Над судьбой. Том третий. Глава сорок восьмая

 


Осенью 1772 года  французский инженер Шобиньи закладывал краеугольный камень в фундамент первой  алгонкинской домны. Индейские вожди  готовились к нападению  на форт  Майттон.  На Восточном Побережье в любой момент было готово вспыхнуть восстание  колонистов против власти метрополии.  А   по бескрайним  просторам российского Заволжья в эти же дни, звеня бубенцами, катилась  одинокая кибитка.



Дождь лил как из ведра и возница, тревожно посматривая на небо, торопил лошадей.  До постоялого двора  оставалось ещё не меньше часа езды, а  разбухающая от воды степь грозила стать совсем непроходимой.   
Пассажирами были направляющийся на службу  молодой поручик Ивлев и его верный слуга.



Старый стремянный Силантий украдкой посматривал на барина: «Не приведи Господь, ежели Егорушка  нечаянно поймает взгляд! Ну, почто же дитя   убивается   почём зря? Ведь  даже слёз  скрыть, и то уже сил  нет». Наконец, старик не выдержал, и осторожно, едва коснувшись локтя, заискивающе проголосил.
- Егор Нилыч, полно  вам,  ну поберегите же себя.
Поручик медленно повернул голову и, обведя пустым туманным   взглядом верного   холопа, бессвязно произнёс.
- Да, да Терентьич, всё правильно, ну, конечно же, это так.



Силантий, увидев переполненные болью  глаза молодого барина, весь съёжился, вдавился в старенький потёртый тулупчик, нахлобучил шапку. И мысли и дела господские были ему ох как непонятны!    Батюшка – то, отставной полковник Нил Прохорыч, имеет душ крепостных никак не меньше тысячи; половина мужиков на оброке в обеих столицах, а те, что на барщине, всё больше лён сеют. А ленок – то денежек немалых стоит.



Девок румяных в деревнях у барина! А он ох как охоч до них; из тех, что поскладнее, едва ли хоть одну пропустит. 
А сынок – то, Егор Нилыч?! Это  ж надо. Ну, где  это видано, чтобы сын дворянский холопку полюбил, да жениться надумал?!  Вовремя старый барин спохватился; служба государева дурь из головы быстро выбьет.



А виноват во всём французишка этот, мусье, будь он неладен, окаянный!  Неужто среди своих и учителя не сыскать? Так нет же, вон деньжищи какие басурман, нечисть   некрещёная загребал лапами своими немытыми. А проку- то? Тьфу, да и только!



Мысли Силантия были прерваны задорным лаем своры дворовых собак. Ямщик одёрнул  лошадей, заглянул в кибитку и, улыбнувшись, прокричал, заглушая шум ветра.
- Добрались, слава Богу! А то, неровен час, смотри, ветер  разгуляется. Ежели в чистом поле захватит, поминай, как звали! 
Навстречу спешил хозяин постоялого двора, всем своим видом выражая радушие и учтивость.                Подгоняемые ветром, поручик и слуга  быстро вошли в избу.


Корчмарь не пожалел дров. Двое постояльцев, поторопившихся  добраться ещё засветло, едва успевали   вытирать со лба пот, наслаждаясь ядрёным сбитнем.                Были они оба крепки телом, черноволосы и бородаты. Одежда мало, что говорила о них. То ли казаки, то ли раскольники.



- Эй, приятель, – властно крикнул тот, что был  шире в плечах,  - ну-ка сообрази ещё сбитню,  да мяты  не пожалей. Я   так люблю, что б аж в нос шибануло.
Едва скрипнула дверь, он бегло окинул  колючим взглядом вошедших людей. А затем, оценив меру опасности,  озорно подмигнул и нараспев произнёс.



- А ваше высокородие, милости просим! Вовремя поспели к столу – то. Ливень, небось, не тётка родная, ась? Вон, мгла, какая, землю от неба не отличишь. Везучий, похоже, ты, барин. Да  вот вид что – то невесёлый. Али беда, какая стряслась?
- Да вы присаживайтесь к столу,   господа хорошие, - в том же полушутливом тоне продолжил бородач, в упор испытующе рассматривая  вновь  вошедших, - далеко ли путь держите?



Ивлев, войдя в помещение, представился, а Силантий, возмущаясь вольными манерами слишком разбитного и не по рангу себе позволяющего постояльца, с вызовом процедил сквозь зубы
- Ну, уж это не твоя забота! 



Чернобородый мгновенно весь покраснел, покрылся пятнами и, не сдержав гнев, тут же выпрямился во весь рост, горою нависая над столом. Широкоплечий, тонкий в поясе, весь гибкий и упругий, он сжал огромные кулачищи и зычно огласил избу!
- Да как смеешь ты, холоп!
Но, тут же поняв, что взял лишку, он   виновато посмотрел в глаза офицера и  с шумом плюхнулся на скамью.



Терентьич, сразу же уловил  смену настроения так похожего на разбойника   постояльца, и,  боязливо выглядывая из – за спины, выпалил скороговоркой.
-  Холоп – то, холоп, но господам своим слуга верный.


Желая быстрее выйти из неловкого положения, бородач дружелюбно улыбнулся Ивлеву, оголив крепкие белые зубы, и мирно добавил.
- Ваше благородие, не держите обиды, мы ведь люди не злобные. - Затем, ловко щёлкнув пальцами, он обратился к хозяину.
- А ну-ка,  мил человек, поторопись с окороком,  и с тюрей не мешкай! Да   чтоб тюря была квасная,  да с солёными огурчиками.



...Тепло и сытость разливались по телу. Радуясь благоприятному исходу дня, поручик вовсе не намеривался отказать себе в удовольствии пообщаться со случайными людьми, с каждым словом, вызывающими у него всё больший интерес.


- Вижу я, барин, беда у тебя большая, - голосом, не допускающим возражений, добавил  бородач,   - да ты помолчи, помолчи, так оно может и лучше. Я вот что скажу. Отчего в мире этом  столько горя? Неужто Господь для того жизнь создал, чтобы всякая тварь мучилась да смерти ждала? То – то же!



Егор с интересом  окинул незнакомца долгим изучающим взглядом, а затем с лёгкой иронией ответил.      
-Ах, вот оно как! Больно складно, сударь, у вас мудрствовать получается,  - Ивлев вовсе не был уверен, что ему необходимо общение  с этим    необычным человеком, но что - то будто  изнутри подталкивало его.



- Мудрость – то людская, она у каждого своя, - не моргнув глазом продолжил поучать  незнакомец, - а правда господня на всех одна. Люди для счастья рождены, а тем только и живут, что беды да разорения один другому чинят. А угодно ли Богу сие? Земля – то наша богатства полна: дичь в лесах, да рыба в реках, нивы кругом, луга. Сей да жни! А чернь в великой нужде живёт. Только отчего всё так?   



Поручик не хуже других понимал, что общественное устройство несправедливо. Уроки любимого учителя Жана Конде навсегда запали в душу. Собеседник Ивлева,  в общем – то, был ещё молод. Но, почему-то подумал офицер, ему, так похожему на старца, ведомо что – то своё, недоступное другим. Словно завороженный, Егор шёпотом произнёс.
- Скажи, отчего? 



- Потому как чернь вся в неволе томится и идёт жизнь людская наперекосяк. В холопах  радостно только тому, кто достоинства своего не имеет. А так всякому волюшка   нужна, и куском хлеба, барин, тут мало что измеришь.
Поручик прекрасно знал, что грозит за такие слова, но его собеседник был, смел и   даже дерзок.



- Не от Бога сие, - продолжил он, - чтобы одни на других работали.  Это люди так устроили. Одни, спины не разгибая, трудятся, да в бедности беспросветной прозябают. Другие же вовсе ничего не делают, но в роскоши утопают. Только не на веки это. Как найдётся буйная головушка,  возьмутся мужики за топоры и вилы. А кого смерть испугает, коли жизнь такая?! 



Вдруг он, будто что – то, вспомнив, резко выпрямился и, обратившись к своему  спутнику, быстро   сказал.
- Будет нам лясы точить, время  приспело, пора лошадей седлать.
Тот также сразу поднялся и, с обожанием взглянув  в глаза напарника,  радостно  произнёс.
- Дело говоришь, Емельян Иванович, надо  спешить.



Егор растерялся. Эти двое совершенно неожиданно  появились  в его жизни  и так же странно исчезали  из неё. Он вовсе не хотел, чтобы они уходили. С чувством утраты чего – то близкого Ивлев посмотрел  на  удаляющихся бородачей и  с  надеждой    произнёс.
- Куда же вы, господа! Ведь темень непроглядная, да и грязь в степи непролазная, едва дождь кончился. Неужто до утра не дождаться?
- Прощай, барин, мир ох  как тесен. Чую, я свидимся ещё. Не приведи Господь на узкой дорожке встретиться,- донеслось из сеней.

***   

Буйство осенних красок уже в который раз поражало воображение  поручика Ивлева. Он удил рыбу на берегу мелководной заводи вдали от городской суеты, наслаждаясь прохладной свежестью воздуха, радуясь последним погожим денькам.



Рядом, по – хозяйски разместившись на совсем уже изношенном  тулупчике, прямо на траве  расположился неизменный Силантий. Полуденное солнце совсем разморило старого стремянного, верностью и преданностью дослужившегося до столь высокого положения. Старик получал истинное удовольствие от полного безделья.



Рыба ловилась плохо, но это вовсе не печалило молодого поручика. Редкие дни, когда удавалось вырваться ближе к реке или в лес, и без того становились праздниками. Он старался, как можно чаще удаляться от людей, чтобы в одиночестве вновь и вновь думать о своей Машеньке. Перед  взором, в который раз,   вновь возник её образ. Большие зелёные глаза смотрели на него с тоской и болью. В них не было ни капли надежды. Такой Егор  запомнил её навсегда.



К горлу подкатил ком,  перехватило дыхание. Он с презрением посмотрел на слугу. Силантий лежал абсолютно неподвижно, направив бессмысленный взгляд в небо ,и был счастлив. Раб, полностью довольный жизнью. Выдай такому вольную, так он всё равно, как собака, у порога и останется.



Егор скользнул взглядом по округе, пытаясь отогнать тяжелые мысли. 
Ярый враг любого насилия, он с болью в сердце воспринимал страдания  своего народа, терзаемого рабством крепостничества.  Противоречия в обществе достигли критического уровня. Это понимала и верхушка правящего сословия. Но, самое страшное,  у неё не хватало решительности  и воли для проведения кардинальных изменений в устройстве общественной жизни.


Взойдя волей случая на российский престол, иноземная принцесса тут же принялась бороться с лихоимством, взяточничеством, казнокрадством. Путь преобразованиям, целью которых стала бы постепенная отмена крепостного права, должна была открыть Большая Комиссия, собравшаяся для выработки Нового Уложения.



Но вскоре императрица поняла, что помещики успеют повесить её прежде, чем освобождённые мужики прибегут спасать. Так и не начавшись, реформы   потихоньку сошли на нет.
Доведённый до отчаяния народ давно готов к бунту. Достаточно искры, чтобы полыхнуло. И тогда, уже невозможно будет разобраться, где грешные, а где праведные.



Размышления поручика были прерваны грохотом   ружейного   выстрела, донёсшимся со стороны просёлочной дороги. За ним сразу  последовал другой.



Привлечённый шумом,  Егор взбежал на пригорок и, приставив руку козырьком, стал вглядываться в даль. По просёлку прямо на него галопом нёсся несколько странно одетый человек, настигаемый отрядом гусар. Наездник  был без оружия и мог полагаться лишь на резвость своего скакуна.



Когда беглец оказался на пригорке, раздался ещё один выстрел. Сраженный насмерть, конь сразу повалился на передние ноги. Не удержавшись в седле, всадник перелетел через голову убитого животного, кувыркнулся в воздухе,  и, удачно приземлившись, тут же во весь дух помчался вперёд.



В это время  гусары спустились в ложбинку, и преследуемый ими человек  выпал из поля зрения.  Ивлев на всякий случай проверил пистолеты.



Преодолевая расстояние огромными прыжками, прямо на него бежал здоровенный свирепый мужичина,  выглядевший весьма несуразно. Сапоги на нём были дорогие и  ещё совсем новые. Казацкие шаровары смотрелись вполне сносно.  Но  потёртый засаленный армяк, казалось, был только что снят с кого – то по великой нужде в одежде. Его чёрные растрёпанные волосы взмокли от пота,    борода взлохматилась клочками, а переполненные отчаянием глаза выражали испуг и растерянность.


Шагах в десяти от Егора, он вдруг встал как вкопанный, и с изумлением растерянно произнёс.
- Ну, барин, вот и встретились!



Ивлев сразу вспомнил этого человека. Он бы узнал его среди тысяч и тысяч подобных. Вовсе не понимая, зачем он поступает именно так, просто вообще не думая ни о чём, времени на это уже не оставалось,  Егор сделал несколько быстрых шагов навстречу беглецу, выкрикнув  на ходу.
- Прячься в кибитку.



В это время отряд гусар поднялся на пригорок и, увидев Ивлева, тут же направился к нему. Осаживая коней, молодой корнет  громко спросил.
- Сударь, вы не видели...
- Господа, он кинулся в лес, его ещё вполне  можно догнать, - делая возбуждённый вид и размахивая руками, Егор прервал офицера на полуслове.



Едва всадники повернули лошадей, он  тут же строго приказал слуге.
- Терентьич, быстро запрягай, уезжаем.
- Почто, барин, вора - то уберёг? -  с нескрываемым возмущением принялся за дело Силантий.
- Не вор он! Торопись, пока гусары не вернулись!


Когда  опасность  погони миновала, Егор остановился и  приказал изумлённому и растерянному слуге ждать. Отведя в сторону вполне уже успокоившегося старого своего знакомца, поручик  срывающимся голосом спросил.   
- Так кто же ты?



Бородач важно приосанился и серьёзно посмотрел на Ивлева.
- Ну а ты, сам – то, как думаешь?
Казалось, будто и не его жизнь совсем недавно была на волоске от смерти!   Он расправил плечи, приподнял подбородок, выставил вперёд ногу. Взгляд его излучал силу, и какое – то непередаваемое величие. Он смотрел вдаль сквозь Егора, широко расставленные глаза горели огнём страсти, дрожащий голос звучал как набат.



- Не могу я вытерпеть притеснения народные, во всей России чернь бедная выносит великие обиды и разорения. Кто же защитит её? Да вот идёт слух по земле, что государь Пётр Третий не умер, а скрывается от гонителей своих. А пуще других страшится император  законной жены,  престол обманом захватившей.
 


Добрые дела начал он в дни царствия своего недолгого. У монастырей и церквей  мужиков забрал, да в государственные перевёл. Раскольникам позволил из дальних стран возвратиться и веру свою древнюю блюсти. Собрался государь волю и землю крестьянам дать,  но дворяне лютые  решили  убить Помазанника Божьего.



И вот бежал император  да скитался в разных странах, но говорят, объявился и  престол свой вернуть желает. Ну а кто поддержит его? Дворяне? То -  то же! А черни царь – избавитель люб да дорог. Ждут мужики своего императора, не дождутся.



Егору давно были известны эти слухи, но являлись они, конечно, лишь мечтой народной о лучшей доле. И  он   внимательно вслушивался  в каждое слово.



- Заехал я с другом  своим в село Воскресенское, - продолжал его собеседник, - а там праздник большой. Народ весь нарядный в церкви собрался. А рядом с барином солдат стоит. Служивый – то  при медалях, и мундир на нём новёхонький. Ранен был на войне турецкой, вот и приехал на побывку к своим.   Все ветераном любуются, каждый норовит поздороваться, словом перекинуться. 



А у барина ни медали, ни креста, даже звезды, какие генералы носят, и то нет. На него, почитай, и не смотрят никто.
Лютой ненавистью загорелся барин. И приказал он заслуженного героя при всём честном народе высечь розгами.   
Взвыл служивый диким голосом, да стал молить помещика не срамить, не позорить его перед людьми. А тот больше распаляется: « бейте, - орёт,  да так, чтобы  живого места   не осталось».



Вырвался  солдат, бежит и Бога зовёт. Дескать, где же  она, правда?!   Некому заступиться за служивого, жизнь свою за отечество не жалевшего.
Тут у меня кровь в голову хлынула, подбежал я к барину, да как рявкну.
- Как смеешь ты солдата – ветерана, государева человека обижать.



Все мигом оторопели,  и помещик тоже струсил. А потом надул щёки, побагровел весь, руки в кулаки сжал и на меня.
-А ты кто есть такой? Не донской ли казак, своей дорогой ехавший?  Тебе, какое дело?



Вмиг сразу вспомнились мне слова старцев – раскольников. Народ, он любого – всякого за царя примет, за батюшку, кто посулит ему волю да землю.
Не выдержал я, затрясся весь, чую, сейчас в барина вцеплюсь. Едва устоял. А потом тихо так, но строго говорю.
- А я есть царь твой природный, император Пётр Третий Фёдорыч.


Все вокруг обомлели, а барин в меня тычет и своей челяди кричит.
- Хватай, ребята самозванца, да в город его везти надо, окаянного.
Тут я сабельку выхватил, и покатилась голова барская по траве зелёной. Ну, думаю, назвался груздем...



В общем, приняли мужики  меня за императора, потому как долго ждали. И тут уж началось! Приказчика - немца сразу повесили, злыдень был   хуже   барина. И  побежал  народ  амбары громить, добро господское растаскивать. Разве удержишь?!   Много обиды в людях  накопилось!


А на другой день гусары из Казани прибыли. Солдат этот, ветеран, ещё несколько мужиков крепких, да я с другом решили не сдаваться. У всех ружья барские, пороху  и свинцу хватало. Засели мы в усадьбе наверху, не доберёшься. Ночью решили прорываться. Думал я увести людей на Терек, к казакам. Есть у меня там знакомцы.



Но гусары подожгли дом со всех сторон. В темноте подкрались, не уследили мы. В дыму долго не продержишься. Вот и ринулись мужики прямо на пули гусарские.
Кафтан свой красный поменял я на  драный армячок. Разберись в ночи, кто мужик, а кто император.  А ушел   через заросли тёрна, не пробиться там конному.   Что с остальными не знаю, может быть,  кто-то и выжил.  Жалко как мужиков – то, это ж  я их попутал!
Погоня не сразу кинулась. Коня угнал   у пастухов барских; собаки больно злые попались, вон, как шаровары подрали, еле ноги унёс.



И он так искренне улыбнулся, слегка подмигнув левым глазом, что Егор тоже не сдержал ответной улыбки и почувствовал огромную симпатию к этому странному человеку.
- Ну а что теперь будешь делать? – с надеждой спросил Ивлев, - Ведь дорога – то у тебя сейчас одна, прямо в острог.



- Ну, это всегда успеем, - весело ответил бородач, - а поспешать я буду на реку Яик, к казакам. Нынче неспокойно там, бунтует народ. Волюшку казацкую царица к рукам прибрать хочет.
Ну будь здоров, Егор Ивлев, добрый ты человек, даром что из бар. Нужда мне торопиться, позволь обнять тебя, уж больно ты в душу запал.



И он обхватил Егора своими сильными, руками, крепко прижав к груди. Затем быстро отстранился и, серьёзно посмотрев на офицера, добавил.
- А ведь неистребима вера людская в надежу – государя, царя – избавителя. Теперь с Петром Третьим Фёдорычем одна у нас дорога.


Егор достал пять серебряных рублей и с силой затолкал их в карман человека, ставшего ему таким близким.
- Возьми, - с дрожью в голосе сказал он, - не помешают. Большое дело задумал ты, бог в помощь.
- Спасибо Егор Ивлев, надеюсь, в долгу не останусь, - задорно подмигнув, ответил бородач и быстрым, размашистым шагом направился к лесу. 

               
***   
               

Объявивший себя императором Петром Третьим,  Пугачёв был арестован в январе семьдесят третьего года и помещён в казанскую тюрьму. Его ждали Сибирь и кандалы. Но, прикинувшись раскольником, он стал вести себя тихо и лояльно к властям, быстро завоевав  уважение заключённых и доверие начальства.
 


Самозванец сразу же отказался от притязаний на имя покойного государя и стал казаться совсем не опасным. Всё чаще ему позволялось в сопровождении небольшого конвоя покидать тюрьму для ведения бесед с настоятелем расположенной  поблизости церкви. 



Усыпив бдительность тюремного  начальства, арестант стал активно готовиться к побегу. Не хватало только сообщника с воли. Полк Ивлева был расквартирован в Казани, и встреча поручика с самозванцем неминуемо состоялась.
   


Пугачёв лишь бросил резкий пронзительный взгляд в сторону Ивлева, но Егор сразу понял, что   нужен этому выдающемуся человеку, готовому вобрать в себя всю боль и горе униженной черни.



По городу настойчиво расползались слухи, что в тюрьме  держат истинного царя. Ивлев прекрасно понимал, насколько  самозванец опасен режиму.   И не сомневался, что  в ближайшее время, первым же этапом, его отправят за Урал. Необходимо было   торопиться, чтобы не опоздать.



Жан Конде, любимый учитель Егора, преподал ему не только хорошую школу фехтования. Убеждённый вольтерьянец, он открыл для сына русского дворянина идеалы свободы и равенства. Но, чтобы угнетённые смогли победить, нужен лидер, способный  объединить их для борьбы вокруг простой и доступной пониманию каждого идеи.



Политический ход Пугачёва Ивлев считал наиболее верным. Самозванец, несущий свободу, будет легко признан  истинным царём. А после  захвата власти станет уже не столь сложно открыть народу правду.



При следующей встрече  Егор, выделив конвою на водку, передал страдальцу узелок с едой, куда была вложена записка:  «Пётр Фёдорович, Отчизна ждёт Вас».   Этими словами он показывал, что признаёт, так никогда и не назвавшего своего имени донского казака, за государя и готов оказать помощь.



Малограмотный  претендент на российский престол с трудом разобрал содержание послания, но написать собственный ответ было ему не по силам. Помог в этом деле один средней руки купчишка, весьма сочувствующий идее.



Уверенный в своих силах, самозванец просил, чтобы были подготовлены кибитка с лошадьми, оружие, провиант и деньги. Побег был назначен на день Святой Троицы. Пугачёв с лёгкостью выдавал себя за  раскольника, а при необходимости мог без усилий вернуться в лоно официальной  церкви. Он рискнул бежать именно в этот день, полагая, что может рассчитывать на особые   отношения  с Богом. Император всё – таки!



Судьба и на самом деле благоволила  Пугачёву! Ведь, всего через пять дней после побега, в Казань из Санкт – Петербурга пришло секретное письмо. Требовалось немедленно доставить  арестанта  в столицу.



Праздничный день выдался на славу. Воздух был наполнен благоуханиями сирени, липы, клёна. С утра прошёл ливень, и приближающееся лето пьянило ароматами луговых трав, ждущих твёрдой руки косаря.
По случаю торжеств, солдаты, конвоирующие арестанта в храм божий и обратно в тюрьму, напились так, что совершенно не могли передвигаться. Это обстоятельство чуть было не сорвало   побег.


Пугачёв едва дотащил двух здоровенных охранников до условленного места, где его с нетерпением поджидал Ивлев. Ничего не соображающих служивых погрузили в кибитку, там же разместился арестант. Никуда не спеша, спокойным, размеренным шагом лошади тронулись в путь.



За городом сонных конвоиров уложили в придорожную траву, всучив    каждому по двугривенному. Расплата за похмелье будет у солдатиков не лёгкой. Но закон  жизни неумолим:  «если где – то что – то прибавилось, значит, обязательно, убудет в другом месте».



За два дня до побега Ивлев выправил вольную Силантию и пытался торжественно вручить её верному слуге. Но, тут случилось то, что   предвидеть было не сложно: Терентьич  мигом грохнулся на колени. Ползая  в ногах хозяина, он обливался горючими слезами и выл как зверь.
 


Верный раб  никак не мог понять, за что же,   на старости лет, его так жестоко наказали.  И категорически отказывался принять от барина пятьдесят рублей, вовсе не зная, что с ними делать.
Ивлев полагал, что денежная сумма, равная годовому жалованью заводского мастера, вполне достаточна, чтобы старик смог начать своё дело, встать на ноги. Сошлись на том, что лично свободный Силантий отправится в имение к Нилу Прохорычу. Даст Господь, хозяин сжалится над стариком и в беде не оставит.



За немалые деньги поручик выправил для Пугачёва паспорт на имя купца Иванова. Беглец переоделся и стал выглядеть вполне респектабельно.
Когда отъехали от города вёрст десять, самозванец вышел из кибитки и стал прощаться.
- Ну, Егорушка, до встречи. Приду я с Яика с ратью своею престол российский забирать, так генералом тебя сделаю, али вельможей знатным.



Офицер, с недоумением посмотрел на беглого донского казака, выдающего себя за царя. Да разве за орденами и должностями ринулся он в омут бунта? Ему, потомственному дворянину, всё это дано от рождения.  Счастье народа и величие  Отечества были для Ивлева важнее самой жизни.



Емельян Иванович с изумлением посмотрел на Егора, и произнес полушёпотом.   
- Ты это чего?



Егор многое мог бы сказать Пугачёву и об идеалах республиканского правления, и о торжестве закона, и о праве каждого человека на счастливую жизнь. Но разве нужны сейчас эти слова? И он твёрдым голосом, чеканя каждый слог, произнёс.
- Возьми с собой, надёжа – государь!



- А если не выйдет? – поднеся руки к лицу, будто пытаясь разглядеть будущее, с тревогой произнёс Пугачёв, - что тогда?
 Ведь полетят буйные головушки, ох покатятся. Мне уже терять нечего, назад дорога заказана. А вот тебе?!
- Я готов, Пётр Фёдорович!
- Ну, тогда с Богом!

***   


От Казани сразу направились на реку Иргиз к раскольнику старцу Филарету. Необходимо было окончательно выверить политические цели движения, а также заручиться поддержкой, как Господа, так и раскольничьего торгово-промышленного капитала.



Баня, молодой мёд в сотах, сказочная красота леса располагали к откровенности. Пугачёв обязался отменить крепостничество, уравнять в правах все вероисповедания,  полностью убрать препоны, создаваемые дворянством  развитию торговли и промышленности. Так же гарантировалось равенство всех граждан перед законом.   Иными словами, он возлагал на себя обязательства насильственным путём провести в России буржуазно – демократические преобразования.


 Буквально в эти же дни, с момента «бостонского чаепития», началась буржуазная революция в североамериканских колониях Британии, а несколько позже свершилась революция во Франции.



Ни Филарету, ни Ивлеву, ни тем более самому Емельяну Ивановичу эти цели вовсе не казались несбыточными или фантастическими.  Кроме того, по своим каналам старец обещал достать настоящее голштинское знамя покойного Петра Третьего,  что, без сомнения, позволит ввести в заблуждение не только тёмных крестьян.



Однако Филарет дал  чётко понять, что реальная помощь оружием и деньгами от купцов начнёт поступать только в том случае, если повстанческая армия добьётся определённых результатов.



У самозванца не  было абсолютной уверенности в успехе. И он решил на некоторое время задержаться на Иргизе, чтобы  укрепить  не только измученное тюрьмой тело,  но и  дух.  Длительные  молитвы Пугачёв  чередовал  с пешими прогулками по девственному лесу. 



 Увлёкшись беседой, Емельян Иванович и Егор углубились в сосновый бор, полагая, что им удастся   подстрелить к обеду мелкую  дичь.
Сложив с себя поклажу на опушке, они отошли к ручью, где Пугачёв собирался утолить жажду. Егор залюбовался весёлой игрой солнечных зайчиков, беззаботно прыгающих по мокрым листьям,   ещё не успевшим высохнуть после утреннего дождя.   



Едва Емельян Иванович склонился над водой, раздался хруст   сучьев и из чащобы вывалился огромный косматый медведь.
Молниеносно подбросив тело в воздухе, и на ходу разворачиваясь,  Пугачёв попытался   выхватить  нож. Но было поздно. Встав на дыбы зверь победоносно заревел и, пыхтя, бросился на человека.



Удар лапы пришёлся в голову, но, в последний миг, Емельян Иванович всё – таки смог уклониться.  Когти едва лишь скользнули по затылку, сбив шапку.
Свалив свою  добычу с ног, хищник тут же накинулся на неё. Смрадно дыша в лицо и обдавая жаром, он стал рвать мясо когтями, целясь зубами перегрызть горло.
 


Всё же медведь  оказался не матёрым; убить свою добычу сразу ему было не по силам.
Изловчившись, Пугачёв сумел достать нож и коротким толчком воткнул его в брюхо зверя. Места  для размаха не хватило, и удар получился  слабым. Хищник вскочил от боли, но, мгновенно  отойдя от шока, вновь ринулся в бой.



В этот миг один за другим раздались два выстрела. Разрядив ружья,  Егор, схватив одно из них   будто копьё, сразу ринулся прямо на медведя. Смертельно раненый, тот всем  своим огромным весом обвалился на  обессилившего врага. Емельян Иванович не успел откатиться, и вновь принял на себя удар могучих лап.



Забежав сбоку, Ивлев воткнул ствол прямо в глаз лесного чудовища, а затем выхватил нож и всадил его между лопаток. Зверь дико заревел, задрал морду от пронзившей тело боли, и в предсмертных судорогах сдавил свою жертву.



Развернувшиеся события длились, вряд ли, более десяти секунд.
Егор  вызволил  израненного друга из-под обмякшей туши. Пугачёв истекал кровью, и весь был похож на большой кусок окровавленного мяса. Несмотря на это он не терял сознания.



Разорвав одежду, Егор наскоро перевязал раны и, вскинув истерзанное тело на плечи,  направился  к жилью. Жилистый кряжистый, Емельян Иванович, несмотря на худобу, был необычайно тяжёл.



Ивлев торопился, бережно поддерживая свою драгоценную ношу. В этот миг он готов был умереть сам, только бы остался жив ставший родным ему человек.  Он не смог бы смириться с тем, что так глупо и  бессмысленно оборвётся жизнь друга.
Задыхаясь от усталости, едва волоча дрожащие, обессилившие ноги, Егор   ввалился в жилище Филарета.

***

Пугачёв выздоравливал долго. Закалённый жизненными невзгодами организм отчаянно боролся с болезнью. Его то терзал холод, то мучил жар, раны гноились, покрывались коростой. Иногда он впадал в бред. В эти мгновения Емельян Иванович  был  просто страшен: глаза блестели, лоб и щёки покрывались потом, всё лицо выражало отчаянную смелость и непреклонную решительность.



Он гнал несуществующие полки  на Казань, на Москву, на Петербург. Порой сквозь тишину прорывался его звонкий голос.
- Грудью, детушки, подналяжем! Бей, супостатов, силой бери волюшку. Господь нам в помочь.



Филарет с братией прилагали все усилия, чтобы спасти надежу – государя. Пугачёв уже не принадлежал себе; он становился частью истории, время его смерти ещё не пришло.



По мере выздоровления взгляд на события, разыгравшиеся в лесу, менялся. Не оставалось сомнений, что медведь явился ни чем иным, как проявлением злых сил, жаждущих в самом зародыше загубить богоугодное начинание. Но Господь уберёг. Значит дело Пугачёва верное!