Над судьбой. Том третий. Глава пятидесятая

 
Глава 50.
 
Порой закрутит человека судьба, словно перекати поле. Завертит, согнёт в бараний рог, поднимет,  да выбросит,  точно щепку в деле непригодную.


Встанет он на ноги, отряхнётся, уже и сил никаких нет, а жить – то надо! Потому как смерть ещё не пришла. Вот и карабкается горемычный, а зачем и сам не знает. И хорошо, что не ведает. Не ровен час  поймёт, так того и гляди, остановится,  да и замрёт навеки.



Некогда оглянуться, по сторонам посмотреть. Спешить надо, чтобы не опоздать.
Вот и бредёт человек по жизни с верой и надеждой, вдруг счастье да подвернётся.



А тут смотришь, уже и последний час пробил. Ну что ж пора. Ежели не удалось, не свершилось что, так есть, кому судить. Удел свой не обманешь. Не горюй, человек, может быть,  другие успеют. Не ты первый, не ты последний! Уступай дорогу, время вышло!

***


Мысли примерно такого содержания, как надоедливые июльские мухи вертелись в голове молодого донского казака Ивана Ефремова, недавно заступившего на действительную военную службу.


Уже не первый год шла война с Турцией. Однако, до назначения командующим фельдмаршала Румянцева события развивались весьма вяло. Лишь
неспешная осада крепостей, да мелкие приграничные стычки напоминали, что военные действия ещё продолжаются.



Со сменой начальства  наступление русских войск тут же развернулось на всех направлениях. И на Кубанской пограничной линии возросло число казачьих полков. Здесь впервые и встретил войну казак станицы Зимовейской Ефремов.



Подстрекаемые агентами противника, закубанские татары усилили натиск на российские пограничные кордоны, оттянув, тем самым, значительную часть войск с других театров боевых действий. Султан хорошо платил, но требовал конкретных результатов.



Иван стоял часовым на вышке Темрюкского поста. Ему очень хотелось отличиться, и он зорко следил за каждым движением на противоположном берегу Кубани.



От самого устья вдоль правого берега расположились русские крепости, редуты, посты. Война требовала бдительности.



На мгновение вдали мелькнула, и тут  же исчезла  в камышах лодка. Иван сразу доложил хорунжему. Старый казак хорошо знал, что на Кубани просто так ничего не происходит и, ежели лодка скользнула по реке, добра не жди. Однако, беспокоить начальство почём зря тоже не резон. А как опростоволосишься!?



Хорунжий предложил выбрать из добровольцев трёх отчаянных казаков и разведать вражеский берег. За короткий срок службы Иван уже сумел показать себя не только смелым и сильным, но и осторожным, расчётливым воином. И он попал в эту тройку.




Добровольцы разделись до портков, оставив из оружия лишь кинжалы. Каждый имел приспособление для дыхания. Состояло оно  из изогнутого рога и вставленной в него  камышовой  трубки , длиной в три локтя. Стык был укреплён смолой, предохраняющей от проникновения воды.



Погружаясь в реку, разведчик брал с собой увесистый камень, что позволяло легко идти по дну.



Было тихо и безветренно, левый берег, сплошь поросший рогозом, камышом и ивами, тут же поглотил лазутчиков.



Растянувшись цепью шагов на триста, бойцы проникли в заросли тёрна и медленно, шаг за шагом, стали продвигаться вперёд. С этой стороны татары не ждали. Кто полезет сквозь обжигающие колючки?



Враги могли находиться и в трёх шагах, расположившись пикетом, и в нескольких вёрстах. Найти их стан было всё равно, что отыскать иглу в стоге сена. Но это не смущало разведчиков.



Послышался условный сигнал, поданный голосом удода и Иван подтянулся к старшему группы.
- А ну замри, - важно, с чувством собственного превосходства, сказал старый вояка.



Иван, напряг слух, пытаясь уловить звуки, издаваемые лесом.
- Ну что слышишь?
- Вроде как птицы кричат.
- То  - то же, а чего бы это им шуметь, волноваться,  жарища – то какая? Так нет же, беспокойство у них.



- Я полагаю, Трофим Лександрыч, - поделился соображениями  третий казак, уже успевший повоевать в  Пруссии и отличившийся под Кунерсдорфом, - басурмане недалече. Разбили стан, ночи ждут. Вот птица и тревожится.



- Верно, Тихон, мыслишь. За лесом поляна большая, гарь была третьим годом, вот они окаянные и кучкуются там. К ночи – то все соберутся, жди казак, не дремли!



Трофим Лександрыч приосанился,  важно пригладил бороду и добавил.
- Через лесок перейдём, определить надо, сколько нехристей собралось, да к своим быстрее. Время – то на месте не стоит.



И вновь казачья цепь бесшумно потянулась к югу.
Иван, как хищный зверь глазами, ушами, носом, всей кожей чувствовал этот смертоносный мир, где каждый шаг мог стать последним. Его   упругое, голое тело, словно тень,  скользило сквозь зелёную листву подлеска, он жадно впитывал в себя   бесчисленное множество запахов, звуков, красок.



Он родился казаком – значит воином. Он  был обязан быть хорошим бойцом, это требовали  от него долг и честь!

***
 
Едва Иван появился на свет божий, все друзья и знакомые отца стали приносить младенцу что – либо на зубок: мерку пороха, стрелы, лук, пули. Один дед подарил шашку, другой ружьё. Всё это было развешано на стенах в горнице.
 

Когда у младенца прорезались зубы, отец верхом на лошади повёз его в храм, где заказал молебен Иоанну – воину, чтобы сын был храбрым казаком.



С трёх лет Иван уже ездил верхом по двору, а с пяти скакал, отводя лошадь в табун. Старшие товарищи часто устраивали смотры для молодёжи. И здесь не было ему равных: скачки,  стрельба на всём скаку, рубка, фланкировка – везде Иван был первым. 



Загоревшись отвагой, подростки  с  полного разгона  бросались в реку на конях, устремляясь  на противоположный берег. Во всей амуниции, с пиками в руках они рассыпались лавою, схватывались прямо на лошадях и последним напряжением сил боролись до полной победы.



Зимой строилась из снега крепость. Водружали на её вершине флаг. И шли молодцы  прямо на конях   на приступ, стремясь победить любой ценой.



Возжелать девушку, грезить ею для парня было постыдно. Молодицы же, любуясь играми да забавами казачат, слушая   песни, дарили им цветы и ленты и обожали их всех. О женитьбе же думали  родители: воспылать страстью к юноше для казачки считалось большим  срамом и позором.



Отец Ивана был не особо зажиточным человеком, но смелостью и отвагой заслужил большое уважение станичников.



Он хотел женить старшего сына Матвея на красавице Аграфене,  дочери своего товарища – односума Степана Петровича, который  имел чин урядника и получал  хорошее жалование.  И урядник  отказал в сватовстве полковому есаулу в пользу своего боевого друга.



Это вызвало немалые пересуды в станице. Есаул Кутейников слыл человеком богатым, вёл немалую торговлю и отказ стал для него пощечиной. Сын же его Михаил с горя сильно напился и прилюдно  стращал,  что кое – кто ещё умоется кровью.



Подошло время смотрин. Родители жениха во главе целой процессии отправились в дом невесты на вечеринку. Завели разговор о хозяйской дочери, хвалили её красоту, ум, просили, чтобы она поднесла им.



Позвали Аграфену. Одета она была хоть и по-домашнему,  но принарядилась. Молодица вынесла поднос с кубками и чарками, наполненными вином, и обошла гостей. А затем скромно расположилась в углу.



Гости, не спеша, смакуя вкус, пили, нахваливали вино, а Матвей неотрывно смотрел на Аграфену. Они давно уже тайно страстно любили друг друга.
- Бог даст, - захмелев, важно и многозначительно говорили гости, - она и нас полюбит!
Все знали, в чём дело, но никто и виду не подавал.



После этого заслали сватов. В назначенный день они пришли с хлебом – солью.
- Отец и мать Матвея Ефремова кланяются и просят принять хлеб-соль.
Хозяева поцеловали гостинец и на вечер назначили рукобитье. 



Родители привели жениха. Матвей поклонился в ноги будущим тестю и тёще. Посредине горницы поставили молодых и они поцеловались.  Тут же соединили их руки и отец Матвея торжественно произнёс.
 - Сын, вот тебе невеста. Да благословит Господь  Бог союз ваш.



Затем был новый праздник - сговор. Собралась, чуть ли не вся станица. Ярко горели свечи в медных шандалах; все были принаряжены. На столах, убранных богатыми скатертями, лежали горки сладостей и жареных семечек.



В доме жениха готовились   пряники,   орехи, мёд, вино. Длинной вереницей людей всё это понесли в дом невесты.
Во время ужина станичники пели песни; сначала о героических подвигах предков, протяжные, берущие за душу, а потом плясовые. Гости веселись, танцевали. 



Перед самой свадьбой Аграфена на заходе солнца одна пошла на кладбище. Там на могилах родных она молилась Богу и просила благословения на новую жизнь.



В эти же минуты у Ефремовых торжественно  пекли каравай. Гости дружно держались за лопату; свахи, свечами ярого  воска, обвитыми цветными лентами, освещали печь. Эти свечи предназначались молодым на венчание.



При возвращении невесты с кладбища,  её  подкараулил  Михаил. Он был похож на помешанного; говорил невнятно, переходил на крик и даже визг, сильно жестикулировал.  Казак умолял Аграфену не выходить замуж за Матвея, клялся в любви до гроба, предлагал вместе бежать с Дона, уверял, что батенька простит.



Ошеломлённая девушка едва сумела убежать от него, с трудом вырвавшись из цепких рук. Поборов волнение, уже через час она сидела в кругу подруг, слушая их грустные, прощальные песни.



Невеста навсегда расставалась с молодостью. На голове была надета высокая шапка, украшенная цветами, в косе заплетён  золотой косник.



Гости с караваем что – то задерживались. Предчувствие охватило душу, тревога становилась всё сильнее. Сердце клокотало в груди, казалось, ещё мгновение и оно разорвётся.


 В этот миг и подоспела страшная весть.                Невыносимая боль, адской волной раздавив  волю, прошла с головы до пят, и безумный, нечеловеческий вопль захлестнул горницу.



А слух о беде, опережая  ветер, уже разносился по станице. Матвея нашли мёртвым. Он повис на плетне, перекинув руки через ограду. Нож вошёл под левую лопатку, достав до сердца. Из раны ещё сочилась кровь, тоненькой струйкой стекая по новому нарядному чекменю.

***
 

Вновь раздался условный сигнал. Уже через пару минут Иван опять слушал напутствия Трофима Лександрыча.



- Вон  за кустом басурмане притаились. Трое. Пикет там. Надо бы их того, но нельзя, ну а как остальные всполошатся?  Вот мы их слева обойдём, да ты, залезешь на дуб,  что повыше других.
Чую я, рядом нехристи,  меня не проведёшь.



Старый казак задумался, а потом встряхнул головой, будто отбросив тоску и, вроде как с облегчением, продолжил.
- Я-то, брат, сам из Быстрянской станицы родом. Их ещё с тридцать восьмого года знаю. Мальцом был тогда. Касай - мурза привёл из-за Кубани многие тысячи, бились мы до последнего, все казаки полегли до единого.



Только я и выжил. Ранен был сильно, даже с места двинуться не мог. А добить  оказалось некому, не нашли меня басурмане.  Всё  пожгли вороги. Лежу под плетнём, огонь по станице кое-где по угольям перебегает, да кругом  печные трубы торчат.



Отец на горячей золе куреня повалился, а голова откатилась на сажень. Глаза смотрят прямо на меня. Рядом мать с сестрами спят беспробудным вечным сном.



Татарин накинул на невесту старшего брата аркан, да поволок её. Смеётся, языком цокает. Здоровый такой, голова бритая, в плечах косая сажень. Ринулся брат спасать суженную свою, а нехристь саблю кривую выхватил, да обе руки ему и отрубил. Гогочут,  окаянные, коней на дыбы вздымают,  гарцуют.



Мечется брат по площади в муках предсмертных, да всё никак Господь не заберёт душу его грешную. А я лежу рядом и пальцем даже пошевелить, сил никаких нет.
- Ну, ладно, будет, -  будто отбросив тяжкий груз воспоминаний, добавил бывалый воин, - с Богом.



Вражеский стан был как на ладони. Собралось уже несколько сотен всадников, подтягивались новые отряды. Разведчики не стали дольше ждать и тут же отправились обратно.



Старший Темрюкского поста послал вестовых на ближние редуты и к ночи собралось сотни три казаков. Басурман могло быть намного больше; решили встретить их старой хитростью - вентерем.



Ночь была гулкая, ветер шумел ивами и прибрежными камышами, вода в Кубани бурлила и плескалась. Затем надвинулась мелкая хмарь, и в пяти шагах ничего не разглядишь.



Под вой ветра татары смело переправились на правый берег и с воплями ринулись на казачий бивак. Но он оказался пуст.



В это же время, шагах в двухстах, раздалась густая ружейная стрельба. Понеся первые потери, растерявшиеся закубанцы, были вынуждены спешиться и залечь.



Передвигаясь вперёд короткими перебежками, они вели непрерывную стрельбу по невидимой цели, но каждый раз ответные выстрелы раздавались всё дальше.
Широкая поляна, на которой был расположен Темрюкский пост, постепенно становилась уже, всё более сжимаемая густым лесом.



Преследующие отступающего противника, татары растянулись длинной, почти неуправляемой колонной. Как рыба, учуяв приманку, заходит в широкую горловину вентеря, углубляясь по всё сужающимся его частям до самого основания, откуда уже нет обратной дороги, так и татары попались на старую казачью хитрость.



Выстрелы из леса оказались для закубанцев полной неожиданностью. Перекрёстный огонь с обеих сторон был настолько густым и частым, что какое-либо организованное сопротивление стало просто невозможным. Отступление тут же превратилось  в бегство.



  Выскакивающие из леса на конях казаки, атаковали вражескую толпу по всей длине растянувшиеся рядов, работая пиками и саблями. Давя один другого, закубанцы ринулись к реке. Те, кто успел вскочить на лошадей, понеслись, топча копытами коней раненых и сбитых с ног.



  Уже светало, ветер разметал морось, даль хорошо просматривалась. Иван Ефремов на всём скаку наотмашь рубанул саблей по широкой спине, прикрытой лишь грубо выделанной овчиной.  И тут же  стал нагонять другого богато наряженного всадника на великолепном кауром скакуне, намереваясь заколоть его пикой.



  От удара древко прогнулось. Под  черкеской воина была кольчуга. Иван выхватил саблю, но вражеский конь на полном галопе бросился в воду.  Казак ринулся следом.



Лошадь татарина оказалась резвее, и ему удалось оторваться.  Выскочив из воды,  всадник, пробившись сквозь камыши, метнулся к лесу.



Конь Ивана несся  следом, перепрыгивая через кусты и кочки, преодолевая овраги и ручьи. Ветер свистел в ушах,  кровь бурлила в жилах, азарт погони наполнял тело истомой непередаваемого наслаждения. Он должен был догнать и убить врага.



Так проскакали не меньше версты. Неожиданно татарин осадил коня и, разворачиваясь, выхватил пистолет. Пуля просвистела над головой. В лучах восходящего солнца блеснул клинок и со звериным воплем басурманин набросился на казака.



На этот раз Иван знал точно, куда надо бить. Он направил древко прямо в лоб, под мохнатую баранью шапку. В тот миг, когда остриё уже скользнуло по голове, закубанец успел  отбить пику саблей. Это спасло ему жизнь. Папаха слетела и бритый, блестящий от пота, череп тут же обагрился кровью.



Набросив на пленника аркан, казак выдернул его из стремян и проволок сотню шагов по траве. Татарин судорожно вцепился в петлю руками, последним напряжением сил пытаясь оттянуть миг кончины. Он весь посинел от натуги, глаза вылезли из орбит, с безумным отчаяньем взирая на победителя. Изо рта клочками вырывалась пена, голова и лицо были залиты горячей алой кровью.



Знатный мурза, извиваясь, как уж на сковороде, хватал  воздух широко открытым ртом. Сгорая от стыда и позора, он  со стоном прохрипел.
- Моя не убивать!  Моя богатый, моя выкуп давать!



Он с последней надеждой смотрел на Ивана, всё ещё не веря в неизбежное.
- Эх, не жили богато, так не время и начинать, - залихватски прокричал казак и в сердцах стеганул вороного.



Аркан натянулся тугой струной, конь радостно помчался по луговине, чувствуя крепкую волю хозяина. Всадник привстал в стременах и, огласив диким гиканьем окрестность, вздыбил жеребца.



Вдруг аркан как-то сразу обмяк, волочась по траве. Иван оглянулся и с досадой пробурчал.
- Ты смотри, башка оторвалась, вот недолга!