Дни зарождения жизни. Урал - Алтай

Человек рождается в муках и в муках умирает, но зарождается он в счастье, потому и создан он для счастья. Конечно, не всё в своей судьбе мы определяем сами. Родители, учителя, друзья, соседи, коллеги и сама среда в которой мы живём, обтёсывают всё то, что природой заложено было в наших генах. Возможно, в них есть что-то такое, что не поддаётся обработке и живёт в нас всю жизнь как историческая память, доставшаяся нам от наших предков.

По рассказам родителей, по их дневникам, а также через интернет я собрал многие факты из жизни моих предков и попробовал пройти по их следам, где-то мысленно, а во многих местах наяву. Начну с дневника моей мамы, с того дня, когда решилась моя судьба быть мне на белом свете или не быть.

Рай в шалаше. Дневник моей мамы:

«Вскоре после того дня мы помолвились. Лиза была за маму. Она достала для праздничного стола деликатесы: пару картофелин и три небольшие рыбки. Всё это она поставила нам на порог и сказала: «Это вам на свадьбу!» Ложек и вилок не было, мы выстрогали себе деревянные палочки, их нам хватило, чтоб торжественно оформить свою трапезу. Нам выделили комнату два метра длиной и два метра шириной. Вместо кровати дощатые нары, вместо постели мешок, набитый соломой. В этой конуре мы провели свой медовый месяц…

Лагерь Сабурово-7 закрыли, колонны расформировали и отправили в Челябинск. На этом наш медовый месяц кончился. Городская вонь с запахом тайги ни в какое сравнение не шла.»

Мама моя была романтичной девушкой! На лесоповале было изнурительно, очень тяжко, но там был запах тайги! В молодости пели мы такую песню: ...а мы едем за туманом и за запахом тайги… Не знаю смогла бы мама променять деньги на запах тайги. Наверное, смогла бы. Мы уезжали в Казахстан, на целину, в богатый край, пустынный край, летом суховеи, зимой бураны, какой уж там запах тайги. Долго не протянули там. Вернулись в нищую Аю и построили себе дом напротив родника у Молоканки.

Потом, когда мама стала бабушкой, сильно расстраивалась из-за того, что я еду не за деньгами, а за запахом тайги. Когда я купил фоторужьё, она чуть не умерла от горя. Я деньги занял на корову, а купил фоторужьё. Прибыли от него никакой, лишь дальнейшие убытки. Глядя на мои фотоальбомы, мама меня упрекала: «Вот это твои жигули!»

Что поделаешь, видимо, мне достались от мамы как раз те гены, которым важен был запах тайги. Виноваты не только гены, но ещё и школа, и весь образ жизни, который мы вели. Денег на жигули, конечно можно было накопить, но я перед собой никогда такой цели не ставил. Возможностей для увеличения материального благосостояния семьи было много. В селе ни у кого кроме учителей не было такого большого отпуска – аж 48 рабочих дней, к тому же его давали всегда летом, во время сенокоса.

Те, кому не хватало зарплаты, нанимались калымщиками в строительные бригады, заводили пчёл, заготавливали сено для подворья, но самым надёжным способом увеличить свой семейный бюджет был переезд на Крайний Север или на БАМ. Зарплата в тех краях была в два раза больше, отпуск тоже, один год рабочего стажа засчитывали за два. Менять свои привязанности на деньги не хотелось, мы с Марией выбрали другой путь.

 
Челябинск-40.

Дневник мамы: «Нормальных бараков не было, одни лишь огромные землянки, глянешь издалека – будто крот всю землю изрыл. Антисанитария ещё более ужасная, чем в таёжном бараке. Клопы, мокрицы, блохи и тараканы повсюду. Утром нары краснели от крови. Беспорядок был ужасный. Никто нас толком не встретил, люди две недели не получали никаких пайков. Хорошо, что рядом было картофельное поле, мы питались этим подножным кормом, и до голода дело не дошло.»

Мои сокурсники в Барнауле в студенческом общежитии на Социалистическом проспекте 126-а пытались клопами выдавить на стене «Слава КПСС!» Комсомольский прожектор хотел их обесчестить. Обесчестить не получилось, парни потребовали морального вознаграждения. Как ни как своей ведь кровью восхваляли родную партию.

Дневник мамы: «Тут пришло известие, что всех мужчин направляют на Кыштым на атомную стройку, а женщин отправят в колхоз на уборку урожая. Мы с Борисом не хотели разлучаться, но и в Кыштым ехать тоже никто не хотел. Что делать?

Тут пришла в голову идея. Когда ночью подошёл транспорт для отправки женщин, мы завели Бориса в женский туалет и нарядили его в женскую одежду. Эмма Вайсхейм хотела своего Конрада тоже также переодеть, но она была мала ростом, и её одежда ему не подошла.

Когда шофёр зашёл в контору мы все сели в автобус. Шофёр вышел из конторы со списком и спросил фамилии тех, кто подсел дополнительно. Мы присвоили мужикам женские имена, шофёр дополнил список вновь прибывшими, и мы тронулись в путь.»

Здорово придумали! Молодожёнов могли разлучить, тогда я бы на свет не появился.

«На следующей станции шофёры сменились, но список остался. Нас пересчитали и привезли в колхоз. Там два мужика пришлись весьма кстати. Урожай ушёл под снег, и нам пришлось выкашивать пшеницу из-под снега. Кормили нас прилично.

Нас пятерых расквартировали в доме одной одинокой женщины. Две комнаты, русская печь и полати прямо над дверью. Мы спали на полатях, Лиза - на печи, хозяйка дома - в спальне, а её мать - под нами в кровати.

После колхоза всех направили на атомную стройку в Кыштым. Стройка эта носила название Челябинск-40. Мы попали на базу ГЧК, которая находилась не в Кыштыме, а в пригороде Челябинска.»

Чемодан

Дневник мамы: «Жилья на базе не было, и нас поселили в гараже, который немецкие военнопленные переоборудовали под жилой барак. В него вошло 50 человек. На зиму поставили буржуйку. Пока она топилась, в гараже было тепло, но к утру одеяла покрывались инеем. Кроме нас были ещё две семьи, которые ждали ребёнка. Мы отделились в углу картонными перегородками и отапливали свой уголок электроплиткой."

Этот угол в гараже базы ГЧК Челябинска-40 был местом мего зарождения. База была расположена недалеко от моста через реку Миасс. На другом берегу начиналась территория Челябинского металлургического завода, который был выстроен в первые годы войны депортированными с Поволжья советскими немцами и заключёными Бакаллагстроя.

Дневник мамы: «В апреле 1947 года моей сестре Елизавете разрешили, наконец, вернуться к своим детям. Она не знала ни слова по-русски и боялась ехать в Аю на Алтай одна. Я настаивала на том, чтобы она одна собиралась в дорогу и ехала без меня. Она же ведь знала, что я уже беременна на пятом месяце.»

Мама правильно решила! Съездить в Аю? К деду? К бабушке? Я бы и не против был, но ведь всякое могло в дороге случиться. Ближний свет – с Урала на Алтай! Беременная на пятом месяце. А вдруг мы с мамой не сможем вернуться. Что скажет отец? Родители мои могли навечно разлучиться. А нам это надо?

Лиза пять лет с зубной болью в сердце ждала встречи со своими детьми. Когда младшему исполнилось три года, её забрали в трудармию и увезли из Аи на Урал. месте с другими немками. Все эти годы Лиза жила надеждой вернуться в Аю на Алтай, к своим детям. Верила, что когда-нибудь весь этот ужас кончится и всех отпустят домой.

Война кончилась, но домой не отпустили. Никого. Даже её, Лизу, многодетную мать. Лизу перевели с лесоповала на атомную стройку. Там, почему-то никак не смогли без неё обойтись. Аж целых два года не смогли обойтись.

Лиза обменяла на базаре хлебные карточки на старый чемодан и стала экономить на всём. Вдруг отпустят. Приедет к детям, зайдёт в дом, поставит чемодан на пол и широко раскинет руки. Дети кинутся к ней и повиснут на шее, а она обнимет всех и обольёт слезами. Обнимает и плачет, плачет и обнимает, потом откроет этот чемодан. В нём маечки, рубашки, штаны и полный кулёк сахара. Дети ахают и радуются.

Дневник мамы: ««На железнодорожном вокзале пока я стояла в очереди в кассу, у Лизы украли чемодан. В нём подарки для детей, деньги и продукты на дорогу. Билет уже не купить. Лиза плачет: «Если ты не поедешь со мной, то мне до моих детей в жизнь не добраться!»

Представляю ужас и панику моей тёти Лизы. Не пойму только, где был в это время наш мощный советский государственный репрессивный аппарат?! Почему не выловили всех этих бандитов и не направили на атомную стройку вместо Лизы? Почему этих гадов не направили на лесоповал, где погиб от издевательств охраны её муж Фридрих и её брат Яков? Почему их зарыли бульдозером в братскую могилу, а не этих шакалов?!

Долгий путь на Алтай

Лиза возвращалась не домой на Волгу, а на Алтай, в место ссылки её семьи, к своим детям. Там, в изгнании, жили её родители, мои дедушка с бабушкой. Их семью сослали в Аю осенью 1941 года. Ая – это рай на земле. Повезло! Одних сослали в голую степь, других в Заполярье, а моего деда в Аю. Не куда-нибудь, а прямо в Аю! Сегодня Ая - центр сибирского туризма, отдых в Ае стоит дороже, чем на Мальорке, но в 1941 году для мамы и её семьи Ая была местом ссылки. Депортированные жили там под надзором комендатуры как на привязи.

Дневник мамы: «Где достать деньги на билет? Мы пошли на картофельное поле и копали там прошлогоднюю мороженую картошку. Из неё Лиза пекла пироги и продавала людям. Я пошла к врачу и взяла справку о беременности. Без этой справки меня из Челябинска к родителям не выпустили бы. Кроме этой справки и проездных билетов у нас никаких документов не было, ни свидетельств о рождении, ни паспортов, абсолютно ничего. Перед самым отъездом нам удалось получить паспорта без прописки и без печати комендатуры.

До станции Алтайка мы ехали на товарняке. В Алтайке пересадка. Билеты надо компостировать до Бийска, а у нас нет денег. На этот раз нам пригодился опыт с картофельными пирогами, к счастью картофельные поля были рядом с железнодорожной линией. Мы напросились хозяевам вскапывать огороды. За один огород - ведро картошки.

Около путей мы соорудили из камней маленькую печку и варили на ней картошку. Во время остановки поезда, Лиза продавала горячую картошку проезжающим через Алтайку пассажирам. За четыре дня мы накопили необходимую сумму денег и смогли прокомпостировать наши билеты.»

Из дневника неясно, а я не догадался у мамы спросить, где они ночевали в это время. На станции Алтайка, на вокзале сидя на скамейках или их пустил кто-нибудь на ночлег? Опять же, какой сон, если ночью тоже поезда проходили, а по вокзалу воры и бандиты шастали.

Представляю, как тётя Лиза с зубной болью в сердце торопила время, как мучилась в ожидании поезда. Так хочется после пятилетней разлуки увидеть своих детей, своих родителей. Как они там жили всё это время? Я не спросил у мамы, чем они сами питались всё это время. Скорее всего, той же самой картошкой. Она же их выручала до самой Аи.

Дневник мамы: «Худо-бедно, со всякими трудностями мы добрались до айского парома. Паромщик, дед Тырышкин, узнал меня – дочка деда Егора! В родительский дом мы зашли поздно вечером. Нас встретила наша мать, сестра Мария и мои племянницы. Мальчишки с отцом ночевали за горой на стоянке в Черемшанке.»

В доме царила такая нищета, что мне трудно выразить словами моё первое впечатление. В двух углах по вороху соломы как в свинарнике. Можно подумать, что здесь выращивают поросят, но это была детская постель. Родители наши спали на нарах, так же, как и мы в трудармейских бараках. Одеял не было, Любой лоскут, любая тряпка были заменителем постели. А вши! Мне казалось, что одеяло шевелится от целой тьмы этих кровососов.

Девчонки стояли обмотанные какими-то тряпками вместо платья и трусов, их бельё после стирки ещё не высохло и одеть больше нечего было. Радость встречи, слёзы, мы ведь не виделись больше пяти лет, позади изгнание, война, гибель моих братьев в трудармии и лесоповал. Было уже поздно, я хотела увидеть отца и привести Лизиных сыночков. Пошла пешком на Черемшанку. Через Минееву гриву, потом вниз к ручью. Дорогу я помнила…

В Черемшанку пришла ночью. Ошарашила отца. Как гром среди ясного неба свалилась к нему на стоянку. На этих нарах я лежала, теперь на них Лизины мальчишки спят. Как они выросли! Боже мой, неужели они уже работники!? Никто из них не ходил в школу, только работа, работа, работа… 

Я знаю, что такое усталость, когда ждёшь этот миг, чтобы упасть на нары и отключиться от всего, что было сегодня, что было вчера, позавчера...
- Мальчишки, вставайте, скорее вставайте!!
- Отстаньте, ещё рано вставать, мы устали, спать хотим.
- Мальчишки, проснитесь! Мы идём в Аю!
- Никуда мы не пойдём, мы хотим спать!
- А если бы ваша мама пришла, вы бы пошли домой?

Мальчишки вскочили, продрали глаза. Меня они не узнают. И как им меня узнать. Я ушла в трудармию когда младшему из них, Фридьке, было четыре года. Было бы два, Лизу не забрали бы в трудармию. Марию не забрали, у неё был грудной ребёнок. Ночь. Идём в Аю из Черешмшанки. Я, мой отец, и Лизины сыновья: Фридька и Яша. Было о чём переговорить. Не буду описывать радость встречи детей с матерью. На глазах и радость и слёзы.»

Могу представить эту радость встречи и слёзы. Мама мне всё это не один раз рассказывала и каждый раз всё в новых подробностях. Многое можно домыслить самому. Вечереет. Мы с мамой, говорю мы потому, что я был в утробе матери и мог чувствовать каждый её шаг.

 Маме шёл двадцать второй год, мне, эмбриону, пятый месяц. После долгой дороги мама устала очень, но всё равно пошла через горы на стоянку к отцу. Потом нашла в себе сил, чтобы ещё вернуться обратно.

Тётя Лиза осталась с бабушкой в Ае. Тёмная ночь. Никто не спит. Бабушка рассказывает Лизе, как они пережили войну, как после войны ещё целых два года ждали своих дочерей. Лиза рассказывает, как она спасала на лесоповале от голода мою маму. Отрывала от своего пайка кусочки хлеба.

Все ждут нас. И вот мы заявились. Мальчишки виснут на своей матери и плачут, Лиза обнимает детей и плачет, плачет и обнимает. В углу стоял полупустой Лизин чемодан. В нём остались котлеты из мороженой картошки, которые Лиза испекла на станции Алтайка.

Я несколько раз слышал этот рассказ матери. Мама плакала, она не могла это без слёз вспоминать, меня трогали мамины слёзы, я готов был сам зареветь и ловил себя на том, что в прошлый раз не до конца врубился в то, что тогда с семьёй моей и со мной самим произошло.

Наука утверждает, что я был уже способен воспринимать всё, что мама моя пережила в те дни: звуки, свет и цвет, прохладу весеннего вечера и саму атмосферу той встречи с бабушкой и дедом. Мне как-то в ум не приходило, что я приехал в Аю из Челябинска не в 1953 году после смерти Сталина, а ещё раньше, в 1947-м в утробе матери.

Что ещё выпадало из вида. Мама ведь пять лет не видела своего отца, свою мать и всю свою большую семью. Представляю, как мама переживала ту долгожданную встречу. Одна, беременная, шла ночью через гору к своему отцу.

Дорогу она знала, там, в Черемшанке были самые первые в её жизни нары. Жила оторвано от своей семьи, от друзей и знакомых. Там впервые она попала в русское окружение, о которым имела представление лишь по книжкам, да по рассказам родственников.

Не только гены, но и та обстановка, которая влияла на беременность моей мамы повлияла на развитие моего характера. Я всю жизнь был невыносимо обидчив, мне постоянно не хватало чьего-то признания. На учёбе и во время командировок я начинал мучиться ностальгией уже на второй день.

Думаю, что моя страсть к туризму и моя любовь к Ае сформировалась уже в утробе матери, когда после всех лишений и страданий мама поехала к родителям. В пути каждая минута кажется тягостной, время нечем подогнать, а душа уже мечется где-то там, на берегу Катуни, где тебя ждут, где наступит радость встречи, где сердце начнёт стучать по рёбрам, слёзы польются ручьём из глаз, комок застрянет в горле, и трудно будет дышать...

Я ведь переживал всё это вместе с мамой и потому все эти дни не могли не отразиться на моём внутриутробном развитии и характере. Говорят, что воспитывать детей надо не когда они поперёк лавки лежат, а ещё до их рождения. Поздно доходит до сознания такая простая истина – Начинать воспитывать детей надо уже в утробе матери.

На снимке