Над судьбой. Том третий. Глава сорок девятая

            
   
— Сэр! Я продолжаю настаивать на том, что эта операция крайне необходима. - Гудмен решительно смотрел в глаза генерал-губернатора  Блэкстоуна. Эта твердость не позволяла его собеседнику собрать воедино несокрушимые аргументы, которые и камня на камне не оставили бы от ложных, ошибочных доводов. Эта уверенность неумолимо вселяла ростки сомнения в сознание генерал-губернатора.   



— Гудмен, - всё ещё пытаясь удержать инициативу, без прежнего напора продолжал отстаивать правоту собственной точки зрения Блэкстоун, -  вот уже шестой год как огромные территории вдоль восточного побережья Миссисипи перешли под наш контроль. У нас полно дел и здесь, на Аппалачах. 
 Но, не в последнюю очередь благодаря вашим амбициям, мы рискнули приступить к реализации плана создания Великого Водного Пути. Кто убеждал, что с шауни не будет проблем? В эту кампанию вложены такие деньги. А результат? Кому нужен   водный путь,  по которому смогут пройти только военные суда?



— Сэр! – вновь пылко заговорил Уинстон, - мы явно недооценили шауни. Но поверьте, оттого что мы закроем глаза на проблему, она не исчезнет. Шауни объединились с чейеннами. Я понимаю, западный берег в настоящее время не входит в круг наших интересов. Но как тонкости европейской политики изъяснить краснокожим?  Алгонкины — это несколько тысяч всадников. Форт Майттон не достроен, гарнизон мал. Мы предполагали, что равновесие будет держаться на страхе туземцев, но этого не  произошло. Я молю Бога, чтобы они не напали первыми.   



— Гудмен, вы уверяли, что после ночного побоища алгонкины как народ перестанут существовать, — с нескрываемым раздражением генерал-губернатор выслушивал   эмиссара.



— Я уже не первый год работаю с туземцами. Такого удара не выдержал бы никто. Мы рассчитывали, что после шквала картечи в живых останутся единицы. Кто мог подумать, что они переждут обстрел под шкурами? — Уинстон Гудмен и сам понимал всю несерьезность своих объяснений.


Генерал-губернатор  Блэкстоун  был далеко не молод. Ему очень нравился его шикарный кабинет в резиденции на окраине   Нашвилла. Из окон открывался прекрасный вид на водную гладь реки.  Перед зданием во всей своей изумрудной красоте, лаская взор, зеленела  ухоженная заботливыми руками чернокожего садовника лужайка. Стройные пальмы, будто вышколенные солдаты, обрамляли убегающую вглубь парка дорожку, аккуратно посыпанную молотой  гранитной крошкой. На юг и на восток, куда ни кинь взгляд, простирались хлопковые плантации, апельсиновые рощи; лениво паслись стада жиреющих на тучных лугах быков.
 
Территории, растянувшиеся от Нового Орлеана до Великих Озер вдоль Миссисипи ввиду малой  заселенности еще не получили статус колоний. Они временно являлись одной огромной провинцией. Для удобства управления резиденция  генерал-губернатора располагалась в Нашвилле.



Срок службы  Блэкстоуна приближался к окончанию. Буйный, необузданный, но такой предсказуемый и управляемый город был ему близок и понятен. Далекий форт  Майттон и неведомые алгонкины казались чем-то нереальным и бессмысленным.


Но этот упрямый  эмиссар смотрел все также дерзко, не скрывая вызова.  И  генерал-губернатор с явной досадой произнёс.   
— Хорошо Гудмен. Подготовьте конкретные письменные предложения с точным расчетом необходимых сил и средств. Мы рассмотрим их.

***          
 
Короткий удар эластичной дубинки мгновенно разбудил Уинстона, обрывки сна тут же растворились в жестокой реальности окружающего мира. Над ним склонилось свирепое скуластое лицо. В это время другой краснокожий рывком закрутил ему руки за спину и тут же туго связал их сыромятным ремнем.



В свете факелов было видно, что весь барак наполнен воинами. Несмотря на темноту, бегающие тени, ноющую боль в суставах, Гудмен сразу понял, что арестовывают только участников готовящегося побега. Это был полный провал, опять кто-то предал их.



В тесной   тюремной камере агент короля вновь и вновь пытался проанализировать ход развернувшихся событий. У него уже не находилось оснований верить, что и на этот раз туземцы будут снисходительны, но надежда остаться в живых  всё ещё теплилась.



Воля участников заговора была парализована столь неожиданным разгромом. Все сидели, уткнув подбородки в колени, с полным безразличием направив взгляды в пустоту. Над тюрьмой  сгустилась глубокая тишина, отчаяние и щемящая тоска разрывали души. Как же так? Уже в который раз дикари опять переиграли их.



Уинстон вновь и вновь прокручивал в памяти лица участников побега: честные, надёжные люди. Неужели среди них затесался предатель? Кому же тогда можно верить? «Если краснокожие оставят меня в живых, бежать надо только в одиночку», — с отчаянием подумал он.

***               

В тот день, всего  лишь за сутки до начала восстания, индейцы арестовали всех. Они вывели далеко за селение офицеров, сержантов, чиновников, их жен и принудили вырыть глубокую траншею.


 Затем поставили людей на краю. Всё вокруг было оцеплено всадниками, ружья стрелков смотрели прямо в глаза. Никогда ещё королевский эмиссар  не был так близко от смерти, нестерпимо хотелось жить.   


Воздух был напоён ароматами сухих луговых трав. Где-то рядом, всего лишь в нескольких шагах, несмело журчал ручеёк. Высоко в небе благородно парили орлы. «Назавтра должно быть Рождество», — неожиданно подумал Уинстон. «Боже, спаси», — губы сами непроизвольно зашептали слова молитвы.


 Под ногами он увидел тоненькую, такую слабую беззащитную травку, ему вдруг нестерпимо захотелось уберечь,  спасти это чудо божьего творения. 



Гудмен почувствовал на себе взгляд, сомнений не было, именно этот дикарь целился в него. Сузившиеся глаза пристально вглядывались в мишень. Чутьём опытного стрелка Уинстон уловил — краснокожий направил ствол прямо в лоб.



Подул северный ветер, но было непереносимо душно и жарко. Всё тело обдавало огнём, оно становилось липким и мокрым. Дрожащие губы безмолвно твердили слова из Евангелия: «пот его стал, как капли крови, падающие на землю».   Уинстон вдруг как-то сразу захотел, чтобы наступила развязка, его охватило полное безразличие ко всему.



Но спасительной команды «огонь» так и не последовало. Кто-то из женщин забился в истерике, кто-то, обезумев, кинулся бежать. От нервного перенапряжения многие в бессилии падали на землю, исступленно моля о пощаде.



Уинстон быстро понял, что их решили оставить в живых. Он вглядывался в лица тех, кто смог не потерять голову. Эти люди оказались не сломлены. С ними можно было  готовить побег.


Индейцы дали высказаться бывшему коменданту крепости. Он предложил   отпустить пленников, а за это со своей стороны обещал ходатайствовать о вечном мире с  алгонкинами и взаимовыгодной торговле.



«О каком мире говорит бледнолицый?! — грубо прервал его Вождь Войны. — Вы истребили многие народы, отняли у них землю, с ними вы уже не воюете. Перебив краснокожих, вы завозите на их земли чёрных невольников, заставляя работать на себя. Такого мира вы хотите и с нами.



Британцы жестоко просчитались.
Нам не нужен мир. Мы хотим войны! До полной победы. И не пугайте нас огромными армиями  и грозным оружием. Мы победим англичан  их же руками. Вы будете работать на нашу победу за право жить. А кто не согласен — умрёт. Я все сказал. Хау!»



Страшный взгляд Командующего Армией пожирал Уинстона, глаза вождя горели ненавистью, лицо пылало. Правительственный агент физически ощущал мысли краснокожего, видел туман воспоминаний, захлестнувший его память.



Никто не жалел ни женщин, ни детей в том ночном побоище осенью шестьдесят восьмого года. Тысячи убитых за одну ночь. Ради них жил вождь. Вот уже седьмой год  шла эта война. И  далеко не жажда мести  вела лидера   алгонкинов. Воля индейцев непреклонна, с каждым днём всё яснее осознавал Уинстон, и сломить их одним кавалерийским наскоком не удастся.



Гудмен понял, что только он сможет бежать и донести в метрополию  сообщение о тех громадных проблемах, что встали перед государством. Он затаился, стал выжидать.



Уинстон работал в цеху по производству луков и стрел. Это была первоклассная мануфактура, где трудились многие десятки рабочих. Общее руководство  производством осуществляли всего лишь несколько специалистов; мастерами и старшими рабочими являлись  военнопленные, а подмастерья набирались из туземной молодежи.



Индейцы открыли великолепный кузнечный цех, размеры которого поразили даже Гудмена. Началось строительство порохового завода, ускоренно сооружались мастерские по ремонту пушек и ружей, различного холодного оружия. Все эти производства находились на небольшой территории внутри укрепленного района. Уничтожить их можно было  только после полного разгрома армии туземцев.



Королевский эмиссар прекрасно понимал, что через несколько лет народ-войско будет иметь столько современного оружия и боеприпасов, что его хватит для любой войны.



 И тогда военные,  и духовные лидеры выдвинут новые лозунги. Им будет мало вернуться на «священную землю предков», аппетит приходит во время еды. И горькие слезы потекут из глаз воинов, и жалко станет им далёких братьев, томящихся в резервациях. Братьев, о которых ещё недавно они имели   смутное представление.

  Происходящее наводило на эмиссара ужас, и он был обязан   найти в мировой истории подобные  примеры. В памяти всплывали линии заграждения из конных монгольских лучников. Перед ними стояли сотни тысяч, миллионы военнопленных, которых как стадо быков гнали вперед. Вооруженные лишь палками, пленники лезли на стены еще непокоренных городов, чтобы умереть. Но они хотели жить, и вынуждены были убивать тех, кто, защищаясь, уничтожал их. Ведь пленникам были обещаны жизнь и свобода.


Но это было не совсем то, или даже совсем не то. Гудмен вспомнил лучшую в мире монгольскую артиллерию из метательных машин, которую почти полностью обслуживали пленные китайцы. За миску риса, просто за право жить, китайцы верно служили новым хозяевам и сломать этот порядок никто даже не пытался!


Ход мыслей краснокожих постоянно ставил  пленника в тупик. «Ну, зачем они, - долгое время недоумевал Гудмен, - в громадных количествах производят луки и стрелы, боевые топоры, имея столько огнестрельного оружия?» Но он   уже смог отрешиться от объяснения непостижимого поведения аборигенов их неспособностью мыслить  и поступать правильно.




Цепким умом королевский эмиссар сумел разгадать и эту тайну. Цивилизованные страны отказались от луков и арбалетов ещё  двести лет назад. Стрела не пробивала стальных рыцарских доспехов, что легко делала пуля. Хотя ружьё стреляло медленно, стрелок-пехотинец выходил победителем из поединка с рыцарем, вооружение и экипировка которого стоили баснословно дорого.



Когда рыцари исчезли, забыли и про луки. Но не везде, хорошо помнил  Гудмен. Башкирские и калмыцкие части, которые Елизавета посылала на войну с Фридрихом II, кроме ружей имели и луки.



Кочевники никогда не носили непробиваемых лат, в маневренной войне они не нужны. Кавалерист перед рубкой успевал выстрелить из мушкетона, из пистолета, если имел его. Кочевник к тому же посылал во врагов до десяти стрел. Ни уланы, ни драгуны, ни гусары не имели защиты от стрел, прикрытый панцирем кирасир всегда рисковал потерять лошадь.



Да, туземцы, с трепетом осознавал военнопленный, готовы были использовать луки в боях и построили целый завод для их производства. Во время облавной осенней охоты все рога лосей и горных баранов   поступали на склад, где, как стратегическое сырье, охранялись  вооруженным  караулом.



 В специальных чанах, содержащих кислотный раствор, сырец выдерживался  определенное время для  достижения необходимой пластичности. Гордостью цеха был пресс, имеющий пять легко заменяемых форм. Луки производились пяти размеров,  соответствующими делали и стрелы.



Вышедшие из-под пресса, пары заготовок склеивались между собой. Клей    производился из бизоньих или оленьих копыт в чугунном чане. На этой операции был занят Уинстон Гудмен; он раздувал меха, чтобы обогащать воздухом раствор. Другой работник следил за огнём, поддерживая необходимую температуру.



Склеенный и просушенный лук обматывался кожей. Оружие, предназначенное для  офицера, как чулком, покрывалось шкурой гремучей змеи. Тетивы изготавливались из сухожилий, взятых с бизоньего позвоночника.



Количество выпускаемого оружия поражало Уинстона. «Кого собираются вооружать вожди  алгонкинов, – он со страхом терялся в догадках, - примкнувшие племена? А если дикарей в резервациях?!»



Среди пленников распространились упорные   слухи о  походе в земли сиу. Прекрасно вооруженный отряд выдвинулся  на север и, фактически в ультимативной форме,  алгонкины  потребовали от сиу присоединиться к боевому союзу.



Большинство молодых воинов сиу бросили своих вождей и встали под чужой тотем. Они собрали золото с алтарей и отдали его на покупку оборудования для мастерских.



«Сиу с невиданной легкостью расстались со своей племенной религией. – В полной растерянности пытался анализировать факты Уинстон. - А ведь в Европе многие десятки лет шла война между протестантами и католиками, да и успехи приобщения туземцев в резервациях к истинной вере нельзя назвать впечатляющими.


Тут же явно прослеживается мгновенная смена поведенческих мотивов.  Что всё-таки происходит здесь на равнинах, в самой глубине Америки?»



В ту осеннюю ночь 1774 года Уинстону совсем не спалось. Он будто предчувствовал недоброе. Как удалось краснокожим переправить несколько тысяч воинов через Миссисипи совершенно незаметно? Уму непостижимо! Конные разъезды, пикеты, наконец, часовые. Никто не обнаружил врага.



Взрывы, огонь и дым пожарищ   и бесчисленные толпы дикарей, рвущихся в крепость. Они прекрасно знали план форта, и шли наверняка.



Королевский эмиссар в упор разрядил оба пистолета, не попасть во врагов было почти невозможно. Затем в окно влетело сразу несколько томагавков. В рукопашной, в темноте, в неразберихе краснокожие метали их даже просто на звук.


Штыки и шпаги были лишь оружием защиты. Индейцы убивали солдат с расстояния в несколько шагов, не неся потерь.  Каждый воин имел целую связку топоров.
Уже потом, в плену, Уинстон узнал, что кузнечный цех туземцев работает без остановок.



Когда всех пленников расселили в охраняемых поселках и распределили по рабочим местам, офицеры сразу стали готовить вооружённое восстание.



Несмотря на поражения, непрерывно следующие одно за другим, британцы так и не смогли понять, что перед ними достойный противник, во многом их превосходящий.
Краснокожие опять нанесли удар там, где его никто не ждал. Они навязали непрерывной спор о боге, религии, человеке.



Уинстон всегда имел под рукой Священное Писание, но ему и в голову не приходило, что эта тяжелая книга в крепком черном переплете состоит из страниц, на которых записаны  слова. Нет, в принципе, краткое содержание с правильными выводами, он конечно, усвоил.



У него не было никакой необходимости познавать в этой книге что-либо самостоятельно, на все имеющиеся и даже не успевшие созреть вопросы заранее отвечали священники. А они были куда ближе к Богу, чем остальные!




Да если бы и попытался Уинстон углубиться в текст, то он просто не смог бы вырваться за рамки усвоенных в младенчестве догм. Но Гудмен всегда считал что «богу богово, а кесарю кесарево» и вовсе не старался делать заранее обречённых на неудачу попыток.



Духовные лидеры краснокожих  в первую очередь взялись за Книгу Книг, именно в ней они видели источник Силы бледнолицых. Одним из главных спорщиков был Палёный Тростник, бывший англиканский священник.  Его поддерживали  многие британцы, живущие  среди краснокожих еще с весны шестьдесят девятого года.



Получалось, что белые люди спорили между собой за право индейского бога  Гичи-Маниту владеть их душами. Вначале Уинстону  всё  это казалось какой-то чепухой, даже бредом.  Но когда солдаты,  сначала  по одному,  а потом уже толпами, стали переходить на сторону дикарей, он понял, что это не ерунда.



Изнуряющий монотонный труд и крушение основ духовной жизни заставляли  Гудмена  по-новому взглянуть на некоторые истины, незыблемость которых стала казаться не столь уж и очевидной.



Что хотел сказать  Екклесиаст, утверждая, что «человек властвует над человеком во вред ему»? И неспроста же в Деяниях Святых Апостолов записано, что Бог «от одного человека он сотворил всякий человеческий народ для обитания по всему лицу земли?»



А ведь в это  число, как ни  крути, надо  отнести и краснокожих! И, наконец, что доказывал Апостол  Павел в Послании к Галатам, утверждая: «нет ни иудея, ни грека, нет ни раба, ни свободного, нет ни мужского пола, ни женского, так как все вы одна личность…»



Краснокожие были прекрасно осведомлены обо всём, что делалось среди пленных. После ареста и имитации расстрела мысль о восстании отпала сама собой. Узким кругом надежнейших людей готовился побег.



С каждым днём Уинстон проникался всё большим уважением к своим врагам. Он понимал, что война с ними будет долгой и изнурительной. Как губка пленник впитывал в себя знания об алгонкинах. «Кто же ещё, - вопрошал он себя, - сможет предостеречь империю  от трагических ошибок? Ведь незнание противника страшнее самого противника».



Уинстон отлично понимал, что самой  опасной ошибкой   британцев может стать  переход армии на западный берег. Необходимо было полностью примениться к войне с краснокожими, организовать опорные базы на восточном берегу и небольшими летучими отрядами создавать постоянное напряжение в рядах врагов.



«Единственная реальная задача, которую можно и нужно решать, - твёрдо усвоил королевский эмиссар за время плена, -  уничтожение живой силы противника, включая женщин, детей, стариков. Неся потери, индейцы отступят. И лишь тогда, выдвинув на запад новую линию опорных баз, можно начать колонизацию завоёванных территорий».



«Любая другая тактика заранее обречена, - ни на миг не сомневался Уинстон, - ибо какой бы численности ни была армия, она проиграет в главном — в подвижности. Ведь  алгонкины смогут отступать вплоть до Скалистых Гор, а если надо, то и на север на сотни и тысячи миль. И ничто не помешает им демонтировать свои заводы и перевезти  в любую точку континента. Ведь завтра они вполне смогут использовать их и без помощи белых людей».



Если в делах земных, так или иначе, Гудмен всё-таки разобрался, то всё, что касалось жизни духовной, вызывало в нем растерянность и смятение.



«Вселенная, — утверждали жрецы, — не имеет ни начала, ни конца, ни во времени, ни в пространстве. Она вечна в своих постоянных изменениях. Мир духов также огромен, как и мир растений, животных, людей. Никто не создавал вселенную, никто не может погубить её, она — Великая Тайна, Высшее Божество.



Духи добра и зла борются между собой. Они то слабеют, то набираются силы. Умирая, они рождаются вновь. Иногда им удаётся попасть на землю; самые могучие духи становятся богами, более слабые — пророками. Если народ идёт за своим богом или пророком, он обретает могущество. Если нет, теряет последние силы».



Индейцы говорили о новом рождении Гичи-Маниту, прямо связывая дату с великим побоищем 30 октября 1768 года. Направив на землю Камень Спасения, и неоднократно явившись в видениях, Владыка  Жизни показал, что настало новое время для его детей. Великий Дух не делит людей по цвету кожи. Каждый, кто поверит в него, имеет право на благодать.



Простота нового учения подкупала. Гичи-Маниту не брал на себя ответственности судить людей за грехи: земная жизнь  шла по земным законам. Великий и Незримый не пугал своих детей адом и вечными муками. Живущих достойно он звал на Заоблачные Поляны Охоты, к вечному блаженству. Человек, ничего не сумевший сказать в земной жизни, умирал навсегда и физически и духовно. Он исчезал без следа.      



Гичи-Маниту вёл своих детей по тернистой тропе жизни, но он не хотел, да и не мог распоряжаться судьбами людей. Ведь жизнь — это часть Великой Тайны.
Великий и Таинственный был Богом Добра в самом широком  смысле, а отсутствие ада и даже понятия греха как такового, массами влекло к Богу Краснокожих всё новых и новых поклонников.

Размышления Уинстона были грубо прерваны. Едва рассвет стал пробиваться сквозь маленькое окошко тюремной камеры, лязгнула дверь и огромный детина начал выкрикивать имена арестованных.



Всех участников заговора вывели на центральную площадь городка, уже до краев заполненную толпами народа. Явно, вожди готовились устроить грандиозное представление с далеко идущими целями.



На расстоянии семи шагов один напротив другого парами с интервалом также в семь шагов были вкопаны ритуальные столбы. Арестованных подводили к столбам, ставили на колени и туго привязывали.



Уинстон встретился глазами с сержантом Семлером. Тот выглядел как затравленный зверёк.  Маленькие глазки трусливо бегали по сторонам, на бледном безжизненном лице, как предвестники близкой смерти, выступали кроваво-красные пятна.  Семлер  был готов забиться в истерике, но один из воинов широким кожаным ремнем зафиксировал голову. Сержант плакал навзрыд, и горячие слёзы отчаяния текли по небритым щекам.



«Как нелегко жить достойно, — вдруг подумал Уинстон, — но ещё труднее достойно умереть». Он уже не сомневался, что огромная толпа собралась не для того, чтобы вновь попугать их, на этот раз краснокожие доведут дело до конца. Нестерпимо зачесалось темечко.



«О, Боже, ну скорее бы», — эта мысль все настойчивее вытесняла из головы остальные. Однако  организаторы представления не спешили.



Гудмену вдруг стало,  по-человечески,  жаль Семлера. Ведь тот уже присмотрел себе ещё весьма не старую дородную вдовушку, которая тоже явно была не против. Уинстон не раз замечал, каким равнодушным и отсутствующим был взгляд сержанта при посещении храма и каким живым интересом проникался тот, вслушиваясь в слова жрецов чужого бога. Семлер стал случайным человеком среди участников побега, но не он был изменником.



Среди обреченных на смертную казнь отсутствовал лейтенант Грант. «Разве мог хоть кто-то подумать на него, - в полной растерянности спросил себя королевский эмиссар, - но предатель ли он? Нет, это вражеский разведчик! Краснокожие переиграли нас во всем».



На востоке вдали показался край солнечного диска.  Горизонт был совсем безоблачным, и поднимающееся в небесной лазури неимоверно огромное багровое Солнце привело толпу в исступление. Люди падали на колени, простирая руки к небу, устремляя к Солнцу восторженные взоры.



Верховный жрец объединённого народа Познавший Древо медленно обошел строй обречённых, особенно долго задержав взгляд на Гудмене. Затем он приблизился  к группе главных вождей, расположившихся в специальной ложе, и долго совещался с ними.



Утренняя прохлада быстро сменилась жарой, небо стало неестественно голубым и казалось будто бы нарисованным. Уинстон также предался общему отчаянию.               



Он жаждал смерти, он хотел умереть быстро, тихо. «Пусть это будет пуля, - шептали пересохшие губы, - неважно в лоб или в затылок. На худой конец удар топора: резкий, отрывистый. Я умру сразу, и не буду ощущать непереносимой боли. Только не пытки! Ни один белый человек не сможет перенести их. Корчиться в муках часами, потерять человеческий облик? Нет! Негодяи, вы не смеете сделать этого,  ведь я военнопленный».



Забили барабаны,  и вся площадь огласилась словами боевой песни. Алгонкины распаляли себя, готовясь к экзекуции.
Королевский эмиссар  с отчаянием понимал, что пытки не  избежать.  Его трясло мелкой дрожью; то бросало в жар, то брал озноб. Уинстон усилием воли пытался заставить себя не  дрожать, но разум уже не контролировал тело.



Затем выступил Расщепленный Дуб. Гудмен прекрасно понимал, что уже  давно не вождь-старик делает погоду среди  алгонкинов, везде чувствовалась твердая рука Командующего Армией. Но для  придания всему мероприятию законности и солидности было решено соблюсти все тонкости ритуалов.   



Речь вождя сводилась в основном к выводам, что само существование объединённого народа зависит от того, смогут ли  краснокожие ответить  на вызов Великобритании.


«В этой войне нет правил, - утверждал Расщепленный Дуб, -  мы должны убивать, чтобы не быть убитыми. Если ты простишь врага, он тебя не пожалеет. В жизни часто приходится быть плохим, чтобы иметь возможность остаться хорошим.  Или вообще остаться! Эту войну начали не мы, но ничто не в силах сломить нас, и враг  должен знать это!»



Слова старика были встречены долго не прекращающимся гулом одобрения. Затем говорили вожди рангом пониже. Все выступающие звали к одному - смерть англичанам.



Солнце поднялось выше, и его палящие лучи били Уинстону прямо в лицо. Нестерпимо хотелось пить.  Губы пересохли, он с трудом шевелил ими, пытаясь проглотить спасительную слюну, но не смог сделать даже этого.


 Пот затекал в глаза, огромные жирные мухи ползали по всему телу. Но он уже не ощущал укусов. Туго привязанные к столбу  руки и ноги окаменели.  Гудмен, чувствуя, что скоро потеряет сознание, думал лишь об одном: «скорее бы!»



Краснокожие тщательно готовили представление. Убить человека - не проблема, намного сложнее доказать народу, что другого выхода нет. А ведь в состав этого народа неотъемлемой  частью входили несколько сотен человек с белой кожей. Прежде всего, их надо было убедить, что вина обречённых на казнь безмерна.



Последним выступал «белый индеец» - вождь пяти сотен воинов, один из важнейших лидеров объединённого народа. Он говорил, что   слабость не прощает никто, силу же понимают везде и с нею считаются. Гудмен приметил этого человека ещё в ту ночь, когда был захвачен форт Майттон. Но тогда он был лишь только сотником.



Сквозь пелену на глазах королевский агент  видел, как белокожий вождь выхватил томагавк и, подняв его над головой, пустился в необузданную пляску.  Из рядов тут же выскочило несколько десятков светловолосых воинов и, следуя один за другим, они стали кружиться вокруг столба с обречёнными.



Уинстон был поражён. Как удалось туземцам всего за несколько лет полностью изменить этих людей?! Конечно, от безысходности они живут среди краснокожих, но кто заставляет их убивать представителей своей расы!
Пляска закончилась, наступила развязка. Возле каждого приговорённого к смерти  встал воин.



Вождь подошёл к крайнему столбу, где был привязан сержант Семлер, куском ткани завязал ему глаза. Забили барабаны, их грохот заглушал всё. Вождь медленно  вознёс над головой томагавк и, издав леденящий кровь, душераздирающий боевой клич  алгонкинов, с ужасающей силой нанёс удар по голове.


Жизнь мгновенно покинула тело. Предсмертный крик утонул в барабанном бое, туго привязанный к столбу, труп тут же обмяк.



Схватив врага за волосы, алгонкин мгновенно достал нож для снятия скальпов, тремя резкими движениями надрезал кожу на голове и с силой рванул руку вверх.  Высоко подняв дымящийся окровавленный скальп, он долго держал его на вытянутой руке. Толпа бесновалась, ликованию и восторгу  не было предела.



Королевский эмиссар  почувствовал, как горячая струя потекла между ног. Неужели это случилось с ним! Предательское тело, он презирал себя. Инстинктивно Уинстон дёрнулся. Он хотел бежать от этого позора, мчаться, чтобы спрятать своё бесчестье. Но ремни не давали  даже шелохнуться.



Быстро добили и других приговорённых к смерти. Остался один Уинстон. К  нему подошел жрец и перерезал путы. Двое воинов взяли его под руки и тут же увели с  площади.



Зачем они оставили его в живых? Он не знал. Единственной целью для Гудмена стал побег, он должен был предупредить лично короля. Если в ближайшие несколько лет не уничтожить основы того, что задумали краснокожие, ясно осознавал эмиссар, то потом это сделать будет просто невозможно.