Дома

   … пришёл в себя. Через чёрный ход, дурно пахнущей полутёмной лестницей. После
первого же марша (Батуринского пехотного полка) оказавшейся позвоночным столбом с гофрированным и оттого похожим на ступени стеблем спинного мозга.  Подъём   до первого «истинного» ребра частично вернул память: Алексей Максимович. Так звали отца.
-Алёша! Алёша! Иди кушать!
Следовательно, он… Он, следовательно, Алексеевич. А имя? Имя не выбирают, имя носят. Какое имя носил он, пока не понятно - самого себя Алексеевич по имени никогда не звал.
Начиная с Th-7 позвонка дышать стало значительно легче, почти полной грудью, переставшей хрипеть благодаря заработавшим ноздрям. Еще не осевшая пыль вызвала чих, отчего Алексеевич дёрнулся и…
Стол, за которым они (он, Шура, Игорь Моисеевич и Вячеслав) играли, был пуст.  Монеты «банка» и потерявшие нужные комбинации карты валялись на полу. Алексеевич вспомнил свою: бубновый король, пиковая дама, валет треф. Деловая проницательность, соперничество, лесть.
Под окном, в выпавшей из разбитых горшков земле лежали герань и фиалки.
Шура (жена Алексеевича), закатив глаза, сидела в кресле. Неприлично выставив лоснящийся зад, порой касаясь щекой усыпанного битым стеклом и шткукатуркой паркета, по комнате ползал шурин – Шурин брат, неизвестно как здесь оказавшийся.  Возвращение Алексеевича не замечая. Пока еще не замечая. Или заметив, но делая вид, что не замечает. Это возможно - шурин Шуру к Алексеевичу не по-братски ревновал, и это вызывало подозрения. Но имелась и другая причина тому, что возвращение Алексеевича осталось шурином незамеченным. Имея трещину на кинескопе, слепо работал телевизор, давая лишь звук. Точнее, голос. Ещё точнее, мужской. Показавшийся Алексеевичу очень знакомым. Таким приятным тембром говорил Ворошилов. Не Климент Ефремович (откуда бы Алексеевичу знать), а тот, из «Что? Где? Когда?»
«Вы знаете, есть общие законы в развитии биологического организма и организма социального. И можно социальные болезни описывать в понятиях психопатологии. Есть такая наука, называемая… Семён, Иван, Николай, Елена, Роман, Григорий, Евграф, Тамара, Илья, Константин, Анастасия… си-нер-ге-ти-ка»
Потом кто-то там в телевизоре крикнул. Шура вздрогнула, и шурин, раком ползающий подле ее ног (халат был распахнут) чмокнул Шуру в голое колено. Потом уже другой человек, явно моложе и шире в плечах Ворошилова продолжил невидимую передачу:
«Родился на улице Герцена, в гастрономе номер двадцать два. Известный экономист, по призванию своему библиотекарь, в народе колхозник, в магазине продавец, в экономике, так сказать, необходим. Величина, оторванная в область дипломатии, даёт свои колебания на всю дипломатию. А Илья Муромец даёт колебания только на семью на свою. Агония будет вырабатываться гораздо легче, чем учебник крепкий. А крепкий учебник будет весомее, чем гастроном на улице Герцена. А на улице Герцена будет расщеплённый учебник. Тогда учебник будет проходить через улицу Герцена, через гастроном номер двадцать два и замещаться по формуле экономического единства…»
Теперь шурин рыскал под столом, разгребая карты и монеты. Взял двадцать копеек. Подумал. И сунул денежку в карман. Взял пиковую даму Алексеевича и…
Снова вступил Ворошилов, вызвав у Алексеевича неприятное ощущение кошмара:
«Мне выпала карта, называемая словом «жизнь». И вот мы живём, меняя молочные зубы на коренные; вовремя обрастаем волосами, чтобы точно в назначенный срок облысеть. И всё это заложено в нас природой и, как сжатая пружина ждет своего часа…»
Шурин тем временем искал под комодом.  Одновременно слушая.
-Как поживаете? – громче телевизионного динамика спросил Алексеевич, обращая внимание шурина на себя.
Шурин вздрогнул. И повернул красное натужное лицо:
-Что? – тоже громко спросил он.
-Поживаете, спрашиваю, как? – еще громче повторил Алексеевич.
-А можно обойтись без крика? – еще громче спросила Алексеевича и шурина Шура.
-Еin moment, Шурочка! - шурин, исследуя комнатное пространство на уровне плинтуса, быстро дополз до тумбочки, поднялся, отряхнул колени и телевизор выключил.
- Это насмешка? – он подошёл вплотную к Алексеевичу, руки пока не протягивая.
-Что вы! Бог с вами!
Тогда руку протянув (ладонь грязная, рукопожатие бабье):
-Пока не поставили коронки, никак.
-Что «никак»?
-Не поживать. Курабье ещё туда-сюда. Или мармелад. А остальное приходится глотать. Утром манная каша, днём куриный или говяжий бульон. На ночь кефир. Без коронок особенно не поживаешь. Во вторник иду мост примерять. Извините, я занят.
 Он снова грохнулся на колени.
-Куда она их… Шурочка, ты куда глаза закатила?
-Как же я без глаз могу знать, куда и в каком направлении они выскочили? Чуть не умерла со страху.
-Да уж шарахнуло так шарахнуло. Думал, стены треснут. Или крышу сорвет, – объяснил Алексеевичу шурин.
Алексеевич поднял брови:
-Шарахнуло?
-Это брови Игоря Моисеевича, -  определил, подползший к Алексеевичу шурин. – Он в это время на балконе стоял. Взрывной волной снесло, земля ему пухом. Спешу к Шуре и вижу летит. Да уж, рвануло на славу. Вон даже в экран осколками угодило. А звук остался. Но так даже лучше – не мешает понимать.
-А Вячеслав где?
-Так я же вам только что сказал – рвануло на него!   Под обломками и лежит, где ещё?  Хорошо, я тогда уже в подъезд вошёл.
-А я где находился? Похоже, меня контузило.
-А вы…
В этот момент с улицы донёсся грохот, от которого где-то разбились стёкла, и оттуда стало доноситься продолжение телевизионной передачи:
«…этих условиях физическая возможность возникновения жизни выглядела сомнительной и вступала в противоречие со вторым законом термодинамики. Да, это тот самый закон, который утверждает фатальное возрастание вселенского хаоса. Теория самоорганизующихся систем амнистировала жизнь с точки зрения физики…» - Это у Саблиных, - безошибочно определил Алексеевич. – Только не пойму, бред это или откровение мудреца. Как вы считаете?
-Лучше помогите искать.  Всё-таки это ваша жена, а не моя.
-Да, но не моя сестра.
-Да, но кто ближе? В физическом отношении?
-Вы, безусловно! Как двойняшки. Все-таки девять месяцев бок о бок, это срок. Это не сунул-вынул.
Шурин поморщился. Шура топнула ногой.
-Хватит!  Долго мне еще впотьмах сидеть? И, между прочим, еле терпя. По большому. Помоги же брату, Женя!
«Так я Евгений! Красивое имя», - подумал Евгений Алексеевич, идя в ванну за шваброй. Вернувшись, он опустился на пол и, орудуя шваброй, стал проверять темноту под диваном. Слушая, доносящийся от Саблиных голос:
«…И я в который раз ищу свои истоки у грани, отделяющей хаос от порядка и причину от следствия. Осмысления о порядке и хаосе безусловно самые древние на всём пути превращения гомо-обезьяны в обезьяну-сапиенс. Вопрос в другом. Осознаёт ли современный человек, что даже малое отклонение может привести организованную систему к непредсказуемым последствиям и в конечном ито…»
-Нашёл! – радостно закричал шурин.
Левый, катарактный глаз жены с прилипшими к нему соринками, волосами и крошками прятался под педалями пианино. А правого, здорового глаза не было нигде.
И тут Евгений Алексеевич с ужасом вспомнил, что…
Вспомнил, что, придя в себя (вновь обретя сознание после вызванной взрывом контузии), но всё ещё переминаясь на пороге, он наступил на что-то твёрдо-мягкое. Более мягкое, нежели твёрдое.  Лопнувшее и прилипшее к подошве. Неужто?
От этого предположения по спине Евгения Алексеевича побежали мурашки.
«Надо проверить, срочно проверить. Этого она мне никогда не простит, - Евгений Алексеевич вознамерился выскользнуть из комнаты на кухню. – Если что, соскребу ножом!»
Но выскользнуть не удалось. Снова, сотрясая корпус здания, жахнуло. Так, что на этом всё закончилось. Для контуженного Евгения Алексеевича, ревнивого шурина, одноглазой Шуры.
И для остальных тоже…

от автора: в тексте использован звукоряд   фильма «Самоорганизация биологических систем»(1989)