Заглянувший в бездну. Первая глава

   Его Святейшество Архифаль Немод стоял у окна, озарённый ярким полуденным солнцем. Многочисленные золотые пластины его остроконечного головного убора, архифальского хифара, усыпанного разноцветными драгоценными камнями, приятно поблёскивали под потоком солнечных лучей, осыпая покои главы Церкви азивы причудливыми узорами отражённого света. Взор этого пожилого старца был устремлен на запад, за пределы величественного Храма Макуба с его устремленными ввысь белокаменными башнями, сверкавшими на солнце золотыми главами. За пышными садами, наполненными развесистыми деревьями и красивейшими цветами, за всем великолепием фонтанов и декоративных прудов, за высокими и крепкими стенами, на расстоянии нескольких километров располагалась Великая Пустыня, окружавшая со всех сторон величественный город Шинабад, столицу Хадишана. Именно к ней в тот момент было приковано внимание Архифаля.
   Солнце ярко светило над городом, даря многочисленным жителям долгожданную радость. Пылающий диск, Око Макуба, вселял в их сердца неимоверную радость и, пускай временное, но спокойствие. Согреваемый божественным теплом Его огня, Немод, закрыв глаза, всецело погрузился в поток солнечного света. Словно младенец в колыбели под присмотром матери, он чувствовал любовь Макуба, которая пронизывала своей чистотой каждую малую частицу увядавшего тела. Девственно белые одеяния, расшитые цветочными орнаментами, окутывали его практически полностью, а две широкие ленты, вытканные из золотой нити, свисали с плеч, сияя начертанными на них священными письменами.
   Некогда голубые и кристально чистые глаза Архифаля со временем помутнели, проиграв битву старости, и он уже не мог долго любоваться красотой солнечного диска. Теперь глаза этого худощавого, слегка сгорбленного старца были не в состоянии восхищаться увиденным, а лишь болели и слезились, словно у привыкших к темноте варваров из далеких северных земель, многие месяцы не видевших солнца в своих Богом забытых странах. Мысль об этом огорчала Немода. В очередной раз почувствовав резь в глазах, он отвернулся от окна и подрагивающей рукой в белой перчатке вытер выступившие слёзы. Тяжело вздохнув, он поправил выскочившую из–под хифара седую прядь волос и, немного пошатываясь, медленно побрёл вглубь комнаты к массивному каменному столу. Внезапно вспыхнувшая, сильная головная боль и накатившая вслед за ней слабость заставили его на несколько секунд потерять равновесие. Кое–как схватившись за деревянный подлокотник стоявшего у стола кресла, он не смог более себя сдерживать и тихо застонал. Закрыв глаза, он попытался собраться с силами и восстановить контроль над бренным телом. Некоторое время спустя ему это удалось, и Архифаль опустился в мягкое, обитое алой материей кресло. Устроившись, Немод достал из кармана платок и вытер слёзы, никак не прекращавшие свой бег по его морщинистым щекам. Бросив платок на стол, он взял маленький колокольчик и, всё ещё ослабленный, слегка позвонил в него. Потайная деревянная дверь в стене, искусно замаскированная под часть декора, отворилась, и в комнату медленно вошёл невысокого роста монах в бежевой робе, который нёс в руках поднос с бокалом, наполненным коричневатой жидкостью. Лицо его было частично прикрыто капюшоном, а глаза опущены, однако это не мешало монаху уверенно передвигаться по холодным серым плитам приёмной комнаты архифальских покоев, в некоторых местах застланным разноцветными коврами.
   – Прошу прощения, – почти шёпотом произнёс монах, – я принёс Вашему Святейшеству лекарство для улучшения самочувствия.
   Не замечая какой–либо реакции, он плавно опустил поднос на стол, удобно расположив его неподалёку от Его Святейшества. Монах уловил, как непроизвольно дёрнулась щека Ахифаля, который что–то проворчал при виде зелья, и, выдержав непродолжительную паузу, продолжил:
   – Ваше Святейшество, вам помочь с лекарством?
   Игнорируя его, Архифаль закрыл глаза. Очередной приступ мигрени отразился гримасой боли на исполосованном старостью лице. Немод поморщился и снова застонал, попытавшись прикрыть его рукой. Стон оказался настолько громким и протяжным, что монах, до этого смиренно ожидавший в стороне, испуганно двинулся в сторону Архифаля, чтобы попытаться хоть как–то облегчить его страдания, но тут же был остановлен рукой Его Святейшества:
   – Не стоит, Мелис, не стоит, – спокойно, но очень тихо проговорил он, в очередной раз вытирая слёзы, – мне уже лучше. Сейчас я выпью лекарство.
   Поднеся снадобье ко рту, он вдруг непроизвольно дёрнулся от резкого запаха испарений, ударивших в нос замысловатой смесью спирта, каких–то трав и бесчисленного множества других ингредиентов, добавленных в это лечебное зелье прославленным заморским знахарем Альвином. Немоду становилось не по себе только от одной мысли о том, что он мог туда намешать, учитывая специфические традиции западной медицины. Однако он отчётливо понимал, что выбора у него не было, а песок отведённого ему времени уже почти весь высыпался. Быстро опустошив бокал, он внезапно почувствовал ещё большую слабость. Заметив это, Мелис ловко подхватил падающую руку Архифаля, державшую бокал, дабы он не разбил его о стол и случайно не поранился.
   – Мелис, – прохрипел Немод, – проверь. Ко мне должен был прийти гость. Ты его знаешь.
   – Да, Ваше Святейшество, – с дрожью в голосе отвечал монах, – сию минуту.
   Он аккуратно подложил под голову Архифаля мягкую подушку, водрузил его руки на подлокотники и быстро направился в сторону массивных деревянных дверей прямо напротив стола Его Святейшества. Слегка приоткрыв их, он шустро и почти бесшумно проскользнул сквозь образовавшийся проход, скинул капюшон, обнажив тем самым лысую монашескую голову, и быстро закрыл двери.
   Наконец–таки Немод остался один, чему был несказанно рад, собрал оставшиеся силы, придвинул к себе стоявшую неподалёку чёрную лакированную коробку и с нетерпением открыл её. Внутри находилась маленькая металлическая конструкция, похожая на древо, роль листьев и плодов которого исполняли различные по размеру кристаллы – голубые, зелёные, реже красные и жёлтые. Немод не стал доставать древо из коробки, снял белую перчатку и начал медленно приближать оголившуюся ладонь к его ветвям. Кристаллы слегка засветились, а комната наполнилась приятным лёгким звоном. Когда пальцы старца уже почти коснулись одного из кристаллов, он вдруг загорелся ярчайшим светом. Один за другим кристаллы вспыхивали, будто бы зажигая друг друга, и буквально через мгновения древо воссияло всеми своими ветвями, образовав мощное единое пламя. После этого Немод удобно поставил коробку на колени и погрузил в неё обе руки. Освещённый пламенем, он широко открыл глаза и не отрываясь смотрел на чудесный артефакт. Поток из сотен маленьких огоньков вылетел из коробки и устремился в Архифаля. Пуская в себя частицы священного Пламени Макуба, он истово читал молитвы и благодарил Создателя за возможность воспользоваться Его дарами, одновременно отчитывая себя за вынужденную необходимость их принятия. Спустя какое–то время древо начало пульсировать в такт сердцебиению Архифаля. С каждым новым ударом сердца пламя становилось всё сильнее и сильнее, а поток огоньков усиливался. Чарующий звон и божественная пульсация захватили разум Немода. Он закрыл глаза и улыбался, ибо вновь испытал облегчение, спокойствие и наивысшее блаженство. Происходившие чудеса словно очищали его тело, безжалостно испепеляя все те проявления слабости умиравшего тела, с которыми он безуспешно боролся на протяжении последних нескольких лет. Огонь Макуба, горевший в каждом живом существе этого мира, вновь воспылал в нём, пускай, и на короткое время. «Это необходимо… – с горечью констатировал Немод. – Прости меня, Макуб, что я вынужден это делать! Прошу Тебя, Макуб, смилостивься надо мною грешником за то, что я вновь и вновь разжигаю почти угасшее пламя своей жизни, ибо мои помыслы чисты! Смиренно уповаю на справедливость Твою во время последнего суда!».   
   За дверью послышались шаги, и Немод резко вытащил руки из коробки. Пламя моментально угасло, и древо приобрело первоначальный безжизненный вид. Архифаль быстро одел перчатки, захлопнул коробку и поставил её обратно на стол, возвратив руки на подлокотники кресла, где они находились в момент ухода Мелиса. Массивные двери отворились и, звеня позолоченный бронёй, в комнату вошел капитан Стражи азивы, командир личной охраны Архифаля. Лицо этого крепко сложенного широкоплечего воина, как и положено, было скрыто под серебристой маской. Припав на колено, он безмолвно опустил голову. За ним, снова в капюшоне, в комнату вошёл Мелис и громко объявил:
   – Монашествующий Камаль по указанию Вашего Святейшества прибыл и ждёт дозволения войти. Изволите пустить?
   – Да, конечно! – бодро отвечал Немод, вставая из кресла.
   Подобное развитие событий явно удивило Мелиса, никак не ожидавшего столь скорого действия целебного снадобья. Слыша бодрый голос и ощущая энергичные шаги Его Святейшества, он не смел непосредственно лицезреть это чудесное преображение, так как его глаза по–прежнему были опущены в пол, дабы не нарушать свод правил, положенный к беспрекословному исполнению слугами Архифаля. Немод подошёл к окну и снова посмотрел в сторону пустыни. Стояла спокойная безветренная погода. Высоко у самых оконечностей соборных башен кружили соколы, периодически нарушая всеобщее благоденствие своим гордым криком. Вдалеке, спокойная и умиротворенная, блестела золотистыми барханами Великая Пустыня.
   Капитан резво встал на ноги, несмотря на тяжёлую металлическую броню, кивнул и отошёл в сторону. Мелис плавным движением руки разрешил гостю войти и встал подле капитана. В дверях появился мужской силуэт. Это был в меру худой молодой человек высокого роста, одетый в серую робу, с чёрной кожаной сумой наперевес. Увидев указующий жест Мелиса в сторону кресла для гостей у стола Архифаля, Камаль зашёл в просторную комнату, поклонился Его Святейшеству и тихо сел. Старинная чёрного цвета лакированная коробка на столе сразу же привлекла его внимание.
   – Мелис! – не поворачиваясь продолжил Немод, всё так же рассматривая что–то в окне. – Лекарство знахаря Альвина воистину творит чудеса. Но мне бы хотелось немного изменить его действие.
   Он резко повернулся.
   – Возьми это письмо на столе, – Немод с улыбкой на лице указал капитану на запечатанный белый конверт, – и передай его Мелису. А ты, Мелис, стой на месте и не двигайся! Я уже устал от этих громоподобных шаркающих звуков. Быть может, именно от них у меня постоянно болит голова?
   Не смея двинуться, Мелис застыл в ожидании, пробурчав что–то под нос. Поблёскивая на солнце, капитан грациозно прошагал к столу, взял конверт и тем же путем вернулся к Мелису, который уже ждал его с вытянутой рукой. Странная по своему содержанию сцена явно смутила обоих.
   – Немедленно отнеси его Альвину. И передай, что новое лекарство должно быть готово как можно скорее. Все подробности указаны в письме.
   – Ваше Святейшество, – нерешительно начал Мелис, – вы уверены, что вам уже лучше? Может быть, мне стоит остаться?
   – Мне уже значительно лучше. Значительно! – уверенно сказал Архифаль. – Так что иди сейчас же!
   Мелис не посмел что–либо возразить и тихо удалился. Капитан снова кивнул и покинул комнату, закрыв за собой двери.
   Немод снял с головы тяжёлый хифар и с облегчением аккуратно положил его на стол. Понятным движением руки он повелел Камалю снять капюшон и внимательно осмотрел молодого человека. В отличие от большинства монахов Камаль носил серую робу, что считалось признаком наиболее рьяного и преданного служения азиве. На его остриженной и гладко выбритой голове виднелись письмена, выдержки из Шарьи, нанесённые стойкой краской, красно–оранжевой охрой, что символизировало «вечное служение и хождение под Оком Макуба». Обрамлённые замысловатыми геометрическими орнаментами, эти древние письмена, пришедшие в настоящее из глубины веков, из самых истоков веры, гармонично располагались в несколько рядов. Физически хорошо сложенный, истинный воин веры, он представлял собой, по мнению Архифаля, идеальный образ монаха. И сейчас он, этот скромный, но истовый последователь азивы, сидел с опущенными в пол глазами, покорно сложив руки на груди в знак безмерного уважения к Святейшему Архифалю, главе Церкви, ярчайшему символу веры.
   – Подними глаза, Камаль. На полу нет ничего интересного, разве что пыль от всех этих фолиантов, которыми до отказа набиты шкафы вокруг тебя. Да и, признаться, в старости все эти проявления покорности мне уже стали почти безразличны. И, тем более, светлые голубые глаза, глаза цвета неба, как когда–то были у меня, должны гордо смотреть вперёд, в будущее.
   Камаль, всё ещё чувствовавший себя достаточно напряжённо, посмотрел на Архифаля. Выражение лица этого обременённого заботами седовласого старца озарилось улыбкой. Однако Камаль понимал, что она, искренняя и полная добра, скоро исчезнет, а Его Святейшество снова погрузится в пучину переживаний и тяжёлых раздумий. Святейший Архифаль, глава Церкви, сердце веры хадишей, знамя и символ, всегда был переполнен тревогами и чаяниями за судьбы верующих. Однако в тот момент Камаль ясно чувствовал, что мудрый старец был явно встревожен больше обычного. Будучи частым гостем в архифальских покоях, Камаль очень хорошо ориентировался в его настроениях, и сейчас он не был озадачен лишь рутинными будничными вопросами. Что–то серьезное беспокоило его.
   – Камаль, Великая Пустыня, окружающая своими песками Шинабад и всё наше государство, очень неспокойна в последнее время. Впрочем, ты и сам всё видишь. Я долго думал об этом и не могу найти происходящему никакого однозначного объяснения ни в прошлом, ни в настоящем. Времена были разные, и Хадишан повидал разные бедствия, но никогда ещё пустыня не приближалась так близко к столице, по крайней мере, летописи, просмотренные лично мною и моими помощниками, не говорят о чём–то подобном в прошлом. Пески вплотную подобрались к городским стенам! Лишь Макубу известно, сколько еще мы сможем сдерживать их наступление, – он направился в сторону высокого книжного шкафа, беспорядочно заставленного книгами в разноцветных обложках, продолжая говорить. – Великий Шах обеспокоен и озадачен. И я, разумеется, тоже. Нет, меня не тревожит то, что тысячи монахов, оставив обучение и свои послушания, вместе с огромным количеством солдат, горожан и крестьян, практически постоянно расчищают улицы Шинабада и окрестностей от песка, приносимого неистовыми бурями. Нет! Сказано в Шарье, что «труд поддерживает Пламя Макуба в теле и не даёт ему угаснуть, труд освежает ум и на даёт ему зачахнуть». Тяжёлые времена укрепляют государство, и я считаю, что помогать своему народу в подобных обстоятельствах – это святой долг каждого верующего. Занимаясь одним делом ради всеобщего блага, люди получают замечательную возможность познать заново те великие ценности, которые часто забываются ими за годы безмятежной жизни.
   Камаль кивнул с явным одобрением, однако мысленно проговорил: «Труд – это благословение и дар Макуба, но многие ли из тех, кого указы шаха насильно сгоняют разгребать песок, думают так же? Считают ли они это даром и принимают ли его?»
   Немод взял с полки старый фолиант и, бережно прижав его к груди, подошёл к Камалю. Это была толстая книга в золотой оправе, усыпанной ярко красными камнями, по–видимому, рубинами. Подобное сложное и чрезвычайно дорогое оформление заставило Камаля задуматься о происхождении этой явно очень древней и, очевидно, священной книги. Ещё больше вопросов вызывал тот факт, что она хранилась в обычном книжном шкафу, пускай, и в покоях Архифаля.
   – Беспокоит же меня то, – продолжал с явным огорчением Немод, – что, несмотря на огромные усилия, затрачиваемые на удержание пустыни хотя бы в тех границах, в которых она была ранее, мы по–прежнему проигрываем в этой схватке с обезумевшей стихией. Работа всех этих людей почти не приносит результатов! На следующий день вывезенный в пустыню песок возвращается обратно, и даже те короткие периоды времени, день или два в неделю, когда бури затихают, не дают нам по большому счёту ничего. Мы проигрываем! Если ещё хоть как–то удаётся защитить столицу, то сил на небольшие поселения уже просто не хватает. По последним донесениям из канцелярии шаха, жители девятнадцати деревень вынуждены были бежать из своих домов. Девятнадцати! Многие пропали без вести, другие же потеряли свои дома и хозяйства. Потоки беженцев устремились в крупные города, и этим несчастным конечно же оказывается вся необходимая помощь! Однако, да простит меня Макуб за эти слова, содержание обездоленных и бесконечные работы по сдерживанию пустыни обходятся казне, итак уже отягощенной непрекращающимися конфликтами с варварами, в огромные суммы. О чём мне постоянно напоминает Великий Шах! Он снова заявил, пока ещё непублично, что «считает сложившуюся ситуацию результатом просчётов и недоработок Церкви». Это откровенный упрёк в наш адрес, замаскированный очередной витиеватой формулировкой! Он считает происходящее расплатой за всеобщее грехопадение, отступление с Пути Макуба, и указывает на то, что «орден хранителей веры, Стража азивы, должна более рьяно бороться с расплодившимися ересями, а Церковь просто обязана очиститься от падших лжеслужителей и ещё сильнее объять подданных своей любовью!».
   «И задушить их в своих объятиях! – додумал Камаль, – а шах явно не так глуп, как мне казалось. Пытается использовать бедственную ситуацию против Церкви, усиливая удар нажатием на её самые больные мозоли!».
   – Разумеется, это всё политика! Самое же страшное, что теперь в течение многих и многих дней солнце скрыто от нас плотной завесой поднятого ветрами песка. Мы видим его теперь лишь изредка! И это, разумеется, угнетает всех нас, Детей Солнца, денно и нощно молящихся Макубу. Смиренно мы принимаем это испытание! – последовала незначительная пауза, после которой Архифаль громко произнёс. – И, хвала Макубу, сегодня тот самый день, когда Око Его не скрыто от нас! Да продлится это и завтра, и на следующий день, и всегда! К сожалению, учитывая происходящее на протяжении последних месяцев, у меня нет оснований утверждать, что всё это закончится в ближайшее время, если закончится вообще. Я почти полностью уверен, что бури не утихнут, пока мы не разберёмся в происходящем! У всего есть свои причины, и именно Церковь должна их установить. Шах утверждает, что это результат нашего бездействия, и здесь я, пожалуй, частично соглашусь с ним, но не с другими его утверждениями. Да, мы что–то упустили, и он возлагает ответственность на Церковь. Это вызов, и мы его принимаем!
   «Это уже становится интересным! Неужели неповоротливая, разросшаяся до небес и порядком обрюзгшая структура, которой стала Церковь за последние десятилетия, сподобилась на решительный шаг?  – подумал Камаль, однако его больше интересовала книга в руках Его Святейшества, а не вся эта бесконечная политическая возня. – Интересно, почему бесценный фолиант, явно сакральный и очень древний, оказался здесь и сейчас в руках Архифаля, покинув свой реликварий, в котором она, как и должно, хранилась столетия до этого? Почему сейчас?».
   Немод загадочно улыбнулся и, положив книгу на стол, сел в расшитое великолепным рисунком кресло, изображавшее упавших на колени молящихся с вознесенными к небу руками, откуда Око Макуба, солнечный диск, освещало их своими лучами. Ниже следовал текст на древнем хадишанском языке, состоявшем в основном из знаков старой традиции вперемешку с какими–то другими, неизвестными Камалю. Вид этих странных знаков вводил его в недоумение, так как он никогда и нигде не видел подобного странного начертания. Будучи исследователем языка и письменности хадишей далёкого прошлого, он изучил огромное количество книг на эту тему, в том числе и очень древних, но никогда не сталкивался с чем–то похожим. Он не раз хотел поговорить об этом с Архифалем, но данная тема всё время казалась незначительной в контексте тех глубокомысленных бесед, которые велись здесь на протяжении последних нескольких месяцев.
   Яркий свет, проходивший в комнату сквозь тончайшее и кристально чистое стекло, освещал практически всю комнату. Тысячи маленьких пылинок витали в воздухе, создав дивную поблёскивающую картину. Это была необычная обстановка, так как все предыдущие визиты Камаля происходили исключительно в разгар бурь, когда шторы в покоях Архифаля плотно задёргивались, прикрывая путь скромным остаткам солнечного света, которые каким–то чудесным образом умудрялись пройти сквозь тёмную завесу взбудораженного песка. В тусклом свете свечей они вели длительные и познавательные беседы, забывая на время об ужасной напасти, надвинувшейся на родные земли. Сейчас же атмосфера разговора была совершенно другой, и Камаль это ясно чувствовал. Архифаль был напряжённым, но при этом крайне собранным и, казалось, ограниченным во времени, будто бы он хотел как можно быстрее рассказать о чём–то очень важном, объять необъятное.
   – Давай ненадолго сменим тему и поговорим о чём–то другом, – лицо Немода приняло более расслабленный вид, однако Камаля не покидало ощущение, что параллельно Его Святейшество продолжал заниматься какими–то серьёзными размышлениями.
   Он всегда удивлялся отсутствию у Святейшего Архифаля пафоса и начальнического официоза, свойственного иерархам и сановникам такого высокого уровня. Иногда даже не удивляло, а поражало и ставило в тупик. Камаль был всего лишь простым монахом, находившимся где–то в начале долгого и сложного пути служения.  Немод же был великим человеком своего времени, внёсшим неимоверный вклад в распространение веры и всех тех ценностей, которые азива несёт в сердца людей, как в землях Хадишана, так и далеко за его пределами. Сам шах Махуд–Зир, правитель Хадишана, был когда–то его учеником, до сих пор уважавшим своего наставника, несмотря на наличие в это тяжёлое время определённых политических разногласий. Великий церковный деятель и при этом скрупулёзный исследователь истории, Немод шёл истинным путём Первых Пророков, основателей азивы, добиваясь духовных побед верой, любовью, смирением, покаянием, терпением, послушанием и самоограничением. При всём при этом он также был твёрдым и настойчивым учёным. Этот мудрейший человек относился к Камалю, как к равному себе, без лишней траты времени на игры с гордыней, самолюбием и самовосхищением, в котором погрязли некоторые «служители» азивы.  Камаль старался вести себя соответственно желаниям Архифаля, в разумных пределах легко и непринуждённо, но это получалась с большим трудом ввиду осознания бесспорного величия, наполнявшего этого святейшего человека.
   – Знаешь, Камаль, – продолжил он с отеческой улыбкой на лице, – твои наставники не прекращают хвалить тебя за большое стремление к знаниям и значительные успехи в учении. Это не может не радовать меня! В наши непростые времена, когда люди становятся всё более развращёнными различными мирскими благами, когда порок уже многими не считается пороком, когда с совестью начали легко договариваться, словно с торгашом на рынке, нечасто встретишь такое усердие, особенно среди молодых людей твоего возраста. Сколько тебе лет? Двадцать один, двадцать два? Я запамятовал.
   Немного поколебавшись, Камаль тихо ответил:
   – Двадцать три, Ваше Святейшество. Чуть больше месяца прошло с того дня, как мне исполнилось двадцать три года.
   – Память стала подводить меня в последнее время, – отвлекшись на несколько секунд, он что–то записал на небольшом клочке бумаги и положил его на стол. – В твои годы я часто засиживался с книгами. Шинабадские библиотеки казались мне сокровищницами, наполненными столь интересными произведениями, что часто всё остальное, происходившее в этом мире, казалось просто неинтересным. Иногда я ночи напролёт проводил за чтением, погрузившись в очередной фолиант. В свете двух лун и разве что нескольких тусклых свечей, я бережно перелистывал страницу за страницей, стараясь не упустить ни малейшей детали из прочитанного. Среди книг, именно среди книг, я чувствовал себя в своём мире, в своей стихии. Года проходят, а воспоминания былой молодости постепенно покидают меня… Ты же ходишь в библиотеки?
   – Да, Ваше… – увидев легкое недовольство на лице Немода, Камаль вспомнил о данном во время одной из прошлых встреч обещании более не говорить в личной беседе с Архифалем «Ваше Святейшество», – да, Великая Библиотека при Храме Макуба имеет всё необходимое для моего обучения, и я часто хожу туда, в том числе для изучения нашего древнего языка. Но я также посещаю и другие библиотеки Шинабада… так сказать, поскромнее. А раз–два в месяц езжу в Аликанд или какой–нибудь другой город поблизости. Для меня всегда было странным слышать, что в Шинабаде есть всё, и искать что–либо в другом месте абсолютно бессмысленно. На личном опыте я убедился, что почти в каждой библиотеке, пускай и где–то очень далеко от столицы, можно найти уникальную книгу, отсутствующую, ко всеобщему удивлению, в каталогах шинабадских библиотек.
   – Ты прав, – он положил руку на фолиант, тот самый, принесенный им из шкафа и поглотивший внимание Камаля. – И, хотя мы сделали всё возможное и даже невозможное для создания богатейшей коллекции Великой Библиотеки, чьи запасники насчитывают десятки тысяч ценнейших произведений из разных стран и эпох, я всегда говорил и буду говорить, что не стоит замыкаться только на ней. Всегда должна оставаться жажда к познанию, к поиску чего–то нового там, где это не лежит на поверхности, где нужно приложить усилия. Возможно, это новое запрятано где–то глубоко, пускай даже под песками в давно заброшенном и всеми забытом храме, в скромном запаснике небольшой провинциальной библиотеки или где–то ещё. Может быть, время будет потрачено зря, но ничего страшного! Неудача – спутник любого исследователя. Мы многое знаем и понимаем, но есть ещё масса необъяснимых вещей, явлений и событий, которые пока что не познаны. Жизнь исследователя состоит в вечном поиске объяснений. Этот путь проходит через неизбежные неудачи, которые должны восприниматься не как тяжёлые поражения, после которых остаётся лишь смириться и опустить руки, а как дополнительные поводы для дальнейших изысканий, как вызовы самому себе.
   Камаль, полный сил и желания познавать, всегда нравился Немоду. Было в нем что–то необъяснимое, чего он уже давно не видел в других монашествующих. Такие качества как сила веры, покорность, целеустремленность, рассудительность, правдивость, терпение и многое другое в той или иной степени присутствовали практически в каждом монахе. В случае же Камаля эти качества достигли необычайно высокого уровня развития, превратившись в нечто более ценное, в великолепную комбинацию принципиально нового уровня, что позволило Архифалю думать о нём, как о человеке надёжном и перспективном во всех отношениях. Не говоря уже о том, что несколько недель назад Камаль прошёл ритуал Воспламенения, дав особые клятвы объединить пути монаха и стража азивы, а также соблюдать строжайший Кодекс, регламентировавший с того момента всю его дальнейшую жизнь. Он стал монашествующим воином, воспламенённым зелотом, вечным странником, борцом с любыми врагами Церкви, выжигателем ересей, защитником и заступником всех верующих. Считалось, что сам Макуб выбирал тех, кто мог ступить на этот тяжкий путь, и Немод был уверен, что вся жизнь Камаля, с самого его рождения, была идеальным проявлением божественной воли. Ребёнок неизвестных родителей, проведший всё детство в монастыре, прилежный и достойнейший из учеников, он с грубых пелёнок впитал в себя тягости подобной жизни, глубоко проникся верой и стал не по годам умным и физически развитым воином. Настойчиво следуя своей цели, он полтора года провёл в пустыне, в святых пещерах Авадии. Добровольно став затворником, огородившись от всего остального мира, он познал близость с Богом и вернулся озарённым. Архифаль как–то рассуждал об этом: «В нашем мире нет ничего идеального, однако этот молодой человек заставил меня в этом усомниться! Макуб видит, что я восхищён… и одновременно переполнен страхом за его дальнейшую судьбу! Камаль ещё так молод! Какой путь ему уготован? Точно известно лишь одно! Если на то будет воля Макуба, и Он убережёт его на этом полном опасностей пути… Тогда, когда придёт время, всё вернётся в самое начало, в святые пещеры, в которых он отдаст себя Его огню!».
   – Ты уже не просто монах, Камаль, теперь ты зелот! – Архифаль посмотрел на Камаля и, не дав тому ответить, продолжил. – Теперь тобой руководит Кодекс, прежде всего Кодекс, а затем уже я и прочие служители Церкви! Отныне ты на особом пути служения, самом сложном и самоотверженном. Кодекс очень суров, но я не хотел бы, чтобы ты стал его слепым рабом, как это уже происходило с самыми фанатичными из зелотов. Поверь мне, он даёт соблюдающим его монахам очень много возможностей для саморазвития… в том числе и в части науки. Не забывай об этом!   
   Некоторое время заблестевшие от влаги глаза Немода пристально и с отеческой заботой смотрели на Камаля, который застыл в ожидании. Он понимал, что этот разговор плавно движется к чему–то очень важному, о чём ему предстояло узнать в ближайшее время.
   – Это священная книга, – констатировал Немод, очистившись от охвативших его эмоций, – священная и настолько древняя, что обращаться с ней следует очень и очень бережно, ибо её копий не существует, это первый и последний экземпляр. Это Шарьядина, и ты, разумеется, слышал о ней?
   Сердце Камаля забилось в бешеном ритме от удивления и волнения. Разумеется, он слышал об этой книге, так как большое количество древних текстов, с которыми он столкнулся в библиотеках, ссылались на неё и даже содержали некоторые выдержки. Однако официально Церковь считала её утерянной. Таковой её считал и Камаль, до этого самого момента. Почему Его Святейшество говорил с ним о книге, являвшейся ценнейшим произведением древних времен, доступ к которому, как теперь уже стало понятно, был строго ограничен узким кругом высших церковных иерархов, и не просто говорил, а, по сути, позволял прикоснуться к ней? При всех сохранявшихся сомнениях он понимал, что происходившее на его глазах означало только одно. Скоро он сможет изучить святыню всех хадишей! Радость от неумолимо надвигавшейся возможности прикоснуться к истокам веры переполняла его разум и сердце.
   Шарьядина была написана много веков назад в чреве Великой Пустыни, где во времена Первых Пророков существовал дивный цветущий оазис Эль–Хамра, святое место хадишей. Именно оттуда азива, религия всех хадишей, Детей Солнца и народа пустынь, распространилась по землям Хадишана и за его пределы. Первые небольшие поселения в оазисе были основаны Пророками и их последователями около 1500 лет назад и постепенно разрастались. Страждущие единения с Макубом начали возводить небольшие храмы, которые в последствие неоднократно расширялись и перестраивались в более величественные и монументальные здания, благо в оазисе, окружённом со всех сторон остатками древних гор, имелось всё необходимое для этого – от ценнейших пород камня до редчайших сортов древесины.  Лучшие мастера и ремесленники со всех уголков Хадишана потянулись в оазис и со временем превратили его в единый храмовый комплекс, который, если верить легендам, находился там и по сей день. Спустя несколько веков вода начала уходить из оазиса, а его многочисленные озера, некогда питавшиеся подземными источниками, по неизвестным причинам стремительно обмелели и исчезли. Бурная растительность, наполнявшая этот прекрасный оазис жизнью, увяла, оставив после себя лишь самых стойких представителей местной флоры. Центр веры постепенно сместился в сторону столицы Хадишана, золотого города Шинабада. Оазис значительно обезлюдил, и верные последователи Первых Пророков, ведомые волею Макуба, приняли решение навсегда оставить это святое место. Однако возникла необходимость оградить его от возможных посягательств со стороны алчных и безверных грешников, и они подняли на стражу оазиса силы природы. Появившиеся, словно из ниоткуда, змеи и скорпионы, ядовитые растения и пожиравшие плоть насекомые встали на защиту этого некогда цветущего края, а Великая Пустыня со всеми своими бурями и ветрами, покорившись Макубу, начала обходить Эль–Хамру стороной.
   Последние верующие, покидая оазис, отслужили многодневный молебен во славу Макуба и навсегда закрыли оазис для посещения. Во исполнение этого весьма болезненного, но необходимого решения была учреждена Стража азивы, орден воинов–защитников веры. Членов ордена объединила великая цель защиты прошлого, настоящего и будущего азивы от любых враждебных посягательств. Стражам было поручено сделать всё возможное для недопущения проникновения людей на территорию комплекса Эль–Хамры. Все поселения на многие дни пути вокруг уводились ближе к крупным городам, а постройки и прочие признаки пребывания в этих землях человека бережно разрушались, чтобы пустыня смогла их поглотить в кратчайший срок и навечно скрыть под песками. Стражи проследили и за тем, чтобы ни на одной карте Хадишана, ни в одной даже самой древней книге не было больше упоминаний о местоположении Эль–Хамры. Мало того, было создано большое количество заведомо ложных письменных источников, запутавших вопрос местонахождения запретного оазиса до такой степени, что за многие века с момента исхода из него людей, вся эта история превратилась в миф, легенду для верующих, своеобразную несбыточную и неуловимую мечту. Так Камалю рассказывали его учителя и наставники, однако он так и не пришёл к однозначному выводу, правда это или миф.
   «Даже если предположить, – размышлял он, – что это святое место действительно когда–то существовало, то оно уже давно сгинуло под песками Великой Пустыни. Если же оно существует до сих пор, то, вероятнее всего, огромная церковная бюрократия, не понимая того, уже давным–давно оборвала все ведущие к нему ниточки! Как бы то ни было, если здесь и сейчас Архифаль держит в своих руках Шарьядину, то легенда неожиданно может оказаться правдой…»
   Согласно общеизвестным данным, Шарьядина была своеобразной летописью, детально описывавшей последние месяцы жизни верующих в храмовом комплексе Эль–Хамры. Однако современные источники, упоминая эту священную книгу, не рассказывают о каких–то конкретных событиях и их хронологии. Камаль обнаруживал то тут, то там лишь некие общие выдержки из Шарьядины, по сути, дублировавшие Шарью, основу основ азивы. Иными словами, истинное содержание книги так и оставалось неизвестным, и именно поэтому разум Камаля, страждущий до новых знаний, заставлял сердце почти вылетать из груди только от одной мысли о том, что, если на то будет воля Архифаля, его рукам удастся прикоснуться к бесценной святыне, доступ к которой имелся только у узкого круга избранных.
   Немод открыл книгу, взглянул на древние страницы и направился к Камалю:
   – Шарьядина на древнем языке хадишей означает, дословно, «завершающая Шарью». Хотя по этому поводу до сих пор ведутся споры, и существуют некоторые другие варианты перевода. Впрочем, это даже не варианты, а своеобразные толкования того, что же авторы хотели нам сказать этим названием. Но не в этом суть, Камаль. Суть в том, что данная книга находится здесь, в этот самый момент, и что то, о чём я собираюсь тебя попросить, связанно непосредственно с ней. Я знаю, ты сейчас сильно взволнован, но всё же попытайся сохранить самообладание.
   Немод аккуратно закрыл книгу и, поколебавшись, словно в последний момент раздумывая над правильностью своего поступка, протянул её Камалю. Он привстал, бережно принял книгу из рук Архифаля и застыл в замешательстве, не понимая, что делать дальше. Словно осознавая это, Архифаль продолжил:
   – Камаль, я прекрасно понимаю те смешанные чувства и эмоции, что переполняют тебя в данный момент. Ты, возможно, думаешь, почему это происходит с тобой здесь и сейчас, почему Архифаль передаёт святыню народа Хадишана пускай не совсем простому, но всё же монаху. Не говоря уже о том, что ты прекрасно осознаешь всю бесценность этого произведения, и твои руки дрожат хотя бы от страха его повредить. Отбрось всю лишнюю суету. Самообладание – вот то самое, что понадобится тебе в ближайшее время, – он рукой усадил Камаля обратно в кресло. – Не считай себя случайным человеком. Это совершенная неправда и лишь проявление твоей скромности. Мы знаем друг друга достаточно давно, и я доверяю тебе. Тем более, после того, как ты прошёл ритуал Воспламенения и стал зелотом!
   Немод подошёл к окну. В пышных садах вокруг главного храма страны, воспользовавшись временным затишьем посреди чреды бурь, десятки монахов бережно очищали от песка деревья, кустарники и разные цветы. Бегая по вновь расчищенным дорожкам, одни собирали песок и погибшие растения в мешки, а затем грузили их на телеги, запряжённые лошадьми и ослами, другие вывозили их за территорию Храма Макуба, третьи таскали вёдра с водой из фонтанов и поливали выжившую после очередной бури растительность. Жизнь стремительно налаживалась, но в воздухе витали предчувствия грядущих, возможно, более страшных катаклизмов.
   – Шарьядина – это достаточно странное произведение, – с лёгкой многозначительностью говорил Архифаль. – Оно наполнено описаниями различных явлений и событий, кажущихся порой невероятными. Читай главу за главой очень внимательно, не упуская из виду даже малейшие детали. Мой опыт исследователя показывает, что именно в деталях прячется суть тех или иных вещей, поэтому будь очень скрупулёзным и обращай особое внимание на страницы с закладками.
   Не до конца поверив в произошедшее, в состоянии лёгкого шока, Камаль посмотрел на книгу, и, действительно, это достаточно толстое, написанное на необычной жёлтой бумаге произведение, было пронизано множеством закладок. Только сейчас Камаль заметил, что стол Архифаля был усыпан обрывками бумаги с какими–то записями, явно сделанными на скорую руку. Никогда он еще не видел такого беспорядка на столе Его Святейшества, и это заставило его задуматься. Хотя бы о том, что Архифаль торопился, сумбурно размышлял, делал записи и в процессе всего этого совершал какие–то странные и непоследовательные шаги, что для него было весьма нехарактерно. Учитывая, что книгу он взял с полки шкафа уже при Камале, а вся эта бумага появились на столе, по–видимому, незадолго до его прихода, возникает масса вопросов. Почему он торопился? Зачем он убрал книгу с закладками в обычный книжный шкаф? Быть может, чтобы спрятать её там до прихода Камаля? Где реликварий, в котором она должна храниться? Почему его нет поблизости? Возможно, он и не покидал хранилище для создания видимости, что книга находится на своём месте, а не в пользовании Архифаля? Это казалось Камалю правдоподобным выводом, учитывая ещё и неожиданный уход Мелиса, который, на его памяти, всегда незримо присутствовал во время предыдущих встреч. Немод явно не хотел привлекать внимание посторонних лиц к этому разговору, и, тем более, к книге. И если частые приходы Камаля уже не вызывали никаких подозрений, то неловко оставленная на столе святыня могла, в его отсутствие, во время сна или трапезы, вызвать подозрения со стороны Мелиса или других слуг–монахов. Убиравшиеся в его покоях по несколько раз в день, они могли заметить Шарьядину. В книжном же шкафу она была искусно замаскирована среди многих сотен других книг, настолько разнообразных по оформлению, что незнающим взглядом заметить именно Шарьядину, пускай и выделявшуюся столь дорогим оформлением, было практически невозможно. В голове Камаля крутился, не давая покоя, вполне закономерный вопрос, почему Архифаль, наделённый огромной властью, обладая большими возможностями и самыми широкими полномочиями, вдруг стал прятаться от собственных слуг?
   Тем временем Немод продолжал:
   – Наслышан о твоих обширных познаниях древнего хадишанского языка, поэтому ничуть не сомневаюсь, что ты без труда прочтёшь эту книгу.
   – Я могу взять её с собой? – неуверенно спросил Камаль, со страхом осознавая близость того самого момента.
   – Конечно, но относись к ней с должным уважением. И помни, что это не какой–то философский трактат или сборник древних сказаний. Это, прежде всего, летопись, аккуратная и дотошная летопись, содержащая много полезной и, как это может показаться неопытному читателю, бесполезной информации. Есть и места откровенно непонятные, даже мне. Но не отчаивайся, – он посмотрел Камалю прямо в глаза, – я ведь тоже человек. И, как все, могу что–то не понимать. Но я искренне надеюсь, что всё непонятное мне, в скором времени станет доступным и ясным тебе. Не сомневаюсь в твоих способностях! Тем более, что тебе в этом помогут. Я очень на это надеюсь…
   Камаль достал из сумы недавно купленную на рынке Шинабада ткань, сотканную из крепкой верблюжьей шерсти, и аккуратно завернул в неё Шарьядину. Спрятав книгу в суме, он встал и подошёл к Немоду.
   – Архифаль, прошу прощения, возможно, вы сочтёте мои речи чересчур прямолинейными, но всё же, – голос Камаля становился увереннее. – На протяжении всего разговора меня не покидает ощущение, что вы себя сдерживаете, колеблетесь, будто бы размышляя, борясь с сомнениями. Думаю, что после того, как вы дали мне эту священную книгу, уже просто нет смысла с чем–то бороться, ибо главный шаг сделан и обратной дороги нет. По крайней мере, я вижу данную ситуацию именно так.
   Немод слегка улыбнулся, и Камаль понял, что наступил тот самый ключевой момент беседы, ради которого он и был приглашён.
   – Мне нравится твоя манера излагать мысли. Она ничуть меня не задевает. И, как я уже неоднократно тебе говорил, мне совсем не нужны все эти ограничения в виде соблюдения бесконечных правил этикета в присутствии Архифаля. Я давно устал от этого, Камаль. За тридцать с лишним лет во главе Церкви я просто устал, но это мой путь, и я его продолжу, без сомнений и колебаний!
   Он резко дёрнул за свисавшую с потолка верёвку, и тёмные бархатные шторы моментально схлопнулись, полностью лишив помещение солнечного света. Наступила непроглядная тьма, в которой Камалю оставалось лишь полагаться на слух. Он слышал, как Архифаль медленно передвигался по комнате.
   – В последнее время мои глаза быстро устают от яркого солнечного света и предательски начинают болеть, поэтому я хочу дать им немного отдохнуть. Мы не будем звать слуг, чтобы осветить это помещение свечами. С задачей прекрасно справится вот это…
   Буквально через секунду послышался звук захлопнувшейся коробки, и комната осветилась ярким белым светом. На столе Архифаля появился странный предмет, показавшийся Камалю знакомым. Это было небольшое древо, будто бы объятое пламенем, а Его Святейшество аккуратно водил над ним одетыми в белые перчатки руками – то приближая их, то удаляя. И чем ближе он подносил свои руки к древу, тем ярче оно светилось. При этом комната наполнилась едва слышным приятным звоном и вибрацией.
   – Как много я хочу тебе рассказать, и как мало времени у нас осталось, – с грустью проговорил Архифаль, удобно расположившись в своём кресле.
   Он зафиксировал свои руки неподалёку от артефакта, дабы пламя не погасло. В какой–то момент Камалю показалось, что неизвестные письмена у рисунка на спинке кресла Архифаля быстро вспыхнули и тут же погасли.
   – Мой организм стремительно умирает, и я сомневаюсь, что это можно как–то исправить. Я никогда не боялся старости! Наоборот, я всегда видел в этом процессе нечто истинное, искреннее… святое. Меня всегда удивляли безбожники, пытающиеся повернуть время вспять, замедлить и отдалить неизбежное, найти эликсир бессмертия или заняться еще Бог знает какой ересью! Моё время подходит к концу, Камаль, и не стоит даже начинать дискуссию на эту тему. Даже сам Альвин со всеми своими снадобьями вряд ли сможет помочь. Совсем скоро Макуб заберёт меня в небесные чертоги. Но пока я жив, пока во мне теплится Пламя Его, я буду делать то, для чего меня когда–то давно избрали Архифалем – защищать нашу веру, основу, на которой зиждется Хадишан!
   Вопросительное выражение лица Камаля так и не смогло вылиться в слова, и Немод продолжил:
   – Я буду до конца исполнять свой долг перед верующими и сделаю всё возможное, чтобы решить проблему бурь. Мы должны показать шаху наши возможности и не дать ему шанс победить в этой политической борьбе! Боюсь я совсем не смерти! Я боюсь не успеть…
   – Думаю, вы понимаете, что как зелот и ваш… друг, я готов сделать всё возможное и даже невозможное!
   – Разумеется, я в этом никогда не сомневался! Именно поэтому в твоей суме сейчас находится святыня нашего народа. Не дай Макуб, если кто–нибудь узнает об этом! Меня как минимум признают сумасшедшим. Впрочем, эта перспектива меня совсем не пугает. Если такова будет цена нашего успеха, то я готов к этому… И ко многому другому!
   – Что я должен сделать, Архифаль?
   – Для начала выслушать продолжение моего рассказа и попытаться при этом сохранить самообладание. Именно, самообладание. Я чувствую, что это ключевое слово всей твоей будущей жизни, Камаль. Разум и все фибры моего тела чувствуют, что твоя, надеюсь, долгая жизнь будет насыщена испытаниями, и это потребует великого терпения и… самообладания.
   – Я не знаю другого пути и пройду его до конца! Он дарован мне Макубом, и я нахожусь именно там, где и должно находиться. – уверенно отвечал Камаль.
   Немод часто замечал смущение Камаля, когда тот вынужден был говорить о себе с использованием слова «я». Он с радостью понимал, что это есть проявление высшей степени самоотречения, когда монах полностью отвергает эгоцентризм и своеволие, ибо они могут привести лишь к замкнутости на самом себе и отступлению с пути духовного развития. Некоторые монахи, особенно в самом начале, часто продолжают исполнять свою волю, проводят день в лишних и ненужных занятиях, праздности и многословии. Камаль же отрёкся от всего этого, не тратил зря время и, по сути, стал идеальным орудием Макуба.
   – Итак, – с воодушевлением говорил Немод, – два месяца назад мною была послана экспедиция в Эль–Хамру. Да, да! Ты не ослышался, именно в Эль–Хамру! В святой и запретный оазис, в физическое существование которого уже мало кто верит. Архифали всегда имели право давать разрешение на проход в эти святые земли, если того требовали жизненно важные интересы Церкви. И такая необходимость появилась, а я без промедлений выдал разрешение. Экспедицию возглавил Зафир, архивалит Аликанда и один из твоих бывших учителей. Ты прекрасно знаешь, что он не только отличный преподаватель, но и замечательный учёный–исследователь, которому вряд ли можно найти равных в вопросах истории азивы. Я предоставил ему в сопровождение отряд стражей и несколько монашествующих, а также все необходимые ресурсы. Караван направился на юг, прошёл через Аликанд, а затем преодолел тяжёлый переход к небольшому городку Ишмаль. Далее в дело должны были вступить стражи, каждый из которых посвящён в часть секрета определения местоположения Эль–Хамры. С помощью этих знаний, предоставленных древних артефактов и бескрайнего звёздного неба они должны были провести караван вглубь пустыни… к оазису. Через какое–то время после организации лагеря, несколько стражей должны были покинуть экспедицию и вернуться тем же путём обратно в Шинабад для доклада мне лично и обсуждения всех насущных вопросов, а также первых результатов. Зная Зафира, они бы были! Однако, как ты уже понял, никто не вернулся! Мои люди в Ишмали подтвердили, что караван ушёл в пустыню, но с тех пор так и не получили никаких вестей от экспедиции. Я не люблю думать о плохом и сгущать краски, но в этот раз, боюсь, случилось что–то ужасное. Но даже при всех этих плохих мыслях, я не теряю веру в Зафира! Зная его упорство и под час упрямство, мне почему–то кажется, что с ним всё в порядке. Но, к большому сожалению, это лишь часть проблемы!
   Архифаль открыл ящик стола, достал из него небольшой кусок ткани чёрного цвета и показал Камалю, который по приближении заметил изображение какого–то незнакомого символа или знака, начертанного красной краской:
   – Впервые вижу что–то подобное…
   – Как и ты, я не знаю, что это такое. Рисунок ли это? Символ? Буква? Знак? Понятия не имею! Важно то, что это не просто тряпка, а наплечная повязка, которых у меня уже несколько десятков. По последнему докладу, только на прошлой неделе Стража азивы совершила четырнадцать арестов пособников и непосредственных участников некоего нового движения, откровенной ереси, которая стала распространяться практически сразу после начала бурь. Ты удивляешься, почему тебе ничего об этом неизвестно? – его лицо нахмурилось. – Потому что стражи действует очень эффективно, как и всегда. Ереси разрушают веру и вводят оступившихся в ужасный грех! И стражи должны сделать всё возможное, чтобы защитить верующих как можно быстрее и… тише.
   – И в чём же суть этой ереси? Во что верят её последователи?
   – Первоначально мы думали, что это просто единичные случаи, одиночные действия душевнобольных несчастных, чей разум пошатнулся в результате длительного отсутствия солнечного света, даримого нам Макубом. Однако затем начались более организованные события, когда некие вероотступники стали нагнетать истерию, рассказывая о якобы неумолимо приближающемся конце света, началом которого, по их мнению, являются усиливающиеся день ото дня песчаные бури. Дерзкие агитаторы пытались привлечь в свои ряды новых сторонников, собирая людей на улицах, площадях, в трактирах, в основном, в нищих кварталах, и выкрикивая эти странные и пугающие речи. Понятно, что люди, испуганные бурями и тьмой, находясь в крайне подавленном состоянии, часто подпадали под их влияние, на что Стража реагировала молниеносно, со всей своей мощью. Недаром символом ордена является шустрая и умная птица сокол, гордый охотник пустыни. Проводились аресты, бесконечные допросы, но стражи так и не находили никакой полезной информации. Затем, неожиданно их тактика изменилась. Начались поджоги, нападения на граждан, грабежи, убийства, было даже два случая отравления запасов воды, слава Макубу, не приведших к серьезным последствиям! И стал появляться этот знак. Они рисовали его на стенах домов, дверях, вырезали на коже убитых животных и даже… людей! Встречались и вопиющие случаи откровенного безумия, когда стражи были вынуждены перекрывать целые улицы и даже кварталы, чтобы выловить этих озверевших, которые кидали в прохожих внутренности животных, обливали их кровью и занимались прочими ужасными непотребствами. Слухи об этих странных событиях, должно быть, доходили и до тебя. Однако факт наличия новой и крайне агрессивной ереси мы смогли скрыть. Люди итак крайне взволнованы, и нам не стоит усугублять ситуацию.
   Камаль действительно слышал о каких–то беспорядках и непонятных преступлениях, но о появлении новой ереси ему было неизвестно. Узнав от Архифаля такие жуткие подробности, он некоторое время пытался вспомнить, не читал ли когда–нибудь о подобных прискорбных происшествиях в книгах. Быть может, это уже случалось? Если не в Шинабаде, то в другом городе или даже в другой стране? Ничего не вспомнив, он продолжил размышлять уже вслух:
   – Если это движение, а всё говорит об этом, то у него должны быть лидеры. А эти повязки? Разве не способ показать нам принадлежность к чему–то единому и организованному? Разговоры о конце света, убийства с признаками ритуальной составляющей – это откровенное богохульство и вопиющая дерзость! А повязки… это своеобразный смешок в наш адрес.
   – После нескольких недель охоты на этих… зверей, мы так и не нашли ничего существенного, что указывало бы на организованное руководство и какую–то структуру. Для громких выводов одних повязок было недостаточно, а допросы не приносили желаемых результатов. Всех пойманных можно было разделить на две группы – тех, кто просто молчал, находясь в каком–то полубессознательном состоянии, словно под дурманом, и тех, кто не прекращал выкрикивать еретические речи, буквально заплёвывая окружающих своей слюной и пеной. Они пророчили ужасные бедствия, катаклизмы, массовые смерти и тому подобное, а также бросались громкими фразами с использованием слов «воскрешение», «возрождение» и «перерождение». Но было непонятно о воскрешении и возрождении кого или чего шла речь? Существа ли? Идеи? Перерождение в буквальном смысле одного существа в другое или изменение во взглядах? Иными словами, всё это было полем для фантазий и спекуляций, пока в один ужасный день неделю назад, глубоко в подвале одного невзрачного дома, Стража не обнаружила что–то вроде святилища, где эти еретики совершали свои ритуалы. Как бы ужасно не звучали мои слова, учитывая обнаруженное в подвале, но это была большая удача. Соседи доложили Страже о подозрительных передвижениях и шёпоте неизвестных людей во дворе упомянутого дома, за оградой, во внутреннем саду, а также редких вспышках света в окнах по ночам. При этом соседи знали, что хозяева дома переехали в другой город несколько месяцев назад, и им ничего более не оставалось, кроме как сообщить обо всех этих странностях нам. Стражи проверили и столкнулись со страшными злодеяниями! В подвале обнаружено два десятка тел несчастных, умерших жестокой насильственной смертью. Некоторые были задушены, другие – заколоты! При этом тела убитых хаотично располагались вокруг своеобразного алтаря. Да простит меня Макуб, у некоторых тел отсутствовали сердца и прочие органы… отрезаны конечности! Позже всё… это… обнаружилось беспорядочно сложенным на уже упомянутом алтаре перед изображением какого–то незнакомого нам существа, как позже выяснилось, центральной фигуры данной ереси. Что это за существо? Не думаю, что мы знаем о нём достаточно, но к настоящему моменту всё же располагаем некоторой информацией. В том же подвале мы нашли прячущихся еретиков, и на сей раз это были не какие–то одурманенные звери, несущие всякий бред, а вполне вменяемые люди, если, конечно, так можно выразиться в подобных обстоятельствах. Их было двое, и они явно контролировали себя. По одеяниям и обнаруженным у них предметам мы пришли к выводу, что это были глубоко посвящённые в данную ересь люди, ярые адепты, своеобразные жрецы этого культа.
   – Я предположу, что Стража кроме этих двух «жрецов» пока никого не нашла, и они – наш единственный шанс пролить свет на происходящие события?
   – Когда их обнаружили, один из них, к несчастью, успел перерезать себе горло ритуальным кинжалом, сделанным из неизвестного чёрного металла. Но перед греховным самоубийством, последним оскорблением Макуба, он указал в сторону алтаря и прошипел «Кубала».
   – Остался только один! – с едва уловимым раздражением констатировал Камаль. – А он ещё жив?
   – Камаль, мы не настолько глупы, чтобы замучить до смерти этого греховодника, способного, при должном подходе, рассказать нам о сути культа. Я понимаю, на что ты намекаешь, но, поверь мне, стражи ведут себя весьма деликатно. В меру, разумеется, – Архифаль вздохнул и с грустью посмотрел на Камаля. – Увы, это необходимое зло, которое я не одобряю. Однако в этой… особой ситуации, и ты должен это осознавать, обычными разговорами не обойтись.
   – К собственному сожалению, я это осознаю, Архифаль. Однако теперь, когда я стал зелотом азивы, Кодекс разрешает мне использовать подобные методы, если жизни верующих и интересы Церкви находятся под угрозой. Поэтому я воспринимаю это как… должность.
   Немод одобряюще кивнул, понимая, что в очередной раз получил подтверждение правильности своего выбора.
   – Но это, увы, ещё не всё. Этот самоубийца, до упоминания Кубалы, бормотал что–то на неизвестном языке. То же делал и второй фанатик. Кто–то из стражей сумел понять их речь и узнал в ней один из диалектов иримейского языка.
   «Иримейцы, – с огорчением подумал Камаль, – несчастный разделённый народ, лучшие представители которого в своё время были вынуждены бежать из родной страны во все возможные стороны, спасаясь от жестоких гонений. В результате заговора был убит царь Мидос, а власть захватил Видий, фанатик из числа высших военных чинов, провозгласивший себя тираном Иримеи. Сперва началась внутренняя борьба, закончившаяся полным разгромом сил сопротивления новому режиму, а затем и долгая война с Хадишаном, предоставившим убежище многим иримейцам. Однако подобное, казалось бы, спасение обернулось жестокими погромами, когда недовольные войной хадиши начали вымещать свою злость на иримейцах, итак уже познавших все возможные страдания. Это было более 50 лет назад, война уже давно закончилась, а иримейцы с большим трудом влились в наше общество. Казалось, мы перевернули эту тёмную страницу нашего прошлого, но неужели этот вроде бы потухший костёр снова разгорится?»
   – Иримейцы? Какое отношение к этому имеют иримейцы?
   – Прямое, Камаль. Это были иримейцы. Не хадиши, говорившие на иримейском, таких ещё поискать надо, а сами иримейцы!
   – Я не понимаю. Зачем им понадобилось устраивать подобное, тем более после тех ужасов, с которыми они столкнулись в своей родной стране? Все мы знаем, что они очень постарались, чтобы стать частью нашего общества. Это стоило им значительных усилий и полного разрыва связей с варварским государством, в какое под властью тирана превратилась некогда богатая Иримея. Разве вездесущие агенты шаха не удостоверились в этом? Мало того, я изучал верования иримейцев и с уверенностью могу сказать, что в них нет никаких жестоких ритуалов и тем более кровавого культа демонического божества по имени Кубала. Это было бы крайне нелогичным с их стороны! Вы предполагаете, что их былая родина снова пытается разжечь в Хадишане какой–то внутренний конфликт, засылая подобных… людей распространять богомерзкую ересь?
   – Или расправиться чужими руками со старым врагом, отомстить, – ответил Немод, будучи весьма довольным ходом мыслей Камаля, своего лучшего ученика, пускай и неофициального. – Я не знаю, что тебе ответить, Камаль. Это всего лишь одна из догадок. На данный момент с полной уверенностью можно утверждать только то, что некие иримейцы имеют к этому отношение. Наши или не наши – это уже другой вопрос, и мы обязательно на него ответим. Вопрос иримейцев конечно же важен в контексте происходящего, однако меня больше беспокоит сам этот культ. Внутренней политикой пусть занимается шах и Совет визирей, а не Церковь! Наш же долг состоит в разгроме этой ереси, пока она не ввела во грех или… не убила ещё большее количество верующих.
   – А что говорит этот выживший второй?
   – Он упорно рассказывает одно и то же, словно пытается обратить стражей в свою веру, если это вообще можно назвать… верой! Его достаточно примитивные речи полны устрашающих и громких слов, но, по–видимому, он не понимает, с кем имеет дело. Стражи – это не уличная толпа, а его пламенные речи интересны им лишь в качестве источника информации. К тому же, при тщательном обыске подвала, Стража нашла много крайне познавательных книг и рукописей на иримейском, которые рассказали нам о сути культа больше, чем его «жрец», но, к сожалению, это не пролило свет на тех, кто стоит за появлением ереси. Иными словами, мы узнали содержание, но ничего не знаем о форме. – Архифаль достал из стола несколько листов бумаги с какими–то зарисовками и продолжил. – Посмотри на эти рисунки, Камаль. На них изображены обнаруженные вещи, имеющие, очевидно, ритуальное назначение, а также алтарь и этот демон… Кубала, да простит меня Макуб.
   Просматривая зарисовки, Камаль всё больше и больше примирялся с мыслью, что ему было совершенно неизвестно, с чем столкнулась Стража. Хотя поначалу внутри него теплился крохотный огонёк надежды, что рисунки напомнят ему хоть что–нибудь из увиденного в библиотеках, однако он быстро потух. Камаль прекрасно понимал, что если уж среди стражей не нашлось сведущего человека, среди этих профессионалов своего дела, посвятивших почти всю жизнь изучению знаний на благо веры и Церкви, то что может сделать простой монах, пускай и ставший на путь зелота.  Все эти необычные по форме чёрные кинжалы, замысловатые орнаменты на перстнях и браслетах, непонятные знаки на алтаре не говорили ему ни о чем, кроме как о собственном незнании. При всём при этом было очевидным, что центральной идей культа была смерть, а также связанные с ней человеческие жертвоприношения, различного рода надругательства над изувеченными телами и неимоверная, животная жестокость. Вещи объединяло то, что все они были сделаны из тёмного металла, распознать который по рисункам не представлялось возможным, и в едином стиле, от начала и до конца пронизанном тематикой смерти. Об этом говорило повсеместное использование переплетающихся костяных орнаментов и различных по форме черепов, человеческого, животного и, возможно, демонического происхождения, в некоторых случаях с какими–то наростами, похожими на рога. Встречались и изображения животных, птиц, насекомых, а также существ, возможно, присутствовавших только в больном воображении адептов этого культа. В частности, на одной из чаш был изображен раскинувший крылья ворон, сидевший на пирамиде из костей и черепов, на ритуальном кинжале располагалась стая гиен, бредущих куда-то с добычей в зубах, а поверх костяного орнамента на небольшом перстне друг за дружкой маршировали жуки, муравьи и прочие насекомые. Многие изображённые существа были замысловатой и сложно описываемой помесью тех или иных живых тварей. Чего только стоил рисунок на металлическом подносе, изображавший двуногое трёхрогое существо с козлиной мордой, заросшими шерстью руками, похожими на человеческие, ногами–копытами и длинным хвостом. Наибольшее же отвращение вызывали зарисовки орнаментов из частей расчленённых человеческих тел.
   Особое место среди представленных рисунков занимало изображение Кубалы. Страж, зарисовавший этого кровавого демона, возможно, почитаемого еретиками в качестве божества, изобразил его в мельчайших подробностях, что вызвало у Камаля весьма смешанные чувства. Это было чрезвычайно худое человекоподобное существо с множеством острых костяных отростков, словно вырывавшихся из его тела, разрывая кожу и плоть. Чёрная жидкость сочилась из ран, образовавшихся таким странным образом, сбегая маленькими струйками по остаткам кожи к почти потерявшим плоть ногам. Волосы на голове стояли дыбом, а в злобных глазах горел яростный огонь ненависти. Одетый в рваные лохмотья, Кубала будто бы смотрел прямо в глаза наблюдателю, при этом его руки были слегка подняты, костлявыми ладонями вверх.
   «Удивительно, как мастерски страж изобразил этого Кубалу! – с удивлением подумал Камаль. – Как не посмотри на этого демона, а он словно не отрывает от тебя глаз…»
   – Вы говорили, что было обнаружено много книг на иримейском. Что они рассказали нам о Кубале? – Камаль отложил рисунки в сторону.
   – Мы получили ответы на некоторые вопросы. Еретики видят в нём своеобразного спасителя, который обязательно «возродится» и навсегда изменит облик этого мира. Однако так и осталось загадкой, как и когда всё это произойдёт – книги затрагивают тему лишь в общих чертах. Также, как я уже говорил, непонятно, что конкретно подразумевается под обещанным «перерождением». Является ли оно всего лишь метафорой, или имеется ввиду буквальная трансформация мира в результате каких–то жутких катаклизмов, мора, пришествия демонов или Бог знает чего ещё, родившегося в болезненной фантазии еретиков? При всём при этом, естественно, книги прямо говорят, что именно последователи культа получат долгожданное «спасение». В целом можно сделать вывод, что мы имеем дело с незамысловатой, я даже сказал бы, примитивной ересью без какого–то серьёзного стержня, однако весьма опасной…
   –  Творить зло, – с прискорбием начал Камаль, – пробуждая в людях животные инстинкты, распространять порок, проповедовать вседозволенность и греховный образ жизни – всё это достаточно просто и часто ложится на благодатную почву, учитывая естественное стремление человека к греху. Сражаться же с этим гораздо сложнее, что, впрочем, не должно служить поводом к прекращению борьбы. Эти еретики, очевидно, крайне жестоки, поэтому я нахожу странным тот факт, что они смогли найти определённую поддержку среди населения. Нет, я не хочу преувеличивать степень их влияния, но десятки арестов говорят о весьма… заметном уровне распространения их идей. Мы можем только догадываться, о скольких еретиках нам пока ещё неизвестно, сколько ещё людей прячется по подвалам, занимаясь богомерзкими действиями! Мало того, история не раз доказывала, что подобные движения в первую очередь пожирают собственных последователей, сознательно или бессознательно, добровольно или под принуждением, шедших на убой. Скольких жертв мы ещё не нашли? Макуб лишь знает! При всём при этом меня обескураживает, что обычные люди вдруг бросили свои привычные занятия и стали ярыми сторонниками бредового кровавого культа, злодеяния которого у нормальных людей могут вызвать лишь отвращение. Мне интересно, кто эти люди с повязками, арестованные Стражей? Как они жили? Чем они занимались до всего этого? Что заставило их оступиться, предать веру и влиться в ересь?
   – Мне понятен ход твоих мыслей, Камаль. К сожалению, мы не видим чётко прослеживаемой связи между всеми этими людьми. Стража не нашла каких–то общих факторов, приведших к грехопадению. Это обычные мужчины и женщины, которые, в большинстве своём, ранее не были замечены в преступных деяниях. Их ничего не объединяет, это совершенно разношерстная публика. У многих были семьи, дети, счастливая жизнь, достаток, иными словами вполне состоявшийся образ жизни. Да, встречались и лица с преступным прошлым или даже настоящим, нищие и обездоленные, иными словами слабые и объятые страстями люди, но такие случаи единичны. Больше всего удивляет, что почти все они, в той или иной мере, были людьми верующими… Стража удостоверилась в этом! Как можно было отказаться от любви Макуба и столь стремительно упасть в бездну греха? Это выше моего понимания! Я не хочу всё настолько упрощать, чтобы винить в происходящем исключительно бури. Можно сколько угодно рассуждать об их влиянии на настроения граждан, подолгу лишённых божественного солнечного света, но мы–то с тобой понимаем, что это звучит весьма неубедительно, тем более, когда речь идет о таких зверствах. Верующие не теряют надежды, продолжают наполнять храмы и истово молиться Макубу, в любви которого и заключено истинное спасение! Это время должно объединять, а не разобщать, и я чувствую единение. Нет, нет, я отчётливо понимаю, что данная ересь является лишь следствием проблемы, кто–то пытается воспользоваться ситуацией в своих корыстных целях. Зри в корень! Конечно же мне искренне жаль всех этих несчастных… Одни смотрят в никуда пустыми и отречёнными взглядами, другие непрерывно несут какую–то околесицу, кричат, совершают странные судорожные движения конечностями, впадают в откровенную ярость и безумие! Как бы то ни было, всех их объединяет одно – они усомнились в своей вере, отвергли любовь Макуба и бросились в пучину греха!
   – Вам не кажется, что они могут быть одержимы? – не выдержал Камаль. – Или, может быть, мы имеем дело с какими–то запретными практиками? С магией?
   – Камаль, я не верю в магию. Века назад, и ты знаешь об этом, Церковь проводила весьма спорные процессы против так называемых колдунов, магов, чародеев, ведьм и прочих заблудших. Однако сейчас Церковь ясно понимает – единственное, что тогда реально происходило, это грехопадение, когда откровенные мошенники и проходимцы использовали слабых духом ради достижения богатства, власти и тому подобных вещей. Некоторые из них конечно же использовали сомнительные методы воздействия, например, через особую манеру речи, замысловатые по составу настои, превращавшие людей в жалких и легко контролируемых существ. Но магия? Нет, рано или поздно всему находилось объяснение, и в наши дни Стража азивы, используя накопленый веками опыт, работает более… деликатно. Я верю в чудеса, в божественное вмешательство, когда на то есть воля Макуба, но не в магию! Происходящее – результат страшных замыслов, за которым стоят какие–то силы, возможно, и внешние, но точно не магические.
   Архифаль снова почувствовал головную боль, а его взгляд переместился в сторону пылающего древа. Немод понимал всю безнадежность положения! Его жизнь стремительно подходила к концу, а сила, черпаемая из артефакта, с каждым разом уходила всё быстрее и быстрее, заставляя чаще к нему прибегать. Конец был близок, и он всячески старался его оттянуть, соглашаясь на любые даже самые дерзкие эксперименты иримейского знахаря Альвина. Времени оставалось всё меньше, и Архифаль окончательно уверился, что именно Камалю предстоит стать центральной фигурой последующих событий.
   – Видит Макуб, я не желал тебе такой судьбы, и, надеюсь, что в будущем ты сможешь меня понять. Грядут очень серьезные испытания для всего нашего государства. Я чувствую это всем своим существом! Каждый день, просыпаясь утром, я в очередной раз с ужасом осознаю неизбежность грядущего, ощущаю приближение чего–то тёмного и ужасающего, и только вера помогает мне оставаться сильным, продолжать борьбу… Борьбу, в которой, по моему мнению, тебе отведено особое место.
   Камаль преклонил голову и снова сложил руки на груди:
   – Ничто не сможет поколебать силу моей веры. Служение азиве – это мой путь, а Кодекс – моя путеводная звезда. Я буду там, где во мне нуждаются, при этом не буду ждать, а буду действовать. Это мой святой долг перед Церковью и всеми верующими! Смиренно принимаю эту судьбу и прошу… Благословите меня, мой Архифаль, и укажите путь, куда бы он не вёл. 
   Немод снял белые перчатки, обеими руками опёрся о подлокотники кресла и с большим трудом встал. Камаль попытался было привстать, но был остановлен движением руки Его Святейшества. Архифаль подошёл к нему, аккуратно положил руки на его голову, дабы не повредить начертанные охрой священные письмена, закрыл глаза и прочитал про себя несколько молитв. Затем он развёл в стороны руки, поднял их ладонями вверх и через непродолжительное время свёл над головой в символичном рукопожатии. Камаль смотрел на него широко открытыми глазами, понимая всю значимость и грандиозную важность момента. Его переполняло огромное количество чувств и эмоций, многие из которых он до конца не понимал, однако всеми силами старался держать себя в руках.
   – Благословляю и направляю! – тихо прошептал Немод и с трудом вернулся обратно в кресло.
   Издав едва слышный стон, он продолжил с небольшой хрипотцой:
   – Все последние события – бури, культ, пропажа экспедиции – без сомнения связаны между собой! Как они связаны, боюсь, предстоит выяснить именно тебе, ибо пламя моей жизни погаснет в течение нескольких дней... Отправляйся в Эль–Хамру, отыщи Зафира, передай ему Шарьядину и попытайся вместе с ним разобраться в причинах происходящего. Эль–Хамра, святой оазис, как–то связан со всем этим, и я чувствую, что сообща вы найдете спасение для нашего государства. Сегодня ночью, через час после полуночи, ты придёшь к восточным воротам, где тебя будет ждать человек. Он узнает тебя, и вместе вы проследуете к проводнику, который будет сопровождать вас на протяжении долгого пути к Эль–Хамре. Также возьми ещё кое–что…
   Он оторвал несколько кристаллов с сияющего древа, положил их в небольшую металлическую шкатулку и передал её Камалю.
   – Тебе это обязательно понадобится! Скорее спрячь шкатулку, и, пожалуйста, больше ничего не спрашивай, – он достал из кармана помятое запечатанное письмо и протянул Камалю. – Возьми это и отдай проводнику, как только вы встретитесь! Он обо всём позаботится.
   Камаль пытался хранить спокойствие, но ускорявшийся поток слов из уст Архифаля только нагнетал обстановку. Как бы то ни было слова эти высекались священными письменами на каменных плитах его памяти, чтобы остаться там навсегда.
   – И ещё, Камаль, возможно, самое главное. В последнее время я стал замечать, что какие–то близкие к шаху силы пытаются вмешиваться в дела Церкви и Стражи азивы, оказать давление… Я, к сожалению, не обладаю точными данными на этот счёт, но, пожалуйста, прими это к сведению и будь предельно осторожен! Когда светская власть начинает вмешиваться в церковные дела – это повод для большой тревоги! Береги свою жизнь, ибо на тебя возложена очень важная миссия. Будь бдительным, всегда и везде, не теряй… самообладания! Судьба ждёт тебя, Камаль! Иди же ей навстречу. После ритуала Воспламенения ты стал ближе к Макубу, а Он никогда не оставит своего зелота и будет сопровождать его до самого конца!
   Шторы резко распахнулись, комната наполнилась солнечным светом, а Его Святейшество снова водрузил на голову архифальский хифар. Коробка с древом захлопнулась, а Камаль, понимавший, что Немод торопился не зря, уже стоял около дверей, терзавшись последним вопросом:
   – Мой Архифаль, – спросил он, не отрывая взгляда от чёрной коробки на столе, – я понял, что это такое! Дар Макуба Первым Пророкам! Вы уверены…?
   – Не беспокойся за меня, Камаль! – с усталой улыбкой отвечал Немод. – Я умру с молитвой на устах, в которой буду просить Макуба о прощении, ибо пошёл на грех, хоть и ради благого дела! А теперь иди… И будь осторожен!
   Камаль кивнул, быстро закрыл за собой двери и оказался в прихожей. Он понял, что это была их последняя встреча и поворотный момент всей его жизни. В прихожей безмолвно стоял страж в серебряной маске, а по ступеням неподалёку медленно и верно приближался Мелис, возвращавшийся от Альвина. Удивившись, как Архифаль смог так тонко всё рассчитать, Камаль молча проследовал в сторону лестницы, разминулся с Мелисом, который демонстративно его проигнорировал, и стремительно выбежал на улицу. Остановившись, он выдохнул, а затем поднял взор в небо, где во всей своей красе сияло солнце. Камаль закрыл глаза и с улыбкой утонул в его лучах. В голове при этом витал лишь один вопрос: «Что ждёт меня впереди?».