Калейдоскоп. Путёвка в жизнь. Этюд 2

                Путёвка в жизнь




В начале лета 1976-го года я закончил учёбу в училище и десятый класс вечерней школы рабочей молодёжи в Москве. Я жил в новой семье отца вместе с его женой, её сыном от первого брака Егором - моим ровесником и их общей маленькой дочкой.

Училище моё было в своём роде уникальным. Это было художественное ПТУ №75. В самом названии кажущееся противоречие. Но! Специальность при выпуске называлась - «столяр по производству художественной и стильной мебели». Тоже звучит непривычно. Нас готовили как кадровый резерв для фабрики «Люкс» при ЦК КПСС. Это было специальное предприятие, работающее на руководство страны. Мы умели работать на всех видах и типах деревообрабатывающих станков, владели всеми видами ручного инструмента, которыми создавали свои творения мебельные мастера прошлых веков. Мне до сих пор ласкают слух их названия — цинубель, зензубель, шерхебель и десятки других.  С деревом мы могли делать всё: работали в технике маркетри, резьбы, позолоты по деревянной резьбе и даже ксилографии. Мы проходили материаловедение и конструирование мебели. А история искусства, композиция, рисунок и живопись были основными нашими предметами все два года учёбы. Кисловатый запах древесины дуба мне снился по ночам. Но и многие другие породы дерева я мог по запаху отличать даже с закрытыми глазами.

  Жена отца Татьяна - редкой красоты и ума женщина была старшим научным сотрудником Гидрометцентра СССР, дочь выдающегося учёного. В родне сплошь -  профессора и академики. Друзья семьи - известные архитекторы, артисты, музыканты. Сколькие из них сходили с ума от желания заполучить в жены этот бриллиант в оправе темперамента и таланта! Но часто именно у таких медалей обратной стороной бывает своенравный и необузданный характер. Рождённая преодолевать трудности и быть  женой декабриста, она не оправдала родительских надежд когда первый раз вышла замуж за яркого брутального мужчину — военного лётчика и провела несколько лет жизни, колеся по гарнизонам. Но он очень сильно пил и она с маленьким сынишкой вернулась в Москву.

  Мой отец —  её вторые грабли. Он работал водителем автокрана. И в этом было большое противоречие. Это опять мезальянс! Всё сообщество родни негодовало. Сначала с нами не общались. Отца между собой  называли "шоферюга проклятый", но потом вдруг все полюбили. За его лёгкий и весёлый нрав, золотые руки, трудолюбие и безотказное желание всем во всём приходить на помощь.

  Поначалу между нашими родителями была страстная любовь, да и все мы были полны романтики. Но вскоре "семейная барка разбилась о быт". Отец стал беспробудно пьянствовать и прогуливал всю зарплату. Его жена временно не работала - она сидела с новорожденной дочкой. Настали трудные времена для нас. Жить было не на что. На семейном совете решили, что облегчением для всех станет, если я уеду жить к своей матери в город Балаково.

        Мою маму это известие обрадовало. В Москве с отцом я жил исключительно по собственной инициативе. Она приехала за мной, уговорила директора вечерней школы, чтобы меня не оставляли в десятом классе на второй год, а выставили в аттестате по всем предметам тройки вместо двоек. Он пошёл на это нарушение под её честное слово, что я уезжаю из Москвы насовсем. В школе мы все учились плохо. Класс наш был «сборной солянкой» пэтэушников из разных училищ. Словом — сброд и шпана. Средний интеллектуальный уровень настолько низкий, что превзойти его хоть в чём-нибудь просто не было стимула. А вот быть хуже всех — это надо было ещё постарасться. Я заранее знал, что останусь на второй год в десятом и давно для себя решил, что продолжать учёбу не буду.

        В Балаково отчим устроил меня на работу о которой я и мечтать не мог. Меня определили художником в группу промышленной эстетики крупнейшего в отрасли комбината "Химволокно". Предприятие было настолько огромным, что могло себе позволить содержать такое чудо как наше подразделение. Это был не просто коллектив творческих людей, но сообщество профессионалов с большой буквы. Три члена Союза Художников СССР, авторы многочисленных персональных выставок. Двое из них - Саша Нуяндин и Толя Мыкин имели собственные мастерские в которых мы вместе часто проводили время за мольбертами по выходным. Они много писали маслом, ездили на пленэр.

        На работе мы без дела тоже не сидели. Делали огромные резные панно из дерева для оформления интерьеров городских кафе. Резали картины-интарсии из разноцветных пород дерева в подарок иностранным делегациям или важным гостям из Москвы. На огромных планшетах - портреты Ленина в стиле каменной итальянской мозаики. Имитацию камня мы сами делали из бумаги, особым образом протаскивая листы ватмана через смесь красок, растворённых в гигантских ваннах в горячей воде с добавлением керосина. Так мы получали подобие малахита, яшмы, оникса и разных видов мрамора.

  Когда обязательной работы не было, можно было начать творить по своему разумению. Безделья Саша Нуяндин, наш руководитель, не одобрял.  Иногда забегали девушки из соседнего здания медсанчасти с литровой бутылкой чистого медицинского спирта и сопутствующей ему просьбой сделать стенгазету или стенд на тему медицинского просвещения. Шеф распределял выполнение заказа кому-то одному, но спирт мы пили как правило все вместе.

          Была когда-то поговорка: "пьёт как сапожник". А мы пили как художники. Много, но очень творчески. Обязательно за разговорами о высоком. Обсуждая судьбу то Лиона Фейхтвангера, то Проспера Мериме. И само собой - после работы. А в рабочее время позволяли себе разве что играть в шахматы. Но это приравнивалось к работе и не порицалось Нуяндиным.

          Мы жили дружно как семья. Делились радостями и горестями. Однажды Валера Мыкин (родной брат Толи) пришёл на работу мрачнее тучи.

          - Что случилось? - спрашиваем.

          - Вчера - говорит - получил зарплату, положил деньги в карман брюк. Когда собрался выходить из автобуса обернулся, смотрю: по всему проходу разбросаны деньги и какой-то человек их с волнением собирает. Ну, я наклонился и помог ему их собрать. Жалко стало человека. А когда сошёл, сунул руку в карман... В общем это была моя получка.

  Это грустная история. Но были и совсем трагикомические.. Однажды летом мы возвращались с ребятами из заводской столовой в обеденный перерыв. В закутке возле цеха, мимо которого мы проходили, столпились люди. Суета, гомон, споры. Что бы это могло быть? Оказалось, произошло нечто совершенно из ряда вон. Один молодой сварщик решил подшутить над своим бригадиром. Что уж тот ему сделал плохого мы не узнали, но юмор был чернее некуда. У старшего коллеги было большое мужское хозяйство, так сказать. То есть член и всё, что снизу к нему прилагается. В рабочем коллективе ведь это секретом быть не может - в душевую все вместе ходят. И вот поспорили они на ящик пива, что напарник в горловину бочки от карбида свои яйца ни за что засунуть не сможет — слишком большие. Тот завёлся и сказал: - Легко!

Часто дети совершают очень глупые поступки. Разберёт, к примеру, мальчишка мамину швейную машинку так, что ни один мастер в мире уже не сможет собрать её обратно. На вопрос: «Зачем ты это сделал?» только и может ответить - «Хотел посмотреть как оно устроено». Но часто взрослые делают совершенно нелепые вещи, а на вопрос «зачем?» даже и такого ответа дать не могут.

  Карбид кремния - это особый материал, напоминающий щебень, который при контакте с водой выделяет горючий газ. Его использовали в сварочных аппаратах. Хранился он в специальных металлических бачках диаметром сантиметров сорок и узкой горловиной в которую, впрочем, шарик от пинг-понга мог бы проскочить достаточно легко. Бригадир решил, что молодой товарищ совсем ещё "зелёный" и простых вещей не понимает. И придумал, как бы сейчас сказали, лайфхак. Ведь это только кажется, что "мотня" такая уж большая. Там и шевелюра и кожного материала много. Да и ядра-то два. И каждое живёт своей отдельной жизнью. Взгромоздился он на бочку и схитрил так. Сначала просунул в отверстие один "шарик от пинг-понга", а затем и другой. Притом без особого труда. И с чувством заслуженного превосходства изрёк:

          - Гони за пивом!

          Молодой понурил голову, повернулся и пошёл.

          - Эй! Постой! - крик старшего ему вдогонку. - помоги-ка мне сначала выбраться.

  Через минуту он уже простил коллеге выигрыш, только бы что-то придумать. Но никакие лайфхаки уже не работали. Ни тонкогубцы, ни проволочные петли. Собрался консилиум. Сначала человек 10 мужиков. Потом подтянулись и женщины. Эх, если бы в ту пору были в ходу болгарки, проблем бы не было. Но пилить бочку ручной ножовкой по металлу можно было бы сутки и более. Оставался один вариант - резать сваркой. Электросварка отпадала: подавать ток высокого напряжения на бочку было опасно. Не менее опасно было использовать и газосварку. Бочка нагревалась. Приходилось поливать её водой. Но если хоть капля воды попадёт внутрь, то остатки карбида моментально выделят горючий газ и произойдёт взрыв. Терпения досмотреть до конца этот сериал у нас не хватило и мы ушли работать.

  Осенью я пошёл в одиннадцатый класс вечерней школы. Но это уже была совсем другая учёба. Вместо пэтэушной шпаны в моём классе учились серьёзные взрослые люди. Учились они осознанно и охотно. Каждому нужен был аттестат зрелости, чтобы делать карьеру. Начальником цеха без «вышки» было не стать, но вот до мастера или начальника участка можно было вырасти только имея за спиной законченное среднее образование. Я в классе стал как сын полка - единственный несовершеннолетний. Чтобы оправдать всеобщую любовь мне пришлось хорошо учиться и я сразу же стал круглым отличником.

       Когда я закончил год с одними пятёрками, перед учителями встала проблема, что ставить мне в качестве итоговой оценки. По результатам десятого - все тройки. До этого - и вспомнить страшно. Логично, что по всем предметам должны быть максимум четвёрки. Но мне совершенно незаслуженно решили поставить половину пятёрок и половину четвёрок. А мне было всё равно, ведь продолжать учёбу я не собирался.

       Мне очень нравилась работа и мой коллектив. Несколько человек узких профессионалов. Петя Бласлов - стеклодув. Он занимался только изделиями из цветного стекла. Но то что он делал, восхищало всех. Он мог создать стеклянный самовар с расположенным внутри парусником. А оленей и белых медведей сотворял за секунды прямо на глазах зрителей, которым тут же их и дарил. Два человека работали только в технике маркетри. Остальные были мастерами широкого профиля. Но самыми большими авторитетами для меня являлись Саша Нуяндин и Толя Мыкин. И даже при том пиитете, который я к ним испытывал, я никогда не называл их не только по имени отчеству, но даже полным именем. Такая уж атмосфера была у нас в группе.
 
       В июле мне исполнилось восемнадцать. И этот день мне запомнился на всю жизнь из-за одной простой фразы. Праздновать начали мы ещё в мастерской в конце рабочего дня. Потом приехали на троллейбусе в Сазанлей, уселись на брёвнышке за пивным ларьком среди кустов. Распили три бутылки коньяка, принесённые мною по случаю. Саша Нуяндин сказал тост: "Большому кораблю - большое плавание!". Незамысловато, в общем. Может даже чуточку дежурно. Но меня эти слова словно приподняли над землёй. Так важно мне было его напутствие, так ценно его отношение, что в тот момент мне показалось, что у меня стали резаться крылья. Я до сих пор чувствую эти ощущения - словно свербит под лопатками. Так мне хотелось оправдать ожидания моего наставника. Три дня после этого застолья без стола мама промывала мне желудок и возвращала к привычной жизни.

       После этого я поехал в отпуск. К бабушке в посёлок Доскино под Горький. А там моя двоюродная сестра, которая только что закончила десятый класс, поступала в политех. Она уговаривала меня составить ей компанию и поступать на истфак. Я упирался. Ведь я не готовился совершенно. Но авантюризм, составляющий часть моей натуры, взял верх. Экзамены я сдал более чем посредственно. Но, против ожидания, поступил на дневное отделение историко-филологического факультета Горьковского университета. Оказалось, что для выпускников школ, подобных моей, есть льготы.

       Когда я вернулся домой, отчим и мама мне сразу же дали понять, чтобы я ни на какую учёбу не рассчитывал. У меня один только путь в жизни. И путь этот - в советскую армию. Ибо только там из меня могут сделать подобие человека. Я не возражал. Ведь моим планам это не противоречило. Но произошло неожиданное. Ребята на работе набросились на меня со всей свойственной творческим людям страстью и даром убеждения:

       - Ты и представить не можешь, что студенческие годы - это лучшие годы в жизни человека. Подумай, чего ты себя собираешься лишить! Ты этого себе никогда потом не простишь!

       После нескольких часов подобного психологического воздействия, я ехал домой с полной уверенностью, - ничто не сможет меня удержать от решения ехать учиться. Но как только я объявил дома о своём намерении, я испытал такое давление, какого и представить не мог. Похоже, отчим пошёл на принцип. Он рвал и метал. А мама послушно ему поддакивала. Я в тот день махнул рукой - типа, как вы мне все надоели! Ладно, пойду в армию.

       Но ребята на работе не сдавались. Они были мне близки духовно и эмоционально. Они обладали большим авторитетом для меня. И эти "качели" длились несколько дней. Наконец отчиму, Игорю Игнатьевичу, это надоело. Он включил тяжёлую артиллерию и всерьез сообщил мне, что у него большие связи в руководстве военкомата и он напишет на меня заявление, что я уклоняюсь от службы. Если я уеду из дома, - меня объявят в розыск, поймают и отправят в тюрьму. Словом, выбор у меня простой: армия или тюрьма. Тут уже завёлся я и заявил:

       - Пусть меня даже расстреляют, а я сделаю по-своему.

       В конце концов — думал я - вряд ли на такую подлость может решиться разумный человек. И на следующий день я собрал в сумку вещи, взял документы и отправился на теплоход. А что может быть романтичней дороги в своё светлое будущее, чем провести несколько дней в каюте трёхпалубного красавца и любоваться прекрасными видами волжских пейзажей. Мама меня провожала.


       Путешествие моё недолго было безоблачным. Разбирая в каюте сумку, я заметил, что среди моих документов нет паспорта. На стоянке в Ульяновске я позвонил по межгороду маме. Я был уверен, что потерять паспорт я не мог. Куда же он мог деться? Мать сразу же развеяла мои сомнения сообщив, что на дебаркадере она незаметно вытащила документ у меня из сумки. Она также сказала, что у меня теперь только один выход - вернуться домой. Ведь на первый курс меня не могут зачислить без прописки. А в общежитие меня не пропишут без паспорта. Если я не буду студентом дневного отделения, то по закону я обязан идти в армию. Следовательно, уже сейчас я являюсь дезертиром и подлежу уголовному преследованию. Они с отчимом уже написали на меня заявление и объявили во всесоюзный розыск. Так что, возможно даже до города Горький мне добраться не суждено.

       С раннего детства я не отличался покладистым характером. Но после этих её слов для меня вернуться было равносильно быть сломанным через колено. В тот момент я ещё не представлял, какие трудные времена ждут меня впереди.

       По прибытии в универ я быстро убедился в невозможности прописаться в общагу и быть зачисленным приказом ректора. Никакие уговоры и вымыслы, что я на вокзале потерял паспорт ничем не помогли. Хуже было то, что мне даже на работу невозможно было устроиться. Жить также было негде. В ближайшем пригороде в посёлке Доскино жили мои бабушка и дедушка. Но мама меня предупредила, чтобы я и не думал к ним наведаться - они меня даже на порог не пустят. По счастью было тепло и я мог пока ночевать на улице. Да и деньги у меня ещё были.

Прошёл месяц в скитаниях и нескончаемых бесплодных поисках работы. По ночам стало холодно. Ночевать на стройках стало трудно. Наконец мне повезло. Я прочитал на стенде горсправки объявление, что в городе Бор набирают разнорабочих в хозрасчётную бригаду для каких-то строительных работ. Я тут же отправился на Московский вокзал на электричку. А ещё через час я был уже в конторе.

Человек - мой потенциальный начальник - подтвердил, что возьмёт меня без паспорта и обеспечит жильём без прописки. После короткой беседы он повёл меня обустраиваться. Мы пришли в заброшенный одноэтажный барак у самой железной дороги. Полусгнивший с выбитыми стёклами. Внутри — никого.

- Выбирай себе любую квартиру - сообщил мой наниматель.

  Я прошёл по длинному коридору, заглядывая в маленькие комнатки. В каждой из них стояло по два остова железных кроватей и грязные серые матрацы на них. Ни о каком постельном белье не было и речи. Я выбрал комнату с целыми стёклами на окнах. Но представить себе как можно лечь на этот вонючий матрац ещё пока не мог. Мужик сказал, что придётся пожить здесь несколько дней до начала работы. Ему нужно набрать необходимое количество людей. А пока я могу здесь просто жить как в санатории или на курорте.  Ну, что ж, - подумал я - не гостиница, конечно. Но всё же мне не придётся каждый день с утра выискивать себе место для будущего ночлега. Сюда я могу приходить как к себе домой. А это уже чего-нибудь да стоит.

Через несколько дней я мог себе позволить из продуктов только хлеб. Ни о какой покупке постельных принадлежностей не могло быть и речи. А когда ещё будет первая получка?  К своему лежбищу на грязном матраце я вполне притерпелся. Но деньги закончились. Осталось только три копейки монетками по одной копеечке. На них купить ничего было нельзя. Чёрный хлеб продавался даже половинками и четвертинками. Но четвертинка стоила четыре копейки. Настала ночь когда я совсем не смог заснуть от голода. Я постоянно подносил руку к окну и ловил циферблатом часов отблеск луны, чтобы посмотреть, сколько ещё времени осталось до открытия хлебного магазина. У меня не было другой надежды кроме как уговорить продавщицу продать мне хлеб за имеющуюся сумму. Я вышел из дома за час до открытия. Ходил по холодному сумраку, считая минуты. Но когда магазин открылся - меня ждало разочарование. Видно, облик мой был настолько неопрятный и неприятный, что продавщица немедленно прогнала меня прочь.

  Это меня надломило. Я сдался. Мне больше ничего не оставалось как идти на поклон к деду. Я побрёл в сторону электрички. Мой дед по материнской линии - ветеран-орденоносец. Почетный труженик и убеждённый коммунист-ленинец.
Ему никогда не была симпатична моя полухудожественная расхлябанность. А письмо от моей матери, что я уклоняюсь от армии и чуть ли не предал Родину, вызвало в нём искреннее негодование.

  На порог меня всё же пустили. И даже накормили горячими щами. Но, высказав несколько презрительных фраз, попросили убираться туда, откуда я пришёл.
И я пошёл. Ещё не зная куда. Но было утро. И от этого было легче. И я получил ещё один незабываемый урок. А заключается он в том, что Провидение хоть и испытывает наш предел прочности, но оно же и не даёт нам совсем пропасть. С первых шагов как только я вышел из дедова дома, в котором провёл столько месяцев своего детства, меня уже вела Судьба, хотя я об этом ещё не знал.

Я не пошёл на электричку. Почему? Может Кто-то меня уже вёл другим маршрутом? Да нет. Просто я знал, куда меня привезёт железная дорога. И всё моё нутро этому противилось. Я пошёл на автобусную остановку. А автобус из Дзержинска мимо Доскино шёл на Автозавод. И я "на автомате" вышел у Главной проходной, хоть это была не конечная остановка.

Таких огромных предприятий сейчас уже нет. На одной только главной площадке ГАЗа работало тогда больше ста двадцати тысяч человек. Условия труда там были настолько тяжёлые и, как следствие, - дефицит кадров был настолько острым, что ради работоспособности этого гиганта делались большие исключения. В стране существовало тогда такое понятие - "химия". В народе так называли замену отбытия уголовного наказания в колонии работой на предприятиях с особо вредными или особо тяжёлыми условиями труда. Для этой категории трудящихся в Автозаводском районе города были построены целые микрорайоны общежитий. Но даже десятки тысяч работающих добровольно-принудительно не могли решить всех проблем с укомплектованием кадрового состава. Объём продукции выпускался большой: эксклюзивные "Чайки", легковые "Волги", даже бронетранспортёры. И огромное количество грузовиков. Огромное-то огромное, но купить автомобиль ГАЗ-53 какому-нибудь совхозу было почти невозможно. Ему необходимо сейчас, к примеру, пять единиц "кровь из носа", а в "разблюдовку" Госплана СССР они попали только на следующую пятилетку. И тут в действие вступало ещё одно исключение из правил. Совхоз имел право заключить с заводом договор, по которому отправлял в командировку несколько безлошадных водителей (всё равно ездить им не на чем) для работы на заводе на полгода и за каждого из них получал право без очереди купить один грузовик. Даже экономия на обратном билете выходила - водители возвращались в родную деревню за рулём новенького автомобиля. Командировочных было также много тысяч. Но и они всех дыр не закрывали.

  В отделе кадров мне сказали сразу: паспорт не проблема. Я должен буду написать заявление в милицию о его потере, а профсоюз и комсомол похлопочут, чтобы мне сделали новый в исторически короткие сроки. Разве мог я ещё этим утром представить, что уже следующую ночь буду ночевать в нормальной комнате, добротного советского общежития, где только половина жильцов уголовники, а вторая половина командировочные и прочие совершенно обычные люди? И у меня будет своя кровать с чистым матрацем и бельём?

  За время скитаний я потерял свой комсомольский билет. Но меня торжественно приняли в эту организацию в очередной раз. Ведь принять заново намного проще, чем ввязываться в хлопоты по восстановлению документа. А главное — у каждого подразделения есть спущенный сверху план по приёму в эту молодёжную организацию новых членов. А где их этих новых членов напасёшься?


Комсомол активно похлопотал за меня, ведь я был особо ценным кадром - я был принят как настоящий, штатный, постоянный сотрудник - слесарь автосборочного производства на главном конвейере грузовых автомобилей.