Творчество

Я не сохранил рукописные листы своего первого литературного произведения. Разумеется, это был роман, написанный на коленке в помещении сушки портянок солдат нашей роты, и от них шёл такой запах, что мог бы свалить сразу с ног всю роту противника, вознамерившись командование нашей части применить этот запах как оружие массового поражения.
Но я писал, дышал. Мечтал, курил дешёвые сигареты Прима, фабрику которых увидел воочию лично, когда приехал в Самару.
А тогда я вспоминал юношеские влюблённости, мечтал посвятить роман своей однокласснице, с которой расстался в Москве, когда приезжал к ней после первого года курсантской службы лётного училища. Роман назывался «Скорее к белым, чистым листочкам!» и его я послал в литературный институт, куда собирался поступать после службы. Для себя я хотел рассказать, как расстался с мечтой детства стать лётчиком и что понял в военной службе и как вылечиться от любви.
Тогда, ещё во время службы, узнал, что меня не приняли, но председатель комиссии, видимо понимая не раскрытый до конца мой творческий потенциал, приписал на бланке отказа совет писать, писать и писать.

Роман

«Только к осени мы приехали в небольшой город-спутник областного центра Куйбышевской области, на родину мамы - моих детских и подростковых мечтаний о России. Наша комната общей квартиры выходила окнами на школу, в которую мне предстояло пойти. Там шла асфальтовая дорожка, рядом с которой всегда образовывалась большая лужа после дождей.  За ней был забор школы с разогнутыми прутьями, для возможности пролезть ученикам в школьный двор, минуя калитку.
Лужа зимой замерзала, и я на этом небольшом «катке» учился стоять на коньках, что было немного поздновато для юноши, пришедшего в 11 класс, самоуверенного и готового к стычкам, от которых не избавлены новички. Но в классе были хорошие, да и я особенно не задирался.
Мне сразу понравилась классная руководительница, молодая и умная женщина с великолепной фигурой и добрым характером, но не очень красивым лицом…»
Так я описывал в душной каморке с сохнувшими тряпками для оборачивания ног молодых солдат, которым я стал после рапорта об отчислении меня из курсантов лётного училища. Выпускной год новой для меня школы после переезда из Туркмении я помнил прекрасно для летописи своей молодости. 
Окрылённый обнаруженной у себя способностью возвращаться в прошлое, я старался быть честным в своих чувствах и описании самого себя, конечно, на тонкой грани романтики и реальности. Для меня это была попытка анализа случившегося со мной опыта безответной любви, я думал о своём поведении рядом с лучшей девчонкой класса. Я описывал то, что понял: моя одноклассница меня тогда не приняла как кандидата в верные спутники свой жизни, чем-то я ей не понравился или что-то во мне её нравилось и настораживало, хотя, по моему разумению мы провели с ней много времени на практике в железнодорожных мастерских, отданным нам железной дорогой для трудового обучения. Своим отъездом я хотел доказать, что жизнь на этом не кончается, а в ней проявится желание вернуть меня.
Да, я мечтал о настоящей любви, которая давала бы крылья фантазии и желанию быть выше всего! Я не отрёкся от моего чувства к Елене, оставленной в далёком городе, и пытался утвердиться в том, что любовь – это только моё чувство! Будет любовь, будет и смысл жизни, а с ним творчество, вдохновение и оправдание своему существованию. И не
важно, кто будет центром моего обожания, пусть даже не принявшая меня девушка.
И мне вновь захотелось неожиданной и чистой любви!
Сила воображения

Я вспомнил, что возвращался из мастерских дорогой, ведущей к нужной мне автобусной остановке. Она шла мимо школы района Уралки, жители которого составляли русские переселенцы-старообрядцы и, собственно, сами туркмены, живущие на берегу Аму-Дарьи. Эту школу мы не понимали, не любили и смеялись над её учениками. Но…
Так появилась первая часть конкурсного в литинститут произведения.

Я представил, что когда мне будет больше сорока лет, и я после обязательного развода (предполагался развод с Ленкой, и только с ней) встречусь со своей второй женой, и решу рассказать ей, что наша встреча была не случайной, и имеет удивительную предысторию. 
Услышав меня, Инна (у второй будет именно это имя!) пожала плечами, прекрасно помня, как оно было при первом знакомстве.
- Нет, не той встречи в библиотеке, - отчаянно замахал руками, - я хочу рассказать о том, когда я увидел тебя ещё раньше.
- Как, разве такое было возможно? Нас перед библиотекой разделяли годы и расстояния.
- Да, но это произошло значительно раньше, когда мы ещё только учились каждый в своей школе. - твердо уверовал я её. - только в нашей памяти она не уложилась привычным для нас порядком. Итак, представь, как это было...
- Так это было или ты выдумываешь? – не сдавалась Инна.
- Слушай! Сама поймешь, что жизнь покажет то, что, казалось бы, невероятно!

И я, уже как бы порядком потрёпанный жизнью человек, поседевший и умудрённый большим опытом, откашлялся и важно начал на ходу придумывать:
Когда я учился в десятом классе, ты знаешь, что я был в школе с трудовым обучением, то каждый вторник ходил с другом на практику в мастерские. Они находились на территории вагонного депо, кстати, там в цехе автоматики работал и твой папа. а путь к автобусу домой лежал уже мимо вашей школы. В первый же сентябрьский вторник ворота школы были открыты, и возле них на переменах резвилась школьная детвора.
Мы с Витькой Борисовым, он всегда перед школой заезжал ко мне домой и оставлял свой велосипед. Мы шли и ожесточенно спорили о свойствах Вселенной, перекрывая уличный шум криком своих глоток, извергавших понятия о «черных дырах», «парсеках», «геометрии Лобачевского» и прочем (возраст был такой, да и мода на подобные разговоры ещё не прошла). И оба не слышали, как на нас наседал какой-то транспорт, кажется, легкий трактор с прицепом. А в прицепе был собран мусор с ближайших улиц города, и только звонкий голос какой-то девчонки привел нас в чувство.
Она крикнула: «Мальчишки, осторожно! Трактор!»
Всего три слова. И это была ты. Как там оказалась? Было ясно, что у вас окончился четвёртый урок. Ты, как прилежная ученица, стояла у ворот с учебником и читала что-то перед уроком. Рядом девчушки из третьего класса играли в «классики», гоняя по квадратам на асфальте баночку из-под сапожного крема, наполненной песком"...
Кажется, мне удалось увести Инну в страну воспоминаний о детстве. Она мечтательно смотрела мимо меня на стену кухни, словно на ней проецировался фильм о ее школьных годах.
"А эта баночка «квакала», когда по ней ударили ногой.  Тебя могли бы заинтересовать новые перекрестные прыжки по квадратам: в твои годы, когда ты была во втором или третьем классе, так еще не прыгали"...
- Бандит, - засмеялась Инна, оторвавшись от своих грез, вызванных моими «воспоминаниями», - жалкий фантазер: много вы, мальчишки, понимали в этой игре! Но, самое интересное то, что я могла так подумать.
- Слушай дальше. Ты была одета...
Инна встрепенулась, да я и сам напрягся, потому что это была самая важная часть моего необычного рассказа, и она должна быть убедительной:
"Ты отличалась в одежде от своих подруг по классу, - поправился я, - а в тот год у тебя появилось кремовое платье, сшитое руками твоей мамы. Она не любила шить на машинке. И ее ручные строчки были идеальными. Поверх платья наброшен белый сарафан-фартук. Волосы пепельного цвета зачесаны назад, и до появления челки оставался год и три месяца, когда ты спалишь волосы над плитой"...
Инна, не сопротивляясь, вошла в мои «воспоминания» оттого, что они были точными в деталях. Мы ведь много рассказывали друг другу о себе. Ее мама, когда еще была живой, часто вспоминала, как она старалась для девочек – Инну и ее сестер.
- Вот такой я тебя запомнил, когда ты крикнула, предупреждала нас об опасности. Мы шарахнулись и пропустили трактор с тележкой осенних листьев, пахнущих прелостью.
- Хватит, выдумщик. Собирайся, опоздаем на работу…
День прошел в обычной домашней суете. Пришла ночь, и мы крепко уснули.
Около пяти утра Инна дотронулась до моего плеча, я открыл глаза, а она, таинственно приложила палец к губам, словно заговорщик.
- Спишь? А я, действительно, вспомнила, - зашептала Инна, - та встреча у ворот школы не твоя фантазия. Она, кажется, была!
Мои глаза округлились. Вот так дела!
- Но все было чуть-чуть не так, - прошептала Инна, - как ты мне рассказывал. Следующим уроком у нас должна была быть литература. Я действительно стояла с книгой, когда девочки из 4-Б крутили скакалку. А рядом мальчишки гоняли мяч…
И тогда я совершенно ясно увидел то утро, расцвеченное яркими красками ранней осени: до сказки было рукой подать. И в эту фантазию входили двое мальчиков. Один долговязый, чуть сгорбленный от привычки везде пригибаться. Он и по аллее шел так, словно боялся зацепить плечами кроны дубов. А второй был на голову ниже. Это был я и шел чуть вразвалочку.
- Да, это ты, и на тебе была кепка-аэродром, которая козырьком указывала куда-то вбок. Сзади на вас, действительно, катился транспорт, но  не трактор, а инвалидная коляска с ручным управлением. И инвалид подавал сигналы. И тогда я крикнула: «Мальчишки! Пропустите!» Меня вы услышали, испуганно оглянулись и, как ужаленные, отскочили в сторону. Два взрослых попрыгунчика...
Инна стала потирать виски не оттого, что их ломило, а словно движения пальцами должны были помочь определить ей степень призрачности ее воспоминаний.
- Послушай, дорогая, - мой шепот с хрипотцой выдавал уже не волнение, а ужас от результата моего воображаемого рассказа. И это стало величайшим открытием: я смоделировал "воспоминание" о том, что для нас раньше, как бы не существовало. Я придумал
 выветрившийся из памяти эпизод, который был реальным?
- Ты понимаешь, что это значит? - прошептал я.
- Нет.
- Выходит, что воображение не исключительный дар, а возможность, данная человеку вспоминать. Я даже скажу так: вспоминать по оси координат от минус бесконечности до плюс бесконечности. То есть, прошлое и… будущее. Человек черпает воспоминания из общечеловеческой копилки памяти, и она существует отдельно, независимо от нас, являясь собственностью всего человечества! Знание о жизни людей уже записано во Вселенной, и, когда мы говорим о воображаемом будущем, просто считываем то, что уже есть в нашем сознании! Вот так и не иначе!
- Напыщенно, замысловато, - развела руками Инна, - и слишком категорично! А я все равно считаю первой встречу, когда ты пришел в нашу библиотеку. - На ее лице появилось мечтательное выражение.
- Я знала всю свою жизнь, что встречу именно тебя. И это не торопило меня с замужеством. Я отвергала все попытки ухаживания за мной, не почувствовав, что появился именно ты. Что со стороны было странным, и мои подруги спрашивали: «Кого ты ждешь? Принца? Как Ассоль на берегу моря вглядываешься в горизонт, не покажутся ли алые паруса?» Ты понимаешь, что при этом добавляли они? Догадываешься? Но я действительно не знала, как произойдет наша встреча. И вот когда ты впервые вошел в нашу библиотеку, и мне сразу стало ясно, что это именно ты, единственный и неповторимый...
Меня растрогали ее воспоминания, и я почти забыл о своем открытии.
А Инна продолжала:
- Ты появился среди стеллажей веселый, самонадеянный красивый, но уже. не совсем молодой человек. Ты требовал последние номера толстых московских журналов
- Меня распирало от гордости, - радостно поддакнул я, что в центральной газете страны напечатали мой первый опус. Мне позвонили из редакции и поздравили. И я бросился искать тот номер.
- Ты был в нетерпении, - улыбнулась Инна, - ты пошел за мной следом к стеллажу, где лежала стопка еще не разложенных поступлений. Я оглянулась и мне показалось, что на меня наплывает облако… А потом я представила армаду кораблей парусников, заходящих в морскую бухту неизвестного континента. Послышались звуки сигнальных труб, матросы забегали, а сигналисты замахали разноцветными флажками. А я встречала эту армаду одна, аборигенка, давно ждущая разнообразия в унылом существовании...
Инна должна быть удивительно романтичной. Огромная волна благодарности и нежности приливом накрыла меня. За четверть века будущей супружеской жизни ее душа не должна очерстветь, покрыться коростой обид, упреков и сожалений. Она каждый день с трепетностью невесты, идущей под венец, воспринимает моё существование рядом.
Вот и сейчас она прижмётся к моей щеке и очень медленно, мы пойдём на сближение наших губ. От этой неторопливости и предвкушения поцелуй будет изумительно сладким...
Пройдёт месяц с небольшим. Однажды вечером, когда я был один, а Инна где-то задержалась, на память пришла сценка, когда за год до школы в наш детский сад пришла новенькая девочка. Я не видел ее в лицо. Людка Самойлова в полдник, когда жевала крошащееся печенье, запивая его какао, своим шепелявым голоском обронила: «В младшей группе новенькая...»
С незнакомой мне девочкой я столкнулся один и, как мне казалось, последний раз в жизни. Мы катались на санках. Я сидел впереди, а она – сзади.
очередной раз, когда мы катились с горки, нас затащило в сторону.
И мы врезались в дерево, нас раскидало и мы оба потеряли сознание.
Очнулись в кабинете медсестры. Уже приехали наши мамы, и нас повезли в больницу на рентген. По пути медсестра рассказывала мамам, как санки отлетели в сторону. От встречи с деревом мы оба расшибли брови. 
В детский сад я уже не вернулся. Приехала бабушка и просидела со мной до самой школы.
Сейчас, когда раздался звонок в дверь, я поспешил, включил самый яркий свет в прихожей и пристально взглянул на вошедшую жену.
- В чем дело, у меня глаза как два перископа смотрят в разные стороны?- спросила Инна
- Нет, всё нормально, если это можно так сказать. А тебе в детстве не лечили бровь?
Она молча приблизила ко мне свое лицо и пальцем указала на едва заметный шрамик. Совершенно незаметный.
Как мы не могли видеть свидетельство самой первой встречи все эти годы!?

Мой рассказ могут понять и принять только легковерные, романтически настроенные люди. Впоследствии писать для поступления в литературный институт я не стал, а уехал в Россию, затем отслужил  в армии и написал там этот рассказ, который с удовольствием взяли в какой то сборник современной фантастики, снова вернулся в Туркмению и поступил в педагогический институт, чтобы стать учителем русского языка и литературы. Преподаватели в небольшом среднеазиатском городке, кстати, как и врачи, были очень подготовленными и сильными специалистами. Они были эвакуированы сюда во время войны из Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы, спасаясь от фашистов. И принесли с собой величайшую культуру и знания России и Украины. Я уже работал в местной городской газете и продолжил писать о том, о чём мечталось. Да, я женился. Сначала было весело и беззаботно. Но я столкнулся с той стороной жизни, которую высмеивали в анекдотах и карикатурах – с неверностью супруги и собственным непостоянством в поиске какого то идеала. Мы разошлись, и тогда я стал снова к теме романтической любви. Так появился рассказ, предшествовавший встречу с Инной. Роман «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова перевернул мою душу. Тогда я нашёл тот вариант любви, который был описан в некогда запрещённом произведении. Мне очень сильно хотелось узнать, как же сложилась судьба любимых героев за границей вымысла автоора!?

Бегемот в сетке

Поезд отходил от Казанского вокзала около шести вечера. Столица оправилась от летнего бума, поэтому в этот осенний вечер пассажиров оказалось мало, и немолодой уже поэт Валерий Сергеевич Садиков лелеял надежду, что хоть часть пути до родного города удастся побыть в купе одному. Посмотреть из окна на убегающую Москву, отпить горячего сладкого чаю, прилечь на постель и в который раз наугад открыть станицу любимой книги, потешить себя новой встречей с Мастером и Маргаритой...
Состав тронулся, и в купе Садиков оказался один. Похоже, мечтам суждено было сбыться - хотя бы на несколько часов безостановочного движения до Рязани. Однако в дверь постучали, и проводница указала на свободное место новому пассажиру.
- Вот вам и попутчик, - почему-то радостно объявила она поэту. - Сейчас подам белье.
Развернувшись в сторону вошедшего, Садиков сразу увидел темно-коричневый баульчик вроде тех, что в незапамятные времена брали с собой в поездку машинисты поездов, и огромную авоську. Баульчик уже оказался на столе. А когда пассажир попытался подвесить авоську на крючок, она странно заворчала.
Изумленный Садиков увидел в сетке свернувшегося клубком кота. Да какого там кота! Целого котища, черного, с крупной головой и осмысленным критическим взглядом.
Таких котов Садиков никогда не видел. Но смутно помнил, что читал о таком. И осознание, где именно, пришло с обзора пассажира, имевшего довольно странный наряд, на котором были кепка-"аэродром" - обязательная принадлежность каждого уважающего себя кавказца, красная косоворотка с темно-синими горошинами, которая выглядывала из-под промасленной болотного цвета тонкой душегрейки на черной атласной подкладке (похоже, её носил еще расторопный приказчик начала прошлого века), но потертые джинсы с белыми разводами пятен и кроссовки с какими-то иностранными причиндалами говорили о странном смешении времён. Пенсне же с треснувшим стёклышком окончательно сразило Валерия Сергеевича.
- Не трудитесь напрягаться, - услышал поэт знакомый по прочтению известного романа развязный голос нового пассажира. - Коровьев, он же Фагот.
- Неужто тот самый? - изумился Валерий Сергеевич.
- Они самые, - перехватил инициативу кот, освобождаясь от сетки движением лапы сверху вниз, словно раскрывая замок-молнию.
Через секунду он уже возился с баульчиком, не поворачиваясь в сторону Садикова. - Сами напросились на наше соседство: нечего зачитывать до дыр всякие вздорные книжки, - продолжал кот, вытаскивая из баульчика длинную толстую колбасу явно домашнего приготовления: от нее несло густым чесночным духом. Но не запах поражал: колбаса по размерам в полтора-два раза превышала габариты баульчика.
Коровьев тактично протирал пенсне нижним краем душегрейки, чтобы все-таки дать опомниться ошарашенному Садикову. А Бегемот и не думал деликатничать:
- Дорога, понимаете ли, не близкая, вот и пришлось позаимствовать провиантик у гражданина Ротозеева на вокз-а-але. Он ограбил свою тещу в Ростове и намеревался съесть все один в зале ожидания. Однако поездка его все равно оказалась никчемной.
На складном столике появились соленья, копченья, непременная в дороге вареная курица. Нарисовалась и запотевшая, словно только что из холодильника, бутылка "Гражданской обороны".
- Подсаживайтесь ближе, Валерий Сергеевич, нечего церемониться. Мы, коты, простые и доступные.
- А отчего же в сетке были? – переходя на предложенную манеру общения, хриплым голосом спросил Садиков, еще не решив окончательно, галлюцинации это от перенапряжения и недосыпу в плохонькой, шумной гостинице или мастерская игра неожиданных попутчиков и в купе ворвется оператор с камерой на треноге и оравой помощников. Но, взяв за правило ничему не удивляться (так легче воспринимать действительность России), постарался принять все, как есть и на сей раз.
- Билет на него не хотел брать, - ответил Коровьев, водрузив пенсне на нос. - Правда, у входа в первый вагон, опаздывали, одна-а-а-ко (распевно, под чукчу), начальник поезда подскочил: почему, мол, собака без намордника? Обидел Бегемота на тысячу лет вперед. Пришлось в ответ мяукнуть.
- Натурально мяукнуть, - подтвердил кот. - Хотите, повторю?
Бегемот надулся, словно геодезический шар. И испустил жесткий басовый звук, будто к купе пришвартовался огромный океанский лайнер.
Валерия Сергеевича это крайне рассмешило. Напряжение от столь неожиданного знакомства улетучилось, и он придвинулся к столику.
- Мы с добрыми людьми свои в доску, - одобрил возникшую доверительность Коровьев. - Вы, надеюсь, добрый человек?
- Добрый он, добрый, - в ответ Фаготу пропел кот. И тут же обратился к поэту. - Не гнушайтесь нашим ужином. Не знаю, что там у вас в голове про наше появление, а угощенье - вот оно, пальчики оближешь!
Он быстрым движением расставил невесть откуда взявшиеся стеклянные стаканчики и сделал аптекарский разлив водки.
- За наше с вами дорожное знакомство!
- Да не пью я, - заартачился, было Садиков, вспомнив о чём то, но сглотнул слюну при виде столика, заваленного закуской.
- А вы выпейте, ну ее к черту, вашу язву двенадцатиперстной, а с ней и ваш журнал, в котором досадным образом не появляется ваша замечательная поэма. Да и кому она нужна нынче? Это вам не "хрущевская оттепель"! Сейчас главное - мани-мани! – угодливо рассуждал Коровьев. – Да и, собственно, на что похожи ваши стихи? Пишите ведь так себе, ерунду-с, был на нашей памяти некий Бездомный, отказавшийся от занятия рифмования. И не утверждайте, что это крик израненной души. Вполне возможно, крик, но только вашего кармана. Да пейте, залейте свое незапиваемое горе!
- Знает он наши уговоры, - язвительно заметил Бегемот. - Видит, что рожи подозрительные, выпьет и не заметит, как вмиг последнее, что при нем, исчезнет. Вот этот дипломатик, в котором папка со стихами, отвергнутыми в редакциях глянцевых журналов. Не так ли?
Садикову надо было обидеться, но он вдруг улыбнулся и, скопировав Бегемота, залихватски опрокинул в рот стопку. Будь что будет!
А была лишь беседа, которая развивалась по неписаным компанейским законам. Стопочки опрокидывались, но содержимое бутылки никак не убавлялось…
- Так на чем мы остановились, уважаемый господин поэт? - откинулся от столика Коровьев, ковыряя в зубах визитной карточкой некоего Машенкина. Она привлекала внимание крупно напечатанным по диагонали словом «ОЛИГАРХ»
- Россию жалко, сдают ее «Макдоналдсу» и всяким отеллам из бывших братских республик, - попытался вернуться к обкатанной теме Валерий Сергеевич, но тут же получил отпор.
- А чего Россию жалеть? – сначала Бегемот посмотрел на свои часы, которые он достал откуда-то из шерсти на груди. А после прямо-таки взорвался. - Ведь уже новый век! Не маленькая ваша Россия! Ну, подумаешь, этот Саакашвили пускает все ноты вашего министерства иностранных дел на туалетную бумагу! Нажалились, аж нам всем наверху там тошно стало!
- Не скажите, - попытался оказать сопротивление Садиков, - Россию обидеть старается каждый! Вон в Прибалтике, слово «русский» кое-как цедят сквозь зубы. А свои миллиардеры! Сон Никанора Ивановича - это лишь прелюдия на нынешние наши нравы! То «Челси» покупают, то замки древние англосакские, то фирмы винодельческие, то яхты! Всё равно отберут!
- Так что у вас, милейший, за позиция: вы одобряете это или осуждаете? Или, может, завидуете, что ваши одноклассники стали богатыми, яхты, дома покупают, а вы строчите лирику, которую читает десяток-два человек, да и то, чтобы написать на полях что-то едкое и обидное? – кот откинулся к перегородке купе и с надуманным интересом рассматривал поэта.
- Я, - растерялся Садиков, - я... не люблю политики. Но я страдаю от нее…
- А она для этого и существует, дорогой лирик вы наш, чтобы от неё корчится как от боли рожениц! Прошли времена, когда национальным становился поэт из народа героем. И ведь в тайне вы стремитесь таковым стать. Ведь как хорошо жили те, кто писал поэмы о станциях всяческих электрических, сибирских железных дорогах, прославлял революционные идеи.
- Кризис идей, - встрял Фагот. – Партии появились, но близнецы, потому что нет у каждой своей яркой идеи.
 - А зачем? – кот аж подпрыгнул. - Вон у американцев ослы чередуются со слонами. И дерутся напоказ. А ведь, если прислушаться, рев-то почти один и тот же!
Но он быстро успокоился. И заговорил без экспрессии в голосе:
- Мы смотрели на народ нынешний московский. Ничего не изменилось! Брось фантики пирамидные МММ или долларовые сотки, сцену разнесут, расхватывая их! Были мы на нескольких презентациях. Непонятно, что подают, как повод поесть, пожрать и подпихать дам, а по сути, воруют и рекламируют ворованное…
И снова кот предложил выпить. Наконец, накидав из сумки немыслимое количество закусок, но столик казался безразмерным, кот улыбнулся добро и весело:
- Впрочем, что это мы все о неприятном и глобальном? Лапу даю на отсечение, - Бегемот при этом лег спиной вверх, поднял все свои четыре конечности, пристально осматривая их, словно решая, какую дать на отсечение, - что уважаемому поэту до чертиков хочется прознать про наши планы!
Бегемот вновь принял нормальное положение, намазал на соленый огурец яблочное варенье. И хмуро добавил:
- В командировке мы. А точнее - проводим рекогносцировку.
- Неужели появился еще один Мастер? - восторженно предположил Садиков и похвалил себя, что нисколечко не пьян.
- Их-то, мастеров, - ухмыльнулся кот, - пруд пруди, вон, интернетовские сайты ломятся от фамилий и дурацких сочинений, но без маргарит. Да и на кой леший нужен современной женщине полусумасшедший писатель? Ей подавай "нового русского" с шестисотым "мерсом". Или BMW
Это «BMW» Бегемот сказал картинно по-немецки, лающе.
- Нет, я не согласен, - замахал сначала руками поэт, а затем мечтательно возвел глаза к потолку вагона. - Мир души человеческой не изменился! Он не стал ни жестче, ни добрее. Прекрасная Незнакомка Крамского под вуалью своих грез призраком ходит по нашим душам. Ведь и Булгаков всю жизнь искал её. И мы, потомки, благодарны ему за этот поиск. Мы должны вечно чтить его талант!
- Чтить! - вдруг возмущенно взорвался Бегемот. – Фагот, подай снова бутылку! Утоплюсь! В горлышко влезу, утоплюсь!
Он припал к бутылке, сопровождая процесс урчания старательным пыхтением. Вытер лапой усы. Но сказать не успел, потому что забил свою пасть бессмысленным набором закусок.
- Тошнит от ваших булгаковских мистерий со всякой чертовщиной и дешевым почитанием таланта, - как-то вяло встрял Коровьев, разглядывая свои ногти, которые выросли в сантиметровые лопаточки. - Романа толком не прочтут, а туда же - пышные празднования дней рождения Булгакова, помпезные телешоу вокруг знаменитой "нехорошей" квартиры под номером 50. Ни черта не соображают в четырехмерном пространстве!
- Но все это в память о нем, великом и до сих пор не понятом, - вступился, было, Валерий Сергеевич, но вдруг махнул обречено рукой. - Да бог с ними, с праздниками на Патриарших... Как он сам? Нашел ли покой?
- Бывали-с, заезжали в его домик. Просил кланяться почитателям, кои встретятся на пути. - И Бегемот тут же вскочил на пол и стал церемонно раскланиваться. – И герои романа при нем. Они с Мастером соседи через лужайку. Чай попивают по вечерам. И супруги все при нем. Милейшей кампании люди. Поспорят о душе, растрогаются, начинают обниматься, просить друг у друга прощения и так со слезами засыпают. Ну, чисто дети...
- Однако полнолуние наступает, - прервал кота Коровьев, - а до места на курьерском не успеем. - Бегемот, опусти фрамугу. Пора пересесть на тот "Боинг"!
Он указал рукой куда-то вверх. Садиков проследил, но ничего кроме звездного неба не увидел. Показалось, что какая-то светящаяся точка была в движении, но…

Все миг исчезло, но зато раздался сильный стук в дверь купе. Валерий Сергеевич, разлепив глаза, встал открывать. В проем просунулась проводница.
- Да что это вы тут творите! Весь вагон задули! Как же вы умудрились фрамугу опустить без инструментов?
- Позвольте, я не думал открывать окно. – Залепетал в оправдание Садиков. - Это все мои попутчики. Один в кепке, а второй кот?
- Какие еще попутчики? Уж если вы из дома нетрезвый пришли, то не надо и придумывать!
Проводница прошла к окну и мощным движением лишь одной руки вздернула раму вверх. Она вышла, покачивая головой и бедрами.

...Поезд мчался на юг, а Валерий Сергеевич, забившись в угол, долго оттуда с тоской смотрел в окно, наблюдая за бегущей рядом луной.

 Этот рассказ приняло какое-то издательство и на гонорар, полученный из Москвы, я купил фотоаппарат «зенит» и брезентовые туфли своей первой жене. В отместку на её пространные рассуждения о пользе творчества:
«Вот пишешь, пишешь, а толка нет. Кому они нужны, твои ночные писульки?»
Разве ответишь, что эти «писульки» нужны мне самому! Но оказалось, что всё немного не так. Так появился ещё одно обращение к героям Булгакова. Вот оно!


Душа, как чистый лист

- Нет, ну, что дает душе этот роман Кинга? Одно беспокойство!
Полуэктов отложил «Нужные вещи» в сторону, на небольшой журнальный столик, что стоял сбоку от кресла.
Алина подняла голову:
- Что ты сказал?
- Я говорю, что Стивен неплохой романист, хотя не всегда был ровен в своем творчестве. Прибытие дьявола на грешную землю с его подачи американизировано по всем канонам Голливуда. Все-таки их понятие о сатане - чисто католическое, прошедшее через страшилки инквизиции. А что такое инквизиция? Это обратная сторона религии, точнее, религия, доведенная до абсурда…
- Ты собираешься писать об этом статью?
- Нет, просто рассуждаю. Наш Воланд – чистых кровей сатана, аристократ! Он уставший путник, загоняющий себя в Никуда…
- Ах, какие дифирамбы! Услышал бы тебя булгаковский дьявол, наградил бы так, как сделал с Мастером и Маргаритой. Посмертно!
- Зря ты так. Жизнь была такова, что в той среде философии глубокого и прямого осмысления деспотизма было трудно пробиться. Некоторые исследователи творчества Булгакова видят в Сатане самого Сталина. А он, по моему, - в Пилате. Наместник Римской империи, что наместник партии большевиков. Не увидели функционеры скрытого подтекста романа.
- Рассмешил! Как это не увидели, если роман был запрещенным?
- Запретили по формальным признакам чертовщины и клоунады, в которую были втянуты энкавэдэшники. А здесь война... То, что роман отлежался и был востребован, когда пришла относительная сытость. Он стал давно ожидаемым Откровением.
- Ты хочешь подобную судьбу своим опусам?
- Ах, я устал... Давай помолчим.
Полуэктов уже пожалел, что завел этот разговор. Но ведь Алина права. Сколько писателей на книжном рынке? Те, кто успел настрочить в начале перестройки и погнать дешевое чтиво в карманных томиках бумажного переплета, тот сегодня почивает на лаврах. Нет ни одной телевизионной тусовки, куда бы не приглашали какого-нибудь доморощенного писателя. А кто из них писатель? Мастера литературного римейка. Раз-два и готов бестселлер!
- Иди, прими ванну, да в постель, я разберу, пока ты под душем.
- Да, пожалуй, мне надо принять контрастный душ. Пора!
Алина протянула руку мужу, он обхватил ее по локоть, поднялся с кресла. Привлек к себе, подумав, что неплохо бы сегодня увидеть ее в постели обнаженной. Жена заметила блеск в его глазах и усмехнулась. Уж она то знала, чем закончится этот день.

На следующее утро Георгий Панкратович Полуэктов на цыпочках поднялся с постели. Он решил дать жене возможность выспаться. Самого его звали срочные дела.
Срочные ли?
Город, похоже, взбесился! С утра люди были заняты черте чем! Они любили этот мир со страстью человека, обреченного умереть в ближайшее время, но еще имеющего возможность удовлетворить себя тем, чем обделила его жизнь. Не успел Георгий Панкратович выйти на лестничную площадку, как его встретила обворожительная улыбка соседки-пенсионерки, которая никогда раньше ни кому-то не уделяла внимания. Глафира Кузьминична так берегла редкое сочетание своих имени и отчества, что не общалась с теми, кто имел простые русские сочетания, типа Петров Сидор Иванович.
- Как я хотела с вами познакомиться, Георгий Панкратович! – картинно подняла руки она. – Мы бы могли оба поговорить о наших родовых корнях.
- Сейчас 8.45 утра, - Глафира Кузьминична, - не самое плодотворное время поминать предков!
- Зайдите ко мне с супругой вечерком на чаек. Поговорим, - соседка неумело растянула в улыбке. Она спешила к мусоропроводу. – Вам повезло, соседушка, я не с пустым ведром!
- Вижу квартирную нечисть!
- Ах, вы шалунишка, всё чисто!
Легкомысленный хохоток соседки преследовал Полуэктова так долго, словно его записали и прокручивали вплоть до выезда писателя из подземного гаража.
Надо же и охранник приветливо помахал ему рукой, как гостеприимный хозяин после удачного вечера самому дорогому гостю.
Постовой гибэдэдешник, который стоял, прислонившись к машине с сигналами, встрепенулся, принял стойку, как при встрече с генералом, и отдал честь. Идущие рядом машины показывали, что этот, красный Жигули, который вел Полуэктов, имеет приоритетное движение.
Чудеса, да и только!
«Ну, уж нет, - подумал Георгий Панкратович, - надо ухо держать востро, обязательно случится какая-нибудь пакостное! Знает он эту жизнь, и про бело-черные полосы, и про снаряды, попадающие в одну и ту же воронку, и про бутерброд, в полёте маслом вниз!»
Только он успел подумать, как на повороте на Гречишную улицу под машину бросился какой-то тип. Словно тень промелькнула. Скорость небольшая, тормоза мгновенно сцепили машину с асфальтом.
Георгий Панкратович выскочил и нагнулся под бампер. Там лежал пешеход… Впрочем, и не пешеход, и даже не человек. Под его Жигулями валялся в самой развратной позе огромный кот. Он стонал и хитро косил глазом на Полуэктова:
- Вот водители пошли, точнее, поехали! Это же надо на полной скорости в бедное несчастное существо! А ведь нам, котам, больничные не дают. Сразу за хвост и на свалку! Как я буду таким помятым ходить по прекрасным улицам этого города? Как?
- Ты что там несешь? Какая полная скорость, около пяти километров в час! – Георгий Панкратович сходу стал оспаривать ситуацию наезда. У него даже и мысли не возникло поразиться тому, что это кот разговаривает как человек! - Да и неизвестно откуда ты появился, ведь чисто было! Ладно, давай руку, тьфу ты, лапу… Да брысь, а то сейчас монтировкой зашибу!
И вот здесь Георгий Панкратович остановился, что же за собеседник перед ним?
- Точно, Вы и сами виноваты, уважаемый Георгий Панкратович! – неожиданно раздалось за спиной. – Я видел, как он встал на все четыре лапы и ждал включения поворотника вашей колымаги.
Писатель развернулся и увидел человека среднего роста в пенсне. На нем была потертая кепка, словно ее вытащили из чулана и забыли выбить пыль, джинсовые рубашка и брюки, и домашние тапочки с бубенчиками.
Человек тотчас же раскланялся и протянул руку для пожатия, но вдруг ловко убрал ее, подав левую вместо правой.
Полуэктов пожал обратную сторону кисти и тотчас же отпрянул, стал дуть на свою руку, будто обжегся.
- Коровьев, - успел представиться во время рукопожатия известный персонаж Булгакова. – Вылазь, Бегемот, надо ехать. Ты же эту тачку выбрал.
- Не полезу к нему в машину, передумал, - ответил снизу кот и закатился, было, глубже под машину, но вдруг выскочил, как ошпаренный. – Хозяин, у тебя там масло течет, да так, словно узбек льет в казан для плова! Вези в прачечную, шерсть почистим.
И оба вмиг оказались в машине, при чем оба на переднем сиденье.
- Вдвоем нельзя! – стал возмущаться Полуэктов. – Да и вообще, кто вы такие?
- Я же представился, вы не читали известный роман? – в изумлении Коровьев снял пенсне что бы протереть краем душегрейки.
Кот услужливо открыл бардачок, стал выбрасывать все подряд, пока не нашел замшевый лоскуток ткани.
– Спасибо, друг.
Коровьев стал протирать пенсне, приговаривая:
- Только не говорите ничего, а то стекло совсем треснет.
- Но позвольте…- открыл рот Полуэктов.
- Ну, вот, пошло! – воскликнул Коровьев и треснул с размаху пенсне о приборную доску. - Это что же вы, человек хороший, свои черно-белые полосы считаете, а вот добрым гостям на это право не даете? Вам же сегодня честь отдал сам прапорщик Недыхайло! А эта стерва Глашка, что соседка, полтора раза улыбнулась! Да еще сторож Дубов помахал рукой, а вы секундочку не захотели подержать свой рот на замке! Что теперь я буду делать при моих 35 минус?
- Ребята, постойте, кто вы? Конечно, смахиваете на героев любимого мной романа, и разыграли все натурально, но ведь как про все мои утренние встречи прознали? Ведь это же какая-то чертовщина!
- Чертовщина, разумеется, присутствует, - встрял в разговор Бегемот, - Вы езжайте по своим делам, народ собирается, подумает, что назначена стрелка, в милицию позвонят ненароком. Правда, нынешние блюстители порядка не так решительны, как семьдесят лет назад, что палили по мне кто с руки, а кто с колена! Сейчас то пару зеленых сунем в руки и все, инцидент исчерпан! Поехали! Мы вас отпустим, если домчите нас до бункера Сталина.
- Вот уж, поистине чудеса! – Но машину Полуэктов заставил двигаться. Он вел машину медленно, словно сопровождал похоронную процессию.
Причем люди терпеливо дожидались и удивлялись, как эта модель, давно снятая с производства, еще работает. - Граждане, вы, вероятно, из общества иллюзионистов! Может, пошутили, и хватит?
- Вы кого предпочитаете еще встретить?   Азазелло или и холодненькую Гелу. Вот уж она, если…, о супруге забудете! Кстати, Алина батьковна еще не проснулась.
- Но как вы смеете …
- Смеем, автор многих и многих произведений, - тотчас же отозвался Бегемот, тогда как Коровьев открыл ладонь с пенсне, и все было цело, даже бывшая трещинка исчезла. – и член Международного союза писателей «Наш современник»!
- Всё то вы знаете? - неожиданно улыбнулся Георгий Панкратович скорее   своим мыслям, - предупреждала Алина, что нельзя поминать черта на ночь.
- Мудрая женщина. А мы тут как тут! Мессира очень уж заинтересовали ваши раздумья о нечистом американце, - Коровьев хихикнул каламбурному сочетанию слов, - ловко вы это о дьяволе на американской и русской почве. Он   задумал докторскую об образе дьявола в художественной литературе, ну а мы на подхвате. Уже побывали у Данте, Гете, Гоголя… Вы на нашей скорости, езжайте, а не то Бегемот уже готов схватиться за сердце… и передать привет от самого Михаила Афанасьевича. А мы присматриваем местечко, чтобы госпоже Новодворской памятник поставить!
-– Не ей одной! - отозвался Бегемот. –Нынче памятники обязаны ставить на каждом углу и всем без исключения! Но, ведь вот оказия – не долог их век! Снесут их через лет пяток-другой! Вот если б головы меняли на прежних памятниках, то экономия была такая, что можно было бы и принять по этому поводу нацпроект.
- Бегемот, прошу без политики! Правильно, Георгий Панкратович? Ну, ее к лешему, эту политику!
Полуэктов не успел кивнуть в знак согласия головой, как Бегемот дал о себе знать:
- Без политики нельзя, это же, как борщ, без приправы - не блюдо! И что это за русский без политики в голове?
- Хорошо сказано! – только и успел вставить Полуэктов.
- Ну, что ж, благодарен, - сказал кот, словно ему только что объявили о Нобелевской премии в области точных сравнений. – Лапу бы дать вам в руку! Ух ты, слева девушка! Тормозни, друг, давно не видел такой!
К удивлению Полуэктова, машина остановилась сама, причем рычаг передач заставил его, водителя, сбросить скорость и тормознуть.
Бегемот выскочил к девушке, что стояла у витрины магазина, вероятно, в ожидании кавалера. Так как сценка происходила в двух метрах от машины, то Полуэктов и Коровьев были свидетелями ухаживания кота.
- Привет, девочка!
Бегемот вывернул лапу из-за спины и протянул девице благоухающий букет роз.
- Привет, а ты че, заводной? – Улыбнулась девушка с достаточно зрелыми формами, совершенно не прикрытыми одеждой. Это тебя Жорж с дружком наняли для прикола?
Девушка посмотрела на машину Полуэктова, выискивая намек на объектив телекамеры.
- Я сам по себе! – басовито и степенно ответил кот. – Ты мне понравилась, пойдем в тачку!
- А вы на че там собираете народ?
- Обижаешь! Как тебя зовут?
- Олесей. А тебя?
- Бегемотом.
- Я слышала, что такие есть где-то в Африке. Но ты же кот! Зовись-ка лучше Васькой!
- Фи, Васька! Ты хоть книжки читаешь?
- А ты из библиотеки?
- Я ниоткуда.
Здесь из дверей магазина вышел парень.
- Это твой друг? – спросил Бегемот.
- Да, мой бой-френд. Он взбесится, если тебя увидит близко ко мне.
- Как? Так?
Бегемот прыгнул девушке на руки.
- Где это ты на ширялась? – спросил парень, - если с котами уже разговариваешь?
- Ты сам ширнут, возьми его к себе и сам говори!
Девушка протянула кота, который этого ни в какую не хотел:
- Тяжелый он!
- Это я без керосина в животе…- Кот, довольный собой, замурлыкал.
- Ну, мы глюканулись! – Парень схватился за голову. - С котом треплемся! Дай мне его!
- Не дамся! – Закричал Бегемот, словно его резали.
Он моментально оказался на заднем сиденье:
- Гони дорогой! В долгу не останусь!
Бегемот протянул Полуэктову тысячедолларовую купюру:
- Мельче нет. Сдачу по выходу у бункера.
Он высунулся из окна и крикнул парочке:
- Ах, как я в тебе ошибся Олеся! Прощай! И ты, урод, тоже!
И тихо:
- В аду таких не увидишь! Зря мы его покинули!
- Не понравилась здесь? – с ехидцей поинтересовался Георгий Панкратович.
- Да это вы и постарались, из Нэпа в Нэп! – откликнулся Коровьев.
- А вы читали что-нибудь мое?
Георгий Панкратович осмелел. Он еще ничего до конца не понял, но, на всякий случай, решил обзавестись новыми читателями. Сейчас довезет их до места, а пользы никакой. Где найти сдачу с тысячи долларов?
- Мы с нынешними деньгами не ладим, - прочитал его мысли Коровьев.
- Что так?
- А денежку эту вам не дадим, через час будем в штате Мен, самому Кингу покажем. Может поменяет…
- Значит, Кинг? – поник головой Георгий Панкратович.
- Ну, не надо так, старик! – похлопал Коровьев его по плечу. 
- У меня душа! Русская!
- Душа не имеет национальности. Так проще! Спустишься в бункер и потолкуешь с мессиром. Он поймёт.  Впрочем, мы приехали! Все выходим по одному…

Георгий Панкратович открыл глаза. Была еще ночь. Он встал и прошел на кухню, поднял кувшин с водой, налил полстакана, сделал глоток и направился, было, спать, но ноги понесли в кабинет.
Он включил свет. Кабинет был тем же, но что-то в нем неуловимо изменилось. Кресло-качалка слегка покачивалась, словно несколько секунд назад с него кто-то встал. На стене висел портрет Хемингуэя, но почему-то стал сильно смахивать на писанную картину самого Полуэктова.
Георгий Панкратович направился к стеллажам, которые уходили под потолок. Здесь была и зарубежная и российская классика, были и тома энциклопедий, и книги, посвященные великим художникам с прекрасными иллюстрациями!
Но взгляд Полуэктова выявил совершенно иное – на всех корешках книг было золотом тиснено его имя - «Георгий Полуэктов». Его книги стояли ровными плотными рядами, ими были заполнены все сегменты стеллажей. Абсолютно все!
Георгий Панкратович подтянул к себе стремянку и взобрался, откидывая полы ночного халата. Потянулся к потолку и наощупь достал книгу. Это был такой же том с его именем. Открыл и увидел, что все листы были девственно чисты. Ни одной буквы! Ни одной!
От этого ужасного открытия писатель покачнулся, схватился за стремянку, да и загремел вниз вместе с ней на пол.
Тихо спит Алина Сергеевна. Но неожиданно она вздрагивает и просыпается от крика:
- Я упал! Мне больно! Вызовите врача!
- Ты что? Ты же со мной в кровати!
 Полуэктов вскочил, протирая глаза:
- Где? Это ты, Лина?
Писатель так называл супругу дома.
- Ну, конечно, я, успокойся, дорогой!
Дрожащий и сонный он прижался к плечу жены:
- Если бы ты только знала, что произошло!
- Геша, ты вчера плотно поужинал, вот и результат!
- Нет-нет, это не от еды. В приснившемся что-то есть. Я пойду за ноутбук, что-нибудь набросаю.
- Ну, если так, то, иди. Когда решишь возвратиться, то с подогретым молоком.
В эти предутренние часы Полуэктов так ничего и не написал. Он всё-таки осмотрел свои книги, успокоился, всё на месте и долго сидел, думал, почему Там страницы его книг были чисты? Все тома! Что за дьявольский намек? Значит ли надо за текст, за буквы расплачиваться душой? Ведь раньше он был готов к этому?

Так и закончился мой написанный, но не сохранённый роман.
Тянет к чистым и белым листочкам. Тянет…