Собачница

Бородатый ангел   

Говорят, что у каждого человека есть свой Ангел. Где-то, в далёких возвышенных далях, которых мы не помним, всякой живой душе назначают личного Хранителя, чтобы, спустившись на Землю, человек имел защиту, своеобразный буфер между самим собой и окружающими его существами и стихиями. Говорят также, что мы не можем видеть своих Ангелов. Они незримо сопровождают нас всю нашу жизнь, и показываются людям лишь в исключительных обстоятельствах. Говорят многие и многое. Только вот проверить всё, что говорят, никак невозможно. Именно поэтому человек, как существо разумное и думающее, должен всё, что слышит, пропускать через себя, чтобы почувствовать — правда это, истина? Или неправда? А может - правда, но исковерканная, как слово в игре «испорченный телефон», едва различимая, выряженная в чужие дешёвые одежды...

Мой личный Ангел поджидал меня в душистых кустах розовой спиреи, ею всё было усажено в детском саду, абсолютно всё. Одуряющий запах пушистых соцветий облаком стоял в жарком полуденном воздухе, смешиваясь с аппетитной волной обеденных кухонных ароматов. Вдоволь наплескавшись в уличном мелком бассейне, я лениво висела на качелях, дожидаясь мамы. В те дни, когда она работала в первую смену, меня со всеми вместе спать не укладывали, и отпускали восвояси бродить, где вздумается, с непременным соблюдением строжайшего табу - за территорию ни ногой!  Да я и не собиралась...

Из приятной полудрёмы к действительности меня вернул чей-то настойчивый слащавый голос:
- Девочка! А, девочка! Хочешь конфетку?
Потного лысого мужика с бегающими скользкими глазками отделял от меня лишь ненадёжный детсадовский забор — дырки между прутьями редкие, кое-где погнуты, любой пролезет на раз-два. Страх сдавил мне горло своей мохнатой невидимой ручищей, и в голове понеслись жуткие мысли: в городе орудует маньяк, это всем известно. Пропадают девочки, уже несколько за пару месяцев. Совсем недавно в пригородном лесочке обнаружили страшную находку: в мусорных мешках прикопанные части тела одной из пропавших (господи, даже представить страшно), её фамилию писали во всех газетах, повторяли по радио, на местном телеканале; в школах и садиках осторожненько ориентировали детей, чтобы не доверялись незнакомцам. И вот — на тебе! Прямо напротив стоит настоящий маньяк. Что делать?! Непростой вопрос, если тебе около шести лет от роду. Пока всё это вихрем проносилось в моём скукоженном от ужаса мозгу, из ближайшего куста бойко вылезло нечто кудлатое, бородатое, и бодреньким галопом поскакало в сторону потенциального маньяка, издавая утробные хрипящие звуки. Кажется, я зажмурилась на миг, пытаясь стряхнуть с себя наваждение, не дающее двигаться и бежать, а когда глаза подняла — за забором никого уже не было. Медленно обвела я взглядом качели, веранду, песочницу — всё было чисто. Никакого присутствия посторонних. Выдохнув, сделала шаг в сторону, и едва не свалилась прямо на большую каштановую собаку, привалившуюся своим мохнатым боком к моей голой ноге.
- Ай! Ты что, я же чуть на тебя не упала! 
Собака подняла вверх радостную морду и улыбнулась мне. До этого момента я никогда в жизни не видела, как улыбаются собаки. Человек, с собачьей улыбкой незнакомый, вполне может принять её за оскал — широко разинутая пасть, передние зубы обнажаются, кожа на челюстях стягивается, открывая острящие белоснежные клыки. Но меня это всё нисколечко не испугало. Невозможно испугаться, когда видишь такие нежные, честные и добрые глаза! Присев на корточки, я оказалась с собакой лицом к лицу.
Ты хороший пёс...хороший...спасибо тебе!
- Ррруф! Вуф! - сказал пёс, радуясь, что я поняла его правильно, и лизнул меня прямо в щёку своим мягким липким языком.
- Подожди, я тебе сейчас котлетку принесу! Котлетку! Сбегаю в группу и принесу! Подожди здесь, ладно?
- Ладно, конечно, подожду, - ответил мой спаситель, навострив свои висячие уши, красиво обрамлённые шерстяной бахромой.
- Вот! На, держи! - запыхавшись, выдохнула я, прибежав обратно через минутку, - Ещё хлеб...будешь хлеб?
- Буду! Всё буду! Спасибо тебе!
- Это тебе спасибо, что прогнал того ужасного мужика.
- Он плохой человек, плохо пахнет.
- Да, я тоже сразу поняла, что плохой...А как тебя зовут?
- Никак…я ничей пёс, у меня нет имени.
- Как жалко... давай, ты будешь моим пёсиком? Хочешь?!
- Спрашиваешь...конечно хочу... только тебе не разрешат меня взять, - вздохнул барбос, дожёвывая кусок.
- Конечно разрешат! Что за глупости...я расскажу им, как ты меня спас. Ты такой храбрый! Давай я тебя поглажу, ты хороший пёс...хороший...
- Ника...Ника! Идём, идём домой! Боже мой, что это за собака, откуда она тут? Грязная какая, не смей её трогать! Сейчас скажу сторожу, чтобы прогнали...
- Мама! Не прогоняйте его, он же меня спас! Давай его себе возьмём?! Пожалуйста, ну пожалуйста, мама...
- Глупости, он наверняка лишаястый...облезлый какой, кошмар. Пойдём, пойдём! Пойдём, говорю! Ну что ты ревёшь?! Прекрати немедленно реветь, пошли, я сказала!
Упираясь и захлёбываясь слезами, я прокричала, выдёргиваясь из маминой руки:
- Пёсик! Жди меня здесь, хорошо? Жди-и! Завтра принесу тебе много вкусного-о!!

Но и завтра, и послезавтра, ни под кустом, ни вообще где-либо поблизости от детского сада бородатого пса не оказалось. Я долго мучилась чувством ужасной вины, проклиная свою глупую доверчивость — пёс конечно же был прав: какой взрослый человек в здравом уме возьмёт к себе домой старого бездомного бродягу, всю жизнь свою мыкающегося по дворам и помойкам? Для такого безумного поступка нужно в душе оставаться ребёнком, или хотя бы помнить — каково это, быть ребёнком - воспринимать этот мир без предрассудков, без абсурдных ограничений, придуманных кем-то обиженным, лишённым любви, кем-то, кто давно уж не может отличить правду от лжи.  Всего этого я, конечно же, в шестилетнем возрасте ни понять, не сформулировать не могла, но чувствовала отлично. И к собственной вине добавилась обида — тяжёлое, горькое ощущение. Из семян обиды, брошенных неосторожной рукой, постепенно вырастает недоверие — цепкий, ползучий сорняк, очень быстро пускающий свои глубокие корни в душах людей. Выкорчевать его почти невозможно. Примерно с тех пор я стала понимать, что взрослые чаще всего детей просто не слышат. Причин этому я найти не могла, и ещё больше обижалась.
«Мы ведь разговариваем на одном языке», - думала я, - «Так почему же то, что говорят дети, всегда неважно? Почему нас не хотят услышать и понять? Почему наши желания не важны, а наше мнение никогда не принимается во внимание? Как выходит, что в семье, где все друг друга любят и заботятся друг о друге, голос ребёнка не имеет никакого веса? Это ужасно несправедливо!»
Я ещё не знала тогда, что почти все взрослые не то, чтобы не хотят, а попросту не могут услышать ребёнка. Задёрганные, вечно куда-то бегущие, втиснутые в тесные штампы, люди постепенно забывают, что это такое — просто жить. Без оглядки на чьё-то мнение, без боязни выглядеть смешно и нелепо. Без стандартов, навязанных обществом.
- Ну куда, куда тебе этот облезлый пёс, вот дался-то!
- Ты не понимаешь, он мой друг! Я его отмою, расчешу, и будет красивый, и совсем не облезлый!
- Судя по твоим рассказам, он бродячий, а значит, точно больной! Таким собакам не место в доме.
- А каким место? У меня никакой нет! В нашем доме, видимо, всем не место. И, если я заболею, вы меня лечите. Почему нельзя вылечить моего друга?
- Господи, это невозможно!! Не может быть другом шелудивый пёс! Ты его и видела один раз, а теперь только и разговоров, что про него!
- Может, вот и может! Я буду его искать, так и знайте!
- В кого ты такая собачница?!
- Сама в себя!

Поиски милого бородатого бродяги я начала с детального опроса детсадовского дворника. Вернее, дворничихи — тёти Веры - добротной, основательной и добродушной женщины, любящей детей и животных.
- Нет, нет, Ника, я не видела этого пёсика, если он тут и был - то, наверное, хорошо прятался. Объедки в мусорных контейнерах часто сюда привлекают бродяжек. Но обычно их даже выгонять не приходится - они появляются, когда темнеет, и пытаются раздобыть себе пропитание...а потом убегают.  Если увижу, обязательно скажу тебе, хорошо.
Вот и всё, что удалось разузнать. Бродяжки приходят в темноте. Как же мне попасть в садик в это время? Летом темнеет поздно, меня уж домой сто раз забирают... А может, расклеить везде-везде объявления?! Ищу собаку, и всё такое…фотографии друга у меня конечно же нет, но можно его нарисовать!! Придя к такой счастливой мысли, я побежала скорее воплощать идею в жизнь. Задача передо мною открылась непростая: мало было нарисовать собачий портрет, нужно ведь ещё и текст написать...как же там пишут, в объявлениях-то? Опуская детали и творческие муки, отмечу коротко, что практическая часть заняла дня три. Вышло пятнадцать листочков, на каждом из которых был размещён нарисованный мною портрет дорогого моему сердцу бородатика, сверху большими буквами выведено «Объевлене», а снизу шёл текст следующего содержания:

                "Дарагие луди! У миня патирялас собака.
                Ни мая, но скоро будет мая када надётца.
                Очинь очинь прошу всех-всех!!
                Памагите нати друга!!!
                Завут ево Каштан, правда он сам
                пака ни знаит сваево имя.
                Абращайтись по адресу: ул. Пушкина, 29, Ника».

Разумеется, в вышеприведённом фрагменте мною сегодняшней сделана попытка воспроизведения орфографии и пунктуации меня тогдашней. А если вам покажется, что даже при всём вышеизложенном для шестилетнего ребёнка это чересчур, объясню — читать и писать я научилась очень рано и практически самостоятельно. Так что с трудом, но справилась с выпуском листовок, которые вслед за тем и расклеила везде, где только смогла.  И стала ждать, пока «дарогие луди» помогут мне найти моего Каштана. Да, я уже и назвала его, заочно - Каштаном. Во-первых, он был точно каштанового цвета; во-вторых - также, как и четвероногая героиня известной истории великого Чехова, изведал сполна тяготы бесприютности и одиночества. Когда я представляла себе его, скитающегося по холодным улицам в поисках пропитания, жгучие слёзы наворачивались на глаза и колючей проволокой сжимало горло.  Тогда я брала в руки карандаш, ручку — что придётся, и бесконечно рисовала моего дорогого дружочка...и себя рядом с ним. Так сменялись дни, недели и месяцы, но...ничего не происходило. Рыжей дворняжкой прибежала осень, сменив на вечном посту мироздания весёлого беспечного пуделя - Лето (мне тогда даже метафоры на ум приходили исключительно на собачью тему, и вслед за Каштаном я рисовала времена года в виде собак разных пород). Образ Каштана и был осенью — растрёпанной, грустной, звучащей в миноре, умудрённой долгими и ненастными днями одиночества и тоски...но всё же сохраняющей Надежду...надежду на перерождение и новое, лучшее  начало... А моя собственная надежда начала угасать всё больше и больше, меняя свой цвет вместе с опадающими листьями — с ярких, тёплых оттенков золотого, рыжего, карминного - на огненно-лиловый, каштановый, буро-зелёный... и в последнюю неделю царствования листопадной королевы она стала нарисована тусклыми, угасающими мазками скрюченных бурых листьев, по неизвестным для самих себя причинам - из последних сил цепляющихся за уснувшие древесные ветви.

Наверное, с самой нашей первой встречи, ещё тогда, в дребезжащем трамвае, зарёванная, насильно увезённая от только что обретённого друга, я уже знала в глубине своего сердца, что больше не увижу его никогда... Никогда! Какое страшное, страшное слово. Особенно страшное, когда тебе всего шесть лет. Дети воспринимают время гораздо более чутко, чем взрослые. Они ещё помнят какой-то частью себя ту, другую реальность, где времени не было вовсе. Именно поэтому «никогда» для ребёнка — то же самое, что пустота, небытие. Где нет не только того, что тебе хочется, а даже и самого себя. Очень немногие смогут выбраться из этой пустоты, а те, кто всё-таки выберется, принесут с собой глубокие, незаживающие раны.   Не говорите ребёнку, что у него никогда не будет собаки. Не отбирайте у него Надежду.  Даже если никогда не собираетесь завести эту самую собаку — пусть маленький человек не потеряет самого себя, лишившись такой простой возможности — когда-нибудь иметь настоящего друга. Друга, который не предаст, который не скажет, что слишком устал или нет времени; друга, который всегда будет рядом. Всегда. И тогда из маленького человека вырастет настоящий, большой человек. Такой большой, что сможет найти в своём большом сердце место для всех-всех: для друзей, любимых, для своих собственных детей, для собак — множества самых разных собак, и для всех других земных тварей; и даже...даже  для вас.

Мечты сбываются

Самое главное в жизни — иметь твёрдый характер. В шестилетнем возрасте, очень горюя о так и не найденном Каштане, и выплакав все имеющиеся у себя внутри слёзы, я решила, что место, которое освободилось в результате этого скорбного процесса, нужно чем-то непременно заполнить, и поскорее! Пока эта противная солёная жидкость опять не накопилась. Плакать больше не стоит, - думала я, - толку всё равно никакого. Все к тебе пристают - сначала притворно жалея; а потом уж, когда понимают, что их жалость вовсе не нужна, а дать того, чего ты хочешь, они не могут - начинают сердиться, кричать, называть тебя разными обидными словами, и вообще выходить из себя. В результате в доме начинается чёрт-те что, как один раз в сердцах сказала бабушка. Выражение это мне понравилось, и я его взяла для себя на заметочку. 
- Чёрт-те что у тебя на куклу одето! - высказывала я подружке Элечке, с важным видом разглядывая резинового пупса в игрушечной коляске, - И в мире тоже чёрт-те что творится! В Секторе Газа опять неспокойно, а Хосни Мубарак распускает правительство!
Пятилетняя в ту пору Элька-соседка таращилась на меня изумлённо и слегка со страхом, не понимая и половины сказанного. Да я и сама слабо представляла, кто такой Хосни Мубарак, где находится Сектор Газа и как вообще можно распустить что-то, кроме старого шерстяного свитера. Мудрёные же эти выражения практически ежедневно транслировал наш телевизор, выдавая обязательные порции вечерних политических новостей.
- А ты хоть знаешь, какой такой чёрт, доченька? - поинтересовалась у меня как-то раз самая старенькая наша бабушка, сокращённо именуемая «Пра», - Не поминай его, не кликай беду!
- Конечно, знаю! - с энтузиазмом отозвалась я, и притащила ей, для наглядности, источник своего просвещения, - Вот, смотри!
- Господи помилуй, до чего ж дошло..., - вздыхала старушка, вертя так и сяк и пристально разглядывая большого формата книгу — «А.С.Пушкин. Сказки», в которой на двадцать седьмой (как сейчас помню) странице, располагалась хорошая чёрно-белая иллюстрация к «Сказке о Попе и работнике его Балде», где наглый, но глуповатый чертёнок жалуется своему деду, старому морскому Бесу, на весёлого поповского работничка Балду.
- Вся книжка в чертях, тьфу-ты! Прости, господи, и чему только детей топерь учут? - вконец расстроилась Пра, и отослала меня и книжку прочь.

Однако именно эта, не самая лучшая с этической точки зрения, фраза, помогла мне в итоге добиться желаемого. А желала я только одного — собаки!  Все книги и журналы, имеющиеся в доме, были исследованы мною на предмет упоминания в них собак. Все сведения, что мне удалось получить, методично, долго и трудно записывались в специальную тетрадку. На вопросы: что бы мне хотелось получить к Новому Году, восьмому марта и именинам, я неизменно отвечала — собаку! Конечно же, собаку! Домашние, родственники, соседи, воспитатели, знакомые и друзья, и даже преподаватель музыки были в курсе моей страсти. Наизусть вызубрены были доступные мне для изучения породы собак. Собаки были мною нарисованы везде - где только можно и где нельзя; а также вырезаны из картона, собраны из металлического конструктора, и даже один из отцовских ремней был приспособлен под будущий поводок - с прицепленным ценой титанических усилий старым ржавым карабином, откопанном в земляном полу маленького сарайчика.
Тем не менее, отшумели очередные новогодние праздники, засохли мартовские мимозы, и первый майский день состарил меня ещё на один долгий год, а собаки в нашем доме так и не появилось. Я больше не рыдала, мужественно выполняя данное самой себе обещание, не закатывала сцен, и не мучила нытьём родных, считая это гораздо ниже своего достоинства. Всецело на моей стороне был только папа, однако женская часть нашей семьи сопротивлялась до последнего. Последним оказалась моя двоюродная тётка, наведавшаяся к нам в гости через несколько дней, пробежавших со дня рождения.
- Привет, моя дорогая! Как поживаешь? Что тебе подарили? Давай хвастайся!
- Чем хвастаться? Всякую ерунду, чёрт-те что!! - ввернула я свою коронную фразу, повергая всю семью в растерянность и культурный шок.
- Вот как...а что же ты хотела бы получить? - тётя Тая была и правда последним в мире человеком, кто ещё не знал о моей заветной четырёхлапой Мечте.
- Ну, разумеется, собаку! Живую!! - уточнение было необходимо, чтобы медленно соображающие взрослые не решили, что я удовольствуюсь какой-нибудь ужасной мягкой игрушкой.
- Собаку... хм... а я вот как раз без подарка пришла - хотела сначала узнать, что у тебя уже есть, а в чём недостача.
- В собаках у нас точно недостачи нет! - решительно произнесла мама, делая строгое лицо, - Мала она ещё слишком, чтобы собак заводить!!
- Во-первых, мне только что исполнилось семь! Во-вторых, она же будет жить во дворе, мама, - устало парировала я, повторяя в сто пятнадцатый раз свои аргументы. А бабуля мне поможет варить еду, и всё такое.
- Бабушке больше заняться нечем, только ещё собакам еду варить!
- Ну, тогда я могу сварить! -  неожиданно выступил папа, по своему обыкновению разрядив обстановку весёлой шуткой, - Подумаешь — делов-то! 
И вот тут, внимательно изучая взглядом своих родных, я сделала ценное наблюдение: из всех только одна мама пока не собирается сдавать свои позиции, а бабушка уже выбрала нейтралитет — ни слова не сказала, пока остальные занимались словесной перепалкой.
- Пойдём чай пить, пирожки как раз остыли! - твёрдой рукой увела она разговор в приятное гастрономическое русло, и на этой жизнерадостной ноте, собачья тема, тем памятным вечером, была исчерпана.

...Постепенно растворяясь в набирающей зеленую силу листве, летел к концу весёлый короткий май. Позади остался детский сад, и дома прибавилось новых вещей — прекрасный полированный письменный стол с выдвижными ящиками, настоящий портфель и целый ворох школьных принадлежностей, благодаря чему я чувствовала себя куколкой, которая вот-вот превратится в бабочку! Чистую радость омрачало только одно обстоятельство — собаки у меня по-прежнему не было, и даже споры о её необходимости как-то сами собой прекратились.
Но, несмотря на все свои мечты, меньше всего ожидала я в один, самый обычный, послеобеденный, солнечный час встретить в своём дворе...настоящего живого щенка! Недостижимые мечтания, которые мы не в силах реализовать, часто становятся чем-то иллюзорным, годящимся лишь на то, чтобы повздыхать о них при лунном свете. Так и произошло с моей собачьей мечтой. Я окончательно уверилась, что собаки мне в этой жизни уже не видать. Вылезший из-под грушевых корней гном или ковёр-самолёт, спустившийся к нам на крышу, поразили бы меня гораздо меньше, чем этот живой собачий детёныш. Тем не менее, он был там. Совершенно точно это обстоятельство не было сном, обманом зрения или миражом, насланным Феей Морганой. Но, откуда же он тогда взялся? Никто не предупреждал меня о таком событии, как появление в нашем доме собаки, день был самый обычный, а все праздники прошли давным-давно. Тогда что же это?! В каком-то ступоре стояла я напротив водяной колонки, обозначающей границу нашего участка и соседнего, и всё смотрела и смотрела на маленького смешного увальня, потихоньку ковыляющего вокруг. И тут мне в голову пришла простая и ужасная в своей очевидности мысль: «Да ведь это же, наверное, соседский пёсик! Удрал со своего участка, заборы-то у нас чисто символические!» Тяжело вздохнув и развернувшись, я побрела в дом, даже не прикоснувшись к пушистому комочку. 
- Ника! Слава богу! А я тебя уж обыскалась! Только что приходила Тая, мы тебя ждали-ждали, и не дождалися...
- Да? Зачем? - вяло поинтересовалась я, направляясь в свою комнату и не испытывая ни малейшего интереса к чему бы то ни было.
- Да она ж тебе собаку принесла!
- Что? - я остановилась как вкопанная, не доверяя своим собственным ушам, - ЧТО ты сказала?!
- Собаку она тебе принесла, кутёнка! - радуясь моему счастливому изумлению, повторила бабушка. Маленький совсем — во-он, во дворе гуляет.
- Бабушка!!!! Бабушка, это правда, что ты сейчас говоришь???!!! - внезапно оказалось, что слёз-то во мне не убавилось нисколько, они все где-то копились, копились, а теперь разом прорвались наружу, бежали во все стороны горячими, солёными ручьями!
- Никуша, милая, ты что?! - обеспокоилась бабушка, не ожидая увидать такой бурной реакции, - Ты что плачешь-то?!
- Ой, бабуля... - мне так сдавило горло, что больше сказать ничего не вышло. В глазах потемнело, и кухонный потолок почему-то стал падать на нас сверху.
- Господи, да что же это творится-то!! Ну-ка, давай, на диван ложись, держи водичку, держи...пей... Куда же ты?! Ника?!
Ничего более не слушая и отшвырнув стакан, я пулей умчалась обратно во двор, метнулась к колонке — никого! Под кустом смородины — тоже пусто! Боже мой, неужели он успел куда-то удрать?! Разве можно выпускать маленького беспомощного щенка бродить по двору одного!!!
- Малыш, малыш, ну, где же ты?! Где ты, пёсик? Иди сюда, иди...кутя, кутя! - чмокая губами и призывая своё неожиданное сокровище на разные лады, я носилась по двору как бешеная, проверяя все возможные потайные уголки. Глухое отчаяние уже успело овладеть мной к тому моменту, когда я услышала негромкое приглушённое тявканье, доносившееся...точно, из летнего душа!!
- Ах вот ты где! Ну ты же мой милый, мой сладкий пёсик! Зачем ты залез в душ? А вдруг бы тебе прищемило лапочку...а? Мой хороший, любимый мальчик!!
Мурлыча над щенком, я целовала его в чудесную беленькую мордочку и прижимала к себе так, словно хотела задушить, не обращая внимания на его визгливые протесты.
- А какой же ты у меня красавец! Какой у нас миленький хвостик, какие пятнышки!!!

"Миленький красавец" был, конечно же, обыкновенной дворняжкой — белый с рыжими пятнами кобелёк; одно пятнышко, почти круглой формы - вокруг правого глаза, одно большое овальное на спинке, и несколько мелких рассыпано по всему тельцу. Висячие ушки, блестящие коричневые глаза, острые иголочки молочных зубов — всё в нём было прекрасно!!! А лучше всего был запах — ни с чем на свете не сравнимый щенячий запах! Так пахнут только совсем-совсем маленькие сосунки, которых кормит и вылизывает собака-мама.
- Как же мне тебя назвать? - пустая скользкая промоина, образовавшаяся в голове от бурного слёзного потока, заменила собой все мои знания, почерпнутые из умных книг, и заготовленные впрок, красивые собачьи клички успешно утекли в эту пустоту.
- Как же там...Фрам? Нет, ты не Фрам. Может, Барс? Нет, это только для кошки годится. Амур? Ну, эта кличка для большой-большой овчарки. А ты точно не овчарка! Ну ничего, ничего, ты самый лучший пёс!! Гораздо лучше любой овчарки, да...не плачь, не плачь! Ты, наверное, кушать хочешь? - спохватилась я, тут же засунула безымянного дружка под мышку и вприпрыжку побежала вдоль дома, всецело поглощённая заботами о новом живом существе, таком долгожданном и таком...таком...необходимом!!!   
Примерно через час щенок, всячески обихоженный и обласканный, мирно спал в картонной коробке, выделенной мне для его временного обитания. Словно Цербер, сидела я рядом на полу, бдительно охраняя его драгоценный сон, и в сотый раз рассматривала книжку, в конце которой был размещён достаточно большой перечень кличек для четвероногих человеческих друзей. Сосредоточенно нахмурившись, водила я пальцем по стройным колонкам, бормоча про себя:
- Яр, Ястреб, Яранг … (как вы понимаете, поиски начались с конца), - Хан, Урфин, Тиль... что ты будешь делать, совершенно ничего не подходит! 
- Рррр... - послышалось вдруг из коробки, - Рррр...
- Ты проснулся, мой чудесный? - заглянув через край, я увидела, что малыш всё ещё сладко спит, подёргивая во сне всеми четырьмя лапами, негромко при этом рыча.
- Ну, раз ты такой рычатель, давай смотреть тебе имя на букву «Р»... Так...Рональд, Рик, Рой...Рет...не, всё не то! Разгуляй...какой ещё Разгуляй? Рекс...Рекс? А что, отличное имя — Рекс! Тебе подходит, да?
Пёсик не отозвался, по-прежнему находясь во власти щенячьего Морфея. Истолковав его молчание как несомненный знак согласия, я окончательно утвердила за ним обнаруженное Имя.

Трудное счастье

- Ну, теперь ты довольна? - спросила мама, разглядывая щенка и улыбаясь, - Какой милый! Какой у нас животик...да, хороший, тёплый животик...
- Мам... - я недоумённо раскрыла рот от удивления, - а я думала, что ты не любишь собак...
- Собаки бывают разные...да, разные, - продолжала она сюсюкать со щенком, - бывают грязные, больные, косматые...бывают огромные, злые, кусачие...и вот такое чудное чудо бывает...как же его не любить...да, ты хороший...
- Слушай, Мам, а ведь Рекс тоже вырастет большой, может даже будет лохматый, огромный, кусачий...что ж тогда, мы его на улицу выкинем?!
- Не говори ерунды, это щенок небольшой собачки.
- А какая у него порода?
- Двор-терьер! - отозвался папа, радостно смеясь, - Самый, что ни на есть - чистокровный двор-терьер!!
- Правда? - восхитилась я, - Никогда о такой не слышала!
- Какие твои годы! Не слышала-не слышала, а вот теперь услышала!!
- Ага... - в полном восхищении от факта, что у меня, оказывается, такая редкостная собака, я смотрела на родителей с благодарностью и восторгом.
- Спасибо, спасибо, спасибо огромное, что разрешили мне его оставить!!!
- Мы не могли тут уже ничего поделать, - сказала Мама с некоторым раздражением в голосе, - Ведь его тебе Тая подарила!
- Но ведь он же тебе тоже понравился, правда? - с надеждой спросила я, помня недавние мамины оханья и аханья с малышом.
- Да, да, понравился, - рассеянно отозвалась она, - но только не таскай его в дом! Пусть на улице живёт! Папа сделает ему будку, собаки должны жить в будке.
- Ура! Ура! - прыгала я от счастья, - мы будем делать будку Рексу!!
И сам потенциальный хозяин будки прыгал рядом со мной, потешно и неуверенно подскакивая непослушными разъезжающимися лапками, и тоненько тявкал, добавляя к голосу немного рычания:
- Ррраф! Рраф!
- Ах ты, моя любимая гавкалка!! - я подхватила его на руки и нежно поцеловала в розовую нежную мордочку, и в чёрный, блестящий, холодный, крохотный носик! И Рекс в долгу не остался, тотчас же облизав мне в ответ все части лица, что попали в зону его досягаемости.
- Это ещё что!!! Не смей лизаться с собакой! - возмутилась мама, - Не хватало нам только глистов! Марш на улицу оба!!
Мы с Рексом спорить не стали, и быстренько смылись во двор. Нам было чем заняться! Долгие и счастливые дни провели мы вместе - узнавая друг друга, привыкая друг к другу, учась пониманию, ответственности и взаимному уважению. В то лето было заброшено всё, что раньше составляло привычный круг моих повседневных интересов — карандаши и краски без дела валялись в чистых ещё ящиках моего новенького рабочего стола, пластинки пылились на тумбочке рядом с проигрывателем, ящик с диафильмами перекочевал в дальний угол под кровать, и книги котировались только те, в которых можно было почерпнуть полезные сведения о воспитании собак. Соседка Элечка напрасно приходила каждый день к водоразделу наших границ, зазывая меня играть в куклы или прыгать в классики. Я уже молчу о нотах, ждущих своего часа на взятом в прокат пианино. У меня был Рекс! И в нём сосредоточился теперь весь мой мир.

- Она просто помешалась на этой собаке! - высказывала мама нашей соседке, по совместительству, приходящейся такой же мамой, заброшенной мною Эльке, - С утра до ночи только и делает, что носится с ним, как курица с яйцом. В сентябре в школу, и в музыкальную тоже, нужно заниматься…но её просто невозможно заставить оторваться от щенка. Готова жить вместе с ним в этой будке!
Будка у нас и правда получилась замечательная! Мама была недалека от истины — несколько раз я и впрямь заползала к Рексу в гости, чтобы убедиться, что изнутри его жилище так же комфортабельно, как и снаружи. Найденный мною, в результате такой инспекции, гвоздь, слегка торчащий на задней внутренней стенке, я собственноручно забила молотком, одолженным у папы, чтобы мой пёсик, не дай-то бог, не поранился об него. Всё остальное было в полном порядке — крыша обита мягким непромокаемым материалом, толстые дощатые стенки изнутри обшиты фанерой, чтобы в щели не задувал буйный северный ветер, а сам собачий домик установлен на несколько кирпичей, и окрашен снаружи масляной коричневой краской. Входное отверстие не слишком низко, чтоб не заливало водой и не задувало зимой снегом, но и не слишком высоко, чтобы пёсу было удобно забираться. Конёк крыши сантиметров на двадцать выступает над передним «фасадом», защищая от воды, капающей сверху — можно высунуть мордочку наружу и удобно лежать, принюхиваясь к прохладной вечерней свежести.   

Так он и поступал, и был вполне доволен своей собачьей жизнью. А я была не просто довольна - я была на седьмом небе от счастья! Правда, счастье это было уже не беззаботным и беспечным, как если бы вам подарили долгожданную куклу или цветные фломастеры. Нет. Счастье обладания собакой оказалось нелёгким, временами тревожным процессом, оно не имело конца, не знало покоя, поглощало меня целиком и не оставляло места ни для чего больше! Частенько я просыпалась ночью в тревоге, с колотящимся сердцем, и беспокойно вслушивалась в приглушённые, редкие звуки - как там мой мальчик? Всё ли у него хорошо? Не украл ли его кто-нибудь в ночи?! Не подавился ли он случайно чем-нибудь, не убежал? Несколько минут лежала я так без сна, а потом не выдерживала, потихоньку выскальзывала из кровати и тихо-тихо, на цыпочках, прокрадывалась к окну, вглядываясь в полночную тьму за маленьким тусклым стеклом... Потом вздыхала и возвращалась на место, зная, что выйти во двор бесшумно не получится, а если застукают - будут ругаться. Пробегали минуты, старая яблоня успокаивающе качала мне своими длинными пальцами, и уличный фонарь превращал её ветви в неверную, колышущуюся сеть…подобную той, которой рыбаки ловят в море зазевавшуюся рыбу. Ещё немного - я и сама начинала зевать, как эта глупая рыба, и Сон-рыбак вновь ловил меня своим неводом.
«Да...» - думалось мне где-то между тем и этим миром, - Рыбацкая сеть называется невод...почему? Не-вод — это же значит "не водить", а рыбаки-то ей как раз и водят...водят и водят...а вдруг они поймают Рекса?! Тут я начинала что-то ещё вспоминать, трепыхалась, и пыталась выныривать из прочного невода, но уже никак не выходило...

Сказать, что мы с Рексом были не разлей вода — значит не сказать почти ничего. Чуть свет я вскакивала с кровати как ужаленная и неслась во двор, чтобы увидеть своего ненаглядного щеника. В большинстве случаев он вылезал ко мне из будки сонный, смешно разевая розовый маленький ротик, и часто моргал мутными со сна глазёнками, взглядывая на меня укоризненно, и словно говоря: - Ну чего тебе, хозяюшка, не спится?
Дальше я устраивала ему ежеутренний тщательный осмотр, со всем пристрастием, на какое только была способна. После осмотра шла зарядка, потом душ (из шланга, вода разумеется холоднющая), завтрак (крупяная каша с мясными обрезками), уборка в будке, и самое интересное — прогулка по улице!
Гордая, словно утка-мать, впервые представившая своих утят птичьему двору, вела я на поводке Рекса, требуя от него безукоризненного выполнения всех подаваемых мною команд. Продефилировав, таким образом, минут десять-пятнадцать, мы находили какой- нибудь клочок земли, свободный от строений и посадок, где позволялись разные вольности - разумеется, по команде «гуляй»: прыжки и ужимки, беготня кругами, весёлые игры с палками и мячиком. Но всё это - не спуская пёсика с поводка. Бдительность моя не ослабевала ни на минуту — ведь мир вокруг полон ужасных опасностей для маленького щенка! Закрытых собачьих площадок поблизости от нас не имелось, да и вовсе их, в то время, было не сыскать. Насмешки, которыми нас щедро одаривали уличные мальчишки, цели своей не достигали. Тактика моя была проста — полное игнорирование. Моя собака — что хочу, то и делаю! Людям же поумнее, которые останавливались с нами поболтать, я выдавала целые лекции о правильном воспитании собак. И скоро вся улица стала называть меня не иначе как собачницей, полностью оправдывая давешнее мамино определение.
Дома же я буквально изматывала родных, с фанатичным упорством добиваясь всего самого лучшего для своего маленького друга, начиная от крыши над его драгоценной головой и заканчивая собачьим обмундированием.
- Незачем транжирить деньги на разные поводки! Собака и есть собака, должна соображать, где живёт, если убежит — значит, глупый, туда ему и дорога.
- Ты что, бабушка! Как ты можешь такое говорить! Во-первых, он ещё маленький; во-вторых, может нечаянно под машину попасть.
- У всех во дворах собаки, и никто их на поводках не водит!
- А я поведу!!
- Ну, раз тебе так приспичило, вон — привяжи ему верёвочку, и води на здоровье.
- Верёвочка может отвязаться, режет шею собаке, и руке неудобно, нужен поводок!
- Ишь, упёртая какая! - в бабушкиной интонации сквозило и раздражение, и одновременно фамильная гордость, - Ну, тогда пусть отец тебе поводки покупает!

Разумеется, мы с Рексом добились и поводка, и хорошего ошейника по размеру, и даже — невероятное везение - нам удалось раздобыть шлейку! Как раз завезли в зоомагазин, когда мы, в радостно-приподнятом настроении, ввалились туда за собачьей амуницией. Первый же от входа отдел, где продавались всякие лески-крючки, спиннинги, ружья, и прочие причиндалы для ловли зверей и птиц, встретил нас огромным медвежьим чучелом, приподнявшимся на задних лапах, чтобы схватить непрошенных гостей. Рекс, отпущенный в помещении с рук и бежавший за мною следом, заметил это гигантское страшное чудище в самый последний момент, чуть ли не уткнувшись в него носом. Резко затормозив, он сдал назад, как хороший гонщик, увидевший препятствие, и что было силы зарычал и залаял на мишку, прыгая вокруг на расстоянии вытянутой руки.
- Молодца! - одобрительно комментировал его действия продавец, уже знакомый мне, по прошлым посещениям, бородатый мужчина средних лет, - Так его, так! Охотник подрастает! - Вам что, ружьё? - обратился он к папе, довольно потирая руки.
- Да не, нам сбрую для охотника, - хохотнул отец, - Мы его одного за зайцами посылать будем! Не наша специальность зверей стрелять.
- А зря... из такой бесстрашной козявки хороший боец вырастет! Это у вас кто? Похож на фокса гладкошерстного вроде, - присмотрелся к Рексу дядечка.
- Это у нас двор-терьер! - важно пояснила я, - Редкая порода!
- А-а...ну да, очень редкая! - вежливо улыбнулся мне продавец, и понимающе подмигнул папе, - Ну, раз вы не охотники, говорите, за чем пожаловали!
- Нам надо ошейник, хороший кожаный поводок и шлейку! - выпалила я одним духом, - Рекс, фу! Замолчи! А ну, иди ко мне!  Щенок даже не посмотрел в мою сторону, продолжая свои нападки на чучело.
- Он зверя почуял...теперь сам не успокоится... - заметил продавец, - Вы его на руки возьмите!
Пришлось так и поступить. Но даже у меня на руках собачонок вздрагивал и рычал, оглядываясь на Мишу.
- Вот, давайте выбирать. Как раз шлейки только привезли, у нас они очень редко бывают... дефицитный товар!
Битых полчаса я так и сяк крутила, и примеряла поводки и ошейники, выбирая нужный размер, цвет и длину. Со шлейкой всё вышло гораздо проще — их, собственно, и было лишь два варианта — на больших собак и на маленьких. Правда, и та, что на маленьких, нам была ещё сильно великовата, но общим обсуждением решили, что Рекс через пару месяцев до неё дорастёт. 
Из магазина мы вышли усталые и счастливые, каждый по своей причине: я радовалась щенячьим обновочкам, Рекс - избавлению от страшного зверя, а папа тому обстоятельству, что нам удалось всё купить в одном месте; а значит, можно с чистой совестью возвращаться домой, успевая ко времени трансляции футбольного матча!

Фея-Крёстная

- Крёсна, ты уж не ругайся на меня, ради бога, за этого щенка. Хотела я Никушке угодить, она ж мне не чужая...
- Что ты такое говоришь, Тая? Разумеется, все мы родня. А что до собачки — да пусть себе бегает... она наиграется с ним вдоволь и успокоится, найдёт себе другие забавы. Сама-то ты как?
- Ох, да всё так же...видно, заблудилось где-то моё счастье...хоть племяшки есть, и на том спасибо!
Забежав на минуточку домой с улицы, и разуваясь в полутёмных сенях, услыхала я этот диалог между бабушкой и тёткой, и невольно помедлила, прежде чем зайти - пыталась осмыслить услышанное. Какие такие неприятности у тёти Таи, из-за которых она сидит в нашей кухне и хлюпает носом, жалуясь бабушке на несчастную судьбу? А, впрочем, взрослые заботы мне не по зубам; но вот сказать спасибо ей за Рекса — это как раз то, что я давно хотела!
- Тётя Тая, тётя Тая! - запрыгала я вокруг, вихрем ворвавшись в кухню, - Спасибо тебе, спасибо, дорогая, любимая моя тётечка!! Спасибо за Рекса!
- Он понравился тебе? - тётка улыбалась мне в ответ, но глаза её были опухшими и красными.
- Спрашиваешь, тоже! Конечно же понравился!! Ты, тётя, исполнила мою самую-самую заветную мечту!!! Как фея-крёстная из сказки про Золушку!
- Фея! - засмеялась Тая, - Хорошо бы мне быть феей! А я даже и не крёстная тебе, моя дорогая...
- Ну и что же, что не крёстная, а всё-таки мечту исполнила!
- Я рада, что тебе угодила! - родственные объятия под тёплым бабушкиным взглядом плавно перетекли в продолжение чаепития с поеданием шарлотки. Когда же с пирогом было покончено - вышли ко двору на вечереющее, ласковое солнце.

Накануне август месяц вступил в свои законные права — прошёлся и у нас по огороду: добавил ярких красок в помидорные кусты, немножко охрой тронул листья, карминным брызнул в яблоневые кроны... Небесный занавес казался теперь бледнее рядом с этой пестротой, поднимался высоко, как будто небо увеличилось в размерах, подготавливаясь к следующему акту ежегодного спектакля. Я чувствовала эти перемены, и медленное угасание бесшабашного лета не печалило меня, а только наполняло ожиданием. Рядом, на низенькой лавочке, сидели я и тётя, пробуя на вкус воздух августа, а Рекс примостился у ног и затих.
- Тётя, - тихонько спросила я, - Почему ты плакала?
Она поглядела на меня вскользь, и уже было собиралась отшутиться одной из дежурных расхожих фраз, какими взрослые отвечают детям на разные неудобные вопросы…но, почему-то, не смогла. Вместо этого отвернулась, заметила под ногами Рекса, и стала гладить его по голове, пряча от меня глаза.
- Знаешь, я ведь была такой одинокой, пока у меня не появился Рекс... - сказала я ей неожиданно для самой себя, - Наверное, и тебе одиноко? Может быть, тебе тоже собаку завести?
- Только собака мне и остаётся, - криво улыбнулась тётка, по-прежнему не поднимая глаз.
- Но, если ты не хочешь собаку, тогда чего же? - в моём представлении выбор был прост и очевиден.
- Ох, Ника... - вздохнула тётя, и наконец подняла на меня взгляд, - Чего я хочу? Я хочу девочку, такую же, как ты!
- Девочку?! - изумилась я, но тут же до меня и дошло... вспомнились разные домашние разговоры, намёки, которым я не придавала значения, погружённая в собственные детские заботы. Мысли мои заметались, закружились, ища выход из возникшего тупика...и вдруг меня осенило! 
- Знаешь, тётя, - радостно объявила я, - В сказке про фей говорится вот так: если Фея-Крёстная исполняет самое-самое заветное желание ребёнка, то и сама может попросить себе то, что ей хочется больше всего на свете! То, чего она сама для себя наколдовать не может, понимаешь? (Если вы, дорогие мои читатели, не знаете такой сказки — не удивляйтесь, ведь я тогда придумала всё это от начала и до конца).
Но тётя Тая не стала спрашивать у меня, что это за сказка такая, а просто сидела и смотрела мне в глаза так, как будто хотела увидеть в них эту самую девочку, какую ей так уж приспичило иметь. Я было хотела ей сказать, чтоб она подумала получше, прежде чем загадывать желание — на мой-то взгляд собака всё поинтересней, чем орущие младенцы…но, почему-то, не сказала. В конце концов — каждому своё! Вместо этого выдала лишь, что мы с Рексом так счастливы, что от всего сердца желаем такого же счастья и ей.

...Детская память избирательна, и прочие встречи с нашей благодетельницей вылетели у меня из головы… Наверное, потому, что ничего особенного при этом не происходило. Но вот ещё одна, совершенно особенная, запомнилась навсегда. Каким-то октябрьским днём, уже больше, чем через год с того давнишнего августа, мама сказала, что мы пойдём в гости к тёте Тае, «поглядеть на её обновочку». Ну, пойдём так пойдём, я не возражала.
В квартире было солнечно и тихо, как будто не октябрь был, а май. И тётя тоже вся была как май — румяная, свежая, счастливая.
- Где твоя обновочка? - с порога выпалила я, ожидая увидеть, скажем, новый телевизор или стол.
- А вы руки сначала помойте! - засмеялась Тая серебристым нежным смехом, - И идите сюда! 
В дальней комнате пахло марганцовкой и стояла маленькая детская кроватка...а в кроватке лежал такой крохотный младенец, что голова его была не больше апельсина. Я, которая раньше никогда так близко новорожденных не видела, остановилась в изумлении:
- Она живая?
- Конечно, живая! - сказала мама и осторожно коснулась пальцем крохотного кулачка. Апельсинчик зевнул - в точности как Рекс, когда был ещё щенком, показав кругленький розовый язычок…и тонко, пискливо промяукал.
- Ну, как тебе моя обновочка? - гордо спросила Тая, пожирая глазами своё сокровище.
- Симпатичная, - вежливо ответила я, боясь даже дышать, - Как назвали?
- Димочкой! - нежно улыбнулась тётя, - Ну, подойди, не бойся!
- Димочкой?! - изумилась я, оторопев. А как же её будут звать, когда вырастет?!
- Так и будут, Димой, - и видя моё неослабевающее изумление, расхохоталась: - Да это же мальчик!
- А-а, - дошло до меня наконец, - Но ты же девочку хотела? - весьма нетактично брякнула, и тут же пожалела об этом.
Но тётя ничуть не обиделась, а только снова рассмеялась:
- Хотела, а вот взяли и выдали мальчика!
Я тут же представила, как в роддоме, где, несомненно, раздают мамашам крохотных детей, тётя пишет на бумажке свой заказ: «Нужна девочка, глаза голубые, волосы тёмные». А ей приносят вот такого апельсинчика и говорят, что девочки закончились...есть над чем подумать! Ну, а с другой стороны - что, если б вместо Рекса она мне принесла какую-нибудь маленькую пёсичку? Да разумеется, обратно я б её не отдала!
- Ника... - тихонько подошла ко мне Тая на кухне, куда мы ушли ставить чайник, пока моя мама курлыкала в комнате с малышом, - Спасибо тебе!
- За что? - искренне удивилась я.
- За Димочку моего!
Тут я вспомнила наш давнишний разговор на лавочке возле яблони, и мне стало немножечко стыдно за свои глупые фантазии.
- Тётя, а тебе и правда не жалко, что это не девочка?
- Нет, конечно...глупенькая... - она нежно погладила меня по волосам, - Знаешь, где я взяла тебе Рекса?
- Нет... - я насторожилась, предчувствуя что-то интересное.
- Ходила к одной бабке...она вроде знахарки...заговаривает больные зубы, готовит разные...тут тётя слегка запнулась, - Разные мази лечебные... Так вот, она сказала мне, что я должна спасти погибающую душу, и найти для неё приют, тогда моё желание исполнится. Я тогда шла от вас по улице и думала: «Как же мне это сделать? Где я должна найти эту погибающую душу?» И вот вижу — выходит из ворот мужик, а у него в руках мешок. За мешком бежит собачка, и скулит, и плачет - прямо человеческими слезами. Тут я поняла, что он несёт щенков топить или выкидывать. Упросила отдать мне одного, но сама смотреть не стала, когда он мешок развязал — не смогла бы взять только его, понимаешь?
- Конечно, понимаю, - серьёзно ответила я, - И, кажется, ещё я понимаю, почему у тебя не девочка, а мальчик, тётечка!
- Ну, чай-то пить будем? Димочка уснул... - мама пришла к нам на кухню, и, поглядев на нас, спросила шутливо-подозрительно: - Что это у вас тут за секреты?!
- Никаких секретов, дорогая! - ответила ей тётя, - Просто мы с Никой делимся опытом воспитания маленьких мальчиков!

Первая потеря

    Ужасно несправедливо, но жизнь собачья намного короче человеческой. Сама по себе короче, даже если всё идёт своим чередом. К тому же мохнатые четвероногие друзья часто платят непомерно огромную цену за право сопровождать нас по жизни нашей, слишком рано расставаясь со своей. Мир, который кажется ласковым и добрым, становится опасным в одночасье и враждебным - просто так, без причин! И никогда не знаешь, какой из дней вдруг выпрыгнет последним...
Наш с Рексом последний день выглядел обманчиво-счастливым. Он хорошо маскировался, этот мерзкий день - как коварный зверь, затаившийся в засаде, выжидая удобного момента, чтобы разлучить нас навсегда. Первым по счёту стоял он в ряду коротких осенних каникул, и погода выдалась совершенно нетипичная — солнышко жмурилось в яркой листве, воздух был так тонок, прозрачен и свеж, как бывает только ранним тёплым сентябрём. Словно вдруг, второй раз за сезон, настало «бабье лето» - тот мимолётный, красочный период, когда Осени кажется, что время вот-вот поворотится вспять...и у неё есть ещё шанс возвратиться в беспечное лето, где сама она была когда-то...не собой, но кем-то позабытым... Кем же? Вот и стоит задумчивая Осень над зеркальной заводью укромного пруда, разглядывая своё отражение, позабыв выпустить из клетки запертые воющие ветры, и природа получает передышку... 

Выспавшись как следует, и подкрепившись свежеиспечёнными пирогами с капустой и мясом, с чисто намытым накануне пёсиком на поводке, выплыла я из собственной калитки в самом превосходном настроении. Мудрая природа и более опытные люди, заработавшие шрамы собственными трудными ошибками — они, конечно, понимают, что такая сказка — не к добру. Ушедшее лето вернуть невозможно, и Осень, на миг замечтавшись о прошлом, очень скоро вернётся к исполнению своих скорбных обязанностей с удвоенной силой и яростью. Но мы с Рексиком были слишком юны и доверчивы, чтобы увидеть тучи, сгущающиеся на далёком горизонте. А посему шагали и шагали, радуясь без всяких дополнительных причин, и предвкушая долгие счастливые денёчки, тёплые во всех отношениях.
- Ника, привет! - знакомая фигура машет мне рукой из переулка.
- А, привет, Валёк! Гуляешь?
- Да в магазин послали, вам туда не надо?
- Чего ж и не сходить? Нам ведь всё равно куда идти, правда, Рекс?!
- Рррраф! Правда! - ответ был прост и очевиден.
Достигнув, таким образом, всеобщего согласия, и щебеча, как воробьи весной, мы двинулись по новому маршруту.
- Везёт тебе! - говорит Валёк, останавливаясь, чтобы погладить Рекса, - Захотела собаку — вот тебе и собака...а мне своей не дождаться...мать ни за что не разрешит!
- А ты возьми и принеси! Мало ли щенков раздают...
- Выгонят, - убеждённо вздыхает Валька, - Как пить дать, выгонят! Да ещё и уши надерут...и знаешь, мне хотелось бы овчарку! А кто ж таких щенков бесплатно раздаёт...
И некоторое время мы идём молча, думая каждый о своём. Валькины мечты затронули и мою больную тему... Давно прошли те времена святой наивности, когда родительская шутка о «двортерьерах» воспринималась мной за чистую монету. Эх, как бы мне хотелось теперь, чтобы Рекс и вправду был каким-нибудь настоящим терьером!! Желательно эрделем, как в «Электронике»... От колли, добермана, или, скажем - боксёра, я тоже бы совсем не отказалась! А самая голубая, недостижимая по тем временам моя мечта — керри-блю-терьер!  Мало кто тогда и слышал-то о такой породе, а уж увидеть и вовсе было невозможно — их просто не было в нашем городе. В самой столице только-только появились первые, вывезенные из-за границы, экземпляры, о чём своевременно информировал меня альманах «Декоративные породы собак». Увидев двух бородатых красавчиков — чёрного и серебристо-голубого цвета, сидящих рядышком, как плюшевые игрушки, я влюбилась безнадёжно и навсегда! И не раз с тех пор, вздыхая, глядела на своего маленького неказистого Рекса — с несоразмерно крупной головой и кривоватыми короткими лапками... Правда, помечтав, строго одёргивала сама себя: «Это твой друг! Какой ни есть, но преданный и весёлый! Вспомни, как ты была рада, когда заполучила его, наконец!!»
- Эй, Кораблёва! Смотри, смотри, пацаны! Кораблёва со своим двортерьером пошла! Да с ней и Малёк! Тоже, поди, о двортерьере мечтает!!
Разудалая стая соседских пацанов на все лады улюлюкала и выла, завидев нас с Валькой, однако в прямую конфронтацию вступать не торопилась — им хорошо были известны мои коронные приёмы борьбы — напасть на противника сзади, вцепившись в волосы на затылке, и расцарапать остро отточенными когтями всё лицо. Мало кому хотелось потом отсвечивать такой разукрашенной физиономией. Рекс, завидев давнишних недругов, изводивших нас своими насмешками, а то и кое-чем похуже, насторожился и зарычал, натягивая поводок.
- Да ну их, Рексик! Много шума из ничего...пошли! 
- Ника... – подал голос Валёк, лишь только мы немного отдалились.
- Что?
- Слушай...у тебя деньги есть?
- Есть немного... копеек пятнадцать, наверное...
- И у меня десять остаётся...давай купим мороженое? Пломбир, а? И поделим...
- Я люблю щербет, ты же знаешь. Он стоит семь копеек. Надо наскрести где-то ещё пять, тогда хватит и мне на щербет, и тебе на пломбир.
- Где ж мы их возьмём?
- Ну, давай зайдём ко мне, попрошу у бабушки. У неё всегда мелочь в ящике лежит.

Добыв недостающую сумму и заодно получив поручение купить молока, мы двинулись дальше в прекрасном настроении. Магазин был почти пуст — время-то рабочее, и только в отделе, где продавали газировку и всякие сладости, толклись каникулярные школьники. Мы с Рексом сидели напротив входа и ждали, пока Валька купит всё необходимое, и отоварится мороженым. Наконец тяжелые металлические двери распахнулись, выпуская стайку детей, а в их числе и нашего дружка, гружёного двумя бидонами с молоком, сеткой с разными нехитрыми продуктами, и кулёчком с мороженым. Вид у него был слегка расстроенный.
- Ты чего, Валёк, такой приунывший? Пломбир закончился?
- Да нет, пломбир в порядке... только несправедливо выходит — у тебя денег больше было, а дорогущий пломбир мне достался...
- Ну и что? Я ж его не люблю... какая разница, каких денег он стоит! Главное — дружба! Вот будут в другой раз у тебя деньги — угостишь меня.
- Да, конечно! - с готовностью соглашается Валька, улыбаясь и разворачивая кулёчки.
- А пока — вон, Рекса угости! Чтобы тебя совесть больше не мучала, - смеюсь я, показывая на пёсика, привставшего на задние лапки, в ожидании своей порции счастья.
- А ну, Рекс, танцуй!
- Ах, какой молодец! - хвалит Валька старательного танцора, и откусывает ему внушительный кусок от своего брикетика, - На, угощайся! Хороший, хороший пёсик, молодец!
Обратная дорога мимо пустыря, остановки и длинного ряда домов наконец приводит нас почти до самой моей калитки.
- Вот, держи, - ставит Валька на крылечко мой бидон, - Я пошёл, отнесу своё маме, она уж меня заждалась, наверное. 
- Пока!

Ох, и неудобно же открывать калитку, когда у тебя в руках собачий поводок, пакет с венгерскими ватрушками (купленный на сдачу от молока), и стаканчик с недоеденным мороженым... Освобождая одну руку, чтобы открыть задвижку мизинцем, просунутым в отверстие калитки (моё личное изобретение!), я отпускаю Рексин поводок и прижимаю его ногой. И вдруг:
- Куда, куда же ты! Стой!! - чей-то пронзительный вопль, надрывное мяуканье, скрип тормозов...и резкий рывок поводка из-под моей ноги происходят практически одновременно...но мне, стоящей спиной к улице, ничего не видно! Инстинктивно бросаясь ловить ускользающий поводок, я задеваю ногой рядом стоящий молочный бидон, и белый водопад разливается с крыльца на тротуар.
- Рекс! Рекс!! Назад! Назад, кому сказала!!! - ору я, поскальзываясь и больно ударяясь коленкой и ладонью об асфальт, вздыбленный там и сям извивающимися буграми подземных тополиных корневищ, - Ре-екс!!! Нет!! Не-ет!!!
Запачканный грязью и копотью самосвал, несущийся по проезжей части, разделяющей нашу улицу надвое, на моих глазах подминает огромным колесом азартного пёсика, кинувшегося вдогонку за крошечным рыжим котёнком, удравшим от своей маленькой, испуганной хозяйки Танечки. Котёнок, увидав пса, резко изменил траекторию своего побега, и, в последний момент, увернулся из-под колёс смертоносной машины. А пёсик не смог...
- Что, что случилось?
- Кого-то задавило?!
- Танюша...Танюша...господи...
- Ры-ыжи-ик!!! Ааааа!!!
- Боже мой... Ника, ты цела?!
Со всех домов, хлопая дверями и калитками, выбегают соседи, заслышав наши с Танечкой крики... Водитель грузовика остановился и вылез из кабины... Бабушка, причитая и ругаясь на «бестолковую шавку», обнимает меня и радуется, что я не выбежала на мостовую вслед за собакой... Валька, не успевший далеко уйти, примчался обратно, оставив свой бидон где-то в конце переулка... Рыжий виновник происшествия молнией взлетел на тополь и сидит там в шоке, невредимый и невидимый среди золотистой листвы, громко воя и урча... А я...я стою на коленях, опираясь рукой об асфальт...не смея подойти хотя бы чуточку поближе, чтобы только не увидеть того, во что превратили страшные колёса моего маленького, живого, весёлого Рекса...

Ладная Лада

Следующую по счёту собаку, появившуюся у нас в доме, я долго не любила. Душа и рассудок отказывались принимать за своё другое живое существо, не-Рекса. Помимо моей воли, от каких-то дальних соседей принесла её, совсем крошечную, старенькая Пра.
- Хватит робёнку убиваться-то! - объяснила она свой поступок удивлённым домочадцам, - Котору неделю на сараюшке сидит... Так и простыть насмерть недолго...
И назвали её тоже без моего участия, мне было совершенно безразлично присутствие этой мелкой рыженькой собачки.
- Какая ладненькая! Посмотри, Ника — платочек беленький на шее, и лапочки в белых носочках! Как её назовёшь?
- Никак.
- Ну, это вряд ли подходящая кличка, - натянуто рассмеялась мама, пытаясь меня растормошить.
- Говорю же — никак не назову! Никого не просила её приносить, - невежливо огрызнувшись, я ушла в дом, даже не взглянув на нового щенка.
- Ну, ничего, ничего... она ещё одумается, хозяюшка вредная твоя, - утешала сиротку мама, подсунув блюдечко с тёплым молоком. Высунув остренький нежно-розовый язычок, малютка осторожно лакала предложенную пищу.
«До чего же противно-аккуратная!» - подумалось мне, равнодушно наблюдавшей за процессом из окна, - «Рекс всегда блюдце штурмом брал, переворачивал, весь возюкался в молоке... а эта нежная девчонка точно ни на что путёвое не пригодна».
- Раз уж она тебя никак не хочет называть, тогда ты будешь Лада! Да? Нравится тебе? Хотя бы временно, потом уже Никушка по-своему назовёт...
И отныне, каждый день, ворча и жалуясь, бабушка была вынуждена кормить «ещё одну скотинку», поскольку потенциальная хозяйка делать оное отказывалась. Это мелкое невразумительное существо хоть и выглядело достаточно мило, но опять не принадлежало к вожделенному мною породному сословию. К тому же оно было девчонкой, до безобразия ласковой, деликатной чистюлей. Даже в двухмесячном возрасте наступить, скажем, в лужу, было для этой аккуратистки чем-то немыслимым. С грустью и чёрной тоской вспоминала тогда я весёлого храброго Рекса, с которым мы после прогулки смотрелись так круто, как будто топились в канаве. Учитывая все вышеизложенные обстоятельства, я твёрдо вознамерилась держать оборону; чтобы её уже поскорее унесли туда, откуда взяли...
Однако, дни скользят чередой, а собачий детёныш всё ещё обитает у нас во дворе, в Рексовой, между прочим, будке!!

Месяца через полтора после своего прибытия Ладка стала проявлять ко мне несомненный интерес, чему я была совершенно не рада.
- Приве-ет! - несётся ко мне через маленький дворик, завидев, что я возникаю из тёмной дыры, именуемой «сени».
Нахмурясь и не отвечая, обхожу, как могу, стороной, благо - на одежду она никогда не решалась напрыгнуть. Недоуменье в щенячьих глазах...
- Приве-ет, пошли поиграем, а? - но и завтрашний день не приносит ответной, желанной реакции...
- Господи, ну кто ж тебя просил-то тащить сюда ещё одну собаку?! - выговаривает «молодая» бабушка «старой». Куда её теперь?! Обратно не отдать, других уж утопили! Выкину за ворота, пусть пропадает!
- Ну-кось! - запальчиво возражает «старенька», - Грех-то на душу зачем тебе нужон? У нас в деревнях одна баба жила... да и ты ж её помнишь, Авдотья Кривая. Она, народив ребятёнка больного по первости, так уж силком убивалась, когда он возьми и помри... А потом и второй на подходе — а она его бросила в люльке, и даже кормить не хотела! Бабы кормили тогда всей деревней, и муж её бил кажный день... А она всё равно упиралась, как старый козёл, пока дитятко не заболело... Тут уж опомнилась, стала смотреть... и корила себя, что нету свово молочка... Глядь, и подняли робёнка всем миром, а дохтур приезжий сказал, что у ней эта блажь называлася «шик»!
- Какой такой «шик», а, бабуля? - внедрилась я к ним в разговор, - Ты, наверное, слышала: «шок»!   
- Может и так...не учёны мы, школ не кончали тогда-то... Ну, а теперь посмотри — ведь живая душа пропадает без ласки...неужто не жаль?!
- Насупившись, громко молчу, ковыряя ботинком дорожку. И, ничего не сказав, как всегда, ухожу восвояси...
Чем только я не болела тем давним докучливым летом! Болела не в смысле простуды, ангины и гриппа, а увлечения перебирала. Всё старалась внимания не обращать на тоскливые пёскины глазки... То убегу до оврага — полазить с Оксанкой до самых высоких домов; то стану делать в шкафу домик кукол; или в кораблики с Валькой играю весь день... Кажется, лето тогда не хотело кончаться никак! В августе мама меня отловила, велела отмыться до ровного блеска, и приступать к освоению летней музычной домашки.
- Господи, что за судьба?! - ныла я рядом с сочувственной Софой-подружкой, - Вот для чего мне всё это?! Я вовсе уже не хочу становиться звездой фортепьяно...да и раньше совсем не хотела...
- Ника, ты что?! - у Софийки была совершенно другая позиция в этом вопросе, - Ты так классно играешь! Я очень завидую, чтобы ты знала!!
-Знаю я, знаю...вот нам с тобой, в этом вопросе, устроить обмен-то бы нашими мамами, а? Что ты скажешь?
- Ой, ну тебя, Ника! Ты с шутками, как и всегда!
- Но ты же хотела учиться играть в музыкалке?!
- Да...и сейчас бы уж не отказалась, но поздно...
- Если чего-то желаешь так сильно, что нет сил терпеть, то ни грамма не поздно! - запальчиво бью кулаком по столу, а София упорно молчит...
- Ты же знаешь, мне не разрешат... – наконец, тихо она констатирует факт. И в глазах у неё стоят слёзы.
- Ну ладно тебе, перестань, - я уже и жалею, что завела разговор...только вдруг из-под скатерти кто-то тихонько и вежливо тычется носом Софийке в ладонь...
- Ой! Это кто тут у нас? - улыбается грустно подруга, - Это ненужная, бедная девочка Ники... Как же тебе тоже плохо, наверное...нет, даже точно!
- Смотри, она пришла меня пожалеть!
- Вот ещё, здесь не хватало тебя! - злобно кидаюсь на пёсичку, и волочу её прочь, ко двору, - Кто ж у нас дверь не закрыл?? И не смей мне ходить больше в дом, поняла?
Собачка покорно сидит и щурится, смущаясь, что поступила неправильно и плохо...
- Как же ты с ней... - начинает тянуть сердобольная Софа...
- Так, как уж надо! Пошли лучше вместе играть!
И вот мы сидим возле пыточных клавиш, листая сухие страницы... А сквозь окно нараспашку доносятся звуки волшебного летнего дня!! Пытаясь не обращать на всё это соблазнительное буйство ни малейшего внимания, я нарочно давлю по басам, чтобы все содрогнулись. И вдруг:
- Уууу, - доносится с улицы - нежно, тоскливо, протяжно, и самое главное — в такт! Ну- ка, ещё раз...наверное, мне показалось?
- У-ууу-ууу, - выпевает собачка так чисто, что я поражаюсь, и выхожу поглядеть.
- Что ты тут воешь? - покорно сидит, виновато виляя хвостом.
- Ну-ка, пошли, - и беру её быстро под мышку. Но она вдруг, как угорь, вихляя всем тельцем, выпрыгивает, освобождаясь, и снова сидит, обречённо взирая на дверь.
- Пошли, говорю! - я уже не на шутку рассержена, - Что это здесь происходит??!
Но малышка по-прежнему вовсе не движется, даже и хвост замолчал. Тут до меня начинает, по капельке, что-то слегка доходить...
- Ах, ты не хочешь идти, потому что я не разрешала?! Вот же, какая ты есть... А теперь разрешаю, пошли! Ну? Пошли!
Никакого эффекта. Донельзя заинтересовавшись неведомым мне прежде собачьим поведением, я бегу в дом, отламываю кусочек пирожка, и, подсовывая этой поразительной упрямице, ласково поглаживаю её, тихонько подталкивая в тёмные сени...
И вот уже мы, все втроём, исполняем какой-то безумный гавот, и безудержно ржём! Именно ВСЕ, даже Лада! Радуясь, что наконец удалось ей нащупать подход к нелюдимой хозяйке, бедная пёска тихонько махает хвостом, в промежутке меж нотами скалясь своими белейшими мелкими зубками в милой, задорной улыбке! И, ни за что не поверите — даже хвостом она стукает в такт!!!
- Вот, полюбуйся, Соф — новый талант! - весело я констатирую чудо, - Давай отдадим тебя вместо меня в музыкалку?!
Ладуся, бешено вращая пушистеньким хвостом, соглашается на что угодно! Лишь бы её наконец замечали...

И с того дня, понемногу, мы начали ладить. «Поладили с Ладой» - довольно смешно, зато точно. И внешность, и характер ей достались и ладные, и складные. Полная противоположность покойному Рексу буквально во всём, она как будто родилась уже взрослой и мудрой собакой. Какое там выбегать за кошками на дорогу! Даже на газон, разделяющий тротуар и проезжую часть, никогда не заходила без особого разрешения. Не копала грядки, не валялась в грязи, не орала истошно на каждый чих, высовывая морду в щель из-под забора...нам с ней не нужен был поводок, ибо безо всякой дрессировки это удивительное создание передвигалось по улице, словно приклеенное к моей левой ноге. Постепенно подрастая, из симпатичного щенка она становилась красивой собачкой - пропорционального телосложения, в меру вытянутая, лапки стройные, не высокие и не короткие, как были у Рекса, остренькая мордочка в тёмной маске, выразительные каштановые  глаза  обведены чёрной тушью из палитры Творца всех собак, шубка тёмно-рыжая, опрятная белая манишка, которую она, словно кошка, содержала в полной чистоте, и   всегда белоснежные носочки. Образ завершал изящный хвостик, поставленный чистой пушистой дугой, и стоящие вверх и вперёд мелкие славные ушки. У всех встречных и поперечных она вызывала только положительные эмоции, благородным своим поведением и приятной внешностью легко завоёвывая всеобщее расположение. 
- Смотри, как бы вдруг у тебя её не увели!  - постоянно повторял мне Валька.
- Кому она нужна, беспородная? - отмахивалась я беспечно, и звала Ладуську составить мне компанию куда только вздумается, ни капельки не опасаясь.
Мы переходили через большие шумные дороги, ездили в трамваях и автобусах, облазили все окрестные пустыри и овраги -  и всё это без малейших приспособлений, у нас и ошейника  не было вовсе; частенько я даже оставляла эту верную подружку у самых дверей городских  магазинов, и собачка терпеливо ждала моего возвращения, сколько бы это не заняло времени.  Теперь, спустя много лет, вспоминая прошедшие дни, спрашиваю себя: почему не боялась за неё? Ведь ужасная Рексина гибель должна была стать мне уроком... Наверно, какая-то часть меня так до конца не открылась навстречу горячей собачьей любви. Лада, конечно, от этого очень страдала… На мой, донельзя требовательный, вкус - уж слишком была эта пёска покладиста, слишком лояльна ко всем.  Не раз и не два думала я, глядя на Ладу с досадой, что вряд ли достанет ей храбрости, чтобы себя защитить, обо мне уж и речи-то нет... Конечно, ростом собачка не вышла, чуть только поболее Рекса, но и темперамент не дотягивал. Банду-команду соседских пацанов, существующую со мной в постоянных контрах, она словно бы не замечала. Всякий раз, завидев нас, они принимались обезьянничать (на разумном, впрочем, расстоянии); но близко уж не подходили, помня о былых бурных сражениях, в которых участвовал и мой незабвенный Рекс, громко рыча и кидаясь на наших обидчиков. И только много позже до меня наконец дошло — Лада просто в точности копировала меня! Не замечаю я, не замечает и она...

Как это часто бывает, случай открыл мне глаза.
- Пошли кататься в овраг? - солнечный зимний денёк очень располагал к таким снежным забавам.
- Мне бабушка не разрешает, - глубоко скорбя, отвечает соседушка Элька.
- А мы ей не скажем! (так себе аргумент, но с детьми почему-то всегда безотказно работает).
- Ну ладно... но после обеда!
- Замётано!!
Коротки зимние дни, и к тому часу, когда, разодетые в тяжкие шубы, мы движемся с Элькой по улицам вниз, солнце уже собирается сделать нам ручкой. Ладка, конечно, бежит с нами рядом, и тащит с собой мои санки. Не то чтоб играть, а серьёзно, работу свою выполняя. Хотя ей ещё нет и года! Усердная всё же была собачонка...
- Здесь очень круто…пошли по седьмой до конца! Там прекрасные склоны.
- Ник, я боюсь, там живут алкаши и цыгане.
- Да брось, кто нас тронет? Мы просто на санках катаемся, что с нас им взять?
Вниз, всё быстрее, быстрее... и носом в сугроб, вот потеха! А верная Ладочка саночки тащит наверх.
- Какая она молодец! А мои повезёшь?
- Повезёт, если только скажу! - отвечаю я царственно, глядя на всех свысока, становясь на вершине холма:
- Ну-ка, давай, дорогуша, возьми и у Элечки санки!
Покорная пёсичка без звука нагружается дополнительной ношей, тяжко упираясь всеми лапами в рыхлые сугробы, раскинувшиеся по бокам наезженной санками скользкой дорожки.  Освободившись от своего груза, Элька взбирается ко мне, и, стоя анфасом к оврагу, мы не замечаем, как кто-то вплотную приблизился к нам.
- Хорошие шубки! - ужасного вида мужик, оскалясь, проводит рукой по спине у Эльмирки...
В число недостатков моих входит, пожалуй, достаточно многое, но точно уж не отсутствие нужной и быстрой реакции. Не сказав ни слова, я пихаю Эльку прямо в овраг, и сама туда прыгаю следом. Расчёт себя оправдывает — мужик, покачиваясь, стоит на краю, и смотрит, как мы удираем по снежному скату. Скорее, скорее, до нижней заветной тропинки, а там вверх по склону, и вылезем прямо напротив Оксанкина дома!!
- Куда же вы, девочки! - хрипло орёт возмущённый пьянчуга, - Мы с вами не договорили!
И вот тут происходит довольно престранная вещь: «беззащитная» Лада, бросая поклажу свою, пулей мчится наверх! И там, на вершине, со злобным рычаньем кидается яростно на мужика - словно фурия, честное слово!
- Ой-ёй, уберите собаку! Ах, чёртова тварь, ты меня укусила!!
К сожалению, или, скорей уж к счастью, мы с Элькой лишились возможности видеть решительный бой, удирая на всех парусах по тропинке. Через минутку к нам присоединилась и Лада, с глазами как угли, и поднятой дыбом шерстюгой. Не перекинувшись даже словечком, долезли все вместе наверх по отлогому склону, и тут, в безопасности, возле знакомой облезлой калитки, стояли…глотая морозные колкие струйки, и зорко глядели по всем сторонам. Но в тупичке седьмой улицы было спокойно - никто не бежал, не свистел, не кричал, и вообще словно вымерли люди и звери. Тогда, применив хитрый способ, знакомый мне с давних времён, мы открыли снаружи калитку знакомцев своих, и, ввалившись к ним в дом, обрели и приют, и горячего чаю с вареньем.
- Держи, заслужила! Ты славная, славная пёска! -  даю своей Ладе, сидящей в сенях, четвертинку печенья, - Ну надо же, не ожидала! А ты молодец! Молодчина, хорошая девочка Лада! - И я, в первый раз, целую её прямо в нос.
Нестерпимо любящие, преданные собачьи глаза вдруг наполняются слезами, а Лада, смущаясь, опускает морду и робко лижет мою руку своим влажным, горячим язычком.
- Ну же…не плачь, перестань, что ты…я же тебя так люблю!  - Моё окаменевшее, жёсткое сердце наконец даёт трещину, и вот уж сама я рыдаю навзрыд тут же, в гулких холодных сенях... Но выходит Эльмира, и видит нас с Ладой - сидящих, обнявшись, вдвоём...
- Вот ты где! Нам уж пора и домой! А то бабушка будет ужасно ругаться... 
Ах, Лада - Лада, простишь ли когда-нибудь глупую, жестокосердную дуру-меня? Ни до тебя, и ни после, не было в жизни собаки более преданной, умной, послушной, и всё понимающей... Да что там, я даже никогда не слышала о ком-то, кто хоть сколько бы напоминал тебя. «Литературные» собаки — это да, сколько угодно! А вот чтобы реальный человек рассказал мне о своём четвероногом друге, или своими бы глазами увидеть ещё хоть раз такую же умнейшую собаку — больше никогда не доводилось...
 
В день, наступивший вслед за тем, что испугал нас происшествием в овраге и заодно раскрыл мои упёртые глаза, Ладка гордо вышла в мир, неся на белой шее несомненный символ касты избранных собачьих представителей — новенький, сверкающий ошейник! О, она отлично понимала, что значит эта тонкая полоска кожи мёртвого домашнего скота. Возможно, нынешние люди и забыли, но Лада — помнила. Помнила седьмым собачьим чувством, глубоко запрятанным внутри; помнила инстинктами простыми, перешедшими от многих поколений древних и не очень своих предков, помнила всем сердцем и душой. Ошейники из кожи надевали только лучшим, самым нужным; тем, кого любили, кем гордились. Чтобы заслужить такой ошейник, мало было просто быть собакой. Простых собак, во множестве кишевших вокруг древних человеческих жилищ, люди меж собой не различали. Сия награда, которой теперь с полным правом гордилась моя Ладка, когда-то, так давно, что и не скажешь, выдавалась даже не просто лучшим, а необходимым; и первое время служила средством сохранить ценное животное. Умных, чем-то отличившихся — в охоте ли, в охране, привязывали на ночь ближе к людям, чтобы исключить возможность потери экземпляра в результате нападения зверей. А чтоб не перегрызли перевязь, узкий кусок кожи прочно прикрепляли к длинной палке, и с другого конца также. Вот так и выглядел когда-то, на заре времён, ошейник, в наши дни деградировавший до бездельного украшения с кристаллами «Сваровски»... Нам с Ладой «Сваровски» тогда и не снились, вместо них были простые металлические бляшки, но ценности ошейник не утратил. Маленькая собачка полностью преобразилась! Она теперь плыла, как королева, снисходительно поводя высоко поднятой головкой. Взгляд с поволокой, хвост трубой в небо...смотрите, бездомные плебеи — вот идёт Хозяйская Собака!! Впрочем, такие изменения касались только остального мира, а ко мне она стала относиться ещё более преданно, если это вообще было возможно. И деликатности своей не утратила, и такта.

Как-то получила Ладка кость. Хороший такой мосол, грызть не перегрызть. И поступила с ним соответственно — больше часа веселилась так и эдак. После, смотрю — идёт ко мне, с мослом в зубах. И смотрит зазывающе, только что головой не кивает — пошли, мол. Мне, разумеется, стало интересно — что такое? Пришли мы с ней в передний дворик, к будке. Кладёт мосол на землю, лапой чуть гребёт, отходит, лает вопросительно так — гав? А я стою и мало понимаю. Берёт опять, несёт чуть дальше — та же процедура. Бабушка тут вышла, что-то ковыряться в огороде. К тому времени мы с Ладой до малинника уже добрались с костью.
- Смотри, бабуль, с Ладой что-то странное. Никак не пойму, чего ей надо?
- Это она запасы хочет сделать! - догадалась бабушка со смехом, - Спрашивает, где ей можно закопать заначку... Ты же умница какая, вот хорошая собачка! Закапывай тут, закапывай, тут можно! 
Лада, получив разрешение, увлечённо разрывала землю, а я смотрела и соображала.
- Бабушка, а как же она поймёт, докуда копать можно? Или каждый раз нас спрашивать станет?
- Не знаю, вот потом посмотрим. Шибко умная собака, это факт. 
Когда мосол был удачно запрятан, бабушка ушла, и мы остались с Ладою вдвоём, я решилась на эксперимент: притащила кусок колбасы, воткнула в землю два колышка и привязала к ним верёвку. Получилась визуальная граница между началом малинника и маленьким пространством за сараем, где Ладе разрешили складировать запасы.
Смотри, Ладуся: вот тут можно копать и прятать кости! (и я демонстративно закопала маленький кусочек колбасы). А там — нельзя! (показываю в землю пальцем и отрицательно машу совочком перед носом у собачки). Можно было этого и не делать - во время всей этой процедуры меня не покидало чувство, что Лада всё усвоила уже с момента, когда я натянула вдоль верёвку.
- Ну, а теперь давай — закопай колбаску!
Подавляющее количество четвероногих, получив кусок колбасы, тут же слопают его, и дело с концом. Но не такая была Лада. Она умела думать. Всегда держала паузу. Если что-то получала — сразу ни за что не ела, смотрела выжидательно: «Вы не ошиблись? Это точно мне?»
- Давай, давай, закапывай! И я постучала совочком по земле, для пущей убедительности.
Она пошла и закопала. Закопала там, где нужно — кто бы сомневался! 
- Вот молодец, хорошая собачка! А этот ешь! Держи, это тебе!
И Лада, благодарно глядя, съела. Но и на этом я не успокоилась:
- Ешь!
- Закапывай!
- А теперь ешь!
- А сейчас — закапывай!
Не знаю, кто из нас кого на самом деле научил, но повеселились мы в тот день отлично!!

Сюжетно - ролевые игры вообще особенно Ладке удавались. Скажем, зимой мы развлекались рытьём и обустройством длинных разветвлённых нор в больших сугробах. Эти сложные в инженерном плане конструкции частенько не выдерживали нагрузки куч слежавшегося снега, и рушились в самый неподходящий момент. Только выроем мы уютную пещерку, приспособив её под логово Крота, и соберёмся понарошку попить чаю, справедливо распределив ведущие роли (Я Крот, Элька Крыса, а Ладочка - Дюймовочка, потому что слов меньше всего), как вдруг — бабах!!! Прощайте, планы!  Всё, как в жизни - вместо чаепития нужно разгребать завалы.
- Элька, ты там как, живая?!
- Да вроде...
- Подожди, сейчас мы тебя откопаем! Давай, Ладуся, ну же, помогай!
- Эль, ты будешь теперь путник, погребённый под лавиной! А мы с Ладой - спасатели из монастыря Святого Бернара! Слыхала про такой?
- А? - неопределённо отвечает бедный путник — то ли не слышал о монастыре, то ли голову от страха потерял.
- Лад, ты будешь сенбернаром! Они знаешь какие сильные и чуткие собаки! На много метров в глубину обнаруживают живых людей, замурованных под снегом. Давай, старайся!
И пусть размерами мой верный сенбернар и не вышел, зато усердием наверняка превосходит любого из них — и копает, и копает, пока не докопается до бедного, замёрзшего, хохочущего путника…
Блестяще удавалась моей мохнатой подружке также роль Сурка. Классический тандем Гёте и Бетховена, породивший бессмертную «Песню савояра» вызывал в чуткой пёсичной душе столько разных чувств, что из маленькой мохнатенькой груди вырывалась бесподобно- жалостная ария, частенько заглушаемая так некстати гогочущими зрителями.
- Пойдём, Ладуся, петь «Сурка»! - зову я свою верную подружку.
Зрительный зал уже ждёт! Весь мой партер заполнен — бабушка, Оксана, Элька, Софа, Валька, иногда ещё идут на огонёк и прочие поклонники искусства. Четвероногая Прима, чувствуя прилив вдохновения, несколько минут усаживается возле пианино у меня в ногах, вздыхает, томно хлопает глазами, щурится тоскливо и печально, и, наконец, заслышав первые аккорды, поднимает кверху изящную мордочку, окидывает зал последним долгим взглядом, и, прикрыв глаза, вступает по моей команде:
- И-и...
- Ау-у...у-у...ууу..
Клянусь, это исполнение стоило любой всемирно известной оперной сцены! Как верно были взяты ноты, выдержан и ритм, и паузы, и такты! Какими нежными руладами передавала исполнительница печальную участь верного Сурка, вынужденного скитаться по дворам со своим человеком... Жаль, не было тогда у нас нужного гаджета, чтобы увековечить этот феерический спектакль. Стоит отметить также, что Лада пела исключительно в миноре.   Легкомысленно-весёлые песенки, водевили и бравурные радостные марши вдохновенья у неё не вызывали. Трагический талант, что тут поделать!!

А как она старалась быть полезной! Возила не только пустые санки на прогулке, но и ещё кое-что потяжелее. Сама, никто её об этом не просил! В холода толку от наших печей было не особенно много, потому что старенький домик хворал, растрескался неизлечимыми щелями, и тепло не задерживалось в комнатах надолго; а из удобств в наличии был только летний водопровод во дворе, и то протянутый от соседей — Элькиных бабушки и деда. Зимой же воду добывали из уличной колонки, привозя на саночках во фляге. Так вот, Лада считала своим долгом сопровождать нас каждый раз в этих поездках за водой. Флягу ставили на санки, Лада хватала зубами веревку и легко тянула их по натоптанному снегу к нашей цели. Добежав до колонки, она останавливалась, и, немного переведя дух, пыталась затащить санки с флягой на ледяной холмик, образованный пролившейся на холоде водой.  Дотащившись до колонки, стоявшей в центре этой скользкой горки, Ладка веревочку отпускала. Разумеется, саночки тут же съезжали вниз. Такое их поведение бедняжку очень злило, и она, отчаянно лая, опять их хватала и вновь затаскивала наверх. Но, стоило верёвку отпустить, как безобразные санки повторяли свой побег. Наш громкий смех только подливал масла в огонь. Упорства этой собачке было не занимать, и свои попытки победить непослушные санки она не оставляла, пока я, сжалившись над ней, не придавливала верёвку ногой, ограничивая тем самым свободу передвижения нашего капризного транспортного средства. В обратный путь мы запрягались в санки вместе, не довезла бы Ладка флягу в пятьдесят литров, хоть и старалась, как могла.

В самые лютые зимние морозы мы пускали ночевать собачку в дом. Наверное, она бы не замёрзла в конуре. Но всем нам было жаль домашнюю любимицу, помощницу, певицу. Тёплый старый коврик у сенной двери за холодильником был всегда к её услугам. Входя, Ладуська не бесилась, не скакала, словно лось, чинно ела из железной миски свой собачий ужин, и сворачивалась спать, укрывшись, словно сказочная Лисочка, хвостом. Однажды я позвала её к себе, на ночные пижамные посиделки у дивана. Бабушка, увидев нашу тёплую компанию, долго яростно ругалась:
- Ты ещё в постель собаку положи!!
Завершающие крики не затихли до конца в моих ушах, а собачки уж простыл и лёгкий след! Неслышно, словно тень, ускользнула она на свой коврик, и с тех пор ни разу, ни за что не соглашалась повторить эксперимент, даже если бабушки на горизонте не виднелось. Вот так мы с ней и жили - всегда вместе, всегда рядом, нога к ноге, без всяких поводков и опасений. Тем большим шоком обернулся день, когда я поняла, что Ладочка исчезла.

Беглянка

Конец февраля, трескучий мороз, да ещё ветер такой, что буквально сдувает вас с ног! Но днём, когда вдруг невзначай выбирается солнце — посмотреть, далеко ль до весны, в сырых леденящих потоках всё ж прорывается что-то, дающее миру надежду. Эта надежда сквозит синевой небосклона, носится в воздухе запахом талой земли, и заставляет живое тянуться к живому.
Вот таким утром, одним из последних, что есть у Зимы в арсенале, я вышла во двор, чтобы двигаться в сторону школы. Лада со мной — проводить до угла и обратно. Дальше я ей уходить запрещала: мало ли что!
- Жди меня дома, иди! Ну, пока!
Обычно, после утреннего прощания Ладка бежала обратно к нашему крыльцу, и лаяла, чтоб ей открыли калитку. А, если вдруг сразу не открывали — терпеливо ждала где-то рядом, пока не вернутся домой свои люди. Впрочем, такое случалось редко, по утрам бабушка обычно бывала дома, да и днём старалась встретить меня из школы. Но в этот день, вернувшись после уроков, я не обнаружила ни бабушки, ни Лады. Не сказать, чтобы это меня сильно обеспокоило — бабушка могла задержаться в очереди у магазина, или уйти по другим неотложным делам, а Лада... Лада могла и за ней увязаться свободно. Потом меня что-то сморило...проснулась, когда уж темнело.
- Смотрите-ка, кто здесь! А я пирожков напекла! Иди кушай.
- Привет, бабуль...вы далеко уходили?
- Кто это «вы»? Я одна уходила, на почту.
- Ну, я имею в виду, вместе с Ладой.
- Её я с утра не видала, думала - в школу ушла за тобой. 
- Да нет же, ты что! Я ей не разрешала идти со мной в школу. Вернулась назад, как обычно.
- Ну, значит, спит в будке, куда ей деваться?
Молча кивнув, я с трудом подавила тревогу... и, дожевав пирожок, побрела поглядеть, где же Лада. Двор был пустынен и тих, ветер взял передышку...сквозь чёрные ветви деревьев сверкали соседские окна.
- Лада, Ладуся, ты где? Тебя тоже сморило?
Смотрю в конуре...и в сарае...и в дальних сенях — никого! Иду за калитку, кричу во все стороны — всё безуспешно...
- Её нигде нет!
- Может, уж с матерью вместе придёт, не волнуйся.
Но вот возвратилась и мама, а Лады всё также и нет!
- Пойду поищу её, может быть, что-то случилось!
- Смотри, далеко не ходи! Чтоб недолго, уже вон темно на дворе...
- Я только до Валькина дома, не дальше!

Тёмные наши вечерние улицы не выглядят пугающими, совсем наоборот. Во-первых, здесь я знаю каждый камень, во-вторых — двумя рядами горят добродушные окна домов, освещая ползущую тьму. В ответ на мои тревожные крики лают во дворах знакомые собаки, иногда отзываются люди, заслышав знакомую речь.
- Ника? Ты, что-ли, кричишь?
- Да… Я, дядя Саша.
- Собачку свою потеряла? Ох, вот ведь печаль... - и старичок, обитающий в крайнем к проулочку доме, выходит ко мне поболтать. Причина ему не важна, просто скучно, а тут — такой повод! Скручивая цигарку, он сидит на завалинке, и щурится в тёмное вязкое небо. Я, сиротливо вздыхая, сажусь тоже рядом.
- Видел сегодня огромную стаю... - говорит он неторопливо, - У семнадцатого магазина.
- И что? - до меня не доходит, о чём это он.
- Так-то и не разобрать, но может быть, с ними и ваша убёгла...
- Лада? С чужими собаками?! Что ей там делать?
- Скоро весна... - невпопад отвечает сосед дядя Саша, и почему-то радостно улыбается сквозь пропахшие дымом усы. 
- Ну нет! - отвечаю решительно, быстро поднявшись с завалинки, - Лада моя не такая! Она ни за что не уйдёт от меня, разве только... - и тут меня пронзает страшная в своей простоте и жестокости мысль: - Разве только её увели!! Валька не зря столько раз мне талдычил об этом!
Спокойной ночи, дядя Саша!
- Спокойной ночи, стрекоза...
И вот я уже доскакала до домика Вальки, и что было силы давлю на звонок у ворот.
- Ника? Ты что? - удивляется Валькина мама, - Случилось чего?!
- Да нет, всё нормально... ну, то есть, не очень! Собачка пропала моя!
- Ах, господи...Валя! Тут Ника пришла за тобой!
Теперь уже вдвоём с Валькой мы прочёсываем улицу за улицей, но нигде не находим ни Лады, ни той самой стаи... Колкие слёзы бегут у меня по щекам, застывая холодными круглыми льдинками.
- Ник…ну не плачь, ещё завтра поищем! Найдётся, она же такая умница...если даже кто и забрал, обязательно домой убежит, вот увидишь!
Зарёванная и сердитая, возвращаюсь к себе, несолоно хлебавши...
Новое утро опять не приносит никаких радостных известий. Сбежав с последнего урока физры, специально иду домой самой длинной дорогой — мимо церкви, сквозь весь наш район. Вот и маленький семнадцатый магазин остался позади, вот прошла «снегириное» дерево (на нём почти всегда зимой «пасутся» снегири) … Вот переулок, отходящий к дому Софы... А это что ещё? Постойте-ка, постойте...
- Лада??
Не глядя на меня, примерно метрах в тридцати, вдоль русла мелкого ручья, весной бегущего к оврагу, в толпе других собак несётся моя Лада, то и дело злобно огрызаясь! А рядом с ней, плечо к плечу, лишь каплю отставая, лохматый рыжий пёс трусит, пытаясь на ходу лизнуть её в хорошенькую морду. И похоже, её агрессия этого нахального кавалера ничуть не беспокоит!
- Лада, Ладочка, куда ты!! - ору что было сил, бегу за ней, но пёска словно бы меня не замечает!
- Да что ж с тобой!! - в отчаянии кричу я, чуть не плача...
И, словно бы делая мне одолжение, собачка наконец останавливает свой стремительный бег…смотрит, обернувшись, почти что равнодушно... какими-то чужими, ненормальными глазами…и снова устремляется вперёд!

- Бабуля, ты не представляешь, что случилось!! Я видела счас Ладу..., и она...она сошла с ума!! 
- Что ты такое говоришь, дорогая?
- Да-да! Она с огромной стаей разных псов гоняет по оврагу, и будто бы меня совсем не знает и не слышит!
- Ах, вот что... - вдруг улыбается бабушка, - Ну, это не страшно! Набегается, и придёт, вот увидишь.
- Придёт? - всё ещё не понимаю я смысла сказанного.
- Конечно, придёт! И не одна!
- Не одна? - как попугай повторяю за ней, - А...а с кем?
- Со щенками, конечно!
И тут наконец до меня всё дошло.
- Так это...что ж получается...тот рыжий пёс... - и, не договорив, ухожу к себе в комнату.
Вот значит, как. Променяла меня, свою дорогую хозяйку, на этого лохматого наглого кавалера...грош цена такой собачьей преданности! Пусть только вот попробует вернуться! Я ей покажу, как убегать, она у меня надолго запомнит!
Но, уже к вечеру этого же дня, я, ещё для порядка самую малость позлившись, гнев на милость сменила, и мысли мои побежали по новому руслу. У нас будут дома щенки!! Это ж какая удача — увидеть, как крохи родятся, как будут они вырастать! Как здорово — вместо одной собаки у меня будет...а сколько же их будет?! Ох, наверное, я не дождусь!!

Следующим вечером наконец возвратилась и наша беглянка. Тихо, как мышь, проскользнула обратно во двор, никто и не слышал.
- Вот, полюбуйтесь на неё — явилась, не запылилась! - выговаривала я собачке, олицетворявшей собою само безусловное Раскаяние.
Бедняжка не ходила, а практически ползала, поджав хвост и опустив ушки, и в ответ на мои яростные выпады валилась на спину, обречённо зажмуривалась и поднимала лапки вверх. Это выглядело так уморительно, что злиться было просто невозможно. Я хохотала, а хитрая Ладка, заслышав мой смех, шустро вскакивала, виновато виляла хвостом и лезла целоваться, преданно заглядывая в глаза.
- Ну, прекрати…прекрати лизаться, засранка! Ах ты...заставила меня волноваться, искать тебя повсюду! И кстати, как ты смогла так тихонько прийти, а?
Тщательный осмотр места обитания возжелавшей любви куртизанки выявил свежий подкоп за сараем, в том месте, где он примостился к забору.
- Ты погляди, что здесь натворила... Фу, как не стыдно!!
Собачка всем своим видом показывала вновь и вновь, что ей стыдно, ещё как стыдно! Но я продолжала ругаться, перечисляя все её настоящие и мнимые прегрешения. Тогда она побежала к малиннику, скрытому снегом, долго там ковырялась, и почти целый день её толком и не было видно. Я уж подумала, что опять удрала к своему лохматому ухажёру, но тут она появилась, торжественно неся в зубах огромный, запачканный грязью мосол. Положила его к моим ногам, умильно помахала хвостом, и распростёрлась на снегу в позе полной покорности — ушки прижаты, глазки закрыты, лапочками прикрывает острую хитрую моську.
- Ты не собачка, Лада! Ты — настоящая лиса! Вот так! Лиса-Патрикеевна, так и будем теперь тебя звать!
Услышав мой смех, Ладка обрадовалась, заулыбалась, и стала кругами носиться вокруг своей будки, радуясь, что суровая хозяйка смягчилась и приняла подношенье.

Много раз я видела, как рождаются котята, но новорожденных щенков никогда ещё не наблюдала, так что твёрдо вознамерилась увидеть процесс целиком. Однако Лада была иного мнения на этот счёт: накануне родов забралась поглубже в конуру, и перестала реагировать   на мои горячие и гневные призывы.
- Оставь её в покое! - единодушно сказали мне дома, - Родит, тогда и посмотришь!
- Да что уж тогда-то смотреть! - рассердилась тут я не на шутку, - Ну, Лада, давай вылезай, я в коробку тебя отнесу!!
Но собачка была непреклонна. 
Вздохнув, я уселась под яблоней у конуры, и приготовилась ждать. Полдня просидела, уж ночь наступила, но так ничего и не высидела. Почти что уснула, раскинувшись с книгой в руке на потраченном молью матраце. Кругом всё затихло, лишь тявкали сонно собаки, да где-то в овраге тоскливо кричала сова.
- Ну, как ты там, Ладочка? - сунулась я в конуру.
Никакого ответа, всё тихо. Погладила тёплый и вздыбленный бок, и вдруг — как отдёрнула руку! Осторожно опять приложила — ну надо же! Под ладонью шевырялись и перекатывались жёсткие упругие комочки, готовясь родиться на свет.
- Как прыгают! Сколько их там у тебя?!
Лада тихонько, протяжно и нежно проныла о чём-то, неведомом мне, на собачьем своём языке, и я, ещё чуть посмотрев, с сожаленьем покинула свой интереснейший пост...ночью сидеть мне на улице не разрешали.
Двухмесячной давности зимний февральский денёк принёс свои логичные плоды, превратившись в последний апрельский. Ранним, умывшимся свежей росой чистым утром, у будки встречала хозяюшку гордая Лада. Да-да, она не лежала внутри, со своими пушистыми детками, а вышла наружу, чтоб как полагается, отчитаться хозяйке в проделанной ночью работе.
- Приве-ет, поздравляю мамашу!! - и, вместо ненужных цветов — прекрасный букет из костей и говяжьих обрезков, - Ну, давай же, показывай их поскорее!!
Ладка тактично отходит чуть в сторону, и, наклоняя мордочку, коротко взлаивает, что видимо, должно означать: «Прошу, полюбуйтесь!». Трясущимися от нетерпения руками достаю из будки одного за другим пятерых несравненных, любимых щенят!! Осторожно укладываю их, повизгивающих, на старенькое покрывало, и тихо сижу, разглядывая бесценные комочки. Ладуська сидит со мной рядом, и зорко следит, чтобы с детками чего не стряслось, иногда полизывая меня то в руку, то в щёку.
- Какие они милые!!! Какие красивые!! Ты, конечно, души в них не чаешь! Как мы с тобой их назовём??! Ой, только сначала нужно понять, кто есть кто. Так…это мальчишка, и этот...и этот... Да у тебя тут одни пацаны!! Ах, вот и девчоночка! Только одна, ты серьёзно??
- Да-а, а чего же такого? - улыбается Лада, виляя всем телом, - Одна, зато вся уж в меня!

Как обсобачить человеков

- Ну, ну, распрыгались, словно козлики! Держи, держи их, лови!! - Мы с Элькой безуспешно пытаемся приструнить подрастающую стаю из пяти пушистых заводных комочков всех оттенков жёлтого. Как будто природа, отмеряя положенный Ладкиному потомству цвет, наскребла в своих запасах только остатки осенней палитры. Впрочем, ничего удивительного — и мамаша, и папаша рыжие, как ни крути!
Итак, кто тут у нас:      

Первый мальчик — Апельсинчик,
Номер два — как пышный Блинчик,
Третий - рыженький Листочек,
А четвёртый — как Песочек,
Ну, а пятый... нет его!
Братьев четверо всего!
Пятая - душа-девица:
Золотая шерсть-косица,
Шелковиста, и длинна,
Словно дивная волна.

Соответственно этому рифмованному описанию я и назвала свою очаровательную пятёрку:
- Аппи (сокращённо от Апельсин),
- Бинки (Блинчик),
- Рыся (Рыжий),
- Петти (Песочек),
- и Злата (Золотая).   
Все собаки существа по своей природе весёлые, а про собачьих детёнышей и говорить нечего — они готовы скакать, озорничать и веселиться 24/7, если б только не приходилось тратить время на сон. Впрочем, это маленьких проказников нисколько не заботило — где бежал, там и упал! Смотришь только — один добегался под яблоней, другого сморило, не дойдя пары шагов до будки, а там парочка сонных рыжиков облюбовала для сиесты старый эмалированный таз. Но на ночь бдительная мамаша Лада перетаскивала своё непоседливое потомство в будку, и делала строгие внушения, тихонько рыча что-то назидательное.
Множество смешных проделок вытворяли четвероногие малыши, и дарили всем свою невероятную, доверчивую любовь! Так замечательно было наблюдать за ними, играть с ними вместе, обнимать и гладить нежные плюшевые шубки... и всё же, каждый новый день приносил не только радость, но и нарастающую тревогу. Дело было в том, что каждому из этих милых рыжиков нужно было найти Хозяина и новую семью. С содроганием вспоминала я сцену, произошедшую буквально на следующий день после их рождения:
- Ну, Ника, выбирай — которого оставишь!
- В смысле? Оставить себе ещё одну собаку?! - вне себя от радости, я смотрю на бабушку, но что-то в её лице заставляет меня усомниться в искренности подобного предложения.
- Ох... - морщится она, как от зубной боли, - Ну конечно же, нет!
- Тогда... что же... - тут до меня доходит вся чудовищность высказанного намерения, и я меняюсь в лице и багровею, словно сахарная свёкла, - Ты имеешь ввиду...
- Разумеется, - сердится бабушка, - а куда мы их будем девать?!! Что-то за забором очередь не выстроилась из желающих! Одного-то ещё куда ни шло... кто-нибудь возьмёт... да и чтоб собака не мучалась...
- НЕТ!!! - кричу я, уже вне себя от подступившей ярости и чудовищного, нестерпимого страха, - Только попробуйте! Вот только посмейте!! Я лучше вместе с ними утоплюсь, понятно??!!
- Глупостей-то не говори!! - тоже взвивается бабушка, и руки у неё трясутся...
- НИ. ЗА. ЧТО. - твёрдо, набычившись, выговариваю я три коротеньких слова, - Ни за что!! Слышишь?! Ни за какие коврижки я не дам их утопить!! Найду, куда пристроить, можете не беспокоиться!
- Вся в отцовскую породу!! - отрезает, как ножом, бабуля, отступая с поля боя... а я ещё долго стою у конуры, тяжело дыша и сжимая кулаки, не в силах найти адекватный выход своему праведному гневу, и по лицу текут быстрые, солёные ручейки.   
Наконец, тяжело опускаюсь прямо на пыльный, утоптанный земляной камень маленького «входного» дворика; и Лада, до этого спрятавшаяся внутри, потихоньку выползает, и осторожно слизывает с моей щеки горячие, мокрые следы разразившейся над её маленьким домиком тягостной бури...

Конечно, мы с Валькой всё-таки пристроили щенков. Всех до одного, и каждому нашёлся нужный человек. Поступили так: пошли на Птичий Рынок, и Лада увязалась с нами. Уселась рядом с сумкой, и смотрела, улыбаясь, на поток из разномастных человеческих обувок.
- Кто тут у вас? А...просто дворняжки... - презрительная тётя с мальчиком, сосущим карамель на палочке, фыркнула досадливо и громко.
- Рррр... - тихонько заворчала Лада, ей показывая остренькие белые клыки.
- О! Вы только поглядите! Тоже мне, волчица! Пойдём-ка, Саша! - тётка, развернувшись, гордо удалилась, уводя с собою мальчика, который так и не сказал ни слова.
- Молодец…хорошая… ты умная собачка! Эта тётенька плохая, не надо таким злюкам отдавать твоих щенков! - Валька, присев на корточки, утешает Ладочку, почёсывая за ухом.
А маленькие пёсочки все спят, не ведая забот...
Но вот идут другие человеки:
- Какие классные! Все рыжие — гляди, Марин!
- Ой, правда! Рыжики, сплошные рыжики! Ну-ка, иди сюда!  - и девушка, сама с рыжинкой в волосах, смеясь глазами, наклоняется к щенкам и забирает самого лучистого из всех!
- Господи, да он же Солнечный Зайчишка! Да? Ты моя Зая! - и чмокает его в прелестный, мокрый нос.
- Ребята, сколько за щенка? – и парень в рваных джинсах смотрит весело сквозь тёмные очки.
- Ой, да мы их...
- Три рубля! - встревает Валька, наступая мне на ногу.
- Лады! - внезапно для меня наш покупатель соглашается, и мятая бумажка, дурно пахнущая потом, исчезает в Валькином кармане.
- Ты чего?! - шиплю я, словно гусь, и делаю огромные глаза, - Мы ж собирались просто так их отдавать!
- Ну и что? Не видишь — человек готов расстаться с денежным запасом! - невозмутимый Валька демонстрирует недюжинную хватку, - Тебе что, деньги помешают?
- Да нет...
- Тогда молчи и больше не встревай!
К обеду у нас в сумке из пяти осталось только два щенка. Судьбу Апельсинчика, которого забрали первым, разделили Петька (изящное моё «Петти» деградировало в Петьку очень быстро), и, к нашему общему удивлению — маленькая Злата, про которую бабушка уверенно говорила, что «уж сучку-то точно никто не возьмёт». Бдительная мать обнюхивала каждого из человечьих кандидатов на хозяина для собственных детей, и больше не рычала, лишь стучала весело хвостом и улыбалась, даже когда деток уносили прочь. А финансовые наши возможности пополнились ещё на рубль. У мальчишек, выбравших песочного Петрушу, больше не было, а Злату мы отдали просто так какой-то доброй, маленькой бабульке.
- Шестнадцать годков мому Рыжему было... - сказала нам она, устало и печально улыбаясь, - Больше-то и нету никого...вот только я и Рыжий...
- Так, может, вам мальчишку взять?
- Нет, лучше мово Рыжего не будет...давай-ка эту девку...лапочки белы... - и бабка, зорко осмотрев свою добычу, поместила её в круглую корзинку.
- Как её вы назовёте?
- Погляжу уж...так-то ладная собачка...може, будет Лада...
- Лада?! Её мамку так зовут!
- Вот и ладно...значит так и назовём, - и бабулька улыбнулась, наконец - не грустно, а светло; и тихонько удалилась, унося в корзинке Ладу номер два... 

Оставшаяся парочка щенков нашла себе приют внезапно; на дороге, уводившей нас домой. Шагая мимо пустыря, где в старых брошенных лачугах разместились прошлой осенью кочевники-цыгане, мы сделали привал, чтобы сгонять в ближайший магазин и отовариться на выручку приятной вкуснотой.
- Держи! – я, запыхавшись, подбегаю к Вальке с вафельным стаканчиком пломбира, краем глаза замечая, как цыганские ребята направляются, похоже, прямо к нам.
- Вам чего? – мой Валька приготовился сражаться, если нужно.
- Тибэ спрасить… - тягуче, и коверкая слова, мальчишки смотрят весело и прямо.   
- Давай, валяй!
- Всэх сабака продавала?
- Не, не всех… а ты откуда знаешь?
- Заха многа знаит, - ухмыляется парнишка, поводя самодовольно грязною рукой, - Покажь, какой остался!
- Ты хочешь взять щенка? – я вмешиваюсь в разговор, хотя на девочку-меня никто даже не смотрит.
- Дэээ.. – неопределённо тянет собеседник, напуская важный, горделивый вид.
- Гляди! – и Валька, сумку распахнув, вытаскивает рыженьких на свет.
- А можно вам собаку-то доверить?! – я не собираюсь раздавать свои сокровища направо и налево.
- Пачэму нильза? – обиженно нахмурился цыганчик, а второй уже разглядывает Бинку, что-то тихо бормоча.
- За щенком надо следить, кормить его нормально… и вообще…
- Забираэм оба! – выдвигает аргумент приятель Захи.
- Подожди, не торопись! Скажи, зачем тебе мои щенки? Вокруг собак полно! У вас разве нехватка? – мне тревожно за мохнатых малышей, а вдруг они их собираются замучить?!
- Нэхватка! – соглашается мальчишка, - Табор нужна ахраняй, нужна умнай пёс, и многа... Нашы умны-старэ Гэра помэрла на дни… - и вдруг вздыхает тяжко, неподдельно, разрушая подозрения мои.
- А твой сучонка шибка умнай, мы видалэ! Тут сидит, и ждает… ждает долга, пака ты выхадыть из магазин…
- Это верно, - согласилась я, поняв, что Ладку они видели, конечно, много раз. И даже, может быть, пытались приманить и увести, да разве она к ним пойдёт!
- Но только вы смотрите! Я тут рядом, если будете к ним плохо относиться – лично вышибу мозги!
- Идёт! – послушно соглашаются цыганские любители щенков, но Валька вдруг встревает:
- Не пойдёт! Гони монету!
- Валька!! – я давлю ему на ногу, а он делает свирепые глаза и говорит опять:
- Не дело отдавать бесплатно – жить не будут!
И парнишки соглашаются, кивают:
- Торгавайся!
- Три рубля за штучку!
- Многа, шо ты… сколька пса вокруг гуляит!
- Так пойди, лови которые гуляют! – невозмутимый Валька непреклонен, как скала.
- Два давай… за оба!
- Думаешь, я вовсе уж дурак?! Пять за двоих!
- Читирэ…
- Ник, пошли! У нас их заберут сегодня, чао!
- Ладна-ладна! Давай пяць, давай сюдэ твая собакэ!
- Сперва деньги! – Валька меня просто изумляет.
- Ай, ромалэ-боги, нидоверчивэе ты, однако, друже!
Цыганята достают измятые бумажки, мой торговый друг их долго изучает, смотрит на просвет, и даже…лижет с краю:
- Эта не пойдёт! Давай другую!
- Нет другая… шо тибэ не нравица, пацан?
- Всё! Фальшивку думал мне всучить?!
Лада, до поры молчавшая, показывает зубы и рычит. Я стою с ней рядом, охраняя сумку со щенками, и, внезапно для самой себя, вношу рациональное зерно:
- Мальчики, пойдите в магазин и разменяйте ваш несчастный рубль – если не фальшивый, купите мороженого, вместе угостимся за здоровье рыжих… хорошо?
- Харашо-харашо…тока иди, пажалуста, сама! Нас тама сильна выганяит…
Таким образом, конфликт был разрешён, и рубль оказался настоящим, и мороженое вкусным, а два пушистых рыжика нашли себе большой и шумный дом. Я много раз с тех пор видала их, подросших и довольных, с гордым видом лающих на всех, идущих мимо табора, чужих. Неплохой приют щенкам, которых запросто могли бы утопить…

Ирландская дворняжка

Лада была идеальной собакой. Но, как бывает в жизни зачастую – идеальной хозяйки ей не досталось. Хозяйка её была одержима дурацкой мечтой - заиметь собачонку получше. Теперь, по прошествии множества лет, я отчётливо вижу: вела себя в точности, как и Старуха из пушкинской сказки. Видимо, за это и поплатилась в будущем, оставшись у разбитого корыта… Но в те годы, наглотавшись разных книжек о собаках, я покоя не видала – так хотелось мне породистого пса!
Знакомая библиотекарша, полностью осведомлённая о моих литературных пристрастиях, и не знавшая более усердного и аккуратного читателя, часто оставляла наиболее востребованные книги по моим интересам, не расставляя их на стеллажи после возврата – всё равно стоять им там недолго.
- А, Ника! – радушно меня приветствуя, достаёт из-под своей конторки захватанный томик с картинкой симпатичного рыжего бородатика на обложке, — Вот, держи!
- Спасибо… «Джек Лондон. Джерри – островитянин», - тут же открываю, опускаясь рядышком на стул.
Окружающий мир моментально исчезает, уступая место жаркому морскому побережью, где, вздымая лапами песок, носятся ирландские терьеры! Половина книги заглатывается сразу, не сходя с библиотечного места, а другая поглощается уж вечером, у печки.
- Есть вторая часть?! – бегу назавтра, вновь в библиотеку.
- Наверное…сейчас посмотрим… На руках! – выносит свой вердикт хранительница пыльных манускриптов.
Бесконечная неделя «на руках» тянулась целых три. За это время неизвестный мне ребёнок, взявший книгу, получил на свою голову бесчисленное множество проклятий. И, наконец-то, познакомившись и с Майклом, я буквально помешалась на ирландцах. Попытки найти в городе такого щенка закончились полным крахом, а в единственном клубе служебного собаководства сообщили мне, что «декоративными и охотничьими» собаками они не занимаются, да и к охотникам ходить ни к чему – нету у нас тут ирландских терьеров.
- Можно привезти щенка из Москвы, но это будет стоить очень дорого!
- Сколько?! – спросила я с замирающим сердцем, и услышала в ответ сумму, трёхкратно превышающую стоимость новенького велосипеда. Унылая и расстроенная, поплелась я домой, сопровождаемая верной своей Ладочкой. Впрочем, в этот момент мне было абсолютно, как говорили мы тогда, «фиолетово», до её присутствия или же отсутствия.

Похандрив немного, я решила работать с тем материалом, что был в наличии. Какая-никакая, а собака у меня имеется. К тому же рыжего цвета, почти необходимого роста (каких-то десять сантиметров разницы меня не смущали), и шерсть довольно жёсткая… Бороды, к сожалению, нет; и уши не лежат как надо…но это мы попробуем исправить!
Вооружившись мамиными маникюрными ножницами, я битых три часа выстригала моей несчастной и покорной четвероногой подружке всю шерсть на нижней части мордочки, пока оставшаяся не начала отдалённо смахивать на некое подобие бороды.
- Та-ак… - отступив на пару шагов, я критически взирала на результаты своего титанического труда, - Недурно…
На следующий день эксперимент по улучшению Ладкиной внешности был продолжен с помощью бинтов; которыми я так замотала её маленькие, аккуратные ушки, что меня, несомненно, приняли бы, без всяких предварительных вопросов, в кружок юных медиков. Эта манипуляция, принятая Ладой всё с тем же, стоическим спокойствием, должна была поспособствовать исправлению природной формы собачьих ушей, придав им благородные ирландские очертания. Правда, продержались бинты недолго – уже к вечеру собачка их стащила, пользуясь моей отлучкой в музыкальную школу, будь она неладна!! И, хотя упорства было мне не занимать, занятые в домашних запасах бинты закончились быстрее.
- Ты что опять творишь?! – и мне влетело за бинты, за ножницы, за всё…
Вздыхая, каждая печалясь о своём, сидели мы с Ладусей на скамейке под окном, и ждали, пока буря завершится.
- Милая собачка! А какой она породы? – незнакомая девчонка, видно, из заезжих в наш райончик погостить, протягивает руку к моей Ладе.
- Не укусит?
- Раньше бы спросила! – огрызаюсь я; и, будучи совсем не в духе, говорю с насмешкой:
- Все ирландские терьеры недоверчивы к чужим!
- Правда?! – девочка иронии не поняла, и смотрит с уважением на Ладу: - Настоящий ирландский терьер, ого! А можно, я братишку позову?
- Да, - оживляюсь я, почувствовав интерес своей намечающейся аудитории, - Веди его сюда, мы вам такое покажем!   
Что-то, а послушание Ладкино было вполне на уровне литературных ирландцев, отличавшихся, если верить Джеку Лондону, фантастической выдержкой и недюжинным умом. Правда, по истечении долгих лет, познакомившись уже и не с одним симпатичным ирландцем, я склонна думать, что многие их достоинства великий писатель существенно приукрасил… Видимо, так уж повелось у людей творческих – частенько мы выдаём желаемое за действительное…

В тот день мы с Ладкой показали высший класс дрессировки всем, кто был готов на это посмотреть. Известность наша в узких кругах многократно возросла, и не раз с тех пор подходили ко мне - и в школе, и на прогулке - совершенно незнакомые личности, желая посмотреть «на умного ирландского терьера». Пользуясь общей неосведомлённостью, я рассказывала всем и каждому, что являюсь счастливой обладательницей такой породистой собаки. И как-то мне сходило это с рук. Я даже изготовила фальшивую родословную, напечатав её собственноручно на машинке, «одолженной» у бабушки на работе. Бабушка наша с Ладой работала раньше на телефонной станции бухгалтером, а после выхода на пенсию - там же, уборщицей. Частенько меня брали помогать, и, вытирая пыль с бесконечных стульев в актовом зале, я разок наткнулась на незапертый кабинет, в котором и стояла эта самая печатная машинка. Урывками - пока бабуля мыла коридоры, освоила я сей сложный механизм, и составила своей «ирландской терьерше» шикарную родословную, восходящую корнями едва ли не к самим Майклу и Джерри. За образец взяла обнаруженный в собачьем клубе старый, затёртый экземпляр, точно так же напечатанный, только на бланке с цветными разводами. Поскольку ни бланками, не печатью я не располагала, пришлось их нарисовать. Вышло, кстати, достаточно убедительно. Многие, так даже и верили. Но, к счастью, бредовое это увлечение закончилось как-то незаметно, сойдя само собой на нет…
Милая моя Ладуся! Пока ты была со мной, я тебе этого никогда не говорила; но сейчас, «пользуясь случаем», как бормочут взволнованные выигрышем участники различных телешоу, всё-таки скажу. Не знаю, услышишь ли ты меня; но лучше поздно, чем никогда, ведь так? Ты, моя дорогая пёсичка, была и остаёшься гораздо лучше и умнее любого, из всех виданных мною ирландских, и не только, терьеров. Да что там – и не-терьеров тоже! И песни умела ты петь, как Джерри, и защитить меня могла в критической ситуации, и даже считать немножко научилась, разглядывая мои настойчивые пальцы, и пытаясь сообразить – чего же хочет эта странная девчонка? А уж сколько радости у нас с тобой было, когда ты наконец поняла (конечно, это я плохо объясняла, иначе бы ты поняла и побыстрее), что, завидев два поднятых пальца, нужно лаять дважды, а один – единожды. Ах, как жаль мне, что теперь уж нет тебя со мною… И единственное, что я могу сделать – воскресить память о тебе, попытавшись сделать из твоего образа такую же бессмертно-литературную собаку, как и парочка рыжих, неподвластных времени ирландских терьеров, бегущих по далёкому, песчаному берегу навстречу своей неувядающей славе…      

Пускай у нас с тобою и не было таких потрясающих приключений, какие выпали на долю четвероногим ирландцам с далёких островов; зато была исключительная, нежная дружба, мною до конца не оценённая и не понятая. Прости меня за это! Хотелось бы мне, чтобы каждый потенциальный собако-владелец, прочтя настоящую книгу, задумался: а так ли необходим ему именно ирландский терьер, или, скажем – афганская борзая? Что хотим мы получить, заимев питомца благородных кровей – престиж? Уважение к собственной персоне, изыскавшей некоторое количество денежных знаков, чтобы купить себе красавца – звезду выставок, которым будут восторгаться все знакомые и друзья? Невероятный собачий интеллект, всегда, по нашему мнению, сопутствующий шикарной родословной? А что, если ваш драгоценный «песёль» не будет соответствовать этим завышенным ожиданиям? Ведь, как и мы с вами, каждый из них обладает своим собственным характером, склонностями и возможностями, нередко не дотягивающими до идеала. Да и выставки, на которых завоёвываются те самые, желанные многими владельцами, титулы и медали, давно уж превратились в один из способов ведения бизнеса, не имеющий ничего общего с честной конкуренцией. Вот и пополняются регулярно собачьи приюты несчастными, так и не загоревшимися хвостатыми «звёздами», разочаровавшими своих «человеков» по всем статьям… Но, разумеется, и дворняжки бывают весьма далеки от идеала. Просто на них гораздо реже возлагают столь высокие надежды. А я теперь стала гораздо умнее, моя дорогая Ладочка. И точно знаю: ничего-то не зависит от породы и родословной твоего любимого друга, и заранее никак не понять, что за существо вырастет из крохотного пушистого комочка. Наверняка можно утверждать только одно – оно, это существо, будет любить «своего» человека всем сердцем! Как уж сможет, а всё остальное зависит от этого самого человека. Ведь в нашей, человеческой власти вся собачья жизнь: осчастливить или ввергнуть в пучину отчаяния любого из них ничего не стоит для нас; но больше мы не найдём нигде, сколько бы ни искали, таких беззащитных и преданных, ласковых, нежных, любимых, необходимых до боли, друзей.   

В горе и в радости, в жизни и в смерти…

В год, когда я заканчивала шестой свой класс, в городе случилась очень ранняя весна. Все календари тщетно напоминали, что сейчас ещё только начало апреля, и деревьям не время цвести! Но что матери-природе наши человеческие календари? Их придумали самонадеянные люди в бесплодных попытках обуздать мироздание, вознестись над его извечными законами, и даже объявили во всеуслышание, что Человек — Природе Царь. Лично мне всегда было смешно это слышать. Всё равно как несмышлёный, избалованный мамками и няньками малыш возомнит себя Пупом Земли, манипулируя любящими его взрослыми - ровно до тех пор, пока не наступает предел их бесконечному терпению. То же происходило и теперь — оставив без внимания наше наивное летоисчисление, Весна получила от Земли все полномочия и вступила в свои вечные права! Учиться совершенно не хотелось — на дворе стояли такие погоды... как будто середина мая подошла. Только дети и звери не спорили с этим очевидным фактом, а взрослые упорно сопротивлялись, ссылаясь всё на те же, неизменные свои календари. Так что приходилось ходить в школу... Правда, нужно отдать должное некоторым из наших учителей - из тех, кто не забыл в себе ребёнка. Такие старались хоть как-то облегчить учебный процесс, и множество уроков биологии мы провели, ковыряясь в приусадебном школьном огороде и скинув удушающую форму. Про физкультуру и говорить нечего — на всю весну огромный стадион вдруг превратился в ипподром, где даже самые тихие ученики скакали и брыкались как резвые жеребята, застоявшиеся в душных классных стойлах. И, помнится, даже несколько уроков литературы были перенесены во двор, под зацветающие белые акации.
Как сейчас стоит перед глазами эта давняя картина — «русичка», сидя на шатком маленьком стульчике, декламирует нам что-то о весне; густой, разросшийся газон скрадывает тихие шушуканья и смех, а в вышине, между раскидистыми  кронами  - кружочек невозможной синевы... и в ней, как в стареньком калейдоскопе — танцующие хлопья облаков.
   
Подчиняясь непреложным велениям жизни, и моя верная Ладочка снова готовилась стать матерью и принести в этот мир новенькие собачьи души. А, может статься - и старенькие? Откуда берётся в живом существе тот внутренний стержень, который называют душой? Ведь именно он и делает нас теми, кто мы есть, это я знала твёрдо. С тех пор, как год назад увидела в поликлинике ребёнка в инвалидной коляске - вернее, оболочку ребёнка. Звучит это страшно, но так оно и было. Мальчик лет шести, весь какой-то скособоченный, смотрел в одну точку невидящим, тускленьким взглядом; приоткрыв рот, как младенец, и пускал слюни. Рядом сидела его мать, уткнувшись в книгу, и ждала своей очереди, чтобы пройти в кабинет. Все прочие дети этого возраста или скулили, как запертые в тесном загоне щенки, или, не обращая внимания на крики и запреты, носились взад-вперед по бесконечному кривому коридору. Один только он сидел и сидел в той же позе, практически не шевелясь. Мне было жутко и любопытно, поэтому я стала потихоньку продвигаться к нему ближе...и наконец, оказалась вплотную. Улучила минутку, пока никто на меня не смотрел, и попыталась заглянуть ему в глаза. Моё присутствие и взгляд не изменили его позы — он меня не видел. Тогда я сделала вид, что уронила на пол какую-то мелочь, и присела на корточки у самых колёс громоздкой и страшной коляски. С этой точки обзора глаза мальчика оказались очень красивыми, яркого голубого цвета, даже, пожалуй, слишком яркого. Это не были глаза куклы, они слегка дрожали и двигались, но за ними не было НИЧЕГО. И мне стало совершенно ясно, что человека здесь просто нет, есть только человеческая оболочка, пустая шкурка, набитая   пульсирующей плотью. Но то, что называют душой, волей, характером, как угодно ещё — отсутствует. Почему??!

Это открытие потрясло и шокировало меня, но вопросов взрослым я задавать не спешила. Прежде всего, потому, что не смогла бы сформулировать эти вопросы. Вместо этого стала, как обычно, штудировать книги, пытаясь найти ответы в них. Но все мои попытки были тщетны. Ни одно издание — хоть из нашей, весьма немаленькой, домашней библиотеки, хоть из огромной городской — не объясняло, откуда в человеке берётся то, что делает его человеком. Способным думать, говорить, учиться новому, любить, ненавидеть, печалиться и радоваться.  Некоторый свет на тёмные пятна пролился благодаря моей бабушке, одно время пытавшейся приобщить меня к религии — потихоньку, разумеется, ведь тогда она была под запретом. Но попытки эти потерпели полный крах, по причине выявления мною множества слабых мест в предлагаемой картине мироздания. По крайней мере, в бабулином исполнении:
- Господь наш даёт душу нам, и заботится о ней денно и нощно...
- Даёт всем? И животным тоже?
- Только человеку, у тварей земных нет человечьей души!
- А чем душа человека отличается от собачьей?
- Господи, Ника, ты что — сама не видишь?!  - теряет терпение бабушка, - Собаки, они и есть собаки! Безмозглые звери, чего с них возьмёшь?
Я бы, конечно, поспорила с этим утверждением, располагая множеством фактов, свидетельствующих как раз в пользу собак... Например — всякий раз, когда отец моего соседа Вовки в очередной раз напивался в стельку, поднимая руку и на него, и на его мать, только маленький косматый пёсик Шпундик бесстрашно вставал между ними, рыча и скалясь на человека, который мог запросто убить его одним пинком тяжёлого сапога. И защищая, в свою очередь, друга, Вовка кидался закрывать собачку своим телом - тогда отец, подбирая остатки разума в алкогольном тумане, уходил прочь, злобно бормоча и пошатываясь...
Однако я не спешила выкладывать бабушке свои аргументы, зная, что только ещё больше рассержу её, и мы двигались дальше:
- Душа наша бессмертна, и в судный час мёртвые встанут из могил, чтобы каждому получить по делам его...
- Бессмертная душа? - этот тезис мне понравился, — Значит, душ должно быть меньше, чем людей? Чья тогда душа у меня, бабуля?
- Я не знаю, Никуша... этого знать невозможно, - бабушкины познания ограничивались изустным народным «творчеством», передаваемым в деревнях из поколения в поколение; разумеется, Библии у нас дома отродяся не водилось.
- А может быть так, что кому-то души не достанется? - продолжала я свои настойчивые расспросы.
- Душа есть у каждого! - уверенно отвечала бабуля.
- Даже у бандитов? У маньяков, которые убивают маленьких девочек?
- Даже у них... только они её сгубили...
- И что становится с погубленной душой?
- Она попадает в ад! И горит там в геенне огненной!
Что такое «геенна» бабушка внятно объяснить не могла, и воображение рисовало мне огромную гиену (самый противный хищник, и названия созвучны!), с горящими, как пламя, глазами, в боку у которой открывается дверца, а парочка чертей, хохоча и измываясь, заталкивает внутрь нераскаявшихся грешников... Большая часть бабушкиных наставлений пролетала мимо моих ушей, пока я во всех деталях представляла эту ужасающую картину, но потом спохватывалась, и снова забрасывала её вопросами:
- Бабуль, а может быть так, что человек родится без души?
- Нет, конечно.
- А я видела одного мальчика, у которого нет внутри ничего... сидит, как кукла.
- Он просто болеет, но может и выздороветь!
И тут я спорить не стала, но осталась при своём мнении...
- А за что бог посылает такие болезни маленьким детям? Разве они в чём-то виноваты?
- Богу лучше знать, кому что посылать. Наверное, виноваты их родители.
- Значит, этот бог злой.
- Что ты такое говоришь, Ника?!! - бабушка аж со стула встала, нависая надо мной своей массой, - Бог добрый! И неисповедимы пути его.
- Нет, злой!! Если отнимает душу у маленьких мальчиков... Или его вообще нет! Нет никакого там бога, это всё суеверные пережитки! Нам на истории рассказывали.
- Ох, уж эта школа... - качает головой бабуля, бессильно опускаясь обратно на стул.
Против школы аргументов у неё не находилось, и, спустя непродолжительное время наши религиозные беседы сами собой сошли на нет.

Однако никуда не сошло моё стремление разобраться, наконец, в мироустройстве, и в ход пошло всё, что только можно было отыскать. Однажды, роясь в книжных шкафах, я вытащила из самого дальнего уголка нестандартного размера манускрипт, озаглавленный «Боги Лотоса». Красивая твёрдая обложка изображала статуэтку танцующей женщины с несметным количеством рук, переднюю пару которых обвивали кровожадные змеи. Беззаветно преданная литературе, я давно уже выработала привычку изучать всё от корки до корки, обнаружив когда-то, что предисловие и разные выходные данные, написанные в начале книжек мелким текстом, подчас содержат разные интересные факты. Таким образом и выяснила, что автором книги является уважаемый учёный, исследователь Востока и путешественник, объехавший полмира со своими научными экспедициями. Во мне зародилось доверие к тексту, и он был изучен так подробно, как только это было возможно в одиннадцатилетнем возрасте. Результатом явилось откровение, которое легло на сердце, как бальзам. Квинтэссенцией его лучше всего служит фраза из песни уважаемого мною, уже и в те далёкие годы, Владимира Семёновича Высоцкого:

                «Хорошую религию придумали индусы —
                Что мы, отдав концы, не умираем насовсем!»
   
Значит, души переселяются из тела в тело, а мы и вправду только оболочка, станция на долгом пути... - думала я, раскладывая по полочкам полученную информацию. В этой системе всё, чему не было раньше объяснения, вставало на свои места, почти всё... Да, человек может лишиться души, а может и вообще прийти в этот мир без неё, за грехи своих предков. Да, боги могут быть добрыми, а могут - и злыми, и человек лишь малая песчинка в руках их... И самое главное, что мне особенно импонировало — здесь не проводили никакой грани между душами разных существ. Более того - считалось, что сегодня ты родился человеком, а в прошлой жизни или в будущей — собакой или попугаем! Даже бессловесные деревья имели свою душу, как и вообще всё, что вмещает мироздание. Но тут же говорилось и о том, что любая религия — по сути своей  отражение человеческих страхов, попытка найти для себя высшее, более разумное, чем ты сам, существо; на которое можно спихнуть все свои неудачи и промахи, чьим недовольством можно объяснить потрясения и беды, а благосклонностью — удачи и достижения. И самое главное — не существует убедительных доказательств существования того или иного бога. Его нельзя увидеть, потрогать, поговорить с ним, глядя глаза в глаза. Многочисленные свидетельства очевидцев «божественных чудес» до сих пор остаются только словами, а не фактами. Обогащённая под завязку полученными знаниями, я так и не нашла ответов на все свои вопросы. Но зато очень хорошо поняла, что ответов этих не знает никто. Однако, продолжала интересоваться религиозными воззрениями разных культур и эпох; таким образом, познакомилась и с древнегреческой мифологией, и с древнеримской, с пантеоном славянских божеств, со строгими легендами скандинавских народов, чуть-чуть захватила ислама, и даже немножечко, краешком - таинства кельтских друидов. Разумеется, в той мере, какую позволяли узнать имеющиеся в наличии источники. Зато к пятому классу я уже знала практически наизусть историю древнего мира, и школьный учебник мало что добавил к этому багажу. При этом - из всего означенного набора христианство мне нравилось в самой меньшей степени. Пальму первенства я отдавала древней Элладе, поскольку её предания более всего походили на странные волшебные сказки. Но вот что удивительно — они же и казались самыми правдоподобными, несмотря на обилие разных богов и чудовищ. Вообще, по моим наблюдениям, всеобщая круговерть верований и надежд человеческих сводилась, в сущности, к одному и тому же — к освобождению от ответственности за свои поступки. В рамках любой религии, какую ни возьми, можно было натворить такого...что волосы начинают шевелиться на затылке! А потом взять - и хорошенько раскаяться, очиститься, принести угодные богам жертвы, заточить себя в монастырь, истязая еженощно свою плоть, или даже получить индульгенцию от Папы Римского (для каждого из прегрешений выбрать нужное). И всё — кукарямба! Ты снова чист и светел. А если вдруг, предположим — живёшь достойной мирной жизнью, никого не убиваешь и не грабишь, и только одна малюсенькая неувязочка — не веришь в бога. Ну, вот не веришь — бывает же такое упущение... не хочешь иль не можешь, причины абсолютно разные. А, может даже статься - ты дикарь, и вовсе не подозреваешь о существовании цивилизованных богов. Соответственно - не носишь креста, не омываешься святой водой из Ганга, не совершаешь намаз и не закалываешь жертвенных тельцов у священного камня. Что тогда? Тогда, согласно всем канонам всех существующих религий, ты гарантированно попадаешь в ад, как бы он там ни назывался в конкретно взятой местности. Вот где здесь справедливость, или хотя бы простая логика?! Лично меня такой расклад категорически не устраивал. Спустя какое-то время я узнала о существовании достаточного количества людей, имеющих схожие со мной взгляды, они назывались атеистами. Так, к двенадцати годам, я окончательно и бесповоротно стала считать атеистом и себя. А к двенадцати с половиной выработала свою собственную веру — в бесконечную мудрость Природы. Именно она, думалось мне, даёт нам бессмертную душу - на время, с возвратом. Чтобы каждый из нас воспользовался ею во благо, на пользу себе и всем созданиям земным. И горе тем, кто не способен проявить уважение к естественным законам мироздания! Разве можно считать человеком того, кто ради собственной забавы отрывает ящерицам хвосты, разоряет птичьи гнёзда, мучает маленьких котят?! Мне были не понаслышке знакомы такие субъекты — прошлым летом я в неравном бою отбила у своих никчёмных однокашников двух несчастных, полумёртвых от боли и страха ящерят с оторванными хвостами, и с лапками, перетянутыми тонкими, прочными нитками, к которым их привязывали, чтобы посмотреть, насколько быстро и далеко  они будут убегать от своих мучителей.  Не помня себя от гнева и жалости, набросилась я на противников, превосходящих меня количеством и силами многократно, и...дальше ничего не помню - пришла в себя, только сидя под тополем напротив своей калитки, осторожно удерживая в ладошках, сложенных лодочкой, израненных ящерок -малышей. Вечером того же дня домашние просто диву давались, не в силах сосчитать царапины мои и синяки. Зато отлично помнили всё мальчишки — и с тех самых пор, завидев меня в школьных коридорах и дворах - свистели и улюлюкали, вертели пальцем у виска, обзывались самыми обидными словами, но близко больше подходить не рисковали никогда. И я уверилась, что всё уже постигла... но жизнь была иного мнения на этот счёт.

Началось как обычно: в последних числах того далёкого мая, погодой больше походящего на июль, в такое время, когда уже отброшены учебники, выставлены годовые оценки, и впереди маячит радостное лето, моя собачка надумала наконец разрешиться от бремени.  Уединившись с вечера в уютной темноте своего домика-конуры, она не показывалась во дворе весь следующий день, и это меня ничуть не обеспокоило — так уже было, и не единожды. Но, когда и на другое утро меня никто не встретил во дворе радостным лаем, и не повёл с гордым и заговорщицким выражением хитрой лисьей мордашки показывать своих новорождённых малышат, я взволновалась. Кое-как проглотив свой завтрак, навязанный упорной бабушкой, снова выскочила во двор, кинулась к конуре, на все лады призывая свою любимицу, но не услышала в ответ ни единого звука. Упав на живот прямо в пыль возле входного отверстия, шарила я в тёмной глубине собачьего убежища, и наконец нащупала задние лапы и хвост, непривычно замызганные и покрытые слипшейся твёрдой коркой. Сердце моё запрыгало словно теннисный мяч, а внутри стало горячо и страшно. Ничего ещё толком не понимая, осторожно потянула я собачку за задние лапы, и внезапно услышала такой душераздирающий вопль, которого не забуду никогда, сколько бы ни пришлось мне прожить  - не собачий и не человеческий! Это был крик «универсального страдания» - отчаянный, пронзительный, бессильный... Так кричат все, кто испытывает невыносимую боль — и люди, и собаки, и все прочие живые существа. Не помня себя, кинулась я в дом за помощью и за защитой, что-то полусвязно бормоча:
- Там...там Лада...она никак не родит...мучается...надо её в больницу... Скорее, скорее, бабуля!!!
- Успокойся, Ника...ну что там в самом деле могло ужасного случиться? Она же собака — полежит, помучается... и родит, уж не впервой...
- Нет!!! Ты не понимаешь! Всё не так теперь!! - отчаянно орала я, изо всех сил пытаясь донести до бабушки опасность положения, - Она не лежит...она стоит на задних лапах в углу конуры...и вся в крови...и плачет... Бабушка...бабушка, ну как же ты не понимаешь?!!
- Ну, знаешь что, милая моя... - отмахнулась от меня бабуля, - Родить-то ой как непросто...узнаешь ещё в своё время...раз на раз и не приходится...да...
- Вот именно!  - зацепилась я за брошенную фразу, - Сейчас точно не тот раз!! Я же знаю, как она обычно щенится...уже вторые сутки пошли...это ненормально, бабушка, она же умрёт! Её надо отвезти к ветеринару, ну пожалуйста!!!
- Ну, вот ужо придёт мать со смены, и поедете... а я уйти должна, недосуг...
Сколько ещё ждать!! Я на работу ей позвоню...
- И не вздумай! Отвлекать ещё, не придёт она раньше всё равно...
Не получив ожидаемой помощи, в диком горе и расстройстве  сделала я  вот что: кое-как извлекла бедняжку Ладочку из конуры, рыдая и морщась от её жалобных криков... они пронзали мне душу, как стоматологический бор взрывает больной нерв... притащила из сеней старенькое байковое одеяло, положила его в самую большую дорожную сумку, какую смогла достать, с величайшей осторожностью погрузила в сумку Ладочку — дрожащую, с безумными заплывшими глазами, вспученным животом, всю в крови и в какой-то отвратительной, зелёной, гнусно воняющей жиже... и, сама дрожа и поскуливая, поплелась со своей драгоценной и ужасной ношей на трамвайную остановку, от которой до ближайшей ветеринарной клиники езды было минут тридцать...

Приют моей последней надежды представлял собой низкое одноэтажное здание, центральная часть которого возводилась ещё в незапамятные времена, и постепенно обросла довольно уродливыми беспорядочными пристройками. Но нам с Ладой было не до красоты сейчас. Еле дотащив тяжеленную сумку до маленького грязного дворика айболитовской больницы, я остановилась перевести дух и осмотреться — а куда же, собственно, идти. Множество закоулков и разных входов-выходов этого запутанного лабиринта кого угодно поставили бы в тупик. Возле одной курил мужчина в синих просторных штанах и рубахе без пуговиц и воротничка, щурясь устало на яркое солнце.
- Извините, пожалуйста... не подскажете, где вход?
- Кто у тебя там?
- Собака...
- С собаками и кошками во-он туда, за угол... - равнодушно помахал он рукой куда-то вбок.
- Спасибо... - и мы потопали в указанном направлении...вернее, потопала я, а бедная моя собачка лежала в сумке тихо, и больше уже не кричала.
Ободранная коленкоровая дверь открылась рывком перед самым моим носом, и выпустила наружу женщину с пушистой кошкой в руках. И кошка, и хозяйка выглядели напряжёнными и задёрганными. Я просочилась внутрь, удерживая тяжело открывающуюся дверь ногой, страшно боясь, как бы она не задела сумку. В скупо освещённой приёмной дурно пахло карболкой, мочой и страданием. На стульях никого не было, и я тихонько поскреблась в дверь, выкрашенную серой краской, и безо всякой надписи.
- Да! - послышалось в ответ, и ещё: - Входите!
И мы с сумкой вошли.
- Добрый день! У меня собачка никак разродиться не может. Второй день мучается, стоит на задних лапах...и у неё что-то зелёное... - довольно невнятно изложила я историю болезни.
- Ну-ка, покажи собачку... - седоватый ветеринар заглянул внутрь, и выражение лица у него стало скорбное. Я тоже заглянула, и увидела такое...что лучше бы не видеть никогда: за время, что мы ехали в трамвае, Лада всё-таки произвела на свет одного щенка... но что это был за новорожденный!! Половина от крошечной белой мордочки до середины туловища целая, а дальше... дальше только зелёная склизкая мантия, больше всего напоминающая заплесневелую сгнившую помидорину... от этого зрелища меня замутило, потемнело в глазах... и, уцепившись руками за спинку стула, я слабым голосом спросила:
- Вы же её спасёте, правда, доктор?
Врач посмотрел на меня с сожалением и стал что-то говорить...но смысла этих слов  я не понимала — всё было словно под водой: размытое, далёкое...потом чьи-то руки поднесли стакан к моим губам… И вот я уже снова сижу в приёмной на стуле, а там - за белой страшной занавеской - моя беззащитная Лада...
Не знаю точно, сколько просидела я так, бессмысленно глядя на серую дверь... Кажется, вокруг были какие-то люди...кошки мяукали...кто-то хлопал дверями...
- Ника...Ника!
- Мама? - очнулась я от ступора, - Ох, мама...
Глазам стало так больно, как будто вместо слёз выливался жидкий огонь...
- Мама, там...там Лада...
- Да, я знаю...
- Они её вылечат?
- Будем надеяться, Ника, будем надеяться...
Говорят, что надежда умирает последней. Если так - то Ладкина надежда была ещё жива какое-то время после того, как нам вынесли сумку с её маленьким, и уже лёгким тельцем. Она была всё ещё жива, эта собачья надежда  — сидела подле ног, виляла хвостом и смотрела доверчивым взглядом -  и хотела, очень хотела, как и я сама, чтобы  Лада открыла  глаза, увидела меня и улыбнулась, как обычно... и мы бы пошли домой — все вместе, втроём: я, она и мама... Но этого уже не могло произойти.
- Сильная интоксикация... щенки были мертвы уже много часов...
- Почему так случилось?
- Первый был слишком крупный, и к тому же обмотался пуповиной... слишком поздно её принесли...
Слушая этот диалог, я всё так же сидела на стуле, и ноги мои наливались свинцом, а голова гудела как колокол: бум, бум, бум... слишком поздно...слишком поздно...слишком поздно!!! И в этом виновата одна только я...я... Я!!!  Как теперь жить?! Куда спрятаться от чувства чудовищной вины, невосполнимой утраты, осознания собственного ничтожества?!
- Доктор...скажите... а сколько у неё было щенков?
- Шесть.
- Все мёртвые?
- Да.
- И все такие...такие, как первый?
- Нет, он умер гораздо раньше, чем остальные. Скорее всего, ещё за несколько дней до родов.
- Можно забрать остальных?
- Ника, не говори глупостей, зачем они нам?! - вмешалась мама.
- Я должна их всех похоронить... и первого тоже...
- Вообще-то, их нельзя отдать...они могут быть заражены опасной инфекцией.
- Слышишь? Лучше и Ладу не забирать, пусть её тут похоронят.
- Нет!!! - вцепилась я в сумку с таким остервенением, что немногочисленные посетители заинтересованно повернули головы в нашу сторону, - Нет, ни за что!!! Я похороню её ДОМА, в малиннике! Где она любила закапывать кости... Это я... я виновата, что она умерла...я её и не любила, как она заслуживала... всё время хотела породистую собаку... хотя бы похоронить нужно как следует... - конец фразы утонул в новых рыданиях, и взрослые так и не решились отобрать у меня сумку-катафалк. 

Обратная дорога в дребезжащем трамвае чудовищно затянулась: мне казалось, что вместо обычных полчаса мы ехали всю ночь. Хотя на улице даже не было темно. Спустя несколько лет я догадалась - от пережитого стресса сны и реальность переплелись в моей больной и усталой голове так крепко, что сцементировались в один серый, бесформенный комок, с прожилками каких-то давних младенческих кошмаров.
Именно поэтому тот страшный вечер помнится мне совсем уж мистически: полупустой трамвай, за окнами темнота, голые деревья бегут рядами (а ведь тогда был свежий май), и длинные изломанные ветви до боли похожи на кости, как у скелета в кабинете биологии. Странная музыка играет где-то вдали, постепенно нарастая, и дребезжание трамвая вплетается в ритм тревожной, но притягательной мелодии, словно предваряющей нечто грандиозное... скажем — как увертюра к симфонии. И слышится в ней тоскливый вой, тоненький плач, слабое щенячье тявканье, и гулкое буханье крови в моей голове... Я закрываю глаза, чтобы не видеть ничего, но вместо желанной темноты опять всё тот же трамвай, и на передних сиденьях — Лада, абсолютно как живая, весёлая, с лукавым выражением хитрой вытянутой мордочки... а с нею рядом шестеро щенят — толстенькие весёлые пушистики, подросшие, игривые...и абсолютно мёртвые! Страшно смотреть в их стеклянные глаза, страшно подумать, что будет, если трамвай вдруг остановится, и они смогут спрыгнуть со своих сидений...побегут по проходу ко мне...нет, нет! Пусть едет, пусть едет всю ночь, а я опять глаза закрою...на этот раз покрепче...возможно, пропадут...
Уф...и правда, пропали! Но не пропала Лада...вот она сидит — прямо передо мной, смотрит укоризненным взглядом:
- Я надеялась на тебя...мне было так больно...а ты пришла слишком поздно...слишком поздно...слишком поздно...
- Ника...Ника...просыпайся, уже поздно…пойдём...мы приехали!
Лада и щенки спрыгивают с жестких коричневых сидений и улетают в раскрытые окна трамвая. На лету они превращаются почему-то в белых лебедей, как в сказке Андерсена, и кричат мне на прощанье:
- Выходи! Выходи! Выходи...
- Ника, просыпайся уже, просыпайся! Выходить нам пора... что ж такое!!! Ника!
Мама трясёт меня, как грушу, и буквально выволакивает из вагона на улицу. Хлопая тяжёлыми глазами, я оглядываюсь вокруг, ничего не понимая...и вдруг ужасная мысль пронзает меня, словно током:
- А где сумка?!!
- Вот, вот же сумка, ну пойдём! Пойдём...

В закутке между первым малинником и ближним сараем, в извилистых корнях самой старой нашей яблони похоронили мы бедную и преданную Ладу. Серая жирная земля хищно сомкнулась над рыжеватой шкуркой, перепачканной засохшей тёмной кровью. Скоро, очень скоро она переварит это маленькое тельце, ещё недавно бывшее живой и весёлой собачкой. Сквозь шкурку прорастут яблоневые и малиновые корни, высосут из плоти и крови собачьей всю её радость и силу, и нальются сладким соком жёлтые яблоки и порфировая малина. Только есть их больше я не стану... Вот интересно — поэтому умерших людей хоронят не у себя в саду под яблоней, а на общих дальних кладбищах? Вряд ли кому-нибудь захочется закусить собственной бабушкой...
Так думалось мне поздним вечером, лёжа без сна. Спать совершенно не хотелось. Не то, чтобы я боялась опять уснуть, нет. Бурное отчаянное горе не пропало, но отошло немножечко в сторонку и стояло где-то там, неподалёку, уступив черёд пустой и тихой грусти. Возможно, к этому было причастно действие таблеток, которыми напоили меня по возвращению из клиники. Мысли ползли и свивались клубком, словно змеи, а сама я оставалась неподвижной, как цыплёнок в скорлупе, и наблюдала через трещину за ними.
Среди прочих были и такие:
- Где теперь Ладусина душа? Как мне отследить её движенья?
- Будет ли она неподалёку, чтоб вселиться в новую собачку?
- Или, может, даже не в собачку, если верить радостным индусам? Вдруг когда-нибудь родится мальчик, но с душою преданной собачки?
Почему именно мальчик, не спрашивайте — ни тогда, ни теперь этим беспорядочным обрывкам мысле-образов нету сколько-нибудь разумного объяснения. Тем более, что той же ночью я твёрдо решила никогда-никогда не выходить замуж и не обзаводиться детьми. Весь процесс деторождения отныне был прочно связан для меня с болью, страхом, страданием и смертью. И раньше-то маленькие дети не внушали мне никаких особо тёплых чувств, а с тех пор даже думать обо всём об этом стало до ужасного противно. Сразу к горлу подступала тошнота и перед глазами давняя картина: маленький прелестный белый пёсик — не успев родиться, уже умер. И не просто мёртв, а вполовину разложился, и могилой ему стала мать. Что она чувствовала, живя с гниющим трупиком собственного ребёнка внутри?! Почему я, самый близкий ей человек, ничего не заметила в эти последние несколько дней её жизни?  Как могла пропустить страшные признаки жуткого ужаса, ведь были же они, были наверняка! 
Долгой, очень долгой была та бессонная ночь после Ладкиной смерти. Из своей норы на диване, устроенной из одеял и подушек, я видела, как напротив — по ту сторону маленького низкого окна, за какой-то час переменилась разом погода; сменив почти двухмесячную, небывалую для весны жару — на мелкий, тусклый, совершенно осенний, унылый дождь. Видимо, природа решила разыграть в эту ночь настоящую драму. Декорации разворачивались на небе - краешек мне тоже было видно; а то, что не увиделось, с лихвою восполнялось необычайно обостряющимся ночью внутренним чутьём...

Издалека, с другой стороны мира, со скоростью, недоступной даже самому совершенному человеческому транспорту, летела в сторону моего города рассерженная фиолетовая туча. Пронзительный северный ветер — строгий небесный конвойный - гнал её по намеченному пути, нахлёстывая бичом, скрученным из зимнего тумана, ледяной позёмки, перьев птиц, замёрзших на лету, из обледенелых проводов, лопнувших, как старенькие струны... Туча уворачивалась, металась в вышине, рыдала и выла как мать, потерявшая сына... Но Северный Ветер был глух к её горю. Беспощадно и размеренно хлестал он тяжёлую тучу, и бросал в неё острыми копьями молний. Со стороны это выглядело так: низкие сизо-чёрные ватные клочья заполонили собой ночной небосклон, крутились и толклись в бешеной пляске, изредка обнажая в разрыве своей клокочущей массы тёмные глубины полированного сверкающего обсидиана. Мгновение спустя, после каждого прицельного молниеносного обстрела за ослепительной вспышкой следовал раскатистый мощный толчок, дрожала земля, и тысячи звёзд сталкивались в вышине, рождая чудовищный грохот, раскаты которого дробились и падали на землю невидимым гулким камнепадом. Моя нора-диван аж подпрыгивала от каждого залпа, да что там — подпрыгивал весь дом, пугаясь в темноте, и жалобно позвякивая стёклышками стареньких окошек. 
Придерживаясь плана, известного только ему одному, Ветер отпустил гонимую жертву точнёхонько над нашими домами, и тогда всё горе, и вся ярость, и весь гнев вылились из Тучи водопадом! Что был за потоп!!! Реки текли вдоль дороги, деревья клонились к земле, ветки били по крышам снарядами, в небе сверкало, как днём! На третьей улице огромный старый тополь упал, зацепившись за столб, и устроил замыкание электрической сети. Ответный фейерверк искр рванулся ввысь, к звёздам, неразличимым за тучей, и повсюду погасли в домах огни. Катавасия эта сопровождалась такой какофонией звуков, что казалось — вот-вот лопнут уши...
Взрослые вскочили со своих кроватей, стали ходить туда-сюда с фонариками и свечами, пытались звонить в аварийные службы, чего-то кричали друг другу... А мне даже не было страшно — тупое безразличие обступило меня со всех сторон. Наверное, так чувствует себя гусеница, когда окукливается, чтобы превратиться в бабочку — внутри тугого и тесного кокона ей плевать на внешние события — как она может на них повлиять? В конце концов, потоп прекратился так же внезапно, как и начался. Туче, наверное, тоже дали успокоительное — она перестала биться в истерике, размякла, осела, как квёклое тесто...стала бледнеть, расползаться...в бесконечном горе отрывая от себя неровные клочки цвета засохшей и спёкшейся крови... Они ещё долго маячили в кусочке ночного неба перед моим окном — изредка освещаемые далёкими яростными всполохами убегающего лучника-ветра; и я видела в них не красоту, как обычно; а только скукоженные, мокнущие ватные тампоны, небрежно выброшенные после небесной операции... Что же на самом деле случилось у них там, в вышине? Наверняка мы, люди, не способны понять отношений природных стихий. Вдруг Северный Ветер не гнал и не мучал несчастную Тучу? Возможно, он пытался ей как-то помочь? Я тоже должна была помочь! Должна была... Не помогла.
   
Проснувшись уж ближе к полудню, с тяжёлой больной головой и каменным грузом на сердце, я вышла в наш маленький дворик. Всё было мокрым и скользким — дорожки, и ветви, и брёвна...еле заметно капало с осиротевшего домика Лады, моросило на крышу сарая, присевшего в вечном поклоне, и небольшим водопадом стекал ручеёк с водостока, косо свисавшего прямо на яблоню с дома. Земля под стволом была сплошной буро-коричневой лужей, и каплями крови в ней плавали сбитые красные яблоки...
Делать тут было совершенно нечего — сыро, противно и мерзостно. И дома-то было не лучше. Пойти, что-ль, куда-нибудь? Да неохота... Бесцельно послонявшись недолгое время, я поняла, что лучше не будет нигде. Противно было внутри себя, а убежать от себя невозможно. Но что-то же нужно сделать с этой отвратительной тянущей пустотой?! Есть не хотелось совершенно, зато мысль о горячем чае была воспринята моим организмом весьма положительно. Оказывается, я замёрзла. Замёрзла до покалывания в ногах, это в конце мая-то! Ну, растопить печку — не проблема для «домовой» девочки. И вот - горящий огонь, огненный чай, банка малины и старенький клетчатый плед... как будто чего-то ещё не хватает... Ага! Карандаша и тетрадных листочков, конечно. В то время мне нравилось писать на рассыпающихся листах, подкрепляя свои мысли быстрыми мелкими иллюстрациями и завитушками на полях.   
- Ну что же, моя верная лохматая подружка... Ты была со мной и в горе, и в радости, в болезни и в здравии...и только смерть смогла разлучить нас. Всё вышло соответственно одной известной клятве...так, как и было задумано... Только вот - кем??

Бессобачная собачница

Так я осиротела во второй раз, и теперь уж долго оставалась бессобачной… Строго-настрого запретив всем родным и друзьям притаскивать каких-либо щенков, предавалась я долгим и пространным рассуждениям о том, почему же так несправедлива жизнь. Это в общих чертах. И, в частности, почему она так несправедлива именно ко мне. Вторая моя собака погибает, так сказать, на ровном месте. Что я делаю не так?! Думала-думала, и пришла к такому выводу: оба моих мохнатых дружочка покинули меня столь преждевременно оттого, что я их мало любила. И Рекса, и Лады мне было недостаточно. Всегда хотелось другую собаку - породистую, чёрт её возьми. А заслуживаю ли я такого подарка судьбы?! По всему выходит, что нет. И, как монахи занимаются истязанием плоти, занялась истязанием души. Запрещала себе не то, что думать – даже и смотреть на собак. Выкинула все огромные подшивки «Юного натуралиста», все свои тетрадки с зарисовками и вырезками (глупейший поступок, теперь жалею), и порывалась, было, выбросить и книги о собаках. Но, в последний момент, что-то меня остановило, видимо, врождённая страсть к самим книгам, независимо от их содержания.
Вобщем, убрала с глаз долой всё, что содержало хоть крупицу информации о собачьем племени; и даже опустевшую будку, с Валькиной помощью, затащила в сарай. И немного успокоилась. Но, как оказалось – не так уж надолго.
- Ник, ты уже билет на собачью лотерею купила?
- На собачью лотерею?
- Ты что как попугай, в самом деле! А то не в курсе! Хватит придуряться!
Алька, подружка из музыкальной школы и такая же страстная любительница собак, смотрит с раздражением, в уверенности, что я «прикидываюсь», чтобы «не сглазили»: 
- Не хочешь карты раскрывать, так и скажи. Поди, уж штук пятнадцать набрала!
- Аль, я и вправду не в курсе…мне не до выставок. Не нужны мне ни открытки, ни журналы…
В пору нашего детства, на собачьих выставках, каждая из которых, сама по себе, была событием в нашем провинциальном городе, и собирала огромное количество зрителей, разыгрывались, к тому же, различные «тематические» призы. Самыми дорогостоящими из них, как мне помнится, были обычно ошейники, миски и поводки.   
- Правда? – Алька всё ещё не верит мне, и это начинает раздражать.
- Правда!
- И щенок тебе тоже не нужен? – вкрадчивый тон и ехидные взоры.
- Щенок?! – у меня перехватывает дыхание, и горло становится холодным и каменным, - Какой…щенок?!
- Ну…как обычно – немец, колли, эрдель. Кого вытянешь!
- Блин, Алька… - я смотрю настолько жалобно, что до подруги начинает доходить реальное положение вещей.
- Неужели правда не купила?! Ну, ты даёшь!!! Беги скорей, а то последние расхватают!!
Разумеется, я оценила этот порыв солидарности. И не побежала даже, а понеслась. Очень хотелось опуститься на все четыре конечности и поскакать, как беговые псы, но это было бы уж слишком. Хватит и того, что вся моя надуманная отстранённость лопнула, как мыльный пузырь. Щенок!! Вы только вдумайтесь – у нас, прямо в городе, будут разыгрывать породистых, с родословной, щенков!!! Собачьи боги, как это возможно, чтобы я НЕ ЗНАЛА??!
- Добрый день! Правда, что будет розыгрыш щенков?
- Да, к тридцатилетию нашего клуба из Москвы выделили троих.
- Билеты на лотерею ещё есть?!
- Сейчас посмотрю… - равнодушная секретарша КСС со скрипом выдвигает заедающий ящик древнего перекорёженного стола, и роется в нём бессердечно, бессмысленно долго…
- Так…да, осталось несколько штук…
- Сколько стоит?
- Рубль пятьдесят.
- У меня с собой нет… Но, вы их, пожалуйста, не отдавайте никому!! Я сейчас же домой сбегаю и вернусь!!
- Мы сегодня до четырёх, девочка. И, если кто-нибудь придёт, я должна буду продать.
- Ну, пожалуйста, Светлана Валерьевна, я вас очень прошу!! Оставьте мне хотя бы один!! Вы же меня знаете…я же не знала… - бормочу уже совершеннейшую ерунду, и едва не плачу.
- Хорошо, постараюсь, - смягчается дама, видя мои безумные глаза, - Только поскорее! 
Мне повезло – трамвай как раз подошёл, и дома не было мамы. Воспользовавшись этим обстоятельством, и набравшись мрачной решимости, я выгребла из лакированной шкатулки с соломенными цветочками все до единого юбилейные рубли, которые мы вместе собирали, и стрелой полетела обратно.
- На всё! – тяжело дыша, громыхнула об стол тяжеленным кулёчком из косынки, начинённым до отказа серебристыми монетами с профилем вождя.
- Ого! – женщина подняла на меня удивлённые глаза, - Долго копили?
- Да…несколько лет.
Таким образом, в тот день из маминой коллекции осталось только пять разномастных юбилейных «ильичей». Обнаружился сей факт уже много позже, приятного было при этом, конечно же, мало; но к делу это никак не относится. Дело было сделано – в моём школьном портфеле надёжно упрятаны двенадцать заветных билетов!! Целая дюжина! И мне просто обязана улыбнуться удача, по-другому и быть не может.    
- Колли, эрдель, овчарка…колли, эрдель, овчарка… - бормотала я, безжалостно обдирая, наверное, сотую по счёту, несчастную ромашку. Самым сложным казался теперь вопрос, какого же именно щена преподнесёт мне судьба. Разумеется, я буду безумно рада любому!! Но, всё же…всё же…так не терпится узнать!!! 

…Самый большой городской стадион до отказа набит собаками всех мастей и размеров. Собаки бегают по рингам, тренируясь перед выступлением; собаки стоят на столах, наводя марафет; собаки сидят в клетках, в кустах, дающих защиту от солнца; в палатках, мешках и корзинках. Да-да! Своими глазами видела, как одна тётенька развязала мешок, наподобие небольшого рюкзачка, и оттуда вылез, потягиваясь, маленький толстенький мопс. Никогда я не могла бы представить, что в нашем небольшом городе столько разных породистых собак!! И столько счастливцев, обладающих этими живыми сокровищами! Чёрная зависть клубящейся воронкой поднималась изнутри, стоило мне только подумать о всех этих собако-владельцах… Впрочем, сегодня я не дала ей разгуляться как следует – этот день обещал стать самым счастливым в моей жизни! (тот неудобный факт, что дюжина лотерейных билетов ещё не гарантирует выигрыша, я не принимала во внимание).
- Смотри, смотри – во-он в той синей палатке штаб организаторов. Наверняка там и щенки! - Алька толкает меня в бок, отвлекая от радужных мыслей.
- Где?
- Да вон же, там регистрация проходит!
- А нам надо зарегистрироваться? С билетами?
- Ага! Ты тоже прикупила! – радуется подруга моей запоздалой капитуляции.
Меня это вдруг невероятно злит, и я почти свирепо огрызаюсь:
- Представляешь, оказывается, не одна ты такая умная!!
- Ты что, Ник… - ошеломлённая Алька пытается понять, в чём же она провинилась, но я уже решительно двигаюсь вперёд, быстро лавируя среди взбудораженной толпы.   
 Людей сегодня тоже хватает – трибуны полны; и зеваки, блуждая, как мы, по всему стадиону, глазеют на псов, на призы, на волненье владельцев и пёструю мелочь товаров в шатрах. 
- Скажите, с лотерейными билетами нужно регистрироваться?
- Нет, девочки. В конце выставки, после всех «бестов», будет лотерея, и номера выигрышных билетов объявят по громкоговорителю. Но призы смогут получить только присутствующие на лотерее, такие правила.
- Ну, мы-то уж точно никуда не уйдём!
- Удачи! – смеётся приветливая девушка, щурясь от яркого солнца. А мы с Алькой идём бродить дальше, жадно разглядывая элегантных поджарых борзых; слюнявых, мускулистых боксёров с чёрными вздёрнутыми мордахами; огромных и царственных догов; стайку весёлых и сварливых разноцветных пудельков… и шотландских овчарок, начёсанных так, что их длинная шерсть, словно клочья тумана, обволакивает каждую, оставляя на виду лишь изящные вытянутые морды, уши, да кончики лап.
- Смотри, какая красотка!! – одна колли резко отличается от остальных окрасом, мы такого и не видали никогда: плащ не рыжий и не чёрный, а серебристо-голубого, сказочного цвета, грудь и передние лапы белые, как и положено, и кое-где разбросаны более тёмные, стального цвета пятна.
- Такой окрас называется «голубой арлекин», я читала… - шепчу я подруге, не в силах поверить, что вижу своими глазами сие несравненное чудо.
- Вы точно получите первое место! – говорю я хозяйке; а она только хмурится, отворачиваясь от нас, и не произносит в ответ ни словечка.
- Странные люди…
- Да она просто не хочет, чтобы сглазили!
- Тоже мне, нашла место для суеверий!
И мы опять идём дальше. Жарко. Длинношёрстных собак аккуратно поят из бутылок, чтоб им не испортить причёски. Владельцы и зрители выстроились в очередь к автоматам с газированной водой. Присоединяемся к хвосту страждущих и ждём, двигаясь мало-помалу. Говорить неохота. Охота прыгнуть с разбегу в ледяной бассейн. Ну, или хотя бы залезть в один из морозильных ларей с мороженым. Но делать нечего – остаётся только глазеть по сторонам и ждать. Чем я и занимаюсь. В какое-то мгновение в поле моего зрения попадает огромная мохнатая собаченция, несколько смахивающая на болонку-гулливера. И назойливое, смутно-неприятное воспоминание вдруг тревожно ворочается в голове, не давая покоя.
- Южно-русская овчарка!! – и возглас подруги враз воскрешает давнишние, напрочь забытые нынче года…

…Ядовито-зелёный пушистый палас нисколько не похож на мягкую живую траву, а уж когда солнечная дорожка пробегает по нему через всю комнату, и вовсе становится скверно - видна каждая пылинка, поэтому сидеть здесь неприятно, а лежать - тем более. Но на паласе валяется мой рыженький дружочек Кузяка - тоже очень пушистый, яркий апельсинчик, и ни за что не соглашается вставать.
- Пойдём на диван!  - зову я Кузеньку, - Пойдё-ом, я там немножечко посплю...и ты со мной!
- Неа, - говорит мне вредный Кузя, - Ле-е-е-нь...мя-ау!
- Ну, пожалуйста, ведь мне одной так страшно спать...опять приснится та ужасная собака... Ну, пойдём...ну что вот тебе стоит!
Наконец, мне удаётся его уговорить, и мы засыпаем на диване, прижавшись друг к другу, как котяточки-сиротки из сказки «Кошкин Дом». С Кузей тепло и не страшно. Можно спокойно поспать, хотя бы немного...пока не придёт бабушка и не прогонит Кузяку с дивана:
- А ну, брысь! Ишь, повадился, с ребёнком спать!!
Эх, бабушка... как же ты не понимаешь, что лишаешь меня защиты от кошмаров... Впрочем, не ты одна...все взрослые не понимают, а потом удивляются:
- Ну что же ей не спится-то?!  Час-два — и в крик! Только днём и успокаивается...
Конечно! Днём-то у меня есть Кузя! А ночью его и близко не допускают к спальне. И тогда снова и снова появляется Она...
...Громыхает и дребезжит трамвай, подпрыгивая на поворотах петляющих рельсов, упрямо прокладывает себе путь сквозь морозную мглу. За окошком проносятся прочь дома, одинокие прохожие, автомобили, мрачные ряды тусклых фонарей; а за тёмными силуэтами деревьев, стоящих вдоль дороги, угадывается тревожный отсвет какого-то дальнего пожара. Внутри трамвая очень холодно, стынут ноги...и лицо замотано шалью по самые глаза, так что дышать тяжело и мокро; я сижу на жёстком сиденье у заиндевелого окна, прижимаясь лбом и носом к задубевшему стеклу, и вижу всё это в маленькую круглую дырочку, образовавшуюся от моего тёплого дыхания. А вдоль по дороге, прямо по проезжей части - там, где должны ехать машины - несётся огромная, просто с трамвай же размером, мохнатая белая псина! Быстро, очень быстро совершает она свой стремительный, нереальный бег, наклонив страшную пасть к самой земле, вынюхивая чей-то след. Но трамвая всё-таки почему-то не догоняет, а всегда немножечко отстаёт...
Я сижу, заворожённая этим ужасным зрелищем, и понимаю, что если она трамвай догонит и еще хуже - обгонит, то произойдёт что-то ужасное, непоправимое, такое, чего быть не должно и никогда быть не может! А она всё бежит и бежит чуть поодаль, и я всё смотрю и смотрю на неё, и по горлу спускается ватный колючий комок, который никак не даёт мне дышать... Хочу кричать что-то, но этот же ком мне кричать не даёт, а только выходит задушенный сдавленный хрип... Ну, а потом я, конечно, всегда просыпаюсь. И сердце колотится как сумасшедшее, и хочется тут же бежать, вырываться куда-то, где нет этих диких кошмаров! За дверью спальни скребётся Кузя и жалобно мяучит, а я рыдаю и прошу пустить его ко мне, сейчас же! Чтобы, прижавшись щекой к его пушистой апельсиновой шубке, почувствовать облегчение... Но нет! Кузю ко мне не пускают...в детской кроватке кошкам не место...но почему?!

В далёком моём, раннем детстве с трудом различала я сны и реальность. Для меня были они равнозначны... и, сидя в песочнице, всякий раз вздрагивала, услыхав далёкое трамвайное дребезжанье. Боялась-то я именно трамвая, а вовсе не собаки, как могло бы показаться. Та, призрачная собака была и не собакой даже, а чем-то, что было неразрывно связано с поездками на трамваях, чем-то ужасным и необъяснимым. Рассказывать свои сны я никому даже не пыталась, откуда-то зная наверняка, что этого делать нельзя. Так и шло время - день за днём, месяц за месяцем, а ночные мои видения продолжали преследовать меня с пугающей методичностью, повторяясь в точности, до мельчайших деталей. С годами сны эти стали разрастаться, меняясь вместе со мной - добавлялись детали, реальность вплеталась в сюжет - и я привыкла к ним, как привыкаешь ко всему на свете. Некоторые со мной до сих пор - приходят всё реже, но я узнаю их, как старых забытых друзей. А страхи всё чаще уходят, оставляя в замену себе лишь печали...

…Чердачная дверь распахнута настежь. Правда, это нисколько не спасает от духоты, зато солнечный свет может беспрепятственно проникать внутрь, где я лежу на старом матраце, окружённая несметными, просто сказочными сокровищами!! Пахнет сушёными яблоками, мышами и пылью, от жары слегка кружится голова, но я не обращаю на это ни малейшего внимания, погрузившись с головою в изучение внезапно найденного клада. Сколько часов я провела так, очарованная внезапно открывшимися, увлекательными мирами - не знаю. В действительность меня вернули боль и назойливый зуд в онемевших руках и ногах, а также грозные бабушкины крики, доносящиеся даже сюда, в заповедную эту пещеру.
- Бабуль, ты только посмотри, что я нашла! - кубарем скатившись с лестницы, ору, врываясь с найденным на кухню.
В руках у меня увесистая стопка пыльных журналов «Юный натуралист»!! Причём некоторые экземпляры того же года выпуска, что и я сама.
- Откуда это?! У нас на чердаке, а? Их там столько... - восхищённо выдыхаю я, бухаясь на табуретку.
- Отец всё выписывал... и эти, и ещё какие-то должны валяться...
- Ну да, есть ещё «Наука и жизнь», «Роман-газета», и чего-то про спорт… - последовательность изложения содержания найденных сокровищ полностью отражает мои интересы на текущий момент.
- Давай ешь, щи уж остыли... убери пока журнал-то, потом поглядишь!
- Нет, бабуль, мне не мешает!
- Да что ж за ребёнок! Хоть бы раз поела без книжки!
- Ну…без книжки не интересно...
Покончив с обедом, мчусь в свою комнату изучать находки.  Какие статьи! Какие фотографии!! Почти в каждом выпуске есть что-нибудь про собак — самое для меня ценное!  А это что?! Вы только поглядите — моя давняя, почти забытая, ужасная тайна; кошмар, так долго омрачавший мои младенческие дни - так вот же он!!
 - «Южнорусская овчарка...» - ничего себе! «Порода, происхождение которой достоверно не установлено... в конце ХIХ — начале ХХ века была весьма многочисленна... в южных регионах России применялась как пастушья... многие экземпляры достигали роста в холке 75 и более сантиметров... в одиночку могла справиться с волком...» Блин, и правда, огромная такая! Не с трамвай, конечно, но всё же!
Со страницы журнала на меня глядит та самая - косматая, гигантская собаченция с копной белой шерсти, и взгляд этот я узнаю из тысячи... Так вот, значит, кто ты есть…южно-русская овчарка... Сейчас крайне малочисленна, если верить публикации...и уже не столь огромна, как раньше...но при чём здесь трамваи?! Загадка... Я больше тебя не боюсь! Я люблю собак, да я их просто обожаю!  И, если бы мне, каким-нибудь чудом, достался такой вот щенок - белый, пушистый, ласковый, с розовым нежным язычком - я назвала бы его Кошмар... или Загадка... А как бы это было сокращённо?!  Фантазии уносят меня далеко-далеко от дома, и вот я уже не сижу за письменным столом, поджав, по своему обыкновению, под себя ноги.  Я скачу по выжженной солнцем южнорусской степи верхом на прекрасном гнедом жеребце, почти не касаясь земли! А следом за мною несутся, словно серебряные призраки, две гигантские мохнатые собаки — Кошмар и Загадка, высунув жаркие, мокрые языки; и заходящее алое солнце раскрашивает необъятный небосвод своими немыслимыми, бесподобными красками, которым нет никакого названия в человеческом мире... С тех самых пор ни одного единственного раза мне не снился больше мой ночной, тревожащий сознание трамвай, сопровождаемый собакой-призраком. Наши пути разошлись, и где-то, в другой реальности, он уехал от меня навсегда, увозя с собой по тёмным мостовым практически исчезнувшую теперь мохнатую пастушью собаку и рыжего кота Кузю, который тоже больше никогда уж мне не снился... 
Безнадёжно плачущей обнаружила меня бабушка в тот летний вечер на диване, с воспалёнными глазами и охапкой журналов под подушкой.
- Иринка, ты что?! Чего случилось?
- Ничего...
- Голова болит? Столько просидеть на душном чердаке, конечно! На-ка вот, держи воды, выпей! И малинки, малинки заешь... Ну вот...так-то лучше... Теперь спи…спи...
- Бабушка!
- А...чего?
- Ты не спишь?
- Спала уж было...голова опять болит?
- Да нет... Ты помнишь Кузю?
- Кузю?
- Ну да, Кузяку...нашего кота...
- А-а-а... Ну, помню Кузю...и чего?
- Он когда умер? Я не помню...даже от чего...
- Тебе уж лет пять-шесть было тогда...трамваем задавило... – и бабушка в растяжечку зевает.
- Трамваем?!  - я в ужасе приподнимаюсь на постели, - Как, трамваем?!
- Так...шлялся он везде... Вот трамваем-то его и задавило... Да у нас, на остановке...вы же с матерью из сада задержались, он и пошёл туда. Встречать, наверно, вас...
- А я же ничегошеньки не помню!! - слёзы опять душат, и тяжёлый жгучий ком подкатывает к горлу, - Ничего!!
- Ну, ты ж не видела, он у дороги-то валялся... Мы тебе и не сказали, чтоб не плакала.
- Как же так...ну как же...бабушка! Мой Кузя...
- Ну-ну... Ну, ничего, давно уж всё прошло... Ничего...не плачь... Спи, спи…
...Ах, Кузя, Кузенька...мой милый апельсиновый дружочек...

- Тебе с сиропом? Эй, ты что, уснула на ходу?!
- Ой, прости… с сиропом, да. С вишнёвым.
Я снова в конце восьмидесятых, на собачьей выставке, и рядом со мной Алька.
- Пойдём, посмотрим на южака поближе!
Южаков оказалось целых три. Большой, и два подрощенных щенка.
- Малыши его дети?
- Нет, но все из одного питомника. Пусть молодёжь привыкает к выставкам, - эта владелица оказалась более разговорчивой, чем хозяйка красивого колли.
- А как зовут большого?
- Разгон.
- Понятно…а щенков?
- Задор и Загадка.
- Загадка?! Боже мой, Загадка! – я смеюсь, и даже Альке не понятно, в чём тут дело, - Когда-то, давно-давно, я знавала одну такую собаку, по имени Загадка. И у неё был тоже брат, по имени Кошмар.
- Обычно щенков из одного помёта называют на одну букву.
- Да…но они были не из одного помёта, просто жили вместе (в моей фантазии они жили, вот где, но об этом не стоит говорить кому попало).
- Южаков сейчас осталось довольно мало, все питомники наперечёт. Те были из какого?
- Я не знаю, слишком маленькая я тогда была.
- Спасибо вам, и удачи в соревнованиях! Мы пойдём.
- До свиданья, девочки! Спасибо.
Так мы и ходили туда-сюда по выставке, знакомясь с четвероногими и двуногими её участниками. Посмотрели все ринги, все выступления «рабочих» собак – охотничьих, служебных, розыскных. Были даже собаки-поводыри, пришедшие со своими слепыми хозяевами. Или, точнее, их хозяева добрались сюда лишь с помощью своих невероятно умных собак.

Близился вечер. Закончился последний бест, и уже выбрали лучшую собаку выставки – какую-то невзрачную овчарку. На мой взгляд, не особенно справедливо, но у судей свои резоны. Как-то незаметно установили на большом столе лототрон, или это мы уже устали и не увидели начала такого ожидаемого события. Бурливый стадион затих, внимая голосу из динамика:
- Дорогие друзья! Сегодня, в торжественный день тридцатилетнего юбилея нашего Клуба Служебного Собаководства, мы проводим традиционную ежегодную лотерею! Конечно, все вы уже знаете, что на этот раз она будет не совсем обычной. У нас есть целых три живых приза, предоставленных нам Всесоюзным Клубом Служебного Собаководства при ДОСААФ СССР!!
Стадион буквально подпрыгнул от рёва трибун и грохота аплодисментов.
- Смотри, смотри!! Несут щенков!!!
И правда, в клетках-переносках принесли троих очаровательных, прекрасных малышей!
- Разрешите представить: здесь у нас Донбар из питомника «Красная Звезда», Лаурель из «Шёлкового Ветра», и Вираж из «Терьер-Клуба» (опять шквал и грохот). Между прочим, друзья, отец Виража играл Рэсси, в паре с двумя другими эрдельтерьерами (трибуны стонут и воют от восторга). 
- Итак, начинаем наш розыгрыш! Напоминаю, что участвовать в нём имеют право только присутствующие здесь лично владельцы лотерейных билетов. Утерянные и испорченные билеты не восстанавливаются…
И ещё что-то в таком же духе минут на пять, но мы с Алькой уже не слушали. Во все глаза разглядывали живые призы. До чего же они были милые!! Чёрно-палевый овчарёнок с ушками домиком, одно всё время падает, и малыш смешно трясёт головой… Кстати, он не немец, как все говорили, а восточник. Плюшевый, коричнево-белый двухмесячный шотландец с невероятно красивым именем Лаурель – так подходит для колли! Ну, и мой фаворит – эрдельчик Вираж, кучерявый каракуль с коротким хвостом и смешными ушами, непоседа и бес, сразу видно!
- Номер три! – и какой-то усатый мужчина, под топот и визг, из толпы пробирается, нервно махая билетом. Мы думали, ему прямо сразу и выдадут клетку; но, поздравив, его и Донбара куда-то увлекают, и они исчезают из поля всеобщего обозрения.
- Наверное, бумажки подписывать будет! – говорит всезнающая Алька, - А в конце фотографию сделают общую.
- Номер восемьдесят семь! – мне становится как-то тревожно…и мурашки бегут по спине ледяными комочками…
«Ладно, ведь ты же не колли хотела!» – утешаю себя, но уже понимаю, что шансы не так велики, как казалось вначале. Один! Только ОДИН остаётся счастливый билет! У меня номера со сто пятого по сто пятнадцатый, и ещё, каким-то боком, тридцать первый прилепился.
- Номер сто… - ведущий делает паузу, накаляя атмосферу до предела. Тишина стоит такая, что мне слышно, как идут огромные чугунные часы на высоченном постаменте стадиона…или это бьётся моё сердце?!
- …Сто… - да чтоб тебя, скажи уже, какой!!!
-  Сто…шестнадцатый!!!
-  Сто шестнадцатый!!! – никто не отзывается, повсюду гробовая тишина.
- Номер сто шестнадцатый!! – кричит ведущий в третий раз, оглядывая всех, - Очевидно, номер не пришёл… Крутим заново! – командует он девушке, вертящей лототрон.
«Великие собачьи боги!!! Умоляю, сделайте так, чтобы этот чудесный щенок был моим!!! Ну, пожалуйста, что же вам стоит!! Пожалуйста, мне он так нужен!! Вираж, мой курчавый Вираж!»
- Номер…пятнадцать! – и мелкая, нескладная девчонка, с очками на резиночках, пулей вылетает к лототрону, радостно пища, а вслед за ней идёт, довольно улыбаясь, толстая, противная мамаша.
«Нет, вы только вдумайтесь! Очки на верёвочках!!! Как она будет с собакой-то управляться?!»
- Всё! Пролетели мы с тобой, подруга! – Алька, ухмыляясь, нервно крутит свою пышную косичку, - А я, как дура, прикупила целых три!! Ты представляешь?!
- Представляю… - говорю небрежно, и стараюсь выглядеть обычно. Наверное, даже выходит, но только вот в горло как будто поставили толстую, ржавую трубку, а мир затянуло дождём – вижу всё, словно сквозь водопад. Впрочем, Альке сейчас не до этого, ей и самой нелегко… видимо, поэтому и рот не закрывается:
- Блин…повезло же девчонке… Но мне всё равно, я же немца хотела! А они вон – обещали, обещали, и тут – бац – вместо немца восточника подсунули, да?! Разве так можно? Так дела не делаются! Да…а какой-то дурак и совсем не пришёл… Как?! Упустить такой шанс?!
- Аль, знаешь что?
- Что?
- Заткнись, пожалуйста!!
- Что ты мне рот-то затыкаешь?! Который раз уж сегодня кидаешься, словно собака бешеная!
- Сама ты собака бешеная!
- Что?!
- Ничего!! Чао!
- Ну и катись, больная…

Ну вот и всё. Денёк сегодня явно не задался… Я сижу на трибунах, на верхнем ряду, и смотрю, как меняется вид. Задорная и яркая дневная картинка стремительно блекнет, теряет разлёт и объём. Уходят собаки и люди, уносят призы и дипломы…свернули палатки, сложили в коробки флажки… Пригнали большой грузовик, и в него погрузили всю радость, весь блеск, все надежды…и с ними всё то, что осталось от праздника лучше заметным – столы, микрофоны, цветные верёвочки рингов. Разудалый и гудящий, прокалённый солнцем стадион постепенно утихает; опадает и сжимается, как ссохшийся пирог – разрезанный, раскрошенный, но всё ещё хранящий слабый запах радости и торжества момента.
Что ж…будем честны сами с собой – тут жаловаться глупо. Никто не обещал, не гарантировал удачи и победы, и не заставлял тебя, глупышка, покупать всю дюжину билетов. Да и знала ты заранее, что ничего не выйдет из затеи этой авантюрно-суматошной. Мы всегда заранее всё знаем. Только очень часто – да почти всегда! – не придаём значения тому малюсенькому, слабенькому голосу рассудка, что звенит у нас внутри, а может - еле шепчет. Или это называется не рассудком, а интуицией, заранее предугадывающей единственно возможный выход из запутанного лабиринта наших поступков. Да, знаем, и всё равно делаем наоборот. Надеемся на лучшее. Зря. Напрасно надеемся. Нужно быть реалистами, так проще жить. И выгоднее материально.

Добрела я до дому в тот переменный час, когда хозяйские собаки уже выгуляны, накормлены и по домам сидят; а бродячие, никому не нужные – выползают из своих случайных нор и укрытий, в надежде чем-нибудь поживиться, набить пустое и вечно голодное брюхо. Под покровом темноты снуют эти ночные, городские хищники; иногда безобидные, а иногда ужасно опасные, отчаявшиеся, опустившиеся, деградировавшие обратно в зверино-доисторическое состояние. И я сама была как те унылые, печальные бродяжки. Моя удача отвернулась от меня, отвергла, выгнала из дома на помойку. Они – бездомные, а я – бессобачная. Эх…
- Господи, да где же тебя носит?!
- Ешь садись, весь ужин твой простыл…
- Я не хочу…пойду и сразу лягу…   
- Ну, хоть чай попей!
- Да не хочу, бабуль…
- Ника, ты вернулась? – мама, сонно жмурясь, выплывает из дверей своих «хором», - А у меня сюрприз! Нам Щукины подарят одного щенка от Тильды! Она недавно ощенилась, целых девять малышей! Ты слышишь?
Я вроде слышу, да. Но что-то не пойму – какие Щукины? Какая Тильда? Это мой вообще тут дом? Или я сплю, и вижу дивный, глупый и несбыточно-прекрасный, странный сон? Сейчас окажется, что Тильда – это керри-блю-терьерица с обложки новенького, глянцевого журнала, а сама я нахожусь в столице, и в другой семье, и всё вокруг другое…
- Ника-а! Я говорю тебе – ты слышишь или нет?
- Да, мам, но я не знаю этих Щукиных…
- Знаешь! Это нянечка твоя, со мной работала на группе, разве ты не помнишь?!
Ещё б я помнила всех нянечек на группе, это было кучу времени назад, ещё до школы! Взрослые, порой, совсем не принимают во внимание таких простых вещей. Но вслух я говорю другое:
- Нет, не помню…Тильда – это их дворовая собака? (опять хотят дворняжкой осчастливить, как пить дать).
- Да нет же, Тильда – это колли, ну, мохнатая такая, ты же знаешь все породы!
- Колли?! (боже мой, откуда у нянечки из детского сада может быть колли? Наверное, мама что-то путает, как и всегда, когда речь заходит о собаках)
- Ну да, да. Её муж увлекается собаками, совсем как ты. У них уже давно она живёт, с тех пор, как дали им квартиру и они уехали отсюда. Мы же в гости к ним ходили…ну, хотя бы дочку,  Леночку, ты помнишь?! Она с тобой в одном классе училась, в старой школе.
- Лена у нас была только одна, Дворцова.
- Правильно, она и сейчас Дворцова, а мать второй раз замуж вышла, это её муж собаками занимается. Они теперь Щукины.   
- И почему они хотят нам подарить щенка? (породистых щенков не раздают, как лишние картошки, они огромных денег стоят, я-то это распрекрасно знаю!)
- Они мне кое-что должны…
- Правда? Что?
- Неважно, это детям знать необязательно… (конечно, как доходит до самого интересного, то детям это знать необязательно, всё верно).
- Ладно, мам. Это здорово. – и я ухожу к себе, так и не поверив в то, что услыхала. Мой ресурс веры на сегодня исчерпан, вы уж извините.
- Ты, как будто, и не рада?! – мама идёт за мной, обиженно-требовательно допытываясь, что это со мной такое: я – и не прыгаю от восторга при таком потрясающем известии!
- Я рада, мам. Правда, очень рада. Просто у меня ужасно болит голова. Мы ж с Алькой целый день на выставке были, а там шум, гам, и всё такое…(подробности, связанные с существенным уроном, нанесённым нашей коллекции монет, взрослым знать необязательно, по крайней мере, до поры до времени).
- Ну, ладно. Спокойной ночи! На той неделе поедем, посмотрим на них, да? – и мама удаляется к себе, немного озадаченная моей реакцией.
А я лежу в темноте - неполной, конечно; бабушка ещё не улеглась, гремит тарелками и чашками; и сквозь стеклянное окошечко двери сочится тусклый свет из кухни, а тройные низкие оконца в нашей спальне представляют довольно слабую преграду огромному уличному фонарю, который практически беспрепятственно посылает свои мощные электрические лучи во все стороны, и они расползаются в малейшие трещинки и щёлки. Иногда я даже могу разобрать с их помощью и книжный текст, особенно, если он набран пожирнее. Но сегодня читать не хочу. Хочу спать, и ничего во сне не видеть. Особенно - прекрасных, плюшевых щенков, которых мне вовеки не дождаться…

За чертой, у вересковых пустошей.

С пересадкой долго ехать на трамвае. Долго ждать на остановках, изнывая от жары. Долго стоять, пока освободиться место, лучше два – для мамы и меня. Но всё это не страшно и не сложно, потому что мне, наверное, достанется щенок! Утром, после выставочной суеты и краха лотерейных ожиданий, после ночи без малейших снов, и сна «без задних лап», я, пробудившись, вспомнила вечерний разговор. Мамы уже не было – уехала на смену спозаранок, а бабушка ни о каких щенках не знала. Тогда я собралась, и, наскоро поев, помчалась к маме на работу – ждать была не в силах не минуты.
- Ника! Как ты выросла за лето! Я тебя не ожидала раньше сентября увидеть…(мамин садик совсем рядом с новой школой, я частенько забегаю что-нибудь закинуть между крайними уроками и музыкальной пыткой).
- Здрасьте, тётя Вера! А вот вы ничуть не изменились! – совершенно искренне ответила я старой, доброй дворничихе; много лет назад единственной из всех, сочувствовавшей мне в огромном, детском горе. Она сама обзавелась очередной собакой – старенькой, курчавенькой болонкой; брошенной соседями по даче. Этот пёсик был теперь при деле – охранял ночами детский садик.
- Бинка! Здравствуй, маленький разбойник! – прислонив велосипед к забору, вынимаю из кармана горсточку обломочков печенья: - Кушай, кушай, это я сама пекла, оставила тебе! Ты милый, милый пёсик!
«Милый» пёсик лопает подачку, подозрительно ворча на мои руки – вдруг они полезут отнимать?! Пару раз им правда доставалось – фамильярности этот милашка не приемлет. Мы с тёть-Верой от души смеёмся; зная, как заядлые собачницы, что каждому своё, а недостатки «ближнего» хвоста с лихвою компенсируются прочими достоинствами друга. Бинка нежно любит только одного двуногого на свете – свою обожаемую Веру, спасшую его от голода и страха. Остальных – как может, так и терпит.
- Что, соскучилась по старенькому саду?
- Не сказать, чтоб сильно, - я смеюсь, - Но у меня тут дело! (подробностей пока не разглашаю, наученная предыдущим горьким опытом своей дурной самонадеянности).
- Дело – это хорошо, без дела человек как без собаки!
Снова понимающе смеёмся, и расходимся, довольные друг другом.

Средь малышни, орущей во всю мочь на маленькой лужайке, между низкой горкой и кустами той же розовой спиреи, прячутся от солнца воспитатели, болтая потихоньку меж собой; и, временами, зорко и тревожно озираясь, подсчитывают вверенных цыплят: 
- Семёнов! Эй, Семёнов Ярослав!! Иди сюда немедленно! Кто в девочек кидается песочком?! А?! Я тебя спрашиваю, кто?! Ещё увижу раз – придёшь сюда, и будешь рядышком со мной сидеть тут до обеда, ясно?!
- Девочки, куда вы собрались? Не нужно воду брать из бассейна для куличиков!! Весь бассейн песком засыплете! Сейчас нам нянечка из группы принесёт воды!
- А где у нас Россохин Саша?! Посиди тут, дорогая, я пойду его искать! – ну, это уже мне, без удивления, без радости от встречи, а только с облегчением, что вот – пришла подмога!
…Наконец, пропажи найдены, вода доставлена, прогулка кончена, и мелочь вся накормлена обедом и упихана в кроватки. Можно и поговорить.
- Так что насчет щенка? Породистых не раздают бесплатно.
- Видимо, нам раздадут!
- За что?
- Когда-то мы им тоже пригодились.
Расспрашивать подробно я не стала, всё равно уж больше не добьёшься. Родительница моя никогда не спешила посвятить меня в ненужные, по её мнению, подробности. Поэтому, в большинстве случаев, я обходилась догадками и случайно услышанными обрывками «взрослых» разговоров. Ну и ладно, всё на месте увижу и обо всём расспрошу. В нашем положении – стоит ли разбрасываться подобными подарками судьбы! По этим соображениям, чувства меня обуревали совершенно противоположные: радость – да, безусловно! Тревога? Тоже да, ведь мама-то не разбирается в породистых собаках, эта Тильда запросто окажется не колли, а каким-нибудь метисом. Неясные опасения относительно прошедших маминых заслуг перед владельцами собаки – что ж такого нужно сделать для людей, чтобы запросто потом заполучить щенка, стоимость которого равняется трём маминым зарплатам?!
И теперь, негаданно-нежданно оказавшись в новеньком, с иголочки, подъезде типовой многоэтажки, где тревожно тянет еле слышной сыростью и «бункерным» бетоном подземелья, перед незнакомой дверью, изукрашенной искусно мелкими дощечками, за которой скрыта неизвестность - я уже не знала, что и думать.

 Но, на деле, оказалось всё гораздо проще. Молчаливая, с восточными глазами, мать моей соученицы бывшей, Леночки Дворцовой, и её второй по счёту «папа» - молодой, бахвалистый мужчина, «зашибавший» денег тем, что делал вот такие, разукрашенные двери, просто-напросто не уследили за своей, действительно породистой, коляхой. Тильда была очень молодая, в первую же течку повязавшаяся ненароком с мускулистым, жившим по соседству мачо. Правда, незадачливым хозяевам ужасно повезло, что мачо оказался тоже колли, и, к тому же, неплохих кровей и с родословной. Это, несомненно, были плюсы. Минус же, и для меня – огромный, заключался в том, что родословной у щенков не будет. На языке профессионалов-заводчиков этот случай назывался «внеплановая вязка», для владельцев породистой суки считался позором, о котором не стоит лишний раз упоминать; ну, а четвероногие «бастарды» только выглядели, как породные, а документов, подтверждающих это, не имели и иметь не могли. Таких щенков сбывали, в основном, на птичьем рынке, точно так же, как в былые времена мы с Валькой моих рыжих. Единственное, что отличало их от прочих беспородных «экземпляров», и отличало существенно – цена. По крайней мере, в те далёкие времена даже «беспаспортные» овчарки, доги и спаниели стоили ненамного меньше, чем их собратья с настоящей родословной. Мало тогда было породистых собак, и многие граждане, не утруждающие себя лишними знаниями предмета, и не собирающиеся заморачиваться «всеми этими выставками», охотно разбирали бездокументарных малышей.
- Смотри, какие хорошенькие!
- Да, очень милые! – разумеется, они мне нравятся, разве можно равнодушно смотреть на эти беспомощные, еле ковыляющие, жалобно повизгивающие комочки? Внешне они, и правда, ничем не отличаются от других щенков шотландских овчарок, а уж я их повидала достаточно! Сколько раз напрашивалась в клубе сопровождать экспертов на актировку…
- Шесть пацанов и три девчонки! – гордо объявляет мне хозяин Тильды и дверей, как будто лично произвёл девятерых на свет, - Смотри, какие правильные морды! И окрасы – зашибись! Неровных лап почти что нет – все в гольфиках! Они должны быть в гольфиках! – всё повторяет это глупенькое слово, и от чувства собственного превосходства вскидывает голову, как лошадь, и победно ржёт, почёсывая голое, лоснящееся пузо. Мне противно, и совсем не хочется такого вот щенка, но мама, разумеется, уже решила всё за нас обеих.
- Да, конечно, Славик, мы возьмём любого!! Ой, спасибо вам, огромное спасибо!
- Нет, я не хочу любого!
- Что?! – и мама, и «Славик» взирают на меня как на микроба, у которого внезапно прорезался голос.
- Что тебя опять не устраивает?! – злобно шипит мне матерь в туалете, укрывшись под предлогом вдруг необходимой гигиены.
Я молчу. Да всё меня устраивает, всё. Лишь бы только уже уйти отсюда поскорее.
- Скажи спасибо, что дают бесплатно нам породистого щенка!! Неблагодарная, другой бы на твоём месте прыгал от счастья! И смотрит, как отец! Ух, кораблёвская порода!!
- Да никакие они не породистые!! – этих, до боли знакомых мне оскорблений я уже вынести спокойно не могу, и нарастающее раздражение прорывается наружу мерзким, застарелым гнойником.
- То есть, как?! И папа, и мама колли, что тебе ещё нужно?!!
- У них нет родословной.
- А зачем она тебе?!
- Как зачем, мам?! – против маминого глубочайшего убеждения о том, что весь мир устроен так, как нужно лично ей, у меня никогда не находится весомых аргументов. Вернее, они есть, но никакой силы в этом случае не имеют. Поэтому, я лишь смотрю на неё в бессильной ярости, и чувствую себя абсолютно беспомощной.
- Вот вырастешь, начнёшь деньги сама зарабатывать, тогда и будешь разбрасывать их направо и налево, куда только захочешь! А пока – будь добра, бери что дают! Люди идут ей навстречу, а она только нос воротит!!
- Во-первых, они не мне, а тебе навстречу идут; и, насколько я понимаю - не совсем безвозмездно.
- Что-о?! – глаза у матери округляются от моей неслыханной дерзости, - Что ты сказала?!
- Только то, что слышала! 
- Ну, знаешь… - внезапно сникает она, будто я ненароком коснулась запретной, скрываемой тщательно тайны, - Если бы только не было перед людьми стыдно…
- Да знаю я, знаю! Стыдно тебе перед людьми показывать засранку-дочь, неблагодарную тварь, у которой на всё есть собственное мнение!
- Вот именно! Рановато ещё своё мнение-то иметь!! Заработай сначала на мнение, а потом уж имей его, сколько влезет!!
- Хорошо. Пойдём домой.
- Никуда мы не пойдём! Сейчас ты выйдешь, и пойдёшь, и выберешь щенка!! И ещё спасибо скажешь! Вежливо!!!
-  Разумеется, пойду и выберу щенка. И спасибо скажу вежливо, пошли!
И, не дожидаясь более ответных контрударов, я распахиваю дверь, и, мощно улыбаясь, шествую к коробке со щенками.
- Ути-пуси, сладкие милашечки!! А кого же мне из вас поймать?!
- Кобелей нельзя, их всех уже раздали! – Славик, мерзко ухмыляясь, наклоняется ко мне и дышит перегаром, - Выбирай девчонок! Вот, смотри - какая симпатяга!
Разумеется, я сразу поняла, какую симпатягу мне сегодня здесь отвалят. Самого паршивого окраса, с узким на спине воротником и рыжей сверху лапой. Кобеля, конечно, не дадут. Они всегда дороже.
-  Но сейчас ведь рано забирать? У них же нет прививок? – делаю последнюю, тщедушную попытку откреститься от живой подачки.
- Забирай, пока дают! – опять противно ржёт хозяин дома, - Сами сделаете все прививки, зато уж как к тебе привыкнет, будешь ей заместо мамки!!
- Она же будет тосковать без мамы, сколько им? Недели три, наверное?
- Три с половиной! Скоро мясо будут кушать!!
Уже мутит от этого спектакля, нестерпимое бахвальство Славика и молчаливое потворничество Ленкиной мамаши страшно бесит, а на собственную мать я и смотреть-то даже не хочу; обида и разочарование буквально рвут меня на крохотные части.
- Она не будет плакать, - внезапно, тихо говорит молчавшая до сей поры хозяйка, - Все породистые детки терпят молча, не скулят без мамы, вот увидишь!
И я вижу, вдруг – тоскливое сочувствие в её усталых, терпеливых и зашуганных глазах.
- Спасибо вам, - я говорю ей совершенно искренне это простое, доброе «спасибо», но оно - отнюдь не за щенка.
В ответ она мне улыбается неловкой, половинчатой улыбкой; и уходит, по приказу Славика, на кухню. Взрослые садятся за накрытый, к случаю удачной «сделки» стол; и мы, из-за двери, вдвоём оставшись с Ленкой, слышим громкий и визгливый смех моей довольной мамы, весёлый рюмочный трезвон и дифирамбы Славика себе, любимому - хозяину дверей и лучших в мире рыночных щенков! 
- Как поживаешь? – простая человеческая вежливость вынуждает меня задать этот никчёмный вопрос.
- Нормально, - наполненность ответа Ленки адекватная.
Дальше сидим молча у коробки со щенками, ожидая, пока старшие решат, что хватит; и мне можно будет уезжать к себе домой. Они все тихо спят, иногда поворачиваясь или зевая, а Тильда – мать-неудачница, ушла в конец длинного коридора и тоже дрыхнет там, простёршись на холодном, скользком, покрытом линолеумом полу.
- Они ведь всё равно милые, правда? – говорит вдруг Ленка, осторожно поглаживая малышей.
- Конечно, - искренне говорю я, - Все малыши милые.
- Тогда почему ты не хочешь взять себе одного?
Ох, как же сложно объяснить свои чувства, особенно тому, кто совершенно «не в теме»!
- Я бы хотела, Лен, правда. Если бы они были от плановой вязки, с документами.
- А что дают эти самые документы?
- Понимаешь… - немного молчу, собирая в нужном порядке свои мысли, и наконец говорю - Уверенность. Вот что.
- Уверенность? – удивляется Ленка, - Как это?
- Да. Покупая щенка с родословной, ты точно знаешь, что из него вырастет собака, отвечающая всем основным породным признакам: как физически, так и психически, - почти цитирую всплывающую в памяти страницу из книги «Племенное дело в служебном собаководстве».
- Всё равно не понимаю, а у наших, что - не будет этих признаков?
- Если повезёт, будут. Но вероятность намного меньше. Понимаешь, - расхожусь я, - Когда эксперт-кинолог подбирает пару для вязки, он руководствуется тем, как эти две собаки подходят друг другу. Например, у кобеля много хороших качеств, но слишком высокий рост, по границе стандарта или даже на пару сантиметров выше. Тогда ему нужна сука с ростом пониже средних показателей, чтобы уравновесить эти недостатки в будущем потомстве.
- Ааа, - задумчиво говорит Ленка.
- Да, и это ещё полбеды. Куда хуже с психическими качествами. Бывают собаки спокойные, бывают очень возбудимые, нервные даже, злобные и ласковые, и так далее. Скажем, немецкой овчарке злоба не помешает, они должны быть недоверчивы к посторонним. А для какой-нибудь собаки-поводыря она вообще ни к чему. Поэтому всё это нужно учитывать.
- Вираж очень ласковый, но постоянно хочет поймать всех кошек, - внезапно сообщает мне Ленка, улыбаясь.
- Какой…Вираж? – непонимающе гляжу на неё, тут же вспомнив свою неудачу в щенячьей лотерее. 
- Папка этих случайных малышей.
- Ааа, - теперь мой черёд выдавать одну понимающую букву, - Он хоть красивый?
- Да! – оживляется Ленка, - Очень красивый! Хочешь, пойдём посмотрим.
- Правда?
- Ну да, они же этажом ниже живут, это пёс моей подружки. Пошли-пошли, - говорит Ленок убедительно, чувствуя мои сомнения, и машет рукой в сторону кухни, - Они там ещё нескоро насидятся.

«Папка» оказался не просто красивый – шикарный! Высокий, крупный, прекрасного тёмного окраса, какой всегда мне нравился в шотландцах. И умный. Это было отлично видно в его карих, полированных глазах; в отточенных, аристократических движениях.
- Вираж у нас чемпион, - говорила хозяйка, улыбаясь ласково и просто, без хвастовства и без надрыва, - Тильда, конечно, девчонка молодая… - и отвела глаза, видимо, стесняясь за «нечаянных» щенков. По крайней мере, мне так показалось.
- У тебя раньше была колли? Нет? Им нужно клеить ушки, чтобы правильно сложились, как тюльпанчик. Приходи потом к нам, я покажу… - и дала ещё немало ценных, нужных мне советов.
После знакомства с Виражом мне полегчало. По крайней мере, один из родителей во всех отношениях хорош. Ладно уж, пускай эта бедная маленькая пёсичка будет мне новой подружкой. Когда-нибудь я вырасту, буду сама себе хозяйкой и возьму пса с родословной. Обязательно терьера! Просто обожаю этих милых бородатиков с несгибаемым характером. 
- Как ты её назовёшь? – допытывалась мама всю обратную дорогу, в дребезжащем, ночном, полупустом трамвае, - Давай Матильдой! Очень красивое имя, а?
- Не знаю… - я разглядывала крошечную спящую мордашку, - Выживет ли она вообще? Такая малюсенькая… Рано они её отдали.
- Вот ещё! И не такие выживали. Твою двоюродную тётку принесли из роддома в коробке из-под обуви, обложенную ватой. Ручки были не толще спички…и ничего – выросла! А эту будешь кормить из соски.
Так мне и пришлось поступить, потому что малюточка пить из блюдца совершенно не умела. Приготовившись не спать с ней всю первую ночь, я была очень удивлена, когда утром обнаружилась правота Ленкиной мамы. Прижавшись в уголочек коробки, куда она была временно помещена на тёплом одеяле, собачка тихо продрыхла до самого рассвета. И только с первыми лучами солнца стала подавать робкие признаки беспокойства, после чего была накормлена из соски, нацелована в голенькую розовую мордочку, и вновь упрятана в объятия безмятежного младенческого сна. Так она и ни разу не скулила, без видимых причин. Спала и ела, спала и ела, и, постепенно изменяясь, доросла до крепкого, здорового щенка с прекрасным аппетитом, толстенькими лапками и хвостиком-пружинкой. С ней было не стыдно выйти на прогулку: чувствовалась и порода, и потенциал. А о том, что нету у нас родословной, мы всем подряд не сообщали.
- О, Кораблёва, ты опять собакой разжилась?! – уличная стая моих недругов хотела бы меня как следует поддеть, да нечем крыть! При ближайшем рассмотрении и им щенок ужасно приглянулся:
- Какой пушистый! Прямо мелкий плюш! Погладить дай?
- Щас! Вы что, больные? Всякому погладить – не останется собаки! – гордо развернувшись, дефилирую по улице, а мелкая Багира (вот как я её решила обозвать), резво скачет, дёргая зубами поводок.
- Ты чё-то перепутала, а, Ник? – и Валька озадаченно свистит, - Багира – это кошка, разве нет?
- У Киплинга пантера, чёрная пантера, Валь, не кошка.
- А кошка разве не пантера? Или, блин, наоборот… - путается Валька, и смеётся громко над собой.
- Вот видишь, разве имя навсегда только кому-то одному? Ну, пусть у Маугли Багира – это кошка, дикая большая кошка. А у меня будет овчарка. Сильная и гордая шотландская овчарка! Правда, Бэги? Моя маленькая, моя миленькая!

Всё свободное время, той осенью, проводили мы с Бэги в шуршащем, искрящемся парке. Погода стояла прекрасная – тихое тёплое солнце играло в верхушках деревьев, и падали яркие листья… Багира носилась, как козлик, смешно поднимая все лапы; и нюхала терпкий, волнующий запах усталой земли. Набегавшись, мы приступали к занятиям, чтобы к шести месяцам прийти на дрессировочную площадку, уже зная все основные, несложные команды. Училась она быстро, легко усваивая всё, что я велела; и в любопытных, озорных глазёнках жил и интеллект, и лёгкое лукавство:
- Ну давай, давай, скорей уже командуй! Я всё сделаю, как тебе нужно, и пойдём опять побегаем под те чудесные, пахучие деревья!
Да и потом, на тренировочной площадке клуба, она моментально поняла, что к чему; и стала, едва войдя в калитку, опрометью пробегать весь большой круг – и лестницу, и бум, и все барьеры; лишь бы поскорей освободиться от обязанностей, и получить долгожданную свободу! Больше всего на свете эта собака любила именно свободу – бежать по одному, лишь ей известному маршруту, вдоль извилистых тропинок, огибая тщательно всю грязь – не дай-то бог, вдруг попадёт на беленькие лапки; опустив изящно голову к земле, и нюхать, нюхать, впитывать все запахи, все метки…и искать, искать потерянное что-то…среди спутанной травы и хрупких, наклонившихся ветвей. В такие минуты она никого не замечала – ни людей, ни встречных кошек и собак, да и на мои призывы реагировала слабо, еле разворачивая ухо – ну, чего тебе, зачем ты раскричалась? Меня такое поведение расстраивало и ужасно злило; было совершенно непонятно – что же она ищет?! Никакая добыча её не интересовала: ни птицы, ни кошки, не белки ей были не нужны; на игрушки реагировала вяло; другие собаки тоже были мало интересны: подойти, взглянуть, кружочек по площадке пробежать - и снова - нюхать и искать, искать и нюхать…    
Один только раз проявила эта странная шотландка необычайное беспокойство и интерес: завидев, в гостях у Софии - школьной, давнишней подруги моей – стайку овец и баранов. У них имелся свой охранник и пастух – Орлан, взрослый красавец-колли, с которым я рассчитывала, когда придёт время, повязать свою Багиру. В итоге Орлаша, соплеменника своего, она едва удостоила вниманием, зато чуть не перемахнула изгородь, отделяющую её от курчавых и медлительных барашков. Вся напряглась, как охотничья собака, почуявшая дичь, натянула до предела поводок: ноздри раздуваются, уши торчком, в глазах азарт и бешеная радость.
- Не пускай её, Ника, а вдруг загрызёт? – сказала мне Софа.
- По-моему, она их пасти собирается, а не грызть… - задумчиво отозвалась я, наматывая на руку длинную брезентовую ленту, - Странно, что Орлан так не реагирует…они же пастушьи овчарки, им как раз овец пасти и нужно…
- Да ему наплевать на овец! – рассмеялась София, - Он на них только лает.
А Багира никак не хотела расставаться с предметом своей неожиданно найденной страсти. Всю обратную дорогу озиралась, принюхивалась и недовольно фырчала.
- Значит, ты хочешь пасти овечек? Вот что тебе надо… Но у нас овечек нет, уж извини… Пойдём, пойдём, - уговаривала я свою несчастную собаку, и в конце концов она смирилась – опустила хвост, вздохнула и пошла, равнодушная ко всему на свете, как обычно.

И ещё - ей ужасно нравились мужчины. Больше всего – отец другой моей подруги. Стоило Багире только увидеть его на пороге (мы «дружили семьями», и периодически ей выпадала такая возможность), она просто из себя от радости выходила, как будто встречала давно уехавшего, обожаемого, единственного хозяина. Разумеется, и эта Багирина особенность меня очень мало радовала. Охранный инстинкт у неё отсутствовал, похоже, начисто. Не знаю, как бы она вела себя в роли овечьей пастушки, завидев зубастого волка; но посторонние люди у неё никаких подозрений не вызывали. Будучи дома, Бэги вела себя тихо и послушно: ничего не грызла, не лаяла в одиночестве, не лезла ко всем, выпрашивая подачки или приглашая поиграть; а просто спокойно лежала или смотрела в окно. Эдакая собака-созерцатель. Наша бабушка, по первости воспринявшая «в штыки» новость о том, что «собака в дому будет жить», по прошествии времени смирилась с создавшимся положением. Особенно, когда обнаружила, что из длинной и пушистой шотландской шерсти получаются отличные вязаные изделия – тёплые, прочные и очень красивые! Вдвоём со старой Пра они наладили совместное производство – «старенька» пряла начёсанную шерсть – раскладывала, сучила её на веретено, прибавляя тонкую основу, а «молодая» бабуля вязала из мохнатеньких ниток носки, варежки и жилетки, обеспечивая зимними обновками всех родных и близких. А уж когда продали мы всех первых (и последних в её жизни) Бэгиных щенков, и сумма получилась достаточно приличная, особенно на фоне тогдашнего, почти катастрофического положения с экономикой страны как в целом, так и отдельно взятых, маленьких семей; я случайно увидела у себя на кухне следующую, потрясающую в своей безыскусной проникновенности, сцену:
- Кушай, кушай, кормилица ты наша! – приговаривая такие слова, какими в далёком бабулином прошлом, в деревнях российской глубинки, хозяйки ласкали своих коров-бурёнушек, моя собственная бабушка…целовала Багиру в холодный и кожаный нос! Мало того, она ещё и кормила её вне графика, что-то подкладывая в блестящую миску. Я потихоньку отошла от дверей, пока меня не увидели эти двое, поглощённые друг другом и вкусной едой, чтобы не смущать, почём зря, добрую бабушку, прилюдно никогда не выказывавшую своей ласки «всякой скотине». Нежною любовью она одаривала одного только Прошу-попугая, разрешая этому пернатому разбойнику всё, что угодно; в том числе - устраивать гнездо в своей причёске, и с лапами залезть в остывший суп, тихонько в нём бродя, выщипывая мясо и воркуя.
Матерь из Багиры вышла тоже так себе, щенков она почти не замечала – могла встать посреди кормления и уйти восвояси, невзирая на жалобные писки своих собственных детей. Пришлось мне исполнять роль кормилицы и сиделки – как раз в пору выпускных школьных экзаменов народились у нас эти собачьи сиротки, и всеми ночами, страдая потом от недосыпания, выкармливала я из соски восьмерых беспокойных, заброшенных мамкой пушистых кутят. Девятый, самый красивый и тёмный, через несколько дней после рождения умер. Нерадивая мамаша этого скорбного факта даже не заметила, равнодушно обнюхивая и живых, и мёртвого. «Пропавших» щенков, которых уносили, когда приходила им пора уехать в новый дом, не звала и не искала. Ей были почти безразличны события этого мира. Она жила среди нас как будто бы пришелицей из другого времени, другой эпохи; постоянно ожидая чего-то, невидимого нам и недоступного. И, видимо, дождалась. После благополучного избавления от своего надоедливого потомства, на четвёртом году нашего совместного существования, Багира стала на прогулках убегать. Сперва недалеко - на несколько часов, в пределах своего микрорайона. Потом всё дальше, расширяя «горизонты». Поначалу я очень пугалась этих её выходок, злилась, бегала искать. Да что там я – и даже бабушка ходила, спрашивая встречных – не видали ли большой красивой колли? Несколько раз её мы находили, а иногда она приходила сама. Но пришёл и день, когда не вернулась. Каким-то холодным, ранне-весенним утром она буквально вырвала из моих рук поводок и ускакала, как молодая лань, неведомо куда, не обращая ни малейшего внимания на крики и проклятия, которыми я её осыпала. А через несколько месяцев, в стылом вагоне трамвая, мы снова нечаянно встретились. Она чинно сидела, всё на том же поводке, рядом с какой-то семьёй – мама-папа и мелкие дети.
- Багира?!
Услышав мой голос, хвостом завиляла, пошла вдоль сидений ко мне, натянув поводок, стала весело прыгать и всячески выказывать свою радость и узнавание. Новоиспечённые хозяева даже возражать не пытались, лишь малыши ревели что-то вслед. Бэги на них, в своей манере, даже и не оглянулась. Радостно поглядывая и улыбаясь, как это умеют все домашние собаки, ушла беспрекословно вслед за мной. И, после, мы примерно год прожили душа в душу. А затем - всё повторилось. За исключением хэппи-энда.

Последний раз я видела свою странную собаку в серых и ранних ноябрьских сумерках, в пойме ближайшей от дома реки. При некотором воображении, оставив за скобками мусор и звуки железной дороги, эти туманные осенние берега можно было сравнить с шотландскими холмами, где далёкие предки Багиры пасли кучерявых овец. Наверное, ей и досталась такая пастушья душа – зовущая вдаль, на поросшие вереском склоны, где западный ветер терзает волынку извилистых низких кустов, и вдали слышен шум бесконечно глубокого моря… Но у нас не было моря, и не было шотландских вересковых пустошей с тучными стадами. Только городские окраины и крики бродячих котов.
- Багира, вернись! – попросила я тихо, уже не надеясь, и зная, что это - конец. Она обернулась, взглянула почти говорящим, усталым, невидящим взором…немного помедлила, словно хотела бы что-то сказать…но, собакам прощальные речи - увы, недоступны. И, резко отпрыгнув, исчезла среди камышей, уносясь по тропинке, ведущей вдоль русла реки, прочь от меня…и от шума больших городов. Вряд ли она сумела добраться, в пределах отпущенных ей собачьими богами лет, до манящих предгорий Шотландии, или хотя бы найти себе приемлемое место в этом мире. Но, возможно, в какой-то другой, следующей жизни – смогла? 
 
С тех давних пор мои пути частично совпадали с жизнью ещё нескольких собак, и каждая была своеобразна. Но, наконец, «свою» собаку я, таки, нашла! Ею оказался – разумеется, терьер, как мне всегда хотелось. Такой же милый, храбрый, бородатый, как и тот - давнишний и косматый ангел, повстречавшийся мне в детстве, среди пышных зарослей спиреи… Как получается, что многие из нас, людей, нуждаются в собаках, жить без них не могут, а другие совершенно равнодушны? Мне думается, на заре времён мы, люди, заключив союз с умнейшими из всех млекопитающих – пра-пра-пра-пра-пращурами нынешних собак, в итоге получили результат, превосходящий ожидания стократно. Они не только стали нам друзьями и соратниками в жизненной борьбе – они смогли создать "другого" человека. Люди вывели множество собачьих пород за многовековую историю нашего совместного существования, подстраивая внешний вид и внутренние качества каждой из них под свои, быстро изменяющиеся, потребности. Но собаки пошли в этом гораздо дальше человечества. Они смогли «вывести» только одну, зато универсальную, «породу» людей. Эта человеческая «разновидность» не имеет каких-либо ярко выраженных, отличительных, внешних признаков сходства; не занимается одним и тем же видом деятельности, и не сконцентрирована в пределах одной территории. Но другая половина человечества, не относящаяся к этим, избранным собачьими богами, особям, отлично выделяет их из массы:
- Вон, гляди, собачники пошли!!
- Загадили вокруг всё, негодяи!
А между тем, подавляющее большинство «негодяев» зачастую приносит с прогулок мешки и пакеты, полным-полны мусором, брошенным там, где попало, людьми без собак (и частенько – вообще без души). Потому что, от осколков пустых бутылок и раздавленных жестянок страдают, прежде всего, их любимые собаки. Разумеется, и среди тех и других есть различные люди – любезные, злобные, странные, пьющие, мудрые; есть многодетные, есть одинокие, занимающие высокие посты и безработные, состоятельные и нуждающиеся, разного вероисповедания, сексуальной ориентации, возраста и физических параметров. Но настоящего собачника вы узнаете всегда! Настоящий собачник отличается от равнодушного к четвероногим собратьям человека тем, что никогда не оставит без помощи ни одно, нуждающееся в ней живое существо! Он, собачник, умеет сострадать, умеет любить, и умеет быть ответственным за других. Иначе бы, раз за разом теряя своих драгоценных хвостатых друзей, чья жизнь так различается по сроку с человечьей; он, собачник, не нашёл бы в себе сил вновь и вновь протягивать ладонь, чтоб погладить милого, беспомощного щена, только-только начинающего жить; или старого, облезлого барбоса, мытаря помоек и подвалов; или горемыку, потерявшего хозяина до срока, в ужасе сидящего в приюте, чтобы дать им Новую Надежду. Собачники – это те, которые до сих пор выполняют условия давным-давно-давнишнего, когда-то заключённого договора между первыми собаками и первыми людьми. Да, с тех пор он претерпел множество существенных изменений – нам больше не нужно охотиться, чтобы добыть себе пищу; и мы, в большинстве своём, не опасаемся диких зверей и не спим у костра; да и собаки наши изменились вместе с нами – многие из них и внешне, и внутренне так же мало напоминают дикого волка, как и мы сами – пещерного неадертальца; но одно было и остаётся неизменным с начала времён – собаки и люди так сблизились, чтобы любить. Любить безусловно и безотносительно прочих вещей и зверей. Собаки, все как одна – свою часть этой сделки соблюдают неукоснительно. И вовсе не собачья в том вина, что люди частенько их не понимают, что вещи и звери вокруг изменились до неузнаваемости за века, прошедшие с первых костров. Внутри они всё те же – преданные до последней капли крови, любящие беззаветно, всегда радостные и готовые сопровождать своего человека хоть на край света! Это мы, люди, изменились сами и изменили их. Они приобрели многие наши пороки – трусость и лень, беспричинную злобу и склонность к обжорству, жадность до драк, и даже, порою - отсутствие мощных инстинктов - в первую очередь, заботы о потомстве. Но до сих пор, в самой-самой отчаявшейся, бесприютной и злобной бродяжке живёт Любовь и живёт Надежда. В любой момент собака готова забыть все обиды и несчастья, и протянуть свою лапу Человеку. И как же жаль, что многие из двуногих уже и не заслуживают этого гордого имени… Человечество всё больше звереет, а собачество – очеловечивается. Как бы нам повернуть вспять первую часть этого процесса? Чтобы каждого из «человеков», закончивших жизненный путь, у границы миров встретила стая, когда-то любимых им, разных хвостатых друзей; и, торжественно лая,  сопроводила в то место, где всех нас рассудит великий и страшный судья – он для каждого свой, и при жизни мы все называем его как придётся; но что, если после – в зачёт нам пойдут именно те: простодушные, так беспредельно-доверчиво льнущие к нам, и почти бесполезные нынче, по мнению многих, но всё же любимые многими твари – наши извечные спутники, наши СОБАКИ. 

05.06 - 06.09.2022 г.  Москва.