хрень идентичная натуральной

 Хрень идентичная натуральной
Глава 1
Вот если бы взять да и сдуру  спросить у Гаврилы Колобкова, какой день недели он не любит более всего. Думаю, можно было б услышать весьма неординарный ответ. Философский, так сказать.
А всё потому, что по образованию Гаврила был филологом, и, стало быть, всю невостребовательность собственной профессии со вздохом и подобострастием вымещал на реальной действительности во всей разнообразности её проявления.
– Понедельник?.. – тут же округлил бы он глаза, памятуя ранее озвученный вопрос. И лицо бы скривил в недоумении. – Помилуйте! Чего ж плохого в самом понедельнике? Уж не то ли, что опять надо вставать в чёрт знает сколько утра и тащиться чёрт знает куда на даже чёрт не знает какую работу? К тому же, разве это сюрприз какой-то? Неожиданность? Разве вы не знали об этом в четверг?.. или во вторник? Разве не подозревали, что система обретения материальных благ требует иногда отрыва некоторых округлостей от дивана с последующим перемещением оных в производственную сферу.
И при чём здесь понедельник? В конце концов, это даже несправедливо, непорядочно! Обвинять невинный день недели в том, что вам, видишь ли, в него неохота работать. Можно подумать, что по вторникам всё кардинально меняется, и все желающие бить по понедельникам баклуши с трепетом и благоговением достойным стахановца отсчитывают минуты до вторника, дабы трудом праведным искупить, наверстать или ещё чего-нибудь.
Э-э, нет, мои дорогие! Нет, нет и ещё раз нет! Это я вам ответственно заявляю.  Понедельник здесь абсолютно ни при чём!
Воскресение! Вот он бич календаря. Такое нежное и гладкое наощупь, но в то же время готовое влепить увесистую пощёчину любому, дерзнувшему этой нежностью воспользоваться.
Такое манящее, чарующее, сулящее тысячу и один соблазн, тысячу и одну перспективу и ещё тысячу и одно чего-нибудь, что в конечном счёте поставит жирную точку в вопросе, удалась ли ваша жизнь.
Такое светлое, солнечное, что сразу и не заметишь эту тонюсенькую невзрачную линию терминатора, пересекающую циферблат часов где-то… в районе восемнадцати ноль-ноль. Линию, перешагнув которую ты не просто окунаешься во мрак, ты проваливаешься в бездну!
Летишь туда, растопырив руки и ноги, бесполезно пытаясь ухватиться за соломинку дневных разочарований, порушенных планов и несбывшихся надежд. Летишь во тьму со скоростью света, но в этой чёртовой чёрной дыре не действуют, ни законы времени, ни законы гравитации, и всё то, что до восемнадцати ноль-ноль сжималось и уплотнялось до мгновения, лишая законной возможности насладиться, после означенного часа расплывается и растягивается в огромный железнодорожный состав. И каждый вагон этого состава доверху утискан всевозможными проблемами, занудными обязанностями и прочей накопившейся за неделю ерундой.
Твои гости, предчувствуя его приближение, норовят напялить сандали и, глупо извиняясь, инициативно выпроваживаются восвояси, прихватив, в лучшем случае, с собой мусор. Жена, обхватив внезапно заболевшую голову, клянётся, что перемоет посуду завтра, а дети даже под угрозой отключения интернета божатся, что им не задали.
И жизнь останавливается, отягощённая мыслью, что спать ещё рано, пить уже поздно, а вот что в самый раз – поди разберись.
Ты берёшь в руки книгу, но осилив пару страниц, понимаешь, что это учебник по зоологии за шестой класс, обращаешься к телевизору, но прощёлкав рекламу на полусотне каналов, швыряешь пульт, даже не удосужившись запомнить под какое из кресел. В томлениях страшных снуёшь туда-сюда по комнатам, изыскивая себе занятие благопристойное, примеряя по очереди перспективу переставить мебель в зале или перекрасить потолки в прихожей.
В конце концов не выдерживаешь, берёшь гаечный ключ и бредёшь к вечно капающему на кухне крану, но не в надежде устроить, починить, а в жалком уповании скоротать остаток дня, который всё не кончается и не кончается. Потом берёшь отвёртку и идёшь устраивать вечно вываливающуюся розетку, потому что гаечный ключ всё равно не подошёл, а потом, когда не подошла и отвёртка, отказываешься идти туда, куда послала тебя жена. И ты нервничаешь, охаешь и вздыхаешь, постоянно поглядывая на часы и мечтая взять на завтра больничный.
И вот, наконец, силы окончательно покидают тебя, и ты, гонимый воображением, с размаха плюхаешься в постель в надетой наизнанку пижаме.
Но и на этом злоключения не заканчиваются. Ты по-прежнему валишься в эту бездонную немую пустоту, постоянно набирая скорость и обороты, понимая одновременно, что сон – не выход, потому как борьба с боязнью темноты посредством закрывания глаз не выглядит достаточно убедительно. Естественно, что из темноты тут же вырываются кошмары и мучают, и издеваются над тобой до самого рассвета. И лишь когда первый солнечный луч коснётся верхушек деревьев и где-то там вдали, вспорхнув на верхушку забора, пропоёт дежурный… кстати, а петухи поют?.. или, всё-таки, кричат?.. впрочем, это не важно!
Лишь тогда, ухмыльнувшись напоследок, сновидения отправляются домой – в темноту, оставив тебе лишь крошечное мгновение, покуда суровый отрезвляющий ветер будильника не развеет туман безмятежности и распростёртой дланью не укажет тебе путь к новым трудовым подвигам и свершениям.
Так что, думаю, есть кое-что пострашнее понедельника! Ну, как минимум, его ожидание…
Вот так, приблизительно, вкратце ответил бы Гаврила Колобков на поставленный вопрос. А впрочем, я его об этом не спрашивал.
А третий понедельник марта начался для Гаврилы хоть и не совсем по-понедельничьи, но тоже как-то не так. То есть не то что бы из рук вон плохо, скорее,  из рук вон хорошо, но уж слишком хорошо. Подозрительно даже.
Сначала он проснулся за десять минут до будильника, но абсолютно выспавшимся, бодрым и весёлым. Потом доел вчерашнюю пиццу, но без отвращения и даже в каком-то смысле  с аппетитом. А в довершение ещё и добрался до рекламной студии, где ответственно занимал должность монтажёра, абсолютно без пробок. Кажется, даже все  светофоры на его пути сговорились и весело сияли исключительно зелёным цветом. А ещё и коммунальщики за выходные умудрились дороги от снега отчистить. Чудеса да и только.
В общем, на работу Гаврила прибыл ровно на тридцать минут раньше положенного и, соответственно, на час раньше обычного.
Само собой, что разум его к подобным обстоятельствам не был готов, но, слава богу, обстоятельства подсуетились сами. Дверь в студию на удивление оказалась открытой, видимо, кто-то из его коллег тоже не испортили себе настроение утренними пробками.
Сказать по правде, студия была не совсем студией – только по документам. Даже вывеска с громким названием «Рекламная кампания ПИК» размещалась, вопреки обыкновению, не снаружи, а внутри помещения, аккурат над столом бухгалтера.
Никаких роскошных павильонов, света рамп, прожекторов в ней тоже не было, да и не предусматривалось – теперь это необязательно. Собственно, и располагалась она всего-навсего в трёх из четырёх комнат съёмной квартиры на первом этаже девятиэтажки в центре города.
Конечно, четвёртой комнаты катастрофически не хватало, но хозяйка квартиры наотрез отказалась сдавать её, собрав и упихав туда всё, что некогда составляло интерьер, экстерьер либо попросту занимало место. А шефу, дабы переубедить её, не хватило, то ли аргументов, то ли денег.
Исходя из этого, жилплощадь распределилась следующим образом. Колобков отвоевал себе самую дальнюю и самую маленькую комнату, впрочем, коллеги его утверждали, что это не он отвоевал, а они его туда сослали.  В соседней комнате расположился оператор Выверзнев, а в зале приютились бухгалтер Плюмпель и Женечка – секретарь. Шефу досталась кухня.
Подойдя к двери, Колобков аккуратно потянул за ручку. Дверь подалась. Он бесшумно протиснулся в дверной проём и огляделся. Портить настроение в такое утро не хотелось особенно, поэтому первое, что пришло в голову, это незаметно проскользнуть в монтажную и помечтать о том, что первым на работу пришёл Толик… или Женечка… ну, или на крайний случай Плюмпель ещё с пятницы не уходил. Главное, чтобы не шеф.
Мечта сразу же сбылась.
– А ты чего это в такую рань припёрся? – раздался у него за спиной знакомый голос бухгалтера. Тот притулился в кресле в углу возле куллера и с буржуазным достоинством попивал из маленькой чашечки кофе.
Гаврила остановился, повернул голову и бросил на коллегу надменный взгляд.
– А-а, это ты… Слушай, Давид, а было когда-нибудь, чтобы кто-нибудь пришёл на работу раньше тебя?
– Евгения, пару раз, – равнодушно признался Плюмпель, фыркнув кипятком. – Собственно, больше и некому. Шеф раньше одиннадцати не появляется, Анатолий, как часы – ровно в девять, а про тебя и речь молчит. Алгоритм твоего появления на работе науке не известен. Так как тебя в такую рань занесло?
– А вот специально пораньше пришёл! – огрызнулся Колобков, слегка задетый за живое. – А то, знаешь, слухи ходят, что ты вообще с работы не уходишь. Что прямо здесь и живёшь. Вот, решил проверить!
Но Плюмпель сарказма не оценил.
– Ну-ну. И как? Проверил? – сжал он губы и покивал головой. – Или как обычно – с первого раза не  получилось. Кстати, мои поздравления.
– С чем? – осторожно поинтересовался Колобков.
– Ну как же? – удивлённо развёл в стороны руки с чашечкой Плюмпель. – На моей памяти ты уже второй раз приходишь на работу вовремя. Это прогресс!
Теперь Колобков не оценил сарказм.
– Ну, во-первых, не второй, а гораздо… гораздо! Во-вторых, не вовремя, а на час раньше!
– На двадцать пять минут! – поправил Плюмпель, указав на часы.
– Не придирайся к мелочам! А в третьих, я тебе так скажу! Прийти на работу вовремя – это каждый дурак сможет, а вот ты попробуй вовремя на неё приехать! Не на метро! Заметьте! – внёс важную коррективу Колобков. – А на машине! В час пик!..
– А ты вставать пораньше не пробовал? – выказал презрение к проблемам человечества Плюмпель.
– Пробовал! – заверил Колобков. – Неединожды! Однако суровый закон бытия нарушать себя не позволяет никому, и ежедневно твердит нам одну и ту же непреложную истину.
– У-у. Сгораю от любопытства, – безразлично причмокнул Плюмпель.
 Колобков набрал воздуха в грудь перед спасением бухгалтерии от пожара и громко затушил огонь.
– Раньше встанешь – раньше встанешь!.. Кофе ещё есть?
– Что? Это что за истина такая? – скривил лицо Плюмпель. – Больше похоже на бред Шарикова… там в столе. Только растворимый.
– Пойдёт!.. Увы… увы, мой друг!..  А ты чего в тапочках?
Плюмпель на мгновение вытянулся в кресле, покосился на свои ноги, но тут же выкрутился:
– Ноги болят.
– А-а, – равнодушно кивнул Колобков и продолжил: – Увы, не понять вам – соседнеподъездникам нас – людей с окраины мира. И в том я вижу суровую усмешку эволюции… впрочем, так и быть, спущусь на пару ступеней развития, дабы приобщить одного непонятливого представителя низшей цивилизации к истине, которой суждено, не сейчас, конечно, а в необозримом будущем… суждено, я верю, изменить ход истории человечества! А сахар есть?
– Сахар – вредно.
– И соль – вредно, и мясо, и вообще… этак, если все начнут питаться только полезным и съедобным, то скоро все мычать начнут.
Колобков вытряхнул из сахарницы остатки сахара, сыпанул две ложки кофе и залил кипятком.
–  Ладно. В общем, объясняю для тупоголовых. Чем раньше встанешь с кровати – тем раньше встанешь в пробку! А, опускаясь… снизойдя, так сказать, до уровня примитивизма, поясняю! Если выехать на работу в восемь утра, то встанешь в пробку ещё на Измайловском. А вот если выехать без пяти минут девять, то встанешь в про… то вообще можно без пробок доехать!..
А вот спуститься ещё на одну ступень эволюции не позволил скрип двери.
– Здорово! А ты как здесь очутился? – не успев войти, с порога удивился оператор Выверзнев.
– Господи, да что ж это такое, – сделал вид, что смутился Колобков. – И почему это, интересно, всех сегодня одолевает один и тот же вопрос. Я уже начинаю подозревать, что мне здесь не рады. Я даже не удивлюсь, если выяснится, что по утрам всем присутствующим выдавали премию, и лишь моё нахождение здесь может нарушить эту гнусную бесчеловечную традицию.
– Почему сразу бесчеловечную? – вставил реплику бухгалтер, но оператор сразу же успокоил:
– Не волнуйся, без шефа всё равно никто ничего не выдаст. Кстати, о премии! – обратился Выверзнев уже к Плюмпелю. – Нам там с Женечкой причитается.
– Это с какого перепуга? – возмутился Колобков. – И почему только вам с Женечкой?
– А потому! Ты в пятницу во сколько с работы смылся? В три?
– В четыре! – поправил Колобков. – И не смылся, а покинул, ввиду бесперспективности моего здесь нахождения. И, заметьте, имею полное право! У меня ненормированный рабочий день…
– У меня тоже ненормированный! – тоже возмутился Выверзнев. – Вот только ты в пятницу у себя на диванчике потягивался с бутылочкой пивка, а мы с Женечкой до половины десятого колготки снимали.
– Фу! Фу, какая гадость! – мгновенно сморщился Колобков. – Весь аппетит мне испортил! И ты вот так спокойно нам об этом рассказ… надеюсь, она не сильно сопротивлялась?
– Сам у неё спроси! – мотнул головой Выверзнев в сторону открывающейся двери.
Дверь скрипнула, и на пороге показалась Женечка.
– Всем привет, – кивнула она Плюмпелю. – О чём ругаетесь? – поздоровалась с Выверзневым. – А ты, какими судьбами? – дошла очередь и до Колобкова.
– Так! – опять наморщился Колобков и поставил чашку на стол. – Мои наижутчайшие предположения, кажется, вновь обретают почву. Женечка, вот скажи мне, только честно. Это был риторический вопрос, или я должен на него ответить?
– Э, нет уж! – округлила глазки Женечка. – Тебя вообще лучше ни о чём не спрашивать. Я на днях спросила, сколько время, так час жизни коту под хвост. Ещё и виноватой осталась… Так о чём ругались? – вернула она глаза в обычное положение и обратилась к оператору.
– Да так, – махнул рукой Выверзнев. – Гаврила говорит, что ты его хлеб отбираешь – в роликах вместо него снимаешься.
– Поклёп! Бессовестный поклёп! – грянул Колобков, едва не облившись, но его проигнорировали.
– И только-то? Да ради бога! – усмехнулась Женечка.  – Вот сейчас шеф подойдёт, и можешь высказать ему все свои претензии.
– И выскажу! – заверил Колобков.
– И флаг в руки! Большой, зелёный и с кисточками, – кивнула Женечка. – Кофе осталось?
– Осталось, – фыркнул Плюмпель. – А вот остатки сахара, – он взглядом указал на Колобкова, – вот этот – с флагом выжрал.
– Я?! – тут же возмутился монтажёр, но ему опять слова сказать не дали.
– Слушай, иди маши своим флагом где-нибудь в другом месте! – набросились на знаменосца сразу все. – И лучше где-нибудь возле подъезда…
– Да! Потренируйся заодно! У тебя часа два! – напутствовал Плюмпель.
– А почему два? – мимоходом осведомился Выверзнев.
– Да потому, что шеф раньше одиннадцати никогда не приходит.
– А, может, сегодня он сделает исключение и придёт вовремя, – отказался два часа махать флагом Колобков.
– А если сегодня он сделает исключение и придёт вовремя, то я тогда, – Плюмпель многозначительно поднял палец и незаметно посмотрел на часы на стене. До начала рабочего дня оставалось минут пять. – Я тогда галстук свой съем!
Теперь Женечка фыркнула несладким кофе.
– Давидик, – она приблизилась к бухгалтеру и, положив руку ему на плечо, сочувственно покивала. – Можешь начинать, потому что шеф уже здесь. Мы с ним у подъезда столкнулись. Он там по телефону с кем-то трещит.
– Ага, – как бы безразлично нахмурился Плюмпель. – Нам что, одного сказочника в коллективе мало? – он натужно улыбнулся, однако на всякий случай сгрёб со стола какие-то бумаги и быстро запихал их в стол.
– Не веришь – в окно посмотри, – недовольно буркнула Женечка и отвернулась.
Само собой, что Плюмпель высовываться в окно и не подумал, зато туда мгновенно высунулась вся заинтересованная часть коллектива. А, судя по тому, что всунулась обратно она уже с сияющими глазами и идиотскими улыбками, Женечка сказала правду.
– Давид Абрамович, – тут же съёрничал сияющий как ёлочная гирлянда Колобков. –  Не прикажете ли-с вам чайку-с налить? Или вы предпочитаете галстуки всухомятку-с?
– Иди к чёрту! – огрызнулся Плюмпель, но это было бесполезно.
– Что значит к чёрту?! – скривил физиономию Колобков. – Да у меня куча свидетелей! Ты что? Собираешься отказаться от завтрака?
– Какого завтрака! Это была… метафора.
– Согласен! – кивнул монтажёр. – Но это была съедобная метафора! Так что, извольте-с откушать. Кстати, а вы знаете, что согласно статистике среднестатистический современный галстук переваривается в желудке бухгалтера не менее двух недель!
– А что, разве есть такая статистика? – удивилась Женечка.
– Конечно есть! Я искренне в это верю! Её не может не быть! – заверил Колобков, прижав ладонь к сердцу.
– Бред полнейший! – не поверил Плюмпель.
– В таком случае, Давид Абрамович, у вас есть редчайшая возможность доказать… или опровергнуть данную гипотезу на своём, так сказать, личном желудке. Но, чур, не жульничать! Мы будем следить…
– Да идите вы! Я, кстати, пока что не вижу шефа на рабочем месте! – попытался сесть на диету Плюмпель, на что Колобков клятвенно заверил, что ради такого случая лично сбегает и притащит шефа, даже если на то потребуется его связать.
Идея Плюмпеля не воодушевила.
– Иди лучше делом займись! – заорал он. – Ты, кстати, в курсе, что тебе геморрой вернули?
– Мне?!  Геморрой?! – опешил Колобков. – За что?! Что плохого я сделал?
– Ролик плохо смонтировал! – чуть-чуть понизил тон Плюмпель. – Заказчик недоволен! Говорит, что это реклама не свечей от геморроя, а самого геморроя!
– А я-то тут при чём? – развёл руки монтажёр. – Я, кстати, сразу говорил, что актёра на эту роль нужно искать не в театре, а в очереди у проктолога!
– Это ты шефу объясняй!
– И объясню! – заверил Колобков. – Вот сейчас он подойдёт, и объясню… кстати, народ! Я считаю, что несправедливо, если Давидик будет кушать свой галстук в рабочее время. Пускай дожидается обеденного перерыва! А то что получается?.. я, видишь ли, должен геморроем заниматься, а он будет тайком деликатесы поедать. И как мы это проконтролируем?!
– Правильно, – согласился с постановкой вопроса Выверзнев. – Вот только не геморроем, а сначала колготками! Я их тебе на рабочий стол бросил.
– Что?! Колготки?! – как от чумного шарахнулся от Выверзнева Колобков. – О боги! Боги! Звучит, как вызов! Вот только!.. О времена! О нравы! А ведь ещё каких-нибудь пару столетий назад представители благородного сословия бросали к ногам обидчика перчатки, то есть буквально, к ногам бросали то, что надевают на руки, а не наоборот… дожили! Теперь под руку суют  то, что надевают на ноги… Нет! Не могу я боле выносить это падение нравов. Яду! Дайте мне яду!
– Да ты его и так весь выжрал! – попрекнул его пустой сахарницей Плюмпель, у которого, кстати, отчего-то резко поднялось настроение. – Но если ты так настаиваешь…
– Да! – подтвердил Толик. – И, кстати, твоя очередь сахар покупать.
А вот Женечка воинственно упёрла руки в бока и ещё более воинственно поинтересовалась:
– А чем тебе мои ноги не нравятся?!
– Вот! Вот! – тоже воинственно кивнул Колобков. – И с этими дремучими людьми я вынужден делить своё драгоценное время и сахар.  Я им о высоком!.. о падении нравов, а они мне про ноги. Нет! Не могу! Устал! Устал я сеять просветлённые зёрна разума в пещерные окаменелости ваших голов, в коих закорючки и загогулины ещё не эволюционировали в извилины. Вы! Кучка никчёмных воздухоиздыхателей, объединённых колготками и геморроем.. Что я вообще здесь делаю?! Мой возвышенный разум, пищей для которого… О!.. Кстати, о пище, – вспомнил он неожиданно про Плюмпеля и, состроив ехидную мину, повернулся в его сторону.
Мина тут же переродилась в гримасу, потому что по степени взрывоопасности надвое уступала бухгалтерской.
А Плюмпель ещё и издевнулся, постукав указательным пальцем по запястью и указав оным на указующие ровно девять ноль-ноль стрелки часов.
– Что-то шеф сегодня задерживается… – лениво прокартавил он и громко, так чтобы все его услышали, вздохнул. –  Странно. Раньше с ним такого не бывало…
Колобков с надеждой сунул руку в карман и извлёк телефон, но надежда тут же заказала по себе панихиду. Телефон тоже показывал десятый час.
– Тьфу! – небрежно сплюнул он на пол. – Нет! Ну вот объясните мне! Зачем, скажите, приходить на работу в такую рань, чтобы потом стоять у подъезда и трещать по телефону. Он что, дома не мог это сделать? У него что, дома подъезда нет? Или телефона? Неужели так трудно подняться на один единственный этаж?.. у него же свой кабинет есть! Поднялся, и трещи себе хоть до вечера!
– А, может, это не он, а ему позвонили, – рационально встал на защиту шефа Плюмпель.
– Да! Или любовнице звонит! – раскрасил перспективы Выверзнев.
– Или любовнику! – добавила голубых оттенков Женечка.
– Ну… нет. Это вряд ли, – отверг холодные тона оператор и, скривив лицо, помотал головой. – Он всё-таки женат… дети…
– И когда это кому-то мешало? – продолжила отстаивать свою палитру Женечка.
– Ну, не знаю. Я, конечно, в вопросах любовников не специалист…
– А я, что ли, специалист?..
– Ну, тебе вроде как сподручнее…
– Ты на что намекаешь?..
– Ни на что не намекаю. А на что похоже?..
– Подождите! – громко прокричал Колобков, искренне пытаясь не допустить кровопролития. – Давайте, я вас рассужу…
Попытка провалилась с таким треском, шумом и свистом запущенных в монтажёра предметов.
– Чего?!..
– Ещё чего!..
– Да пошёл ты!..
– Только через наш труп!.. – не уследил я кому какая реплика принадлежала. 
– Тоже мне! Судья нашёлся!..
– Помалкивай лучше!..
– Да! Иди геморроем занимайся!..
– Или колготками!..
Бедный Колобков согнулся в две или три погибели и, отчаянно прикрываясь руками, протиснулся к двери в монтажную.
– Всё! Всё! Сдаюсь! Каюсь! Смиряюсь и удаляюсь! Пойду резать геморрой… – вздохнул он, открывая дверь. – Или нет… сначала подрежу Женечке ноги. О, несчастная моя доля!  Раньше, бывало, подрезали птицам крылья, чтобы те не улетели. Мне же выпало… впрочем, будем надеяться, что это лишь для того, чтобы, когда наступит соответствующий момент – она меня не догнала…
Момент наступил тот час же. Что-то твёрдое, напоминающее журнал мод за август прошлого года приложилось к его затылку в ознакомительном режиме.
– Ай! За что?! – возмутился Колобков, прячась за дверь, но объяснений получить не успел. Вошёл шеф.
– Доброе утро! – кивнул он каждому в отдельности, запихивая в карман телефон. – Я вижу, все на месте…
– Как обычно, – уверенно кивнул из-за двери Колобков.
– Вот и замечательно, – порадовался шеф. – Так! Коллектив! Внимание! У нас срочная работа!.. – поднял он вверх указательный палец, но был грубо прерван безжалостным звонком телефона из правого кармана. – Секундочку… – извинился шеф, отвернулся и прильнул ухом к трубке.
– Так! Коллектив! – шёпотом передразнил шефа Колобков. – Начало, я бы сказал, довольно угрожающее.
И на этот раз спорить никто с ним не стал. Все пришипились, нахмурились и как бы невзначай попытались вникнуть в суть шефьего разговора.
– … как можно, Василий Андреич! Как раз еду к вам! Я уже на мосту. Просто, сами знаете, какие пробки… Всенепременно, всенепременно… ждите, ждите! Почти подъезжаю…
Шеф тяжело вздохнул, покосился на часы на стене и, помотав головой, торопливо убрал телефон в карман.
– Так! Коллектив! – начал он свою речь с начала.
Но тут зазвонил телефон в левом кармане, и допустимо прилично выругавшись, шеф снова потянулся к трубке.
– Фёдор Петрович! Доброе утро… Как же, как же! А мы вот тут с Василием Андреевичем… вас как раз вспоминали!.. Передам! И вам от него тоже!.. Да, да!.. Сейчас мы с ним организационные моменты решим и сразу же к вам!.. Какие могут быть сомнения?..
– Ну точно! – осторожно покивал Колобков. – Значит, будем прокладки рекламировать!
– Чего? Я в прокладках сниматься не буду! – заранее отказалась Женечка. – Сам снимайся! Ты, помнится, только что жаловался, – посмотрела она на монтажёра. – Вот и выкручивайся.
– Я-а?! – Только и успел набрать воздуху Колобков, но высказать Женечке всю несостоятельность её предложения помешал шеф.
– Чёрт! Что за день сегодня! Все как с цепи сорвались! То никому ничего не надо, то надо сразу всем!
Он тяжело  вздохнул, вытер платочком запотевший лоб и на всякий случай не стал запихивать телефоны в карман.
– Так! Внимание! – продолжил он. – Задача перед вами стоит элементарная. Плёвое, можно сказать, дело. Нужно просто взять и придумать новое слово. Всем ясно?!
Не смотря на то, что задача действительно особых сложностей не представляла, радостных кивков и заверений в понятливости почему-то не последовало. Напротив. Все как-то наморщились, ссутулились и, недоумённо переглянулись, выискивая в простоте скрытый подвох.
Первым из ступора, естественно, вышел Колобков.
 – А зачем? – поёжился он. – У нас что, старые закончились? Или  кому-то не хватило?
– Значит, не хватило! – огрызнулся шеф. – Раз говорю, что надо придумать – значит надо. Кстати, всех касается! Чёрт! Опаздываю! Как же всё не вовремя!.. Давайте, давайте  живенько! Каждый набросайте по десятку словечек, а я потом выберу лучшее. И это… как его?.. кто всех лучше придумает – тому премия, – крикнул шеф, уже удаляясь.
– А! Ну вот теперь всё понятно! – сразу же обо всём догадался Колобков.
– Всё яснее ясного, – подтвердил Толик.
– С этого и надо было начинать! – резюмировал Плюмпель.
И только Женечка промолчала. Недоверчивым взглядом окинула коллег и промолчала.
А следом и другие умолкли. В обрушившейся тишине слышались только удаляющиеся шаги шефа, скрип входной двери и очередной телефонный звонок.
 Глава 2
Шаги шефа ещё не успели перестать нервировать присутствующих, а нервная обстановка наступила опять. Сначала она выразилась в недоумевающих сморщенных лицах, потом небрежно опустилась до нервно подёргивающихся плеч с мотающимися словно на ветру головами, а потом и вовсе – плавно перешла в наступление.
– Коллеги! – осторожно поинтересовалась она голосом  Колобкова. – А кто-нибудь из вас чего-нибудь?.. Толик, ты всех ближе к шефу стоял.
– А это тут при чём? – натяжно выдохнул Выверзнев. – Я вообще уловил только самое главное – премия…
– Ну, это и так понятно,  – небрежно бросил Колобков. – Это фундаментальная истина.  Меня же больше интересуют детали. Что это за слово такое… сложное, что его до сих пор никто придумать не смог. И, кстати, хотелось бы уточнить размер этой самой премии.
– Согласен! – охотно кивнул оператор. – Стимул нам бы не повредил.
– Ну, тебе, может быть, и стимул, а лично мне не повредила бы премия, – бессовестно распределил прибыль монтажёр и, выйдя на середину комнаты, угловато сложил на груди руки. – Ну и?.. С чего мы начнём?
– Мы-ы?! – тут же донёсся из угла разочарованный голос Плюмпеля. – А разве шеф не сказал, что каждый должен придумать своё слово, вернее, по десятку.
– Так и сказал, – заверила Женечка. – Только я придумывать не буду – я не умею.
– Не волнуйся, – поспешил успокоить её Колобков. – Мы на тебя и не рассчитывали. Будешь записывать! А мы…
– Э, нет уж! – не доверил Женечке записывать Плюмпель. – Как шеф сказал, так и будем делать. Нечего тут самодеятельность разводить!
– Чего разводить? Простите, – тут же сощурился Колобков и одарил бухгалтера уничижающим взглядом. – Я не расслышал. Самодеятельность?
Плюмпель хотел подтвердить нерасслышанное, но какой-то внутренний голос уберёг его от необдуманных действий. Он  громко и нервно выдохнул, но промолчал.
Не помогло.
– Нет… я понимаю, когда мосты разводят… или руки в стороны, – тут же обосновал своё непонимание монтажёр и самым наглым образом уселся прямо на бухгалтерский стол. – Ещё супругов разводят, но это только через суд! На крайний случай, кроликов!  Но вот процесс разведения самодеятельности – это, простите, для меня загадка. К тому же, всё вышеперечисленное, кроме самодеятельности, естественно, это существительные во множественном числе…
– А ещё лохов разводят! – внёс важное дополнение Толик и Колобков тут же с ним согласился.
– Правильно, Анатолий! Абсолютно с вами согласен! Их, кстати, тоже много… и не жалко. Но вот как, скажите мне на милость, можно разводить одну единственную самодеятельность…
– А ещё нюни можно разводить, – неожиданно вспомнил Выверзнев.
– Молодец! – неловко бросил Колобков, но тут же опомнился. – Какие ещё нюни? Нюни не разводят, а распускают! Большая разница! Кстати, а кто вообще знает что это такое? И как их вообще распускают? Вот носок можно связать, а потом распустить! А с нюнями такое прокатит?.. и, уж раз на то пошло,  как правильно? Ню;нями или нюня;ми?..
– Так! Всё! Хватит! Достал уже всех! – не выдержал интеллектуальных репрессий Плюмпель и, вскочив из-за стола, сжал кулачки. – Если я захочу клоуна послушать, то я лучше в цирк схожу! Ну почему, скажите мне, самое прекрасное время на работе – с девяти до десяти? А потому, что тебя в это время на работе ещё нет! Хватит! – ещё раз проорал он, заметив, что Колобков собирается что-то по этому поводу возразить. – Я сюда работать пришёл! И деньги зарабатывать! А ты катись со своими ню;нями или нюня;ми к себе в монтажную и разглагольствуй там сколько влезет! А другим не мешай!
Вопль души был услышан. Более того, хоть и в молчаливой  форме, но был всецело поддержан коллективом, отчего Колобкову и самому не захотелось разговор продолжать.
– Ладно. Чёрт с вами, – язвительно сбогохульничал он и, махнув рукой, развалился в гостевом кресле. – Работать, так работать… Толик, давай… предлагай свои варианты. Женечка записывай!
Женечка уверенно кивнула и, подцепив маникюром карандаш, приготовилась писать. А вот Анатолия такой подход не устроил категорически.
– А чё сразу я-то?! – фыркнул он недовольно и, демонстративно отвернувшись, налил себе кофе.
– А почему бы и не ты? – ответил вопросом на вопрос Колобков и скрестил ноги на тумбочке. – Давай, так сказать, надежда наша и опора, придумай что-нибудь этакое.
Выверзнев поёжился, пожал плечами и бесполезно перемешал в стакане отсутствующий сахар.
– Ну, так это… тут думать надо,  – фыркнул он недовольно.
 – Естественно! – тут же согласился монтажёр. – Я тебе больше скажу! Думать надо не только тут, но и вообще!..
– Да понятно! – вовремя перебил его Анатолий, не дав развить тему. Он неловко махнул свободной рукой и фыркнул кипятком. – Ну, не знаю. А слово-то длинное должно быть?
– Ну, это уж, как получится, – сжалился Колобков. – Тут главное начать. Давай! Сосредоточься и…
Выверзнев поёжился ещё раз. Мышцы лица его бессистемно закурсировали в разных направлениях, придав последнему глупое и виноватое выражение одновременно, но кофейная чашка была маленькой, и скрыть сие безобразие от всестороннего лицезрения не получилось. Наконец он выдохнул, отпил глоточек и полушёпотом опасливо выдавил из себя.
– Ыж!
Далее, процедура на его лице в точности повторилась, но никакой ожидаемой критики, особенно из уст филолога, не последовало. Напротив!
– Прекрасно! – взял да и похвалил его Колобков. – Чётко, броско и лаконично! Зачёт! Женечка, записывай.
–  Чего? – наморщилась теперь Женечка и даже карандаш отложила в сторону. – Вы издеваетесь что ли? Что это за слово такое?
– А что? Прекрасное слово! Шедевр! –  немедленно встал на защиту Анатолия монтажёр, а внезапно осмелевший  оператор красоту тут же подтвердил:
– Согласен! Очень удачный вариант. Записывай!
– Или, может быть, у тебя есть вариант получше? – ехидно осведомился Колобков и, прищурившись, наклонил голову.
Вариантов тут же не оказалось. Женечка молча, но громко выдохнула и, покачав головой, взяла карандаш обратно.
– Ладно. Как пишется-то?
– А как слышится – так и пишется! – заверил Колобков и, заложив руки за голову, застыл в глупой позе. – Толик, – повернул он голову к оператору. – Какое ты там слово придумал?
– Ыж! – напомнил Анатолий.
– Вот-вот! – подтвердил Колобков. – Пиши! Ыж!
Но Женечка только нахмурилась и снова карандаш на стол бросила.
– Вторая буква какая, «ж» или «ш»? Как писать-то?
Выверзнев с Колобковым задумчиво переглянулись, руками о чём-то пожестикулировали, и тут же выяснилось, что Толик не одно, а сразу два слова придумал.
– Пиши и так, и так! – уверенно кивнул Колобков и, мысленно похлопав оператора по плечу, поздравил с почином. – Молодец! Ловко у тебя получается. Давай следующее.
– А чё, я-то опять?! – счёл Анатолий свой долг перед коллективом исполненным. – Я два придумал – теперь твоя очередь!
– Вот-вот!  – вдруг напомнил о себе помалкивающий доселе Плюмпель. – Сам хоть чего-нибудь предложи. А то, как не надо – так тебе рот не заткнёшь, а когда надо – из тебя и слова не вытянешь.
– Да ты-то, вообще, откуда взялся?! – тут же нашёл себе объект для нападок Колобков. – Кого это у нас тут прорвало с голодухи?.. кстати, дам тебе полезный совет на будущее. Обзаведись съедобным галстуком!
– Ага! Непременно! – пообещал Плюмпель, не отрываясь от своей тетрадки, и трижды уверенно кивнул. – Вот только все эти слова я и раньше слышал. Ты новое попробуй придумать. Хоть одно.
– Да мне это – раз плюнуть! – надменно фыркнул Колобков и презрительно улыбнулся. – Да меня, если хочешь знать, в детстве называли генератором словообразования! Я одних только синонимов к слову «квадратный» могу два десятка напридумывать. А к слову «круглый» – все три!
– Тогда добавь к своему списку тридцать первый синоним. «Колобков!» – не остался в стороне бухгалтер.
– Это что? Это был юмор? – тут же наморщился Колобков и впился в Плюмпеля рентгеновским взглядом. – Я не ослышался? Ты только что пошутил?..
– И в мыслях не было! Простая констатация.
– Констатация чего? – не узрел никакой констатации Колобков, и ещё и голову вытянул, но бухгалтер словно ожидал этого вопроса.
– Ну хорошо, – с трудно скрываемым благоговением и торжеством отозвался Плюмпель. – Для особо тупых объясняю! Ты когда-нибудь слышал такое выражение «круглый идиот»!
Дальше говорить не пришлось. И Толик, и Женечка, и даже сам Колобков усмешливо фыркнули и заулыбались, а последний ещё и поаплодировал.
– Давид! Ты только что вырос в моих глазах! Минимум, на полсантиметра! Женечка, – обратился он уже к секретарше, – предлагаю отметить этот день на календаре… ну, не красным, конечно, но галочку он вполне заслужил.
– А чего только одну-то?! – не устроила такая постановка бухгалтера. – Ставь сразу две! Или нет!.. лучше вообще обведи красным и чёрным… и подчеркни!..
– Это к чему это такой траур? – резко вытянулся Колобков и недоумённо прищурился, но устроить панихиду Плюмпель не позволил.
– А к тому, что у самого Гаврилы Колобкова иссяк словарный запас! Даже слова придумать не может.
– Кто?! Я?! – на этот раз совсем не оценил бухгалтерский юмор монтажёр и, скрестив на груди руки, презрительно глянул на Плюмпеля. – Это я-то не могу?! Да я!.. да… Учитесь, студенты! Женечка, записывай!
Колобков привстал, важно задрал голову, набрал полную грудь, наморщился, побегал глазами. Потом громко выдохнул, пригладил волосы и, продолжая вращать глазами, расстегнул ворот рубахи. Потом облизал пересохшие губы, руками помахал, выбрал наиболее фотогеничную позу, опять набрал полную грудь и снова выдохнул.
Дальнейшие манипуляции во избежание принятия цикличности прервал Плюмпель.
– Мы что?.. все оглохли?.. или ты действительно не можешь придумать ни единого слова? – съёрничал он и исподтишка улыбнулся. Остальные в точности последовали его примеру.
– Ну, почему не могу? – неуверенно вздохнул Колобков. – Да я уже этих слов понапридумывал… просто, выбираю получше. Ну,  вот, к примеру, хорошее слово. Выпихонь!
– Чего?! – тут же хором грянули оператор с бухгалтером. – Какая ещё выпихонь?!
– Ну, какая, какая… понятно какая! – развёл руки в стороны Колобков. – Окаймлелая!
– Какая? – прыснул Выверзнев. – Окаймлелая? Это как?!
– А я почём знаю?! – недовольно фыркнул Гаврила. – Это новое слово! Значением пока ещё не обременённое.
– Понятно, – равнодушно покивал Выверзнев. – А ещё что? Ты сказал, что много придумал.
– Да подожди ты! – резко оборвал Колобков. – Мы и с этим ещё не разобрались. Его если просклонять хорошенько, или… Женечка, записывай! Запихонь… напихонь… отпихонь… пере… нет! Подожди, это не записывай. Слишком однозначно.  Подпихонь… надпихонь…
– Взпихонь!.. – подсказал улыбающийся Плюмпель, но тут же был посрамлён.
– Какая ещё взпихонь?! – не потерпел вмешательства Колобков и упёр в бока ладони. – Куда ты лезешь со своей взпихонью?! Женечка, не записывай! Да как у тебя только язык повернулся такое предложить?! Это ж… вы слышали, что нам Давид Абрамович предлагает?! Ты эти свои бухгалтерские термины брось!
– Какие ещё бухгалтерские?! – попытался было отстоять честь бухгалтерии Плюмпель, но, сами понимаете, кто ж поверит в её наличие, если сегодня уже шестнадцатое марта, а зарплата ещё за февраль не получена.
– Да самые настоящие! – продолжил наступление Колобков. – Это ж!.. У меня даже слов нет приличных!  На что, скажите мне, нужно променять собственную совесть, чтобы вот так – при всём честном народе предлагать такую мерзость!
– Чего?! Мерзость?! – опешил Плюмпель, скривил физиономию и привстал. – А сам-то что?! Лучше предложил?!
– Ты на меня не кивай! – осёк Колобков. – Ты за свои слова отвечай! Это ж надо … хоть бы при Женечке постеснялся…
– А почему это при мне надо стесняться? – не поняла причины застенчивости Женечка и, откинувшись в кресле, сердито сощурилась.
А Выверзнев хоть и не понял ничего, но свою щепотку соли всыпал.
– А вы, кстати, знаете, как взпихонь переводится с суахили? – перебил он сразу всех и в знак внимания поднял вверх указательный палец.
– Ну!.. и как?.. – повернулись к нему сразу все и застыли с вопросительными физиономиями.
– А я откуда знаю?! – повёл плечами Толик. – Я думал, может, вы знаете!
Лёгкий ступор весенним ветерком пролетел по студии. Он  жадно вонзился в спину монтажёра, отрикошетил в чресла бухгалтера и, просквозив по пути секретарше голову, растворился в воздухе.
Все трое поморщились, переглянулись и на удивление быстро и единодушно объединились перед лицом опасности.
– Ты идиот, что ли? – первым вышел из ступора Колобков и покрутил возле виска ладонью.
– Мы что, похожи на знатоков суахили?..
– Совсем, что ли?..
 – Ты посмотри на Давида, – обобщил вышесказанное Гаврила. – Нет! Я вполне допускаю, что дома он разговаривает на иврите. Я даже допускаю, что во сне он бормочет на арамейском, но суахили!.. А Женечка, так вообще до сих пор уверена, что это ругательство.
– Почему это я уверена?..
– И ничего я не бормочу! Я молча сплю!.. – скоропостижно распался триумвират.
– Самый умный, что ли?..
– Да он вообще уже давно напрашивается!..
– Вот-вот! А ещё и геморрой испортил! – быстро коллабарационировал  Толик и добавил ещё щепоточку соли.
– А я вообще думаю, – даже покраснел от наглости Плюмпель. – Пускай Колобков объявит нам всем бойкот!  Хотя бы на неделю!..
– Ну, это я сразу бойкотирую!..
– Точно-точно! Давно пора! Я уже сто раз собиралась подмешать ему в чай какого-нибудь  клея!..
– А ещё лучше на месяц!..
– Чтобы у него рот склеился!..
– Или на год!..
А вот Толик от подобных заявлений только глаза выпучил и во избежание чисто случайного совпадения или прочего недоразумения, по причине которого мечты и чаянья коллег сбудутся на целый месяц… или на год, остерёг:
– Подождите!  Друзья, а вы вообще представляете, что будет через месяц или год, когда бойкот закончится, или рот неожиданно расклеится. Не хотел бы я оказаться в этот момент рядом.
Тут же, хоть и в молчаливой форме, но однозначно выяснилось, что все прочие тоже не прочь оказаться в этот момент где-нибудь в другом месте. Причём дальность этого места ограничивалась лишь фантазией, знанием географии и наличием точной карты какой-нибудь Австралии или Антарктиды.
– А где бы ты хотел оказаться? – осторожно поинтересовалась Женечка, искоса посмотрев на оператора.
– Понятия не имею! – тут же открестился Выверзнев и бешено замотал головой. –  Но скорее всего – в запое! Присоединяйся, если хочешь!
На этом фаза конфронтации достигла своего пика, и ввиду быстрой коллективной отходчивости, а равно, безысходности ситуации сползла по синусоиде вниз.
Накал страстей поуменьшился, но сплочения перед лицом более серьёзной опасности всё равно не последовало,  а посему  дальнейшее словомучительство каждый продолжил обособленно.
Плюмпель уткнулся в свой стол, жадно царапая что-то на листочке и зачем-то прикрывая царапание рукой. Толик развалился в кресле, изобразив задумчивость, и поочерёдно, то карандашом, то рукой почёсывал затылок. Женечка разглядывала маникюр.
А Колобков важно расхаживал по комнате, по-императорски заложив одну руку за пазуху. Второй же он просто махал направо и налево, добавляя пафоса при каждом новом придуманном слове.
Сначала на него просто не обращали внимания, потом начали пытаться не обращать внимания, но потом и пытаться перестали, потому что ахинея, которую он нёс, явно придумывалась, чтобы довести всех до самоубийства.
– Крыждрадрюм… дрюк! Брыцдрыгряк! Дрынгаплюз! Тьфу, чёрт! Одни глаголы в голову лезут!
– А это были глаголы? – недоверчиво усмехнулся Толик и почесал затылок карандашом, а Женечка уточнила:
– А разве глаголы можно?
– Нужно, Женечка, нужно! – испепелил сомнения Колобков. – Поверь, существительных у нас и так девать некуда! На что ни глянь – сразу существительное. А между тем, существительное – это самая несущественная часть речи! Вот попробуй объяснить что-нибудь одними существительными!
– А ты попробуй объяснить что-нибудь без существительных, – язвительно усмехнулся Толик.
– Да запросто! – даже не подумал задуматься Колобков. – К примеру, прихожу я на работу, а ты спрашиваешь:
«Пить будешь?»
«Конечно! Наливай!»
«Вот только закусить нечем!»
«Да пофигу!»
«А если унюхают?»
«И что с того? Отмажемся! Невпервой!»
«Ну, тогда тащи стаканы…»
– Стоп! – как ошпаренный заорал Выверзнев. – Стаканы – это существительное!
– Согласен, – не стал спорить Колобков. – Ошибочка… кстати, это была твоя реплика. А мы, значит, будем пить изгорла. Нажрёмся вусмерть!..
– А «вусмерть» – это как? – осторожно прервала бурное застолье Женечка и тут же угадала.
– Правильно, Женечка! Вусмерть – это «как?», – уверенно кивнул Колобков, аж поклонился, и тут же скаламбурил:  – А так, как это «как?», так наречём сие наречием!..
– Слушайте! Вам не надоело? – огрызнулся Плюмпель, исписавший к тому времени полстраницы. – Помолчите, пожалуйста! Работать мешаете!
– Ой… ой… ой… Можно подумать, что ты заработался! – парировал Колобков. – Нет! Вот вы как хотите, а я вообще в такой обстановке работать отказываюсь! Это что получается? «Сходи туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что, и придумай к нему название!» Я так не могу! Вот положите мне что-нибудь на стол и попросите как-нибудь это обозвать. Вот это пожалуйста! Да я хоть сотню вариантов придумаю! А вот так, чтобы в небо пальцем наугад – этим пускай, – Гаврила мотнул головой в сторону бухгалтерии, –  Давид Абрамович занимается. Это как раз по его части. А я, простите, не для этого университет заканчивал.
Вопреки ожиданиям Плюмпель промолчал, а вот Толик недовольно буркнул:
– Можно подумать, что ты у нас один грамотный. Я, между прочим, тоже университет заканчивал, и, в отличие от тебя, работаю по специальности.
– Ну, во-первых! – перебил Колобков. – Грамотный – это ещё не значит образованный! Уж поверь мне, я насмотрелся в своей жизни на грамотеев, для которых кроссворд без трёх слов – это уже жизненное достижение – предел мечтаний. В рамочку можно на стенку! А между тем тоже где-то, когда-то, чему-то учились, что-то заканчивали… зачем-то… Ну а во-вторых и в главных! Работать по специальности, мой друг, как это ни банально звучит, но работать по специальности может себе позволить только тот, кто не может себе позволить работать не по специальности! Кстати!.. а кто у нас по специальности Плюмпель?!
Колобков опять повернул голову в бухгалтерию и не без ехидства в голосе поинтересовался:
– Слышь, Давид! А ты где учился? Не иначе, как окончил какие-нибудь бухгалтерские курсы при третьем подъезде. Я, откровенно говоря, вообще не понимаю шефа! Как он тебя до сих пор терпит?! На его месте я бы давно тебя выгнал, а вместо тебя поставил бы Женечку. А что?! Калькулятор она уже освоила!.. почти…
– Фу, Колобков! Какой ты злой! – прыснула яда Женечка и, надувшись, отвернулась. Но Колобков и оскорбление переиначил в комплимент.
– Не злой, Женечка, а воспитанный, – поправил он. – Воспитанный на, так сказать, кровожадном отечественном фольклоре!
Тут Гаврила сделал умышленную паузу, как бы ожидая с её стороны возражений, однако, то ли Женечка ничего против кровожадности не имела, или, может,  сама была воспитана подобным образом, но, может, что и просто не хотела вступать в дискуссию. В любом случае, она только вздохнула и молча покачала головой.
Осознав всю бесперспективность направления, Колобков сердито хмыкнул, повернулся к Выверзневу и, растопырив руки в стороны, скорчил гримасу.
– Да! Кровожадном! А вы что хотели?
Толик равнодушно вздохнул и приподнял голову, но поскольку его единственным желанием на тот момент было то, чтобы от него отстали, тут же опустил её в ладони. Пришлось третий раз обращать взор на бухгалтерию.
– И не иначе! Вы только припомните! Припомните, этих кошмарных попутчиков нашего взросления, нашего, так сказать, становления на стезю истины и благородства. Меня в дрожь бросает при одном упоминании, скажем, этой зелёной пресноводной твари, пожирающей бедного маленького доброго кузнечика, который, в отличие от своих собратьев, питался лишь травкой и искренне отдавал всю свою нерастраченную любовь мухам и козявкам. За что?! За что ему такая участь?!
А колобок! О несчастное хлебобулочное создание! Явился ли тебе в миг скорби и отчаяния образ твоей матери-старухи, скребущей амбары и метущей сусеки?
Я уж не вспоминаю об этом рыжеволосом  начинающем Раскольникове, по имени Антошка… не помню как отчество, порубившем грязной совковой лопатой своего собственного дедушку. А толпа сектантов! Весело отплясывающих вокруг маленькой вероломно срубленной ёлочки. А они спросили?! –  Колобков с силой ударил кулаком по бухгалтерскому столу. – Спросили её о её жизненных планах?! Может, она мечтала стать буфетом! Или письменным столом!
– Да что ты ко мне привязался?! – важно подпрыгнул Плюмпель и впился в Гаврилу прищуренным взглядом. – Я, что ли, эту ёлочку рубил?! И вообще! Это как раз ваши сказки! И песенки тоже! А у нас сказки нормальные. Во всяком случае, со смыслом…
– Да кто ж спорит? – равнодушно согласился Колобков и громогласно вздохнул. – Кто ж спорит?..
Он медленно развернулся и засеменил к столу секретарши. Но бухгалтер торжествовал победу не долго. Побеждённая сторона ещё раз тяжело вздохнула, униженно покивала головой  и закончила фразу:
– Сказки-то наши… но вот чьи сказочники?..
Плюмпель остолбенел. В его медленно наливающихся кровью глазах блеснул свирепый огонёк, то ли из шестого, то ли из восьмого круга Данте. Вероятность грехопадения допустилась сама собой.
– Ну, давай, давай! Договаривай! – нагло кивнул он и воинственно упёр руки в бока. – Что замолк?
– Ну началось, – упруго вздрогнула Женечка и, обхватив голову, демонстративно зажала уши.
– А тут, Женечка, и договаривать нечего, – и не подумал смутиться Колобков. – Тут и так всё яснее ясного и, раз уж на то пошло, то недоговаривать – это, если вы ещё не знаете, моя профессиональная привычка.
– Чего?! Недоговаривать?! – встряла со своими замечаниями Женечка. – Да у тебя рот не закрывается, даже когда ты спишь!
– А вот об этом, Женечка, – тут же осёк нападки монтажёр, – распространяться не следовало, ибо информация такового плана  в первую очередь компрометирует тебя, а не меня.
– Чего? Меня? Ты на что намекаешь?! – неожиданно осознала секретарша всю каверзность и неоднозначность намёка, однако Колобкова это опять не смутило.
– И в мыслях не было, – безразлично бросил он, но на всякий случай отодвинулся подальше. – Я просто рассуждаю о своей профессиональной привычке недоговаривать. Привычке, от которой, заметьте, сам же в первую очередь и страдаю.
– Тогда лицо страдальческое сделай! – ловко усмехнулся Выверзнев и, расплывшись в улыбке, помотал головой. – Тоже мне, страдалец выискался…
– И сделаю! – согласился погримасничать монтажёр. – Потому что… Да, Анатолий! Поверьте! Страдаю! Да и кому как не мне – представителю высшего гуманитарного сословия испытывать бремя разочарования и опустошённости от лицезрения той недосказанности, которую мы с вами, по долгу службы, конечно,  возвели в ранг величия. Более того, как это ни печально признавать, высокооплачиваемого величия!..
– А! так тебя зарплата смущает? – догадался Толик.
– Помилуйте, – перебил Колобков. – Если меня что-то и смущает, так это  неравномерность её выдаваемости. Но я о другом.
Мы уже настолько привыкли недоговаривать, умалчивать о чём-то важном, главном, что, рискну предположить, в скором времени само понятие важности перестанет иметь значение.
Мы уже всё самое главное пишем в конце малюсенькими неразборчивыми буквами, в надежде на то, что никто и читать это не будет, что пропустят, не желая забивать свои мозги или, паче того, их отрезвлять …
– Вот и ты не забивай!.. мозги!.. нам… – настойчиво посоветовала Женечка и одарила монтажёра сконцентрировано ненавистным взглядом. – Лично я нигде ничего маленькими буквами не писала!
– И я тоже, – разделил её позицию Толик.
– А я тем более! – оказался вообще не при делах Плюмпель, но Колобкова это лишь рассмешило.
– Ой!.. ой!.. ой! Тоже мне, невинные недоканонизированные создания! – презрительно усмехнулся он. – А чем, скажите мне, мы все тут, по-вашему, занимаемся?! Или вы полагаете, что недоснимать! Недоозвучивать! Недомонтировать!.. это, по-вашему, не то же самое?
– И чего это я не доснял?! – не согласился нести ответственность Толик. – Или не домонтировал?! Кстати, это твоя обязанность…
– Да какая разница! – перебил Колобков и, подойдя почти вплотную, убийственным взглядом прострелил оператора. – Разница какая?! Если мы с вами все вместе не доделываем одно общее недодело!
– Это какое? – с опаской поинтересовалась Женечка и в предчувствии ответа вжалась в кресло.
Колобков мерзко улыбнулся, склонил голову набок и точно маленькому ребёнку, усомнившемуся в существовании Деда Мороза, наипротивнейшим голосом пояснил:
– Реклама, Женечка. Она родимая. Она. Вот ты когда-нибудь видела рекламу, которая искренне отражает всю суть рекламируемого продукта?.. Видела хоть раз?!
– Ну, видела.
– Сомневаюсь! Ибо это будет уже не реклама, а… свидетельские показания по уголовному делу. А реклама – это: «У вас болит нога?.. какой ужас!.. Срочно помажьте её нашим чудодейственным кремом, который изготовили тибетские монахи из нечётных лепестков горных одуванчиков, которые в свою очередь собирали обнажённые девственницы по полнолуниям на южном склоне Джомолунгмы и доставлены в Россию на вытянутых руках одноногих карликов пацифистов…»  И никто никогда, заметьте, не прибавит, что, после этого вам обеспечена третья группа инвалидности. Только представьте себе какую-нибудь правдивую рекламу; «У вас разболелся желудок? Так пригубите нашего волшебного эликсира и вас похоронят от некроза печени, но с абсолютно здоровым желудком…»
– А колготки? – не согласилась Женечка.
– Какие колготки? При чём здесь колготки? –  сбился с мысли Гаврила. – Ну, если хотите, вас похоронят в колготках.
– Нет! Я спрашиваю, что плохого в рекламе колготок? Или тебе не нравятся женщины в колготках?
Женечка выпучила глазки и, склонив голову, сделала недоумённое лицо.
Колобков на секунду задумался, но и этой секунды хватило, чтобы заподозрить его в некомпетенции по данному вопросу.
– Ну надо же, у Колобкова нет слов, – быстро отреагировала секретарша.
– Даже боюсь предположить причину, – поддержал её Выверзнев, а Плюмпель однозначно заверил, что всегда об этом знал.
Не тут-то было.
– Извините, я немного задумался, – не обратил внимания на реплики Колобков. – Отвечаю всем по-порядку. Конкретно твои, Женечка, ноги совершенствовать какими-то колготками бессмысленно! Они и так безупречны! Надеюсь, ты с этим согласна, – подкивнул он секретарше, и та временно, но вынужденно приняла его сторону. – Это всё равно, что напялить колготки на Венеру Милосскую…  Фу! Мерзость! – Гаврила сморщился и покачал головой. – Пусть уж лучше стоит в пододеяльнике. А что касается тебя, Анатолий, то тут как раз обратный случай. Ты можешь натянуть на себя даже две пары колготок…
–  Это чулки парами! А колготки – это когда вместе… – подкорректировала Женечка, и Колобков тут же коррекцией воспользовался.
– Ага, спасибо, а сверху ещё две пары чулок! И в таком виде весь день бегать по бухгалтерии… Только Женечке глаза завяжи, – внёс он важное дополнение. –  У неё психика слабая, нечего ей видеть, как Плюмпель слюни пускает…
Договорить Колобков не успел. По давно сложившейся традиции любой монолог артиста всегда заканчивался бурным восприятием таланта со стороны зрителей, и лишь дороговизна и неумение протушивать свежие яйца оградили уборщицу бабу Таю от лишней работы и ненормативной лексики. Во всём остальном традиции были соблюдены и всевозможные журналы, карандаши и ластики ориентированно поменяли место своей дислокации.
А вот до стакана с кипятком дело не дошло – вошёл шеф.
Глава 3
– Вы чего тут бардак развели? – осведомился он с порога и, запыхавшись, плюхнулся в кресло. – Ну и денёк, чёрт бы его побрал. Все как с цепи сорвались.  Женечка, у нас есть кофе?
Женечка приветливо угукнула и, не дожидаясь пока её попросят налить, опустошила куллер на полстакана.
– Сахара только нет. Кончился…
– За! Кончился, – мстительно поправил Колобков, и тут же словил на себе ненавистный взгляд.
– Да бог с ним, – не расстроило шефа отсутствие сахара, и, похлопав ладонью по животу, он грустно пошутил: – У меня свой. Всегда с собой ношу. А как там, кстати, у нас дела продвигаются? Придумали слова?
– Само собой! – тут же отрапортовал Колобков, переглянувшись с коллегами.
– Это хорошо, – порадовался шеф и, усевшись поудобнее, приготовился почерпнуть глубину новообразованных слов. – Ну, давайте, читайте. Кто там у вас первый?
Учесть первопроходца тут же была признана незавидной, отчего все четверо сразу скомкались, осунулись и уменьшились в размере, искоса поглядывая друг на друга и делая вид, что призыва не расслышали.
Шеф вошёл в положение слабослышащих и напомнил ещё раз.
– Ну, чего придумали? Давайте-давайте. Читайте!
Симбиоза не стряслось. Все скомканные и осунутые аморфно рассредоточились по пространству, всем видом своим изобразив незавидную долю глухонемых на сцене оперного театра. Даже Колобков, в чьи обязанности всегда не входило помалкивание, и тот с готовностью переложил бремя лидерства на других.
Тем ни менее, ситуация складывалась опасная до щекотливости, ибо в любой момент любой из присутствующих мог не сдюжить и предложить на роль лидера кого-нибудь другого. Естественно, что остальные бы безоговорочно в едином порыве кандидатуру предложенного поддержали, и что-то подсказывало Гавриле, что кандидатура эта не будет иметь никакого отношения ни к бухгалтерии, ни к операторству, ни к колготкам.
– Ладно. Чего уж там… – первым сдался Гаврила и, тяжело вздохнув, покачал головой. – Женечка, давай, читай, чего там у тебя.
И невзначай отвернулся к окну.
Женечка, конечно, энтузиазмом не горела, но восприняла сие стоически. Одарила только Колобкова улыбкой медузы и восприняла… стоически. Она перевернула какой-то листочек и, не забыв напомнить, что сама-то она придумывать не умеет, а всё записанное – плод мыслей Колобкова с Выверзневым и именно в таком порядке, равнодушно зачитала:
– Ыж… ыш… выпихонь … напихонь… запихонь… пере…
– Стоп, стоп, стоп! Это что? Шуточки, что ли? – округлил глаза шеф. – Ну-ка… – и, вскочив с кресла, буквально вырвал из рук секретарши листок. Даже беглого прочтения хватило, чтобы глаза так и застопорились в таком положении. – Какая ещё выпихонь?! Вы чем тут занимались?!
– Окаймлелая, – с готовностью пояснила Женечка, но тут же и сама засомневалась. –  Впрочем, лучше у Колобкова уточнить. Это он придумал.
– Колобков?! – зачем-то переспросил шеф, потому что в следующее же мгновение заявил, что ни сколько в этом не сомневается и, собственно, с самого начала был в этом уверен.
– Ну да. Я, – не стал отпираться Гаврила и, разведя руками, равнодушно презрел нападки. – И что здесь такого?
– Что здесь такого?! А действительно! Что здесь?.. да ничего! То есть, совсем ничего! Ноль! Потому что, вместо того, чтобы работать, вы тут дурака валяли! Ну-ка!.. – протянул шеф руку к оператору. – Что там у тебя?
Толик послушно передал листочек, зачем-то сложив его предварительно пополам. Жест не остался незамеченным. Глаза обоих на мгновение встретились, и я бы ещё поспорил, в которых из них было больше обречённости.
Листочек шеф раскрывал, словно  боясь, что к которой-то стороне скотчем примотана динамитная шашка.
«Ыб… ыв… ыг… ыд...» – явно похвастался листочек родством с алфавитом и тут же познал на себе всю степень ненависти к оному со стороны шефа.
– Да вы охренели, что ли?!
Листочек, естественно, тут же был скомкан, брошен под ногу и самым бесчеловечным образом пнут мимо мусорной корзины.
– Вам вообще что-нибудь доверить можно?! Я тут кручусь, как белка в колесе, а они прохлаждаются! Неужели так сложно было придумать простое слово?! Я вас что? Диссертацию просил написать?! «Войну и мир» просил придумать?! Одно слово! Одно грёбаное с…
Тут он осёкся, повстречавшись глазами с Плюмпелем, и по степени сияния последнего слегка возродил надежду.
– Что у вас, Давид Абрамович? Вы придумали?
– Здесь много, – уверенно кивнул бухгалтер и, презрительно смерив взглядом Колобкова, протянул вперёд тетрадь.
Какое-то внутреннее чутьё предостерегло шефа от поспешности, и тетрадь так и осталась у хозяина. Шеф только покосился на неё недоверчиво, сел в кресло и прикрыл ладонями лицо. На просьбу бухгалтера ознакомиться с его творениями, он только вздохнул громко и сослался на отсутствие очков.
– Прочтите сами, – неуверенно закончил он, так и не убрав от лица руки.
Бухгалтер к такому повороту оказался не готов, но к безвыходности положения вообще подготовиться нельзя, равно как и к капитуляции. Капитулировать же в момент триумфа тем более не входило в его планы, отчего пришлось стерпеть лёгкие усмешки коллег и выражение истового негодяя в лице одного из них.
Презрел! Презрел Давид Абрамович всё пренебрежительное к себе отношение и, повернувшись к шефу непосредственно, зачитал:
– Йыневтстевто,  юунражоп, тсонсапозеб, яинещемоп, назябо…
– Чего-чего? Какой ещё юунражоп? – скривил лицо Колобков, но бухгалтер вопрос проигнорировал.
–  Тичепсебо, еинедюлбос, – продолжил он чтение, искоса поглядывая, не оторвёт ли шеф рук от лица. –  Огонелвонатсу, огонражоповиторп, амижер, ицкуртсни, харем, итсонсапозеб, тичепсебо, тсонархос, тсонвотог, юивтсйед, йелетишутенго, ясхищадохан, иинещемоп…
– Это что? Иврит? – неуверенно предположил Толик, но Женечка только плечами подёрнула.
А шеф рук от лица так и не убрал. Только головой мотать начал, всё больше и больше увеличивая амплитуду.
– Подождите! – вовремя спас его голову от обламывания Гаврила. – Ю… ун… ра… жоп! Пож… ар… ну… ю! Стоп! Ну-ка дай-ка!
Он прошмыгнул к бухгалтерскому столу и ловким движением  вырвал из рук Плюмпеля тетрадь. Тот, естественно, попытался побороться за интеллектуальную собственность, но Колобков оказался шустрей и проворней.
– Ответственный пожарную безопасность помещения обязан… – одной рукой отмахиваясь от бухгалтера, процитировал он. Господа! Вот теперь у меня точно слов нет! Вы знаете, что наш Давидик сделал? Он переписал задом наперёд правила пожарной безопасности.
– Ну и что?! Дай сюда! – переполнился гневом Плюмпель и так-таки и вырвал из рук монтажёра тетрадь. – Это не запрещено! Слова же новые!
– Да какие же это новые слова?! Это перевёрнутые старые! Толик, скажи! – попытался привлечь на свою сторону оператора Колобков, но шеф отборным матом расстроил тандем.
– Заткнулись все! Нет, это идиоты! Полнейшие кретины и дебилы! – он вскочил с кресла и просто затрясся от ярости. – Вы вообще можете хоть что-нибудь сделать самостоятельно?! Мне что? Стоять у каждого над душой, чтобы вы хоть иногда, хоть что-нибудь!.. разгонять вас надо к чёртовой матери! Слово попросил придумать – и то не смогли! Ну ладно эти! – шеф указал рукой куда-то в сторону. – Но ты-то, Гаврила! Ты же лингвист! И это всё, что ты смог придумать?! Всё?!
– Ну, почему всё… – отказался сдаваться Колобков. – Вот, пожалуйста, ещё хорошее слово – многообещающее.
Гаврила размял губы, облизал их и, приняв среднестатистическую позу памятника Ленину, продекларировал:
– Плюзгадрын!
– Тьфу! – тут же забыл, что он не на улице и сплюнул прямо на пол шеф. – Издеваешься что ли?! Ты бы ещё какой-нибудь дерижопель придумал!
– Да ну что вы! За кого вы меня принимаете, –  обиженно прижал руку к сердцу Колобков. – Дерижопель нельзя! Он же обидится!
– Кто? – осторожно, пытаясь не привлекать к себе внимания, поинтересовался Выверзнев. – Дерижопель?
– Разумеется! Кто ж как не он? Моисей Абрамович Дерижопель!
Шеф не устоял. Его недавний гнев быстро переродился в усмешку, щёки надулись, и он фыркнул, прикрыв рот ладонью.
– Ну вот что мне с вами идиотами делать?
– Понять, простить и уточнить задачу, – выразил Колобков общее мнение и, дабы не дать шефу опомниться, тут же пустился в оправдательные рассуждения. – Вы, Марк Анатолич, нас тоже поймите. Мы ж понятия не имеем в каком роде, числе и падеже придумывать надо. Вот мы придумаем какую-нибудь вычергу или мойпись, а потом окажется, что это новая должность в общественной бане. И как нам после этого в глаза людям смотреть?
– Да какая баня?! Господи… При чём тут баня? – сконфузился шеф, видимо, представив себе обязанности новоиспечённых должностных лиц. – Я разве вам не сказал?..
– Нет! – хором обвинил шефа в недосказанности коллектив, а Колобков ещё и пояснил:
– Вы, Марк Анатолич, сказали только, что слово надо придумать и что вечером всем премию выдадите.
– Я так сказал?!
– Да-а! – опять продемонстрировал хоровые таланты коллектив, а Колобков опять пояснил:
– Слово в слово! А потом вы вышли позвонить и больше не вернулись. Вот только сейчас пришли…
Глаза его повстречались с глазами шефа, и это был тот редкий случай, когда шеф почувствовал себя виноватым. Он пожал плечами, развёл руки, видимо, припоминая события, но в итоге свалил всё на чёрта и колоссальную общественную нагрузку, самолично взваленную на него ради блага страны, изнывающей без его налоговых отчислений.
– Евгения, налей мне, пожалуйста, чаю, – закончил он наконец оправдания и перешёл к пояснениям. – В общем, там всё просто! Там есть очень много каких-то штук неизвестного предназначения!
– Там – это где?
– Не важно! Они просто железные и блестят! Брак какой-то с завода в металлолом сдали… оптом… а что это не сказали! А как их продать, если не понятно что это?!
– Как обычно, – легко парировал Колобков. – Собственно, у нас и продать-то можно только то, что непонятно что, для чего и зачем. А вот если кто-нибудь знает или хотя бы догадывается, что ему собираются впарить, то тут уж, извините…
– Да какая вам, к чёрту, разница?! – не дал озвучить туманные перспективы шеф. – Ваша задача придумать для этой хрени название, область применения и снять ролик! А не рассуждать!
– Да мы и рады бы, Марк Анатолич, – не уступил монтажёр, –  но вы ставите нереальные задачи! Я считаю, что для начала необходимо хоть как-то эту самую хрень визуализировать. Мы даже не знаем какого она размера. Пускай привезут нам четыре штуки. Мы посмотрим, подумаем и решим, а так, извините, только голову зря ломаем.
Шеф нахмурился. Рациональное зерно в предложении Колобкова присутствовало однозначно. Он и сам пытался выдумать хоть какое-нибудь название, но, не видя предмета, быстро от этой идеи отказался. Опять же коллектив, на удивление, Гаврилу поддержал.
– Да, Марк Анатолич, или хотя бы одну… один… одно… – неуверенно подключился к просьбе оператор.
– Нет! Лучше четыре! – не стал скромничать монтажёр. – Одну, скорее всего, придётся разобрать.
– Зачем? – немного испугалась Женечка. – А вдруг там чего-нибудь?..
– Искренне на это надеемся! – тут же заверил Колобков и клятвенно прижал руку к сердцу. – А иначе как понять что это?
– Ладно. Хватит из пустого в порожнее, – уверенно покивал головой шеф и, в свойственной ему манере не откладывать на потом то, что можно отложить сразу, достал телефон. – Занимайтесь пока другими делами, а я сейчас договорюсь…
Шеф вышел, прижимая к уху трубку, но отсутствие его спокойствия не внесло.
– А как вы думаете, – попытался разрядить атмосферу Гаврила. – Про геморрой ему сейчас сказать? Или сначала премии дождёмся?
Коллектив молча покосился на Колобкова и тот сразу же обнаружил в себе телепатические возможности.
– Ладно. Понял. Дождёмся премии. А я пойду пока раскадровкой займусь. Или нет! Сперва Женечкиными ножками полюбуюсь.
Колобков удалился и на студию резко обрушилась благодать.
Глава 4
Шеф отсутствовал минут двадцать. Это не то количество времени, за которое можно было по нему соскучиться, если только карманы его за прошедший период не отяготились премиальными. Тем ни менее настроение у шефа опасений не вызывало и безнервозность его заразительным образом передалась коллективу.
– Ну! Как дела продвигаются? – добродушно поинтересовался он и водрузил на стол какой-то небольшой позвякивающий свёрток в замасленной бумаге. – Я вам тут принёс, что просили. Разворачивайте.
По давно сложившейся традиции, ни одно торжество момента без присутствия Колобкова не обходилось, а посему отслеживалось особо тщательно. В этот раз тоже не обошлось. Гаврила аккуратно высунул в дверь голову, прислушался, убедился в наступлении торжества и тотчас почтил его своим присутствием.
– Сейчас-сейчас! Уже иду! – побоялся он пропустить торжественный момент и, подбежав, сам же его возглавил. – Так! Вот это? Я правильно понял?
– Угу. Оно самое, – утвердительно кивнул шеф. – Разворачивайте, а я пока руки помою. Всё в масле.
На этом интерес к шефу был утрачен полностью, и куда он пошёл мыть руки, в ванную или на кухню – осталось загадкой. Коллектив же плотным кольцом обступил свёрток и внимательно изучил его на предмет разворачиваемости.
– Да-а. Скотча не пожалели, – инициативно кивнул Колобков и как заправский хирург склонился над свёртком. – Скальпель!.. или ножницы, – важно бросил он Женечке и, не глядя, протянул в её сторону руку.
– А пот со лба тебе тряпочкой не вытереть? – прыснула Женечка и в протянутую руку вместо скальпеля вставила карандаш.
– Сойдёт! – не расстроился Колобков и тщательно протыкал карандашом скотч.
Упаковка сопротивлялась недолго, и через мгновение явила собравшимся какие-то блестящие загогулины с дырочками и пазом посередине в количестве двух штук.
Первым, естественно, к неведомому прикоснулся Колобков. Осторожно двумя пальцами он приподнял невидаль, не забыв при этом сморщиться. Остальные на подсознательном уровне тоже поморщились и в любопытстве повытягивали шеи.
– Да-а. Масла тоже не пожалели, – дополнил список расточительности Гаврила и продолжил хирургические опыты. – Салфетку! – опять протянул он свободную руку секретарше, но на этот раз прошение было удовлетворено в полном соответствии.
С минуту потребовалось, чтобы освободить деталь от смазки, водрузить её на стол, подложив предварительно бумажку, и ловко попасть грязной салфеткой в мусорную корзину.
– Ну, коллеги! Какой будут диагноз?
– Хрень какая-то! – однозначно почесал затылок оператор и, повертев эту самую хрень в руках, положил её обратно на стол. – Абсолютная хрень.
А тут и шеф вернулся то ли из кухни, то ли из ванной.
– Ну чего там? Достали? – живо поинтересовался он.
– Пока только одну, – отсчитался Колобков и, запросив ещё одну салфетку, достал вторую деталь.
Шефа ответ не убедил.
– Так они же одинаковые. Какая разница?
– Валенки тоже одинаковые, однако, меряют их парами, – более убедительно аргументировал ответ Колобков. – Может, эти тоже в комплекте.
– Ну, да. Такое возможно, – не стал спорить переубеждённый шеф и взял в руки чистую половину комплекта.
В это время и вторая салфетка с точностью приземлилась в мусорную корзину, а на ещё один подстеленный листок на столе возлегла вторая деталь.
– Ну вот! Теперь хоть что-то понятно! – уверенно покивал Гаврила, растопырив замасленные руки в стороны.
– Ну и что тебе понятно? – не расщуриваясь, поинтересовался Толик, скользнув по Колобкову недоумённым взглядом.
– Ну как что?! По крайней мере одно предельно ясно. Разбирать мы это не будем. Нечего! – Гаврила вздохнул в расстройстве и выругался: – Тьфу, чёрт! Зря только отвёртки искал!
Выверзнев расщурился мгновенно.
– Ты что? Мои отвёртки взял?
– Не взял, а искал, – монотонно поправил Колобков. – Большая разница.
– А чего их искать? Они у меня всегда в одном и том же месте – в  ящике в дверке торчат! – инициировал конфликт оператор, но монтажёр на уловку не клюнул.
– Там я их и искал, – спокойно ответил он и переменил тему. – Ладно. Вы тут покумекайте пока, а я пойду руки помою. Чёрт! Вечно мне достаётся вся самая грязная работа!.. 
Гаврила скрылся в ванной, а коллектив, включая шефа, принялся кумекать.
Кумекали долго, то с округлёнными, то с прищуренными глазами, но всегда молча. Шеф первым попытался совокупить одну деталь с другой. Толик – вторым. Третьим был Плюмпель, а вот Женечка принимать участие в совокуплении отказалась.
К тому моменту, когда руки Колобкова полностью удовлетворили санитарно-гигиенические требования, кумекание закончилось окончательно, и с выводами его Гаврила был немедленно ознакомлен.
– В общем так! – возложил на себя роль глашатая шеф и, дождавшись пока монтажёр подойдёт поближе, резюмировал: – Никакой это не комплект, это просто две одинаковые хреновины! Так что ставлю задачу! Первое! Придумать этим хреновинам название! Второе – придумать им область применения, и третье – снять рекламный ролик…
– Подождите, подождите, – перебил Колобков. – У меня предложение куда лучше!
А шеф, отдадим ему должное, против предложений куда лучших нежели его собственное никогда не возражал и в знак соблюдения традиции тут же уступил место у стола.
– Прекрасно… замечательно. Мы слушаем!
Колобков занял уступленное место, но прежде чем озвучить свою позицию взял со стола обе хреновины и проверил их на предмет совокупления. Как и в предыдущих случаях проверка результатов не дала.
– Ну ладно, – вздохнул Колобков и, отложив хреновины в сторону перешёл к сути дела. – Название предлагаю оставить на потом!
– Это почему? – тут же усомнился шеф, посчитав своё предложение лучшим, но монтажёр быстро развеял сомнения.
– Для начала предлагаю определить, кому мы собираемся это втюхать? Так сказать, объект назначения. Ну там, школьники... медсёстры... трактористы…
– Школьники отпадают. У них денег нет, – тут же сократил список оператор.
– У медсестёр тоже, – добавила Женечка, едва не вынудив бедных трактористов отдуваться за всех.
– Тогда нефтяники!.. депутаты!.. – спас трактористов от разорения Колобков. – Подойдут?
Выверзнев молча кивнул. Этих и Плюмпелю с Женечкой было не жалко. Шеф промолчал.
– Ну вот! – одобрил консенсус Колобков. – Значит, сначала выбираем контингент, потом придумываем, зачем эта хрень нужна… необходима, – вовремя поправился он, – нашему контингенту, а название тогда само собой придумается.
– Разумно! – с ходу согласился шеф и похлопал Колобкова по плечу. – Вот можете же! Когда я рядом над душой стою. Ладно. Вы тут занимайтесь своим делом, а я своими займусь.
На этом он собрался откланяться, но коллектив воспринял отклонение в штыки.
– А как же премия? – чуть ли не хором напомнил он, введя руководство в состояние выпяливая глаз и почёсывания затылка.
– Ну что премия! Будет, раз обещал! – и, сославшись на то, что именно этим и собирается заняться, так-таки и откланялся.
На этот раз уход шефа вздохами облегчения сопровождён не был, ибо в его отсутствие, по мнению всех, кроме Колобкова, всем, кроме опять же Колобкова, придётся опять терпеть Колобкова и его нападки против всех. А это ещё никогда продуктивности работе не прибавляло.
В этот раз у продуктивности появился шанс.
– Так, господа! Предлагаю быстренько покончить со всей этой хренью, получить причитающуюся премию и, возможно, часть из неё пропить! – вместо обычных нравоучений предложил Гаврила.
И тут же нашёл отклик в сердцах коллег, ибо Женечка только и мечтала, что поскорее со всем покончить, Толик не прочь был выпить, а бухгалтерия готова была взять на себя оставшееся.
 – Ну и какие будут предложения? – постарался приблизить пьянку оператор и, подхватив одну из хреновин, приложил её к стене.
– Точно! – сразу же согласился с приложением Колобков. – Вешалка! Вешалка для… – Гаврила почесал затылок и с этой мыслью сразу расстался. – Нет. Не пойдёт. А если перевернуть?
Толик послушно перевернул хрень, отчего та стала выглядеть ещё хреновей.
– Да… это тоже не вариант. А если сразу две?
Сразу две хреновины на стене увеличили степень хреновости минимум вдвое, отчего направление тут же было признано тупиковым.
– Хрень натуральная, – обобщил направление Выверзнев и переместил хрени обратно на стол.
– А вот тут, коллега, я бы не стал преувеличивать! – осторожно помотал головой Колобков. – То, что это «хрень» – тут спора нет, но «натуральная» – это уж, простите, перебор. Скорее, не натуральная, а, я бы сказал, идентичная натуральной!
– И в чём разница? – уточнил Толик, наморщившись. – Она что? Намного хреновей?.. или хреновитей?
– Смотри глубже, – снизошёл монтажёр, не отрывая от хрени глаз. – Ведь что такое «хрень» в привычном понимании? Давайте, только не будем рассматривать псевдохрень натуральную и тем более псевдонатуральную хрень…
– Колбаса! Или нет. Сосиски! – каким-то образом сам догадался о чём пойдёт  речь Анатолий.
– Что?.. Колбаса?.. при чём здесь колбаса? – моментально сбился с мысли Колобков.
– Ну, ты же сказал: «…хрень псевдонатуральная», – напомнил Выверзнев.
Колобков поморщился. Чётко выстроенная логистическая цепочка незапланированно оборвалась, уперевшись в обыкновенные сосиски.
– А! Нет. Я имел в виду субстанцию несъедобную, – наконец-то собрался с мыслями Колобков.
Но такая расширенная информация лишь утвердила Толика в своих мыслях.
– Ну! А я про что?!
– Да нет! – Гаврила даже разозлился. –  Я имел в виду,  не просто несъедобную, а изначально непригодную к употреблению в пищу…
– Моя собака так и думает! – продолжил отстаивать свою позицию Выверзнев. – Она даже в холодильник перестала лазить!..
– Ну хорошо! Хорошо, – сдался Гаврила. – Пускай в твоём случае хренотворной вершиной будет колбаса!.. и… чего там у тебя ещё собака не ест?.. В общем-то, – вернулся Колобков в прежнее русло. Само понятие «хрень какая-то» – это вовсе не национальное состояние души и даже не элемент её идентификации. Это нечто свыше! Нечто аморфное, бестелесное, но в то же время, заполняющее всё предоставленное ей пространство. И эффициент её так же загадочен и непредсказуем.
То там случится, то здесь произойдёт. То вылезет откуда-нибудь, то окажется или обнаружится, но, заметьте! Всё вышеперечисленное является субъектом чистой случайности! То есть, никто специально хренью не страдает!
– Так уж и никто?! – хором во главе с Плюмпелем усомнилась студия, но Колобков вопросы политики обсуждать отказался.
– Что же касается натуральности, – спокойно продолжил он. – То… нет, конечно же хрень может иметь и природное происхождение. Природа, знаете ли, тоже небезупречна. Может где-то и просчитаться, и пошутить, в конце концов. Такая хрень, я согласен, вполне может считаться субстанцией абсолютно натуральной! Приближенной, так сказать, к естеству.  То есть фактор её возникновения можно приписать, да хоть самому Господу Богу.  Но здесь же мы видим обратное. Здесь мы видим хрень абсолютно рукотворную, причём, скорее всего подделка, и, судя по тому, что обнаружили её в куче  металлолома, подделка весьма неудачная. Хотя… я допускаю, что вполне  идентичная натуральной…
– Гаврила! Хорош хренью страдать! – в обидной форме опроверг вышеупомянутую гипотезу Выверзнев. – Давай лучше разберёмся с этой хренью! А то действительно выпить хочется.
– Согласен! – тут же вошёл в положение страждущих Колобков и утвердительно кивнул. – Переходим ко второй стадии решения проблемы, и пусть она пройдёт под девизом «Не дай себе засохнуть!» Итак! С контингентом мы что-нибудь уже решили?
Женечка виновато подёргала плечиками, Толик развёл ладони, а Плюмпель тяжело вздохнул и потупил взгляд, что на языке создателей рекламы всегда переводится одинаково. Не дословно, конечно, но приблизительно: «Нечего зря голову морочить, а лучше посвяти остаток рабочего дня пенсионерам».
– Ну, что ж… – обречённо выдохнул Колобков, сжал губы и мелко покивал головой. – Этого-то я и боялся, но делать нечего. Работаем по проверенной схеме. Значит, пенсионеры-огородники – садоводы-любители. Ну, и зачем этим коллекционерам всякой хрени понадобилась ещё и эта? Давайте! Давайте шевелите мозгами!
И мозги зашевелились. Почувствовали родное давно обжитое пространство и зашевелились. И не просто зашевелились, а, подобно упомянутой хрени, заполнили это пространство полностью и воспарили далее.
– Может, к лопате привинтить! – изобрёл новый отпугиватель кротов Анатолий. – Или к граблям!..
– Хорошо! – принял версию к рассмотрению Колобков и тут же её дополни: – Отпугиватель саранчи!
– Мух!..
– Клещей!.. – подключился коллектив.
– Ускоритель брожения навоза!..
– А это зачем?
– Не знаю, – пожал плечами Плюмпель. – Это просто версия.
– Так! Ближе к теме!
– А, может, он пчёл приманивает? – блеснула Женечка.
– Женечка, замечательно! Ещё!
– Гипнотизатор тли!
– Абрамыч! Ты задолбал! Включайся в работу! Покинь уже  свою бухгалтерию!
– А что? Это тоже важно!.. – не договорил Давид Абрамович, потому что коллектив уже перешёл к посадке картофеля.
– А паз тогда зачем?
– Кладёшь в него картофелину и с размаху…
– Нет. Слишком сложно, но мы на правильном пути. Эх! Чует моё сердце, что эта хрень как-то связана с третьей фазой растущей луны.
– Ага! – тут же прыснул Выверзнев. – Фазоинвертор! Лунный.
– А что это такое? – скривила личико Женечка и недоверчиво посмотрела на оператора. – Это вообще зачем?
Колобков повернул голову.
– Зачем менять фазу? – уточнил он и, не дождавшись ответа, тут же  пояснил: – А ты вообще знаешь, что такое фаза? Вот в розетке есть фаза и ноль…
– Нет! В розетке – это опасно! – испугалась Женечка. – Никто не купит!
– Так, – поспешил успокоить секретаршу Гаврила. – Во-первых, на Луне никаких розеток нет. Не существует! Равно как не существует и фаз Луны! И растущей Луны тоже не бывает! И убывающей! Потому что, если бы она росла хотя бы на сантиметр в год, то за последние пару миллиардов лет она выросла бы до таких размеров, – Колобков расставил руки в стороны, но масштабов проблемы и сам просчитать не смог. – В общем, давно бы примагнитилась к Земле, и слово «лунатик» отражало бы не клинический диагноз склонных к сомнамбулизму, а просто чью-нибудь расу или национальность.  Про убывание Луны вообще промолчу – очевидно. И, кстати, к вопросу о юридической стороне. Поскольку не существует самого предмета, то и рассуждать о его юридической стороне – бессмысленно! Абрамыч, подтверди!
Давид мелко и неохотно кивнул, но всё-таки уточнил:
– Сначала сценарий напиши, а там, может, и подтвержу.
– Опять я должен сценарий?..
– Так ты же у нас вечно всё придумываешь! – огрызнулся Плюмпель, и Колобков с этим спорить не стал.
– Вот то-то и оно, что я! Вечно! И всё! И сценарии пишу, и монтажом занимаюсь, и раскадровкой, и…
– Тебе за это доплачивают! – перебил бухгалтер.
– Да это сущие копейки! Да если б мне доплачивали согласно экономическому урону карманов моих рекламоглядетелей…
– Тоже мне! Нашёл чем хвастать! – перебила теперь Женечка.
– Хвастать?! – тут же сменил тему Колобков. – Кажется, кто-то позабыл, что часть этого урона, и я скажу, что довольно существенная часть, плавным образом перемещается в карманы присутствующих, и если не все из этих присутствующих приветствуют таковое перемещение, то милости просим задуматься о смене работы.
– Я не об этом, – надула губы секретарша. – Просто интересно, вот ты свою мать предупреждаешь о том, чего нельзя покупать.
– Не вижу! Ни малейшего смысла не вижу! – замотал головой Колобков. – Всё равно купит, но тайком. Ещё и спрячет, чтобы я не видел, и забудет куда спрятала. Все они такие. Это у них в генетическом коде прописано. Вы что думаете, что им зачем-то понадобилась какая-то хрень? Да ничего подобного! Они просто покупают всё, чего у них ещё не было. И это для нас с вами это хрень полнейшая! А для них это новая тема для разговора, новый повод посплетничать и, как закономерный итог, ещё один шаг на пути к постижению истины. Истины, вот уже десятилетия как не дающей им спокойно жить, спокойно есть и спокойно дышать.
– Это какой же? – уточнила Женечка.
– Ну как какой? Самой главной! «Кто во всём виноват?»
– А твои родители тоже… такие же? – с какой-то непреодолимой грустью в голосе спросила Женечка, но вот посмотреть Гавриле в глаза постеснялась.
Колобков обречённо вздохнул.
– Боюсь, что и сам когда-нибудь… Но я их не обвиняю, понять их не сложно. Ведь что у них за жизнь? На что им тратить деньги? На колбасу? Да сегодняшняя колбаса, вот, Толик подтвердит… и собака его, имеет с колбасой лишь отдалённое геометрическое сходство! На одежду? Так им её девать уже некуда! На цветочки? Вот это да! Врать не буду. Полстраны выращивают всякую рассаду, чтобы посадить или продать второй половине страны. Причём у половины из второй половины есть и своя рассада, но они всё равно купят у первой, потому что чужая всегда лучше, толще и зеленее! А заодно ещё и ответственность с тебя снимает в случае, если вместо огурцов вырастет тыква или…
Колобков резко осёкся, застыл прямо с открытым ртом, и только медленное сощуривание глаз опровергало гипотезу о внезапном инфаркте, инсульте или диарее.
Коллектив знал это состояние. Он видел его не раз, собственно, ради этого состояния его и терпел. Случались, конечно, ошибочки, но в большинстве случаев это означало либо безумную идею, либо идиотскую, либо безумно идиотскую. Все три варианта, как вы сами догадались, создателей рекламы устраивали полностью.
В этот раз идея оказалась идиотски безумная а оттого безупречно правдоподобная.
– Рассада! – озаглавил идею Гаврила и жестами пригласил коллег поближе. – Женечка, тащи сюда свою пальму!
– Это не пальма! Это лимон! Я его из семечки вырастила, – вступилась за цитрусовые секретарша, но Колобкова было уже не остановить.
– Плевать. Не из семечки, а из косточки! Из семечки – это подсолнухи. Тащи, давай! Не бойся. Ничего с ним не будет.
Женечка вздохнула, но ради общего блага принесла с подоконника крохотный кустик лимона в оранжевом горшочке и вместе с блюдечком поставила на стол.
– Сломаешь – убью! – озвучила она возможные перспективы и для пущей убедительности продемонстрировала свой маникюр.
Но Гаврила её уже не видел, не слышал и знать не хотел. Идея поглотила его полностью. Даже внезапное появление шефа не отвлекло его внимания.
– Итак, господа! Предлагаю вашему вниманию новейшую разработку наших отечественных учёных астрофизиков, которая совершенно неожиданно нашла применение в… – Колобков сделал глупый вид и уточнил: – А кто там у нас растениями всякими занимается?
– Ну… это… биоинженеры! – тут же предположил Толик.
– Точно! – кивнул Гаврила. – Но на всякий случай уточни. Нашла применение в биоинженерии! Наконец-то! Наконец-то влияние фаз луны на развитие молодой поросли растений полностью разъяснено, и помогло нам в этом гениальнейшее изобретение, а именно, спектральный преобразователь-концентратор  лунной энергии под названием, которое мы ещё не придумали. А работает эта хреновина так! Вогнутая наноповерхность хреновины, название к которой мы ещё не придумали,  улавливает импульс…
– Импульс не пойдёт! – перебил Толик. – Импульс всегда привязан к скорости и к массе!
Колобков на секунду задумался и смерил хреновину любопытным взглядом. Ни скоростью, ни массивностью хреновина не обладала однозначно, но такое красивое слово упускать не хотелось.
– Это точно? – за последней надеждой воззрился он на Выверзнева, но тот лишь однозначно кивнул. – Ладно, – расстроился Гаврила. – Тогда выясни, чего там Луна излучает…
– Ничего! – вообще поставил проект под удар Толик.
– Совсем ничего?!
– Совсем! – кивнул оператор. – Она просто отражает солнечный свет, ну, ещё там чего-нибудь…
– Ну и достаточно! – облегчённо вздохнул Колобков. – просканируй этот вопрос поподробней. Так! На чём я остановился?
– Как эта штука работает? – немного не точно, но актуально напомнил Плюмпель.
– А! Да! Точно, – сделал вид, что вспомнил Гаврила и немедленно приступил к демонстрации чудодейственных способностей хреновины. – Устанавливаем эту хрень, название к которой мы ещё не придумали, над отростком капусты или помидоры…
– Ростком! – внёс свою лепту в создание ролика шеф. – Из семян – ростки. Отростки – из растений, а если срезать и в землю воткнуть, то это черенок.
– Понял! – кивнул Колобков и чудодейственные свойства хрени втрое расширил. – Значит, устанавливаем эту хрень без названия над любым ростком, отростком или даже черенком. Разворачиваем её наноотражателем к окошку и забываем! Всё остальное спектральный преобразователь-концентратор лунного света сделает за вас сам!
Колобков просиял и, убедившись, что коллеги заинтригованы основательно, не без иронии продолжил:
– Всё просто! Какое-то из гамма, дельта и прочих невыясненных ещё Толиком излучений, отражаясь от Луны, попадают на наноотражатель преобразователя, – Гаврила провёл пальцем по вогнутой поверхности преобразователя, – в дальнейшем именуемый хрень полнейшая. Далее невыясненные Толиком космические лучи инвертируются в какое-то другое очень полезное для растений излучение, о котором через час нам поведает Женечка, и вызывают у растений бурный рост листьев, веточек и ещё чего-то, о чём шеф знает лучше, чем мы.
Шеф слушал Колобкова с выпученными глазами. Такой ахинеи не слыхивали ещё его уши, и не видывали глаза. А, если учесть, что рождён, взращён и воспитан он был в семье потомственных огородников и, к слову, тёща его тоже оказалась выходкой из аналогичного сословия, то сей вопиющий акт безнравственности был воспринят им, как фамильное оскорбление.
– Гениально, – только и смог произнести он, а вот поаплодировать не хватило воспитания.
– Благодарю! – довольно кивнул Колобков и окинул коллег победоносным взглядом. – Ну как вам идея?
Прежде всего, вопрос был адресован, конечно, Плюмпелю, ибо по нелепой традиции именно он утрясал всё придуманное с законодательством, но поскольку похвалы от него ожидать не приходилось… никогда, то к рецензии тут же была подключена оставшаяся часть коллектива.
Женечка состроила изумлённое лицо и заявила, что большего бреда в жизни не слыхивала, оператор тут же с ней согласился.
– Идиотизм наиполнейший! Глупее и представить невозможно! Браво! Считай, что премия уже у нас в кармане!
– Но-но! Не торопитесь! – не допустил праздности шеф и погрозил пальцем. – Абсурд на грани безумия, не спорю, но не спешите радоваться! Сюжет давайте! Сначала сюжет! И без излишеств!
– Да какие там излишества? – не разглядел сложности Колобков. – Сценарий завтра накатаю. Найдём какого-нибудь огородника с рассадой, дадим ему в руки леечку… кстати! – Монтажёр выраженно покосился на оператора и задрал вверх указательный палец. – Толик, а ведь твоя мамаша, помнится, рассадой занимается?
– Она в мировом суде работает! А не в уголовном! – под корень обрубил надежду Выверзнев. – Свою приобщи!
– Так! – не допустил назревающего конфликта шеф и телом отделил противоборствующие стороны. – Занимайтесь каждый своим делом! А артистов я и без вас подберу!
– Ага. Только не как с геморроем, – не сдержался Колобков.
– А что с геморроем? – скривил лицо шеф. – Всё же нормально было.
Он обратил взгляд на Плюмпеля, но тот лишь плечами пожал.
– Заказчик ролик вернул. Говорит, что игра актёра не убедительная – слишком уж он счастливо выглядит.
– Ну замечательно! – расстроился шеф и сердито махнул рукой. – Ладно разберусь. А вы… да, кстати! Название-то для хрени придумали?
– Ну-тк, сейчас займёмся, – развёл руки в стороны Колобков. – Теперь хоть понятно, что это.
– Ну, условно согласен, – кивнул шеф, но настоял с ускорением процесса. – Давайте, все вместе подключайтесь. И ты, Женечка, тоже.
– Но я не умею…
– А ты попробуй!
– Я уже пробовала, но у меня только одно слово придумалось, – нечаянно проговорилась она.
Восемь мужских глаз тут же сконцентрировали своё внимание на Женечке, едва не раздев её догола. Женечка даже покраснела от стыда и руками прикрыла грудь.
– И что это за слово? – на правах главного поинтересовался шеф, и отказать начальству секретарша не смогла.
Он преглупо улыбнулась, помялась, в надежде шепнуть это слово на ушко, но встретив непримиримость начальства повержено сдалась.
– Ну, это так... в голове застряло, –  подернула она плечиками и, потупив взгляд, прошептала: – Плюмпелька.
– Кто? – вместо шефа уточнил Колобков. – Плюмпелька?
Идея ему сразу почему-то понравилась, но не полностью.
– Позвольте! Какая ж это плюмпелька? Плюмпелька – она же маленькая, зелёненькая, а у нас, позвольте напомнить, железяка аномальной конфигурации. Нет! Вот если бы она была хотя бы в пару раз поменьше, то пожалуйста, но при таких габаритах…  – монтажёр ехидно улыбнулся, губы облизал и предложил укоротить слово  на пару букв. – Это, извините, не плюмпелька, а целый плюмпель!
Лицо его попыталось не расползтись в ехидной улыбке, но результат попытки не порадовал даже его самого. Благо шеф отвлёк на себя внимание своими сомнениями.
– Ну, нет. Это уже чересчур, – тайно покосился он на бухгалтера. – Я бы предложил, скорее, «плюмбель», а не «плюмпель».
Но плюмбель категорически не устроил оператора.
– Нет, нет! Это не прокатит! Плюмбель – это уже таблица Менделеева получается! Плюмбум – это же свинец, а наша хрень из аллюминия!
– Верно! – поддержал Колобков. – И потом, такое слово наверняка уже есть, а вот плюмпель… да что мы, в конце концов, как маленькие! Давайте проголосуем! У нас всё-таки демократия!
И первым задрал обе руки.
А вот дальнейшее, только представьте, насколько трудно передать это словами, потому как к великому изумлению, огорчению и прочему негодованию, но вторым и совершенно добровольно руку поднял бухгалтер. Просто взял и поднял! Не задумываясь.
Шеф мгновенно опешил. Округлившимися глазами взглянул на округлённые глаза окружающих и сразу опешил. А у Женечки чуть ресницы к бровям не прилипли.
– Ну, если только Давид Абрамович не возражает, – промямлил что-то невнятное шеф и руку поднял тоже. – То, в принципе… почему бы и нет…
Четыре поднятые руки против четырёх онемевших одержали безоговорочный перевес, и хрень таким образом обрела пусть не собственное, но идентичное натуральному название.
На этом, собственно, и название, и предназначение, и идея ролика были полностью утверждены, и после короткого разглядывания и прилаживания плюмпеля к цветочному горшку, шеф радостно объявил обеденный перерыв. Прислушался и сразу объявил.
Глава 5

А причиной тому явилась, в прямом смысле этого слова, Клавдия Васильевна – соседка, в некотором роде, обитавшая двумя этажами выше и являвшаяся вполне штатной сотрудницей коллектива, отвечающей за его внутреннее наполнение и содержание.
Рассуждать о её возрасте было сложно, ибо со стечением определённого количества лет все бабушки на свете начинают выглядеть ровесницами, но, отдадим ей должное, навыков своих, не смотря на возраст, она ничуть не растеряла. Может, стряпня её и уступала ресторанной по внешнему виду и разнообразию, но за то по вкусовым качествам заметно превосходила.
Клавдия Васильевна громко постучалась, не дожидаясь ответа, толкнула дверь и вместе со своей скрипучей тележкой явилась.
– Обед! Ребятишки! Обед!
Скрип тележки подействовал на всех, как лампочка на собаку Павлова и, одномоментно проголодавшись, все тут же побросали дела и дружно освободили стол от всякой хрени, вернее, теперь уже от плюмпелей. Женечка стол протёрла, и на нём сейчас же очутилась стопка пластиковых тарелок и комплект фарфоровых.
Секретарша была единственным человеком, которому было не лень помыть за собой посуду, остальные же предпочитали грязные тарелки выбрасывать. Таким образом, принадлежность фарфоровых интуитивно понятна.
– Подставляйте! – раскупорила Клавдия Васильевна свою тележку, и из большого термоса гипнотизирующе вырвался наружу самостоятельно съедобный аромат. – Сегодня щи с мясом и голубцы.
Половник ловко распределил содержимое термоса по тарелкам, а Колобков очередной раз не удержался от комплимента.
– У-у! – он втянул носом. – Судя по запаху, я уже хочу добавки.
– Ешьте-ешьте! – приняла комплимент Клавдия Васильевна. – Щи сегодня наваристые – с мясом.
Тут, естественно, все похватали свою утварь и, традиционно обожжась кипятком, кроме Женечки, конечно, принялись в неё дуть и облизывать обожжённые пальцы, что, по мнению автора, не следует путать с мытьём рук перед едой.
Конечно, дутьё в тарелку сил отнимает немного, чуть больше нервов отнимает облизывание пальцев, но, скомпилировавшись,  обе процедуры напрочь лишают возможности поговорить.
Говорить Колобков любил намного больше, нежели дуть или облизывать, а посему в какой-то момент он бросил нелюбимое занятие и сдуру поинтересовался у Клавдии Васильевны.
– Тётя Клав! А вот почему вы всё время говорите: «Щи сегодня с мясом!» или «Борщ сегодня с мясом!»
– Так а как же?! – молниеносно округлила глаза Клавдия Васильевна. – Они ж с мясом! Вот же ж у тебя в тарелке!
Она аккуратно ткнула половником в Колобковскую тарелку, но, отдадим ей должное, половник она держала так, как будто указывала им на что-то, а ещё не так, как будто собиралась перевоспитать или улучшить зрение какому-то слабовидящему.
– Да я не это имею в виду, – шутя попытался оправдаться Гаврила. – Я имею в виду, что так не говорят. Что кто-нибудь может подумать, что щи только сегодня с мясом, а вот вчера или завтра…
Договорить он не успел. Округлённые глаза тут же сощурились, а мелкие манипуляции пальцев позволили определить постановку половника в боевой режим.
– Да ты на что намекаешь? Паразит! Да я что тебе? Хочешь сказать, что я обкрала вас тут? Мяса вам не доложила?..
– Клавдия Васильевна, да я только… – попытался оправдаться Колобков, но Клавдия Васильевна взмахом половника отчётливо распределила очерёдность высказывания своих мнений.
– Да я всю войну голодала! И после! А кусочка хлебца чужого ни разу не взяла! Да у меня и грамота есть! Я сорок лет на заводе проработала! И детей ещё трое!..
– Клавдия Васильевна! Ну…
– И не нукай мне тут! У меня и чеки все есть! И на мясо, и на картошку! А вот лаврушку я вам свою клала! А на лук чеков нет, так потому, что я его сама выращивала на подоконнике! И сажала, и поливала, и ухаживала! Потому что пенсия у меня, знаешь какая маленькая? Даже на таблетки не хватает! А мясо я и не ем вовсе! Только если бульон! А вы меня – старую женщину!..
Клавдия Васильевна всей своей массой нависла над бесполезно пытающимся оправдаться Колобковым и, размахивая половником, словно палицей, прививала тому умение слушать.
Поначалу Гаврила пытался хоть что-то вставить и превратить монолог в беседу, но после краткой лекции о том, как какая-то Тамарка буфетчица, у которой на балконе жил поросёнок, который в свою очередь прибавлял в весе исключительно из-за убавления порций клиентов столовой, а сама Клавдия Васильевна никогда поросят не держала, да и балкона у неё никакого нет, сдался. Мучительно втянул шею в плечи и сдался.
Шеф тоже как-то осунулся, выкатил глаза и застыл с приоткрытым ртом, словно собираясь подуть или облизать пальцы. Женечка спокойно обедала, уставившись на происходящее, словно на экран телевизора, Толик неумело копировал шефа, и лишь Плюмпель ничего не делал. Просто сидел с довольной физиономией и с трудно скрываемым удовольствием наблюдал за поруганием Колобкова.
Сам же Колобков, по крайней мере, я в этом почти уверен, за время прослушивания осознал одну непреложную истину – «Если ты во время обеда открыл рот, то либо ешь, либо дуй, либо облизывай пальцы!» Открытие рта для посторонних целей, как выяснилось, чревато отбитием аппетита.
Тем ни менее, суп уже давно остыл, у Женечки вообще закончился, а Клавдия Васильевна ещё и сути вопроса не коснулась, дойдя в рассуждениях лишь до засевших в Собесе негодяях и их тайной родственной связи с руководством государства.
 А есть хоть уже и перехотелось, но и пускать процесс на произвол тоже не годилось. К тому же, Клавдия Васильевна затронула, как нельзя, подходящую тему.
– Да я только и живу, что сама на подоконнике вырастила! А мяса вашего я даже и не пробовала! И зубов-то у меня нет, чтобы его угрызть! Мы – пенсионеры теперь только травой и питаемся!..
Медлить было нельзя.
– Клавдия Васильевна! – вскочил, как ошпаренный шеф, благо есть от него польза, и обеими руками схватился за половник. – Так вы что? Вы ещё и рассадой занимаетесь?
Клавдия Васильевна вздрогнула. Какая-то очень важная мысль выскользнула из её головы, и образовавшаяся на её месте пустота сократила воинственность вдвое.
– А как же?! Конечно занимаюсь! – прыснула она недоверчиво и в попытке освободить пленённый половник, грустно пошутила. – Одной ей и живу! Одну её и жую!
– Так это же замечательно! – одобрил вегетарианский рацион шеф и отпустил половник. – А мы как раз ищем опытного специалиста по рассаде. У вас, случайно, никого из знакомых нет?
Манёвр удался. Даже Колобков оценил гениальность тактики и мысленно поклялся не вмешиваться. Однозначные взгляды коллег успешно тому способствовали.
 Клавдия Васильевна задумчиво прищурилась и, последний раз одарив монтажёра презрительным взглядом, повернулась к нему спиной.
Раздумывала она не долго. Какое-то внутреннее чутьё узрело на горизонте надвигающуюся корысть, а чутью своему, как и все пенсионеры, она доверяла полностью.
– А ищете-то зачем? – с опаской поинтересовалась она, вытирая половник о передник.
Шеф только и ждал этого вопроса.
– Да вот, знаете ли, хотим предложить ему одну маленькую, но хорошо оплачиваемую работёнку. Всего-то и делов, что сказать на камеру пару тройку фраз и получить за это целых две тысячи рублей.
Глаза Клавдии Васильевны мгновенно расщурились. Мысленно рассчитав стоимость одной фразы, и сравнив её со стоимостью одной порции обеда, в ней тут же зародилось подозрение, что она всю жизнь занималась не тем.
– Сколько-сколько? – на всякий случай уточнила она, но подозрения её лишь укоренились, ибо шеф многочисленно покивал и арифметику расчётов подтвердил.
– Да! Нам тут, знаете ли, рекламу заказали одной штуковины… механизма… японского. Вставляешь его под рассаду, и она за ночь ух! – шеф закатил глаза на потолок, и Клавдия Васильевна инстинктивно проследовала за ним взглядом. – Ну знаете же, эти японцы вечно чего-нибудь придумают, а нам потом рекламируй. Так нет у вас знакомых?
Рот старушки медленно перекосило в неподдающейся описанию улыбке идиотского характера, а всё остальное изобразило вид бедной одинокой сироты, на которой без преувеличения держится всё сельское хозяйство отечества. По крайней мере, его начальная стадия в интервале от горшка и до двух вершков.
– Две тысячи? – ещё раз уточнила она и, заручившись кивком, подкорректировала вопрос. – Рублей?
– Ну да. Рублей, – как-то даже испуганно подтвердил шеф и неприминул напомнить, что ареалом обитания и его самого, и Клавдии Васильевны в частности является Россия, а расчётной единицей упомянутого ареала является именно эта древесноволокнистая форма.
Ответ слегка расстроил старушку, ибо по всему стало заметно, что мысленно она уже положила некую сумму под подушку и при этом была бы весьма и весьма не против, если б та эту подушку изрядно оттопыривала, мешая ей заснуть.
– Две тысячи… рублей… – прошептала она сама себе, но тут же вспомнила о главном. – А деньги сразу?
– Ну конечно! За кого вы нас принимаете?! – демонстративно возмутился шеф и физиономию состроил подобающую. – Мы люди серьёзные! Слов на ветер не бросаем!
Клавдия Васильевна искоса, но пристально посмотрела в глаза шефа и, на этот раз не найдя к чему придраться, протяжно выдохнула.
– Ну, ладно. Чего там говорить-то надо? Спрашивай! Я готова.
Шеф был доволен, но радости не показал. Беглым взглядом он оглядел коллег и, заручившись их беспомощностью, аккуратно перенёс мероприятие на завтра.
– Клавдия Васильевна, это хорошо, что вы готовы, но и нас поймите. Мы-то ещё... Да и вы, простите, в таком наряде больше похожи на повара, а не на специалиста по рассаде.
Клавдия Васильевна обиженно вытянулась, осмотрела себя и, догадавшись о причине несоответствия, быстро спрятала половник. Потом осмотрела ещё раз и решила добавить последний штрих.
– А! Так передник-то я сниму! – и принялась развязывать узел.
– Да подождите, Клавдия Васильевна, – остановил раздевание шеф. – Передник, конечно, тоже лишнее, но, боюсь, что этого не достаточно. На вас же, как-никак, вся страна смотреть будет.
– Как? Вся страна?.. – мгновенно опешила Клавдия Васильевна и вместо того, чтобы снять передник, поправила его обратно и пригладила руками. – Мы про такое не договаривались!
– Помилуйте, Клавдия Васильевна. А вы что хотели? – развёл руки в стороны шеф. – Как-никак лучший специалист по рассаде! Не грех, если вся страна на него посмотрит.
Старушка наморщилась. В глазах её промелькнул явный оттенок недоверия, граничивший с мыслью о том, что явно продешевила, но мысль о том, что вечером сюда придёт прибираться Таисия Макаровна с седьмого этажа, у которой, кстати, рассады на четыре ящика больше, и уже взошли петуньи, вернула её в реальность.
– Ну хорошо. Я быстро! – легко смирилась с мировой известностью Клавдия Васильевна и чуть не удалилась к себе в гримёрную.
– Да подождите же, Клавдия Васильевна, – едва успел остановить её шеф. – Ну, не всё же так просто. Вы меня извините. Это работа абсолютно серьёзная и требует соответственного подхода. Оборудование нужно настроить, освещение, звук… в конце концов, ещё и антураж нужен какой-то. Цветочки там… череночки… леечка…
– Леечка у меня тоже есть! Голубенькая! Сейчас принесу! – амплитудно кивнула потенциальная актриса. – И цветочки тоже!
– Да подождите, что же это такое… Клавдия Васильевна! – не допустил несвоевременный перенос клумбы шеф. –  Давайте лучше договоримся на завтра. На утро. А мы как раз всё подго…
– Нет, нет, нет! – активно запротестовала старушка. – Завтра утром к Тамарке со второго подъезда зять с детьми приезжает! Так что никак не могу!
Клавдия Васильевна замахала руками, завертела головой, но уточнить, та ли это Тамарка, у которой на балконе жирели на общественных харчах поросята, не соблаговолила.
– Ну вот никак не могу и всё! Сейчас давайте! – настояла она на своём и едва ногой не топнула.
К такому повороту событий шеф оказался не готов, к тому же, импровизировать, как Колобков он не умел, а ситуация того требовала. Как на последнюю надежду обратил он умоляющий взор на монтажёра, и, понимая это, Гаврила нарушил данную ранее клятву.
– Нет, я, конечно, всё понимаю, – привстал он, сжимая в руке ложку. – Но, Марк Анатольевич! Это что же получается? Я понимаю, что у нас ненормированный рабочий день, но нельзя же всё время этим пользоваться. Мы и так тут крутимся, как белка в колесе! Вкалываем с утра до ночи! А Давид Абрамович так и вовсе! – Колобков указал ложкой на бухгалтерские ноги. – С пятницы на работе торчит! Его уже ноги не держат! Не спал двое суток! Так, подремал слегка на кресле пару часиков. У него даже сил переобуться нет!..
Плюмпель выкатил глаза и виновато втянул ноги под кресло, а Колобков с удовольствием проследил, чтобы сей печальный ритуал был замечен и оценён.
– А Женечка? – продолжил он, указывая той же ложкой на секретаршу. – Весь день, бедолага, висит на телефоне – ей даже ногти некогда покрасить! А ведь она женщина! Лицо, так сказать, нашей компании. И я уж не говорю про Анатолия!
Анатолий, дождавшись собственного перечисления, мгновенно осунулся, втянул голову в плечи и измождённо повис на кресле.
– Вот! Видите, до чего вы его довели! Человек ложку поднять не может! Вы вот что, Марк Анатольевич! Вы это прекращайте! У нас, знаете ли, не царские времена! Крепостное право давно отменили, а вы!.. Знаете, Марк Анатольевич, кто вы? Вы деспот!
– Я-а?! – тут же прижал ложку к сердцу шеф и тайком сжал ладонь в кулак, откровенно намекая, что Колобков слегка немножечко чуть-чуть переборщил. Но Гаврилу уже понесло.
– Вы, Марк Анатольевич! Вы!
Тут Женечка не выдержала и, зажав рот ладонью, прыснула от смеха.
– Не плачь, Женечка! Не плачь,– вовремя сориентировался монтажёр и, загородив секретаршу, положил ей ложку на плечо. – Я тебя в обиду не дам! Так что можете считать, что это бунт, но работать сегодня мы отказываемся! И даже если вы меня после этого уволите, и мне нечем будет кормить троих моих детей, я всё равно останусь при своём мнении и, знаете что? Я рад, что наконец-то высказал вам всё! А работать мы не будем! К тому же, у нас обед, а у меня уже… суп остыл! И мясо в нём тоже! – не рискнул он обидеть старушку. – А ещё голубцы! С мясом, наверняка.
– Ой! А голубцы-то! Вы чего ж молчите? – вспомнила вдруг о голубцах Клавдия Васильевна, и, мгновенно позабыв о карьере кинозвезды, бросилась откупоривать термос с голубцами. Разговор, таким образом, плавно перешёл в другое русло и, пока несостоявшаяся актриса возилась с голубцами и желала всем приятного аппетита, позволил присутствующим обменяться многозначительными гримасами.
После этого старушка зависла в нерешительности. Как на спасителя посмотрела она на Марка Анатольевича, и тот, не желая начинать разговор сызнова, аккуратно постарался его закончить. Он что-то долго шептал старушке на ухо, а та угукала и кланялась. В финале она ещё раз пожелала всем приятного аппетита и, заявив, что зайдёт попозже, под скрип тележки удалилась.
Двери лифта увозившего тележку давно уже хлопнули и на первом, и на третьем этажах, но скрип её, как ржавый гвоздь долго ещё саднил пенопласт общественных внутренностей.
В такой момент самое лучше – это взять ложку и, не смотря на затвердевшие пузырьки жира, плавающие по поверхности супа, заполнить этим супом входное головное отверстие, дабы избежать тем самым всевозможных вопросов, ответов и того, что тому предшествует.
И идея эта, почему-то, пришла в голову всем сразу, за малым исключением того, что Женечка уже доедала ещё горячие голубцы, а все остальные ещё подчивались уже остывшим супом.
Не смотря на то, что всех меньше аппетита осталось у шефа, суп он одолел первым. Причём, с таким остервенением…
Вообще-то, шеф был мужик нормальный. Понятливый, в каком-то смысле. Случались, конечно, иногда с ним заморочки, но это «иногда» случалось не часто и в основном, как справедливо заметил коллектив, ровно перед тем, как выдать зарплату или премию. Или… такое случалось чуть чаще, когда он сам облажается по-полной, либо перемудрит катастрофически. В этот раз, судя по его лицу, он облажался так, что вечером непременно будет зарплата.
Даже опустевшая тарелка его и та умудрилась с грохотом приземлиться в мусорную корзину, вызвав у остальных сиюминутную оторопь и дрожь.
– Ладно. Доедайте, – сжалился шеф и милостиво позволил растянуть неудовольствие от обеда. Сам же он поставил возле подоконника стул и, изобразив глубокую задумчивость, отсутствующе уставился в окно.
Само собой, что нарушать идиллию созерцания не хотел никто, и оттого голубцы доедались с особой скрупулёзностью, но заоконный пейзаж имеет нехорошее качество быстро надоедать, и чем ниже этаж и ближе центр города, тем сильнее проявляется это свойство.
Хотя Колобков был не единственным, кто владел данной информацией, но его извечный конфликт с богом справедливости не оставлял ему ни единого шанса на то, что какому-то другому представителю коллектива придётся отдуваться за произошедшее. Вероятность же того, что кто-нибудь из них сам вызовет огонь на себя, приравнивалась к вероятности того, что подобная вероятность вообще существует. Впрочем, был и, пусть крохотный, но положительный момент, потому как мировая история содержала некоторые фрагменты, когда вызвавший огонь на себя был немедленно обвинён в невинности, что в свою очередь существенно смягчало его вину.
Решение рискнуть, может, и было в какой-то степени опрометчивым, но, с другой стороны, решение не рисковать было более рискованным. Опять же, огонь всё равно уже был вызван, и дело оставалось за малым – опередить пригревшихся и каким-то образом договориться с ошпаренным.
– Эх! Ну надо ж такое! – собравшись с духом, привстал Гаврила и облизал перед выкидыванием ложку.
Более он ничего сказать не успел. Народ, видимо, только и ждал, пока он ложку оближет и набросился на него со всех сторон, как пираньи Амазонки на обманутого ловца жемчуга.
– Ты чё докопался до бабули?!
– Да!..
– Нас тебе мало! Ты теперь к старушкам начал приставать?!
– Вот-вот!..
– Совсем совесть потерял!..
– Точно-точно!..
– Да он не совесть, а страх потерял!..
– И совесть тоже!..
– Вот-вот!.. – снова не уследил я, кто о чём ругался.
Бедный Колобков даже ложку забыл выбросить и, нечаянно сунув её в карман брюк, снова уселся в кресло. Но ответить на лживые и бессовестные обвинения коллег всё равно не успел.
– Надавать бы тебе за такое по морде!..
– Точно-точно!..
– Или расцарапать!.. – совсем запутался я, но, слава богу, в процесс вмешался шеф и спас тем самым повествование.
– Так! А-ну заткнулись все! – грозно рыкнул он и, сжав кулак, помотал им по воздуху. – И никаких морд мы бить не будем… в рабочее время! – всё-таки оставил он маленькую надежду и повернул голову. –  И царапать тоже не будем! Хотя, поверьте, очень хочется. Но мы поступим цивилизованно! А именно!.. В целях оздоровления отношений в коллективе и поддержания трудовой дисциплины… ну, и в воспитательных целях, конечно, прибегнем к трудотерапии! И это всех касается! Всех до одного! И тебя, Колобков, тоже! В общем, с тебя! – шеф не указал, а именно ткнул в Колобкова пальцем, причём, с такой силой, что если бы его палец был сантиметров на двадцать подлиннее, то точно бы поломал ноготь об спинку кресла. – Сценарий! Через час!
– А почему через час? – таки умудрился вставить словечко Колобков. – Я же с ней на завтра…
– А потому! – перебил шеф. – Потому что, во-первых, я деспот, а во-вторых, кое-кому надо кормить умирающих от голода детей в количестве… сколько уж там? Трёх штук?.. которые сидят у тебя дома по лавкам и уныло болтают босыми ножками в надежде, что папочка вернётся домой с зарплатой!
Слово «зарплатой» шеф произнёс так убедительно и акцентированно, что никаких сомнений не осталось. Либо он собрался накосячить по-полной, либо сейчас отдышится и начнёт собираться.
– Но, Марк Анатольевич… – попыталась, было, проявить сострадание к детям Женечка, однако шеф безжалостно перебил и её.
– А если кто-то хочет высказаться против зарплаты! То не стесняйтесь, высказывайтесь! Я подожду!
Ставка на то, что некогда он принял на работу не полных идиотов, сработала на все сто.
Противоречить принципам разумного никто не осмелился. Потупились, поёжились, затылки почесали и не осмелились.
– Ну, вот и замечательно! – положительно оценил нерешительность шеф и ещё раз ультимативно напомнил о порядке и сроках трудового расписания, для чего принудительно заглянул каждому в глаза.
Далее, он походил немного взад-вперёд, уперев руки в бока и бубня какие-то проклятья, и наконец удалился полностью.
Уточнять куда, зачем и будет ли всё-таки сегодня зарплата, никто не отважился, предпочтя осмыслять и переосмысливать эту тему молча и самостоятельно.
Таким образом, повествование наше плавно перешло в тоскливую молчаливую, но не продолжительную фазу, прерванную лишь раз монтажёром.
– Через час!.. через час!.. – презрительно передразнил он шефа. – Ладно. Чёрт с тобой!.. Но только ради финансового благополучия коллектива! Потрачу пять драгоценных… нет! Три драгоценные минуты своей жизни!.. Толик, поищи там чего надо. И ты, Женечка.
На этом Гаврила гордо удалился в свои апартаменты и три последующих драгоценных минуты усердно тратил на воплощение своего интеллектуального гения в печатную форму. Правда, за эти три минуты он раз пять выходил к коллективу в ознакомительных и поторапливающих целях и даже частично смонтировал Женечкины ноги, но, отдадим должное его гению, ибо уже через двадцать минут все три драгоценные минуты закончились, и закончились они полностью готовым сценарием.
Далее, буквы сценария были нещадно брошены на стол Плюмпеля, где так же нещадно изучены на предмет соответствия с другими буквами – буквами закона. В итоге и зарплата, и премия хоть на мгновение, но приблизились к карманам.
– Ну вот, – радостно позевал Колобков и краешком глаз коснулся Женечкиных ног. – Кстати, а у тебя, как выяснилось, вполне симпатичные ножки, – многозначительно покивал он. –  Знал бы, в пятницу точно задержался…
Сия вульгарная шутка хоть и вполне соответствовала моральным принципам Колобкова, но в данном контексте ознаменовала, скорее, конец сплочённости коллектива на фоне материально объединительного процесса и переход атмосферы в обычное повседневное состояние.
Женечка выпрямилась, заискрила глазами, но перед тем как ответить, заручилась кивком Плюмпеля, означающим, что никаких противоречий с законом не выявлено и, стало быть, с юридической точки зрения сценарий безупречен.
– Угу, – тоже кивнула она бухгалтеру и медленно с ядовитой улыбкой повернулась к Гавриле. – Бедняжка. Я смотрю, два года без женщины подействовали на твои мозги размягчающе. Хочешь, журнал тебе подарю? С картинками! Там этих ног!.. почти у каждой!
Колобков усмехнулся.
– Это ты меня пыталась задеть?.. обидеть?.. унизить?.. или просто ввести в интеллектуальную беседу?
Он подобно хищнику плавно обошёл секретарское кресло и с коварной ленивой улыбкой того же хищника, но, слегка обожравшегося какими-нибудь косулями или антилопами, чуть ли не в самое ухо прошипел:
– Если что, то меня любой вариант устраивает.
– Иди к чёрту! – мгновенно опомнилась Женечка. – Или за сахаром!
– Приемлемо! Вполне приемлемо, но!
Гаврила поднял вверх указательный палец и постарался привлечь к себе максимум внимания.
– Дама и господа! Предлагаю более своевременную и, заметьте, более актуальную альтернативу! Маршрут, кстати,  можно оставить тот же, но вот вместо меня логичнее будет отправить Давида Абрамовича!
Плюмпель сделал вид, что не расслышал, и так и остался сидеть, уперев нос в свои бумаги. Но за то на его защиту мгновенно встала оставшаяся часть коллектива.
– Чего? Давида? За сахаром?..
– Да он его и не ест!..
– То есть ты, сволочь, весь сахар выжрал, а идти должен он?!
– Так! Стоп, стоп, стоп! Не все сразу! И покультурнее, господа! – остановил нападение Колобков. – Собственно, это и отличает человека разумного – хомо сапиенса, от хама сапиенса. Во-первых! Не выжрал, а откушал. И не я один, кстати! А во-вторых! Идти, по моему разумению, должен тот, кто должен, а должен у нас на сегодняшний момент именно Давид Абрамыч.
– Чего? – отказался верить Выверзнев. – Хочешь сказать, что Плюмпель тебе сахара задолжал?!
– Ну почему сразу мне?! Я, между прочим, в отличие от некоторых, – многозначительно намекнул Колобков, – пекусь не только о себе, а обо всём коллективе! И да, если пожелаете, задолжал! И не только мне, и не только сахар! А в свете того, что мы, общими усилиями конечно, пусть в виде хрени, но всё же увековечили его фамилию, то кроме сахара, я так полагаю, и надеюсь, все меня поддержат, он ещё задолжал нам определённое количество дрожжей!
Толик мгновенно вытянул шею, округлил рот с глазами и в такой нелепой комбинации переглянулся с Женечкой.
Женечка на удивление быстро распознала мудрость Колобковского изречения и воинственно скрестила на груди руки.
– Да! Кстати! Слово-то я придумала!
– Ну, не только ты! – осадил Гаврила. – Всеобщими усилиями путём демократического голосования, но сути это не меняет.
– Согласен! – подключился Анатолий и тоже скрестил руки. – Абрамыч! За такое и проставиться не мешало бы? Или в отказ пойдёшь?
Плюмпель лишь на секунду приподнял голову, смерил Анатолия задумчивым взглядом и самым наглым образом отказался отказываться от проставления.
– Ладно, – спокойно кивнул он, возвращаясь к своим делам, и, не глядя пошарив рукой в своей тумбочке, вытащил оттуда бутылку водки. И даже не вздохнул при этом.
– Ого! – тут же вздохнул за него Выверзнев и, подхватив бутылку, прижал её к груди, но вот Женечка сочла предмет проставления оскорбительным.
– Чего? Я не буду водку! Такое надо шампанским отмечать!
Плюмпель даже на секунду не задумался. Залез всё той же рукой во всё тот же ящик и вытащил оттуда бутылку брюта. И даже слова не произнёс.
Тут пришла очередь возмущаться Колобкову.
– Ну ни фига себе! Сработало! А разве так можно было?.. – искренне удивился он, но сразу же сориентировался в ситуации. – Давид Абрамыч, а ещё неплохо было бы всё это как-то закусить… каким-нибудь лобстером или белужьей икрой…
Он даже договорить не успел. Плюмпель, как какой-нибудь старик Хоттабыч, беспрекословно повинуясь, опять засунул руку в свой ящик и, немного там поковырявшись, вытащил оттуда дулю.
– Во! – плюнул он на дулю и протянул Колобкову. – Угощайся!
И снова приник к своим тетрадям.
Конечно, получить дулю вместо белужьей икры вряд ли выглядит полноценной заменой, но Гаврила ни сколько по этому поводу не расстроился. Напротив!
– Давид Абрамыч! – Колобков отвесил нижайший поклон. – Вы только что выросли в моих глазах до равноподобного. Наконец-то в вас начало просыпаться хоть что-то человеческое. А за закуску вы не беспокойтесь, – повернул он голову к секретарше. – Закусим Женечкиными шоколадками!
– Пойдёт, – вынужденно вздохнул Выверзнев и обречённо махнул рукой с бутылкой. – Когда приступим?..
Приступ начался даже быстрее, чем можно было вообразить. Он не просто начался! Он ворвался в спокойную размеренную жизнь обитателей, грациозно балансируя между приступом головной боли и сердечным. Как первое так и последнее было абсолютно гарантировано, потому как входная дверь тихонько скрипнула, и порог переступило нечто, отдалённо напоминающее реинкарнацию Клавдии Васильевны.
Весьма отдалённо! Идентификации она подлежало лишь по  какому-то цветку под мышкой и голубенькой леечке в руке.
– Ребятишки! Я готова! – до смерти перепугала она съёмочную группу и поставила горшок с цветком и лейку на пол. – Можно начинать!
Первое, что приблизило сердечный приступ, так это внешний вид вошедшей.
Вот существуют на земле люди, которых косметика украшает. Существуют те, которых она не спасает. Клавдия Васильевна же явила собой новый не изученный наукой тип. Это было нечто среднее между отпугиванием вурдалаков и принудительным перевоспитанием сексуальных маньяков с последующей гарантированной импотенцией. И вообще! Если бы существовала на свете реклама бесполезности какого-нибудь валидола или валерьянки, то представить себе образа убедительней невозможно.
Лицо её просто сияло всеми цветами радуги. Вернее, теперь уже посрамлённой радуги. С уверенностью можно было сказать, что слой косметики на её лице эквивалентно высвободил в квартире две полочки, шкатулку и корзину в кладовке. Остальное, вероятно, просто прилипло по дороге.
Вот существует у женщин такое убеждение, что косметику они наносят… тонким слоем. И данная процедура никоим образом не связана с мазанием, крашением или нанесением штукатурки. В какой-то мере это справедливо относилось и к Клавдии Васильевне, но только если речь шла о четвёртом или седьмом слое. Остальные же годичные кольца протестно заявляли об обратном.
Разве что ненакрахмаленные щёки её однозначно свидетельствовали о том, что в хозяйских амбарах и сусеках имелось приличное количество всяких пудр, теней и румян. Причём основой вышесказанного является именно слово «имелось»! То есть раньше имелось, но вот минут пятнадцать назад… или… чёрт её знает, в какой последовательности она красилась. В общем, закрома опустели, но количество косметики в квартире не уменьшилось.
С бровями тоже получилось неловко. То есть неловко получилось с ними уже давно – лет десять-двадцать назад в результате нехитрых манипуляций с какой-нибудь газовой плитой или колонкой, а теперь, стало быть, неловко получилось с местом, на котором они должны были находиться.
Не отгадала.
Но особенно на и так чересчур ярком фоне выделялись глаза. Два жирных тёмно-коричневых пятна, соединяющихся между собою в районе переносицы. Впрочем, это, пожалуй, единственное, что в какой-то мере имело разумное объяснение. Дело в том, что наносить, пусть даже самый тонкий слой туши на глаза, привыкшие созерцать мир сквозь бифокальные линзы, приходится без этих самых линз, что в свою очередь всегда порождает желание слегка переусердствовать, а малость уже утраченные навыки с лёгкостью возводят переусердствование в ранг величия.
Ртом же, видимо, она просто съела шоколадный торт и забыла умыться.
Конечно, хоть как-то спасти данный образ вполне мог красный платок в белый горошек и шеренга сдобных бубликов вместо жемчужных бус на шее… ну и ещё всеобщее понимание окружающих, что сегодня Масленица, но та, к сожалению, растворилась в памяти ещё неделю назад.
Единственный к тому моменту обладатель дара речи в широком смысле этого слова – Колобков, и тот умудрился уплотнить свои познания до местоимения «твою» и существительного «мать». Остальные бездарности сочли приемлемым вообще никакого дара не иметь, а счастливчик Плюмпель старушку попросту не узнал.
– Я говорю, начинать можно! Я готова, – напомнила о себе старушка и во весь макияж улыбнулась.
Конечно, ответить было необходимо, но единственное, что пришло в голову единственному говорящему представителю студии – это лёгкое, но вполне приемлемое замечание.
– А у вас, Клавдия Васильевна, кажется, тушь потекла.
Гаврила с опаской указал пальцем в сторону протечки и выражением глаз обозначил масштаб катастрофы.
Все остальные хоть и были в корне не согласны с приуменьшением масштаба, но выражать по этому поводу протест отказались… или не смогли. Клавдия Васильевна же, стыдливо ойкнув, прикрылась рукой и покосилась по сторонам в поисках зеркала.
Зеркала, как назло, поблизости не оказалось и в отсутствии его пришлось поправлять потёки наощупь, отчего макияж окончательно принял форму боевого раскраса ацтеков либо семинолов. Зато позволил выиграть несколько мгновений.
– Ну! И как ты собираешься это отмывать? – не без интереса воспользовался первым мгновением Колобков.
– Я-а?! – как от чумного шарахнулся Толик и едва не перекрестился. – Это бесполезно! Советская косметика не отмывается!
– А откуда ты знаешь, что это советская?
– По запаху!
Колобков, доселе не знакомый с советскими запахами, аккуратно пошмыгал носом и, внезапно осознав всю тягость бремени родителей, поморщился. Мгновения тем временем закончились.
– Так нормально? – с надеждой в голосе поинтересовалась старушка, адресовав вопрос единственной представительнице знающего и разбирающегося в красоте пола.
– Не совсем, – не совсем вернулся к Женечке дар речи.
Старушка потёрла ещё.
– А так?..
Теперь даже бублики и платочек не спасли бы ситуацию. Факт готовящегося акта жертвоприношения исключал любые по этому поводу сомнения. Даже жемчужные бусы на шее жрицы на миг показались ожерельем из чьих-то черепов, и что-то подсказывало, что их количество скоро заметно увеличится.
– Толик, – сдавленным шёпотом просипел Колобков. – Как думаешь, а если снимать в чёрно-белом?..
– Не поможет! – однозначно прохрипел Выверзнев.
– Тогда срочно звони шефу.
– А чё я-то? – тут же оскалился Толик.
– Твоя очередь приносить дурные вести, – напомнил Гаврила. – Только аккуратно. Не стоит пугать шефа в день зарплаты. Так что, начни издалека. Поинтересуйся, как он спит по ночам, нет ли аллергии на успокоительные…
– Ага! Щщас! Сам звони! – выказал равнодушие к душевному здоровью шефа Толик и едва взглядом не откупорил бутылку водки, которую зачем-то до сих пор держал в руках.
– Убери, – шёпотом предостерёг Колобков. – Не поможет.
– А что поможет?
– Только чудо…
И надо же! Чудо услышало и случилось!
Глава 6
Важность вопроса сама собой урегулировалась посредством открытия входной двери и появления в проёме знакомой фигуры.
– О! я вижу, процесс в полном разгаре! – ещё бодрым голосом поприветствовал всех шеф. – А я вам ещё два десятка этих хреней принё…
Тут его глаза повстречали улыбающуюся Клавдию Васильевну, и вероятность быстрой и лёгкой смерти во сне исключилась сама собой.
Впрочем, отдадим шефу должное. В обморок он не упал, и даже пропавшее куда-то дыхание через какое-то время вернулось на место.
– А зачем вы Клавдию Васильевну так разукрасили? – адресовал он вопрос почему-то Колобкову.
Колобков отреагировал с запозданием, но, как показалось шефу, сразу хором, и в этом хоре явно превалировал фальцет Плюмпеля.
– Это не мы! Она сама!
Колобков лишь уверенно кивнул. А Клавдия Васильевна, памятуя о его голодных детишках, робко пришла ему на помощь.
– Ну да. Это я сама. На всю страну же…
Теперь Колобков ещё и руки в стороны развёл, выражением лица переложив ответственность на того, кто занимался подбором артистов.
Шеф сурово шмыгнул носом, но упрёк проглотил. Вместе с комом в горле.
– Ладно, – выдохнул он из себя весь воздух и осторожно повернулся  к Клавдии Васильевне. – Клавдия Васильевна, как бы вам это сказать? – начал он, заикаясь. – А вы действительно полагаете, что специалисты по рассаде пользуются именно таким макияжем?
– А что, макияж?.. – не поняла старушка, но на всякий случай ещё раз провела рукой по щеке, окончательно подчеркнув свою связь с папуасами.
– Ну, не знаю, – уклонился от прямого ответа шеф. – Мне кажется, чересчур броско. Да и не модно уже так.
– Как так?! – вытянула шею Клавдия Васильевна, но шеф уточнять постеснялся.
– Может, Евгения вам поправит чуть-чуть…
Женечка мгновенно округлила глаза, но встретив умоляющий взгляд шефа, обмякла и даже глупенько улыбнулась.
– Ну, если только чуть-чуть… самую малость…
– Ну вот и замечательно, – благодарно кивнул ей шеф и снова обратился к Клавдии Васильевне. – А вам, Клавдия Васильевна, пожалуй, лучше будет смыть… вот это вот…
– Как?! Всё смыть?!
– Нет-нет! Что вы, только лишнее! – не стал шеф пугать старушку. – Вы вот проходите в ванную. Там у нас и горячая вода, и мыло, и мочалки… чего там ещё нужно?.. сами поищите…
Одновременно Марк Анатольевич распахнул дверь в ванную, наощупь включил свет и настойчиво препроводил туда Клавдию Васильевну. Дверь на всякий случай подпёр спиной.
– Ищите там, чего нужно. Не стесняйтесь…
В следующий же момент из ванны раздался жуткий раздирающий вопль.
– Зеркало нашла, – цинично прокомментировал Колобков, а Женечка, боязливо сложив у рта ладошки, предложила вызвать Скорую.
– Да тихо вы! – огрызнулся шеф, прижимая к двери ухо.
За дверью раздавалось какое-то невнятное бормотание с чередующимися ругательствами, из чего Марк Анатольевич сделал вывод, что всё в порядке, что кризис миновал и что чтобы он ещё хоть раз!.. хотя бы даже мысленно допустил связаться с…
– Вы меня так в гроб загоните! – обобщил он выше подуманное и показал Колобкову кулак.
– Я-а?! – искренне шёпотом удивился Гаврила. – До зарплаты?! Исключено! – и, развернувшись, на цыпочках побрёл в свою комнату.
– Стой! Куда?! – помахал ему ещё не разжатым кулаком шеф. – Сценарий готов?
Гаврила повернулся.
– Само собой. Я обещал – я сделал.
– Молодец! – поблагодарил шеф. – Тогда готовьте всё к съёмкам!
– Каким съёмкам?! – тут же задрал ресницы Выверзнев. – У меня пустая студия!
– А что тебе нужно? – поинтересовался шеф.
– Оранжерею!
– Тьфу! Чёрт! А подставить потом нельзя?
– Да легко!
– Подождите! Вы о чём?! И вовсе это не легко! – теперь вмешался в перешёптывание Колобков, но Анатолий лишь съехидничал:
– Сам такой сценарий написал!
– И что с того? У меня работа такая – сценарии писать! А вот по вопросам оранжерей, это, извините, не ко мне. К тому же, снимать желательно в лунном свете!
– Тьфу! – ещё раз расстроился шеф и с досады отошёл от двери. – И как мы можем выйти из положения? Анатолий?
Шеф бросил на оператора умоляющий взгляд, а Колобков, естественно, тут же поддержал руководство.
– Да! Анатолий! Как вы собираетесь выкручиваться?
– Я-а?! – забыл о конспиративности и громко выпучил глаза оператор. –  А я-то тут при чём?!
Он уже собирался разукрасить свою невиновность божескими красками, но тут в разговор вшепталась Женечка.
– Так Скорую вызывать? Или нет?
– А вот это хорошая идея! – быстро сориентировался Колобков. – Заодно, две тысячи сэкономим… и нервы…
Экономия тут же была признана завидно оправданной и на удивление рентабельной, но, как и у любой другой экономии, тут же обнаружилась и обратная сторона.
Сторона эта громко прокашлялась с той стороны двери, упомянула всуе, не то бога, не то его мамашу и с очумевшими, но отмытыми глазами вышла из ванны.
При этом весь её внешний вид буквально сгорал от стыда и негодования, словно у архитектора бани, которого силой заставили помыться в ней первым, и у которой в процессе мытья подмыло фасадную стену.
Благо, все присутствующие в едином порыве сделали вид, что ничего не замечают, а Женечка быстро сориентировалась и, усадив бабулю в кресло, привела внешний вид в вид божеский.
– Клавдия Васильевна, а вам, случайно, Скорую не вызвать? – всё-таки попытался следовать ранее одобренному плану Колобков, – А то, вы что-то побледнели сильно.
Гаврила сочувственно прищурился, всматриваясь в безжизненное лицо, но Клавдия Васильевна, а следом и шеф отчаянным мотанием головы пустили все планы коту под хвост.
– Всё нормально, Гаврила. Не приставай! – огрызнулся шеф и отчаянной жестикуляцией отогнал монтажёра подальше.
Гаврила послушно кивнул, но прежде чем удалиться,  красноречивым взглядом выказал всю свою непричастность к дальнейшим попыткам решения проблемы. А равно и к ближайшим попыткам решения проблем дальнейших, кои неизменно последуют, едва он удалится.
– Ну… если что – я у себя, – важно расправил он плечи, и насвистывая третий куплет песенки про зайцев, грациозно проследовал в свои палаты. Впрочем, дверь за собой прикрыл не плотно, что давало повод усомниться в дальнейшей незаинтересованности происходящим.
Тем ни менее, на шефа его дезертирство подействовало несколько успокаивающе, и, взяв себя, как минимум, в одну из двух рук, он робко приступил к решению проблем.
– Женечка, а у нас сценарий готов? – вполголоса поинтересовался он у секретарши и, уловив едва заметный кивок, молча выдернул страницы из Женечкиных рук. – Замечательно…
Он бегло пробежал глазами по строчкам, сощурил глаза, потерявшись в каких-то физическо-биологических терминах, но в итоге лишь застенчиво покраснел, что однозначно означало приемлемый компромисс с совестью.
– Ну… вы, конечно… – округлил он в довершение глаза и громким вздохом озвучил приёмку сценария. – Ладно! Давайте готовить площадку. Анатолий, как будем это снимать?
Последующие минут пятнадцать для нашего повествования особого интереса не представляют, поскольку потрачены они были, сначала, на безрезультатные упрашивания снять сюжет в квартире Клавдии Васильевны, потом на расточительные уговоры небезвозмездно перетащить всю рассаду на съёмочную площадку с последующим обязательным перетаскиванием её обратно и, собственно, на само перетаскивание. Ещё минут пятнадцать потребовалось, чтобы расположить рассаду в удобном ракурсе и обучить ведущего специалиста страны по использованию плюмпелей этими самыми плюмпелями пользоваться. Ещё минута на то, чтобы написать жирным маркером слово «плюмпель» на тыльной стороне ладони актрисы. На всякий случай. Мало ли!
 И начался съёмочный процесс. Вернее, просто процесс. И не начался, а продолжился, и не процесс, а, скорее, процессия и по некоторым признакам траурная.
Глава 7
–  Клавдия Васильевна, да что ж у вас лицо такое испуганное? – лично пытался исправить антураж актрисы шеф.  – Ну, ей богу!.. Вы ж, как-никак, лицо всей страны. Поспокойней надо. Поуверенней! Давайте-ка с самого начала…
Но с каждым дублем обстановка лишь усугублялась. Испуганное лицо попеременно превращалось: то в довольное, словно за съёмку ему уже вручили Оскара, то в удивлённое, словно возле своего сломанного велосипеда оно случайно обнаружило бригаду муравьёв, тащащих гаечный ключ семнадцать на девятнадцать. А то и вовсе возмущённое! Словно муравьи проползли мимо.
Процесс твёрдым уверенным шагом маршировал к обрыву, по пути заглядывая в каждый тупик и уточняя дорогу.
Ну, что тут поделать? Сказалась нехватка опыта врать, как следует, а не абы как и отсутствие навыков системного поиска компромисса с совестью.
Да ещё Колобков, до того момента старавшийся в съёмочном процессе не участвовать, молчаливой улыбкой постоянно подливал в огонь масло. То шефу улыбнётся, то Толику, а то и Клавдии Васильевне.
А ещё через полчаса, когда траурная процессия уже вплотную приблизилась к обрыву и даже занесла над ним ногу, он вообще ужесточил тактику и начал показательно зевать, эгоистично рассматривая потолок, потягиваясь и вздыхая.
А уж такое, сами понимаете, кто ж стерпит? Особенно, если у тебя должность всего из трёх букв, и ни одна из них не фигурировала в надписях на заборе.
В итоге драматической развязкой стал мысленный диалог, подкреплённый недвусмысленными взглядами, одна из сторон которого вульгарным жестом порекомендовала другой добровольно убраться к чёртовой бабушке и предоставить бразды правления профессионалам. Другая же сторона хотя и охотно согласилась передать бразды правления… на время, но в то же время ясно дала понять, что геолокация нахождения упомянутой бабушки заставляет серьёзно усомниться в возможности убраться «к ней». Скорее, «убраться от неё… подальше…» Однако прения на этот счёт состояться не успели – вмешалась упомянутая бабуля.
– Так мы что? Всё уже сняли?
– Нет! – в унисон, не сговариваясь, втроём проорали одно и то же слово Толик, шеф и Гаврила, и все трое уставились на Клавдию Васильевну.
Клавдия Васильевна, не привыкшая к такому пристальному вниманию, даже дар речи потеряла. К тому же, и само внимание выглядело не как обыкновенное. То есть, не то что бы оно ассоциировалось с участием или заботой, а скорее было похоже на внимание, которым награждают коллекционера мыльных пузырей или изобретателя многоразовой туалетной бумаги. Во всяком случае, именно подобным ощутила себя актриса и стыдливо потупила голову.
Возникла неловкая пауза, порождённая твёрдым желанием выругаться матом и в то же время отягощённая невозможностью это желание озвучить.
Первым, на удивление, сориентировался шеф, и, нечаянно вспомнив, что ему срочно надо позвонить по одному очень срочному делу, безотлагательно смылся, отвратительно хихикнув на прощание.
– Ну, вы это… ладно… продолжайте тут без меня, – нагло посоветовал он и под пристальными ненавистными взглядами съёмочной площадки покинул оную. – Если что – зовите. Чем могу – помогу, – и скрылся, сволочь,  за дверью.
Даже Колобков столь поспешной рокировки не ожидал. К тому же, прежде было бы разумным оговорить некие шуршащие условия. В конце концов, не монтажёрское это дело – опять заниматься спасением утопленников из числа добровольцев-энтузиастов. А то, вечно так! Сперва спрыгнут с самолёта без парашюта, а потом весь полёт молятся, чтобы не упасть в болото, потому что плавать не умеют. Идиотизм какой-то! Уж если боишься утонуть, то прыгай со спасательным кругом!.. а не пытайся смастерить его из подручных материалов, вернее, просто из подручных.
Гаврила тяжело выдохнул и волевым решением перенёс съёмки на после чаепития. Хвастать профессионализмом перед Толиком было глупо, а перед Клавдией Васильевной и вовсе  смешно. Нет уж! Пусть шеф видит! Начальство обязано видеть, какими усилиями даётся исправление его же собственной глупости!
– Так, друзья! – подытожил Гаврила свои мысли. – Я думаю, мы просто немного устали. Давайте минут десять передохнём… чайку попьём. Клавдия Васильевна, вы не против?
А уж кто-кто был не против, так это Клавдия Васильевна. Последние несколько минут дались ей с особым трудом. И, кстати, Колобков на это надеялся, идею поддержал шеф, который уже умудрился решить все свои проблемы и вернулся, якобы предложить всем почаёвничать.
– Господа! Сдаётся мне, что мы малость переутомились, – обратился он к господам, тщательно избегая встречи взглядом с Колобковым. – Предлагаю всем немного отдохнуть. Чайку можно попить… – окончательно присвоил он чужую идею и следом подключил к ней секретаршу.
Вызов был принят. Колобков важно скрестил на груди руки и, загадочно улыбнувшись, взглядом просверлил шефу затылок.
– Марк Анатольевич, а вы же, помнится, позвонить кому-то хотели.
– Так а я уже!.. не дозвонился, – не оборачиваясь парировал шеф. – Пойдёмте все в ту комнату…
– Нет! – прервал его на полуслове Гаврила. – Пить здесь будем! Стульев на всех хватит! Не будем расхолаживаться!
Что-то в тоне Колобкова заставило шефа прислушаться, к тому же он отчётливо видел, как монтажёр дважды подмигнул оператору
– Ну, почему бы и нет. Ты же у нас здесь начальник, –язвительно прыснул яду шеф, но перечить не стал.
– Правильно понимаете, Марк Анатольевич, – одобрительно кивнул Гаврила и незаметно включил камеру. – Кстати, а как у нас будет решаться вопрос… – он на секунду задумался над формулировкой, почувствовав на себе слишком много лишних взглядов, и завуалировал содержание. – Вопрос решения вопроса?
– Так как обычно. Согласно тарифу, – ответно завуалировал ответ шеф.
– Не густо, – вздохнул Колобков. – Боюсь, что тут сценарий придётся переписывать…
– Ну так ты ж у нас профессионал…
– Не спорю. Но профессионализм должен оплачиваться по двойному тарифу…
– Ну, если только за сегодня управишься…
Всё! Вопрос был решён. Цель обозначена, а видение цели, как ни странно, всегда плодотворно влияет на незамечание преград. А ещё и Женечка с чаем подоспела.
Свою фарфоровую чашку она милостиво выделила Клавдии Васильевне, остальных же решила не баловать и постаринке налила кипяток в пластиковые стаканчики.
Тот факт, что у Клавдии Васильевны по чистой случайности в кармане оказалось ровно шесть конфеток, окончательно раскрепостил атмосферу.
А к тому моменту профессионал уже взялся за дело. Правда, пришлось пойти на хитрость, и полностью переписать сценарий, оставив, однако, без изменений реплики актрисы.
Гаврила управился меньше чем за минуту. Просто жестом отослал шефа ко всем чертям, не забыв напомнить про тариф, грациозно занял его место и управился.
Женечка удивлённо вытаращила глаза, глядя на подобную вольность и ожидая последствий, а остальные наоборот – с опаскою прищурились, чуя подвох и этих самых последствий опасаясь. А тем временем:
– Клавдия Васильевна, – хитроумно вещал Колобков, отставив свой стакан в сторону. – А сколько вы уже нас своими вкусными обедами кормите?.. Толик, не спи… всё подряд... лишнее потом вырежем…
– Да уж два года, как есть! – уверенно кивала актриса.
– Два года?! – выпучивал глаза Гаврила. – Подумать только! Я удивляюсь, как быстро летит время…
– Да, да! Я и сама удивляюсь…
– И что же, все эти два года вы сами выращивали зелень для салатов?..
– А как же?! Исключительно! – тоже выпучивала глаза Клавдия Васильевна.
– Так это сколько ж зелени-то надо?..
– Так у меня её целая плантация!..
Следующим выпучивал глаза шеф, и, отдадим ему должное, его степень выпученности надвое превосходила общую выпученность всего коллектива. Сказывалось, видимо, обещание премии и, возможно, её размер.
А вот Женечка в выпученности не участвовала. Теперь наоборот – она недоумённо щурилась и сощуренностью своей портила показатели всеобщей выпученности.
А Колобков невозмутимо продолжал:
– Клавдия Васильевна, но семена-то вы наверняка используете импортные? Ведь это же южные культуры. Они в нашей полосе не должны расти.
– Да что ты! Свои! Только свои! Это ж самое главное!..
– И они растут?!
– А как же! Растут! Ещё как растут! Только и успеваю поливать!..  бывало, забудешь или замотаешься…
Гаврила вежливо выслушивал неизменные тяготы растениеводства и незаметно перенаправлял разговор в нужное русло.
– А вот подкормки! Кстати! Правда, учёные говорят, что их нужно делать только по полнолуниям?
Клавдия Васильевна несколько смущалась новизной информации, но затем с охотностью её подтверждала, ибо так уж устроена человеческая натура, что незнание каких-либо непроверенных истин лишь усугубляет  уверенность в их правоте. И увеличивает желание применения их на практике.
В этом, кстати, и состоит неоспоримое превосходство теории над практикой. Не обязательно, скажем, на своём личном желудочно-кишечном тракте проверять влияние суспензии из двухпроцентного кефира и ослиной мочи в пропорции три к одному. Достаточно лишь по секрету рассказать о её чудодейственности соседке (в данном случае с верхнего этажа, потому что именно её муж зачем-то купил себе перфоратор).
И считай, что дело сделано! Тебе остаётся лишь записать в графу неудачных экспериментов очередной подтверждённый наукой факт. Кстати, беспокойство по поводу невозможности соседки достать какие-либо ингредиенты абсолютно излишни. Уж будьте уверены, никаких трудностей у неё не возникнет. Разве что с кефиром. К тому же, если уж ослиная моча помогает, то почему бы ни помогла и кошачья?..
В общем, процесс продолжался… продолжался… и, наконец, Толик счёл ответы соответствующими сценарию и выражению лица. Переложив всё дальнейшее на волшебство монтажа, он трепетно вздохнул и объявил о завершении съёмки.
Воодушевлённый шеф тут же догадливо втиснул в руку недоумевающей Клавдии Васильевны гонорар за съёмку, накинув тысячу за аренду рассады, что в свою очередь избавило всех от ненужных вопросов. А уж с какой радостью все, включая Женечку, перетаскивали рассаду обратно, я и говорить не стану. Одно отмечу. Вернувшись в студию, шеф собственноручно запер дверь на все существующие засовы, прислушался, прижав к двери ухо, и громогласно выдохнул.
– Чтобы я… с ней…ещё хоть раз… тьфу!
Он обессиленно проковылялся по комнате, выискивая место для посадки, но не найдя ничего подобающего статусу и весу, приткнулся на край стола.
– Ладно. С этим покончили, – мученически заключил он, но вот дальнейших распоряжений втиснуть не успел.
– Ну, наконец-то! – измождённо промямлил Колобков, обессиленно рухнув в кресло. – Наконец-то и до зарплаты дело дошло. А то уж я, честное слово, испугался, что зарплата переносится на завтра, и придётся мне опять тащиться домой пешком… по сырым и промозглым подворотням, кишащим всякой нечистью и нечистотами…
Выверзнев аж на стуле подскочил.
– Чё ты несёшь-то?! Ты на машине приехал! – не разобрался он в глубинном смысле психологии и презрительно сощурился. – Вон же! У подъезда стоит!
– За руль? В таком состоянии? – на удивление вежливо зевнул Колобков, а для наглядности ещё и голову закатил и глаза закрыл. – Нет уж. Рисковать здоровьем ни в чём не повинных граждан – это увольте…
– Так! Ну хватит уже! Я и так всё понял! – пристыжённо вступился за невинных граждан шеф и тяжело вздохнул. – Я же сказал, что вечером будет, значит будет!
Он с тяжёлым сердцем засунул руку во внутренний карман и, ещё раз тяжело вздохнув, вытащил оттуда тяжеленную, на его взгляд,  пачку купюр.
– Вот, – скорбно выдохнул он и протянул пачку Плюмпелю. – Как и обещал. Заработали…
Народ молниеносно забыл о своей усталости, тут же почувствовали себя полными сил и, сопроводив дальнейшее довольными физиономиями, по росту выстроились к бухгалтерскому столу. А вот шеф в точности наоборот, тут же устал, осунулся и изобразил на лице нечто среднее между трёхдневной изжогой и печёночными коликами, словно сам факт выдавания денег кому-то, минуя его самого, и служил, к заблуждению медицины, первопричиной всего выше перечисленного.
Того как и когда он почему-то куда-то смылся, и вовсе никто не заметил. Растворился и всё! Впрочем, за ним и раньше такое водилось. 
Глава 8
Тем ни менее, жизнь на этом не закончилась, а, я бы сказал, как раз наоборот. Даже если часть присутствующих и недолюбливала в каком-то смысле понедельники, тем радостнее было помахать уходящему дню рукой с зажатой в ладони пачкой денег. Пачка денег в ладони вообще и всегда действует примирительно в отношении любого дня недели, месяца года или  времени суток. Уж так повелось.
Единственный критерий – ладонь должна быть твоей собственной! Впрочем, существует небольшой подкаст. Намного менее радостно машется ладонью, некогда предложенной кому-то в комплекте с сердцем в качестве определённых гарантий. И ещё! Ипотечники в данной категории вообще не рассматриваются.
В нашем случае, как вы сами понимаете, обременённых тем или другим недугом не наблюдалось, и обстоятельство это немедленно и безвозвратно отразилось на самочувствии коллектива, на его настроении, и, собственно, на физиономиях. 
– Да-а, – обобщил вышесказанное Колобков, распихивая по карманам свою долю. – Нет! Вот как, всё-таки, приятно взять и пропить часть честно заработанных тобою денег!
Выверзнев наморщился.
– Секундочку! Уточни! Это к кому было сейчас обращение? «Часть честно заработанных тобою…» – это в смысле «мною»?
– Толик, не придирайся к словам! Все прекрасно поняли.
– А! Ну, если речь идёт не о честно заработанных мною, а на общих основаниях, то я всецело!..
– И я с вами! – тоже присоединилась более догадливая Женечка. – Шампанское!.. у меня шоколадка есть!
– Иного и не предлагаем! – одобрительно кивнул Колобков. – Вот только одной шоколадки… Так! Доставай шоколадку! Я сдвигаю столы, а ты, Толик, дойди до Клавдии Васильевны – возьми у неё в долг пару голубцов…
– Ага! Щас! – тут же обострилась аллергия на голубцы у Толика. – Сам сходи! И не забудь попросить положить туда мяса. А я пока столы сдвину… кстати, а столы зачем?! Никогда ж не сдвигали!
– Ну что за люди… всё им надо по десять раз объяснять… Исключительно для торжества момента! – пояснил монтажёр. – В конце концов, не каждый же ясный и погожий день представляется такая уникальнейшая возможность – увековечить фамилию, заметьте, не какого-нибудь политика или артиста, но самого что ни на есть настоящего бухгалтера! Вот ты, Женечка, – Колобков громко и противно проскрипел ножками сдвигаемого стола. – Ответь, только честно. Вот ты знаешь хоть одного знаменитого бухгалтера? Ну… так чтобы в честь него улицу назвали… станцию метро… пароход… Памятник тоже подойдёт!
– Я-а?! – округлила глазки Женечка. – Да я вообще, кроме Давида, ни одного бухгалтера не знаю.
– Как?! Вообще?! – тоже округлил глаза Колобков. – Ну тогда тебя можно поздравить! Тебе крупнейшим образом повезло! Один единственный знаменитый на весь мир бухгалтер, и тот, оказывается, твой знакомый!.. Толик, вот ты чего встал, как вкопанный?
– А чего я должен делать? За голубцами я точно не пойду.
– Да с этим мы уже давно смирились, – махнул рукой Колобков. – Ёмкость где?!
– А! Это я сейчас. Я её тут к себе прибрал… на подоконнике… чтобы шеф не нервничал громко.
Толик уверенно покивал головой и скрылся в операторской, а Гаврила придвинул кресла и торжественно пригласил всех за стол.
– Давид Абрамыч!.. что ты там всё пишешь? Всё пишет и пишет… пишет и пишет… надеюсь, хоть без ошибок. Короче! Тебя, как непосредственного виновника торжества, приглашение тоже касается. А то кого же мы будем поздравлять и соболезновать?
К большому удивлению и, насколько можно судить, первый раз в жизни, но Плюмпель не стал отнекиваться, ссылаться на всякую ерунду и попросту сопротивляться. Он молча привстал и скромно присоединился к банкету. Предупредил, правда, что только стопочку, да и то потому, что нет сил, чтобы отказываться и уж точно нет желания выслушивать лекцию о пользе алкоголя в количестве, считаемом в отечестве небольшим.  Ещё и в карманах порылся, и извлёк оттуда подозрительного вида знакомую конфетку, которая тут же присоединилась к Женечкиной шоколадке.
– Не густо, но поощряется! – оценил широкий жест Колобков и, расставив стаканы, протянул Плюмпелю нож. – На! Подели её на всех… Толик! Ну ты где там потерялся? Только не говори, что ты её потерял!
Из операторской с потерянным лицом и ещё с чем-то вышел Толик.
– Господа, у нас, кажется, небольшая проблема…
Гаврила тут же обернулся на голос и вопиющим взглядом попытался определить масштабы проблемы.
– Разбил?! Украли?!
– Хуже! – тяжело вздохнул Толик и на праздничный стол водрузил ящик рассады с позвякивающими в нём плюмпелями. – Кажется, мы один ящик отнести забыли.
Лёгкое недоумение холодным ветерком пронеслось по окаменевшей студии, отпечатавшись сразу во всех округлённых и обоих прищуренных глазах. Студия в полном составе тупо переглянулась, втянула плечи и недоумённо пооткрывала рты. Затем, три правые и одна левая рука зачем-то указали на ящик, но следом же развелись в разные стороны, жестом подчеркнув свою полную невиновность и непричастность к событиям. С одной лишь разницей.
Плюмпель изобразил из себя удава, каким-то образом только что загипнотизированного кроликами, Выверзнев – напрасно бросившего курить цыплёнка табака, а Женечка просто виртуально перекрасила волосы в белый цвет и разобрала будильник.
Тут, и на этот раз, в самый подходящий момент к ситуации подключились прищуренные глаза, чья невиновность и непричастность в силу лингвистического образования и вопиющего навыка словесно отстаивать вышеперечисленное, вообще не обсуждалась.
Они медленно, но аппетитно впились в бросившего курить цыплёнка с последующим неминуемым проникновением в душу, отчего даже сам цыплёнок почувствовал, как в воздухе пахнуло жаренным.
Однако,  Толик, как опытный Нострадамус такую вероятность просчитал заранее. Он мгновенно сменил позу, сложил из пальцев незатейливую комбинацию и, предъявив содеянное Колобкову, на всю студию проорал:
– Да вот хрен тебе! Сам отнеси и поменяй на голубцы!
– Толик, Толик… зачем же так орать?.. – тут же подскочил Гаврила, примирительно вытянув вперёд ладонь. – Я же даже слова не сказал…
– Зато подумал!..
– Протестую! Ты не можешь знать, о чём я подумал. И, кстати, я подумал совсем о другом…
– А мне плевать, о чём ты там подумал! И вообще! Нечего про меня думать!
– Но, согласись, мысль-то была разумная…
– Вот сам и воспользуйся этой мыслью!..
– А тогда зачем ты этот ящик сюда притащил?! Где ты его вообще откопал?!
– За занавеской… на подоконнике…– неуверенно оправдался Выверзнев. – Мы там эти хрени устанавливали… которые теперь плюмпели…
– Ну так и что?! Или ты считаешь, что редиска уже подросла, и ей можно закусывать?..
– Это не редиска. Это помидоры! Видишь надпись? «Бычье сердце», – бесполезно попытался оправдаться Толик, но Колобков попытку не засчитал.
– Какая, к чёрту, разница?! Сердце… почки… Впрочем, если ты собрался этим закусывать, то так уж и быть, отговаривать тебя не стану. Можешь прополоскать это в своём стакане – коктейль получится. Не помню, правда, как называется, но что-то вроде… Женечка, как этот коктейль с сердечками называется?..
– Да пошёл ты! – едва не всхлипнул Толик, пододвигая ящик к Колобкову. – Я просто предупредить хотел!..
– Э-э нет! Минуточку! – запротестовал Гаврила и отодвинул ящик обратно. – У меня куча свидетелей! Это не я пошёл! Это ты пошёл! Причём, пошёл за водкой, а принёс вместо этого ящик какой-то хрени, замаскированной бычьими... ну, я бы не сказал, что сердцами. Скорее, хвостами, но вполне допускаю что бычьими!
Толик открыл, было, рот, чтобы ответить на обвинения, но внезапно осёкся и пусть косвенно, но вину свою признал.
– Ладно. Так и что нам теперь с ним делать?
Негодованию Колобкова явно не досталось границ.
– Что, что?! – заорал он, словно хозяин везучего кота, посетившего слепого и пьяного в доску ветеринара, который, в свою очередь, точно помнил «что», но, к великому счастью кота, перепутал «кому». – Тащи эту хрень обратно! Прекрасно же знаешь, что лучшее место для всякой хрени – это твой подоконник… и это… бутылку на обратном пути не забудь.
Выверзнев наморщился, но спорить не стал. Потому, что спор из-за какой-то хрени, а тем паче из-за какого-нибудь подоконника не представлялся ему вообще разумным.
– Ладно, – пробурчал он себе под нос и подхватил злополучный ящик.
– Подожди! Оставь одну – протянул вдруг руку Колобков и ловко извлёк один плюмпель из-под самого маленького куста. – А остальное, – напутствовал он, – поставь так, чтобы лунный свет отражался… или преломлялся… тьфу, чёрт! Забыл, как эта штука работает. Женечка! А ты принеси, пожалуйста, из ванной ковшик. Только сполосни. Он там – на раковине, кажется.
– Зачем?.. – недоумённо поморщилась секретарша.
– Ну зачем, зачем… Чтоб чистым был! – вспылил Колобков. – Вы меня с ума сведёте своей недогадливостью!
– А ковшик-то тебе зачем понадобился?!
– Ну здрасте! Мы, собственно, зачем здесь собрались?! Чтобы обмыть, так сказать, будущую надежду и чаянье всех, не побоюсь такого масштаба, огородников мира!.. – Колобков задрал плюмпель над головой и, приняв позу оперного певца, собирающегося взять си-бемоль третьей октавы, покосился на бухгалтера. –  Традиция такая! – положил он плюмпель обратно. – У нас в стране, знаешь ли, всё нужно обмывать. Вот военные погоны обмывают… машины тоже… корабли всякие. А иначе, либо разжалуют, либо сломается, либо потонет! Кстати, а кто-нибудь владеет информацией?.. Титаник обмывали?!
– А как же! До сих пор обмывают! – прямо с ящиком остановился Толик и расплылся в отвратительной улыбке.
– Кто?! – скорее не уточнили, а просто наорали на него бухгалтер с секретаршей, для которых подобная информация оказалась наиболее злободневной.
– Ну как же… эти… как их?.. – ещё больше улыбнулся Толик. – Всякие там подводные течения Атлантики…
– Тьфу ты! – не оценил шутку Гаврила. – Я бы сказал, так себе способ обмытия. Не очень рациональный. Впрочем, англичане! Что с них взять?.. кстати, вот это тоже  сполосни!
И таки вставил плюмпель прямо в Женечкины руки.
– А вот это хорошая мысль! – поддержал идею Выверзнев и вместо того, чтобы отнести ящик на свой подоконник, поставил его на общий. Занавеской только прикрыл, чтобы не раздражал. – Поддерживаю! Я за водкой…
Женечке тоже идея понравилась, но Плюмпелю, как неожиданно выяснилось, та понравилась ещё больше.
– Я сам! – как ошпаренный вскочил он с кресла и чуть ли не силой вырвал из Женечкиных рук плюмпель. – Сам помою!
На этом Плюмпель с плюмпелем скрылся в ванной, но и сквозь запертую дверь было отчётливо слышно, как всевозможные шампуни порошки и щётки усердно тёрлись, скреблись и пускали пузыри, дабы усердием своим очистить известную фамилию от посторонних примесей.
Народ едва не заскучал, а кое-кто даже забеспокоился и три раза посылал Выверзнева проверить, всё ли там в порядке. Женечку – два. Ну а сам, как многие уже подсчитали, пять раз был послан в направлении более неопределённом, внушающем опасения любому даже очень опытному путешественнику.
К тому моменту, когда Плюмпель с до блеска отполированным ковшиком и сияющим в нём плюмпелем вышел из ванны, вопрос «кого бы послать при случае за смертью» напрочь потерял актуальность.
– Ну наконец-то! – смачно выдохнул Колобков и укоризненно продемонстрировал давно налитый и уже подверженный процессу выветривания стакан. – Женечка уже замучилась пузырьки считать! У неё уже цифровой запас иссяк! Про Толика вообще молчу… давай сюда свою железяку!
В следующее же мгновение ковшик с плюмпелем был реквизирован из рук виновника торжества, и под какую-то новую незарегистрированную ни в одном из патриархатов молитву произошло, вернее, проистекло омовение.
– Ну что ж! – покончил наконец  с религиозной составляющей Колобков и поднятием бокала ознаменовал начало тоста. – Да! Не буду преувеличивать. Наверное, каждый из нас… да чего там! Наверное, вообще каждый мечтал в детстве о нечте подобном, но судьба, к моему великому сожалению, распорядилась иначе и подарила такую уникальную возможность лишь, несомненно, самому лучшему, самому достойнейшему из нас, – Колобков одарил Давида искренне завистливым взглядом и, тяжело, вернее, просто громко вздохнув, продолжил: –  И вот теперь, спустя всего каких-то пару тысячелетий от рождества  Христова, мы однозначно можем утверждать, что сбылась! Сбылась, наконец-то, мечта всех графоманов планеты, и теперь фамилию Плюмпель можно писать с маленькой буквы! Собственно, за это и выпьем! – дотараторил он тост и, принудительно перечокавшись с ковшиком, фужером и стаканом, монументально поднёс стопку к лицу.
А вот Женечка с Толиком хоть и вполне уловили сакральный смысл тоста, но присоединиться к оному отказались, вернее, не стали с этим торопиться. Переглянулись как-то нерешительно, а Женечка на всякий случай уточнила:
– Подожди. Это что? Весь тост?
Толик, естественно, всецело поддержал недоумение.
– Да! А куда подевались остальные девяносто девять процентов?
Но Колобков тайну пропажи предпочёл сохранить в тайне.
– А чего вы удивляетесь? – демонстративно позевал он. – Краткость, если хотите знать, это сестра таланта.
Но данная завуалированность лишь породила новые подозрения.
– Твоего?..таланта… – уточнила Женечка.
– Да! – кивнул Толик. – И тогда почему ты об этом раньше не знал?
Он чуть не поставил уже чокнутый стакан на стол, однако его интерес был заведомо признан лженаучным.
– Вы пить-то будете? – состроил сконфуженную мину Гаврила и первым прильнул к бокалу.
В следующее же мгновение лицо его перекосилось и сморщилось, словно коллеги его тайно сдержали давнишнюю угрозу и подмешали в его питьё, как минимум, какого-нибудь суперклея или, что тоже вполне вероятно, жидкости для снятия маникюра.
– Что это? – опасливо выдохнул он и поспешно затолкал в рот свою долю конфетки. – Абрамыч! Ты где это взял?! Я как-то даже не уверен, что ты её купил.
– Дарёному коню в зубы не смотрят, – иронично напомнил Выверзнев, но едва отпив, мысленно присоединился к товарищу.
– Да тут, похоже, не в зубы, а что-то где-то в районе хвоста, – озвучил вместо него его мысли Гаврила.
А вот Плюмпель как есть пригубил с удовольствием. По крайней мере, с удовольствием на лице, ввергнув всех в сиюминутное подозрение, что обозванная в его честь хрень ни только не имеет никакого отношения к озеленению, что, собственно, и так ни у кого сомнений не вызывало, но и каким-то загадочным образом вытворяет осмотические чудеса с производными углеводорода.
Колобков от зависти даже вспомнил, что они не правильно обмывают плюмпель, поставив тем самым под сомнение его дальнейшее процветание.
– Подождите, – вскочил он с места и не свойственным ему тупым выражениям лица внимательно осмотрел присутствующих. – Что-то мы не правильно делаем. Получается, что в обмывании участвует только Давид. А вот мы с вами, извините, тупо пьянствуем каждый из своего бокала.
– То есть? – надвое переплюнул по степени тупости лица Анатолий и зачем-то прижал свой стакан к груди. – Что ты имеешь в виду?
– А то, что поторопились мы! Традиция не соблюдена! – виноватым голосом пояснил Гаврила. – По традиции же как полагается? Чтобы всё спиртное было перелито в ёмкость с обмываемым предметом, и далее – ёмкость по кругу!..
Он руками продублировал сказанное выше, разбавив жестикуляцию идиотской, но, как оказалось, вполне доходчивой и понятной всем  мимикой, отчего неправильность тут же стала очевидна и другим.
– Точно! – не задумываясь, вспомнил Толик и, заблестев глазами, радостно подхватил бутылку. – Давид, гони сюда ковшик!..
А вот тут неожиданно выяснилось, что не все среди присутствующих ратовали за рьяное соблюдение традиций, более того, самые несознательные элементы жутко воспротивились оному, признали данный ритуал анахронизмом и обеими руками вцепились в свою собственную бутылку шампанского.
– В смысле?.. всё спиртное… то есть, и шампанское тоже?.. в ковшик?! – выпучила она накрашенные глаза. – Э, нет! Я это пить не буду! Могу вам плеснуть чуть-чуть… если хотите, – вошла в конце концов в положение Женечка, но бутылку из рук так и не выпустила.
Уж и сам не знаю, что именно в формулировке не устроило Колобкова. Возможно,  глагол «плеснуть» показался ему слишком мелким, а определение «чуть-чуть» слишком несущественным, но то, что эта мелочность и несущественность блюла в первую очередь умалчиваемую обычно часть завтрашнего здоровья, этого отрицать было нельзя.
– Ладно. С шампанским мешать не будем, – подумав, благотворительно махнул рукой Колобков, и его завтрашнее здоровье отозвалось в желудке благодарным журчанием.
К журчанию тут же присоединились голоса всех прочих,  единогласно усовершенствовав ритуал в его абстинентной части.
Таким образом, кворум был собран, роли расписаны и ритуал едва уже не состоялся, но шеф, если кто оказался внимательным, удаляясь в спешке, нечаянно позабыл, сволочь, запереть дверь на ключ, чем  незамедлительно воспользовалась соседка с третьего этажа. Она вошла без звука и в этот раз без скрипа, отчего фактор неожиданности обрёл вполне зловещую составляющую.
Она остановилась в проёме, и лицо её явственно выражало негодование аборигена, только что променявшего душу на зелёный фломастер с откручивающимся оранжевым колпачком. То, что она просто проходила мимо и решила занести пару оставшихся голубцов с мясом на закуску, не вызвало даже мутного очертания мысли или предположения.
Выражение оказалось паразитически заразным, и тут же распаразитировалось по всей квартире, включая закрытую ванную и запертую четвёртую комнату.
Напряжение сразу напряглось так, что, не сориентируйся Гаврила вовремя, во всём доме разом погорели бы все пробки, лампочки и холодильники. И ещё пару чайников, три пылесоса и один кардиостимулятор, принадлежащий, наверняка, самой же Клавдии Васильевне.
– Клавдия Васильевна! – своевременно спас чью-то жизнь Гаврила и поставил ковшик на стол. – А мы как раз вас вспоминаем! Вы же у нас ящик забыли!.. с бычьими сердцами.
 При этом глаза его выразили искреннее сожаление и всю боль человечества, а в особенности руководства мясокомбината номер четыре, за не своевременно вымерших мамонтов.
Выражение сработало. Во всяком случае, часть подозрений, основанных в первую очередь на предумышленности ситуации и коварном расчёте, снялись с повестки дня. Или хотя бы переместились в дальний конец списка. Во всяком случае, то, что Колобков отпираться не стал, спасло и остальные электроприборы. И, кажется, это был единственный в уголовной практике случай, когда чистосердечное признание по нелепой случайности облегчило участь признавшегося.
Однако похвастаться, что выдержал взгляд Клавдии Васильевны в тот момент, мог позволить себе только сфинкс, да и то при условии полного лунного затмения и с расстояния ни менее двух километров. А поскольку лицо Колобкова, согласно моменту, соответствовало морде сфинкса лишь на три четверти, пришлось срочно поменять объект общения и переключиться на наименее защищённую и наиболее безответную часть коллектива.
– Толик! Я же тебе говорил: «Сходи!.. отнеси!..» А ты: «…зачем пожилого человека беспокоить?! Да она уже спать наверняка легла! Знаешь, как рано пенсионеры спать ложатся!..»
А Толик стоял себе беззащитно и безответно хлопал глазами к пущей радости всего коллектива.
В конце концов напряжение понизилось до вполне безопасных пределов, и часы на стене показали время конструктивных переговоров. А вот кого в данной ситуации назначили переговорщиком, для внесения интриги сохраню в тайне.
Первой к переговорному процессу подключилась молчаливая сторона. Она сжала губы, насупилась и, не выдавив из себя ни единого слова, доходчиво промолчала свои требования.
Противоположенная сторона в ответ красноречиво почесала затылок, как бы пытаясь уточнить, правильно ли она не расслышала умолченное, на что ей тут же было промолчено о неких незабываемых последствиях, как-то связанных с приёмом, а, точнее, с отсутствием приёма пищи.  А равно намолчала и других гадостей и оскорблений, закончив выше не сказанное вопиюще оскорбительным затишьем.
Посыл оказался понятным, требования приемлемыми.
– Толик! Ну что ты стоишь?! – полностью провалил переговорный процесс переговорщик. –  Тащи ящик! Только аккуратно! Не поломай ничего!.. а вы, Клавдия Васильевна, чего ж стоите-то? Присаживайтесь. Чаю хотите? А за рассаду свою и не беспокойтесь! Анатолий, покажи! Сейчас он доставит её вам, куда скажете.
Толик в это время демонически вонзил руки в ящик и, переместив его с подоконника, продемонстрировал целостность и сохранность содержимого.
– А уж мы, кстати, о ней позаботились.  Даже подрастили немного. Я сам устанавливал систему отражения лунного света. По инструкции… – заверил Колобков.
– Да, да! – единодушно поддержал ложь во спасение коллектив и благопристойно закивал.
– Времени, правда, было маловато, да и луна сегодня не очень, но всё равно результат, можно сказать, на лицо!
Гаврила с важным видом ткнул ладонью в рассаду, и в нависшей тишине отчётливо прозвучал звук проглоченного в горле кома, сопутствующего бесшумному округлению глаз, что в свою очередь вполне заменяло Клавдии Васильевне очки. Следом за глазами округлился рот. Старушка несколько раз передёрнула взгляд между, как ей показалось, внезапно подросшей рассадой и, как примерещилось остальным, ни чуть не сомневающимся в этом Колобковым.
А тот ещё и издевнулся… осторожненько.
– А вот на этот, – он ткнул пальцем в самый маленький росток, волею судьбы обделённый средствами оккультно-технического прогресса. – Оборудования не хватило.
Он ещё раз тяжело вздохнул и кончиком пальца поправил, якобы, перекосившийся плюмпель.
Конечно, со стороны вся эта тирада выглядела достаточно убедительной, но только не со стороны Клавдии Васильевны, таки приметившей краешком глаза в ковшике недостающий элемент. Но взгляд её тоже незамеченным не остался. К тому же Клавдия Васильевна подозрительно пошмыгала носом и сощурилась, что в концепции вечно трезвого шефа и не вполне подобающих, согласно возрасту и полу, тесных с ним отношений откровенно попахивало шантажом.
Вообще-то, надо сказать, шеф был мужиком нормальным – понятливым. Против алкоголя, по крайней мере, он ничего личного не имел. Но! Только в нерабочее время! То есть, буквально! Либо ты работаешь – либо отдыхаешь, потому что  работа – она потому и придумана, чтобы её работать, а не отдыхать. При этом работать не на работе шефом вполне допускалось, по крайней мере, сам он только этим и занимался. Но на то, собственно, он и шеф, чтобы пользоваться привилегиями. А вот у других таких привилегий не было. Или, по крайней мере, они не оплачивались.
Посему, нахождение на рабочем месте, по нелепой прихоти начальства, автоматически приравнивалось к самой работе, и, стало быть, время, на ней проведённое, автоматически приравнивалось к рабочему. Ничего не поделаешь, уж таков был закон, и закон этот был до отвращения сухим.
Кстати, обычно законопослушностью в коллективе страдал только Плюмпель, причём, не просто соблюдал закон или следовал каким-то правилам, а именно страдал! И страдал вдвойне! То есть, сначала страдал в день несоблюдения закона, потому что кое-кто из правонарушителей приноровился, знаете ли, проедать по этому поводу плешь даже в парике… через пожарную каску. Будучи при этом, в противогазе и с кляпом во рту.
А потом страдал ещё раз в день безуспешной попытки сокрыть вчерашнее преступление посредством заедания всякими таблетками, запивания минеральной водой и приложения к квадратной голове мокрых тряпок. Говорить о том, что сопровождалась вся эта процедура неблагопристойными комментариями, думаю, и вовсе излишне. Как правило, это продолжалось до обеда, но случалось, что и до полдника, а то и до ужина.
А иногда скрыть преступление вообще не представлялось возможным даже с открытыми форточками, что только утраивало его страдания, и единственным средством защиты оставалось упование на шефа, который к подобному способу дезинфекции помещения относился очень громко и более чем негативно.
В общем, афишировать получение зарплаты в данной ситуации являлось шагом неразумным и неприемлемым.
А Клавдия Васильевна, как оказалось, не просто носом пошмыгала. Видимо, это была часть её замысловатого плана по перерасчёту причитающихся материальных ценностей, коими, как и любой представитель её возрастной группы, она была обделена.
– А вы что ж это, – она подбородком указала на ковшик и впилась в Гаврилу пронзительным взглядом. – Водку тут пьёте? Из ковшика…
Огромная дилемма тут же встала перед Колобковым, потому что существуют на свете такие вопросы, на которые отвечать сразу ни в коем случае нельзя. Не поверят! Но и медлить с ответом тоже нельзя. Усомнятся. На них лучше вообще не отвечать, а предоставить любопытствующему избыточный поток информации, касающийся чего угодно на свете только не интересующей темы. И пусть сам анализирует, выдвигает догадки и поводы для сплетен. Это уже будет на его совести, и за эту стратегию Гаврила готов был поручиться на все сто.
– Водку?.. какую водку? – Колобков поморщился так, словно только что опрокинул стакан Плюмпелева пойла, закусил лимоном и запил уксусом. – Вы про что?
– Ну как же? – сгорбилась старушка и ещё раз указала подбородком на ковшик. – Вон же у вас…
– Это? – неуверенно переспросил Колобков и на сморщенном лице изобразил удивление. – Помилуйте, Клавдия Васильевна. Какая ж это водка? Это… чистый спирт. Технический, – отчасти правдиво уточнил Гаврила. – Я ж говорил вам, что мы плюмпели устанавливали… по инструкции! А по инструкции их сначала промыть надо!.. от смазки, знаете ли! Сами ж видите!..
Он аккуратно двумя пальчиками вытащил из ковшика промытый и продезинфицированный плюмпель и с лёгкостью продемонстрировал весомость аргумента.
Объяснения, может, и не показались старушке особо убедительными, но, по крайней мере, контраргументов они не вызвали. Напротив. Клавдия Васильевна ещё раз пошмыгала носом, поморщилась, окончательно признав тем техничность спирта, и пристально оглядела рассаду.
– А вот этот тоже плохо промыли, – ткнула она пальцем в одну из хреней и, немедленно извлеча её из ящика, быстренько прополоскала в ковшике, который Колобков по-прежнему сжимал в теперь уже онемевшей руке.
Никогда! Никогда ещё полоскание какой-нибудь хрени в каком-нибудь ковшике не сопровождалось таким бурным плеском или, точнее выразиться, выплеском эмоций. Толик чуть ящик специально не уронил прямо на ноги Клавдии Васильевны. Гаврила чуть не огрел её специально ковшиком с обмывочной жидкостью и не чиркнул спичкой, а Плюмпель с Женечкой чуть не лопнули нечаянно от смеха.
– Что?! – испуганно отскочила в сторону Клавдия Васильевна и непонимающе уставилась на окружающих. – Что… не так?..
– Клавдия Васильевна! – обрёл в конце концов дар речи Колобков. – Да кто ж так плюмпели обмывает?!
Он округлил глаза и постарался проникнуть взглядом в самое дно ковшика, что, кстати, далось ему без малейшего труда. И это не смотря на то, что комья земли и ещё какой-то сухой листочек, напрочь отказавшийся тонуть в водке, попытались ему в этом воспрепятствовать.
– Ваточкой же надо! Аккуратненько!
Уж и не знаю, читала ли Клавдия Васильевна в детстве Конан Дойля или, может, что просто кино про Шерлока Холмса смотрела, но дедуктивные навыки в ней откуда-то присутствовали. Она осторожно прощупала глазами пространство, изучила невзначай содержимое мусорной корзины и тонким замечанием разорвала  логическую цепочку Колобкова.
– А сами-то вы!.. тоже, что ли, ваточкой протирали? Я же видела! – она невозмутимо ткнула пальцем сначала в ковшик, а следом и в предмет обмывания, который Гаврила до сих пор держал в руках. – И вообще! Я передумала!
 С этими словами старушка сжала губы, набрала грудь и, повернувшись к Толику, обеими руками вцепилась в свою законную собственность.
Выверзнев не сопротивлялся. Может, пожалел только, что не успел отпустить ящик прежде, чем в него вцепятся крепкие руки Клавдии Васильевны или,  что не плюнул в рассаду. Не важно. Не успел и не успел!
А Клавдия Васильевна прижала к себе своё добро и, к великому удивлению Гаврилы, даже не пересчитала рассаду.
– Передумала я! – ещё раз повторила она вместо этого и горделиво выпрямилась.
Даже со стороны было заметно, как мозг её отчаянно заёрзал, закурсировал. Заколошматился рикошетливо по черепной коробке, едва не выдавив глазные яблоки, жадно просверлившие в плюмпелях ещё по одному незапланированному отверстию. Наконец система обрела требуемое равновесие, требования сформулировались, локанизировались и высказались.
– Не нужны мне ваши деньги! Я теперь вот эти хочу! Плюмпели! – однозначно огласила она.
Повисла пауза. Предмет торга оказался не просто неожиданным, но и, согласитесь, абсолютно непонятным. Нет. Не то что бы кому-то было жалко какой-то хрени, к тому же, даже идиоту было понятно, что в данный момент гораздо проще отнять у каждого ребёнка планеты по паровозику, нежели изъять из ящика хотя бы один плюмпель. И выражение лица Клавдии Васильевны являло тому красноречивое подтверждение.
Но существовал и другой аспект. Ведь истинная суть торга, по крайней мере до сего момента так считалось, заключается прежде всего в том, что одна сторона озвучивает свои пожелания, а вторая всякими правдами и неправдами пытается приписать к этим пожеланиям нолик... или два. Ну, или дописать что-нибудь внизу мелким неразборчивым почерком. И, желательно, чернилами, проявляющимися лишь на третий день и только под пристальным взглядом юристов. Но это в особо продвинутых случаях.
Здесь же ситуация сложилась несколько иная. Так, знаете ли, бывает, например, когда ты чёрт знает сколько времени не можешь избавиться от какого-нибудь хлама на балконе или мусора в кладовке, а тут вдруг ни с того, ни с сего тебе предлагают его монетизировать посредством острой нужды в оном соседа или соседки. Пусть даже ранее ты состоял с ними в дружеской связи.
И сразу всё меняется. И сразу почему-то кажется, что это неспроста. Что какой-то из гвоздиков в лыжных ботинках твоего деда как минимум позолоченный, а остатки позапрошлых обоев, слегка погрызенных мышами и подмоченных с одного края при переезде, принадлежат, не иначе, перу Левитана или Кандинского. И тут уж никаких сомнений. Ты смело хлопаешь дверью балкона или кладовки, исполненный уверенности, что ботинки ты и сам обязательно доукомплектуешь лыжами… со следующей зарплаты… или нет! Ближе к зиме. А обоев вполне хватит заклеить стенку над бачком в туалете. И вообще! Лежат себе и лежат! Никому не мешаются.
На этом, собственно, ревизия и заканчивается, однако, ботинки – это ботинки! Обои – это обои. А вот плюмпель – это до недавнего времени хрень, у которой даже названия не было.
Колобков значительно воззрился на коллег, пытаясь найти в их лицах понимание, но те лишь молчаливо переглянулись, и единогласным безмолвием, сопровождаемым идиотскими улыбками, согласились пожертвовать надеждой и чаяньем аграриев всего мира.
– Да ради бога, – безразлично, но с опаской выдавил из себя Толик, а Женечка уверенно закивала.
Торги с грохотом провалились, даже не начавшись.
Колобков успел лишь вздохнуть, но не громко и без сожаления, а Плюмпель хотя и подорвался с места, и взгляд у него был какой-то растерянный, но возражений  тоже не высказал.
– Ну, тогда я это… пойду, – благодушно улыбнулась Клавдия Васильевна. – Чего тут… времени-то уж сколько, – и, перехватив ящик с рассадой, высвободила одну руку. –  И этот… мне тоже нужен… – попыталась она вытащить из Гавриловых рук недостающий элемент.
Гаврила не сопротивлялся, к тому же, обмывочная жидкость всё равно уже превратилась в промывочную, а цедить её да отстаивать, не было ни времени, ни желания. Но вот тут на сцену неожиданно вышел, вернее, взлетел непосредственный виновник торжества, как оказалось, с довольно противным фальцетом.
– Нет! Нельзя! – то ли пропищал, то ли проверещал он голосом безногого парашютиста, жутко ненавидящего камни, асфальт и яичницу. – Нельзя! Он бракованный!
Клавдия Васильевна от неожиданности вздрогнула, пошатнулась, и продезинфицированный плюмпель со звоном шмякнулся на кишащий разбегающимися микробами пол.
А Давид Абрамыч тут же подсуетился, прогнулся, явно удлинившись в теле, и подхватил не успевший испачкаться механизм.
– Нельзя! – ещё раз повторил он уже более спокойным тоном и пламенно прижал плюмпель к сердцу.
«Ну да… пожалуй… – мысленно усмехнулся Колобков. – Пусть оставит себе один… на память».
И тут же вошёл в положение бухгалтера.
– Да, да! Я вам тоже не советую! – уверенно покивал он, обращаясь к Клавдии Васильевне. – Спалите всю рассаду к чёртовой матери!.. да чего там рассаду… вместе с квартирой!
– А-а! – нелепо щёлкнула челюстью старушка, едва не откусив у какого-то из ростков макушку, а Плюмпель гипотезу тут же подтвердил:
– У него дефект в нанопокрытии! Лунную энергию неравномерно отражает.
– Точно! – засвидетельствовал Гаврила. – Так и есть! У нас, знаете ли, чуть занавеска не загорелась! Анатолий его на подоконнике забыл, а я-то чувствую, горелым пахнет. Наверное, отверстие криво просверлено! С лунной энергией вообще шутить не стоит, Толик, скажи!
– Ну, да, – безразлично, но всё-таки подтвердил Анатолий. – Триста пятьдесят килоджоулей на квадратный сантиметр.
– Вот-вот! А в полнолуние – все четыреста! – резюмировал Колобков.
Далее пугать старушку было уже бесполезно. А долее ещё и  небезопасно. Клавдия Васильевна и так вся побагровела, осунулась, и во взгляде её стали отчётливо проступать первые нотки паники из увертюры Ишемической симфонии какого-то незаслуженно неузнанного композитора. Женечка даже от чистого сердца предложила ей помочь донести рассаду.
Позднее, она ещё упрекнёт коллег в бессердечности и издевательстве над пожилым человеком, но в тот момент она и сама была рада, что Клавдия Васильевна, собрав в охапку своё добро, покинула наконец-то студию. Правда, через несколько секунд после ухода она вернулась опять, но лишь затем, чтобы уточнить, можно ли вместо спирта использовать самогон, который сама-то она, конечно, не гонит, но за то имеет приличные связи в среде поставщиков пойла для местной алкашни.
Расстраивать старушку на этот раз ни кто не посмел, равно как и одолевать просьбами поделиться упомянутыми связями. Более того, Давид Абрамович пообещал лично распечатать ей подробную инструкцию по использованию плюмпелей. В конце концов дверь за старушкой захлопнулась, и с её уходом этот трудный и тяжёлый день наконец-то подошёл к концу.
Рассказывать про то, как Колобков с Выверзневым вызывали такси и уговаривали Женечку бесплатно подвести её до дома, пожалуй, смысла нет, а потому, опущу эту ненужную погранично цензурную информацию и  постараюсь побыстрее приблизиться к эпилогу.
Приблизительно в половине девятого или около того, вся съёмочная процессия распихалась наконец-то в такси и отбыла в ориентировочно известном направлении. Плюмпель же по давно сложившейся традиции был оставлен, чтобы запереть студию, включить сигнализацию и… бог его знает, чего он ещё там делает.
Давид Абрамович воспринял сей факт стоически, если не сказать с энтузиазмом. Лично помог отыскать Женечке зонтик, Толику – перчатки, а Колобкову – совесть. Добровольно и многократно пожелал всем счастливого пути и, наконец-то, с облегчением запер за выдворенной компанией дверь.
Сам, впрочем, он никуда не спешил и ещё с полчаса занимался своими личными и, видимо, очень важными делами, в число которых входило фотографирование плюмпеля, расхаживание с чашечкой кофе по комнате и печатание чего-то на компьютере.
В итоге физиономия его ознаменовалась отвратительно довольной улыбкой, и на том его рабочий день завершился тоже.
Давид Абрамович нелицеприятно позевал, потянулся и, собрав со своего стола всё лишнее, отключил компьютер.
Далее он аккуратно повесил на спинку стула свой пиджак, туда же пристроил свой несъедобный галстук и исполнил какие-то нехитрые гигиенические процедуры, после чего подошёл к запертой четвёртой двери – той самой, в которую хозяйка запихала всё лишнее, и…
И трижды по два раза постучал.
В двери защёлкал замок, но защёлкал не так, словно кто-то, заслышав стук, неторопливо встал, напялил шлёпанцы и со словами «Да иду! Иду уже!» потягиваясь побрёл открывать дверь. Скорее, защёлкал поджидающе. Так, словно боялся, что какой-нибудь сорванец, неся домой двойку по географии,  постучит в дверь и сиганёт по лестнице через две ступеньки. А оборвать ему за это уши – святое дело.
Давид даже не успел произнести пароль. Дверь молниеносно распахнулась и бухгалтер был встречен недоброжелательно прищуренным взглядом.
– Давид! Что я знаю? Ты пил водку?!
– Ах, мама! Ну зачем вы так меня оскорбляете?..
– Дыхни!
– Ф-ууу.
– Сильнее дыхни!
Давид набрал воздуха в грудь и сильно, но не оскорбительно выдохнул.
– Странно! Заходи. Я же сама видела… кстати, зачем ты отдал этим негодяям нашу бутылку шампанского? И, кстати, где ты её взял?.. садись.  Я бы и сама её прекрасно выпила! Ты, кстати, знаешь, что через месяц у нас праздник! Ровно тридцать семь лет, как твой папаша-негодяй…
– Мама! Ну сколько можно! И вообще! Я устал! Я хочу кушать!.. И руки я уже помыл… с мылом.
– Ну хорошо. Договорим за ужином, кстати, не забудь напомнить своему шефу, что через два дня нужно оплатить аренду…
– Мама! Пожалуйста, не надо портить мне аппетит.
– А разве я порчу аппетит?
– А разве не именно этим вы сейчас занимаетесь? И вообще, мама. Я давно хотел с вами поговорить! Давайте же всё-таки сдадим им эту четвёртую комнату. Мне просто необходим свой личный кабинет!..
– Давид, кушай молча! Не надо портить себе аппетит! И потом! Как же я могу оставить тебя здесь одного? Ты же пропадёшь! Сегодня, например, весь вечер горел в ванной свет! А в ванной в это время никого не было…
– Мама! Я говорю серьёзно! Я вынужден целый день сидеть у всех на виду и общаться с… Ты не представляешь, каких трудов мне стоит постоянно терпеть этого Колобкова! Если у меня будет свой кабинет, то ситуация откровенно изменится в лучшую сторону. А ты пока поживёшь у тёти Зоси.
– Да как же я оставлю тебя одного с этими негодяями?! Особенно, этим Колобковым! Ложку оближи, она в сметане… Гнать его надо в зашей! Завтра же поговори об этом с шефом!..
– Ах, мама! Я же вам тысячу раз объяснял, что Колобков в нашем деле очень ценный и полезный негодяй…
Эпилог
Весна рассусоливаться не стала. Вскоре середина марта закончилась, и за ней сразу же начался конец марта, а там уж и до начала апреля недалеко.
А начало апреля, как многие уже догадались, с испокон веков знаменуется одним из ярчайших праздников, который половина человечества придумала над другой половиной человечества. Тут сразу же оговорюсь. В некоторых очень западных странах, очень любящих присваивать себе очень понравившиеся чужие традиции, принято считать, что это их праздник. Собственный! Они даже и название ему своё собственное придумали «День дурака». Но, да простим им эту безобидную вольность. В конце-то концов, существует же  на свете «День нефтяника» или «День строителя», пускай же и у наших западных соседей будет свой праздник.
А у нас первое апреля всегда считался днём смеха, днём шуток и розыгрышей, и нет нужды добавлять, что у Гаврилы Колобкова он был одним из любимейших праздников.
Трудно сказать, по стечению ли обстоятельств или он подготовился заранее, но на работу Гаврила опять пришёл вовремя.
Обычно подобное поведение вызывает удивление у Плюмпеля, потом у Толика, а потом у Женечки, но на этот раз Колобков удивился сам.
На пороге его встретил озадаченный шеф с двумя телефонами в руках и с одной, но очень кривой физиономией.
– О! Гаврила! А где все?! – он развёл телефоны в разные стороны и отчаянно завертел головой. – Куда все подевались? Чёрт бы их побрал!..
Колобков на секунду задумался. Тот факт, что шеф каким-то образом решил его разыграть, встретил в мозгах весомый контраргумент. Даже два. Во-первых, розыгрыши в исполнении шефа – это уже нонсенс. Это сродни тому, что бутерброд решил разыграть едока. А во-вторых, даже если и допустить гипотетически, что такое всё же случайно случилось, то случилось бы это уж точно не ранее одиннадцати.
Часы на стене хотя и не привыкли выказывать удивление появлению шефа на рабочем месте без десяти девять, но мнение Колобкова охотно разделили.
– Вот-вот! Именно! – ощутив поддержку, кивнул Колобков. – Я, кстати, уже давно хотел с вами на эту тему поговорить. Дисциплина в коллективе ни к чёрту! Сами видите! Такое впечатление, что мы с вами только вдвоём радеем за судьбу предприятия, а всем остальным просто наплевать. Всё на нас. Всё на нас! Да вот хоть вчера с этими семечками… будь они неладны!..
– А что, про семечки ролик уже готов? Сняли? – неуместно удивился шеф.
– Само собой, – не глядя, махнул рукой Колобков. – Вот только не сняли, а снял! Сам лично за этим бездарем переснимал! И, кстати, и придумал, и смонтировал тоже сам! От этих, – он гневно растопырил ладони, – ну, никакого прока. Женечке, разве что, спасибо – она после съёмок шелуху подмела…
– Ну, ладно, ладно… ладно, – притормозил выплеск эмоций шеф и дружески похлопал Гаврилу по плечу. – Сам знаешь, хороших работников теперь… днём с огнём… Разберёмся!
– Да уж, вы разберитесь, Марк Анатольевич!
– Разберусь-разберусь! Не волнуйся. Слушай, Гаврила, – шеф озадаченно прищурился и пригладил затылок. – А ты в медицине… чего-нибудь… разбираешься?..
Вопрос, в общем-то, риторический, потому как каждому известно, что единственный в нашей стране контингент, который в медицине «не!» разбирается – это, разве что, различного рода медики, врачи и прочие эскулапы. Думаю, у каждого был случай, когда участковый прописюн прописал вам от насморка какие-нибудь зелёненькие таблеточки по цене красной лошади. По мне так они вообще ориентируются по цене. Чем дороже лекарство – тем обширней список излечиваемых им болезней.
Остальная же часть населения, особенно, обладающая в силу возраста богатым жизненным и внутренним опытом, знают эту науку: и вдоль, и поперёк. Так что, точно! Риторический!
– Ну, как вам сказать? – задумчиво почесал затылок Колобков. – Ну, не то что бы… смотря в какой области! Вот если аппендицит вырезать или гланды, то это я пожалуйста! А вот если полиэндокринный аденоматоз… антрального отдела… позвоночника, – выдумал Гаврила новый ужасающий недуг. – То тут полистать надо. А у вас где болит?
– У меня?! – вытаращил глаза шеф и трижды постучал по столу. – Тьфу-тьфу-тьфу! Слава богу,  пока! – временно пожелал он процветания анаморфическим силам. – Я так, просто. Так, значит, гланды, говоришь? Это хорошо. Тогда вот что! Остаёшься за главного, а я скоро буду.
Глаза у шефа подозрительно заблестели, и, умело манипулируя сразу двумя телефонами, как умел только он, Марк Анатольевич медленно побрёл к выходу, благополучно вписавшись в дверной косяк.
Едва дверь за шефом захлопнулась, и, казалось бы, самое время Гавриле ощутить себя главным, но обстоятельства вынудили Колобкова добровольно понизить себя в должности.
 Зазвонил телефон, и женский голос в трубке пожелал разговаривать исключительно с Давидом Абрамовичем Плюмпелем.
А на дворе светило солнышко… а первые апрельские ручейки радостно обкапывали с крыши зазевавшихся прохожих… Ну как тут не воспользоваться оказией?!
– Слушаю, – в мгновение сценически перевоплотился Колобков, и даже выражение лица и осанку приблизил к бухгалтерской. – Кто имеет честь со мной разговаривать?
Имеющий честь слегка прокашлялся, но тут же представился секретарём патентного бюро с пока что незапомненным именем и фамилией.
– Давид Абрамович, – сразу же перешёл секретарь, вернее, перешла секретарша к сути. – Поздравляем вас. Ваши документы прошли регистрацию, ваш патент одобрен. Авторское свидетельство можно уже забирать. Не забудьте только оплатить пошлину…
Она говорила ещё что-то, но внезапно потерявший дар речи Колобков потерял ещё и дар слуха. Собственные мысли сбились в кучу и, объявив пятиминутный перерыв на симпозиум, забаррикадировались в голове. Вся посторонняя информация благополучно отскакивала от ушных раковин, защищая рассудок от переизбыточности.
Конечно, первым делом симпозиум постановил приписать полученную информацию к первоапрельской, но некая вечно скептически настроенная часть левого полушария  напрочь эту гипотезу отвергла.
Во-первых, шутить над Колобковым не каждый умеет. Во-вторых – не каждый осмелится. И в третьих, шутить над Колобковым на работе возможно лишь с десяти часов утра. Без пяти девять это гипотетически невозможно!
На этом, собственно, симпозиум был закрыт, а информация отправлена на уточнение и подтверждение.
– Простите, патент на что? – выговорил каждую букву Гаврила и впился в трубку немигающим взглядом.
– На ваше… изобретение, – после короткой паузы растерянно уточнил голос.
– Какое… изобретение? – тоже уточнил Гаврила, но внезапно осознав, что вопросы подобного типа могут породить сомнения, мгновенно поправился. – Я имею в виду, какое именно!.. изобретение... Спектроанализатор сингулярности  накопителя квантового потока?
– Нет! – подумав, испуганно продрожал голос в трубке, но даже сквозь расстояние Колобков уловил, как на другом конце провода кто-то отчаянно что-то листает и уточняет.
А Гаврилу уже начало заносить.
– Я что, по-вашему, должен помнить все свои изобретения?! Вы что ж думаете?! Что оно у меня всего одно, что ли?! Да у меня этих изобретений уже сто восемьдесят пять… шесть! Не помню уже! Да и не важно! У меня эти патенты уже складывать некуда! Да я только сегодня, пока чистил зубы, изобрёл новую зубную щётку, диагностирующую кариес на ранней степени развития, и это, заметьте, без использования гамма-излучения! 
А вчера утром, когда варил себе пельмени, разработал абсолютно новый принцип…  – Гаврила быстренько перебрал в уме недавно рекламируемые продукты и остановился на мысли, что упоминать перебранное всуе сродни добровольному наложению на себя анафемы. – Новый принцип гидравлики для протонного ускорителя частиц с отрицательной массой!
А вечером, когда их доедал, я уже точно знал, как это осуществить!
И так изо дня в день! Изо дня в день! Мои мысли не знают ни отдыха, ни покоя! Ими движет лишь жажда и вдохновение!
И даже ночью, едва закрываю глаза, вместо алчущих похотливых женщин в голову лезут всякие формулы и таблицы.
Но я не ропщу! Мне двадцать девять лет – пора, пришедшая на смену поре нерешительности. Даже сбежавшая от меня невеста представляется мне, как милостивый знак провидения, пожелавшего оградить меня от суетности и бренности этого мира в пользу науки.
Да я вообще! Я посвятил ей всю свою короткую жизнь! Это для меня родная стихия! Это воздух, которым я дышу! И не слушайте всех этих мерзких завистников, утверждающих, что я занимаюсь этим исключительно ради денег. Ложь! Навет! Плевать я хотел на все эти миллионы! Деньги для меня ничего не значат! Я всего лишь пытаюсь вписать свою скромную фамилию в анналы мировой науки, а вы, вместо того чтобы… говорите загадками!
– Нет-нет, – тут же промямлила трубка голосом, однозначно жаждущим получения автографа и, вполне допускаю, что взбитыми сливками на обнажённой груди. – Тут у меня… «Плюмпель» – агротехническое приспособление для суточного прироста…
– А! Так вот вы про что! – перебил Гаврила. – Так бы сразу и сказали. Как же?! Помню такое! Кстати, это одно из моих лучших… и представляете, абсолютно случайно получилось! Вообще-то я работал над изобретением нанокарбюратора для тахионного двигателя, да по недоразумению оставил его на подоконнике. Так у меня, представляете, лимонное дерево за ночь сантиметров на десять вымахало! Вот такая вот счастливая случайность… Так что вы говорите?.. Готово?.. Можно уже  забирать?
– Да-да! Готово! В любое время! – резко приободрилась секретарша. – А лучше всего, запишите мой сотовый. Меня зовут Марина. Не стесняйтесь – звоните мне в любое время! Уж если вы так заняты, то я могу сама к вам домой завести. Мне несложно. Марина! Запомните…
– Прекрасно! Это ж совсем меняет дело! – тоже приободрился Гаврила. – Непременно воспользуюсь. Диктуйте номер.
– В любое время дня и ночи! Не стесняйтесь! – беспринципно обрадовалась трубка и после короткого обмена цифрами счастливо запищала гудками.
А вот Колобков, я бы сказал, особого счастья от общения не ощутил, поскольку до конца так и не понял, это он кому-то лапши на уши навешал или всё-таки ему. Состояние, скажем прямо, сродни негодованию посетителя ресторана, обнаружившего на дне своей тарелки двух дохлых тараканов, при этом полностью уверенного, что бросал только одного. И кажется, это вообще был паук. Одним словом, состояние, обнадёживающее любого психиатра.
 Едва разговор закончился, Гаврила вопросительно пригладил затылок и глупо осмотрелся по сторонам. Прислушался даже на случай, если откуда-то раздастся смешок. И представьте, ему-таки показалось, что он действительно раздался, но раздался, как будто бы из-за закрытой комнаты, в обитаемость которой не поверил бы даже домовой.
Пришлось встать и визуально проинспектировать каждое помещение.
Без результата.
– Ну, ладно… – вслух подумал Гаврила, но додумать мысль до конца так и не успел. Снова зазвенел телефон.
На этот раз Колобков спешить не хотел. Какое-то внутреннее чутьё подсказывало ему, что ничего приятного из этой затеи не выйдет. Собственно, он никогда эти трубки не снимал – нечего и начинать, но в отсутствие Женечки перспектива оказалась уж слишком заманчивой.
– Рекламная компания «ПИК». Чем могу быть полезен? – всё-таки не выдержал Гаврила.
В трубке послышалось недоумение. Кто-то слегка прокашлялся и даже извинился.
– Извините… Это говорит генеральный директор тракторного завода «Красный пахарь» – Сидор Платонович Бракоделов…
Колобков закатил глаза. По всему выходило, что звонок был адресован шефу, хотя, фамилия какая-то странная. Но всё равно! Представляться шефом даже первого апреля не представлялось представляемым. А трубка тем временем продолжала:
– Извините, я возможно номером ошибся. Скажите, а у вас работает Давид Абрамович Плюмпель?
– Давид Абрамович? – инстинктивно переспросил Колобков и почувствовал, как к горлу подкатил ком. – Ну, не то что бы работает… скорее, числится.
– Слава богу! – почему-то обрадовался директор. – А я-то подумал, что номером ошибся, когда вы сказали, что это рекламная компания…
– ПИК, – напомнил Колобков.
– Да-да! Пик, – согласился директор и снова извинился. –  Извините, а с кем имею честь разговаривать?
– Выверзнев! Анатолий Данилович – личный секретарь Давида Абрамовича Плюмпеля, –  нагло соврал Колобков. – Чем могу быть полезен?
– Секретарь? – почему-то удивился директор, видимо не знающий, что должность секретаря могут занимать особи, безоговорочно одобряемые жёнами начальника. – А! Понятно.  А кем же у вас числится господин Плюмпель? В рекламной компании…
–  ПИК! – снова напомнил Гаврила.
 – Да-да! Пик, – снова согласился директор.
– ПИК – это аббревиатура, – опять нагло соврал Колобков. – «Плюмпель и компания». Так чем могу служить?
– А! Вон оно как! – сразу же встало всё по местам у директора. – Тогда понятно. А скажите, могу я пообщаться с господином Плюмпелем? По коммерческому вопросу.
Гаврила сделал вид, что задумался, громко полистал для вида какой-то журнал и с радостью огорчил собеседника.
– К сожалению, в данный момент не представляется возможным. Давид Абрамович сегодня председательствует на ежегодном аграрном форуме конопляников рационализаторов.
– А! Ну да, конечно! Как я сам не догадался? – покивал головою в трубку директор. – Сам давно собираюсь посетить, да всё никак не могу время выкроить.  А, не подскажете, во сколько он вернётся? У меня к нему очень важное дело, не терпящее отлагательств. Как раз по поводу его изобретения…
Колобков облизал губы, едва сдерживая смех, и посмотрел трубке прямо в динамик.
«Ага. Ну теперь всё понятно. Сговорились, сволочи. Сидят, небось, в соседнем подъезде – у Плюмпеля дома и со смеха покатываются. Думают, что я не догадаюсь! Что Женечкин голос не узнаю… или Толика, хотя, признаюсь, что не сразу узнал. Ну ладно. Вы меня тоже ещё не знаете!..»
И воодушевлённо продолжил:
– И рад бы! Рад бы вам помочь, – всхлипнул он в трубку. – Но, к сожалению, не могу. Сами понимаете, такая обширная программа. Сам министр сельского хозяйства приедет – будут поднимать конопляно-верёвочную промышленность. А в  перспективе, ни много ни мало, ещё и парусно-ветродуйная отрасль, так что, ничего пообещать вам не могу. При всём уважении…
– Понимаю, понимаю, – убедительно посочувствовала трубка, впрочем, возможно, что посочувствовала именно той самой конопляно-верёвочной промышленности… или отрасли… ветродуйной. –  Но,  может, тогда завтра?
– Да ну что вы! Завтра тем более невозможно! – окончательно вошёл в роль Колобков. – У Давида Абрамовича в пять утра самолёт! В Малайзию! Вы разве не в курсе? Завтра же там симпозиум рисоводов-энтузиастов. Кстати, говорят, что новый сорт риса вывели! Размером с горох! И такой же круглый. Будут решать, как доращивать его до продолговатости. Само собой, Давид Абрамович будет с докладом выступать.
– Ай яй-яй… – теперь посочувствовал директор рису. – А, может, тогда телефончик его дадите?
– Исключено! Строго настрого! – шмыгнул в трубку Колобков, придерживая одновременно норовящие лопнуть от смеха щёки. – Но вы не волнуйтесь!  Я, собственно, в курсе всех дел Давида Абрамовича, так что вы спокойно можете обсудить все свои вопросы со мной, а я, естественно, доведу до него информацию в кратчайшие, по мере возможности, сроки.
Трубка задумалась.
– Ну, вообще-то, хотелось бы лично…
– При всём уважении!..
– Ну, раз такое дело… Хорошо! Но разговор, как вы понимаете, должен остаться строго между нами.
– Помилуйте! – тут же раздосадовался Колобков. – Уж в чём, а в этом можете полностью не сомневаться. Моя должность, собственно, так и называется – хранитель разговоров. Неформально, конечно, но всё-таки! Информация – это прежде всего деньги, а делиться деньгами в наше время и в нашей профессии… сами понимаете.
– Да-да! Безусловно! – охотно согласился с аморальностью благотворительности директор и после короткого пошмыгивания и прихрюкивания перешёл к делу. –  Понимаете, извините, забыл как вас…
– Анатолий Данилович, – напомнил Гаврила Иванович.
– Да-да, конечно… Так вот. Понимаете ли, какое дело, Анатолий Данилович. Тут у нас… абсолютно случайно… «Мать вашу!» – мысленно добавил директор. – Образовалась целая партия плю;мпелей… или плюмпеле;й, простите, не знаю как правильно. Я в википедии посмотрел, но там только размеры да общие принципы, а ударение не обозначено…
– Где, простите, вы посмотрели?! В википедии?! – не то что бы округлил, но всё-таки расширил глаза Гаврила, и рука его машинально потянулась к клавиатуре.
– Да-да. В ней, – подтвердил директор. – Так вот… Точная копия, только на этот раз… в смысле, у наших плюмпелей отверстие чуть шире. Там, где у ваших резьба на четырнадцать, у наших отверстие на пятнадцать. А во всём остальном точная копия! И таких десять тысяч штук. «Мать вашу!»
– Сколько?! Десять тысяч?! – почему-то сразу же поверил Колобков, видимо, потому что есть на свете цифры, которые даже звучат убедительно. И чем крупнее эти самые цифры, тем убедительнее убеждённость в убедительности. Сами посудите.
Буквы у нас в стране знают все, но, правда, только в определённом сочетании и без определённого сочетания с цифрами, а вот с цифрами, особенно не сопрягающимися с понятием рубль или доллар, творится полный бардак!
Скажем, объяви по телевизору, что в центре города произошёл опустошающий пожар на площади аж восемь с половиной тысяч квадратных сантиметров! И что на ликвидацию разбушевавшейся стихии было брошено целых две тысячи миллипожарных! Тут уж будьте уверены, толпы зевак с фотоаппаратами кинутся на разглядывание последствий пожарища (некоторые, кстати, в мародёрских целях).
А вот если просто сказать, что на самом деле сторож столовой номер шесть забыл выключить плиту, и на ней напрочь сгорело двенадцать килограмм… или, в данной концепции, ноль целых двенадцать сотых центнера картофеля, пусть даже почищенного, помытого и порезанного. Что в ликвидации последствий участвовали сам сторож и завхоз, или в данной концепции, ноль целых две десятых децичеловека…
И уж будьте уверены, что все двенадцать с половиной тысяч килочеловек пропустят эту информацию мимо двадцати пяти мегаушей.
Одним словом, зацепило. Не полностью и не напрочь, но какая-то часть Колобковского разума задала себе соответствующие вопросы и частично сама же на них ответила.
– А… простите за нескромный вопрос. Я так понимаю, что изначально продукция имела некое другое предназначение? – вполне деликатно поинтересовался Гаврила и так же деликатно скривил физиономию.
Директор вздохнул.
– Да уж! «мать вашу!» Это вы точно подметили.
– А, если не секрет?..
– Да какой там секрет?! Два месяца!.. дебилы!.. «мать вашу!» Сцепное устройство для бункера комбайна! Заказ из Ростова. То дырку просверлить не могут!.. то резьбу!..
Лицо Колобкова на мгновение выразило какое-то странное, но в то же время истинное понимание. В мозгах его тут же обнаружилась незамкнутая цепочка, которая, впрочем, немедленно и к пущему удовлетворению окончательно замкнулась.
Он даже мысленно, но абсолютно искренне посочувствовал: и директору, и его заводу, и всей сельскохозяйственной отрасли в целом. В порыве благородства он даже решил помочь, как минимум последней, и всего за десять процентов пообещал посодействовать в реализации.
Пустяки, конечно, но таковая позиция сильно обрадовала директора, а Колобков заранее получил виртуальную грамоту от руководства завода и длинную зажжённую свечку в церкви за его здоровье.
– Да ну что вы! Не стоит благодарности! – расчувствовался в итоге Гаврила и едва слезу не пустил. – В конце концов, не нести же опять в металлолом. В общем, в ближайшие пару дней…
На этом, собственно, разговор закончился окончательно к величайшей радости одной из сторон и величайшей задумчивости другой.
«Чёрт! Зачем я ему это пообещал? – резко закончился у Гаврилы приступ благородства и тут же выдумал себе веское оправдание. – А что, собственно, я ему пообещал? К тому же я сказал «в ближайшие пару дней». А уж это, извините, вовсе не означает, что «в течение двух дней». В ближайшие к чему? К Рождеству? К Новому Году? И вообще!..»
Гаврила щёлкнул на клавиатуре давно открытую ссылку и с глупым видом уставился в монитор. Хрень, которая ещё недавно не имела ни имени, ни предназначения во всём величии красовалась на экране, сопутствуемая надписями, обещающими вывести мировое сельское хозяйство на новый несбыточный уровень, в сравнении с которым были посрамлены: манна небесная, скатерть самобранка и южный флигель пряничного домика. Больше всего, конечно, возмутило имя изобретателя.
– Ну, Абрамыч! Это, я бы сказал… – хотел сказать Колобков, но договорить не успел. Двери распахнулись, и на пороге оказалась вся недостающая часть коллектива в полном составе.
– Давайте, давайте поторапливайтесь, – подгонял всех шеф, размахивая каким-то маленьким жёлтеньким пакетиком, предвещающим как минимум неприятности. – Дел невпроворот!
Народ отнёсся к поторапливанию понимающе и, не выказав ни толики смущения начал рассаживаться по своим местам.
Единственным у кого по сложившейся традиции никакого собственного места не было, вернее оно было, но в самой дальней комнате и, желательно, запертой изнутри, на что, собственно, он не жаловался, тоже присел. Встал с секретарского кресла и присел. Прямо на стол к бухгалтеру.
А уж каким взглядом он на него посмотрел, это я даже описать не возьмусь. Словно бухгалтер задолжал ему: набор цветных карандашей, крестовую отвёртку, трёхкомнатную квартиру в центре столицы и полную коллекцию почтовых марок с аистами. И ещё полтора метра синей изоленты.
– Давид Абрамыч, а вы, случайно, ничего не хотите нам рассказать? – ядовито прошипел Гаврила. – Я, кстати, слышал, что вы в ближайшие два дня собираетесь приобрести  десять тысяч приспособлений собственного изобретения.
Лицо Колобкова покрылось донельзя омерзительной улыбкой, но шеф тут же воспрепятствовал правосудию посредством внесения собственной инициативы.
– Так! Личные дела оставим на потом! А сейчас у нас… вернее, у вас серьёзная работа!.. знакомая!.. плёвое дело, можно сказать!
С этими словами он засунул руку в пресловутый пакетик и, тщательно покопавшись в нём, извлёк на свет божий какую-то сине-оранжевую пилюлю. А следом и ещё одну.
– Вот. На этот раз я подготовился, – убедительно кивнул шеф и всучил одну прямо в руку монтажёра. Вторую просто положил на стол.
– Похожа на свечку для геморроя, – сходу определил Колобков.
– Не «для» геморроя, а «от» геморроя, – попытался поправить его Выверзнев, но Колобков данный вариант даже в расчёт не принял.
– Ой ли?! Уж не уверен ли ты в этом?
Однако шеф отмёл оба варианта.
– Так! Шуточки оставим на потом! А сейчас, уж будьте так любезны, придумайте мне для этой пилюли название и, само собой,  болезнь которую она будет лечить! Только никаких раков и гангрен! – уточнил шеф задачу. – Болезнь должна быть общедоступная и потенциально-грозимая всем! Я понятно объяснил?!
Как и принято везде и всегда, независимо от пола, рода деятельности, местоположения в галактике и количества пальцев на конечностях, понятливостью на ранней степени объяснения обладает лишь сам объясняющий. В лучшем случае. Объяснение же абстрактных и сугубо несуществующих тем требует вообще дополнительного времени на доосмысление и переосмысление. Короче, пока кто-нибудь из коллег первым поймёт, а когда-нибудь потом расскажет.
Кстати, попытка объяснять «до тех пор, пока не поймёт» выглядит колоссальной глупостью, имеющей полнейшее противоречие со здравым смыслом, потому как либо объясняющий должен быть величайшим гением семи пядей во лбу, дабы в потоке объяснения так запутать слушателя, что тот действительно перестанет хоть что-либо понимать, либо полнейшим идиотом, взявшимся объяснять то, о чём первый раз слышит.
Уж если объяснять, то до тех пор «пока поймёт», а не до тех пор «пока не поймёт»! В последнем случае лучше просто промолчать.
И представьте себе, все именно так и сделали. В точности! В нависшей тишине постепенно стал просматриваться серьёзный риск оглохнуть от случайного писка комара, а чей-нибудь случайный чих мог обеспечить инфарктами добрую половину студии. Все молча переглянулись, в том числе с обеими пилюлями и жёлтеньким пакетиком, который шеф по-прежнему сжимал в руке. Но нарушить тишину не посмел никто.
И тем пронзительней и ужасней, вея каким-то мертвенным холодом, вобрав в себя все учения Доплера, тишину заслонил скрип входной двери.
Он ворвался мощным крещендо, выдвинув на показ всю силу своей собственной колоратуры. Он издевался, то диссонируя басами, то срываясь на писк. Он растягивался в потоке времени и сжимался в крохотный комок вместе с сердцами его слышащих.
Он впивался, он злословил,  своим злобным хохочущим эхом отзываясь из конца коридора.
Жизнь не остановилась. Она словно прекратилась, канула в небытие и на пороге пустоты, оставшейся от мироздания, сжимая в руках виртуальную косу с поблескивающим синими огоньками лезвием, пред людским взором явилась Клавдия Васильевна.
На этот раз её лицо выражало негодование землекопа, погнувшего новую лопату о земляного червяка. Она молниеносно пристрелила взглядом всю пролетарскую часть коллектива и жадно прицелилась в руководство.
Лицо шефа при этом выразило смущение производителя именно той самой лопаты. Он даже вспотел неожиданно и прямо пакетиком отёр мокрую шею.
– Клавдия Васильевна, а обед же ещё рано… – бессвязно промямлил он, но тут же умолк, заметив, как старушка сжала зубы.
Первым опомнился Колобков, но очень тихим и вкрадчивым шёпотом.
– Давидик, а у тебя так… по чистой случайности нет загранпаспорта?
Он аккуратно покосился на бухгалтера, но лицо Плюмпеля ни выразило, вернее, как раз выразило ровным счётом ничего!
– Понятно, – догадался Колобков. – Ну а хоть бегать ты быстро умеешь?
– А зачем ему бегать? – вшептался в чужой шёпот Выверзнев и аккуратно приблизился поближе.
Гаврила вздохнул.
– Что-то мне подсказывает, что у Клавдии Васильевны рассада сдохла…

P:S:
Всё! Конец! Дальше писать не буду! Желающим узнать, придумали ли они название пилюлям и выдумали ли соответствующий недуг – просто смотрите телевизор…