Кирзовые сапоги

Кирзовые сапоги
Надо ж нам когда-то с жизнью распроститься.
Из песни.

Известие о его смерти не застало меня врасплох. Т.е. я хочу сказать, что смерть Володи меня не удивила. Лейкемия почти не вылечивается, а особенно у нас в провинции. Года за четыре до этого я узнал о его заболевании. Все думал, что надо сходить к нему. Но почему-то так не решился. Все представлял его лежащим в постели, слабого, бледного, с цепляющимися за жизнь глазами. Страшно было увидеть человека, обреченного на скорую смерть. Как в таком случае вести себя? - этот вопрос занимал меня больше всего.

Прошло какое-то время, и я встретил Володю в городе и, как мне показалось тогда, вполне здоровым. А я представлял его на больничной койке и думал, как и что я буду говорить, и не будет ли это выглядеть фальшиво. Оказалось, что Володя лечиться и чувствует себя вполне удовлетворительно. С прежней должности, правда, ему пришлось уйти и поступить в той же организации сторожем. Дали ему инвалидность – какая-никакая добавка к небольшой зарплате. Был он весел разговорчив (или мне показалось, что весел). Узнав, чем я занимаюсь, стал говорить мне какой я молодец. В общем, поговорили мы и разошлись. «Ну вот» – оправдывал я себя - «пришел бы к нему, а он жив и здоров и тоже вроде бы какая-то неловкость возникла бы». И еще более странная мысль залетела мне тогда в голову: «Подумает еще, что я пришел посмотреть, как он умирает».

Как это все начиналось. Школа находилась на углу улиц Ленина и Розы Люксембург. Через дорогу располагался кинотеатр Октябрь. Часто учащиеся вместо уроков шли в кино. Я был ярым киноманом. Каждый понедельник начинался показ нового фильма. Если фильм меня интриговал, то я должен был обязательно попасть на него именно в понедельник. Интриговали же меня и моих сверстников фильмы про шпионов, войну, про индейцев, а также западные фильмы, помеченные внизу афиши магической надписью «Дети до 16 лет не допускаются». Эта надпись настолько врезалась мне в память, что стоит мне сейчас ее вслух или про себя произнести, как я мгновенно начинаю ощущать себя в том казавшимся мне сейчас счастливом времени. Вот я произношу эту фразу и сразу вижу отца Володи. Сам он был большой, руки большие, любил ходить в больших кирзовых сапогах, наверное, размера 45-ого. Мать Володи, как мне казалось тогда, была раза в два меньше отца. Отец курил Беломор и работал на заводе мастером. Володя походил на отца, с крупными руками и ногами. Носил также кирзовые сапоги. Уж не знаю, то ли отцу подражал, то ли отец его заставлял это делать. Мне же почему-то с детства кирзовые сапоги вызывали какое-то отторжение и даже страх.

В пятом классе все начиналось. Странным образом 1-4 класс почти выпал из моей памяти. Володя дружил с Игорем. Игорь был маленького роста, но телосложение имел крепкое и любил носить резиновые сапоги. Володя же высокий, неуклюжий, в больших кирзовых сапогах и ходил, ставя носки во внутрь. Мне казалось, что он с трудом волочит ногами. Почему-то у меня с Володей и Игорем как-то отношения не заладились в начале. Они дразнили меня, иногда толкали или щипали. Кажется, какое-то время я очень из-за этого страдал и даже не хотел идти в школу. И вдруг в какой-то момент я был принят в их компанию и мы стали ходить втроем. Кажется, такой переход из одного качества в другое вызвал во мне какое-то эйфорическое состояние. До этого я ни с кем не дружил и как всякий мальчишка мечтал о дружбе. Сквозь годы отголоски этого состояние еще сохранились, и я могу сравнить его только с ощущением, когда ты вдруг узнаешь, что есть человек, который тебя любит. Вместе с дружбой с Володей и Игорем я приобрел также множество новых знакомых, которые жили в их дворах. Особенно мне нравилось ходить всем вместе на речку купаться. Я тогда быстро научился плавать. А вот Володя так, кажется, и не избавился от страха глубины и плавал не очень хорошо. Особенно мне нравилось играть на речке в догонялки, это называлось «играть в ляпы». Вспоминая теперь эти игры, я думаю, что мы подвергали себя большой опасности. Но, слава богу, все тогда остались живы, а если кого и настигла потом смерть, то это уж совсем по другой причине.

После восьмого класса пути наши стали постепенно расходиться. Володя поступил в техникум, а мы с Игорем учились в другой школе, но уже встречались реже и реже. Скорее всего, причина была во мне. Меня их общество уже тяготило. Не знаю почему.

Я пришел в дом Володи накануне похорон. Все как обычно: женщины в черных платках, жена с красными глазами. Был там и Игорь и еще несколько знакомых, которых я не видел уже лет двадцать. Игорь работал в лесхозе уже много лет и был разведен. Он навещал Володю до самой смерти.

Мама Володи вся в черном все повторяла: «Отмучился, мой мальчик», и несколько раз начинала рассказ, как она за день до смерти, приехала вместе со скорой, которая везла Володю, в больницу. Доктор, который осматривал Володю, даже чего-то шутил – вот, дескать, и легкие у него в порядке и другие органы вроде бы ничего. Но Володя умирал. У него уже несколько дней была температура, и он уже не мог самостоятельно передвигаться. Жена Володи, полненькая женщина, время от времени, как бы оправдываясь, говорила, что была в это время на работе – нельзя было уйти. Как будто не было ее рядом с мужем последние полгода, когда он уже не мог выходить на улицу. Я смотрел на покойника, который, как это часто бывает, не был похож на себя при жизни. Кажется, последний раз живым я его видел осенью. Меня поразила тогда нездоровая желтизна его кожи. Володя как обычно стал расспрашивать о моей жизни. О себе сказал кратко: работает сторожем, да еще подрабатывает кое-где. Я спросил его о здоровье. Да, нормально, два раза в год прохожу специальный курс лечения, чувствую себя хорошо – казалось этот человек не понимал, что смертельно болен. А может, надеялся выздороветь или вот так лет еще двадцать жить. Наверное, трудно представить, осознать, что жить осталось совсем немного. Неизвестность, таящаяся за порогом смерти, делает невозможным такое осознание. Впрочем, что я говорю! Многие люди так пугаются своих болезней, что готовы умереть сразу после постановки диагноза.

Я шел домой. Перед глазами представала странная и страшная картина: больничная кушетка, а на ней голый человек ежится, пытается свернуться калачиком, как будто эта поза спасет защитит его.

На другой день хоронили Володю. Церемония похорон всегда происходит одинаково. Люди стоят кучками, разговаривают о жизни и смерти. Вот, помнишь того то и того то, ну он еще в соседнем дворе жил, да в прошлом году умер. Народу было много. Из мужчин в основном старые дворовые друзья, да с работы человека три пришло. Была еще первая жена с дочерью. В общем, стояли и говорили. Один знакомый работал водителем у директора предприятия, второй ездил на заработки в Москву и, кажется, преуспевал, еще два страдали запоями. Некоторые не видели друг друга по несколько лет. Меня поразил отец Володи. Я его долго не видел. Мне показалось, что за тридцать лет, когда я впервые увидел его на родительском собрании, он совсем не изменился.

Затем, как обычно, вынос покойника и все отправились на кладбище. До могилы шли довольно долго и опять разговоры, разговоры. А кругом памятники, памятники, памятники, как напоминание об односторонности течения времени. Эх, если б можно было возвратиться в детство, как мы сейчас возвратимся с кладбища. Но, нельзя, мы все прекрасно это знаем, но все-таки где-то в глубине сознания живет это желание: эх, если б можно, если б можно.

На поминках я попал за стол вместе с Игорем, Серегой Глебовым (он в детстве жил с Володей в одном доме) и бывшей женой Володи. Меню обычное: суп, котлета, компот и бутылка водки. Выпили, поев немного, выпили еще. Бывшая жена Володи водки не пила, а когда Игорь (уже под градусом) предложил ей помянуть - что-то зло пробурчала и так и не выпила. Володя мельком говорил мне о причине их развода, но я уверен, что если спросить эту женщину, то версия будет совсем иной. Тут в мою полупьяную голову пришел афоризм: все относительно, только смерть абсолютна.

Выпив еще, мы стали расходиться. Я шел по улице, живой, немного пьяный и относительно здоровый, а рядом, тяжело загребая, в больших кирзовых сапогах, шел Володя и говорил мне о моей жизни.

Пирогов В.Ю. ©
2007, Шадринск