я живу спокойно и никому неудобств не создаю! Жениться вот собрался!
Глеб выдвинул из-под стола две табуретки и предложил им сесть.
Достав с печки пачку Памира, раскупорил её и одну сигаретку положил в рот, но прикуривать не стал. Посмотрев внимательно на кондитерский дуэт, присел у окна, и приятным баритоном, сказал:
— Если вы следите за мной, то, наверное, поняли, что я честный хлебушек ем?
— Неужели от воровской веры отказался? — иронизировал Бублик, — жениться собрался, честным хлебом стал питаться. Совсем ангелом заделался.
Глеб не придал никакого значения выданной иронической тираде незваного гостя и, достав из коробка спичку, прикурил находившуюся у него в губах сигарету. Затем щелчком послал коробок на стол.
— Что молчишь Таган? — не унимался Бублик, — или я действительно в цель попал?
— Я на свободе уже приличное время нахожусь, и то, что было в заключении, давно быльём поросло, — сорвался на хрипоту голос Глеба.
— Не надо только нам арапа заправлять? — продолжал наседать Бублик. — Мы знаем, что заезжают к тебе, гости из воровского клана и знаем, что в Горьком у вас есть несколько блат — хат, где воровские сходки проходят. Так что мы тоже не зря хлеб едим. А ты на нас зря дуешься мы не звери, и вполне понимаем тебя. Не так просто покинуть порочный круг.
— Если знаете, прихлопните всех воров одним разом, или вы ко мне за санкцией пришли? — ухмыльнулся Глеб.
— Вот этого не надо? — взъерошился Корж, — мы к тебе по-человечески пришли поговорить, а не сыпать хамскими изречениями.
— Ну и говорите без ехидства, — повысил тон Глеб, — нечего меня в чём — то подозревать и ворошить старое. Задавайте ваши вопросы?
— Ты Владик отдохни? — обратился Бублик к старшему лейтенанту, — дай мне с ним поговорить?
Корж промолчал и, потянувшись к валявшему на столе коробку спичек, достал оттуда одну спичку, засунул её себе в рот, давая понять, что он будет молчать.
…В это время из спальни вышла Наталья в своём чёрном халате с золотистыми звёздами. Увидав посторонних людей в доме, она скупо с ними поздоровалась и, закрыв ладонями помятое от спанья лицо, подошла к рукомойнику, который стоял за печкой.
Корж, увидев её, вытащил спичку изо рта и, вытаращив глаза на майора, тихо произнёс:
— Смотри Палыч, это типичная маруха, а может бандерша? — у неё все руки в золоте.
У Бублика отвисла челюсть от неожиданности. Его до безумия заинтересовала, красивая женщина в оригинальном халате, с дорогими украшениями на пальцах и смущённым взглядом. Видно, было по его глазам, что он поражён красотой женщины. Он словно онемел от неожиданности, поэтому его рот не мог промолвить ни слова. Ему в этот момент было не до скороспешных выводов. Он только вопросительно посмотрел на Глеба, дожидаясь от него ответа на реплику Коржа.
Но Глеб вновь рассмеялся и, встав с места, подошёл к Наталье и, обняв её за плечи, на ухо прошептал:
— Будь добра, когда умоешься, надень свой костюм с наградами и явись сюда при полном параде?
— Я слышала, что они сказали, — тихо произнесла она. — И поняла, что ты от меня хочешь.
Глеб вышел из-за печки и, подойдя вплотную к Коржику, сказал:
— Если бы, такие, как она, были бандерши, то не сидел бы ты сейчас здесь в моём доме. А драил бы паркет и чистил туалеты у какого-нибудь фон Бюргера, а ещё хуже глотал бесплатно пыль на рудниках Рура и чах от силикоза.
— Глеб Афанасьевич, давайте не будем отвлекаться, — отошёл от ступора Бублик и уважительно глядя на Глеба, продолжил. — Старший лейтенант, по молодости своих лет не подумавши, высказал свою мысль. А мы, собственно, пришли задать вам другие вопросы.
Он поморщился, будто хватил ложку горчицы с хреном и несколько раз громко чихнул себе в обе ладони. Отчего сразу сконфузился.
— Будь здоров майор! — хихикнул Коржик.
— Отстань, — отмахнулся от него Бублик. И оправившись от обильного чиха, уставился на Глеба:
— Как вы знаете, с нашим сотрудником случилось несчастье, — ребром ладони он провёл по столу. — То, что он травмирован это полбеды. Но он утверждает, что в тот злополучный день при нём была папка с собой, где лежало его удостоверение личности и важные документы, с ключами. За такую важную потерю он может не только получить дисциплинарное взыскание, но и лишится работы.
— Папки с ним не было это точно, — не моргнув глазом, сказал Глеб, — можете у мальчишек спросить, они были рядом.
— Мальчишки папки тоже не видели, но есть вероятность, что он оставил её у вас дома. Отвлёкся и забыл. Бывает же такое?
— Вы хотите сказать мою вещь забрал, а свою оставил? — сказал Глеб и посмотрел на нырнувшую в комнату Наталью.
— Не исключается и этот вариант, — вперился, словно коршун в глаза Глебу Бублик.
Глеб понимал, что они ему не верят, и чтобы сбить их пристальные взгляды от себя, встал из-за стола и сказал:
— Подождите минутку? — я сейчас приду.
Он прошёл к Корнею в сени и достал из тайника Пифагора. Затем, замаскировав тайник, вернулся к гостям.
— Вот он на какое произведение искусства покусился, — поставил он Пифагора на стол. — Неужели вы думаете, что, положив его в себе в карман, он забыл у меня свою папку? Такого не может быть! Мне один знакомый мент рассказывал, что папка является для него продолжением руки. А если у вашего якута нет такого правила, то он потенциальный растеряха. Пускай идёт в дворники или вагоны с цементом разгружать. Но вам я вполне серьёзно говорю, что папки я у него не видел. Пускай ищет, там, где до меня был. И скажите ему, что никакого отношения к убийству Дыбы я не имею.
Но милиционеры его уже не слушали, они крутили в руках Пифагора.
— Про эту самую статуэтку нам говорил Ростислав, — причмокнул от восхищения Коржик, — надо её проверить по нашим сводкам. Может она действительно ворованная, — этому хлюсту верить нельзя.
— И ты туда же, — взбеленился Глеб, — ну что за твердолобость такая? Говорю вам не ворованная она. Подарили мне Пифагора, ясно тебе Коржик!
— Кто подарил? — подозрительно покосился тот на Глеба.
— Я подарила, — раздался сзади женский голос.
Они повернулись к ней и обезумели от удивления. В строгом костюме стояла Наталья и улыбалась. Она предстала перед ними, сверкая своими наградами на груди.
Коржик так задрал голову, что у него шапка слетела с головы, а Бублик непонятно почему — то улыбнулся.
Она спрятала свою улыбку за маску суровости и требовательно заявила:
— Посмотрели, теперь верните статуэтку хозяину? И напрасно вы пришли нас обидеть. Он не вор, и я не маруха, — обожгла она своим взглядом Коржика. Хотите узнать, кто я? — позвоните в область, генералу КГБ Важенину Александру Дмитриевичу. Он вам быстро объяснит про меня и про эту статуэтку. Или может мне самой ему позвонить?
У Бублика после её слов, будто ком в горле застрял. Он не мог выдавить из себя ни слова, но статуэтку вернул обратно на стол. Коржик же в отличие от него встал с табуретки и, отдав честь Наталье, произнёс:
— Гражданочка будьте добры, предъявите ваши документы? Важенин в областном центре человек важный, но нас такими выпадами не напугаешь. Мы встречали уже ухарей, которые прикрывались даже международными паспортами, так, что не обессудьте, но на ваши документы мы должны взглянуть. Того требует порядок и наша служба.
— Да, конечно, — сказала Наталья и удалилась в комнату. Оттуда она вышла с женской сумочкой и протянула Коржику пачку документов. Тот открыл её паспорт и произнёс:
— Так, так, — значит вы из Риги, то есть гражданка Латвии, а цель вашего приезда в нашу область какова? — спросил он.
— Э — Э, — молодой, ты чего спрашиваешь глупости? — постучал по столу Глеб, — она гражданка Советского Союза и имеет права, разъезжать свободно по всей стране. Это мне запрещено посещать некоторые точки страны, а ей всё дозволено. Горький хоть и закрытый город, но не режимный, как Арзамас 75, и я вам сказал уже, что приехала она ко мне. Свадьба у нас с ней скоро будет!
Никто не заметил кроме Глеба, как загорелись её щёки, после его слов.
— Я Глеб Афанасьевич по форме спрашиваю вашу гостью, и вы не думайте, что я от нечего делать придираюсь к ней, — продолжая, знакомится с документами, ответил Коржик.
Когда он открыл удостоверение личности, то сразу передал его Бублику, изобразив при этом необтёсанную гранитную физиономию:
— Извините, товарищ капитан? — отдал он честь Наталье, — сами понимаете служба такая.
Глеб не подал виду, что удивлён этим известием не меньше, чем Коржик и отвернулся к окну.
— Теперь понятно, откуда вы Важенина знаете, — произнёс Бублик, — выходит вы в войну у него работали?
— И в войну и после, но вначале был госпиталь, а после ранения переводчицей у него работала, — ответила она, — а Александра Дмитриевича я знаю всю свою сознательную жизнь, он брат моего отца.
— Простите нас Наталья Матвеевна? — поклонился ей Бублик, — не обессудьте, вы должны нас понять? Преступник ушлый сейчас пошёл. Ничем не гнушается, и в военных рядятся и в моряков, а на Новый год в нашем городе Дед Мороз обокрал общество слепых. Обокрал богом обиженных людей. Оставил красный уголок без радиолы и утащил подарки оттуда, предназначенные для их детей. Хорошо вовремя взяли его, а то бы дети после ёлки без подарков остались.
— Да я понимаю, конечно, но по статуэтке этой я вам дам предельно ясное объяснение, — сказала Наталья, — она принадлежала моему папе генералу, Березину Матвею Всеволодовичу.
— Слышали по сводкам про такого генерала, — прервал её Бублик.
— Когда папу убили, — продолжила она. — То, не зная, что она была у моего сына, я заявила её, как пропавшую. Так что если у вас есть на неё какие — то ориентиры, то знайте, они устаревшие.
— Спасибо Наталья Матвеевна, — это ценное для нас известие. Ещё раз прошу нас простить, а папку нашего якутского коллеги придётся искать в другом месте, — посмотрел Бублик на смотрящего в окно Глеба. — А вообще — то мы пришли не только по пропавшей папке, хотим сообщить вам Глеб Афанасьевич, что убийца Дубенко арестован, им оказался его друг Ганс. Полбутылки водки между собой не поделили, вот это и стало основным поводом преступления. Дико, конечно, слышать, но тут уже ничего не поделаешь, такие нравы у бездомной молодёжи.
Глеба эта новость несколько обрадовала.
«Хоть какие — то подозрения отпадут от воров», — подумал он. Милиции он виду не подал, и ликование упаковал в густоту своей души. Он как стоял у окна, так и остался стоять в прежней позе. И даже не попрощался с ними и тем более не пошёл их провожать.
Всю церемонию вежливости за него провела Наталья, сказав им на прощание, чтобы они, чем нервы трепать фронтовику, похлопотали бы ему лучше о машине с ручным управлением.
— Это не в нашей компетенции, — ответит ей Бублик, — такими вопросами занимается военкомат с исполкомом и посоветовали обратиться к генералу Важенину.

ТВОИ СЛЕДЫ НЕ ЗАПОРОШИТ ПУРГА

     Наталья проводила их до калитки и, вернувшись в дом, сказала:
— Мороз отпустил немного, — может, мы в город Глеб выйдем? В кинотеатр сходим, — я сто лет уже там не была. Да и с городом хочу познакомиться, как следует. Любопытно узнать о расположении ваших аптек. Я же по-хорошему его и не видела. А вечером я думаю к родственникам с ночёвкой съездить.
Глеб повернулся к ней и чуть нервничая, спросил:
— Наташа ты, почему от меня скрыла, что была капитаном НКВД?
— Капитан это громко сказано, я была простым переводчиком у дяди Саши Важенина. Работала в основном только с пленными немцами. А звёзды я даже не знаю, за что мне давали? Но тебе Глеб хочу напомнить, что ты забыл, видимо нашу первую встречу. Я тебе сразу сказала, что после ранения работала на секретной службе.
Она подошла к нему и нежно обняла его:
— Неужели ты из-за такого пустяка можешь обижаться дорогой? Двадцать лет уже прошло моего последнего перевода, и с тех пор я никакого отношения к комитету безопасности не имею. Даже папа меня не уговорил остаться работать в его родном ведомстве. Я всегда больше придерживалась к советам мамы. Она была очень мудрой и целеустремлённой женщиной. Знал бы ты, сколько она сил в моё воспитание вложила? Папа иногда проявлял ревность, за мою большую привязанность к ней, чем к нему. И это отчасти было правдой, мама всегда была со мной, а папа в командировках. И в трудные годы войны мы заботились с ней друг о друге. Не было у нас с ней такой заботы, возможно, кто — то из нас бы не выжил. Даже после войны, она всегда заботилась обо мне и всегда утром за завтраком мне давала наставления. Она так боялась за меня, что я как некоторые фронтовички буду курить и пить водку. Не понимая, что для меня это всё чуждо. Как-то дядя приехал со своей дочкой Фаиной к нам в Ригу, и он принялся меня уговаривать. Он предлагал мне вернуться на старое место работы в Горький. Обещал хорошее жильё и работу в его ведомстве. Папа тогда был не за и не против. А тут внезапно он угодил в госпиталь. Это был тысяча сорок восьмой год. Мама тогда мне сказала:
«Наталья, душечка, — твоя миссия на земле, не должна быть похожей с миссией нашего папы. Когда наш народ узнает, что за пограничной полосой жизнь другая и там людей считают за людей, то я думаю, нашего папу здесь не будут считать героем. И он это хорошо понимает. Мы с ним почти каждый день перед сном эту тему обсуждаем. Он считает себя повинным во многих неправильных течениях правительственных приказов. Ты многого не знаешь. Но на этом фоне, его увезли с отравлением в госпиталь, где у него произошёл коллапс, и он чуть не помер. Я не отходила от его кровати, пока он не пришёл в себя. Тогда его первой просьбой было, чтобы я принесла ему рукописи в палату и пистолет. Рукописи я ему принесла, а пистолет не посмела. Сказала ему: Мой милый! — если ты не хочешь побывать на свадьбе у нашей Наташи и после пеленать внуков, то лучше вскрой себе вены, но не надо пугать выстрелами врачей и больных в госпитале. И к этому я добавила, что он самолюбивый тип, жаждущий уйти на территорию спокойной жизни без меня. Этим я восстановила его мозг, и он отказался вообще от своей ужасной затеи».
— Как сейчас помню, — сказала Наталья, — мама подошла ко мне и нежно обняв, произнесла:
«Твоя Наташа миссия на земле спасать и радовать людей! Мы с тобой в войну вместе в госпитале работали. Ты же прирождённый лекарь. Ты можешь лечить словом. Вот и иди, учись для здоровья людей! Ты же давно поняла, какое счастье спасать людей от смерти!».
— Она была права, — перебил Наталью Глеб. — Ты мне тоже жизнь перевернула, бросив всего лишь один взгляд, после которого, я понял, что поплыву, против течения. И я рад, что встретил тебя!
— Спасибо Глеб, — смутилась она, — именно благодаря маме я твёрдо решила жизнь связать с оздоровлением народа. Вспомнила муки солдат в госпитале, вот и пришла к такому решению.
— Вспоминаю, ты мне, что — то похожее говорила о родственнике, но не придал тогда значения твоим словам. А на деле оказалось, что ты с важным «мандарином» не просто знакома, но и кровным родством повязана. Твоя связь со мной может тебе боком обойтись.
Она потрепала ему голову и поцеловала в щёку:
— Ничто и никто не может разрушить наш союз, кроме тебя самого! А дядя Саша мудрый человек, он меня поймёт. Он прекрасно знал Каменского и давно мне советовал порвать с ним.
Глеб нервно взял в руки сигарету, пытаясь её прикурить, но несколько отсыревших спичек заставили его сжать в кулаке сигарету и выбросить коробку со спичками в мусорное ведро:
— Хрущёвские спички фуфло, — сказал он, — лучше от углей из печки прикуривать.
— Печка — это тот же очаг семейства. Если в ней будут постоянно тлеть угольки, то и жизнь наша не потухнет! «Именно для этого я к тебе и приехала», — сказала Наталья.
Он воспринимал её слова и понимал, как она права! И что воровской разъезд, стоявший на его пути, он сможет объехать только с Натальей. Главное слово было за ней! Поэтому он посчитал лишним рассказывать ей о своём казначействе у воров. Она только должна сказать ДА! Все остальные заботы он оставит за собой.
— Пойми Наталья, я не простым зэком был, а вором в законе, что это такое я могу тебе объяснить.
— Это лишнее, ничего мне не надо объяснять, — сказала она спокойно. — Я знаю практически всё про эту категорию людей, и никакого страха и отвращения к ним у меня нет. Чем вести косые разговоры, лучше давай обговорим с тобой день нашей свадьбы и составим список, что нам нужно будет припасти для неё. А свою родню я сегодня озабочу. Попрошу, чтобы они помогли мне в короткий срок произвести обмен квартиры, и послезавтра отправлюсь домой. Впереди у меня дел будет невпроворот. В Омске первого февраля состоится суд над убийцами моих родителей. Я должна быть обязательно там.
Она покосилась на поблескивающего своими глазами Пифагора. Ей показалось на миг, что эти неподвижные глаза прожигают её с ног до головы. Тогда она нервно схватила его в руку и, посмотрев пристально по сторонам и увидав пустой чугунок, спрятала его там.
— Избавься от него? — сказала она раздражённо. — Ты уже, наверное, понял, что от него только одни беды исходят? Видишь, и сотрудник милиции пострадал.
— Ни мне, ни моей семье этот хвост фюрера горя пока не принёс, — ответил он и, достав Пифагора из чугунка, добавил, — а якут сам виноват, что покалечился. Не надо преступать закон! Пифагор ему не принадлежал. По праву он принадлежит мне. Вы с Морисом мне его подарили. И фигурка эта действительно не простая, что — то в ней мистическое скрывается? — Глеб потряс фигуркой в воздухе. — Не просто так Дамка от него шарахается.
— Крови на этом костяном Пифагоре, по-видимому, много, — сказала Наталья, — вот поэтому собака чувствует и бежит от него как чёрт от ладана.
Глеб не стал прятать Пифагора в тайник, а поставил его в своей комнате на телевизор.
— Пускай здесь поживёт немного, — сказал он, — понаблюдаю за ним. Если что закину его в одно место, где он предастся забвению до лучших времён.
Наталья после обеда уехала в Горький навестить своих родственников, и Глебу пришлось спать одному в эту ночь. Он долго ворочался в постели, — сна не было. В голову лезли какие-то нелепые мысли. Они наползали одна на другую и сразу забывались, туманя голову. Тут он вспомнил о Пифагоре и догадался, отчего страдает бессонницей. После того как Глеб отнёс его обратно в тайник, веки его стали тяжёлыми, и он сразу уснул.
День свадьбы ориентировочно Наталья с Глебом назначили на восьмое марта, но своей родне он пока ничего об этом не сказал. Глеб за это время должен был отчитаться перед воровским сходом за кассу и объяснить причину своей добровольной отставки. Он понимал, что разговор будет неприятный с ворами. Хотя больше половины воров считались его близкими друзьями, но были и такие, которые давно тянулись к воровской кассе. Двоих таких он мог смело назвать, — это Лазарь из Рязани и Разлёт из Саранска. И его уход им будет только на руку. Глеб понимал, что не каждый вор сможет понять его резкую смену жизненного пути и возможно последуют неприятные уколы и даже грубые выпады в его сторону. К этому он был готов, и слова нужные для схода у него были давно припасены. Он знал, что совесть его перед своей братией была всегда чиста, и надеялся, что его проводят пускай и не почётно, но без проклятий. И главной опорой в этом деле он считал Часовщика — патриарха преступного мира, у которого не было обеих ног.
Настал день отъезда Натальи. Как назло, Глеб не мог её в этот день проводить до аэропорта. Он был вызван во ВТЭК по продлению ему группы инвалидности. Эта комиссия для него была важна, так как обеспечивала его материальное, пускай хоть и небольшое, но всё-таки состояние, которое не позволило бы ему умереть с голоду в трудные времена.
Наталья уезжала от него в хорошем настроении налегке и без багажа. В руке у неё была одна дамская сумочка и свежая роман — газета.
— Я намерена, в скором времени возвратиться, — сказала она Глебу при всей семье, — поэтому все свои вещи оставляю. Мне очень приятно было познакомиться с вами! — повернулась она к его родственникам. — Вы очень приветливые и милые люди, и я к вам привыкла! Откровенно сказать мне этот дом и покидать не хочется, но надо! Единственный сын в Риге остался, и другие неотложные дела зовут в дорогу.
— До конца зимы твои следы в наш дом пурга не успеет запорошить, — сказала Дарья, — а там март наступит, и свадьбу сразу сыграем.
Глеб с Натальей недоумённо переглянулись.
— Ты — то откуда знаешь? — изумился Глеб.
— Сорока на хвосте принесла, — засмеялась Дарья. — В численник сегодня заглянула. Искала рецепт запеканки и наткнулась на ваши подписи, под числом восьмое марта и словом «Загс». Догадаться не трудно, что свадьба грядёт и бычка придётся заколоть.
— Свадьба слишком громко сказано, — поправил сестру Глеб, — соберемся своей роднёй после загса, да Феликса пригласим с женой.
— А про мою родню в Горьком ты забыл? — напомнила Наталья. — Они меня не поймут, если не будут сидеть у нас за свадебным столом.
Он понял, что поспешил со своими высказываниями и, изобразив виноватое лицо начал оправдываться:
— Я не против твоей родни, но разве она согласна, со мной породниться. Я — то ведь их никого не знаю. А обо мне ты им, вероятно, всё рассказала.
Она подошла к нему и, обняв на прощание, сказала:
— Я счастья хочу и больше ничего, а моя родня это понимает. Даже дядя Саша меня не стал отговаривать от брака с тобой. Единственное, что я от него скрыла, — не сказала про твой воровской титул. Я посчитала, что нет никакой надобности в этом. Всё равно он по своим каналам за пять минут узнает всё о тебе. Одно я знаю точно. Он будет только рад, что жить я буду невдалеке от него. Так он мне и сказал.
Она поцеловала его и на ухо прошептала:
— Если будет скучно, вспомни обо мне? — Знай, что в мыслях я всегда с тобой! Не тоскуй и не грусти, а всегда меня люби! — сказала она на прощание и, приподняв подол своей шубы села в машину Корнею и помахала всем рукой.

ОТКРОВЕННАЯ СЛЕЖКА
   
      Глебу в этот день ВТЭК подтвердил группу инвалидности, а на следующий день он отправился в Горький на блат — хату. Это был небольшой дом бывших старообрядцев на Ильинской улице. В нём жил старый известный в прошлом вор — карманник еврейской национальности Фауст. Он почивал давно на пенсии. Стаж воровской давно был выработан, до такой степени, что пальцы сделались крючком и не поддавались послушанию, что сказывалось на его квалификации. И поэтому годами отточенное и прибыльное занятие ему пришлось бросить. Но он не прекращал своим богатым опытом делиться с молодыми ворами, имея за это свой гешефт. В то же время его дом был и почтовым ящиком для воров и самым что ни наесть кардинальным центром. Уголовники его берегли и просто так, в нём не появлялись. Он был вне подозрения у милиции, так как находился около знаменитого очага культуры. Совсем, рядом от дома Фауста стоял дом — музей, писателя Максима Горького, или правильнее сказать «домик Каширина»
Глеб доехал трамваем до «Скобы» — это было одно из многолюдных мест Горького и по крутому склону начал подниматься кверху, ругая себя, что не поехал на машине. Трость, которую он взял с собой, мало ему помогала, так как эта дорога по сути дела была для него не прогулкой, а тяжёлым восхождением. Он несколько раз отдыхал и всегда во время отдыха осматривался вокруг. Тут он заметил знакомое лицо, которое видел в трамвае. Это был молодой человек, лет тридцати, азиатской внешности. В каракулевой папахе и полупальто с котиковым воротником полушалком, который было поднят к верху, так что закрывало от мороза уши. Азиат тоже отдыхал, когда Глеб останавливался.
«Сомнений никаких нет, — подумал Глеб, — за мной установили хвост. Идти на хату рискованно…»
Когда Глеб дошёл до дома — музея, окрашенного в суриковую краску, он остановился около его палисадника, — закурил и начал вглядываться в окна дома. Рядом с музеем стоял автобус «Турист». Азиат прошёл мимо него и, выйдя на Ильинскую улицу, встал и начал смотреть в сторону Глеба. Тот не спешил выкидывать сигарету, а продолжал вглядываться в окна, где кроме морозных узоров он ничего увидеть не мог. В это время из ворот дома высыпался целый класс пионеров. Вероятно, у них был массовый выезд в музей. Пионеры ринулись к автобусу. Глеб выкинул сигарету и последовал за пионерами. Водитель посмотрел на инвалида, но ничего ему не сказал, что тот сел в заказной автобус. Это было в порядке вещей. Любой транспорт, проезжая мимо инвалидов всегда останавливался рядом и подвозил их бесплатно. Через лобовое стекло Глеб видел, как заметался азиат и бросился опрометью к автобусу, но автобус в это время закрыл двери и тронулся с места. Глеб проехал одну остановку и попросил водителя, чтобы он ссадил его на площади Горького. Напрасно он думал, что избавился от хвоста. Преследовавший его тип успел поймать такси и ехал за автобусом. Глеб сразу увидел его сидящим в «Волге», когда сошёл с автобуса. Тогда он уже точно решил, что на блат — хату не пойдёт. Он зашёл на Главпочтамт и написал письмо Фаусту, чтобы в ближайшую субботу к нему домой приехал вор по кличке Хан. А также послал телеграмму Цезарю в город Касимов с таким текстом:
«Фёдор нужна твоя помощь, жду в гости в любое удобное для тебя время». Таган.
Отправив телеграмму и запечатав письмо в конверт, он тут же на почте опустил письмо в ящик и вышел на улицу. Азиат с красной от мороза рожей стоял около центрального входа и приплясывал от холода, чтобы хоть как — то согреться. Валенки и короткое полупальто больше похожее на куртку, его не спасали.
— Сидел бы дома сынок в тепле, а не морозил сопли попусту, или ухаживал за якутом в больнице, — бросил ему Глеб, проходя мимо него.
Азиат от удивления прикрыл рот меховой варежкой, но в ответ ничего не сказал.
А Глеб на улице Свердлова купил две пачки мороженых русских пельменей, копчёных костей и бутылку водки. Сложив всё это в авоську, он зашёл в магазин «Табак», пополнив там свои припасы Памира, и сев в такси отправился домой. Стоя в пробке на Волжском мосту, он повернулся и посмотрел на заднее стекло. Тип в папахе сидел на сзади стоявшем такси и смотрел в упор на Глеба. Таксист подвёз Глеба к его дому и, получив от него плату за доставку, уехал в неизвестном направлении. Тут уже Глеб хвоста не боялся. Он даже не стал вглядываться в горизонт улицы а, открыв калитку, спокойно вошёл в дом. Дарья находилась дома, она с этого дня была в законном отпуске и орудовала ухватом в печке. Увидев брата, она поставила ухват и, посмотрев на авоську, где сквозь крупные ячейки сетки просматривались покупки, она спросила:
— Никак в Горьком был?
— Прогулялся немного по цивилизации, — ответил он.
— Делать тебе нечего в такую стужу мотаешься туда-сюда, словно челнок, — проворчала она. — Я пока до работы дошла отпускные деньги получить, щеки чуть не обморозила. «Повестка вон тебе из милиции пришла на завтра, — сообщила Дарья, — явится к семнадцати часам в десятый кабинет». А нас завтра всех Егор пригласил к себе Крещение отмечать. Некстати тебя вызывают. Нехристи, видать там сидят, если великих праздников не признают.
Глеб взял со стола повестку и, ознакомившись с ней, понял, что его вызывает Бублик.
— Нехристь это я, — сказал раздражённо он, — а они просто самые настоящие сволочи. Что им ещё от меня нужно? — бросил он повестку на стол и сорвал пробку с бутылки.
— Погоди не пей? — остановила она его, — сейчас на стол подам и выпьешь, — да в милицию пойдёшь, смотри там не груби им? — наказала сестра, — девятую статью изобрели наши законодатели, что высморкаться на улице даже нельзя. Сразу на год в тюрьму спрячут.
Глеб, конечно, знал об этой девятой статье за мелкое хулиганство и знал, как права была его сестра. Так как тюрьмы и зоны, за какие — то полгода со дня указа были переполнены. Но он, не слушая, её, вылил содержимое бутылки в стакан и выпил всё залпом, закусив копчёной костью. Затем ушёл к себе в комнату и завалился в одежде на кровать в надежде среди белого дня переспать часок другой.
«Какая мука неизвестность, — подумал он. — Она всегда кажется сомнением или непониманием того, что давно уже случилось. Только тяжкие мысли отошли, а эти менты опять наседают. Да, что же это им не живётся спокойно, что же за волю такую им дали проклятым. Нет, не спится. Лучше встать и заварить чайку купеческого!»

ВОСПОМИНАНИЯ
 
    Он пошёл на кухню и, заварив на углях крутого чая в большой кружке, ушёл к себе опять в комнату и включил телевизор. Шла передача о становление Советской власти на Кубани, которая всколыхнула его детские годы. Он вспомнил отца и мать и их небольшой дом с русской печкой, куда отец его вместе с сестрой после катания на санках вскидывал своими жилистыми руками и окутывал рядном и старой одеждой. В доме тогда у них была всего одна деревянная кровать, сколоченная отцом, на которой пышно возвышался матрас, набитый соломой. Иногда мать брала спать маленького Глеба к себе. Люлька, так же изготовленная отцом, была уже не по размеру Глебу и стояла в сарае приспособленная под зерно. Он вспомнил керосиновую лампу и большое зеркало, в горнице установленное на кривоногом столике, покрытым вышитой скатёркой. На окнах — занавески из марли, на стенах — пожелтевшие фотографии родителей и их предков. Около печки, словно по стойке смирно стоят чугунки и макитры, разных ёмкостей. Бывало, мать наварит картошки или пельменей с рыбой, поставит на стол макитру, они с сестрой тут как тут. С радостным возгласом усаживались за стол и доставая из выдолбленного небольшого корытца, вырезанные из дерева ложки, но руку не спешили тянуть к чугунку. Ждали, когда первым пробу снимет отец, — зная сунься они вперёд батьки, значит получат по лбу ложкой. А ложка у отца была самая большая и тяжёлая как поварёшка. Трудно тогда жилось, из живности по двору кроме кур никто не бегало по двору. Корову отдали в колхоз, и не по доброй воле, а по принуждению. Без коровы семье да с детьми практически прожить было невозможно и поэтому многие мужики поддавались на заработки в другие губернии. Отец тоже выезжал несколько раз на Кубань, там народ был зажиточней. За работу платили справно, и отец, когда возвращался, всегда привозил дорогие подарки. Матери с Дарьей ситцу на платье, а Глебу книжку и обязательно корзинку с фруктами, где горкой лежали большие сочные груши и гроздья винограда. И конечно были деньги.
Глеб, отпил из кружки чаю, который успел уже остыть, затем довольно осмотрел своё жилище, найдя его уютным и привлекательным, промолвил:
— Разве можно было тогда думать, что так круто жизнь изменится. Когда пришёл с войны, один репродуктор висел на поляне около Кубика, куда стекались по выходным все жители округи, чтобы послушать передачи. А сейчас у меня и магнитофон, и приёмник и даже телевизор есть, о котором я и не только мечтать не мог, но даже толком не знал о таком изобретении. Потому что дремучий был.
К нему в комнату заглянула Дарья, и подозрительно взглянув на брата, спросила:
— С кем это ты разговариваешь тут?
— Мысли вслух, — сказал Глеб.
— А я думала, опять в бредовое состояние впал, — сказала Дарья, — сейчас фильм военный начнётся «Подвиг разведчика». Смотри, — хорошее кино!
Он поставил кружку на стол и прибавил звук телевизора. Этот фильм он смотрел впервые. Глеб с интересом уставился в экран телевизора, незаметно уносясь в страшные военные годы.
Он тогда, только что новоиспечённый комсомолец был направлен со своим взводом на опасное задание, взорвать склад боеприпасов и по возможности взять языка. Глеб был не только самый здоровый из разведчиков, но и самый ловкий из всех. Метал топор в цель с любой дистанции как томагавк. Этим искусством не мог похвастаться ни один разведчик. Ножи они все метали одинаково, но топором владеть так, как Глеб никто из разведчиков, так и не научился до конца войны. Когда их взвод шёл в разведку, Глеба всегда за ремень втыкал остро заточенный небольшой топорик. С ним он себя чувствовал уверенней. В этот раз его топорик опять не подвёл. Главная задача Глеба была взять языка, всё остальное его не касалось. Одетые в белые маскхалаты, они с разных сторон подползли к элеватору, где у немцев находился склад боеприпасов. Глеб тогда первым набросился на здорового немца, дрожащего от холода. Мощным ударом автомата он сшиб того с ног, так, что тот и пискнуть не успел. Содрав с шеи немца шарф, он заткнул ему рот. В это время из дверей вышел унтер. Глеб понял, что тихой операции может не быть и быстро не раздумывая, метнул топорик в грудь унтеру. В это время другие разведчики ворвались в элеватор и перестреляли всю охрану. А Глеб, убедившись, что немец мёртв, хладнокровно вытащил у него из груди топорик и смыв с него кровь снегом засунул обратно за пояс. Затем, взяв валявшего с кляпом во рту языка за шиворот, потащил того по полю к лесу. Взрыв он услышал, когда был уже у леса. Тогда у них никто не пострадал, всех за успешную операцию наградили орденами. С этим взводом он долго шёл по горячим дорогам войны. У них у всех был один фронт обороны и одна полоса наступления, и только лишь у каждого была личная ответственность за страну. К сожалению, дойти до Берлина не всем довелось. Большинство из его друзей нашли себе место в братских могилах. Сам он никогда не считал, сколько врагов приговорил к смерти во время войны, но шесть человек погибших от его топорика он никогда не забудет. А самой позорной войной в его жизни — это была сучья ненужная война среди заключённых, которая шла по всем зонам и тюрьмам страны. Её породила система «Гулага», где пришлось резать своих, которые в одночасье превратились во врагов. Много жизней унесла эта война, кровь лилась декалитрами и что самоё страшное, что за эту войну особо никто из больших чиновников не ответил. За всё отвечали заключённые.
Выиграть священную кровопролитную войну у мощной и великой Германии и допустить междоусобицу в своей стране, кому скажи, не поверят. И неправильно сделают. Всё шло по накатанной дороге ещё со Сталинских времён если не раньше, и было засекречено за семью печатями. Но он хорошо помнит, как на зонах прессовали, не только рядовых солдат, но и боевых генералов, которые, не выдержав унижений и позора, кончали в большинстве случаев жизнь самоубийством. Ему на фронте не приходилось видеть плачущих командиров, а в Гулаге, ему вспомнилась камера пересыльной тюрьмы в 1947 году, когда к нему в одиночку впихнули дряхлого старика. На вид ему было лет под семьдесят, а то и больше. Он был без одного зуба, вывернутой на бок челюстью и сломанным носом. Говорить практически не мог, только еле шевелил языком и плакал. Из его невнятной речи он понял, что он генерал Ступин и ему сорок восемь лет. В тюрьму его посадили за то, что на встрече со школьниками имел смелость сказать, что если бы не второй фронт, куда влились англичане с американцами, то победа Советских войск в этой священной войне могла бы быть под вопросом. После этого он уехал в Казахстан за семьёй, куда она была эвакуирована в войну, а когда вернулся назад в Москву, его тут же арестовали. Он говорил, что мечтал только об одном, — попасть в камеру к фронтовикам или ворам в законе, — слава о них шла тогда по тюрьме, что это самая справедливая каста среди уголовного люда. А его специально кидали из камеры в камеру, где сидели отмороженные уголовники из бывших кулаков и разных отщепенцев, люто ненавидевшие Советскую власть. В каждой камере его избивали до изнеможения, а потом был суд. Трибунал его приговорил, как врага народа к пятнадцати годам лишения свободы. Он пытался решить свою участь самоубийством, но для этого у него не было возможности и подручных средств, которые помогли бы ему навечно уснуть.
Поведав Глебу о своей печальной судьбе, генерал начал жалеть, что не сдался в своё время в плен немцам, когда у него была отличная возможность это сделать под Брестом ещё в сорок первом году.
— Немцы с нашими пленными не творили такого, что сделала из меня Родина, за которую я кровь проливал, — он задрал изорванную военную гимнастёрку и показал на теле несколько пулевых ранений.
Последняя фраза Глебу не понравилась, и он вежливо попросил генерала заткнуться. Тогда генерал протянул ему свои исхудавшие, как щепка руки и попросил Глеба перегрызть ему вены. Глеб ударил генерала по рукам и, окутавшись бушлатом, лёг на нары, не заметив, как у него из кармана выпал гвоздь. Этот гвоздь Глеб подобрал в туалете, когда его выводили на оправку. Утром генерала найдут мёртвым на бетонном полу в луже крови с порванной веной на руке. Он этим гвоздём приговорил сам себя к смерти. Тогда Глеб понял, чтобы сохранить себе жизнь в лагере нужно примыкать только к ворам и ни к кому больше. А подобных трагедий, какая случилась с генералом Ступиным, было много за весь его немалый срок.
— Когда-нибудь шифр секретности будет сорван с этого чудовищного преступления против человечества, и виновные понесут наказание! — сказал Глеб, очнувшись от воспоминаний.
Он посмотрел на экран телевизора, и удивился над своими длительными воспоминаниями. По телевизору транслировали уже новости.

КРЕЩЕНИЕ — ВЕЛИКИЙ ПРАЗДНИК

    Глеб сидел в кабинете, в котором ремонта не было, наверное, с дореволюционных времён. Облупленная краска на рамах небольших окон и отвалившие куски штукатурки в углах и на потолке кабинета, говорили о многом. Глеб медленно с безразличным видом обводил кабинет глазами, и мысленно поражался бесхозяйственности милиции.
«Надо же до чего советская милиция занята посадкой народа, что служебное помещение, где решаются судьбы людей им некогда отремонтировать. Превратили кабинет в настоящий отстойник».
Он взглянул на засохший столетник, стоявший на окне.
— Даже цветок от негодования к беспорядку завял, — прошептал он себе под нос.
Бублик сидел на стуле, с высокой спинкой, который больше смахивал на царский трон, за старинным двух тумбовым письменным столом. Позади него словно истукан возвышался огромных размеров металлический сейф с блестящей большой ручкой, от которого веяло холодом и новым сроком.
«Сколько же ты сволочь бездушная невинных людей ментам помог спрятать за решётку?» — подумал Глеб, смотря отвлечённо на сейф, не слыша, вопроса опера.
Майор Бублик стучал по столу карандашом и въедливо смотрел Глебу в глаза:
— Я повторяю свой вопрос, — грозно рявкнул он, — были вы Кузьмин в Железке тридцатого декабря или нет?
— Только кричать не надо достопочтенный? — сделал ему ироническое замечание Глеб, — я вам не баклан молодой, а вполне солидный и взрослый мужчина.
Видимо майору обращение достопочтенный понравилось и он, убрав свирепость с лица, улыбнулся:
— Извини? — сорвался, — день сегодня бешеный какой-то, — взял он себя в руки и повторил вопрос в спокойной форме.
— Вы лучше спросите начальник, когда я там не был? — без нервозности ответил Глеб. — Пиво практически каждый день пью, но летом предпочитаю навещать Кубик в нашем кишлаке. На природе оно вкуснее, чем в развалюхе, которая выглядит чуть лучше вашего кабинета.
Бублик не обратил внимания на его отпущенную фразу относительно кабинета и продолжал задавать свои вопросы, но при этом, протокола не вёл.
— Вам известны такие завсегдатаи Железки, как Коршунов, по кличке Вялый и Егоров по кличке Чижик.
— В таком тесном помещении, как блудливая Железка трудно с кем — то не познакомиться, если пиво пьёшь каждый день. Знаю, я их, — признался Глеб, — но общего у меня с этими чеками ничего нет. Вспоминаю, тридцатого я сидел с ними за одним столом в Железке, ну и что из этого. Я кружку пива выпил и ушёл.
Глеб понял, что все завсегдатаи пивнушки и наверняка буфетчица были опрошены милицией, поэтому юлить не было никакого смысла.
«Неужели эти скворцы вложили меня за протоколы? — подумал Глеб, — теперь будет до меня докапываться, куда я папку дел. Да чёрт с ней этой папкой, отдам её ему, в принципе она мне уже не нужна», — мысленно рассуждал Глеб.
— А о чём вы с ними беседовали? — не унимался Бублик.
— Собственно никакой беседы не было. Они мне только сообщили, что похоронили своего друга.
— И, наверное, после этого они вам заявление написали во вхождение в вашу воровскую партию? — ехидно вставил он, — что они за бумаги писали за столом?
Тут Глеб понял, что майору ничего не известно и вызвали его не из-за папки, а по другому вопросу. А главное Бублик не вёл никакого протокола. Это уже успокаивало и оснащало мозг Глеба умными мыслями.
— Заявление они писали на работу? — нашёлся Глеб, — молодые парни пропадают, боятся, что посадят за тунеядство, ну и попросили меня походатайствовать за них, перед Нильсом, чтобы он помог им трудоустроиться в свою контору. Они знали, что мы друзья и соседи с Нильсом. Поэтому и обратились ко мне.
— Поздно они обратились, — бросил карандаш на стол Бублик, — пропали они оба, вот уже неделю их никто не видит, а вместе с ними, как в воду канула и буфетчица Тамара Рязанова, тётка Дубенко.
— А я тут причём, — недоумённо пожал плечами Глеб, — я живу в другом конце города. Пасти их не подвязывался. Морозы трещат на улице безжалостные, возможно упились не в меру и где-нибудь в гривах леса под снегом прикорнули. Собирались они на Новый год идти в лес кашу варить. Я это слышал от них. Весной непременно проснуться, и будут называться вероятно подснежниками. А буфетчицу надо искать у прыткого любовника. Я слышал муж то у неё ложный опёнок, ножка тонкая и скрюченная, а шляпка хрупкая. Кто же за такого мужика будет держаться?
Глеб догадался, что все они залегли в подполье, последовав его совету, поэтому так уверенно отвечал.
— Говоришь ты солидный мужчина, — вновь взял в руки карандаш Бублик, — а собираешь грязные слухи. Был он у меня перед тобой. Два часа сидел на твоём стуле. Я скорее удивился, если бы её муж застрял у любовницы. Он руководителем женского танцевального коллектива в ДК работает. У него любовниц, больше, чем у любого султана жён. Сейчас правда вместо жены пивом торгует, но это я думаю временно.
— Ну, что в ваших облупленных и обшарпанных стенах и пошутить нельзя? — насмешливо обвёл взглядом кабинет Глеб и засмеялся.
Бублик поддержал его смех саркастической улыбкой, а затем, насупив брови, сказал:
— Три года прошу ремонт сделать, начальник денег не даёт. Говорит, жди — скоро в новое здание переедем. Другие кабинеты ещё хуже. Хорошо хоть тепло в здании, а то бы совсем труба была. Сейчас давай закончим на этом наш разговор, вымотался я сегодня как цуцик. Крещение сегодня, — великий праздник, — графинчик водочки я припас на этот случай. Сейчас домой приду и отогреюсь немного, но ты Глеб Афанасьевич из города в ближайшие дни никуда не отлучайся. Вероятно, придётся тебя ещё раз пригласить, если прояснения никакого не будет.
— Дальше Горького я никуда не езжу, — облегчённо вздохнул Глеб, — в основном за сигаретами, да копчёными рёбрышками, — бросил он на своего оппонента невозмутимый вид. — Там очередей нет таких, как в нашем забытом кремлём городишке. Только вот людишек подозрительных из нашего города за собой замечаю. Они тоже рёбрышек копчёных, наверное, хотят, но видимо, зарплата маловата. А ведь победа над фашистскими захватчиками, как мне известно, ковалась не малая и в нашем городе.
— Да брось ты ради бога Глеб Афанасьевич голову ерундой забивать, — махнул рукой майор. — Все советские города победители, как и мы с тобой тоже. Однако мы с тобой не едим аппетитных баварских сосисок, как победители и не пьём их замечательное пиво. А они всё имеют и бреются не нашими тупыми бритвами, как Нева, — при этом Бублик акцентировано, будто совершая намаз, провёл ладонями по своим щекам. Затем громко хлопнул в ладоши.
Глебу понравился его мрачный вывод и он, хотел было протянуть майору руку, но вовремя одумался. Зная хорошо, подать руку менту даже с золотой душой, значит, войти в контакт с ним, либо зашквариться. Поэтому он на прощание только произнёс:
— Наше русское пиво тоже не плохое, только пить его надо не с сосисками, а с рыбкой.
— Я неплохой знаток пива с многолетним стажем и ты меня в этом не переубеждай Глеб Афанасьевич, — совсем по-дружески бросил он Глебу, — лучше поищи у себя во дворе папку нашего якута? Ведь полетит негодник с работы. А опер он неплохой, его ценят у нас!
— Мне, что инвалиду снегоочистительными работами прикажите заниматься? — бросил Глеб майору на прощание и мягко прикрыл за собой дверь.
Он вышел из отделения милиции в хорошем расположении духа, широко вздохнув грудью, направился в ближайший магазин, со светящейся вывеской над дверями. Ему вдруг нестерпимо захотелось выпить. Там он взял бутылку Особой водки и сев в автобус поехал домой, но до него он не дошёл, а свернул к Нильсу. Он решил нанести визит Феликсу. Ему захотелось пообщаться именно с ним и показать содержание папки, а также провести предварительную беседу на тот счёт, если Бублик надумает Феликса вызвать к себе на беседу. Этот человек давно доказал, что он не только может хорошо одеваться и привлекать многих городских женщин к себе, но и быть верным другом. В нём было много хороших для мужчины качеств. Одно из них Глеб особо ценил, Нильс никогда не раскидывался лишними словами ни среди мужиков, ни при очаровательном обществе. Такую прописку он носил на своём лице. Поход к Егору по темноте Глеб решил отставить до утра

ПАМЯТНИК ВОРАМ ПОСТАВЯТ

   Дверь Глебу открыла жена Феликса, Зоя.
Укутанная сверху толстой шерстяной кофтой она искренне улыбнулась Глебу и за рукав полушубка втянула его к себе в дом. Зою он знал давно, она была старше Глеба на два года. Перед самой войной он гулял у неё на свадьбе, когда она выходила впервые замуж за кузнеца Малафеева, которого тоже звали Глебом. За Зоей тогда много женихов увивалось, и богатых, и красивых, но она выбрала трудолюбивого и покорного мужа, из большой семьи парня. У Зои в семье все были прагматичные люди, — напрасно добром не пылили. Отец первым начал из молочной сыворотки производить клей и первым завёл пасеку, хотя в его затею никто не верил. Но когда он угостил первым взятком соседей, то его все зауважали. Мать первой научилась делать домашний сыр и передала свой опыт соседям. Братья Георгий и Наум были самые искусные печники в городе. Лучше их специалистов не было. И после войны они первые с улицы получили высшие образования, окончив архитектурный институт. У Зои тоже в доме каждая палка и гвоздь находили своё применение. Она была хорошей хозяйкой и считалась лучшей засольщицей томатов, огурцов и капусты. Ни у кого не было вкуснее её солёных грибочков и целебнее мёда. Хотя она и не скрывала от соседей своих домовых секретов, но её солёные огурчики всегда хрустели, как свежие. Другим же хозяйкам такие великолепные закуски как у Зои никак не получались. И она всегда без сожаления делилась своими солениями с теми, у кого был неурожай овощей.
— Долго жить будешь Глеб, — сказала Зоя, — Феликс собрался за тобой идти. Оделся уже, а ты сам явился. Скучно ему одному, Карп с ним и стопки не выпил, только что со своей женой к сватье направились отмечать праздник.
Глеб прошёл сени и вошёл в дом. Феликс действительно застёгивал на своём пальто пуговицы. Зоя сразу бросилась к печи. Увидев Глеба, Феликс удивлённо хмыкнул, и радушно похлопав неожиданного гостя по плечу, снял с себя пальто:
— Ну вот, а я к тебе собрался, — сказал он. — Зоя наготовила всего и водки у меня много, — одному не осилить. Думаю, дай до тебя схожу, а ты тут как тут.
— Да я мимоходом к тебе заглянул, — выставил Глеб свою бутылку на стол, — поговорить нам надо, — зашептал он. — Может, ко мне пойдём? Дом у меня пустой, а разговор у нас с тобой будет долгим, за час не переговорим.
Феликс изобразил недовольное лицо. Было видно, что у него не было никакого желания покидать своё жилище. К тому же в горнице стоял богато накрытый стол.
— Боюсь, Зоя обидится, — сказал он. — Давай посидим у меня немного, а потом я пойду, как бы тебя провожать и у тебя в хате поговорим.
С этими словами он посмотрел на жену, которая совсем не обращала внимания на мужчин. Она копошилась около печки, накладывая гостю горячее жаркое из гуся. Убедившись, что она не наблюдает за ними, Феликс бутылку Глеба засунул обратно в его полушубок.
— Хватит шептаться? — поставила она на стол жаркое и почти насильно усадила Глеба за стол. — Добрые люди с утра праздник отмечают, а у нас маковой росинки во рту не было. Как жалко, что с нами нет Зосима и Иосифа, — посетовала она, — сейчас бы поели с нами жаркого, а не ту кашу кирзовую, которой их в армии потчуют. Через год придёт Зосим, а за ним и младшего будем ждать. Веселей в доме будет жить.
— Забудь, — сказал Нильс, — тебе же ясно Зосим написал, что останется служить на Северном флоте, — боится, не насытится службой за четыре года, — ворчал Феликс, разливая водку по гранёным стопкам.
— Как срок демобилизации подойдёт, так сразу к материным пампушкам потянется, — уверенно сказала Зоя, — мне так знающие люди сказали. Быстро домой прискачет и забудет про свой флот. Как же он там, на чужбине будет без матери?
Она первой подняла стопку и чокнулась с мужчинами.
Выпив, она сунула Глебу вилку в руку, сказала:
— Ешь, не то до свадьбы отощаешь, а у тебя жена красивая будет, — ей мужик справный нужен. Полюбовалась я ей намедни, — прямо жар-птица, но боюсь, не приживётся она у нас. Больно изнеженная и хрупкая как былинка. Тебе Глеб баба нужна с рычагами, как у трактора, чтобы мужскую работу, которую тебе не с руки выполнять, делала она. «Аль у нас на улице не заметил таких? — спросила она, — или тебе по нраву больше иностранки?»
Глеб отложил вилку и, улыбнувшись, сказал:
— Сама — то тоже не за русского выскочила, — покосился он на Феликса, — а я чем хуже тебя.
— Ты хоть сам веришь, что он у меня латышский немец? — спросила она, — ведь с детства его знаешь. Он давно обрусел и рыба с картошкой и кашей для него самая лучшая пища. У него, как и у меня, только фамилия заковыристая осталась. А так до корней волос он русский. Посмотри, как он в санях на лошади смотрится? — вылитый дореволюционный кучер.
— Возможно, — согласился с ней Глеб, — но, когда Феликс в седле он смахивает на английского сквайра.
Зоя расплылась в улыбке и гордо заявила:
— Какова жена, таков и муж, а будь вместо меня какая-нибудь Машка, то быть ему до конца дней своих Кашкой.
— Ну, хватит разглагольствовать? — одернул жену Феликс, — дай ему поесть спокойно? А Наташа его к твоему сведению не латышка, а русская и корни её исходят с Нижегородской земли. И Глебу других рычагов не надо, он считай один без ноги, два дома срубил своим племянникам.
— Он — то срубил, а ты вон крыльцо ремонтируешь второй год, — укорила она мужа. — От соседей стыдно. Хорошо хоть брёвна привёз для ремонта дома. — Вот возьму Глеба и найму к себе за приличную плату по весне на работу. Пускай люди над тобой посмеются! — А то ты кроме рыбалки ничего не знаешь. А он везде справляется. И Карп в тебя вырос. Ничего по дому не делает.
— Вот и пойми Глеб этих женщин, — вилкой показал Феликс на жену, — только сейчас долбила, что тебе баба нужна с рычагами, как у трактора, а на деле оказывается, ты сам со всеми делами запросто управляешься.
— А может я, кокетничала с ним, — засмеялась Зоя и налила мужчинам ещё водки.
Свою стопку она оставила незаполненной, перевернув её донышком вверх. Они допили бутылку вдвоём и стали собираться к Глебу.
— А ты куда? — спросила Зоя у мужа.
— Сейчас провожу его до дома и вернусь.
— Знаю я твои проводы, — погрозила она ему пальцем, — и, сунув ему в руки банку маринованных грибов, и кусок венгерского шпика сказала:
— Не задерживайся особо там? — нечего Дарье надоедать.
— Мои все на острове у Егора, — сказал ей Глеб, — я сегодня один как перст.
— Тогда постойте, — остановила она их в дверях и быстро с противня высыпала все пирожки с мясом в бумажный большой пакет.
У Глеба они закусывали всем, что им дала в дорогу Зоя. Глеб ему показал рапорт якута и рассказал про беседу с Бубликом.
— Завтра воскресение, — внятно говорил Глеб, — тебе надо заехать в Железку, там мужик пивом торгует. Передашь ему на ухо, чтобы выпускал жену из заточения, и пацаны пускай на белый свет выходят. Скажешь, Глеб велел! Если нашли убийцу, чего им в подполье отсиживаться. Чем дольше они будут отсутствовать, тем сильнее на меня менты наступать будут. А папку эту я верну, но только не Бублику, а прокурору. Пускай знает, какие кадры в их конторе работают, иначе мне этот якут под ногами до посинения будет мешаться. А я собираюсь перед свадьбой все концы отрубить и жить спокойно. Стрелка флюгера на моей крыше показывает мне верную дорогу. Никак не думал, что могу влюбиться, — словно извиняясь, проговорил Глеб. — Потому решил выбрать любовь. Воровские законы с напряжённой жизнью придётся понемногу забывать, но веру воровскую никогда не продам. Наш воровской орден имеет могучую силу. И я горжусь тем, что не только фашистов громил, но и в сучьей войне участвовал. Эта война была страшнее, всего на свете. И придёт время поставят памятники ворам кто погиб в этой войне. Гулаг много нашего брата прибрал к земле.
Феликс без удивления воспринял слова Глеба:
— Я в Риге понял, что ты среди воров и на свободе большой вес имеешь, и хорошо знаю ваши законы Глеб, — не поднимая глаз, сказал Феликс. — Просто так из воровского круга тебе сложно будет вырваться, невзирая на твой авторитет. Можно получить перо в бок. Может не надо так резко с подножки спрыгивать?
Водка немного развязала язык Глебу и он, положив Феликсу на плечо свою тяжёлую руку, сказал:
— Я распоряжаюсь воровской казной. Охотников занять моё место, грозовая туча. — Глеб для подтверждения своих слов, провёл ребром ладони себе по горлу. — А в последнее время я замечаю за собой слежку, но кто ведёт меня, не знаю. Либо воры, либо менты? — жизнь покажет, но я тебе полностью доверяю, поэтому хочу дать тебе один адресок. Если, что со мной случится, — по этому адресу без промедления ищи Хана, — это серьёзный и активный вор. Естественно, ему до Часовщика далековато будет, но он отвечает не только за мою безопасность, но и за порядок в области.
Глеб тут же написал адрес блат — хаты, которая находилась на Ильинской улице, и протянул его Феликсу. — Прибудешь в этот дом, и хозяин быстро тебя сведёт с Ханом, скажешь от меня.
— Беспокоит меня твоя судьба Глеб, — пряча в карман листок с адресом, произнёс Нильс.
— Тебя это не должно волновать, свои дела среди воров я утрясу без посторонней помощи. Никто не посмеет вякнуть о моей сдаче дел. Любому пасть перекрою или кадык напрочь вырву. Не я первый и не я последний делаю такое пике на свободе. Возьми того же Часовщика. Ему жениться дозволили, — мне тоже добро дадут на брак. Ты не вникай в эту проблему, главное адрес не потеряй? Мало ли, что может быть! И в первую очередь в Железку загляни.
— В Железку я завтра наведываюсь, только, как бы муж этой бабы не принял меня за мента? —
— Ты плохо себя знаешь, — тебя в городе знают больше, чем меня. Ты у них в авторитетных урках ходишь. Почти всей шерсти, которая там зависает, известно, что ты мотал срок. Многие из них трудятся на твоём предприятии. Знакомых там найдёшь. Без шума они подтвердят, что ты не из конторы, а мой друг.
Они засиделись за разговором в этот вечер, водка была вся выпита, и Феликс порывался сходить домой принести ещё бутылку, но не успел, — за ним пришла жена и увела домой.

ПИФАГОР ЗАПРЫГАЛ

  Глебу вдруг сделалось тоскливо одному, и к нему подползла нелепая мысль одеться и идти по льду на остров к Егору. Но он быстро эту мысль откинул. Не выключая света в кухне и не отстёгивая протеза, забрался на печку, окутав здоровую босую ногу Дарьиной пуховой шалью и с интересом начал наблюдать за пауком, откуда — то взявшего на потолке. Он ловко управлялся на еле заметной глазу паутинке, будто сидел на лиане, плавно подымаясь вверх и опускаясь вниз. Затем ему вдруг показалось, что на стену легла небольшая тень в форме эллипса и начала бегать по кухне, мечась то на потолок, то на пол. Глеб подумал, что бредит и приложил ладонь ко лбу. Убедившись, что лоб тёплый и температура у него нормальная, он слез с печки понимая, что не бредит. Он внимательно начал осматривать просторную кухню. Ничего такого, что могло бросить суетливую тень в кухне, не было. А она не исчезала и словно, дразня Глеба, запрыгнула на потолок и замерла там.
— Чёрт, неужели перепил? — выругался он, — вроде доза обычная была, не могла она меня скосить до глюков, — почти трезво рассуждал он.
…Он ещё раз пристально обвёл кухню глазами и не найдя ничего подозрительного пошаркал по полу к окну. Не доходя до окна, глазам почему — то сделалось горячо, а горло перехватило спазмом. Он замер и сомкнул веки, — непонятный глухой звук прошёл по ушам и вдруг гробовая тишина, — словно пробки восковые воткнули ему в уши. Он тут же в одной рубашке юркнул в сени. Из небольшого застеклённого окошка в глаза брызнул сноп холодного тусклого света луны, жжение прекратилось, и прорезался слух. Он отчётливо слышал на улице звук проносящей лошади с бубенцами и пьяных седоков на ней горланящую песню, о потолке ледяном и скрипучей двери. Глеб взглянул на часы, было около двадцати двух часов. Он открыл дверь на улицу и вдохнул морозного воздуха. Заснеженное подворье всё искрилось, будто это был не снег, а кусок неба, обсыпанный новогодним блеском и спустившийся на землю. Он не чувствовал, как немеет его единственная нога без обуви, и не заметил, как под его рубашку тихо и бесцеремонно пробрался колючий холод. Он стоял на крыльце и, задрав голову, любовался звёздным небом. Казалось, что добрый волшебник прикосновением своей палочки превратил звёзды в алмазы, которые изумительно мерцали. Очнувшись, он вздрогнул и тихо окликнул свою собаку, — послышался, словно кандальный, протягивающий звук цепи. Глеб съёжился и несмотря, что был на одну ногу босой, по снегу подошёл к будке. Сняв цепь с крючка, завёл Дамку в дом. Но перед кухней она стала сопротивляться и выть, словно волк на луну. Глеб открыл дверь и силком втащил её. Но она, позвякивая цепью по полу, стремительно вбежала в Дарьину комнату и спряталась под кроватью. Тут Глеба осенило, где — то в кухне был Пифагор. Он тщательно начал осматривать каждый уголок. Когда он бросил свой взгляд на иконостас, то над горящей лампадкой увидел подвешенного за нитку Пифагора. Он слегка раскачивался и крутился вокруг оси. Его глаза зловеще и пугающе блестели. Глеб был не из робкого десятка, но в эту секунду по нему проехал страх и отрезвил голову.
— Кто же тебя так повесил? — процедил он и от злости за свою слабость сплюнул смачно на пол, подошёл и сорвал Пифагора.
Не раздумывая, Глеб вышел опять на улицу и закинул чернильницу под крыльцо. Только дома он почувствовал, как одеревенело его тело. Он взял со стола пирожок и позвал Дамку. Послышался звон цепей, и из комнаты появилась радостная морда собаки. Таща за собой, трёхметровую цепь она подошла к Глебу и проглотила пирожок. Он снял с неё цепь и забрал спать к себе в комнату. Дамка легла около его кровати, а он отстегнул протез, и глубоко закопав свою замёрзшую ногу под одеялом, затих, будь — то, его придавило тяжёлой плитой. Сон моментально обуял его.

ФЁДОР ЦЕЗАРЬ

     Он проснулся утром от набившейся родни в его комнате. Тут был и Егор с Настей. Все они громко разговаривали, а Егор хриплым голосом предлагал Глебу встать с постели.
— Ты чего охрип Егор? — открыл глаза Глеб.
— Водку на морозе вчера пил, — наверное, струны подморозил? — рукой он дотронулся до своего кадыка, — сейчас лечить будем. Ждали мы тебя вчера, а ты не изволил прийти. Совсем обленился! И Настя моя вчера приходила за тобой.
— Не смог я вчера, — сказал Глеб, — в милиции задержался, а потом к Нильсу заглянул. У меня немного посидели.
Он посмотрел на племянников и спросил:
— Кто из вас удумал грека к иконостасу подвесить?
Руслан и Корней как, сговорившись, одновременно показали пальцем на Настю.
— Она нашла его на печке, — принялся объяснять Руслан. — Нам на пальцах начала доказывать, что он относится к святым. Взяла кнопками и прикрепила его к потолку.
— Странно, встал с постели Глеб, — мне кажется, я его спрятал далеко? Как он на печке мог оказаться? Совсем память потерял, — взглянул он на Настю, не успевшую раздеться.
Она стояла, держа в одной руке платок, лукаво улыбалась, а второй рукой крестилась.
— Вот сейчас мы тебе память и восстановим, — вытащил Егор из карманов пиджака две бутылки водки.
Из его комнаты все вышли кроме собаки и Насти, — она продолжала молиться и виновато смотреть на Глеба. Затем жестами начала объяснять, где она взяла фигурку. Глеб понял её, что она по неосторожности задела вчера раму велосипеда, которая свалилась на пол, и нечаянно обнаружила тайник, где и взяла фигурку.
Это известие его расстроило до глубины души и не из-за того, что там немало денег и ювелирных изделий хранилось, а из-за того, что если Настя смогла обнаружить тайник, то ментам это будет раз плюнуть.
Глеб прижал к своим губам указательный палец, давая понять, чтобы она молчала об этом.
Поняв, его Настя покорно закивала головой и перекрестилась ещё раз.
Глеб взял цепь и, посадив на неё Дамку, отвёл в будку. Дарья с невестками в это время накрывали на стол, а Егор подбросил в печь дрова и посадил туда двух освежеванных зайцев, предварительно обсыпав их тонко нарезанным луком и морковью, — не забывая периодически поглядывать на них, чтобы они не подгорели. Дом сразу наполнился удивительным ароматом домашнего жаркого, сквозь который пробивался неповторимый запах горевших берёзовых дров.
Обед был у них вкусным и обильным, как на богатой свадьбе. За милую душу ушли и принесённые Зоей грибки с пирожками.
В два часа дня Егор с Настей засобирались домой. Перед уходом Егор ещё раз напомнил Глебу, что быть большой воде этой весной и что Глебу нужно своевременно подумать о своих захоронениях.
Глеб после выпитой водки не особо вник в его предостережения, как показалось Егору. Обняв на прощание его на улице, Глеб шутливо сказал:
— Я знаю, что губит людей не пиво, губит людей вода.
И думать, в этот миг он не смел, как страшными и пророческими окажутся его слова. Поцеловав Настю в щёку, Глеб закрыл за ними калитку. Оторвав руку от калитки, его глаза углубились в снег. Там валялся конверт, чуть припорошенный хлопьями. Он взял его в руки и, встряхнув письмо, вскрыл на месте и прочитал:
«Таган, Хан улетел в Томск, будет через пару дней». Фауст.
Порвав письмо в клочья, Глеб пошёл в дом, но, не успев забраться на крыльцо, услышал рокот мотора. Около его дома остановилось белая Волга с шашечками на дверке. Из передней дверки, сгибаясь, вышел здоровый и высокий мужчина, одетый не по сезону.
В руке он держал красного цвета небольшую спортивную сумку с эмблемой Спартака. В демисезонном пальто, пушистом шарфе и белой фуражке с тонкими, словно нитки прожилками, он предстал перед Глебом. Переступив калитку своими до блеска начищенными хромовыми сапогами, он обнял Тагана.
— Федя Цезарь! — обрадовался Глеб. — Я не ждал тебя так скоро, — расчувствовался Таган и смахнул слезинку со своей щеки.
— Телеграмму я получил от тебя срочную, вот быстро и приехал, — сказал Цезарь, — думал, новая нога тебе понадобилась, да смотрю, ты стройный и красивый, — кивнул он на дефектную ногу, которая была спрятана за хорошо отглаженными брюками.
Не убирая с плеча Цезаря руку, Глеб ввёл его в дом:
— Ты как нельзя кстати, — впустил он первым гостя в кухню, где сидели за столом все родственники Глеба.
— Фёдор Оболенский, — представил он Цезаря своей семье, — обладатель золотых рук и изумительного характера. Прошу любить и жаловать?!
Дарья, облачённая в новый халат, бросилась сразу к гостю и стала помогать, тому раздеваться, не отрывая от видного гостя своих глаз.
Глеб обвёл стол глазами и, увидав, что водка на исходе, — посмотрел на Руслана:
— Надо бы пополнить запасы спиртного? — обратился он к племяннику, — всё-таки гость дорогой приехал!
— Брат, не суетись понапрасну? — остановил Цезарь Глеба, — я не с пустыми руками приехал. Всё у меня есть, для того чтобы достойно отметить нашу встречу.
После чего он из сумки достал две бутылки Столичной водки, гору шоколадных конфет «Гулливер» и порезанную на куски стерлядь. Судя по объёмным кускам, рыба до её четвертования была внушительных размеров.
— А это откуда в пик зимы? — взвесив своей рукой, один из кусков свежей рыбы, спросил Глеб, — неужели подлёдным ловом увлёкся?
— С моей больной поясницей никакой речи не может быть о зимней ловле. Это улов поздней осени, — запасы храню в погребе среди айсбергов. В прошедший сезон наша Ока, не поскупилась на стерлядь. Двести восемьдесят килограммов взял я сетью. Куда мне одному столько? Двести килограммов у меня грузин один купил, а остальную рыбу, себе оставил.
Дарья стояла рядом с Цезарем вся красная от выпитого спиртного, и всё своё внимание перенесла на нежданного и интересного гостя. Она с умалённым любопытством смотрела на него не отрывая глаз, одновременно убирая с пиджака ворсинки, оставленные мохнатым шарфом:
— Тяжело, наверное, одному без хозяйки жить? — пытливо заглядывая Цезарю в глаза, спросила она.
— Мам хватит к гостю приставать? — одёрнул её Корней, — лучше рыбой займись? — Пока мы по стопке выпьем, она в печке подоспеет к этому времени.
Он открыл бутылку и разлил всем мужчинам Старки. Женщины пили малиновое домашнее вино.
Фёдор, не обратил внимания на слова Корнея а, выпив водку, на вопрос Дарьи охотно ответил:
— Порой бывает не только тяжело, а ужасно трудно. У кухонной плиты стоять мне нравится, а вот когда большая стирка наступает или осенняя заготовка, — для меня это сплошная мука.
Дарья пальцем почесала у себя в ухе и промолвила:
— Женится, тебе надо, пока не состарился. Глеб у нас и то решился на брак. Свадьбу будем ему играть восьмого марта. В пост решил жениться, — не понимает, что это грех большой.
Она знала, что по воровским законам Глебу не положено, обзаводится семьёй и, посмотрев на брата, прочитала в его глазах немой укор, что преждевременно высунула свой язык. Дарья сложила всю рыбу в таз и пошла к печке.
Цезарь от её слов оторопел и с недоверием взглянул на Глеба, но тот утвердительно мотнул головой и увлёк друга за собой в комнату.
Цезарь осмотрел его богато обставленную комнату и удивлённо сказал:
— Ты совсем я смотрю в роскоши начал купаться, никак отошёл от воровского ордена?
— Никуда я не отходил, — усадил гостя за стол Глеб, — пещерный образ жизни ворам тоже нигде не прописан. Как бы для меня не был свят воровской орден, но я хочу жить как нормальный человек, принимать регулярно баню и ходить свободно по городу, а не прятаться от людей. Невозможно мне одному быть без хозяйки. Перед Новым годом я чуть копыта не откинул. Хорошо сестра услышала, как я метался в бреду. А не было бы её? — кранты мне точно бы пришли.
— Вижу по тебе, что одолел ты болезнь, — заметил Цезарь.
— Уход за мной нужен, — намекнул ему Глеб. — Порой я бываю таким беспомощным, что носок на ногу натянуть не могу. Особенно, когда в доме никого нет, хоть волком вой. Думаю, перед своим бракосочетанием собрать сходняк и объяснить им свою позицию. Сочтут, они мой недуг серьёзным, — то противиться не будут моему желанию, обзавестись хозяйкой. Ведь многим инвалидам — ворам даётся такая льгота. Я сам обеими руками был за Часовщика, чтобы около него была всегда жена.
— Глеб ты мне — то не объясняй, — я не в законе, — я тебя хорошо понимаю и приветствую твоё стремление. Поводок тебе по жизни естественно нужен, но ты не забывай, что у Часовщика двух ног нет и он высший вор, способный всему сходняку горло перегрызть. Никто не посмеет ему перечить. А у тебя светлая голова, но мягкий характер. Тебе нелегко будет доказывать ворам, свои физические позиции. Без крупнокалиберного обстрела тебе не обойтись, особенно от молодых воров. У них жизненного опыта практически нет, одни воровские амбиции. Особенно не нравится мне Мозговой, — хотя он не молод уже, но ведёт себя крайне неправильно. Недавно был у меня просил, чтобы я ему сварганил игральные кости со ртутью, чтобы он лохов запросто мог дурить. Глазки маленькие, бегают из стороны в сторону, а нос острый, как сапожный ножик. И голос у него я заметил, не мужской, а скрипучий, словно у проститутки — сифилитички. С чего он взял, что эти ртутные кости ему принесут доходы? Это глупость, хотя теоретически идея выигрыша вероятна, но я подобных проектов не знаю. Если он этими костями сыграет на вышке с моими знакомыми, то меня именно замочат они, а не Мозгарика. Он же их ошкурит, змей ползучий, а потом сдаст меня. Интересно, кто его короновал?
Глеб недоумённо пожал плечами:
— У нас на зоне даже вопрос не стоял о его короновании, хотя он спину свою почёсывал о воровскую стену. Слышал, что в шестьдесят третьем году на Краслаге, после нашего сучьего бунта, его приласкал вор по кличке Перс из Томска и Клок из Находки, думаю, они и организовали его коронование. Мозговой в принципе у нас важности большой не имеет, так, тля никчемная с блатным базаром. У центровых выполняет, роль курьера. За бабками ко мне часто приезжает от Хана. В бане у меня пару раз парился. Как — то по пьяному делу мне проболтался, что у него бабок хватит весь наш остров купить вместе с Настей и Егором. Один раз обожрался водкой, всю парную облевал. Орлиного духу одним, словом сказать, у него нет. Но Хан ему доверяет. — Свои дела Мозговой, в общем — то умело проворачивает. Там есть молодые воры, посуровей Мозга. Лазарь из Рязани и Саранский Разлёт. Они оба считают себя грамотными финансистами и им воровская касса снится каждую ночь. Но ничего переживу, — уверенно заявил Глеб и, прокашлявшись в кулак, добавил:
— Тот же Часовщик меня и поддержит, а ещё у меня есть Барс. Никогда они против меня не пойдут. На крайняк отдам им всю свою кассу, но решений своих менять не буду. Люблю я Наталью и боготворю. — Вот она, — показал он рамку с фотографией Натальи, висевшей на стене, с красивым и обаятельным лицом.
Фёдор встал со стула и, приблизившись к фотографии начал вглядываться в красивое лицо незнакомой ему женщины.
— Смазливая тётя, — заключил он, — но кажись дюже нежная и молодая? Будет ли она с тобой идти по жизни и подобающе заботится о тебе?
— Вне всякого сомнения, — ответил Глеб, — у неё опыт большой имеется. — В войну работала в госпитале. Да и не особо молодая она, — ровесница моя, но рожать говорит, ещё способна. А это для меня першее дело. Всё отдам за ребёнка. И пригласил я тебя к себе из-за одного подарка, который она недавно мне вручила. Эта сволочь, — вырезанная из кости кашалота два раза мне мозги уже выворачивала. Выкинул бы давно, но нравится она мне и догадываюсь, что эта штуковина возможно больших денег стоит у знающих толк в этом искусстве людей. Я по жизни, не верю ни в какие тёмные силы и другие козлиные явления. Но этот чёрт мохнорылый иногда приводит меня в трепет. Он падла меня вчера выгнал босым на улицу и чуть с ума не свёл.
И Глеб рассказал ему, все чудотворные явления Пифагора, которые произошли не только у него, но и в семье генерала Березина.
— Может, ты вчера с водочкой переусердствовал? — спросил Цезарь.
— Со мной такого не бывает, — сказал Глеб и принёс тому Пифагора. — Ты Фёдор не подумай, что я мозгами заклинился. Я точно знаю, что по этому Пифагору существуют, чуть ли не научные труды у одного очень хорошего человека.
Цезарь взял в руки фигурку и первым делом обнюхал её. Еле уловимый непонятный запах тут же исказил и сморщил до неузнаваемости его лицо:
— Мне не приходилось никогда в руках держать кость кашалота и тем более нюхать её, — убрал он от своего носа Пифагора. — То, что вещь старинная ты прав и изготавливалась, естественно давно и срок её создания точно мне не под силу определить, — я не искусствовед. Но думаю, мало ошибусь, если скажу, что появилась она, не менее двух веков назад. Как это ни странно, но дурной и неприятный запах держит в себе стойко. И запах не рыбной кости, а чего — то непонятного, типа старой изношенной вещи. Скорее всего, это тлетворный запах, но интересно, почему фигурка находится в идеальном состоянии? Даже никаких признаков к разложению нет. Не исключаю, что этот запах стоит от долгого хранения Пифагора в чьём — то гробу или склепе? Пифагор источает что — то трупное, боюсь даже до него дотрагиваться руками.
— В войну его место было в музее, а последние двадцать лет Пифагор пылился в квартире генерала и к нему редко кто прикасался, за исключением внука, — сообщил Глеб.
— Говоришь, собака боится Пифагора, как чёрт ладана? — спросил Цезарь.
— Шарахается, как бешеная, — сволочь такая, — подтвердил Глеб.
— Объяснение этому есть простое, — не выпуская Пифагора из рук, определил Цезарь, — собака своим чутьём уловила, что трупный запах исходит от фигурки. А если не трупный запах, то возможно, неизвестного ей, когда — то, бывшего семидесяти тонного чудовища? — вот и сходит с ума от страха. Думаю вся, в этом разгадка? Многие животные обладают невероятным обонянием, а собаки особенно сильны нюхом. Их природа наградила как никого этим удивительным даром. Ты же знаешь такой фокус, когда некоторые хозяйки, чтобы не купить вместо баранины собачьего мяса, на рынок нередко брали с собой кошку, которая при запахе собачки царапаясь, вырывалась из рук, — что являлось главным индикатором, собачьего мяса. Примерно, что-то похожее происходило и с твоей Дамкой. Как ты думаешь?
— Резонно, — посмотрел на Цезаря Глеб, — к тому же кашалот это не рыба, а млекопитающее, но почему его глаза то тускнеют, то слепят до безумия? Что тут за камни вставлены.
— Вероятно, это зависит от преломления света и, похоже, что это не камни, а обыкновенное стекло, — уверенно сказал Цезарь.
— Вот здесь ты ошибаешься, — поставил Глеб под сомнения его выводы в отношении глаз Пифагора. — В кромешной тьме при небольшом свете луны они могут так засверкать, что волосы дыбом встают и быстро тухнут.
Цезарь начал долго всматриваться в Пифагора, крутя его в разные стороны перед дневным светом, падающим из окна. Неожиданно заметив блеснувшую звёздочку в одном из глаз, он стремительно встал и пошёл к своему пальто, которое висело на кухне. Вернулся с небольшой раскладной лупой и пинцетом.
— Ты прав Глеб, — это не простое стекло, — затаённо сказал он, всмотревшись внимательно в Пифагора, через увеличительное стекло. — Дай мне иголку? — я пощупаю эти очаровательные глазки.
Глеб принёс ему иглу. Фёдор начал водить ей по одному из глаз Пифагора, а затем, почувствовав, что зацепился за что — то вязкое, потянул иголку на себя. Медленно от глаза начала отслаиваться матовая плёнка и им в глаза полыхнул синий, словно морская вода необычайной красоты камень.
— Вот это да, — воскликнул Цезарь, — похоже, что это редчайший синий бриллиант. Поздравляю тебя Глеб, ты был прав, стеклом здесь не пахнет. Никаких трещин и включений в нём нет, — короче бриллиант без дефекта.
Он снял тем же образом плёнку со второго глаза.
— Примерно три карата в каждом глазу, — определил он вес бриллиантов, — а это я тебе скажу не малое состояние. Хотя скажу, истинная цена, возможно, скрывается не в самих бриллиантах, а в возрасте этой фигурки и её создателя. Тебе надо аккуратней с ней быть, — взглянул он на Глеба, — можно с этой вещью запросто и с жизнью распростится. И считаю, твои мистические опасения не беспочвенны. Самый большой в мире синий алмаз, выставлен, где — то в музее Америки и все, бедолаги кто им раньше обладал, погибали при загадочных обстоятельствах. Мифы это или правда, но тебе бы не мешало поостеречься и избавится поскорее от этой заколдованной вещицы. В Италии сейчас живёт бывший наш соотечественник Марат Баул. Может, ты слышал про него? — знаменитый был скупщик ювелирных изделий в Союзе.
— Нет, я далёк от таких людей, — утирая пот с лица, произнёс возбуждённый Глеб.
— Так вот, — продолжил Цезарь, — этот Марат был неприкосновенным человеком у воров, так как оказывал им свои услуги, но менты его в покое никогда не оставляли. Думали у Марата алмазная фабрика дома. Неоднократно делали обыск у него в двухкомнатной Бакинской квартире. Я помог ему исчезнуть из СССР. По просьбе Часовщика, выправил ему нужные документы, как туристу. В тысяча девятьсот шестидесятом году он поехал по путёвке, на Олимпийские игры в Рим, но назад не возвратился. Сейчас он в Италии преуспевающий коммерсант по сбыту ювелирных изделий. «Вот кому бы эту фигурку предложить», — с вдохновением произнёс Цезарь. — Положил бы он тебе за эту вещицу столько рубликов, что хватило бы припеваючи жить до конца дней своих. Но он в Союз, ни за какие калачи не поедет, а тебя, конечно, никогда за кордон не выпустят. Значит надо думать про другие пути к Марату? — Я по своим проверенным каналам точную ориентировку на него наведу и прозондирую к нему мостик.
— Это второе дело, — сказал Глеб, а сейчас я хочу изготовить её первоначальную копию с чёрными глазами. Думка у меня неплохая есть насчёт Пифагора. А если сможешь, сделай две чернильницы. Чувствую, пасти меня начнут скоро некоторые менты из-за Пифагора. Держали они в руках эту фигурку здесь у меня дома, и не исключаю, что свои щупальца кое-кто из них уже настроил на Пифагора. Особенно один якут, который сейчас со сломанной ногой в больнице лежит.
Глеб рассказал ему подробно о визите Фани, когда он важную часть фигурки положил себе в карман.
Фёдор взял и сразу отделил Пифагора на две части.
Обстучав низ осторожно пинцетом, он перешёл наверх. Цезарь прислушивался тонко к звуку. Затем начал обстукивать изнутри.
— Здесь пустота внутри, — сделал заключение он, показав на крышку, — следов разъёма нет, выходит, изготовлял её великий мастер. В этой голове, вероятно кроме синих бриллиантов что-то ещё спрятано? А именно то, что издаёт, такой скверный запах.
Цезарь соединил обе половинки. Покрутил ещё раз в руках фигурку, и пальцами пройдя по бороде древнегреческого математика, сказал:
— Вырезать мне один к одному не составит никакого труда. Только материал родственный надо подобрать. Глаза из похожего стекла подберу, для меня это не проблема. В крайнем случаю сам выдую стекло и заполню его тушью. И мне придётся фигурку забрать с собой или погостить у тебя недели две, если ты мне вдруг не доверяешь.
— Ты чего Цезарь? — взбеленился после его слов Глеб, — как только у тебя язык повернулся сказать такое? Я тебе доверяю, как себе. А поступать, ты волен сам, как тебе удобней. Погостишь у меня пару недель, я буду только рад, но у тебя нет с собой инструмента.
Глеб этим дал понять Цезарю, что полностью доверяет ему. Они пожали друг другу руки, и собрались идти на кухню за праздничный стол, как Глеб вспомнил ещё об одном важном деле. Жестом руки он остановил Цезаря и подвёл к своему шифоньеру. Открыв, его он показал другу новый мундир генерала Комитета Государственной безопасности.
— Вот эту шкуру мне тоже подарила дочка генерала, — сказал он. — Не исключено, что он мне скоро понадобится и я в нём блесну? Но этот мундир необходимо оснастить соответствующими документами. Нужна правильная ксива, что я не липовый генерал, а с Московской печатью Главного управления, чтобы я без осечек мог выкинуть любой зехер и при этом не пострадать.
Из кармана мундира Глеб извлёк удостоверение Фани и, разложив его, извлёк оттуда шесть своих маленьких фотографий, отпечатанных специально для документов, и протянул их Цезарю.
— Посмотри, ну чем не генерал? — сказал Глеб, — я думаю, любой лох поведётся на хорошей ксиве, которую ты мне сварганишь. Но фамилию впишешь настоящего покойного генерала, — Березин Матвей Всеволодович. Сзади фотографий я тебе записал все его данные, только год рождения поставишь мой.
Глеб в генеральском мундире и строгим лицом действительно был похож на настоящего генерала.
— Впечатляет Глеб! — одобрил фотографии Цезарь, — это я тебе без проблем состряпаю, но ты смотри сам не обломайся на вираже. Обладатель хорошей ксивы и генеральского мундира должен иметь железные нервы и самое главное талант артиста, а мне кажется, последнее у тебя отсутствует.
— Возможно, где-то ты и прав, — согласился с ним Глеб, но многословием генералу обладать необязательно. Достаточно иметь важное и приказное лицо. Визит генерала КГБ даже к высокому партийному работнику может, не только страху навести, а такого ужасу, что тот заикаться будет и ночей не спать.
Цезарь улыбнулся в ответ и фотографии убрал себе в портмоне, после чего они пошли на кухню.
Рыба была к этому времени уже готова и дымилась над столом, приятно распространяя по всей кухне аппетитный запах.
— Долго ты Глеб с Фёдором совещался, — накинулась на брата Дарья. — Человек с дороги, голодный, наверное, а ты его разговорами потчуешь.
— Закусить не помешает, — занял место за столом Цезарь, — хотя стопка водки немного подогрела меня и отбила аппетит.
…Когда с рыбой и водкой расправились, Корней включил магнитофон и устроил танцы. Один Глеб сидел, задумавшись, а Дарья не давала передохнуть Цезарю, постоянно увлекая его за собой на танцы. После пиршества, когда Глеб уже спал. Дарья долго сидела с Фёдором на кухне около печки, где из открытой топки слегка потрескивали остатки дров. Фёдор периодически курил папиросы, и охотно поддерживал разговор с Дарьей. Они тихо беседовали, чтобы не мешать покою Глеба. Когда в печке затух последний уголёк, Дарья утащила спать Цезаря в свою комнату.

СЛЕПОЙ ВЫСТРЕЛ
 
      Утром Глеб проснулся от монотонного разговора Дарьи и Цезаря. По Дарьиным словам, он понял, что она собирает Фёдора в дорогу. Но какое же удивление было его, когда он одетой увидал и Дарью. Она была в новом пальто и песцовой шапке. Так она одевалась, только в гости или по большим праздникам.
Он вначале подумал, что за ночь его сестра сблизилась с его другом и собиралась идти его провожать. Но увидев около двери её большую сумку с чемоданом, понял, что она тоже собралась в дорогу.
— Всё братец, кажется, и я нашла своё счастье! — заявила радостно она, — еду в город Касимов к Фёдору. У меня отпуск, так, что хозяйничайте тут без меня. А там жизнь покажет, как нам с ним дальше поступать.
Цезарь не смотрел в глаза Глебу, надеясь навлечь на себя необоснованный гнев со стороны друга. Но Глеба нисколько не смутили признания сестры, и прячущий взгляд Цезаря. Он подошёл к Цезарю и, протянув ему свою широкую ладонь, обрадовано сказал:
— Я только рад буду вашему союзу! Считай Фёдор, что тебе крупно повезло. Жена у тебя будет не уродина и хозяйка, каких свет не видывал! Поверь мне? — у неё в руках всё горит.
— Я, это понял ещё вчера, как только переступил порог вашего дома, — ободрённый таким исходом, проговорил Фёдор и обнял Глеба. — Как и договорились, я появлюсь у тебя через две недели.
У дома уже фырчала машина, которую после разогрева выгнал из гаража Корней.
— Он, что вас до Касимова повезёт? — спросил Глеб, выглядывая в окно.
— Двести пятьдесят километров, не расстояние для него, к вечеру будет дома, — ответила Дарья, — да и мороз сегодня отступил.
Глеб, набросив на плечи полушубок, проводил их с крыльца, наказав Корнею, чтобы тот на трассе не гнал машину, а вёз мать осторожно.
Глеб остался в доме опять один. Второй племянник и невестки были на работе. У него же никак не выходил из головы Пифагор.
«Выходит, не такой уж и злодей был этот норвежский писатель, — подумал Глеб, — точно знал, что фигурка обладает магической силой. Подарив её Гитлеру, возможно, он и хотел таким образом избавить народ от мирового палача. Наталья, как в воду смотрела, высказав свою версию о Кнуте Гамсуне. Не похоже, чтобы он был иудой, как отзываются о нём многие политики. Мировая общественность когда-нибудь пересмотрит своё мнение о нём!»
То, что Пифагору может быть назначена большая цена, в этом Глеб был убеждён. Но что принесёт ему этот философ в будущем, стояло под большим вопросом? Одну из сделанных копий Цезарем он решил подарить Бублику, чтобы якут смог увидать её у него на столе, чем бы притупил интерес к своей персоне у милиции. Постоянно ощущать за собой волочащий хвост из поставленной к нему наружной охраны, мог привести милицию к скрытым сокровищам воровского котла, укромно спрятанным на острове Егора. А нежелательное вмешательство стражей порядка в казну воров, могло не только опустошить захоронения, собиравшиеся годами, но и в обязательном порядке сорвать многие планы, на которые рассчитывали законники. Глеб это отлично понимал и всячески оберегал казну. Вторую копию Пифагора он Цезарю заказал на всякий случай, чтобы поставить его в своей комнате.
Глеб вспомнил, что со своими думами забыл про собаку и живность. В первую очередь он накормил собаку, затем насыпал зерна курам и дал сена телку. Когда Глеб управился со всеми домашними делами он, взял с тумбочки пачку накопившихся газет и журналов, которые не успел прочитать за праздники, сел с ними перед печкой. Ничего не найдя в них интересного, бросил всю корреспонденцию в топку. Затем включил висевший на стене динамик. Областное радио передавало сводку о погоде. Оно вещало, что надвигается снежный буран, предупредив родителей, что занятия в школах отменяются. А также всех, кто в это время находится за рулём, чтобы были предельно бдительны на дорогах или совсем не выезжали на трассы.
Глеб заволновался, за своих близких, которые два часа назад покинули дом. Хотя по времени они должны были уже пересечь границу Горьковской области. Буран разыгрался минут через сорок. На улице потемнело, и обрушился большой снегопад с вьюгой. Видимости на улице совершенно не было никакой. В печной трубе завывал ветер. Глеб закрыл шибер печки, чтобы из дома тепло не выдуло и сел к окну.
Сквозь завывания вьюги он вдруг уловил шум работы мотора автомобиля, остановившегося около их дома. Он привстал со стула и начал всматриваться в окно, где кроме огромного снежного завихрения ничего не было видно. И вдруг раздался выстрел по окну. Выстрел был один и сразу уложил Глеба на пол. Вдребезги разлетелось стекло, — урчание мотора стало слышней. Тут же последовал второй выстрел в зияющее окно. Затем раздался где-то рядом, дуплет, и пронзительный крик Карпа Нильса:
— Сволочь нерусская, — я тебя узнал, никуда теперь не денешься. Затем его крик перешёл на хриплый мат, который постепенно угасал, словно крикун отдалялся с улицы в занесённые снегом заливные луга.
Глеб лежал на голом полу в изрешечённой рубашке, по которой расползались бурые пятна крови. Он, находясь при полном сознании и твёрдой памяти, не мог понять, кому был нужен этот выстрел? Ранение было не опасно, — стреляли дробью из ружья. Повёл глазами по кухне и ощутил, что по лицу ударило чем-то влажным, отчего сразу начали леденеть щёки. Непрошенный, снежный буран, ворвавшись через разбитое окно, гулял нагло по кухне, прилипая к стенам и даже бревенчатому потолку. И только в углах кухни он находил себе приют, собираясь в снеговые барханы, окончательно там затаившись. Глеб, находился несколько минут на полу. Затем, почувствовав, что может встать, осторожно повернулся на бок и, опираясь локтями в пол, приподнялся. Содрав клеёнку со стола, подошёл к окну, пытаясь как — то перекрыть путь в дом снегу, но острая боль пронизала всё его тело. В этот миг он чётко осознавал, что от потери крови и болевого шока может потерять сознание. Он попытался сделать шаг к аптечке, лежавшей в тумбочке над Дарьиным иконостасом, но голова поплыла.
— Дома есть кто? — пошевелил он губами.
В ответ стойкое, невозмутимое безмолвие. Только слышно, как маятник часов — ходиков отсчитывает время да вой вьюги, бесцеремонно влетающий в разбитое окно. Перед его глазами за секунды пробежала вся жизнь. А над гробом стоят убитые горем родственники, и в чёрном платке с плачем, Наталья читает стихи.
Ему себя не жалко было в этот момент. Он жалел, только тех, кому причинил горе своей смертью. Глеб свалился вновь на пол, не выпуская клеёнку из рук, орошая пол тёплой кровью. Он не слышал, как Феликс и Карп вынесли его тело в одеяле и погрузили на сани. Каурый Беринг, подгоняемый вожжами Феликса, прытко бежал до самой больницы.

ЛЕТОПИСЕЦ ЖИЗНИ

     Очнулся он на больничной койке в полупустой палате, стянутый на груди бинтами. Руки выше локтей, тоже были перевязаны. Болело сильно плечо. Глеб пошевелил пальцами обеих рук, — они были живые.
«Значит, буду жить!» — радостно подумал он и открыл глаза.
Около Глеба сидела Капа, и ловко работая спицами, вязала шерстяные носки. Он осмотрел палату. Около окна лежал худой мужчина с большими залысинами на голове. На ушах у него были надеты наушники. Две другие кровати были заправлены, чистым постельным бельём.
Капа увидав, что Глеб открыл глаза, отложила вязание и, поддернув одеяло на его груди, сказала:
— Ещё сегодня ночку переспишь здесь, а завтра дома будешь отдыхать. Ничего страшного с твоим здоровьем не произошло, — крови только много потерял, но дробинок много извлекли из тебя. — Так врачи сказали.
Ни Капа, ни родственники не знали, что операция, проходившая, четыре часа, была не совсем лёгкой. Две дробины пришлось извлекать в области сердца.
— Кто стрелял? — спросил Глеб, — я помню только крик Карпа, а потом поплыл.
Капа посмотрела на лежащего мужчину в наушниках и, убедившись, что тот отвлечённо слушает свои наушники, склонившись над Глебом, тихо стала нашептывать:
— Кто стрелял, не знаю, но Карп с отцом тебя вчера спасли и на своей лошади привезли сюда. Сейчас их милиция допрашивает, — тебя тоже в покое не оставят. Дядя Феликс говорит, что видел убегающий силуэт кривоного карлика с ружьём в руках. Приехал он к нам на старой полуторке, которой путь преградил дядя Феликс с Карпом. А машина принадлежала лесхозу, — её карлик знать угнал, у бани, когда веники выгружали. Милиция приехала с запозданием, — тебя уже увезли в больницу. Все следы снегом занесло, а полуторка стояла около дома Нильсов. Они же недавно кругляк закупили для ремонта дома, и сложили его около забора. Дядя Феликс как услышал выстрелы около нашего дома выбежал с Карпом на улицу. Они слышали выстрелы и увидали отъезжающую машину от нашего дома и, почувствовав неладное дело, дядя Феликс сразу выбил опоры из-под брёвен. Брёвна и раскатились по всей дороге. Поэтому машина и застряла возле их дома. Карп кинулся к ружью и поднял пальбу, а карлик скрылся в буране. Больше я ничего не знаю, — завтра будешь дома, и тебе Нильсы всё расскажут правильно. Корней в тот день вечером приехал из Касимова сразу вставил новое стекло. Завтра он с Русланом нас утром заберут отсюда.
— А сейчас, сколько времени? — поинтересовался Глеб.
— Скоро шесть вечера будет, — посмотрела на часы Капа, — ты спал больше суток. Около тебя вначале Карп сидел, а потом его мать Зоя. Я пришла с работы и подменила её. А Карпа и дядю Феликса вчера прямо в больнице следователь опрашивал. Сегодня Нильсы должны быть в отделении милиции.
Глеб прикрыл глаза, но спать больше не хотелось. Он хорошо чувствовал свой организм, — знал, что в этой палате ночь пройдёт без сна. Попробовав поворочать телом, он ощутил, что вполне может двигаться, и снова открыл глаза.
— Вот что дочка, — обратился он к невестке, — поезжай домой, — поднимай Корнея или Руслана пускай прямо сейчас забирают меня домой? Не могу я терпеть казённых покоев. Даже находясь в них под белыми простынями, для меня это сущая пытка.
Капа не стала противиться вполне ясному его капризу, — сложила своё вязание в сумку и сев на рейсовый автобус уехала домой.
Через час Глеб лежал в своей комнате и слушал Корнея, как он съездил в город Касимов.
— Нам повезло, буран прошёл стороной мимо Владимирской и Рязанской области, — рассказывал он, — а когда назад ехал, по всему Московскому шоссе работали дорожные машины, расчищая снег. Так что добрался я без препятствий. Приехал домой в шесть семь вечера. Но к дому подъехать не мог, у дома Нильсов полуторка валяется на боку, и брёвна раскатились прямо на дорогу. Тогда я не знал, что они по назначению там лежали. Хотел к ним домой зайти, смотрю, свету нет в окнах. Машину бросил там и пошёл к себе. А в доме чертовский холод, — окно клеёнкой закрыто, — Руслан постарался. На полу кровь замёрзшая. Бросился к Горбуновым, — они мне и рассказали, что у нас произошло. Я стекло быстро вырезал, — вставил его и печку затопил. А потом поехал в больницу. Там у тебя были все наши и семья Нильсов. Они меня успокоили, сказав, что ты в норме. И мы, оставив дежурить Капу около тебя, уехали домой.
— Да мне это не интересно, — сказал Глеб, — ты скажи, как мать восприняла дом Фёдора? Как хоть он живёт?
— Как туз! — выпалил Корней, — дом из кирпича из трёх комнат и главное газ есть и ванна. Скотины нет никакой, даже собака отсутствует, хотя все условия есть для этого. Обстановка в доме, конечно, богатая, как в музее. Видно, что не бедный мужик.
— Руки у него золотые и мозги на месте, — вот и живёт кучеряво, — сказал Глеб и тяжело вздохнул. — А работает он в ювелирной мастерской. На такой работе голой попой он никогда не будет светить.
— Наложил тебе на свадьбу килограммов тридцать стерлядей, — вспомнил Корней, — мы её с Русланом всю перетаскали в погреб.
— А сам Руслан где? — спросил Глеб.
— Он с работы пришёл и умотал к дяде Егору на лыжах за зайцами. Скоро наверно будет.
Он на секунду задумался, достал из кармана сигареты Шипка и протянул пачку дядьке, но тот отстранил рукой пачку:
— Траву не курю, дай мне нищего в горах, — так Глеб называл свой Памир.
Корней сходил на кухню и с печки, где у дядьки сушились сигареты, принёс ему пачку Памира.
— Дядя Глеб, а кто — же интересно стрелял в окно? — спросил Корней, — чиркнув перед Глебом спичкой, поднося её к сигарете.
— Ума не приложу? — ответил он, — наверное, псих, какой-нибудь? Буран, когда взыгрался, минут через пятнадцать прогремел выстрел. Я стоял возле окна. Кроме снежной завесы ничего видно не было. Но я не терзаюсь на этот счёт, всё равно узнаю, кто!
Вскоре в его комнате появился Феликс. Корней тут же уступил ему стул, на котором сидел. Не снимая с себя полушубка, Феликс присел возле Глеба.
— Погода сбой дала, — вымолвил он, — морозы только отпустили, снега завьюжили. Каждый день снег от дома откидываю.
— Не надо вступлений Глеб? — блеснув тёплыми глазами, сказал Глеб, — при Корнее можно всё говорить.
Тогда Глеб, достал из кармана бутылку Перцовки, — снял полушубок, бросив его в ноги Глебу.
— В милиции мы с Карпом по сути дела ничего не сказали, сам понимаешь, что мы могли, были увидать, кроме убегающего силуэта в сторону города. Хотя бежал он на Горький, — свернуть едва — ли смог куда? Но на самом деле, Карп не только его видел его пятки, но и подстрелил того. По снегу тянулась струйка крови. Стрелял Карп картечью. Скажи это ментам, то они в тот же день, без разговоров Карпа посадили бы в КПЗ, а это срок и немалый для него. И непогода помогла нам скрыть этот факт, — занесло за пять минут все следы. Карп побежал за тем парнем, правда, утонул в сугробе. Тот хоть и раненый был, но прытче моего увальня оказался. Дальше его преследовать было бесполезно видимость ноль. Сам бы я мог подключиться к погоне, но из дома выбежал в домашних тапочках, трусах и полотенце на шее. Куда бежать в таком виде?
Глеб приподнялся с кровати и, поправив подушку, посмотрел на бутылку. Догадываясь, что Феликс чего-то не договаривает, отправил Корнея на кухню за стаканами и закуской.
— Видел его Карп за два дня до этого происшествия у газетного киоска, что стоит у гостиницы «Маяк» и запомнил его хорошо, — выпалил Феликс. — Такие рожи по улицам нашего города не гуляют. Обратил он внимание на того из-за необычайной внешности, так как это был узбек или казах. Перед тем как стрельнуть по нему Карп его узнал. Первый выстрел был в воздух, второй он засадил азиату по ногам. Далеко он не должен уйти с таким ранением. Где-нибудь залёг сволочь. Но у меня опаска имеется, как бы он не загнулся от потери крови. Дрожь в теле идёт, как подумаю о Карпе. Не могу я его представить в тюрьме. Не для него она создана.
Глеб внимательно прислушивался к Феликсу и в глубине души был благодарен ему и Карпу. Глаза наполнились влагой, но волевые качества Глеба словно шлюзы, упорно сдерживали солёные слёзы.
Всё его старые неприятные воспоминания, которые когда-то претили дружеским взаимоотношениям, давно заволокло дымовой завесой и восстановлено человеческими и порядочными отношениями. Глеб уже Феликса считал одним из своих первых друзей. Никому он не мог так довериться, как Феликсу. Даже свои воры, с которыми он бомбил продажных сук, отходили у него на второй план. Сейчас он смотрел на Феликса, не только как на друга, а и как на протокол без номера:
— Шапка у него пирожком была каракулевая и воротник на полупальто полушалком? — спросил Глеб.
— Да, — удивился Феликс, — кто это такой?
— Сам не знаю, — шёл он за мной по пятам на днях, а потом сюда на такси за мной увязался. Думаю, что это человек Фани. Может даже этот чурек тоже якут? Они все косоглазые на одну морду как китайцы. Фаня догадался, что я держатель общака вот и забил копытом. Желает либо кассу к своим рукам прибрать, чтобы рожу свою корявую прославить, и заодно на общаке несколько крупных дел раскрыть? Сам посуди: — каждый царский червонец, — это новое дело. А их у меня так много, что в уголовном кодекс РСФСР, столько статей не найдётся. Другие республики и даже страны тоже отдыхать не будут.
— Не думаю, — замотал головой Феликс, — Фаня, конечно, сволочь порядочная, но на такое он не пойдёт. Пропажа воровских денег может привести к большой подпольной войне между ментами и уголовным миром. Это знает любой порядочный мент, в какой-то степени я Якута причисляю к таковым, хотя он паршивец приличный. «Он неподкупен», — а это о многом говорит? Никогда он не поведётся на чужое. Коммунист он ярый и службист. А чтобы заказать тебя неизвестному чуреку, это не в его правилах. Да и вообще забудь об этом, — сейчас таких ментов и в помине нет, — не сталинские времена, когда их боялись. Менты сейчас в основном все порядочные люди, хоть некоторые иногда и показывают своё гнилое нутро. Но гнильём они пылят не ради своей личной выгоды, а для того, чтобы раскрыть преступление. Это относится и к паршивому якуту, но заказать тебя, — боже упаси. Ты в любой ипостаси в нашем городе герой! Я-то об этом знаю лучше тебя.
— А я и не говорю, что он меня заказал, — почесал затылок Глеб. — Просто думаю, он попугать меня решил? Стрелять в узорчатое окно средь белого дня, через которое ничего не видать это глупо. К тому же дробь была не убойная, а крупа пшённая. Захотели бы завалить, — давно бы завалили. Я открытый человек и ни от кого не прячусь. Моментов для моего убийства предостаточно было. Но вы с Карпом правильно поступили, что ментам ничего не сказали, — одобрил он их действия. — Я найду эту тварь, чего бы мне этого не стоило. В принципе я уже здоров, — вот пару деньков ещё только отлежусь. Сил наберусь и расставлю капканы на этого фуфлыжного снайпера. Вытрясу всю его душу и отдам Хану, тот решит правильно, как с ним поступить. Он относится к плеяде самых справедливых воров. На нём нет крови, чем и олицетворяет наш воровской круг. Он может сжать волка своими мозгами, но когти никогда не выпустит. Хан хоть и живёт рядом, но он человек Вовы Генерала, — путного вора из Москвы. Все остальные москвичи для меня загадка. А Генерала короновал наш Гриша Часовщик, — сам знаешь, что выше его только бог, хотя я в бога не верю. Гриша не любит кровь и приговоров никогда необдуманных не выносит. Развесит всё по уму, а потом мерцанёт вскользь своими глазами и всем ясно как надо поступать. Он крови много повидал на своём веку. Штрафной батальон за спиной и единственная зона, наверное, в СССР, где не было сучьей войны. Гриша умно обошёл ментов, а сук убедил, чтобы ломились от греха на вахту. Этот человек, не имея ног, но, имея здоровую голову, предотвратил кровопролитие. И я пред этим человеком преклоняюсь! Такой человек, как Гриша может осчастливить любую страну своим присутствием! С меня крови тоже хватит на этом веку, и я Часовщика уважаю за это. Это он передал мне свою бескровную мудрость.
— Глеб я с Часовщиком сидел в одной камере целый месяц и знаю его неплохо. Он не дал меня унизить в камере из-за моей не славянской фамилии и мало того запретил сокамерникам ко мне подходить, когда я дачки получал почти каждый день. У них слюни текли по всей роже. Но я всё равно не мог, есть один и естественно делился со всеми. А сам он от меня получил один раз только чашку чая с мёдом и кусок сыра. Не алчный он был. Этот вор меня перековал. Заставил конкретно пересмотреть взгляды на жизнь. Я после тюрьмы пошёл по этапу на вашу зону, имея уже чёткое мнение, как там жить. А истинные понятия у меня появились, когда ты при мне с Петей завалил четырёх известных рысей на зоне. Это было так оперативно и красиво, что я даже, и испугаться не успел. А потом у меня память отшибло. Воров на зоне после той бучи не осталось. Ты лежал на больничке. Был Волос, нормальный мужик и Сом, вот они меня и подговорили стать нарядчиком зоны. Я им тогда сказал, что никаких решений без тебя принимать не буду. Потом они принесли от тебя «зелёную кнопку». Я понял только после, что это было самое настоящее фуфло, когда тебя забирали на этап. Ты тогда был не в себе.
— Память у тебя, конечно, не дырявая, — сказал Глеб, — я тоже хорошо помню, но никаких рекомендаций именно на тебя не поступало. А узнал я досконально о твоей тюремной жизни перед тем, как нам отправится в Ригу. Сом и Волос сейчас в законе, и они мне поведали, что ты их человек был. Что тебя ещё волнует? Или ты не понял, что мы с тобой с восьми лет знакомы? Не парься, а лучше найди мне этого скворца, который стрелял в меня?
— Его уже точно ищут, — сказал Феликс, — я же вчера после больницы, когда убедился, что с тобой всё в порядке поехал по твоему адресу. В девять вечера на хату пришёл Хан по вызову. Как я понял, — он вчера из Томска прилетел. Я всё ему подробно рассказал. Он сегодня с утра со своими бойцами на пяти Волгах приехали ко мне. Я им охотничьи лыжи добыл у наших мужиков. Направление у них было обыскать затон и остров. Больше этому питону поддаться некуда. В затоне, конечно, сложно найти, всё-таки население там не малое и не исключено, что там у этого чурека может быть лежбище? Но внешность свою узкоглазую он не спрячет от людского взора. А на остров едва ли он ногой ступит, — рассуждал Нильс, — там он в снегах сгинет, если его Егор раньше не встретит со своим ружьишком.
— Чёрт, — схватился за голову Глеб, — ведь Егор не знает, что здесь случилось, — а если тот бес забредёт к нему? — не миновать беды.
— Но Руслан же пошёл к нему, — сказал вошедший с подносом Корней.
— Так-то оно так, а если он запоздал с этим оповещением? — задумался Глеб. — Давай Феликс с Корнеем собирайтесь и быстро на остров. Лыж у нас в сарае на всех хватит, только факела и ружьё не забудьте взять?
А Перцовку мы после выпьем, когда сердце успокоится. До Егора на лыжах вы минут за двадцать дойдёте.
Они ушли на лыжах на остров, оставив дверь в комнате Глеба открытой. На кухне около печки хлопотали невестки. Глеб посмотрел на часы, стрелки показывали двадцать один час:
— Капа включи, пожалуйста, телевизор у меня? — крикнул он, и повернулся лицом к экрану, заняв удобную позу. Через кухонные окна Глеб хорошо расслышал, что к дому подъехал автомобиль и сразу раздался лай Дамки. Капа вышла на улицу и в дом вошла с врачом из больницы, которую самовольно покинул Глеб полтора часа назад. Врач был не в себе:
— Вы, что же это голубчик ни себя, ни меня не жалеете. То, что вы в моё дежурство сподобились покинуть лечебные покои, это полбеды. Но если вы думаете, что ваша операция была пустяковой, то вы глубоко заблуждаетесь? Вы на волосок были от летального исхода. Или вы смерти не боитесь?
— Смерть я за свою жизнь обманывал множество раз, — ответил Глеб. — Чего мне её боятся? Единственное чего я не желаю, так это умирать при полной памяти. Жизнь у меня доктор только начинается. Новую общую тетрадь я завёл для этой цели, куда уже заношу свои первые шаги. Летописцем жизни заделался я, а всем летописцам бог отмерял долгую жизнь. Выходит и мне нескоро придётся ручкой махать белому свету из своего гроба. Поживу ещё!
— Тогда давайте будем собираться и поедем в больницу, если не хотите траурного банкета, — заявил врач.
— Я голову могу оторвать от своей подушки только для того, чтобы написать вам расписку, что отказываюсь продолжать лечение в вашей больнице и что я сам хозяин своего здоровья.
Врач понял, что переубеждать Глеба лишняя трата времени и тут же покинул дом.

ИСПОЛНИТЕЛЬ ВОЛИ АЛЛАХА

     Действительно, тревога Глеба была совсем ненапрасной. Мурат Абдуллин — по национальности казахский уйгур, приехал из Чимкента и поселился в небольшой двухэтажной гостинице «Маяк». Месяц назад он получил письмо от неизвестного автора, где указывался убийца его отца Джамбула Абдуллина. Адрес Тагана был написан точный и мало того, была нарисована схема расположения его дома и пути отступления. Приехал он с конкретной задачей, — отомстить за отца, который погиб на самом деле в лагере не от руки Тагана, и Петра Барса, а от своего ножа. Джамбул не стал дожидаться воровской расправы над собой, полоснув вначале себе по венам на руке, а затем по горлу.
В сумке у Мурата лежал обрез от шестнадцати калибрового ружья, который он собственноручно превратил в бандитский арсенал и не раз его испробовал на надёжность. Мурат несколько дней выслеживал Тагана, держа за поясом обрез, но подходящего случая для карающего выстрела не находил. Утренний прогноз погоды подсказал, как ему действовать. Довоенная машина с открытым бортом и фанерными дверками, которую в народе называли полуторками, стояла около городской бани и содрогалась, словно лихорадочная от бесперебойного тарахтения и чихания. План созрел тут же. Запрыгнув, в пустую кабину, он тронулся с места. Услышал крик — раззявы водителя:
— Куда едешь, леший тебя возьми? — И отборный мат.
— Куда надо туда и еду! — зло прошипел Мурат. — Уж мне эти водители лопухи! — В кабине, как у киргизов в юрте, — холодно и грязно.
Он сделал несколько запутывающих манёвров по двум улицам, которые до этого предварительно изучил.
— Так, вот он этот пологий спуск. Здесь надо быть осторожней, тормоза на этой колымаге точно не работают, — подстёгивал он себя к верным действиям. — Главное обочину не поймать, а там выскочу на нужную улицу. Правда, неизвестно какая там дорога. Ну, ничего, мне сейчас уже всё нипочём. Прорвусь по любой дороге. Важно чтобы разъезд был на узкой дороге, и руки прислушивались к глазам. Улица Южакова широтой не отличается. А ещё не струхнуть в ответственный момент. Убью, не убью, меня это не заботит, но выстрел я должен в цель сделать в это монолитное лицо. И бежать, — далеко бежать из этого города. Попадаться в руки этому Тагану после неудачного выстрела, значит, пожинать судьбу отца. Вид этого хромого мужика внушает страх. Может быть он ломаный и переломанный, но по лицу видно, сила физическая и внутренняя в нём чувствуется. С таким не забалуешь. Кинжал воткнет без разговора в печёнку.
Мурат съехал на улицу Южакова. Не заглушая мотора, он притормозил около почты. Закрыл борт и, постучав валенком по передним колёсам сел в кабину, в которой тепла было меньше, чем на улице. Погода ему помогала. Прямо на его глазах с небес опустилось темно — серое полотно, и сразу посыпал снег. Подъехав к нужному дому, он увидел в окне мужской силуэт, но что это был Таган, Мурат уверен не был. Только интуиция подсказывала, что это именно тот человек, который ему нужен. К тому же мишень была идеальная, — от силы пять метров до цели и промахнуться он не должен. Он представил перед собой волевое лицо Тагана и почувствовал дрожь в колене. Рука тоже чуть дрогнула. Он стиснул зубы. Затаил дыхание и, прицелившись, надавил на курок. Раздался звон разбитого стекла. То, что он не промахнулся, сомнений никаких не было. Быстро перезарядив обрез, он для острастки выстрелил уже в рассаженное окно второй раз. Бросив обрез на сиденье, следом сам забрался в кабину. Вперёд ехать нельзя было, — на дороге неподалёку стоял трактор. Объезжать его не было резона, — риск завалить машину на бок его не прельщал. Он дал задний ход, и умело, как профессионал развернул машину в ту сторону, откуда приехал. Не проехав и тридцати метров, на дорогу неожиданно выкатились неизвестно откуда толстые шестиметровые брёвна, перекрыв проезд. Азиат хотел их объехать, но, напоровшись на торец из одних преграждающих свободному проезду брёвен, чуть завалился в кювет. Надежда на машину в одну секунду рухнула. Схватив обрез, и проворно выбравшись из кабины, услышал крик за спиной. Людей никого не видел, — снег слепил глаза. Затем раздался выстрел. Поняв, что стреляли не в него, а в воздух он обогнул капот машины и провалился в снег. Жахнул ещё выстрел, после которого обожгло край бедра. Ощущение липкой тёплой крови не только остановило его, а придало дополнительные силы. Желание жить было сильнее страха, и он бежал, не зная, что за ним нет никакого преследования. Утопая по колено в снегу, иногда падая, — жадно губами хватал снег, вставал и опять бежал. Словно загнанная лошадь, весь в мыле и тяжело дыша, он наткнулся на занесённый снегом охотничий шалаш. Снег был мягкий и послушный, словно пластилин. Он быстро разобрался, где вход и, открыв дверку, сплетённую из лозы, оказался внутри. Земляной пол был покрыт сеном, сверху валялись старые тряпки. Хотелось присесть, но боль в ягодице и бедре пресекла его усилия. Он застонал от острой и ноющей боли и лёг на живот. На некоторое время впал в дремоту. Вскоре к нему пришло ощущение мороза. Хорошо понимая, что может превратиться в ледяную мумию, он приподнял голову и здоровой ногой толкнул лёгкую плетёную дверку. На улице было темно, но снег прекратился. Понимая, что оставаться в шалаше опасно, так как за ним по следу могут пустить погоню, он с трудом поднялся и попытался стряхнуть с пальто прилипшее сено, но острая боль теперь уже в правой ноге не давала ему это сделать в совершенстве. Тогда он оставил эту затею, и хромая вышел из шалаша. Жгло всё тело, ноги ныли, особенно выше колен. Надо было идти, только куда он не знал, хотя с обоих, сторон на него смотрели два горевших огнями разных города. Перейти по льду через Волгу, можно оказаться в областном центре, — перейти по льду через Славку оказаться в руках у милиции, которая возможно ищет его. Мурат плохо ориентировался в местности, но осознавал, что любая сторона ничего хорошего ему не сулила. Везде могла быть засада. Он решил идти к дубовой посадке, которая была позади его. Пройдя всю посадку, он наткнулся на огороженный частоколом небольшой дом с большим хозяйским подворьем. Над домом висел большой фонарь, хорошо освещая территорию дома. Из трубы валил дым. Мурат спрятался за толстый ствол дуба. Сомнений никаких не было, — это был живой уголок, но войти в дом могла помешать большая собака, гулявшая свободно по двору без привязи. Она уже начала громко и продолжительно лаять, почуяв чужого. Из дома вышел, как ему показалось старик в стёганой ватной безрукавке и, погрозив собаке пальцем, вернулся в дом. Собака не утихомиривалась, тогда старик вышел вторично и загнал собаку в сарай. Тут Мурат бросился в дом, не обращая внимания на лающую собаку в сарае. Войдя в небольшой тамбур с тусклой лампочкой над дверью, он осмотрелся. По левую сторону находились грубо сбитые из необтёсанных досок стеллажи, заставленные трёхлитровыми банками с солениями. По правую сторону в углу стояло несколько пар охотничьих лыж, лопата из фанеры, для очистки снега и колун с длинным топорищем. Он распахнул дверь, обитую войлоком. Сразу ощутил тепло. В нос ударил запах тушёной картошки и топлёного молока.
— Вот и Настя пришла, — раздался голос невидимого человека, — сейчас будем ужинать. — Из-за печки вышел тщедушного вида мужик с рыжим котёнком на руках. — Это был Егор. Вид незнакомца его не напугал:
— Ты кто и как сюда попал? — спросил он у незваного гостя с обрезом в руках.
— Мне нужна тёплая вода, йод и бинты? — без враждебности произнёс уйгур на чисто русском языке, — а потом будем разговаривать.
— Сейчас организуем, — Егор без тени страха подошёл к парню. — Раздевайся, здесь тепло и чувствуй себя как дома. А пушку свою брось. Шутить с ней опасно, тем более со мной. У меня глаз острый с ружьём управляюсь лучше, чем ты с ложкой. А ружей у меня в каждой комнате по две штуки заряжены и для пущей ясности он показал на крючок, вбитый в стену, где висела двустволка.
Этот невысокий мужичок смотрел на Мурата спокойными и добрыми глазами. Его размеренная речь, почему-то сразу внушила Мурату доверие, и он подчинился его требованию. Положив обрез на скамейку, он снял с себя шапку и пальто.
— Вот так-то лучше будет, — спокойно сказал Егор, обратив внимание на взлохмаченное картечью окровавленное бедро пришельца. — Сейчас пообедаешь, и пойдём в баню рану тебе обрабатывать, — с утра дочка топила, или у тебя от боли терпения нет?
— А дочка где? — осмотрел азиат комнаты, толкая двери в комнаты здоровой ногой.
— Петли на зайцев пошла, проверять, — ответил Егор.
— По такому снегу? — удивился азиат.
— А лыжи на что? — покосился на гостя Егор, — на них по любому снегу пройдёшь. А Настя у меня знает здесь каждую впадину и кочку.
Парень хоть и вёл себя вроде смирно, но Егору он явно не нравился. Хищный и испуганный взгляд блуждающе выискивал, что-то в доме. Тонкие губы дергались в нервном тике и выдавали тревожное состояние гостя. На грабителя азиат похож не был, но что он наломал дров на левом берегу Волги в его родном городе, Егор догадался. С областного центра попасть на остров было нельзя. Именно сегодня утром ледокол вышел из затона и взломал лёд на Волге. Значит, путь его лежал через Славку.
Азиат, превозмогая боль, присел на табурет.
— Где тебя так угораздило? — взглядом показал на раненую ногу Егор.
— Волю аллаха исполнял, — ответил Мурат, — немного заблудил, попав в твой дом.
— Ты совершил глупую ошибку, — чуть поморщив носом, сказал, Егор, — не надо было тебе идти на огни большого города. Туда пути нет. Лёд сегодня посередине реки порезан. Ледокол дважды бороздил Волгу. У тебя путь только один идти назад, — это километра три — четыре будет. А пойдёшь через дубраву к главной трассе, в снегах сгинешь. Даже в светлый день ты на трассу не выйдешь, не зная дороги. Во — первых, это не так уж и близко, — десять километров шлёпать по глубокому снегу, это смерти подобно. А со своей ногой, ты и пяти километров не одолеешь.
— Я бы прополз на пузе, как Маресьев любую дистанцию, — геройствовал гость.
— Но это не всё — продолжал Егор. — Зимой на остров в гости к зайцам волки стаями ходят. Должен понимать, — что риск быть разорванным волками велик.
Егор лукавил, никаких волков на острове и в помине не было, но отчасти он был прав, — пройти длинный путь по снегу с раненой ногой, не зная местности, — равносильно самоубийству.
— Волки говоришь? — с недоверием спросил Мурат, — а дочку отпустил одну.
— Дочка не одна пошла, а надёжной охраной. «За ней увязались два огромных настоящих волкодава, — сказал Егор, — да и прийти она должна с минуты на минуты». Мы петли далеко не ставим. В основном маскируем их в посадке у затона, да здесь в дубках. Волк и близко не посмеет подойти сюда.
Мурат прикрыл глаза и, облокотившись на бревенчатую стену, ушёл в дремоту

ПРИГОВОР

      Раздался лай собак и громкий звук тамбурной двери. Сильный топот ногами по полу, заставил Мурат броситься за обрезом.
— Не нервничай? — остановил его Егор, — это дочь снег с валенок обивает.
Мурат поверил ему, но обрез из рук не выпустил. В дом вошла Настя. Голова её была повязана платком. Поверх платка сидела шахтёрская каска с аккумуляторным фонариком. За плечами старый рюкзак, набитый замёрзшими тушками зайца.
Она сразу обратила внимание на незнакомца и жестами начала разговаривать с отцом. Затем сняла с себя каску и рюкзак и, подойдя к гостю, протянула тому свою холодную от мороза руку.
— Она, что глухонемая? — шёпотом спросил Мурат.
— Разве не видишь, — раздражённо ответил Егор и, подойдя к печке, из чугунка наложил в большую тарелку картошки с зайчатиной и поставил перед гостем.
— Хлеба не надо, — не выпуская обрез из руки, сказал Мурат, — лучше больше молока, чем мучного.
Настя с непроницаемым лицом подошла к нему и вырвала без всяких усилий у него обрез, положив его под лавку. Затем вышла в холодный тамбур и принесла оттуда полулитровую банку маринованных опят. На столе уже стояло большое блюдо с молоком, затянутое сверху коричневой плёнкой вперемежку с топлёным маслом. Он ел без аппетита, но молока выпил две кружки. Посмотрев с благодарностью на Настю, сказал:
— Спасибо сестра, очень вкусно! — отодвинул он от себя эмалированную кружку. — Теперь отведи меня в баню, надо раной заняться.
— Нет, в баню я тебя поведу, — запротестовал Егор, — моя дочь, кроме моей спины за свою жизнь ни одной мужской части тела не видела. А она у меня верующая. Ей грехи вне расписания не нужны.
— Отец, я разве сказал, что я буду перед ней раздеваться? У меня дома четыре сестры жили, — все они старше меня и ни у одной я даже обнажённой ноги не видал. Меня это не притягивает, может, поэтому я и не женатый до сих пор, а мне уже двадцать семь лет. Но хочу тебе сказать, что дочка у тебя очень красивая. Плохо, что глухонемая и делает всё с шумом, а я хочу сейчас тишины. Я очень устал и меня беспокоит рана. Ты не думай, что я шакал неблагодарный? Я не огорчу своим присутствием ни тебя, ни твою дочь. Сегодня переночую у вас, а завтра я покину этот край. Обрез оставляю вам, мне он больше не понадобится. Наша с ним миссия окончена. Мы приговорили с ним Тагана, — убийцу моего отца. Теперь я могу смело взглянуть в глаза аллаху и всей своей родне. И пусть попробуют сказать, что я на мужчину не похож.
Мурат не видел расширенные глаза Насти. Она прочитала по его губам, что тот совершил в отношении её родственника плохое действие. Так же Мурат не обратил внимания на Егора, как он после его слов вздрогнул и ушёл в спальню. Когда Егор вышел из спальни с ружьём, то застал Настю с взведённым курком у головы гостя. Она с крючка на стене сняла двустволку. У неё на глазах не было слёз, но она взволнованно дышала и злобно смотрела на гостя.
— Таган наш родственник, — гневно бросил Егор, — и если ты ему причинил зло, то смерти тебе не миновать. На этом человеке не может быть крови. Глеб вор в законе! А что бы тебе было известно, воры в законе никогда никого не убивают. Это самый справедливый народ на нашей грешной земле. К тому же он за тебя змеёныша жизнью рисковал. У него наград больше, чем угрей на твоей харе. Говори подонок, что ты с ним сделал? Или иначе я изрешечу сейчас тебя на месте.
Мурат не ожидал, что со своей излишней откровенностью попадёт на стволы родственников Тагана. Он напряжённо со страхом в глазах смотрел, вначале на Настю, затем переключился на Егора.
— Мне во двор надо, — взвыл он от досады.
— Что с Глебом? — приставил ему к груди ружьё Егор.
— Не знаю, — коротко ответил Мурат.
— Я спускаю курок, молись своему аллаху, — негодовал Егор, — или ты мне всю правду сейчас расскажешь?
— В кармане, в пальто у меня вся правда лежит, — заикаясь, сказал Мурат, — в паспорте конверт. А Тагана я вашего, наверное, пристрелил. Туда ему и дорога, он моего отца Джамбула в лагере убил. А отец мой тоже родину защищал и наград имел немало.
Егор ружьём показал Насте, чтобы она обыскала пальто. В кармане в паспорте действительно лежал конверт, где Егор увидал печати Горьковской и Чимкентской областей. Прочитав письмо вместе со схемой расположения дома, Егор положил паспорт в карман брюк и, подняв Мурата с табуретки, повёл того в баню, кинув ему на полки его пальто и коробку с аптечкой:
— Обходись в темноте, а завтра утром я приведу сюда милицию, — сказал Егор и закрыл дверь, подперев её ломиком. В предбанник он посадил охранять двух собак и накинул замок на дверь.
В милицию утром он не попадёт. На следующий день с рассветом к нему на лыжах забредут два гостя. Это был Хан и Мячик. Мячик молодой мужчина, лет тридцати пяти, имевший жену и двух детей, работал шеф-поваром в ресторане «Ока». Он не имел судимостей, но имел папу Гордея умевшего раньше потрошить чужие сейфы и хорошо играть третями. Профессию медвежатника Гордей бросил, работая слесарем за ничтожную зарплату на Станкозаводе. Поэтому на жизнь с достатком он себе зарабатывал только на картах.
Картёжную науку постигал, и Мячик. И надо сказать ему это удавалось не хуже отца. На выигранные деньги он построил себе добротный дом на Волжском откосе. В свободное время он нередко брал в руки бинокль и из окна принимался обозревать Волгу и остров. Егора с Настей он давно приметил и на расстоянии понял, по жестикуляции, что интересная девушка разговаривать может только на пальцах.
Когда Хан собрал всех своих людей на поимку стрелка, Мячик сам вызвался идти на остров, сказав, что он хоть там и не был ни разу, но визуально благодаря биноклю знает, как там ориентироваться.
Они сняли лыжи и вошли в дом.
Егор с Настей были уже на ногах, и сам Егор собирался в город.
— Утро доброе вашей хате! — сказал Хан.
— И вам того же желаем, — ответил Егор, — присаживайтесь к столу, позавтракайте с нами.
— Некогда Егор, нам завтракать, — опустился на табурет Хан, — дело у нас безотлагательное. Ищем язя одного с нерусской рожей и раскосыми глазами. Вчера он покушался на жизнь вашего родственника Глеба, да заряд хлипкий был. Рубашку и шкуру только немного испортил.
Настя не отводила взгляда от Хана и постоянно крестилась.
— Зачем она всегда крестится, если молитв не знает? — спросил Мячик, — без толку это рукой махать. Я уже год за ней наблюдаю вон из того дома, — и он показал в окно стоящее на крутом косогоре под оцинкованной крышей солидное строение из красного кирпича.
— Поди, узнай, что ей надо от бога, — достал Егор обрез из — под лавки и положил его перед Ханом. — Добрую вы весть принесли нам в дом, а язь ваш у меня в бане сидит под замком. Куда ему бежать с разорванным бедром. Вчера с темнотой он забрёл в наше урочище раненый и голодный. Мы тогда не знали, что он сотворил с Глебом. Пришлось его накормить и сопроводить в баню. Но парень видно не бешеный, намёков создать нам неудобств у него не было. Приехал выполнять кровную месть и волю Аллаха. У них вроде не изжит ещё этот дикий закон.
— Это он тебе так сказал? — барабанил пальцами по столу Хан.
Егор встал из-за стола и подошёл к полке с книгами.
Достав паспорт Мурата и конверт с письмом, сказал:
— Кто — то его послал из ваших огольцов, сюда. И этот, кто — то, — хорошо знает Глеба, и неплохо нарисовал план его дома. Стрелять можно было по двум окнам или в бане в субботний день, когда Глеб беспомощный без ноги будет париться. Просто злодейство какое — то, — негодовал Егор.
Хан достал письмо и вслух прочитал:


Здравствуй сынок!
Тебе пишет друг твоего отца Джамбула. С ним мы вместе воевали и вместе лес валили, когда отбывали срок. Я точно знаю, кто убил твоего отца и знаю адрес этого убийцы. Это Кузьмин Глеб, кличка Таган. Он одноногий иногда передвигается с палкой. Твой кровный долг отомстить за смерть отца. Адрес и план как это сделать быстро и без помех прилагаю к письму.
Вознесенец.

Хан развернул план и со злостью бросил
— Так я и думал, не зря я в Томск летал. Давай Мячик шустро вставай на лыжи и в затон быстро лети. Сворачивай всех наших. Пускай по домам разъезжаются. Пряху и Зиму отправишь за Мозгом. Он же Вознесенец, так его иногда называли в Краслаге. В любом виде пускай его доставят сюда. Ничего им не говори. А я пока потолкую с этим снайпером. Сам тоже не возвращайся сюда. Делать тебе больше здесь нечего.
— Неужели Юра мог такое сотворить, — взбеленился Егор, — он ведь здесь с Глебом, как и ты, не раз у меня водку пил.
— Не Юра он, а выродок настоящий, — выругался Хан.
Они проводили Мячика до двери, а Егор, взяв ружьё, пошёл за Муратом. В одном свитере он привёл того в дом. Парень почти не хромал и выглядел свежим, только сильно прищуривался от яркого света. Завидев Хана, азиат заволновался, приняв того за сотрудника милиции. Егор сразу вышел из дома, а Настя начала прямо на кухне обдирать зайцев.
— Что же ты паренёк на фуфлыжную маляву клюнул? — показал Хан на письмо, раскрытое на столе. — Ты хоть знаешь, что стрелял не только в невинного человека, на котором нет крови твоего отца, но и ещё в вора в законе? А это очень опасно. Суд тебе сегодня может быть короткий и жестокий, после которого, тебе и на том свете несладко придётся. Ты в руки не легавым попался, а друзьям Тагана. Но мы народ справедливый и дадим тебе шанс сохранить жизнь, если примешь моё условие. Отказываться думаю в твоём положении глупо и бессмысленно!
— Я не думал его убивать, только выстрел хотел сделать по окну, чтобы родня меня ягнёнком не считала, — оправдывался парень. — А сейчас я на всё согласен, — ухватился за спасательную ниточку Мурат.
— Если бы не хотел убивать, то второго бы выстрела не последовало сынок, — повысил тон Хан, — не надо нам тюльпана гнать? Или ты ещё не догнал, с кем толкуешь? Хочешь, чтобы тебе поверили, — будь искренним! — уже милостиво произнёс Хан.
— Простите меня, я действительно не хотел его убивать, — пробубнил азиат. — А второй выстрел был автоматическим для острастки. Я видел в окне, что там никого нет. Я один у мамки в доме мужчина, — чуть не плача заканючил парень, — и четыре сестры, у которых свои семьи имеются. Мама умрёт без меня. У неё больные ноги и ишемическая болезнь сердца.
— Хорошая видать больная твоя мама, если послала тебя на верную гибель, — спокойно произнёс Хан. — Не любит она тебя, и ты ей не нужен, — взмыл он свои густые брови на Мурата.
Мурат приподнял голову, и жалостливо взглянув на Хана, произнёс:
— Она меня очень любит, а послали меня сюда дядя Хамид и Талгат. Мама знает, только что у меня отпуск и думает, что я отправился в Москву ей за лекарством.
— Хорошая видать больная твоя мама, если послала тебя на верную гибель, — спокойно произнёс Хан. — Не любит она тебя, и ты ей не нужен, — взмыл он свои густые брови на Мурата.
Тот приподнял голову, и жалостливо взглянув на Хана, произнёс:
— Она меня очень любит, а послали меня сюда дядя Хамид и Талгат. Мама знает, только что у меня отпуск и думает, что я отправился в Москву ей за лекарством.
Хан достал из кармана грецкий орех и словно прессом пальцами с большой лёгкостью разъединил его на две половинки. Сердцевину бросил себе в рот, а скорлупу аккуратно положил в пепельницу. Прожевав орех, он спросил у Мурата:
— Ты кем работаешь мальчик?
— Водителем автобуса на цементном заводе, а ещё иногда прирабатываю на Чимкент — шине. Денег на лекарства много уходит.
Настя в это время бросила заниматься зайцами, — наблюдала за разговором и, вытирая тыльной стороной ладони слёзы с глаз, одновременно крестилась.
Хан, заметив, что она разжалобилась, встал и подошёл к ней. Взял со стола разделочный нож в крови и протянул ей:
— Не смотри на нас? Занимайся своим делом? Всё будет хорошо! «Я тебе отвечаю», — грозно произнёс он.
Настя умилённо взглянула на Хана и, перекрестив его, взяла нож у него из рук.
— Я готов принять все ваши условия, — сказал парень, — лишь бы мне мать увидать ещё хоть раз!
— Ну, вот и прекрасно, — сказал Хан, — сейчас пойдёшь назад в баню, а понадобишься нам, мы тебя позовём. Да не вздумай глупить. За тобой мы не побежим, — тебя собаки догонят и порвут в клочья. И кстати, чтобы ты знал. Я не хочу твою добрую память об отце бередить, но я люблю во всех делах ясность. Я с твоим отцом не был знаком, хотя слышал, как он лютовал в лагере. Ходоков до его тела было не счесть. Правильно бы вёл себя на зоне и сторонился сук, то остался живым!
Мурат в ответ ничего не говорил. Сомкнув рот, он только мотал утвердительно головой, а затем попросил попить.
Молока азиату в деревянном ковшике подала Настя, после чего отвела его в баню.
Прошёл обед, а друзья Хана не появились. Стало уже смеркаться, а их всё не было. Егор, поняв нервозность Хана, не выдержал и вышел на лыжню, тянувшуюся от затона, по которой утром пришли гости. Но первым в доме появился Руслан.
Хана он знал хорошо и радостно протянул тому руку.
— Как дядька себя чувствует? — спросил Хан.
— Нормально, — ответил Руслан, не зная, что Глеб в это время собирался домой. — Около него Капа дежурит.
— Передашь ему, что молодчик, который бабахал в него у нас. Сейчас привезут наводчика, и мы разберёмся с ними по уму. Тебя кстати Мозговой знает? — полюбопытствовал Хан.
В это время в дом вошёл Егор и сказал:
— Идут по лыжне трое.
— Ты мне так и не ответил, Мозговой тебя знает или нет? — повторил Руслану свой вопрос Хан.
— Конечно, знает, — сказал Руслан, почувствовав, что в этом доме затевается недоброе дело. — Он часто бывал у нас дома. И даже парился несколько раз в нашей бане. Его вся наша родня знает, включая и дядю Егора с Настей.
— Тогда вам с Егором лучше в комнате спрятаться. А Настя в счёт не идёт, — она божье создание! Жалко красивая девушка пропадает, — посетовал он. — Вы тогда Руслан с Егором зайдите хоть за печку, хоть в комнату, до определённого времени. И носа не высовывайте? Тебе было бы лучше домой возвратиться. Не к чему присутствовать при наших разборках. Таган не терпит, когда его родню по нашей бровке ведут. Но боюсь уже поздно, тебе отчаливать отсюда.
Настя всех разделанных зайцев переложила в рюкзак Руслану и, услышав лай собак, выбежала из дома.
Из-за дубков на лыжах плелись, еле передвигая ноги три человека. Мозговой был, изрядно выпивши, и лепетал невнятно себе что — то под нос. Скинув лыжи, они вошли в дом.
Руслан с Егором, притаившись, сидели у Насти в комнате.
— Всё пьёшь Мозг? — вместо приветствия сказал Хан, — погубит тебя вино! Садись и нарисуй Зиме план дома Тагана, будем забирать у него общак. Стрелять в него начали. Не дай бог, грохнут, — лишимся тогда всей казны. Больше половины у него здесь на острове зарыто, и часть дома находится. По этому поводу у нас напряг, появился. Егор тоже в больнице лежит с аппендицитом, а Настя нам ничего не скажет. Сам знаешь, мы бы тебя тревожить не стали, если бы знали, где он живёт. А в больницу к нему идти, — значить косяк запороть. Его точно менты пасут там. Сейчас Зима сгоняет к нему и привезёт сюда остатки казны. А завтра будем решать, кому можно доверить общак?
— Слышал я, что стреляли в него, — пьяно икнув, сказал Мозг, — думаю, ты Хан правильное решение принял. Зачем общак подвергать опасности? Я давно говорил, что кассу у него надо забрать. Только я раньше всегда считал, что дом Тагана ты знаешь лучше меня.
Мозговой вытащил серебряный портсигар и ловким движением пальцев, словно фокусник, выбил оттуда папиросу и прикурил, пахнув дымом на Хана.
Хан мгновенно щелчком ударил по папиросе, которая сделала дугу по комнате и упала на пол.
— Ты что кокаину вдохнул Юра? Я отвечаю за его безопасность, а не за его палево. Разве ты мне нужен бы был, если бы я к нему ездил? — сверкнул зло своими глазами Хан. — Благодаря твоим молитвам мы и решили ускорить это дело. Медлить в этом деле нельзя. Не дай бог менты надумают шмон у него навести, то ни тебе, ни мне не поздоровиться. Часовщик не только скальп с нас снимет, но и пепел наш с навозом перемешает.
Хан положил перед Мозговым чистый лист бумаги и авторучку. Рисуй адрес, расположение дома и как быстрее добраться до него.
— Так он же в больнице? — учащённо захлопал глазами Мозговой. — Какой смысл сейчас к нему идти?
— Знаем без тебя, но мне известно, где в доме спрятана часть общака. Сейчас Зима его возьмёт там и принесёт нам на остров. Племянники у него дома должны быть.
Мозговой начертил расположение дома, не забыв написать на листке и адрес.
У Хана никаких сомнений не было, что автор письма Мурату был Мозговой.
Он взял в руки листок и, протянув его назад Мозговому, сказал:
— Теперь подпиши «Вознесенец», как сделал ты на этом письме. — Из-под клеёнки стола вылетел конверт, привезённый из Чимкента.
Мозговой понял, что попался и сразу плюхнулся в колени Хану.
— Не губи брат, я честный вор, но к Тагану у меня свой счёт был, который я много лет носил в душе и терзался, что не мог ему отомстить. Боялся я признаться вам, но Кочубей, которого он порешил, был не только командиром моего отца, но и мужем моей сестры Риты. Она имеет от него сына, — курсанта военного училища. В лагере мы с Кочубеем хоть и были в разных углах, но знались. Он мне и курева, и чаю нередко подкидывал. На больничку меня дважды устраивал, где я вполне здоровый мужик скрывался от тяжёлой работы.
Хан оттолкнул его ногой от себя:
— Джамбул тоже твоим другом был?
— Нет, мы с ним только про голубей говорили. Он приглашал меня к себе в Чимкент за голубями после освобождения. Но адрес и то, что у него взрослый сын есть, я узнал три месяца назад совсем, случайно, когда ты меня в Чимкент к Оразбаю посылал с чемоданчиком. Вот у меня и созрел план отомстить Тагану.
— Сволота поганая, — ударил по шее Мозга Пряха, — решил чужими руками воспользоваться.
— Братцы, помилуйте? — растирал по пьяному лицу слёзы Мозговой, — перемкнуло трохи мозги, с кем не бывает.
— С нами этого не бывает, — грозно бросил Хан, — я вчера из Томска прилетел. Был в гостях у Перса. Мне всё теперь известно, как ты вором в законе стал. Ты по этапу пришёл в Краслаг героем, прикидывался, что пострадал не от шальной очереди автомата, а от беспредела ГУЛАГА. Красок там таких нагнал, спекулируя Таганом и покойным Пилой, что сразу попал в воровской стан. Чем ты отличился перед ворами? То, что червонец отсидел? За это не коронуют! Перс и Клок обязательно ответят за твоё коронование, но после того, как ты ответишь за свои грехи. Выводи снайпера? — обратился он к Насте, — и найди багор или косу дай ненужную? А ты выходи на улицу, — пнул он ногой Мозгового.
Настя вначале зашла к себе в комнату, где сидел Руслан с отцом и, приставив к виску палец, произнесла звук, объясняющий выстрел. Затем подошла к иконе и, встав на колени начала молиться. Поднявшись с колен, она накинула на себя пальто и пошла за Муратом
Мурат шёл первым в сторону Волги. Ему вслед плёлся, утопая по колено в снегу Мозг. Сзади их на охотничьих лыжах скользили воры. Хан в руках сжимал обрез Мурата, а у Зимы на плече лежала ржавая коса. Они подошли к полынье, проделанной ледоколом.
— Стой, — скомандовал Хан, — дальше ходу нет.
— Давай Мозг, — ныряй в Волгу. Переплывёшь, ледяные воды, — будем считать тебя отмытым от грязи. А нет, — значит у тебя судьба такая. Падлы не должны жить на этой земле.
Мозг даже возразить не успел, как был скинут в воду азиатом. Зима протянул Мурату косу и тот начал махать ей над головой Мозга, как только она появлялась из-под воды. И минуты не прошло, как плеск прекратился. Мозгового затянуло под толстые льды.
— Хватит, — остановил азиата Хан, — ты выполнил волю аллаха. Загнал под лёд истинного убийцу своего отца, — намеренно соврал Хан, чтобы раз и навсегда родственникам Джамбула отрезать все пути к сердцу Тагану.
— Теперь лови себе косой переправу, да запомни, чем больше будет льдина, тем больше у тебя будет шансов выжить.
С этими словами он достал из кармана паспорт азиата и, вложив в него двадцать купюр четвертного достоинства, протянул Мурату.
Мурат взял паспорт и с большой благодарностью посмотрел Хану в глаза. Он понял, что его не только простили, но и дали много денег.
— Переправишься на тот берег, садись на трамвай No1 у речного вокзала, — посоветовал Хан, — доедешь на нём до конечной остановки, а там разберёшься, где Московский вокзал. А лучше садись на такси и гони в аэропорт. Самолётом до Ташкента долетишь, а там рукой до Чимкента подать. Билет на самолёт стоит тридцать пять рублей, тебе тут на всё хватит, ещё останется. Не забудь маме лекарств купить. Ментов не бойся, тебя никто не ищет. Дядькам своим скажи, что глупо с их стороны было в огонь тебя бросать. Но с ними потолкует мой друг Оразбай. «Не слышал про такого каракулевого короля?» — спросил он.
Мурат утвердительно покачал головой и одновременно с расширенными глазами произнёс:
— Нет такого жителя в Чимкенте, кто — бы не знал этого почтенного человека. — Он повернулся к Хану спиной и подогнал косой к себе обрубленную льдину похожую на гигантскую снежинку. Встав на неё ногами, оттолкнулся от нетронутым ледоколом льда. Мурат быстро исчез в темноте. Хан, посмотрев на обрез, бросил его в Волгу.
— Не было никакого, азиата, а Мозгового уже ищут в Архангельской области. Ему всё равно бы лапти менты сплели в скором времени. Косяк он недавно нарезал крупный в Котласе. На лесоперевалочной базе куш хороший взял с мокрухой, но бабки поделил с Персом, а не в общак принёс. Гнида он и есть гнида. Мы к его смерти не имеем никакого отношения. Подо льдом он не протухнет, а по весне всплывёт где-нибудь, хотя она уже пришла. Если илом не затянет, и никто за него не всплакнёт. Не был он хорошим человеком, весь его воровской багаж состоял из понтов и обмана.
Они встали на лыжи и направились в сторону затона, где их ждала машина.
Руслан в то время с рюкзаком за плечами шёл при яркой луне по проторенной им же лыжне Увидав вдалеке два развивающего в темноте факела, он прибавил скорость.
Приблизившись ближе к огням, он увидал знакомый силуэт брата и Феликса Нильса, которым пришлось развернуть свои лыжи и ехать в обратную сторону.
Все гости в этот вечер покинули обитель Егора довольные, но никто не догадывался, что Настя шла за ворами следом на лыжах к месту казни. Она не приближалась к ним на близкое расстояние, а стояла, спрятавшись за толстым стволом дуба. Она не видела, как сбросили в Волгу Мозгового, но слышала всплеск. Когда воры отъехали от полыньи, она вышла из-за дуба. Включила шахтёрский фонарик, проехала к месту, где до этого находились воры. Пройдясь лучом света по полынье, она увидела уже поблескивающее тело на льдине, местами затянувшее тонкой корочкой льда. Ему повезло, что льдину застопорило рядом, а не понесло по течению. Она вытащила тело со льдины и, положив на лыжи, потащила к дому.

ТВОЁ СЛОВО ВЕРНОЕ И ЦЕНУ ЕМУ ЗНАЮ

    Тагана после побега из больницы на второй день посетил Бублик. На нём была милицейская шапка и гражданский полушубок. Скинув с себя полушубок, он сел напротив Глеба:
— Видишь, Глеб Афанасьевич, к каким последствиям может привести недомолвки? Почему ты мне сразу не рассказал, кто тебя выслеживал? А ведь это он в тебя стрелял.
— О чём вы начальник? — незнающим прикинулся Глеб.
— А всё о том, когда ты мне рассказывал про рёбрышки копчёные и про людей знакомых, которые бродят за тобой след в след. Я — то ведь точно знаю, что никого за тобой не приставляли, так как за подобную самодеятельность у нас строго наказывают. Да и зачем это нам, если ты у всего города на виду. Так кто же за тобой шёл по следу за день до крещения? Сам то, что думаешь? Ведь не леший по твоим пятам ходил?
— А вы это вон про что, — ухмыльнулся Глеб, — шёл один жучок за мной в такой же шапке, как у вас. Ну и мне показалось, что он из милиции. Правда, он быстро от меня отстал. Я сел в такси и оторвался от него.
— Как он выглядел?
— Зачем он мне нужен, присматриваться к нему. Ясно, что он был узколобый со слабыми ногами, если дал мне с одной ногой оторваться от него. Больше я его никогда не видел рядом с собой. Не исключаю, что всё мне это привиделось?
— Кто же тогда стрелял в тебя? — не унимался Бублик.
— Предполагаю, что это были типы из класса узколобых или одноклеточных? Какой нормальный исполнитель будет стрелять в неизвестность? Ведь не видно меня было совсем за узорчатым стеклом. Да и кому я нужен, охоту за мной устраивать? Одноногий инвалид с небольшой пенсией.
— Не надо прибедняться Глеб Афанасьевич? — обвёл комнату взглядом майор. — Живёшь ты не бедно. Я год копил деньги, чтобы такой же телевизор купить. А шикарный магнитофон, как у тебя, мне в жизни не приобрести с моей незавидной зарплатой.
— Это твои беды, — сказал Глеб, — сам с ними разбирайся, а у нас семья большая и все домой деньги приносят. Хозяйство не бедное, — почему бы не купить?
— Ты вот что Глеб Афанасьевич, — встал Бублик со стула, — насчёт твоего благосостояния я с тобой полностью согласен, но, если, что подозрительное вспомнишь, заходи? Дело открыли по этому выстрелу, значит, будем работать. Выздоровеешь до конца, тогда и поговорим. Он обвёл ещё раз глазами комнату Глеба и добавил:
— А что живёте вы хорошо я этому не завидую. Стремление улучшить свою жизнь, всегда только приветствуется мной, конечно, если стремление не криминальное, — оговорился Бублик.
— Работайте, но мне вам сказать больше нечего, — сказал на прощание Глеб Бублику. — Сами должны понимать я с вами базар могу вести только по принудиловке. А сегодня считай начальник, мы с тобой только манный пудинг замесили. Но кушать я его не буду с тобой. Сам понимаешь, у нас вкусы разные. Не обижайся майор? Чисто по-человечески я внутри души тебя уважаю, но это уважение напоказ демонстрировать мне по статусу не положено. И тем более никаких полезных диагоналей я проводить не собираюсь с вашей конторой. Запомни я вор! Но вор на покое. Так что и вы будьте добры оставить меня тоже в покое? Лучше занимайтесь бакланами.
Бублик в ответ ничего не сказал, только скупо улыбнулся, надел полушубок и вышел из дома.
После ранения Глеб быстро оправился. Через три дня он уже колол дрова и возил воду в баню. Его отставку казначея сход воров отклонил. Безногий Часовщик, — главный идеолог воров и другие маститые воры побоялись доверить казну молодым и поэтому оставили хранить общак Глебу, включив ему при этом зелёный свет на брак с женщиной из Риги. Молодые воры решению авторитетных воров противиться не посмели.
Вскоре в город Касимов за матерью поехал Корней. В багажник машины к Корнею Фёдор поставил ящики с Шампанским и водкой.
— Будем брак сегодня наш обмывать! — сказал Фёдор радостно. — Зарегистрировались мы с твоей матерью! — и показал Корнею паспорт с печатью загса.
Вечером в доме Чашкиных был большой праздник. Из гостей были только Нильсы и Егор с Настей. Цезарь так же выполнил заказ и передал Глебу. Работа была такая удачная, что заподозрить подделки было невозможно. Отличались они от оригинала только весом. Настоящий Пифагор был немного тяжелее подделок.
— Один к одному! — оценил работу новоявленного родственника Глеб. — Не придерёшься к твоей работе!
Цезарь расхаживал по половицам комнаты Глеба, отчего от хромовых сапог разносился приятный хруст по всему дому. У него был сосредоточенный и тревожный вид, который прятал в себе какую-то важную суть фигурки:
— Пришлось мне заглянуть внутрь этого Пифагора, — сказал Фёдор, — любопытство разобрало. — Там был порошок похожий на прах, вот он и источал прескверный запах.
Я, конечно, всё сделал очень культурно. Следов своего вскрытия не оставил. Я, естественно, не сторонник наук оккультизма, но хочу тебя предостеречь, что, когда я занимался твоим Пифагором, у меня в горле перемыкало, и никаких весёлых мыслей не было. Такого со мной никогда не бывало. А когда начал заниматься удостоверением генерала КГБ, у меня было такое ощущение, что под окном распустилась майская белая сирень, а над головой летают белые голуби.
— И что ты подумал в это время? — спросил Глеб.
— Такая перемена впечатлений, думаю, связана, не с моей профессиональной деятельностью, а с предметами моей работы, и в большей степени именно с Пифагором. Кстати, к удостоверению генерала КГБ ты вообще никаких претензий не будешь иметь, как и те люди, кому ты будешь светить корочки. Документ выполнен на высочайшем профессиональном уровне.
— Я Фёдор тебя немного озадачил своей просьбой, — сказал Глеб, — но я всё-таки верю, что мистики в этом истукане не может быть. Ведь нас сознанию учили в лагерях. Скажи я своим корешам, что какая-то безделушка может вытворять в моём доме фортеля, да меня сразу на смех подымут и общак заберут. А с другой стороны подойти к этому вопросу, то ведь невероятные фокусы вытворял же со мной этот змей из Эллады. Я же не рехнулся умом, или ты мне не веришь?
Глеб с волнением смотрел на трёх греческих близнецов, что раскраснелся так, будто ему под кожу лица вспрыснули малинового соку.
— Почему не верю, — внезапно икнул Цезарь, — Верю я тебе и даже очень верю! Мало того я думаю, что над этой миниатюрой кумекали умные люди. И сподоблена она не для людской радости, а для большого горя. И у меня на это имеется особое мнение, которое сейчас нет никакого смысла высказывать. Достань мне рукописи генерала, тогда я смогу близко приблизиться к сущности этого истукана.
— Нет вопросов Фёдор, — сказал Глеб, — у моей женщины некоторые бумаги живы, но мне, по правде сказать, не хочется уже никаких систем и теорем. Костяшка она и есть костяшка, хотя и очень красивая.
— Ты хозяин Глеб, но я бы поостерегся держать оригинал в доме, — предупредил Тагана Фёдор. — Не нравиться мне его амплитуда. Недавний случай с тобой в день нашего отъезда упрочил мои мысли, что это не простая безделушка! Веет от Пифагора не шуточным колдовством, от которого беду придётся черпать из колодца не одним ведром.
Цезарь после этого разговора с Дарьей неделю жили за стеной Глеба. Дарье нужно было рассчитаться с работы и выписаться из города, а для этого требовалось определенное время. Когда все формальности были закончены у неё, она, погрузив все свои вещи в машину, уехала с Фёдором к нему на родину, обещав обязательно быть вместе с мужем на свадьбе у брата.
У Глеба осталась после их отъезда самая главная забота. Ждать ежедневно почтальона с весточкой от Натальи. Не было ни одного дня, чтобы он не думал о ней. Наконец в конце февраля Глеб получил долгожданное письмо от Натальи. На душе стало тепло и приятно. Он трепетно вскрыл конверт, и достал письмо.


Здравствуй родной!
Мой милый Глеб, жду того дня, когда вновь смогу обнять тебя. Дни идут череда чередой, однообразные, словно близнецы и время тянется ужасно долго. Скука неимоверная. Дома места себе не нахожу. Рассчитывала на сына, что он сможет скрасить моё одиночество, но, как назло, его за хорошую учёбу премировали бесплатной путёвкой в Берлин на экскурсию с посещением Музейного острова. Конечно, для него это удача, он давно мечтал туда попасть. Поэтому я одна дома нахожусь в таком большом пространстве. Я была в Омске на процессе убийц моих родителей. Ими оказались брат и сестра по фамилии Старковы. Они были не только грабителями, а самыми настоящими мстителями. Грабили они для виду без знания дела, чтобы отвести следствие от истины. Их отец капитан Старков, был в сорок шестом году в подчинении у моего папы на Украине. Тогда папа был подполковником. И его дети посчитали, что подполковник Березин напрямую виновен в гибели их отца. Мне трудно самой судить этих молодых людей, так — как хорошо познакомилась с рукописями своего отца, — они носят противоречивый характер. Кстати, о трагической судьбе Старкова там подробно описано. Как ни странно, но обвиняемых мне тоже жалко. Суд приговорил их к высшей мере наказания, но через неделю приговор заменили пятнадцатью годами заключения. Я лично писала прошение председателю суда.
Могу тебя обрадовать, — найден подходящий вариант для обмена квартиры. В данный момент занимаюсь бумажными делами. Скоро я буду коренной волжанкой и каждый день любоваться твоим героическим и мужественным образом. А пока нежно тебя обнимаю и крепко целую!
Поздравляю тебя с наступающим днём Советской армии. Будь пожизненно таким, каким я тебя знаю, а я буду всегда верной и любящей женой своего мужа. Твоя Наталья.
21.02.67.
Прочитав письмо, Глеб довольно улыбнулся. Для него это было уже не любовное послание, а приятный приговор к семейной и счастливой жизни. Он положил конверт под подушку, в надежде перечитать его ещё раз перед сном. А сейчас он ждал важного гостя к себе домой. Им должен быть Гриша Часовщик, — легенда уголовного мира. Глеб заготовил ему энную сумму денег, для приобретения новой инвалидной машины. Часовщик приехал с подручными на такси. Они внесли за руки его в дом и посадили на кровать Глебу. Выставили на стол бутылку водки с закуской, и ушли ожидать в машину.
— Давай — ка Глеб, воровское сватовство с тобой вспрыснем, а потом я поеду хоккей на стадион смотреть. Занятное скажу тебе зрелище! Красивее бы футбола выглядел, если бы они летом шайбу гоняли. У меня крестник есть Иван Беда, — лучший футболист в городе. Это настоящий русский Пеле, ему только в сборной играть. Но он и не стремится к этому. Говорит, не хочу местный пейзаж менять на дороги с трамвайными линиями. А ведь он отчасти прав. Что хорошего в этой Москве? — Царь-колокол, да Оружейная палата. Летом от проходивших мимо толп потом за версту тащит. Кстати, человеческий пот — хорошая заманиха для клопов. Они этот запах за тридцать метров чувствуют. А у нас смотри, какая благодать. Тебе — то вообще здесь в кайф жить. И места для футбольного поля вполне достаточно и хоккейная коробка уместится. Видал бы ты финты Вани Беды, уверен, сразу бы влюбился в футбол. Организовал бы свою команду по футболу и хоккею, а там глядишь, на город бы их выставил. И милиция бы к тебе лояльнее относилась.
— Не люблю я смотреть на этих гладиаторов, — вскользь ответил Глеб, — мне больше по душе рыбалка, а зимой я люблю дома сидеть. Опостылел суровый климат зимы в лагере за свой двадцатилетний срок. Я даже крытой тюрьме был несказанно рад, только бы не обниматься с трескучим морозом. Когда конечности мерзнут, никакого уюта не чувствую.
— А что ты себе машину не приобретёшь? — спросил Часовщик, — владеешь кассой, и не можешь позволить себе небольшой комфорт. Никто не посмеет тебя попрекнуть за такой незначительный расход.
— Зачем в кассу лезть, — разлил по стаканам водку Глеб, — автомобиль с ручным управлением мне уже горсовет выделил бесплатно, как участнику войны. Талон дали на апрель месяц. К этому времени надо на права будет сдать. Ты лучше нашему с тобой общему знакомому Нильсу помоги приобрести тачку? Не новую машину, конечно, но такую чтобы он не ковырялся в ней. Сам то он слаб в механике, больше лошадей уважает. Но у него три сына взрослых растут, и бабки у него есть. Петя Барс ему помог.
Часовщик выпил водку, смачно крякнул и, разломив рукой колбасу, сказал:
— Новую тачку и не каждый министр поможет прикупить, а старенький, но свежий Москвич — 408, стоит в гараже у бывшего председателя профкома завода метизов. У него зрение совсем никудышное стало на старости лет. Очки не помогают уже. Я ему только позавчера часы напольные отладил. Вот он мне и заикнулся о своей машине. Кстати, а кто этот Нильс?
— Хороший мужик! Ты с ним сидел в пятидесятых годах в одной камере под следствием. Он немецкий латыш.
— Так ты про Феликса говоришь? — вспомнил Часовщик Нильса, — помню такого, — хороший парняга! Ему жена почти каждый день передачи носила. Мёд, сыр, творог, а сидел он, если память мне не изменяет за хромовые сапоги и связь с предателем Родины?
— Совершенно верно, — сказал Глеб, — Но хочу тебе сказать, что он к нам никакого отношения не имеет. А помочь в нашем деле никогда не откажется. Я его знаю, как себя.
— Ты Глеб меня не уламывай? — выпил Часовщик ещё водки, — твоё слово верное и цену я ему знаю! Скажешь, чтобы завтра приехал ко мне, но только утром.
Все дела люблю делать утром, а после обеда я водку и пиво пью. Уйду скоро на покой. Вот Володя Генерал освободится, сдам ему все свои дела. Можно было, конечно, Хану передать эту конюшню, но он ещё не дорос до этого. Ему вес нагонять долго нужно. Хотя с твоим вопросом разобрался по уму. Честь ему и хвала за это! Но если я переломаю цифирь, не поймут мой ход другие воры. А этого я не желаю. Но опрятней всех Циркач, — Сева Пескарь, ему бы вертлюг крутить, хоть и молодой, но он не в законе, зато на место любого вора может поставить. Он голубятник и анархист, — в цирке со зверушками балуется, и кульбиты под куполом выкидывает такие, что дух захватывает не только у зрителей, но у и зверушек.
— Я с ним не знаком, — произнёс Глеб, — но наслышан о нём довольно много лестного.
— При случае я тебя с ним ближе познакомлю, — пообещал Гриша, — Сева личность интересная, — вообще надо заметить, горьковские уголовники, не скошенные парни, на рога не лезут и за себя постоять всегда смогут.
Когда водку всю выпили, Глеб отдал Часовщику деньги, после чего за ним пришли его подручные и унесли в такси. Вскоре у Нильсов в гараже, рядом с мотоциклом красовался серый Москвич.

СПАСАТЕЛЬ НАСТЯ

    Отец не стал обвинять Настю, что она спасла человека, который причинить вред здоровью их родственнику. В бане они отогрели замёрзшее тело и с этого дня начали поить его целебным отваром. Мозг был очень слаб, передвигаться самостоятельно не мог, ноги его совсем не держали. Он находился в бессознательном состоянии всю ночь и день. И когда пришёл в себя, то понял, что смерть его миновала благодаря Насте. У него не было сна почти неделю. Бессонница его одолела. Кратковременная дремота иногда сковывала глаза. Нервы были расшатаны, отчего-то болел бок, и шея, не позволяя ворочаться в кровати. Хоть мороз и резко спал, но в воздухе витала влажность, от которой вреда для его здоровья было ничуть не меньше, чем от лютых морозов. Дело шло к весне, а такая погода его особенно угнетала, и постоянно ныли ноги. За окном была неизвестность, и порой раздавался шум падающих сосулек с крыши дома. С каждым падением они словно острые ножи втыкались в его сердце. Дурные мысли лезли в голову:
«Как мне не везёт в последнее время, — думал он, — видно полоса какая-то проклятущая идёт? В Котласе засветился с кассирами, которых пришлось убрать. За это преступление, я особым режимом не отделаюсь, — верная вышка горит. С Таганом так лажово хотел разобраться, а наказал себя. Теперь, как медведь буду отсиживаться в берлоге. Куда не кинься, кругом смерть грозит. Только бы на ноги быстрее встать, а там глядишь, и настроение хорошее появится, и мысли свежие заработают. На кусочки бы порезал этого Тагана, да и Хану прощения не будет. Я всегда был верен ему. А он решил меня за добрые дела живьём, как слепых котят в Волге утопить. Хорошо я пьяный был, трезвый бы не выбрался из этой ледяной воды. Потому что в панике загнал бы сам себя под лёд. И спасибо Насте с Егором! Надо будет их отблагодарить! У меня есть кое-какие скопления, нужно только после выздоровления взять их, и отдать им. Они заслужили…»
Он повернулся на бок и застонал от боли. Закутавшись под одеяло с головой, попытался считать, чтобы быстрее уснуть, но, сбившись со счёта, приподнялся и принял сидячее положение. Тёмная и непроницаемая ночь смотрела на него из окна.
Рядом стоявшие разлапистые дубы были похожи в темноте на гигантских чудовищ. И ему показалось, что они надвигаются на него. Он вновь с головой спрятался под одеяло. Где-то поблизости почти под окном, завывали хозяйские собаки. На душе сделалось тоскливо, и он осторожно прислонился к подушке. Незаметно уснул, но ненадолго. Утром попросил у Насти авторучку и листок бумаги. Разгладив листок ладонью, написал.
Рита!
В твоей квартире в кладовке на верхней полке спрятан небольшой саквояж. Возьми в нём бумажный кулёк и передай подателю этого письма. А второй свёрток, завёрнутый в тряпку, который тоже лежит в саквояже, оставишь себе. Там лежит большая пачка денег. Пока на расходы тебе хватит, а позже я тебя ещё подогрею. С подателем письма ни о чём не говори, Настя глухонемая. Она мне жизнь спасла. За меня не волнуйся. Со мной всё будет нормально!
Юрий.
Мозг написал на бумаге адрес продуктового магазина, где работала его сестра.
— Адрес свой я тебе не даю, там сейчас никто не живёт, да и засада может там быть, — сказал он Насте. — Сестру найдёшь в этом магазине. Зовут её Маргарита. Она заведующей там работает. Сестра тебе передаст бумажный кулёк. Возьмёшь оттуда денег, сколько понадобится и купи в аптеке мази для шеи и тела. Да витаминов не забудь прикупить? — вспомнил он. — Весна на дворе, от авитаминоза нужно бежать.
Настя пристально смотрела на его губы и понятливо мотнула головой. Взяв письмо, она отправилась в этот же день к его сестре. Найдёт она сестру Мозгового без труда в одном из больших гастрономов на Сенной площади. Прочитав письмо, Маргарита тут же убежит домой, оставив Настю одну в своём кабинете.
Настя даже и поскучать не успела, как с небольшим свёртком быстро возвратилась сестра Мозгового.
Помимо свёртка Маргарита сунула в руки ей записку. Настя не стала при сестре заглядывать внутрь, а положила его в небольшую сумку. Только в аптеке она решилась посмотреть в пакет. Но сразу опустила его испуганно назад. Он до отказа был заполнен купюрами, а на дне лежали золотые заколки для галстуков и связка обручальных колец и записка. Она купила на свои деньги мазь из пчелиного яда и витамины и сев на электричку отправилась домой. Сидя одна на лавке, она развернула записку:


Юрка, паразит, что ты натворил? Тебя по всей стране ищет милиция. В свою каморку не ходи, там засада. И ко мне носа не показывай. У меня в квартире они уже были, хорошо не с обыском, а только расспрашивали про тебя, где ты можешь спрятаться?
Уезжай опять в Сибирь к охотникам промысловикам. Пережди там волну. Может со временем забудут про тебя.
Рита

Настя прочитала записку и порвала её в мелкие клочья. Посчитав, что о предостережениях сестры он не должен знать ничего. Она считала, что на острове ему нисколько не хуже будет, чем в Сибири. А уж от чужого глаза она его сможет уберечь. Засиделась она в девках, а это всё-таки мужик и довольно неплохой, — так размышляла она. — К тому же она считала его своим личным пленником. Хоть она его и ни разу не выводила во двор под дулом, но к командным и требовательным жестам и взглядам прибегала нередко. И он ей повиновался. Егор, молча, терпел, не принимая её чудачества всерьёз. Думал, поставит больного вора дочка на ноги, — потешится немного и сдаст грешника Тагану. Поэтому он не старался опережать события и сообщать Глебу о том, что в его доме почивает иуда воровского ордена.
Настя опускает глаза перед Мозговым и протягивает кулёк:
— Что и всё? — спросил он.
Она утвердительно мотнула головой.
— И письмишка никакого не написала? — провёл он пальцем словно авторучкой по раскрытой ладони.
Она опять мотает головой, но прячет глаза вниз.
Из этого кулька Мозг отделил ровно половину денег и отдал Насте. Остальные деньги он спрятал под подушку.
— Вылечусь, уеду в какой-нибудь, горный аул. «Там меня никто не найдёт», — сказал он.
Настя, считая деньги, только утвердительно мотала головой. Она поняла, что стала обладательницей крупной суммы денег, рассчитывая позже потратить эти деньги на удержание Мозга около себя. Ровно пятнадцать тысяч лежало в её пачке.
Но не суждено было ей воспользоваться в ближайшее время деньгами, как и ему, было не суждено подышать горным воздухом. Он вскоре поскользнётся в бане и сломает ногу.

ВОТ Я И ДОМА

    Наталья должна второго марта быть дома, за шесть дней до бракосочетания. Предупредив о приезде Глеба телеграммой. Купив около универмага мимоз, Глеб с Корнеем и Русланом на машине отправились в аэропорт, встречать Наталью.
Был полдень…
Солнце разлилось по всей привокзальной площади. Потекли крыши, голуби курлыкали и стаями путались под ногами прохожих, нисколько не боясь людей. Галки же словно тучи вгнездились на оголившие верхушки высоких деревьев и грели свои смоляные перья. Пригожий день радовал не только людей, но и весь живой мир.
Глеб держал в руке мимозы, шёл практически не хромая к турникету. По бокам его сопровождали племянники.
Она без багажа, в руке с небольшой ручной кладью улыбаясь вышла навстречу мужскому «трио». Безукоризненный вид её гардероба заставил их открыть рты от удивления. А Глеб до того был поражён её видом, что не заметил, как красивое лицо, уткнулось ему в грудь.
— Вот я и дома! — сказала она.
— А где багаж? — отойдя от шока, тревожно спросил Глеб.
— Весь мой багаж, — это чистая и яркая любовь к тебе! А также неимоверная радость от встречи с тобой! — подняла она глаза на Глеба, — всё остальное едет в контейнере по железной дороге. Свою Рижскую квартиру я поменяла на площадь Свободы в Горьком, где мы и будем с тобой жить.
Глеб не знал, что ответить на её слова. Он в это время осторожно обнимал её и блуждал глазами по живописной галерее на стене, созданной неизвестными умельцами, будто отыскивая в ней ответ. Как ему был нужны подходящие слова сейчас, но он не безмолвствовал, а говорил, что взбредёт в голову:
— Пока тебя не было, у нас большие изменения в доме произошли, — чуть робко заявил Глеб, — Дарья моя замуж вышла и уехала жить к мужу в Рязанскую область. Так что у нас теперь с тобой два дома будет.
— Выходит, мы летом будем насыщаться природой, — обрадовалась Наталья, — а зимой наслаждаться цивилизацией. Будем ходить на концерты и в театры. А их в Горьком немало.
— К моему великому стыду, я не считал театров. Ни разу не был, ни на одном концерте и тем более в театре, — понуро ответил Глеб.
— Это поправимо, — взяла она из рук Глеба мимозы, — начнём с тобой наш культурный поход восьмого марта с Загса. А там носы будем держать по ветру. Главное, что я безумно люблю тебя, всё остальное относительно. Ты это поймёшь в скором времени, а сегодня я тебя хочу произвести не только в генералы, а и в Герои Советского Союза!
Она вытащила руку из кармана своей шубы. На её ладони сверкала золотая звезда Героя Советского Союза.
Глеб не мог удержаться от такого внимания. Слёзы у вора в законе, — это в первую очередь проявление слабости. Но в этот миг осознавал, что справедливость на русской земле существует. За два дня до этого момента он посмотрел кинофильм «Чистое небо», когда спивающий лётчик после войны держал такую же звезду в руках.
Глебу не нужна была звезда от Брежнева или от министра обороны. Он догадался, что звезда принадлежит генералу КГБ Березину. Но эта звезда для него была одной из самых дорогих наград! И он в этом вскоре убедится.
Со дня своего приезда Наталья начнёт переворачивать жизнь Глеба. И он не противился её причудам. С кухни она убрала Дарьин иконостас. В доме появились строители. Печка была обложена плиткой. Бревенчатые стены в комнате Дарьи, были спрятаны под сухую штукатурку и красивые обои. Металлическая кровать нашла пристанище на огороде, а вместо неё на этом месте появился большой диван с журнальным столиком и торшером. Она превратила крестьянский дом в настоящие царские покои. И всё это было сделано всего лишь за какую-то неделю.
Капа и Любаша удивлялись её вкусу и хватке.
— Ты Наташа непревзойдённый дизайнер! — говорила Капа, — нам тоже с Карпом нужен твой профессиональный взгляд на наше жильё.
— Капа, для этого нужно немного фантазии и много денег. Но так как мы все живём в одном доме и одной семьёй, второй пункт будем закрывать сообща. Деньги у меня есть, но я в первую очередь хочу провести водопровод и поставить ванную с титаном. Баня — это хорошо, но мы должны мыться не раз в неделю, а каждый день.
— А я каждый день на работе принимаю душ, — сказала Капа, — нам без этого нельзя.
— Милая Капа, женщина перед тем, прежде чем нырнуть в постель к мужу в газовой сорочке, должна быть свежей и пахнуть не едкой подливкой, а нежным ароматом. Пойми это очень важно для счастья! Если ты будешь всегда такой, то своё обручальное кольцо будешь носить до преклонного возраста. Корней именно тот мужчина, который не позволит тебе снять его с пальца. Он очень похож на Глеба. У них даже не только глаза одинаковы, но и голоса похожи. Береги веру в душе и не допускай крутых виражей в жизни. Корней это обязательно оценит, только будь добра подари ему кроху. Это укрепит вашу любовь.
— А я уже два месяца ношу его плод в себе и Любаша тоже не пустышка. Руслан зарядил её раньше.
Наталья подошла и сняла с Капы фартук.
— Отныне ты и Люба по дому ничего делать не будете. Всё ложится на мои плечи, пока я не войду в ваше положение.
— А ты не боишься в таком возрасте рожать? — изумилась Капа.
— Я вполне здоровая женщина и должна Глебу подарить ребёнка, — сказала Наталья.
К восьмому марта приехала Дарья с Фёдором. Свадьбу решили отмечать в бывшей комнате сестры, которая считалась самой большой в доме. Со стороны Натальи приехали только её две тётки, сестра Фаина Важенина, — не бывавшая ни разу в замужестве, но имевшая четырёхлетнего сына. Приехал так же Морис.
Генерал Важенин был, на семинаре в Москве. Что радовало Глеба, так как с его стороны за столом сидело четыре вора в законе: Барс, Хан, Часовщик и Зима, а также молодой Мячик с женой. Не желательно, чтобы Генерал видел его друзей с руками в наколках.
После свадьбы Глеб обнаружит, что в его комнате с телевизора исчезнет один из поддельных фигур Пифагоров. Два остальных у него были спрятаны в тайнике, о котором знала уже и Настя. Вначале он подумал, что она опять подвесила его куда-нибудь в укромное место. Но Настя учащённо начала крестится, после заданного ей вопроса и махать руками. Этого было достаточно, чтобы ей поверить. Впрочем, Глеб не особо был огорчён пропаже фигурке, но сам факт её исчезновения наводили на грустные мысли. Думать на кого — то из гостей и родственников со своей стороны, он не мог, хотя подозрения падали на Мориса, который больше времени провёл у Глеба в комнате, смотря телевизор, чем сидел за праздничным столом. О своих подозрениях он не сказал Наталье, чтобы не обидеть её. Просто быстро забыл про пропажу и поставил вторую подделку на телевизор, когда все гости разъехались по домам. Оригинал Пифагора он замаскировал в старом протезе, который прочно занял своё место в чулане. Разъём тайника он посадил на клей, чтобы долго не заглядывать туда. Там остались лежать документы на фамилию Дашкова Андрея, несколько червонцев царской чеканки и ювелирные изделия, принадлежавшие не только ему, но и покойному фронтовому другу Коле Коробову. Одну только брошь он подарил Наталье. Всё это богатство они взяли ночью на одной из станций в Западной Украине, после победы над фашизмом. В поезде они ограбили до нитки неизвестного худосочного пассажира в соломенной шляпе. Тогда они не знали, что пассажир являлся потомственным родственником известной русской княгини Екатерины Романовны Дашковой. Той самой, которая в исторические времена помогла Екатерине второй взобраться на престол.
Дашков, пользуясь неразберихой на границе после войны, решил покинуть гуцульский край и сбежать за кордон. Но, произошедший с ним камуфлет откинул напрочь его планы. Ему в тамбуре предложили выпить сидящие на вещмешках два разудалых русских солдата. Он буркнул себе под нос, что с оккупантами пить не желает. Чем привёл солдат в ярость. Ограбление было не спланированное, а спонтанное, никто не думал, что националист окажется богачом. На нём порвали всю одежду, затоптали шляпу, надавали по загривку и самого выкинули с поезда. Корзинку, которую он держал в руках, после хороших тумаков сама произвольно выпала у него из рук в тамбуре, — они выкидывать не стали вслед националисту а, содрав сверху тряпку, нашли там варёную картошку, ржаной калач и добрый кусок сала с несколькими луковицами. Велико было их удивление, когда, добравшись до дна корзины, они обнаружат сокровища и документы на Андрея Дашкова. Для них тогда понюхавших вдоволь пороха, необтесанных солдат, ранее воспитывающихся в крестьянских семьях, было совсем невдомёк что, встретившись с незнакомым пассажиром, они коснулись напрямую с историей великой России.
Андрей Дашков безнадёжно тогда смотрел на звёздное небо, лежа в густой траве рядом с прогнившей шпалой. Он благодарил бога, что его тело не соприкоснулось с рельсами во время падения.
Оставшись без документов и одежды, он не пошёл заявлять в милицию. Понимая, что его могут за такое заявление самого закрыть в кутузку. В то время и Коробов, и Глеб оба плохо знали русскую историю, и знаменитая фамилия была им не известна.

ФАНЯ ВЫДВИГАЕТ СВОЮ ВЕРСИЮ

    Якут пришёл в кабинете Бублика на костылях. Одет он был в штатскую одежду. За спиной у него болталась, небольшая сумка из настоящей кожи, которые в войну носили боевые офицеры, и называлась она планшеткой. Лицо его было бледным и заметно похудело, поэтому глаза его казались не такими узкими, какие он имел до болезни.
Увидав в дверях нежданного гостя, Бублик пошёл ему навстречу.
— Чего тебе дома не сидится Ростислав? — помог он Фане сесть на стул, — или дела неотложные появились?
— Можно сказать, что да, — не убирая костыли в сторону, — произнёс якут, — покоя мне не даёт этот Кузьмин. Разве можно допускать, чтобы он работникам милиции лапшу на уши вешал? — он постучал по сумке ладонью. — Вот здесь у меня хранятся все мои черновики, а чистовики остались в папке, которую утаил он у себя вместе с моим удостоверением и ключами от сейфа. Меня провести сложно. Я этого закоренелого уголовника вижу насквозь. Не таких приходилось видывать.
Бублик изобразил недовольную гримасу, и по воздуху перекрестив якута своим перстом, без излишних эмоций произнёс:
— Что ты так терзаешься Ростислав? — убрал он перст от его лица, — береги здоровье и нервы. Ключи к сейфу подобрали, а удостоверение тебе новое выправили. Оттепель на улице разгулялась, снег скоро совсем пропадёт. С уходом снега твоя папка и взойдёт, а честные люди найдут её и принесут нам. А Кузьмин свадьбу себе недавно сыграл. Новой жизнью начал жить. Незачем напрягаться тебе в отношении его персоны. Он на правильном пути стоит. Поверь моему опыту, я таких людей знаю, — убеждал якута Бублик.
— Ошибаешься, — взвизгнул Фаня и со злости сбросил с колен костыли на пол. — Такие люди, как он никогда на путь исправления не встанут, они до мозга костей пропитаны криминалом. Ты что про воровские клятвы не знаешь? Я с этим контингентом до войны на Колыме проработал восемь лет. Изучил подобную публику, они голову на плаху положат, но своему воровскому ордену не изменят. Не отомкнёт он никогда от своей уголовной братии. И свадьба его, — это настоящая замазка для наших глаз. Неужели ты не можешь распознать, что на его голой груди вместо божеского креста воровской крест на теле выбит?
Бублик сердито нахмурил брови и, выправив тело на своём «троне», постучал рукой по своей голове:
— Ты хоть думаешь, о чём говоришь? — повышенным тоном спросил он у якута. — У воров крест христианский не изувечен, а процесс бракосочетания вора в законе нам говорит, что этот человек порвал с прошлым. И наша задача не подозревать его в чём — то, а напротив всячески помогать таким людям.
— Говори мне, что хочешь майор, — прогундосил якут, — но я своего мнения не изменю об этом типе. У меня на это все основания есть, — он вновь постучал по планшетке рукой. — Здесь все связи его записаны. С кем и когда встречался. Когда и в какое время посещает питейные заведения и с кем там чаще общается. И до Нильса я доберусь. Он пожалеет, что не согласился со мной сотрудничать. Вы мне только, пожалуйста не мешайте?
Бублик, слушая якута нервно пальцем крутил по столу авторучку, но, услышав последнюю фразу, не вытерпел и сорвался.
Он яростно вскочил со своего кресла и, сжав кулаки, бросился к якуту:
— Ты мне Сталинские замашки бросай, — поднёс он кулак к носу якута. — Не то я тебе такую переаттестацию сделаю, что тебя ни одна Колыма, ни Воркута назад к себе не примет.
Якут отшатнулся чуть назад от испуга, и зрачки его расширились до размера пятикопеечной монеты.
— Ты, что майор против того, чтобы я с полной отдачей с преступностью боролся? — прошептал он возмущённо.
— Что ты, ради бога дерзай, но, если ты такой правильный прищучь вначале Часовщика, — склонившись над лицом Фани, разгневанно в ухо прошипел ему Бублик, а потом берись за Кузьмина.
— Этого просто так не возьмёшь, — опустил голову вниз якут, — с ним даже не только наш начальник милиции за руку здоровается, но и первый секретарь горкома партии. Да и брать его вроде сегодня не за что.
— Что ты запрыгал, как блоха на сковородке, — испытывающее посмотрел в глаза ему Бублик, — а ведь тебе известно, что Часовщик одна из первых фигур у воров в законе. Выше его только папа Римский, да господь бог. Ты Гришу боишься, вот и обходишь его стороной. Брать не за что, — передразнил Фаню майор, — брать есть за что, только подкопаться не к чему. Он мозговой центр всего воровского клана. Нам почти ничего не известно о его криминале. А наверняка все грамотные уголовные дела, связанные с хищением социалистической собственности, вытекают из его головы. Да и не только это, — выпрямился Бублик и махнул рукой в сторону якута. — Вот предоставишь мне улики на Часовщика, тогда позволю тебе раскручивать Тагана. И то дам тебе только одну попытку.
Бублик обошёл вокруг свой стол и сел в кресло, пытливо наблюдая за реакцией якута.
— Для меня это новость, что Гриша имеет отношение к ворам, — заморгал глазами Фаня.
— Только дурачком не прикидывайся? — погрозил пальцем якуту Бублик.
— Я, конечно, знал, что он много лет отдал тюрьме, — оправдывался Фаня. — Но что он влиятельный человек в уголовном мире, никак не вяжется с его физическим недостатком. Я его принимал, как компанейского мужика, фанатично любящего футбол и пиво. — Это именно два главных интереса, где мужики идут на сближение. А также всему городу, как и мне он известен, как хороший специалист по часовому ремеслу. Сам один раз обращался к нему по этому поводу. Он мне, как человек симпатичен.
— Да не своими ампутированными ногами он думает, а умной головой. Ясно тебе Холмс! А как человека я Гришу тоже уважаю! Мало того, — после своего последнего освобождения у нас в городе резко сократилось хулиганство, и практически нет убийств. Исключительно одни бытовые преступления. В прошлом году за мелкое хулиганство по области у нас самый маленький процент осуждённых. И я в заслугу это приношу именно Часовщику.
— С какой это радости? — ехидно спросил якут.
— А ты сам не догадываешься, — прищурил глаза Бублик. — Никто не позволит в его присутствии беспричинно клешнями своими махать и незаслуженно лить оскорблениями. В нашем небольшом городе два вора в законе и от них только одна польза исходит.
Фаня как маятником качал своей головой из стороны в сторону, выражая этим своё твёрдое несогласие сказанным словам Бублика.
Таган живёт хоть и на окраине города и держится в тени, — убеждал начальник своего подчинённого. — Но молва о его воровском титуле по городу быстро расползлась. Тут и анализа никакого не потребуется по преступности. Потому что не было у нас заведено ни одного уголовного дела на этом участке. Эти два вора своим присутствием, возможно, того не зная, приносят нам большую пользу. Работы у нашей милиции значительно меньше стало. Ты вспомни, сколько уголовных дел у тебя серьёзных раньше было? — Завал! — И Бублик в подтверждении своих слов провёл ребром ладони себе по горлу. — А сейчас леденцы сосёшь, и даже время находишь кинотеатры, и стадионы посещать. Я тайно в душе даже жалею, что эта категория людей отмирает потихоньку. По нашим сводкам осталось их в стране меньше сотни. А если в каждый город по одному Часовщику прописать, то мы Америку обгоним не только по надоям молока, но и в борьбе с преступностью заткнём их за пояс.
— Может в твоих словах и есть доля правды, — почесал затылок якут, — но воры не ангелы, мне эту шваль в ГУЛАГЕ на своём веку не одного пришлось на тот свет отправить. И я об этом не жалею. Конечно, тебя послушать, то я не против Часовщика, но только не Тагана. Поверь мне? — темными делами он занимается. Если у него солонка с драгоценными камнями, то это уже наводит на подозрение.
— Ты имеешь в виду Пифагора, который у нас по — началу был в разработке? — спросил майор.
— Именно о нём я и толкую, — закивал головой Фаня, — и посмотри, какие две пристройки они к дому сделали. Не дом, а настоящий дворец стал. Советскому рабочему это не под силу будет.
— Ну, дом ты во внимание не бери, — замахал перед лицом Фани пальцем майор. — Лес они купили, — всё-таки вся семья работает. А пристройки практически поставил Кузьмин сам с племянниками. Руки у него золотые. И про солонку ты загнул. Держал я её в руках, мало того знаком с человеком, который подарил Кузьмину эту вещицу не так давно в городе Риги. Спору нет фигурка оригинальная, но драгоценных камней я не усмотрел в ней.
Якут наклонился к полу и подобрал разбросанные костыли. Опираясь на них, он захромал к двери. Не дойдя до неё, он развернулся и, посмотрев с обидой в сторону Бублика, убедительно заявил:
— Вот этого не надо? Я приехал сюда из самой алмазной республики. Толк в камнях знаю. Не могу точно сказать, что за бриллианты там стояли, но что это были они, у меня нет никакого сомнения. Понимаешь на кимберлите я жил! А это я тебе скажу не ваш песок, на котором кроме огурцов и редиски больше ничего не родится.
— То, то я смотрю, от нашей редиски у тебя глаза шире стали, — подковырнул Фаню Бублик, и тут же с огорчением произнёс. — Жалко, что в этих глазах разума совсем не видно. Одни бесовские амбиции
Фаня, не понимая, юмора своего начальника на пороге буркнул:
— Шайтан ты, а не милиционер, — затем закрыл за собой дверь костылём, оставив Бублика сидеть одного в кабинете со своими раздумьями.
— Может он и прав насчёт солонки, — произнёс тихо майор, — надо будет зайти к Глебу Афанасьевичу ещё раз и взглянуть на этого философа. А, впрочем, зачем? Что бы там не стояло в глазницах, вещь-то его, личная.

ЛЕДОХОД

    Контейнер они разгрузили в трёхкомнатной квартире, но жить, там пока не думали. Глеб не спешил покидать родной дом, а Наталья его не торопила, к тому же она устроилась работать в местную аптеку рецептурного отдела, и занималась водопроводом в доме. У Глеба после свадьбы схватило левую сторону.
На скорой помощи его доставили в больницу, из которой он до этого сбежал. Оказалось, что несколько дробинок остались в теле и причиняли ему острую боль. Две недели он лежал в больнице, а когда выписался оттуда, то увидал, что там, где лежит часть спрятанных драгоценностей, стоит ванная комната, обложенная кафелем.
«Может это и к лучшему, — подумал он, — замуровала тайник, в случае чего менты никогда не доберутся до него. Конечно, жалко лично моих накоплений. Но ничего они пока мне не требуются. В крайнем случае, взломать стену всегда смогу».
Он ждал ледохода, ему ужасно хотелось закинуть удочку в реку потягать хоть мелкой рыбёшки. Главное почувствовать процесс рыбной ловли, отчего он получал не азарт, а именно отдых.
Волгу прорвало ночью. Большие снега и толстый лёд принесли много воды в эту ночь. Река поднялась на два метра и затопила не только дом Егора, но и деревянный мост через Славку. Глеб облегчённо вздохнул, когда утром выглянул из окна. Он успел вовремя перепрятать воровскую казну с острова. Перед ним распростиралось море, где берегов местами не было видно. Льдами был разрушен и балок Корнея с Русланом. Вода смыла пивной ларёк и подтопила почту. Но не тронула мостки, которые мастерил Таган. Радио передало, что Волга ещё будет разливаться и есть вероятность, что затопит и часть улицы Южакова.
Не знал он тогда, что через два часа его радость будет омрачена страшной вестью. На крыльце в одной телогрейке и резиновых сапогах появится растрёпанная и заплаканная Настя вместе с тремя собаками и рыжим котёнком.
Она приплывёт на челноке. Таган с Натальей поняли, что произошла катастрофа. Он сразу пошёл к Корнею. Тот сидел около печки и разминал в руках незажжённую сигарету.
— Поднимай Руслана Корней? — сказал Глеб, — будем катер на воду спускать. Егор видимо сгинул во время ледохода. Настя плачет, приплыла с собаками и котёнком одна на челноке. Надо проверить, как следует их дом. Вдруг он цел ещё и пересиживает в какой-нибудь банке или плывёт к нам на бревне или плоту. Я же знаю, что на всякий случай у него плот был заготовлен.
Корней не стал прикуривать а, бросив сигарету в топку, пошёл будить Руслана.
Около берега находилась вся верхушка города и много транспорту. Корней и Руслан на колёсах подвезли «Каму» к реке и спустили катер на воду. Мотор они не стали вешать, а решили идти на вёслах.
— Глеб Афанасьевич! — услышал он знакомый голос.
Глеб оглянулся. К нему с биноклем на груди шёл майор Бублик.
— Я не одобряю вашей затеи, — весомо заявил он, — спускать лодку на воду рано. Влетит в вас остроконечная льдина и пробьёт алюминиевый борт. Река не послушная, крутит брёвнами как игрушками. Смотрите, какое быстрое и бурное течение на воде? Городские власти не готовы были к такому наводнению. Так нас ещё никогда не топило. Хорошо порт выручил своими баркасами. Хоть людей с затона вывезем. А ваших родственников сейчас Коржов доставит сюда.
— Не доставит, — бросил Таган, залезая в катер, — Настя одна приехала, а мы пошли Егора искать.
— Тогда будьте осторожны? — предупредил Бублик, — есть сведения, что в доме у Егора скрывается опасный преступник. Не знаю, насколько эти сведения верны? Но поостеречься не помешает.
— Их много там должно быть, — нахмурившись, произнёс Глеб. — Этих ушастых преступников обычно зайцами зовут.
Кроме их лодки по воде сновали два баркаса, вывозя людей из затопленных домов затона. По воде стремительно плыли не только льдины, а щепки, коряги, поднятые со дна и множество тушек зайцев.
Наперерез им шёл катер с надписью на борту «Милиция». В катере сидел Коржик и молодой сержант.
— Глеб Афанасьевич, — обратился Коржик к Тагану, — я сочувствую вашему горю, но ваших родственников мы не обнаружили.
— Настя у нас дома, — мрачно ответил Глеб, — а Егорку будем искать. Вдруг всплывёт где?
— И как это ты в разведку ходил с таким мышлением? — сплюнул в воду Коржик, — неужели не видишь, что здесь кругом морская гладь. Даже дубки подтопило.
— Вот вы менты все такие, — огрызнулся Таган, — надежд человеку никаких не оставляете.
Коржик усмехнулся и, запустив мотор, крикнул:
— Мне то, что плывите, но смотрите, чтобы вас потом не пришлось вылавливать неводами.
— Не надо писать в компот, — бросил Глеб и дал племянникам команду отчаливать от милицейского катера.
В этот момент над их головами, в воздухе что — то хлопнуло и булькнуло. Стреляли со стороны дубков.
— Что за дела? — озираясь, выкрикнул Коржик, — такого не может быть? Мы же там вроде всё просмотрели?
Он вытащил пистолет из кобуры и погнал свой катер к дубкам. Дубки на половину утопали в воде и были похожи на карликовый корявый лес.
— Поплывём туда? — с опаской спросил Руслан у дядьки.
— Надо! — отрезал Глеб, — может это Егор знаки подаёт?
— А если не он, а мы без ружья? — с неохотой он погрёб в сторону дубков. — Ты, разве не понял, что палили по нам?
— А может по милиции? — задумчиво ответил Глеб.
Милицейский катер уже скрылся из виду и затерялся в зарослях дубков. При приближении к дому Егора они услышали ещё два ружейных выстрела и один пистолетный щелчок.
Поменяв курс, они направились к дубкам. Когда подплыли туда, то увидели застрявший между деревьями на воде катер, с тарахтящим мотором. Коржик с закрытыми глазами держался за правую сторону груди окровавленной рукой, и постанывал. На дне катера валялся пистолет. Сержант не придавал признаков жизни. Рядом на льдине лежало распластанное тело. Не узнать его было нельзя — это был Мозг. Одна нога его была в гипсе. В руке он сжимал ружьё.
— Смотрите, а ружьё у него дяди Егора? — без ошибки определил Руслан.
— И одет он в одежду дяди Егора, — добавил Корней, — этот свитер у него постоянно висел на спинке кровати.
   Как воскрес Мозг, оставалось непонятным для Тагана? Почему сгинул опытный водник Егор, для него это было тоже загадкой?
Он перестал хмуриться и перелез в милицейский катер. Потрогал пульс сержанта.
— Хана ему, — сказал он племянникам.
Отталкиваясь о стволы деревьев руками, Глеб освободил катер от затора.
— Здесь трогать ничего нельзя, — кивнул он на льдину, где лежал убитый с ружьём Мозг. — Плывите к дому Егора? — приказал он племянникам. — Хорошо просмотрите там всё? А я катер к берегу отгоню. — Чем здоровее будет Коржик, тем меньше на нас подозрений падёт. Свидетелей нет, — нам запросто могут приписать эти выстрелы. Тем более ружьё в руках у этой падали, — кивнул он опять на труп Мозга, — числится за Егором. Неужели он приют нашёл у Егора? — недоумевал Глеб. — Живучий сука оказался!
— Никаких обвинений не будет Глеб Афанасьевич, — очнулся Коржик, и приоткрыл глаза.
Его перекошенное от боли лицо говорило, что ранение серьёзное.
— Если очухался, тогда помолчи, — оттолкнулся Глеб здоровой ногой о ствол дуба. И развернув катер в сторону города, добавил: — А будешь калякать, то кровью изойдёшь.
— Я пока при памяти нахожусь, и ранение моё возможно опасности никакой не представляет. Гони к берегу. Может, сержанта успеем спасти?
Разветвления дубов, лезли в лицо Глебу. Защищая его локтем, он вышел без большого труда в водное пространство и погнал катер к берегу.
— А ведь это твой близкий приятель был Мозговой, Глеб Афанасьевич, — сказал Коржик, — его мы ищем давно. На нём два трупа висели в Архангельской области. Вчера нам с того берега сообщили, что он живой и ковыляет со сломанной ногой по усадьбе Егора. Увидали его из бинокля. Телефон мы засекли. Звонил тоже один из твоих приближённых. Я его, конечно, не назову тебе.
— А мне это не интересно, — обернулся к Коржику Глеб. — Кто — бы это не был, но поступил он правильно только для вас. Для меня чуждо такое сотрудничество. Я знаю, кто звонил и сделал он это не для того, чтобы оказать вам услугу. А для того, чтобы оградить меня от лишней крови.
Глеб понял, что кроме Мячика никто не мог заметить Мозга. Он на минуту задумался, а потом громко сказал, не соображая, что всё сказанное им будет заглушено работой мотора и унесено встречным ветром:
— И никакой он мне не приближённый, хороший парень с умной головой и великолепный повар! С его отцом я ближе знаком, чем с ним. Понятно тебе Коржик!
Глеб взял в рот сигарету и на ходу прикурил от зажигалки, но ударившая волна окатила лицо снопом брызг. Он выругался и выплюнул сигарету за борт. Сбавил скорость и достал другую сигарету. В это время до его ушей донёсся знакомый звук лодочного мотора. Он посмотрел в сторону затона.
Феликс, делая зигзагообразные манёвры, объезжая льдины на своём быстроходном, но маломерном ялике спешил на помощь пострадавшим от стихийного наводнения. В ялике с ним находился и Карп.
— За медалью поехали, «За спасение утопающих», — пошутил Глеб и чуть приглушил работу мотора. — Кстати, чтобы ты знал, — на этот раз громко прокричал Глеб Коржу. — Не был мне Мозг никогда приятелем. Не застрелил бы его ты, он нашёл бы смерть в другом месте. Приговорённый он был! Понятно тебе мучной околоточный, или нет?
Коржик нисколько не обиделся на слова Тагана, только слегка улыбнулся и выдавил из себя болезненную улыбку. Его губы, покрытые белой пеленой, тихо произнесли:
— Надо было вчера брать Мозга, но не на чем было добираться сюда. Лёд уже пару дней назад, стал трещать. Да и якут, перепутал все карты. Он неправильный маршрут нам наметил, посоветовал, что не за островом надо смотреть, а за тобой. Сказал, что в наводнение от тебя нужно ждать обязательно криминальный приплод. То есть ты должен занервничать и выдать себя по многим статьям, — пояснил Коржик. — Главной статьёй бы была мародёрство в домах затона. Он считал, что ты обязательно клюнешь на эту безудержную стихию и не откажешься от заманчивой идеи поживиться на людском горе. И я как филин и в твою сторону смотрел и на тот берег посматривал. Думал, не в дугу тебе будет пену мне прогнать среди таких катаклизмов. Хотя в душе я верил тебе, да и Бублик за тебя обе руки поднимает. Он мне приказал, чтобы я подготовил бумаги, обеляющие тебя от преступной мути, чтобы у якута снять нездоровый интерес к твоей персоне у ненормального якута.
— Мелко мыслите вы вместе с якутом, — сказал без нервозности Глеб, — а тебе сейчас лучше помолчать, — иначе кровотечение усилится, — вторично напомнил милиционеру Глеб.
После чего он прибавил обороты мотора и, разрезая волну, устремился к скоплению людей.
На берегу было много милицейских машин и медицинских неотложек. Бублик с биноклем на груди взволнованно ходил по берегу. Позади его шествовала Наталья с аптечкой в руках. Два солдата и пожарник помогли уложить Коржа в скорую помощь.
Врачи бросились к телу сержанта. К счастью, у него открылось дыхание и его тоже положили на носилки и погрузили в машину.
После чего Бублик подошёл к Глебу и, протянул для рукопожатия свою руку, но вовремя одумавшись, сложил обе руки как при молитве и торжественно произнёс:
— Огромное спасибо за помощь! — и показав на только что пришвартовавшийся катер к его мосткам с народом из затона. Затем добродушно улыбнувшись, добавил:
— Вот видишь, и причал твой сгодился! Если бы не он, то пришлось бы людей, с катера на лодки пересаживать. А терять время нам сейчас ой, как нежелательно!
Глеб ничего ему на это не ответил, а свою обледеневшую руку спрятал в карман, чтобы автоматом не протянуть её Бублику. В это время к ним подошла Наталья. Глеб обнимет её и пойдёт с ней в дом.
Руслан с Корнеем возвратятся одни. Поиски Егора ничего не дали. Глеб в это время сидел на кухне с Натальей и Настей и цедил водку без закуски, раскатывая в руке хлебный мякиш, беспрестанно куря одну, за одной сигарету. Настя ему на пальцах поведывала, что бандита она спасла от верной смерти. Она в тот день скользила за Ханом и его компанией по снегу. Когда воры покинули остров. Она подошла к полынье и включила шахтёрский фонарь. Увидала в ночи на льдине лежавшее обессиленное тело Мозга. Одежда его была почти вся скованная льдом и поблескивала при свете фонаря. Лыжей она смогла подтащить льдину к себе. Затем втащив его на снег. Пристроила тело на лыжи и потянула импровизированные сани по снегу. С этого дня они с отцом начали, выхаживать его целебными отварами и витаминами. А когда тот встанет на ноги в первый же день в бане сломает ногу.
Тогда Наталья не знала, для кого предназначался гипс, который она принесла Насте из аптеки. Сама Настя замкнулась в этот день и, спрятавшись на русской печке, не слазила оттуда до позднего вечера.
Вечером она пальцами опять начала разъяснять Глебу, как оказался у них в доме приговорённый Мозг, и как ей было жалко отца с Юрой, которого она почти вылечила и выходила. Они с отцом немного проиграли во времени. Собирались рассказать Глебу про гостя, когда снимут с него гипс, но не успели. Из-за не вовремя разбушевавшейся стихи ситуация резко изменилась.
Глеб понимал её жесты и в ответ только кивал головой, затем не выдержал, со всей силы бросил в столешницу коробок спичек, который держал в руке:
— Сволочь он был, — с внезапной злостью сказал Глеб, — напрасно вы умолчали о нём. Возможно, он и убрал отца. Почему у него в руках ружьё Егора было?
Настя замахала руками, — давая понять, — что Глеб неверно говорит.
Она объясняла, что Мозг посадил её в челнок, а сам ехать категорически отказался. Отца в это время в доме уже не было. Из кармана телогрейки она достала кулёк, завёрнутый в косынку, и высыпала Глебу на стол деньги и ювелирные изделия.
Глеб с Натальей опешили от такого состояния.
Настя объяснила, что Мозг ей всё это, дал, когда он отправлял её на берег в челноке.
     Егор сгинет в водах Волги, и его труп найдут только когда спадёт вода с острова. Он запутается в петлях, которые ставил лично сам на зайцев невдалеке от своего дома в дубках. Настя в дом на остров больше не вернётся. Она останется жить у Глеба. В этом доме ей все оказывали максимум внимания. Через два месяца ещё одно печальное известие омрачит Глеба. В городе Ряжске неизвестными преступниками будет ограблен и сброшен под поезд Фёдор Цезарь. Дарья, не успев вдоволь насытиться семейным счастьем, стала второй раз вдовой. На похоронах Цезаря присутствовал весь преступный мир. Как бы они не клялись на его могиле, а найти, и покарать в ближайшее время убийц, они так, и не смогли. Фёдора видать долго пасли гастролёры. У него из портфеля были похищены некоторые ювелирные изделия из драгметалла и крупная сумма денег. Позже к матери переедет жить Руслан с Любашей. В доме Чашкиных останется жить Корней с женой, у которых в это лето родится сын Алёша, да глухонемая Настя. На остров, в свой дом, она решила больше не возвращаться ни за какие деньги. Сторожить остров будут Карп и демобилизовавшийся его младший брат Иосиф Нильс.
Глеб с Натальей, так и не решились в это трагическое время, переезжать на квартиру в Горький.
Наталья полюбила этот дом и дружный коллектив в аптеке, поэтому не стремилась к комфорту и цивилизованной жизни миллионного города. А главное рядом был Глеб, приучивший её к рыбалке. Он ей рядом с рекой сколотил скамейку, откуда она могла смело закидывать удочку. А когда брал её с собой на катере, то всегда говорил:
— Там, где много малька, — постоянно рядом ходит щука. Максимум терпения и она обязательно попадёт тебе на крючок. И она радовалась, как маленький ребёнок, когда выуживала крупную щуку.
Первого сентября Наталья получит маленькую бандероль из Риги от сына. Когда она развернёт её, то обнаружит сборник стихов Анри и коробочку со своим перстнем, считавшим его похищенным Пифагором, и записка:


«Мама, твой перстень я нашёл в бабушкиной ладанке, а ты грешила на Пифагора. Видимо она перестраховалась и перепрятала его от отца. А я сейчас веду переговоры с музеем в Дрездене, хочу эти две картины, которые тебе вернул суд возвратить им. Переговоры уже в стадии завершения. Передавай огромный привет дяде Глебу. Я тебя люблю!»
Морис.
Она прочитала записку вслух и улыбнулась. Затем надела на палец перстень. Отвела в сторону руку и, полюбовавшись сверканием бриллианта, вновь улыбнулась и произнесла:
— Умница у меня Морис! Как хорошо, что дед его пристрастил к шахматам.
— Вот видишь, как приятно находить ранее утерянные тобой любимые вещи! — сказал Глеб.
— Настоящая радость у нас будет, когда я рожу тебе ребёнка. Я готовлюсь стать матерью. Будет наш поздний ребёнок называть нас с тобой дедушкой и бабушкой. А своего родного брата Мориса, дядей.
— Милая Наталья, ты только роди, — сказал знавший о её положении Глеб, — а, как и кто кого называть будет это дело третье.

ЯКУТСКИЙ АЛОГИЗМ

     Наталья восемнадцатого сентября в золотую осень, родила дочь и находилась ещё в родильном доме. Глеб от такой радости в течение двух дней поил водкой всю улицу. На такое торжественное событие пожаловала в гости из Касимова сестра Дарья. Она быстро навела у себя во дворе порядок. Выпроводив всех пьяных гостей из дома, кроме Нильса. После того как в доме стало свободно, она нагрела воды и стала перемывать посуду.
— Это надо — же, сколько денег в прорву ухнул, — косилась она на выстроенную батарею из пустых бутылок. — А ведь новорождённый ребёнка сейчас будет просить от пелёнок до коляски. Всё надо покупать. Смотри, какой Рокфеллер нашёлся!
Глеб не слушал ворчания сестры, он счастливо улыбался и, дымя сигаретой, смотрел добродушно в окно.
— И прекращай в доме курить, — сделала она ему замечание, — малютке вреден твой запах.
Глеб моментально выкинул окурок за окно и, посмотрев ласково на сестру, произнёс:
— Наконец — то толковое слово сказала. А то порог не успела переступить, расшугала всех гостей. Не понимаешь, что я сегодня самый счастливый человек в мире.
— Всё я понимаю, — более мягко сказала Дарья, — я тоже рада за тебя, но нечего деньги выкачивать на весь город. Угостил немного и хватит. Тебе предстоят большие расходы.
Феликс, молча, встал из-за стола и начал помогать Дарье, мыть посуду:
— Всё что нужно для новорождённой девочки мы приобрели в день рождения, — сообщил он. — Ходили за покупками вместе с моей женой. Она была у нас главным консультантом.
— Феликс твоя семья для меня словно родственники и что исходит от вас, — это для меня настоящие цветочные поляны. Никогда не забуду ваш мёд и маринованные грибочки, — Дарья задумалась, а потом промолвила: — Да разве можно забыть все хорошие дела, которые вы проделали для нашего дома. Неизвестно, как бы легли на нас военные и послевоенные годы, если бы не вы? «Стёрлась бы наша фамилия на улице», — уже уныло произнесла она.
После слов сестры Глеб прокашлял в кулак и благодарно посмотрел в глаза Феликсу. В этот миг он ещё раз убедился, как был несправедлив раньше к своему аполитическому врагу, который ныне стал лучшим другом. И объяснение он этому находил. Всё дело было в политической вилке Гулага, которую предоставила система власти.
На следующий день возле дома Чашкиных появился гость, которого Глеб совсем не хотел видеть и о его сосуществовании он почти забыл.
Глеб разбирал лодочный мотор в гараже, когда услышал злое рычание Дамки. Из-за забора выглядывала не голова человека, а помахивающая рука низкорослого карлика. Без всякого сомнения, эта рука могла быть только ребёнка или Фани. У Глеба в этот миг не билось беспокойно сердце, — что ребёнок, что Фаня, для каждого из них у него был готов ответ: «ребёнку удочку дать или весла от старого чёлна, — нет вопросов, для Фани же приём и ответ был конкретный»:
— Пошёл от моего дома вошь тифозная, гонять гусей по полю!
Но Глеб ничего не сказал, когда увидел милицейскую фуражку. Только обтёр замасленные руки тряпкой и отодвинул задвижку на калитке.
— Что нужно? — кратко спросил он, глубоко посмотрев в глаза не прошеного гостя. — Если по делу, то вызывай в свой околоток, а если для любопытства, то мотай отсюда по земным слоям. Некогда мне перед тобой пуговицы расстегивать. Да и желания никакого нет базары с тобой вести. Потому что ты по жизни мразь невиданная. Я бы, таких шпротов, как ты, через мясорубку на чукотские котлеты пускал.
Фаня никаким образом не среагировал на нелицеприятные высказывания и холодный приём хозяина. Он только недобро покосился своими узкими глазами на Глеба и смело вошёл через калитку. Острый запах чеснока, которым был пропитан Фаня, резко ударил Глебу в нос, и он немного рукой придержал продвижение милиционера по территории своего двора:
— Не спеши родимый, ты уже падал на этом самом месте, — сказал грозно Глеб, — или ещё хочешь повторно кувыркнуться на моей территории?
— Ты Глеб Афанасьевич напрасно меня так встречаешь, — ехидно заявил Фаня, — я тебе не враг и конечно не друг. Я выше! А проще сказать, — я для тебя гражданин Кузьмин — Советский Закон! И прошу вежливо относиться к закону иначе я могу очень сильно заскрежетать зубами!
Глеб, изобразил каменное лицо и ни слова не говоря, взял грубо за шкирку низкорослого Фаню и за секунду выставил его за калитку, не забыв плюнуть тому сухо в спину:
— Не признаю никаких законов, которые исходят лично от тебя, — бросил ему Глеб, — ты домушник и стяжатель. Кто тебе позволил прихватывать у меня произведение искусства, из-за которого ты сам здоровья лишился падаль этакая? Неужели тебе малого горя? Или ты хочешь меня вынудить, чтобы я тебе вторую клешню вырвал?
Фаня, не ожидая, такой негостеприимной встречи поправил на себе сбитую фуражку и, застегнув одну из расстегнувших на кителе пуговиц, обиженно сказал:
— Глеб Афанасьевич, — ты давай не перегибай палку? — приблизился он вновь к калитке. — Я пока один знаю, о твоей солонке. Но если ты хочешь, чтобы я разворошил её историю, то не сомневайся, придётся плохо многим людям и в первую очередь тебе. Не надо передо мной показывать силу своих рук я пришёл к тебе с добрыми намерениями.
Глеб ещё раз сухо плюнул в сторону Фани и небрежно отрезал:
— Что же ты мне про Советские законы талдычишь, если пришёл с добрыми намерениями. Я их с некоторых пор не признаю, да и твоего брата никак не жалую. А если ты проявил интерес к солонке Пифагора, то входи ко мне вежливо и разговаривай шёпотом. Эта костяшка не любит криков и острого запаха. А ты сегодня как я понимаю, чеснока нажрался, как дурак на поминках. А мозг человека не любит чеснок, когда его переедаешь, — он после такого обжорства умирает дня на три. Как отойдёшь от чеснока, так и приходи.
Глеб лукаво посмотрел на Фаню и, прикрыл за ним калитку.
— Покажи ещё раз свою солонку, и я забуду про тебя, — не отставал якут.
— Пере топчись здесь немного, я сейчас доставлю объект твоего любопытства, — если тебя так глисты изнутри гложут. Но только уговор, чтобы после этого я тебя не видел на своём горизонте. Если что не посмотрю на твой синий китель с погонами, опущу в нужник для скота. Не люблю, когда у меня под ногами горох катается.
Глеб зло усмехнулся Фане и вошёл в дом, оставив того стоять за калиткой.
Через две минуты он, прихрамывая, спускался уже с крыльца своего дома. В кулаке он сжимал копию Пифагора, изготовленную Цезарем.
— Изволь, дивись, — протянул ему Глеб Пифагора, — но сильно не дыши на него. Не любит эта штуковина резких запахов, — предупредил он ещё раз дотошного милиционера.
К удивлению Глеба, Фаня подержал фигурку всего две секунды и вернул Пифагора назад:
— Эта не та миниатюра, — усмехнувшись, заявил он, — это ты Бублику можешь заправлять арапа, а я человек опытный и могу хорошо без экспертизы определить фальшивку от оригинала. У того идола в глазах были настоящие камни, а здесь антрацит зарядили или золу угольную отпрессовали.
Глеб не смутился от слов Фани, он опустил в карман брюк Пифагора и спокойно сказал:
— Тебе то какая разница, какие камни стоят здесь? Были настоящие, сейчас поддельные. Тебя это не должно волновать. Вещь моя и что я поставлю в глазницы этому греку сугубо моё личное дело. Или ты находишь в этом криминал?
— Пока нет, но не исключаю, что убийство твоего друга Цезаря связано именно с этими камнями. Ты думаешь, я не знаю, что он имел прямое отношение к твоей семье? Или ты считаешь меня слепым и неграмотным чукчей?
Фаня уверенно и даже немного гордо произнёс последнюю фразу. Он стоял напротив Глеба, одаривая того счастливой узкоглазой улыбкой. Ему казалось, что он изобличил Глеба, в каком — то большом грехе, от которого ему теперь ни за что не избавиться.
— Мне хорошо известны народные промыслы Цезаря, — продолжал он. — Думаю, попаду в десятку, если скажу, что этого Пифагора, изготовил тебе он, — поблескивал Фаня своими глазами — щелками. — Та солонка была из кости, а это самая натуральная деревяшка, вырезанная из русской берёзки или липы.
— Я смотрю, ты дюже грамотный и прозорливый после больницы стал, — без зла пробурчал Глеб, — не к добру это. Пожалей своё здоровье и иди подобру от моего дома? Ведь имел уже горький опыт неприятности на свой якутский зад себе нажить из-за этой солонки. Неужели тебе этого мало?
— Это с какой стороны посмотреть, что опыт был горьким, — взвешивал мысленно свою речь Фаня. — Пускай я сломался здесь у тебя зимой. Но зато я точно знаю, что первый раз я держал стоящую вещь, а не эту деревянную образину, что в кармане у тебя лежит. Мало того, я узнал, что тот Пифагор был трофейный, и он не должен был принадлежать ни генералу Березину, ни другому частному лицу. Место Пифагору в алмазном фонде страны или в Эрмитаже. Так что Глеб Афанасьевич пока я тебя до конца не припёк предлагаю выгодную сделку. Поделим глазницы Пифагора пополам, и я забуду про тебя и твою фигурку. Должен же я как — то компенсировать своё прибытие на больничной койке?
До такой степени невероятно наглого и чрезмерно дерзкого текста от «непродажного» милиционера, каким охарактеризовал Фаню Нильс, Глеб никак не ожидал. Его моментально затрясло от подкатившей злости. Он быстро посмотрел в обе стороны улицы. Убедившись, что улица пуста, со всей силы шибанул калиткой в грудь мента. Фаня упал на влажную после дождя землю, при этом прилично вымазав свой мундир.
Посмотрев на свой вид, якут смачно выругался в адрес Глеба, подобрал свою фуражку и, не оглядываясь, засеменил от дома походкой Чарли Чаплина, слушая за своей спиной заразительный смех своего обидчика.
На следующий день Глеб получил повестку в милицию, где Фаня допекал его почти два часа пустыми вопросами, пока ему кто — то не позвонил.
Фаня снял с аппарата трубку, и моментально его смуглое лицо переменилось, побелело до цвета молока и стало не живым.
«Известие видно получил атомное?», — подумал Глеб. Ему было смешно смотреть на этого маломерного якута, который, выкатив свои узкие глаза, сжимал телефонную трубку обеими руками.
Такое впечатление было, что ему только что вырвали язык. Глебу он больше ни слова не сказал, а пальцем показал на дверь.
Возвратившись, домой, Глеб увидел толпу у своего дома скорую помощь и милицию. Дамка перегрызла горло прямо на крыльце незваному гостю, у которого обнаружили в кармане набор отмычек для вскрытия замков и документы на имя Курахшина Рева Кашифовича, уроженца Алмазной республики.
Вор не знал очень важной детали, существующей в этом доме, что последний покидая дом, снимает с Дамки цепь, и она свободно гуляет по двору, неся свою собачью службу — вот и поплатился за это!
Глеб тоскливо вгляделся в бездыханное тело неудачливого взломщика. У него не было никаких сомнений, что погибшего на такую нелепость мог подтолкнуть только Фаня.
Он посмотрел на конуру Дамки, та сидела на цепи и спокойно смотрела на собравшуюся толпу, будь — то ничего и не произошло.
— Это я на неё цепь накинул, — услышал он позади голос Феликса. — Она никого во двор не пускала, так менты хотели её пристрелить. Мне она без звука подчинилась. Как думаешь, чья это работа? — кивнул он в сторону трупа.
Глеб вначале пожал плечами, а затем произнёс:
— Думаю, что это якутский алогизм?
Через несколько лет после этого случая и Фаню пристрелят в лесу соседнего района, где он работал лесничим. Из милиции его выгонят. Такое было желание Глеба, и взаимодействовала ему в этом Анна Каменская, жена Мориса.

РУКОПИСИ ГЕНЕРАЛА БЕРЕЗИНА

    Ему пришла телеграмма с берегов Волги, когда он сидел в своей богатой Рижской квартире с подругой из Германии Анной Байер и слушали за бутылкой сухого вина песни болгарской певицы Лили Ивановой.
Он расписался у почтальона за телеграмму и прочитал:
«Поздравляю тебя с рождением сестры!»
Дядя Глеб.
— Вот тебе бабушка и Юрьев день, — несказанно обрадовался Морис и протянул телеграмму Анне. — Мне в мои годы отцом надо быть, а у меня сестра появилась. Я рад за маму! Наконец — то она настоящего мужчину нашла! А он я тебе скажу мужчина, что надо! Герой и живу я сейчас не на свою жалкую стипендию, а на его деньги. Слышала бы ты, какой у него приятный голос, словно саксофон поёт! Ему можно петь без сопровождения оркестра. Но жалко, что он не поёт. Его с одной ногой на сцену в СССР не выпустят. В кино можно сниматься, а на эстраду занавес, как заграницу.
— А у нас в Германии бы выпустили, — сказала Анна.
— У вас же СЕПГ правит, а не КПСС, хотя это почти тоже — самое, но если по существу сказать, то у вас своя культура и другой народ.
— Это тебе кажется из-за меня? — спросила она.
— Нет, конечно, — опешил он, — ты то, как раз носишь только фамилию нерусскую, а играешь в шахматы как наш Михаил Таль и на русском языке изъясняешься не хуже меня. И вообще ты вся пропитана русским духом.
Анна расплылась в улыбке и пригласила его танцевать.
Он с неохотой убрал с колен салфетку и, обняв её за плечи в медленном темпе, повёл по мягкому ковру. Она раскованно вела себя в танце, а Морис напротив, — был задумчив, и даже немного скован:
— Надо будет им тоже поздравительную телеграмму отправить завтра, — сказал он ей, — а дней через десять нанести им визит в Горький.
— А меня с собой возьмёшь? — спросила Анна на чисто русском языке. — Я знаю, что в этом городе жили раньше математик Лобачевский и композитор Балакирев и там много исторических памятников.
Морис после её слов замялся, и виновато опустив глаза, произнёс:
— К великому сожалению, Анна, в нашей стране не каждый гражданин иностранной державы может посещать этот город. Я с удовольствием могу показать тебе Москву или Ленинград, но Горький прости? — не в моих силах. Этот город закрыт для иностранцев. Вот будешь моей женой, тогда мы с тобой объедем всю нашу большую страну.
— Ты мне уже делаешь предложение? — без грамма смущения спросила она.
Морис прекратил танцевать и, посадив Анну за стол, убавил звук магнитофона:
— А разве тебе не ясно, что я люблю тебя? — вопросом на вопрос ответил он. — У нас с тобой всё есть для семейной жизни.
— И появится ребёнок, который будет немножечко младше твоей сестры, — вставила она и засмущалась.
— Это не нарушение жизненного канона, — а любовный порыв двух взрослых людей. Они, любя друг друга, отдали свой долг природе!
— У нас с тобой тоже будет такая любовь, или ты больше будешь любить свои книги и шахматы? — подкидывала она ему свои игривые вопросы.
— Многие разумные люди, как и я считают, что любовь не может быть одинаковой к одушевлённым и неодушевлённым предметам. Человек, который до фанатизма преклоняется своему идолу, людей не любит. Это вовсе не человек, а непонятное существо, которому всю жизнь твердили, что выше неразумных идей и дурацких приказов на свете быть не может. И не подумай, что я цитирую изречения философов? Нет, я к этому пришёл, когда прочитал рукописи своего деда. Они были вначале героическими, а после стекались к покаянию. Я его уважал и любил, только хронологию его некоторых важно жизненных дорог не знал. Мне жалко и печально, что прозрел он только на старости лет. Не закончил он свою книгу. Возможно, я приведу её к финалу? Но это будет в другое время, и надеюсь не в нашей стране. Пока ещё рано говорить о её издании.
— Как интересно, — сказала Анна, — а ты меня ознакомишь с этими рукописями? — обняла она Мориса и проницательно заглянула ему в глаза. — Может, я тебе помогу эту книгу завершить?
Морис ничего ей не сказал в ответ, а ушёл в спальню, оставив девушку наедине с включенным магнитофоном.
Анна, как и Морис, была студенткой университета, но только в Лейпциге. В Ригу приезжала несколько раз по приглашению журнала «Шахс», — организатором матчевых встреч по шахматам среди студентов Риги и Лейпцига. На сеансе одновременной игры с Михаилом Талем, который являлся главным редактором журнала, только Морис и Анна смогли с ним свести счёт в ничью. Остальные все шахматисты потерпели поражение. На этом турнире и познакомились молодые люди, когда великий гроссмейстер пожал им руки и вручил призы. А ещё она была главным посредником между Морисом и музеем Дрездена.
Представляющие большую культурную ценность картины из дворцового ансамбля, пропавшие в войну, при активном участии Анны возвратились обратно в музей.
Морис вернулся к Анне с улыбкой на губах и кипой общих тетрадей в руках:
— Нет ничего проще, — сказал он девушке и положил перед ней рукописи:
— Можно вслух? — спросила она.
— Да изволь, — если тебя не затруднит? По ходу дела я буду давать тебе комментарии. Но всё нам с тобой не осилить. Давай начало захватим немного, середину и конец. А у тебя время ещё будет после перечитать эти рукописи и не один раз.
Она открыла первую тетрадь и прочитала:

Независимо закончу я свои дневники, но рукописи завещаю своим близким родственникам в первую очередь единственному внуку Морису. Это их поколение должно в корне пересмотреть и исправить жизнь в Советском союзе.
Генерал КГБ В. М. Березин.
Я родился в городе Подольске в вотчине Московского Данилова монастыря в 1900 году в семье церковных служителей Ухановых. Мать с отцом были забиты царской охранкой за инакомыслие, в белокаменной Москве. Оставшись сиротой, в семь лет, я тогда не понимал, как буду жить в городе, где нет ни одного родственника. Но одна из молодых женщин Галина Соболева, которая проживала со своей младшей сестрой Софьей, — будучи старше меня на восемь лет, сжалилась надо мной и приняла в свой дом, где я прожил пять лет. Для меня она была и матерью, и сестрой, так как Софья вскоре поступила учиться в Московскую балетную школу, принадлежащую ранее графу Шереметьеву. Я к Галине сильно привязался, и когда она за революционную деятельность угодила в ссылку, я уже знал, что буду делать. Мне было двенадцать лет, и я был вполне самостоятельным мальчиком. Добрался по воде зайцем до родственников Важениных, которые жили в Нижнем Новгороде. Моя новая семья до этого, не знала, что я остался сиротой. А Галина не удосужилась им сообщить, чтобы не остаться одной. Важенины были учителями в лицее для дворянских семей, а также ярыми приверженцами марксизма. Нередко нам с их сыном Сашкой, который был намного младше меня, — приходилось подслушивать разговоры их ячейки о преобразовании человеческого общества и диктатуре пролетариата. Тогда мы чётко с братом уверовали, что эти люди самые умные и хотят человечеству добра. Это было заблуждение, но нам с Сашкой в конечном итоге наше суждение предначертает одинаковые судьбы.
— Прервись пока читать? — остановил её Морис, — дальше я тебе на словах скажу, что дед был революционером, и безжалостно относился к врагам революции, — расстреливал тех, борясь за диктатуру пролетариата. Потом он был чекистом в Латвии. В 1918 году советская власть была ликвидирована в Латвии. Твои земляки Анна захватили не только Латвию, но и Эстонию. В конце этого же года интервентов изгнали. Советская власть была восстановлена в Латвии, но ненадолго. Началась гражданская война, и на двадцать лет Латвия была забыта Советами. А дед всё это время жил в Латвии под вымышленной фамилией и занимался настоящим шпионажем. Моя родная бабушка в тридцатом году, умерла, и он тут же женился на латышке, взяв её фамилию. В своих записях он признаётся, что вторую жену он завербовал при жизни ещё первой жены, то есть моей настоящей бабушки, — и она помогала ему во всём. Для меня это было ударом, когда эти рукописи я проштудировал после смерти деда с бабкой. Такие добрейшие старички с милыми лицами, а какой подрывной деятельностью занимались, — уму непостижимо. Впрочем, я горжусь ими! Они прикладывали все усилия, чтобы Латвия была свободной и счастливой страной. Но в последней тетради он на этот счёт имеет противоречивое мнение. Когда Латвия стала Советской, дед с бабкой были уже Березины. Эту фамилию ни он, ни она никогда раньше не носили. Ты, наверное, догадалась, что он Уханов?
— Да, — кивнула она в ответ головой.
— Теперь бери шестую тетрадь и начинай читать с семидесятой страницы? — сказал Морис Анне, — я знаю, что тебя интересует, как попали к нему экспонаты из Цвингера? Там ты прочтёшь всю правду.
Анна закрыла тетрадь и взяла из стопки по счёту шестую тетрадь, нашла нужную страницу и, водя пальцем по строкам начала читать:
Это было в начале января 1945 года. Генерал Попов, послал нас с моим водителем Янисом и радисткой Симой в самое пекло врага в Берлин за ценной информацией. Девятого числа мы были уже на явке в доме мебельщика Риттера. Он был антифашист и радушно принял нас. Дело близилось к победе. Немцы уже Гитлеру не верили. Риттер вечером увёз Симу в безопасное место, ближе к Дрездену, где она информировала ежедневно центру добывшую нами важную сводку. Надо сказать честно, не было бы антифашистского движения тогда, трудно сказать от кого бы мы получали верные сведения. Тогда Советскими войсками готовилась Висло — Одерская операция. Она была важна, как и для наших войск, так и для союзников. Немцы тоже были не лыком шиты, Гудериан знал о наступлении наших войск и предупреждал Гитлера, но тот не внял его советам и окончательно потерял доверие у своего народа. Началась операция двенадцатого января. Германию зажали и с востока, и с запада. Мне трудно было тогда судить, но сейчас я твёрдо уверен, что перелом в войне был совершен не на Курской дуге и не в Сталинградской битве, а именно в этой операции. Былой мощью немцы уже не отличались. Наши танки с пехотинцами положили боле семидесяти тысяч фашистов. Союзники с этой победой исправили своё тяжёлое положение и начали массированное наступление на города Германии. Тринадцатого февраля американской авиацией был разрушен город Дрезден. Я тогда со своей группой находился рядом в городе Пирна. Сто тысяч человек погибло под развалинами Дрездена. Геббельс плакал тогда и всю вину бомбёжки города свалил на Геринга. Он требовал у Гитлера в отместку немедленно казнить всех союзных военнопленных, но от такого шага Фюрера удержал Риббентроп. (Невероятно, но этот факт был установлен на Нюрнбергском процессе).
В этот день мы потеряем Симочку. Вместе с рацией она тоже попадёт под бомбёжку. Мы остались без связи, и дальнейшее наше нахождение в этом логове врага было бессмысленно. Но у нас имелись явки и второе задание в Чехословакии, где кроме немцев господствовали и власовцы. Немецкие друзья сделали нам документы и достали машину. Вот тогда мы на Эльбе с Янисом наткнулись на дымящийся автомобиль, в котором были убиты через лобовое стекло два американских солдата. Помощь им уже была не нужна, но сокровища, которые находились в машине и ящик сигар мы быстро перетащили в нашу машину. Пробраться с таким добром, которое находилось у нас в машине, ни практически, ни теоретически было просто невозможно. И тогда мы свернули с Янисом на кладбище и, раскопав могилу, некой Мадлен Кемпка, сложили все ценности (кроме сигар), в гроб с высушенными костями. Сейчас я убеждён, что совершил тогда большую ошибку, что захоронил туда экспонаты. Но об этом чуть позже. Мы добрались до Чехословакии без препятствий и пробыли там до конца войны. Янис оказался не только хорошим водителем, но и отважным разведчиком. В апреле я был ранен в Пльзене и Янис практически всю мою работу по РОА выполнял один. Когда вошли наши войска в Прагу, он был одним из путеводителей нашей армии, показав на карте формирование не только власовцев, но и многотысячной армии немцев. Сам бился за освобождение Праги, за что получил орден. Но только одного он не может понять до сих пор, почему наших солдат похоронили вместе с власовцами на одном Ольшанском кладбище? Разве это не кощунство над советским воином? Теперь я тоже так думаю. Когда в Праге стало спокойно, мы с Янисом вернулись к нашим захоронениям. Ювелирные изделия я сдал в штаб армии, но признаюсь не все. Две картины и затейливую фигурку Пифагора я забрал себе с разрешения генерала Попова. Фарфор мы поделили поровну с Янисом. Теперь вернусь к своей ошибке. Мы не всё выгребли из могилы Мадлен, — кое-какие ювелирные изделия оставили в сгнившем гробу. В принципе это был золотой запас на чёрный день. Мало ли что случится. Понимаю, что это выглядело в то время с нашей стороны, как государственное преступление, но мы не знали, как повернётся к нам судьба после победы. Были помыслы у штабного начальства продлить наше пребывание с Янисом на территории Германии на неопределённое время. Но, к счастью, всё обошлось, зато добраться до могилы Мадлен у нас не было возможности. Вернее сказать, мы на кладбище попали, но от этого живописного места остались обугленные развалины, выкорчёванные деревья и чёрные воронки. Это было безжалостное творение американской авиации. Остатки немецкой армии прочно засели в этом кладбище и ожесточённо оборонялись. Выбить с малой кровью их можно было только с воздуха. Вот союзники и постарались, так что уничтожили не только фашистов, но и все памятники. Найти нужную могилу, нам не предоставлялось возможным, кругом были воронки да гранитные осколки. В 1948 году мы с Янисом на Опель — адмирале посетил ещё раз это место, и какое же было наше разочарование, когда на месте кладбища увидали выросшие новые строения. Ясно было, — к Мадлен нам никогда теперь не добраться. Особо хочу заострить внимание на одной вещице из того трофея, — это фигурка Пифагора. Больше всего хлопот мне доставил она. Мне нравилась эта фигурка, она чем — то похожа на японскую миниатюру. Если на неё долго смотреть, то она вдохновляет меня к творчеству. Мысли ясные становятся, и я тогда сажусь за свои дневники. Но в скором времени я понял, что обладает Пифагор и вредной силой. Дом он мой не разрушил, но столько хлопот предал, что я поневоле начал задумываться. А не избавиться ли от Пифагора? Решил вначале его показать одному известному коллекционеру из Клайпеды. Посмотрев на фигурку, он сразу определил, что изготавливал её великий мастер, возможно даже эпохи возрождения. Но что интересно ни в одном мировом каталоге именно этот Пифагор не значится. Тогда мне пришлось рассказать ему, откуда у меня появилась чернильница и что три месяца она хранилась в гробу с мощами старой женщины.
Надо было видеть его глаза в этот момент. Они у него просто выкатились из глазниц. Тут от него я узнал, что ни в коем случае нельзя прикасаться к чужим могилам, так как много захороненных людей имеют проклятия. И эти проклятия будут человека преследовать повсюду. Он мне посоветовал сходить в церковь исповедоваться батюшке и осветить Пифагора. Для меня сыну священнослужителей, как ни странно, было смешно слушать такую ересь. Я несколько раз присутствовал при эксгумации, и ничего со мной не было. Но этот выродок Пифагор нет да нет, напоминал мне о себе своими шалостями. И я тогда решился совершить поход в церковь. Когда выходил оттуда, был сфотографирован своими коллегами, а на следующий день я был отправлен на пенсию. Вскоре пришло письмо из Клайпеды от коллекционера Ромуса Белюниса. Он мне сообщил, что навёл справки о Пифагоре. От немецких коллекционеров он узнал, что принадлежала эта фигурка раньше Кнуту Гамсуну, — писателю из Норвегии и подарил он её не музею, а самому Гитлеру. Для меня это сенсация и при возможности я тщательно займусь проверкой этой версии. А пока я на этом ставлю точку, но к Пифагору обязательно вернусь на следующих страницах.
— Мне, как будущему историку очень интересны эти записи, — закрыла она тетрадь, — тебе на ней можно защитить диссертацию и получить хорошие деньги не только в СССР, но и у нас в ГДР. А, ещё лучше поступить с Пифагором, так же как ты сделал с картинами.
— Это исключено, — сказал Морис, — фигурки нет, и ты про неё забудь, как забыл и я. Дальше читать будешь или мне откровения деда на словах рассказать?
— Пожалуй, лучше я тебя послушаю, — сказала Анна, — читать эти рукописи надо вдумчиво и одной.
— Я согласен с тобой Анна! — ответил Морис, — более того, скажу тебе, что эти тетради очень опасны. Они несут в себе антисоветчину, и я думаю, дед хотел их опубликовать за границей. Он раскрывает многие вещи, которые являются тайной. Дед описывает, как казнили русских людей только за одно неверное слово и самое горькое, что он тоже причастен был к этому, что выворачивает мне всю душу. Я деда злым никогда не видал. В моей памяти он остался добрым и уравновешенным человеком. Он вначале радовался, когда я у него в шахматы выигрывал. А позже я начал замечать за ним, что при каждом очередном мате, он пил успокоительные препараты. Тогда я начал специально проигрывать ему, и он это понял. И однажды мне сказал:
«Морис, никогда не виляй хвостом ни перед кем? — эта унизительная и вредная процедура уничтожает сразу двух людей. Будь таким, какой ты есть!»
После этого он больше не стал со мной играть в шахматы, а ходил в шахматный клуб.
— Он жалел своё сердце, вот и не играл с тобой, — заметила Анна. Он же не понимал, что достижение внука, которого он воспитал это и его заслуга. И к тому же он был генералом самого грозного ведомства СССР, в котором он, как мне думается, был шахматным чемпионом?
— Может быть? — грустно сказал Морис, — в последней тетради он пишет:
«Пускай простят меня потомки и поймут, что любой долг перед страной, связанный с убийством своего народа, — это не патриотизм, а трусость и угодничество перед выстроенной системой тирана. И пускай не думают мои бывшие коллеги, что таким образом я выплёскиваю обиды за свою скорую отставку. Нет, дело не в этом, я выражаюсь так, потому что давно проник в эту систему. И когда советский народ протрезвеет, он поймёт, при какой власти он жил и живёт сейчас!»
— Я уже хочу спать, — сказала Анна, — мне трудно сейчас говорить о твоём дедушке. Давай отложим эти тетради ненадолго?
Морис сложил тетради в стопку и отнёс их в спальню.
Следом за ним последовала Анна.

 ЭТО НЕ ТОТ ПИФАГОР

    У них не было пышной свадьбы, а были только его близкие друзья со студенческой скамьи и несколько сотрудников из аспирантуры, куда без затруднений поступил Морис. Молодые супруги Каменские впервые приехали в Горький, когда Але было уже два года. Старший брат не спускал с рук свою черноглазую сестру, которая была больше похожа ни на мать с отцом, а именно на него. Брат постоянно целовал сестрёнку и слегка покусывал её щёки, отчего маленькая Аля заразительно смеялась.
— Морис ты изведёшь её смехом, — говорила мать, — а трусики её сам будешь потом стирать.
— Пускай наслаждается, — отвечал Глеб, — он у нас редкий гость, а со стиркой и я неплохо справлюсь.
— Вы, что дядя Глеб этим, и я могу заняться, — сказала Анна, — Аля моя родственница, к тому — же я тоже готовлюсь, стать мамой, — девочку хочу.
Наталья подошла и, обняв свою сноху, сказала:
— Милочка моя, мальчик или девочка у вас будет мне всё равно, главное, чтобы ребёнок здоровый был. Вы будите привозить его сюда на лето, и они вдвоём с Алой будут бегать по саду и купаться в речке. Посмотри, какая здесь прелесть, лучше места на земле нет. Но главное достоинство этого города, — великолепные и добрейшие люди! Анна сразу изменилась в лице, и благодарный оттенок отразился в её глазах. Ей казалось, что это не город, а большая русская деревня России, — той России, которой она занималась всерьёз. Анна почти наизусть знала Мельникова — Печорина и Пушкина. — Дубровский для неё был любимый книжный герой. Анна была влюблена в Россию, и не меньше она любила Глеба. Он её притягивал своей внутренней красотой. Человек, имевший массу достоинств, без фальши с приятным голосом имел на неё большое влияние:
«Анна поехали на рыбалку, пошли в парк, не трогай топор и нож? — это холодное орудие мужчин даже на кухне…». — И это было не требование, — это была отеческая забота, которой она не всегда ощущала от родного отца, — книгопечатника из Лейпцига. Для неё Глеб был не только хорошим собеседником, но и прекрасным гидом по историческим местам области. Он сажал её в свою машину с ручным, управлением на заднее сидение, и садился с ней рядом. За рулём был или Корней или Карп Нильс, но чаще был Карп, — у него свободного времени было больше, чем у Корнея. И они ехали на экскурсию осматривать памятники старины, которых в мегаполисе было не счесть, — это и Рождественская церковь и дом музей Максима Горького и знаменитый кремль чем-то напоминающий китайскую стену и много других имеющих историческую ценность. Несколько дней он ей со всеми подробностями рассказывал происхождение того или иного памятника, но, к сожалению, времени катастрофически не хватало, чтобы досконально ознакомится со всеми историческими красотами этого дивного и старинного чисто русского города.
Пифагора, который с телевизора переместился на полку серванта, присоседившись к хрусталю, она заметила перед отъездом в Ригу.
— Дядя Глеб, — сказала она, взяв в руки Пифагора, — я знаю почти всё об этом экземпляре. Мне пришлось по детально изучить рукописи генерала Березина. — Пифагор коварен, но и красив до невозможности, я имею не самого Пифагора, — оговорилась она, — а как он выполнен. Тонкая и изящная работа. Лучшего я в жизни не видела.
— Если нравится, то я тебе его охотно дарю, — добродушно сказал Глеб, — хотя она и схожа, как две капли воды с оригиналом, но это искусно выполненная копия. Ели ты будешь работать с бумагами Березина и дальше, она сойдёт за оригинал.
Она всё равно была поражена таким подарком, и вскоре Пифагор — двойник уехал в Старую Ригу, в небольшую квартирку на Домской площади, где жили молодые Каменские. А оригинал, Глеб достал из протеза из водрузил на верх серванта.

СЧАСТЛИВЫЙ ЗУБ

       Подрастала Альбина. Глеб её баловал, как никто другой. Даже банты вплетал ей в косички, редко доверяя это Наталье. Наряжал на загляденье всем. Любыми путями доставал ей зимой не только дефицитные апельсины, но и экзотические ананасы. В пять лет он купил ей пианино. Она росла здоровой и красивой девочкой. На вопрос, кем будешь, когда вырастешь? — отвечала, «паромщицей». Глеб с малых лет приучил её любить природу и животных. Часто брал её с собой на рыбалку. К пяти годам она уже знала начало туристических премудростей. Она умела обращаться со спичками, и костёр разводила даже в ветреную погоду без проблем. Когда улов был большой, Глеб посылал её по соседям делиться излишками рыбы. От них она возвращалась или с большим яблоком или полным карманом конфет. В общем, была она любимицей не только дома, но и всей улицы. Миновал март, и Славка почти очистилась ото льда, но не переставала веять зимним холодком, так как местами, словно припайные к берегу, сопротивляясь наступившей весне, торчали бесформенные льдины. Маленькая Альбина и Вадим, — одиннадцатилетний внук генерала Важенина, — приезжавший не только на лето и на выходные в дом Чашкиных, вышли на улицу. Аля впервые надела новое голубое пальтишко и красные резиновые сапожки. Солнышко пригревало. Вадим под ногами нашёл кусок коры и вырезал для Альбины катерок, прикрепив вместо паруса клочок пергаментной бумаги. Подарив его Альбине, они решили пойти к речке и запустить его. Не посмотрев под ноги, они не заметили, что стоят на льдине. Спустив на воду катер, Альбина от восторга начала хлопать в ладоши. Катерок с водным потоком устремился вперёд. И она прыгала на льдине, до тех пор, пока он не исчез с поля их зрения. Они не видели, как льдина бесшумно отделилась от берега. Первым зашатался Вадим, он с ужасом оглянулся назад. Льдину словно кто — то оттолкнул от берега, и примерно на метр она отдалилась от берега. Во время сообразив, он подхватил Алю под мышки и бросил её тело на талую землю. Сам же с мокрыми ногами ушёл в дрейф. Хоть льдину и унесло далеко от берега, панику он не стал поднимать, так как увидал запрыгивающего на катер дядю Глеба. Он осторожно подплыл к льдине и, ухватив мальчика за шкирку, втянул его к себе на борт. Потом была тёплая ванная, а к вечеру у мальчика разболелся зуб.
— Давай я тебе ниткой вырву его, — предложил ему дядя Глеб. — Он у тебя молочный, шатается и, наверное, счастливый зуб. Ты сегодня свою сестрёнку спас. А это я скажу тебе брат, подвиг большой!
— Ему больно будет, — укутавшись под одеялом, протянула своим нежным голоском маленькая Аля.
— Он мужчина, если одержал победу над своим страхом, на льдине, то больной зуб выдернуть я думаю решиться. Он даже испугаться не успеет.
Мальчик ничего не ответил, а сходил к тёте Наташе и принёс шпульку белых ниток:
— Вот я готов, — смело заявил он, — только зуб мне после отдадите, если он счастливый.
— Обязательно, — улыбнулся дядя Глеб.
Через минуту мальчик расхаживал по комнате, сжав свой счастливый зуб в кулаке, не зная, куда его деть.
Аля вскочила с кровати и, подставив стул к серванту, достала Пифагора. Открыв верхнюю часть фигурки, она предложила Вадиму:
— Ты положи его пока сюда, а завтра мы его похороним — под землю далеко, далеко!
Мальчик вначале не хотел расставаться со счастливым зубом, но настойчивое требование девочки заставило его опустить своё счастье на дно чернильницы.
— Вырастишь, я тебе обязательно подарю эту фигурку, — сказал Глеб, — ты её заслужил! Зуб твой к тому времени превратится в пыль, а у тебя скоро вырастит новый зубик.
Успокоившись, что дело сделано, дети уснули. Но никто из них не знал, что Пифагор этот был настоящий, не копия. Первая подделка чернильницы была похищена, неизвестно кем, во время свадьбы, вторую копию Глеб подарил Анне жене Мориса.
Они с Натальей не успели ещё свет погасить на ночь в доме, как услышали за окном визг тормозов генеральской машины. Важенин предстал перед супругами Кузьмиными в штатском костюме и чёрной фетровой шляпе. Габардиновое пальто он держал в руке.
До этого генерал был всегда сух с Глебом. Их отношения нельзя было назвать родственными, скорее они носили полуофициальный характер. Он старался меньше замечать мужа своей племянницы, когда на выходные или в каникулы привозил своего внука. Все свои слова обращал только в адрес Натальи. Никогда не садился за один стол с Глебом, а если Натальи не было дома, то скупо бросал Глебу:
— Глеб Афанасьевич, проследите за ним, чтобы яйца и воду сырые не пил? — или что — то в этом роде. На этом обычно ограничивалось их общение.
В этот раз генерал бросил пальто на стул и сходу обнял Глеба, потрясая ему руку.
— Весьма признателен за внука Глеб Афанасьевич! Мне Наташа позвонила, я сразу к вам. Я даже представить себе не могу, чтобы со мной было, если бы с Вадиком что-то плохое случилось. Это моя единственная радость. Не будь вас с Натальей, мне бы тяжело пришлось одному его воспитывать.
Глеб знал, что Фаина, дочь генерала совсем не занималась воспитанием сына и видела его в лучшем случае раз в месяц, а то и того меньше, — и зачастую эти встречи происходили именно в доме у Глеба и Натальи. Она родила Вадима от сына большого чиновника областного масштаба, брак с которым официально не оформила. Жизнь с ним не удалась, и она свою боль перенесла на подмостки ресторанов, где исполняла песни легкого жанра на английском языке. Генерал негодовал, когда узнал, что его родная дочь, преподаватель иностранного языка свои знания распыляет по ресторанам. И тут же данной ему властью строго-настрого запретил всем увеселительным заведениям давать ей какую-либо возможность петь. Но она вопреки генеральским запретам всё-таки нашла лазейку. Уехала в город Новороссийск, где устроилась на пассажирский лайнер переводчицей, а вечерами под звуки музыки исполняла свою сольную программу. Там она и пристрастилась к спиртному. Генерал нашёл свою дочь через полгода. Её сняли с борта судна в Новороссийске люди генерала и привезли домой. Но эта была уже не та Фаина. Находясь, в свободном плавании и привыкшая к роскошной жизни она давно распростилась с нравственностью. Ей было тяжело ломать жизненный уклад. Она меняла партнёров, надеясь найти обеспеченного мужчину и при должности, чтобы смело можно было идти с ним в загс, но в этом плане ей постоянно не везло. Никто из мужчин не хотел иметь нетрезвую спутницу жизни. Поэтому все её любовные романы больше недели не длились. Генерал пытался пристроить её работать в школу, но она категорически отказалась от такого предложения. Тогда генерал опустил руки, и судьбу дочери пустил на самотёк. В настоящее время она уже не пела, но тягу к мужчинам и ресторанам не потеряла, поэтому и пристроилась работать официантом в ресторан «Венеция».
В эту ночь Глеб не спал. Они с генералом засели на кухне, и пили армянский коньяк. Наталья тоже с ними просидела до трёх часов, а потом ушла спать.
Под утро генерал спросил у Глеба:
— Тебя, Глеб Афанасьевич как, местная властная структура не беспокоит за твоё криминальное прошлое? Если нет на то причин, то ты не стесняйся. Звони, приезжай, — меры приму безотлагательно!
Глеб улыбнулся краем губ и посмотрел на генерала:
— Был один недоношенный с узкими глазами, — но он уже не работает в милиции. Лесником пристроился в соседнем районе. А все другие сотрудники я бы сказал, не только беспокоят, а уважительно относятся. Они познакомились с Натальей, до нашего бракосочетания. Знают, что вам она не чужой человек. Сами понимаете, — зачем им напрягаться со мной? Да и, собственно, почему они меня должны тревожить если повода нет? Прошлое быльём поросло!
— Одобряю! — сказал генерал.
Глеб приложил руку к груди:
— Ложа руку на сердце скажу, если я и совершаю, что-то противоправное, то это не касается ни в коем разе, ни людей, ни государственной казны. Рыбак я заядлый!
— Это мне известно, — перебил его генерал.
— Рыбку бывает я ловлю не только на спиннинг и удочку, а и сетями не брезгую.
— Этим и наш брат балуется, когда погоны снимает.
— Ваш брат, — поправил генерала Глеб.
— Да, да, — понял ироническую поправку Глеба генерал. — Только мы на особом положении. Ко мне, например, ни один рыбнадзор не подъедет. У тебя как начнётся рыбный сезон, — зови меня. Пускай инспектора привыкают к тебе, чтобы зелёный свет на волжских просторах не гас перед тобой.
Утром, когда проснулись дети, они пошли закапывать зуб. Не сказав никому из взрослых, Аля окутала Пифагора в одеяльце для кукол, и они под сиренью, что росла у них под окнами в палисаднике, его закапали. Вадима вскоре дед посадит на машину и увезёт домой. А к обеду Глеб хватится чернильницы.
Через пятнадцать минут он найдёт холмик — могилку в палисаднике с крестом, согнутым из медной проволоки и детским совочком выкопает Пифагора. И вновь чернильница окажется в заточении в старом протезе, где пробудет долгие годы.


ТАЙНА ГЕНЕРАЛА ВАЖЕНИНА

   Словно кучевые облака в летний день пробежали быстро и незаметно годы. Глеб с Натальей жили в радости и достатке, воспитывая дочь, которая не только прилежно училась, но и успешно постигала музыкальное искусство, посещая школу по классу фортепиано. Наталья мечтала, что дочь её обязательно поступит в консерваторию и будет выдающейся пианисткой. Но сама Аля так не думала, она уже не хотела свою судьбу связывать с паромом. Она мечтала быть врачом ортопедом, чтобы изобрести отцу такой протез, который по всем качествам должен превосходить настоящую ногу. Эта была детская наивность и к десяти годам она поняла это, но пианисткой быть совсем не хотела. Ей не нравилась классическая музыка, и она не хотела часами просиживать за чёрным инструментом и безжалостно бить по клавишам. Её, как ни странно, больше прельщали песни тюремного шансона, которые нередко напевал отец. Она все его мотивы переложила на ноты и однажды в первомайские праздники, в присутствии семьи Нильсов и генерала Важенина стала мелодично наигрывать «Колыму». Глеб, услышав знакомую мелодию, не выдержал и, взяв гитару начал ей подыгрывать. Получился хороший дуэт. Все гости были поражены. Даже генералу, не признающего блатного жанра, понравилось исполнение:
— Музыка кабацкая, но хороша! — похлопал он в ладоши.
С генералом Глеб давно сдружились, и нет, да нет, на рыбалку выезжали.
Александр Дмитриевич был настоящим пугалом для инспекторов рыбнадзора. Они и приблизиться не могли, завидев Важенина на реке, а если и подъедут, то своей рыбки ему отвалят. Одним словом, Глебу по душе был такой напарник.
Когда дочери было тринадцать лет он, с генералом собрался на рыбалку с ночёвкой. Вместе с ними тогда навязались Альбина и только что окончивший школу Вадим. В катер запрыгнула и Дамка No2. Та Дамка прожила двенадцать лет, оставив после себя славу волкодава и неплохое потомство. Глеб выбрал от неё себе двух лучших щенков. Ещё был здоровый кобель Борман. Он постоянно жил при доме Чашкиных, а Дамка, как и вся семья Глеба, зимой проживала в Горьком на площади Свободы. И из родни Натальи, в этот морозный период в их квартире никто не появлялся. С середины весны и до глубокой осени Кузьмины съезжали из комфортабельной квартиры в дом Чашкиных. Так этот дом все называли, хотя по праву он принадлежал и Глебу с Натальей. Места в доме было много свободного и как только наступало лето, то в выходные дни от гостей не было отбоя. Вадим же гостил по месяцу, а то и больше. Река рядом, свежий воздух, вместо воды пил коровье молоко и поглощал в день по десятку сырых куриных яиц. Чего ещё надо для молодого организма?
Выехали они тогда вчетвером на катере в шесть вечера и направились в сторону Работок. Глеб знал, что с генералом ему ни один рыбнадзор не страшен и смело забросил сети в месте, где стерлядь ходила косяками. Затем Глеб с генералом вооружились спиннингами и начали кидать их в Волгу. Несколько хороших судаков ему пришлось вытащить. Вадим в это время с Альбиной разводили костёр около подножия мшистого утёса, на вершине которого росли разлапистые ели.
Между тем сгустились сумерки, на небе образовался непонятный тёмный силуэт, словно гигантский чёрный ворон, раскрыв свои крылья. Повеяло холодным ветром в воздухе пахло грозой. Но незаметно ветер разметал все тучи, показалась луна, в небе переливались звёзды. Отчего стало сразу светлее и настроение у всех приободрилось. Богатый улов Глеб с генералом отнесли к костру. Отец с дочкой нарубили лапнику и при помощи кольев соорудили ширму от ветра. Костёр запылал сразу ровным пламенем. Генерал с Вадимом в это время нарезали рыбу крупными ломтями и поджаривали её на костре. Взрослые рыбу запивали красным вином, а Вадим и Альбина топлёным молоком и лимонадом. После сытного ужина Глеб с генералом легли отдыхать. У Глеба тогда на природе выработалась привычка снимать перед сном с ноги носок и печатку с пальца. Ему всегда казалось, что эти два предмета давят его тело на воздухе. Он повесил носок на лапник, а печатку бросил в туфлю, что не ушло от взгляда Вадима. Он с Альбиной остался сидеть у костра. Дамка тоже отдыхала около костра, опустив морду на лапы и время от времени поглядывала на эмалированное ведро, в котором лежали судаки. Вадим тихо разговаривал с тринадцатилетней Альбиной о своих предстоящих экзаменах в ВУЗ, которые ему через месяц придётся сдавать. Потом они тоже легли спать. Под треск костра и мерцающими на небе звёздами, устроились в спальных мешках. Ветер к рассвету усилился, так, что ели на утёсе начали поскрипывать. Глеб поднялся первым и никого, не тревожа, поехал вытаскивать сети. Улов был приличный, помимо стерляди в ячейках сети трепыхались лещи и судаки. Довольный он вернулся на берег. Генерал проснулся от холода и, подбросив хворосту в костёр, сидел около него, потягивая вино из алюминиевой кружки.
— Рыба есть? — спросил генерал.
— Есть Дмитриевич и много, — ответил Глеб, — заливное из стерляди долго будешь есть. Килограммов двадцать будет, не считая судака и леща.
— Давай тогда за удачный улов выпей? — предложил генерал. — Открой себе бутылочку вина?
— Минутку, — сказал Глеб и склонился над землёй, где он обувал туфлю.
— Что ты там разглядываешь? — отпил из кружки вина генерал. — На песке пьянящей росы не бывает.
— Печатка у меня пропала из башмака, думаю, может, обронил её, когда обувался? Хотя вряд — ли? У меня многолетняя привычка выработалась, вначале перстень одеваю по утрам, а потом всё остальное.
Генерал посмотрел на спальный мешок внука, который до этого вздымался от дыхания, а тут внезапно замер.
— Ты давай Глеб Афанасьевич выпей, а перстень я знаю, где лежит, только прошу тебя, Наталье об этом не говори?
Генерал сам открыл бутылку вина и протянул её Глебу, затем подошёл к внуку и сдёрнул молнию его спального мешка. Он ничего не сказал внуку, а только ударил его слегка по щеке и протянул к нему свою ладонь. Вадим, не открывая глаз, положил ему туда перстень с воровской символикой.
— Клептомания у него, — возвратил он потерю Глебу, — никакого отчёта себе не даёт. Особенно она проявляется у него ночью. Это заболевание он унаследовал от матери. Фаю мы вроде вылечили в Киеве, а этот то затухнет, то взорвётся. Ехать никуда не пожелал, считал себя здоровым, говорит, что отклонения с головой были и у гениев. Но я ему условие поставил, если он не согласится лечиться, то пойдет не в институт, а в армию, где его быстро вылечат. Сразу согласился. На следующей неделе я его повезу на гипноз в Ярославль. Времени хоть и нет, но ведь надо! Жалко бабушка не дожила, так и не увидав взрослого внука, а то бы её можно было отправить в Ярославль.
— Странно? — сказал Глеб, — я раньше за ним ничего подобного не замечал. Нормально себя вёл всегда.
— Я же говорю, что у него бывают взрывные периоды, особенно ночью. А тут ещё звёзды провокацию дали. Я предчувствовал, что рецидив это небо вызовет. Жалко парня, такой красавец вырос, и такое непреодолимое стремление к кражам возникает. Мне будет трудно ему спутницу жизни подобрать, сам то он никчемный в этом деле. Есть основания предполагать, что наша фамилия закостенеет на нём.
— Молодой он ещё, думаю, в его возрасте ломка произойдёт, и он оправится от этой пагубности, — подбодрил генерала Глеб.
— Дай то бог!
Глеб вдруг тихо зашёлся смехом.
— Что тебя так развеселило? — подозрительно взглянул на Глеба генерал.
— Да так мысль весёлая наехала.
— А всё-таки?
— Понимаешь Дмитриевич, мы оба с тобой атеисты, а чуть что взываем к богу. Я-то ладно, беспартийный, а ты коммунист, член облисполкома, генерал, — помощи божьей захотел. Так вот на меня и накатило, как бы ты обратился за помощью в данный момент, заменив бога партией или облисполкомом: «Упаси меня Ленин!» или «Сохрани меня партия!».
— Нашёл над, чем смеяться, — добродушно пробурчал генерал, — партия меня вскормила, а к богу все обращаются, для неверующих это фольклор, а для верующих символ, как например, для меня серп и молот! А твой символ у тебя на перстне отображён. Крестовая масть она порочна!
— Так она для меня тоже давно является фольклором. А Вадима я могу в Ярославль свозить, — неожиданно предложил Глеб, — если тебе действительно некогда.
— Да ты меня просто выручишь этим, — обрадовался генерал, — только Наталье ни слова, — приложил он к губам палец. — Пускай это будет нашей тайной. Я же тайну воровского ордена храню, хотя мы с тобой на эту тему никаких разговоров не вели.
Этой фразой генерал не удивил Глеба. Ему было предельно ясно, что, работая в серьёзной конторе генерал больше знал об воровском ордене, чем любой начальник милиции заштатного городка.
Назад они ехали с богатым уловом, и Вадим себя вёл так, будто ничего не произошло. Он спокойно общался со всеми, восхищался пойманной рыбой. Брал почти каждую крупную рыбу в руки и приблизительно определял вес.
Через день Глеб на поезде выехал с Вадимом в Ярославль.

конец первой книги.