Гостинец

В этой небольшой истории нет внятного сюжета, страшных или удивительных фактов, острых поворотов и драм. О чём сразу честно предупреждаю читателя. Просто некое чувство. Запомнившееся на всю жизнь,  чувство, которому не так легко найти объяснение…
…
Ура! Лето, школьные каникулы дышущие свободой,  перед десятым классом – всё  в разгаре, и мы с верной подружкой Иркой едем в Москву! В первый раз! Тут ехать-то от нашего Грайворона – два часа до областного вокзала, а потом одну ночь в поезде, но надо было "монет" собрать на билеты и прочее, добиться согласия предков, а самое главное – найти, где переночевать. На гостиницу рассчитывать в то советское время - верх наива, а близких родичей в столице не имелось.
Однако, хорошо подумав, мама Ирки вспомнила, что живет там где-то вдова ее троюродного брата, причем даже в центре, в элитном районе, так как этот самый брат был номенклатурным чиновником. Пока не умер.
 
Иркина мама перерыла весь дом и нашла-таки старую, можно сказать, раритетную открытку от московского родственника.
 - Конечно, это седьмая вода на киселе – сказала она нам с Иркой, давая записку с адресом, -  но всё же на улице не останетесь. Я думаю, то есть, надеюсь. Жаль, нет телефона, чтобы предупредить.
Мы ликовали.
Однако еще возник вопрос, чем отблагодарить столичную тетю. Что можно было купить в провинции в начале восьмидесятых, учитывая еще тогдашнее наше безденежье? И тогда та же находчивая Иркина мама придумала: она завернула в пергаментную бумагу увесистый шматок сала, привезенного с месяц назад  из деревни. Там у Иркиной мамы жили дядя и тетя, и они, приезжая в наш городок за промтоварами, ночевали в однокомнатной квартирке Иркиных родителей, а точнее, на полу. Как ни уговаривала их Иркина родительница лечь на кровать, а самой уж ночку перекантоваться - ни в какую. "Чрезвычайно деликатные люди", как говорила о них Ирка. Хоть и малообразованные.  Эти приезды случались обычно весной и осенью – или до посевной или уже когда  собирали урожай. Деревенские гостинцы  заключались в домашних яйцах - прозрачно-розовых, но слегка припачканных - натуральность, бутыли янтарного масла, обсмоленной, желтой от жира курице, золотистом луке и крупной и чистой картошке. Однажды мне как своей довелось увидеть всё это агрономическое богатство. Оно было весьма кстати, потому что  Иркин младший брат часто болел бронхитом, и ему нужно было хорошее питание. А какое питание на талоны?

Сало крепко пахло чесноком. И ещё каким-то смачным, ничем не перебиваемым и живым  духом. Положив его на дно сумки, мы побросали в неё свои нехитрые пожитки – болоневые курточки, бельишко и по одной самой нарядной маечке с принтом. Да, еще зонтик – один на двоих. В общем, налегке. Хотели сначала новые босоножки, к школе заранее  купленные, надеть, но передумали – лучше растоптанные, поудобнее. Топать-то сколько придётся! Вполуха выслушав долгие наставления родителей, начинавшиеся с оборота  «смотрите там, не оступитесь в метро" и прочие "смотрите", мы отбыли в своем плацкарте.

Ну, здравствуй, Москва!
Утро красит нежным светом... Вспомнились майские демонстрации, особенно из детства - с шарами, веточками и оживленно-радостными родителями на фоне портретов всяких судорожно-серьёзных мужиков.

Москва как-то быстро наплыла на наш душный поезд всей своей громадой, от которой все пассажиры сразу засуетились. Связь Москвы и суеты представляется мне теперь очевидной и неразрывной. А тогда эта суета восхищала, выброс адреналина зашкаливал не меньше, чем от шампанского. Его мы с Иркой впервые попробовали в этот новый год. То, что осталось в бутылке от уже заснувших родителей.

И окунулись мы по самые свои хвостики и заколочки в этот шумно-бестолковый человейник. Это слово позднее я вычитаю у философа Зиновьева. А тогда просто в жизнь, наконец-то настоящую, как нам казалось, с проспектами надежд, парками радости и площадями счастья.
Этот день можно описывать красочно и долго, но не это тема моего рассказа. Поэтому кратко: нам было эйфорично, любопытно-жадно и очень жарко.

Естественно, начали с центра – Красная площадь. Но нет, без захода в мавзолей, ГУМ, ЦУМ, там мороженое и очередь за венгерскими батниками, которые через полчаса кончились. Потом вниз по фешенебельной Горького, с нырянием в магазины польских и индийских товаров, опять мороженое, потом, уже ближе к вечеру в метро и до ЦПКиО тоже имени Горького, где опять… правильно, мороженое. В музеи решили завтра или послезавтра, в Третьяковку, куда же без нее родимой? Культурные наши родители, небось, спросят о ней первым делом.

Что самое главное хотелось нам тогда ощутить? Сейчас понимаю: наши шансы на красоту, на место в этом дивном городе, под его солнцем, а главное – на любовь. Если копнуть поглубже нашу девичью материю, достав до тонких ее слоёв, всё, что нам было нужно, это только любовь. Да, как в том битловском хите. Слова такого тогда еще не было, а любовь была. И только о ней пело нам на все голоса подсознание, очутившееся  в столице нашей родины. В ее сердце. В лучшем городе земли.
Любовь! Найти, встретить, обрадоваться, вдохнуть ее как волшебный эликсир и смысл жизни. Навсегда! Что потом, после этой вожделенной встречи – не ясно. И неважно. Что с этой любовью делать? Жениться? В шестнадцать лет? Но, видимо, мы тогда знали ответ на этот вопрос. Это теперь мне он не по силам. Старой сове… Или перечнице.
И всё в Москве олицетворяло для нас любовь: витрины, фонтаны, цветники, а пуще всего, взгляды, кидаемые на нас встречными особями мужского пола, причем с интересом: О, девочки явно с солнечного юга! И прочие знаки внимания. Какой-то потасканный хмырь даже предложил нам прийти к нему на просмотр, по-нынешнему кастинг, в квартиру на метро Пионерской. Убеждал, что сделает из нас манекенщиц.
Всё это поднималось в нас волной эйфории до небес и немыслимого сегодня для меня био-химического восторга.
А тут еще такие песенки, как "Ты одна, ты одна такая..."

Убей меня Бог, не помню, зачем мы замахнулись в первый же день на такой  крутой маршрут, но это шапкозакидательство обошлось нам в растертые до крови ноги и дикую усталость.

Стемнело, когда мы наконец обратились к записке с заветным адресом.  Выяснилось, что это в районе Маяковки. То есть, назад. Туда, где мы уже продефилировали днем. Ну ладно, слава богу, есть метро. В его гулком вагоне мы с Иркой, привалившись друг к дружке,  задремали и проехали остановку. К дому так называемой – с большой натяжкой – тетушки притащились уже к половине двенадцатого ночи.

Консьержка, мы опознали ее как просто вахтершу, долго и подозрительно нас рассматривала и уточняла, к кому это мы направляемся. Потом зеркальный лифт поднял нас на нужный этаж, и мы оказались на площадке с фикусами, диванами и коврами – перед заветной дверью. Признаюсь, мы враз оробели. Сильно важно выглядела эта дверь. И неприступно. Минут пять мы мялись перед ней, прежде чем позвонить. набирая воздуха в легкие, полные московских ароматов. Эти ароматы, правда, иногда перебивались ядрёным запашком сала. Натурпродукта.  Ну, это если мы неосторожно открывали свою сумку. Соседи в метро при этом начинали шумно дышать носами. Принюхивались. Кто с удивлением. кто с пренебрежением...

На мелодичный звонок нам долго не открывали.
- Ну, приплыли – заныла Ирка, – уехала! Лето же…
- Ничё, не дрейфь, тут на диванчике и ляжем – попыталась утешить ее я.
Но послышались изящные шаги – похоже на шпильках. За дверной цепочкой что-то воссияло. Некое видение. В алом шарфе в виде чалмы, могу ошибиться, но кажется, в одеянии из лебединого пуха и блестящих лодочках. В руке высокий бокал с чем-то золотистым. Но главное – две бездны накрашенных глаз, с брезгливым ужасом смотрящих на нас. Снежная королева! Или нет, Леди Совершенство! Оно осмотрело нас с головы до ног расширившимися зрачками – сейчас это называется сканер – и остановилось на наших стоптанных пыльных шлёпках. Время замерло. И в нем неприлично громко бухали наши заячьи сердца.

Спустя бесконечную паузу, мы одновременно  стали что-то мычать. Не решаясь поставить просаленную сумку на блестящий пол.
После нашего путаного объяснения Совершенство задумалось. Шикарным жестом поправило прическу. И похоже, что в нем шевельнула плавником рыбка-жалость.
 
Не стану утомлять читателя подробностями этой унизительной мизансцены. В конце концов нас впустили в огромную прихожую. Бархатно-хрустальную, на которой мы бы и остановились.
Но пальчик с идеальным маникюром указал нам на боковую дверцу – наше место. Наш ночлег.
И больше в этот вечер Совершенство нам не являлось.

Мы повалились на диванчик (канапе - сказала Ирка), не имея сил расстелить что-то из белья – нижняя полка шкафа, если следовать вектору маникюра. Последнее, что помню в той полунощной сказке – сумасшедший, явно западный запах – от всего, что окружало нас с Иркой. Кстати, такой шокированной я мою боевую подругу не видела еще ни разу. Да и потом…
А, еще откуда-то с улицы донеслись звуки французской гармоники. Наверное, в ней пелось о Париже…   

Встали мы как солдаты-автоматы. В семь утра. Правда, плотные роскошные шторы с жар-птицами этот факт от нас скрывали. Но нам уже не спалось. Тихо, по-мышьи  мы напялили на себя наши одёжки и шмыгнули к  выходу. Даже попить воды нам в голову не пришло. Где-то в глубинах апартаментов предавалось снам вчерашнее видение. Во всяком случае, оттуда - из "святая святых" - не доносилось ни звука.

Открывая - с выражением лица как у взломщика сейфов - навороченный дверной замок, Ирка охнула:
- Слушай, Лу, а что делать с салом?
Действительно, а что с ним делать? Опять таскать весь день, а вечером повезти его назад? Чтобы новые попутчики нюхали этот наркотик?

Оставим здесь – пришло обоюдное решение.
Какая-никакая – а всё же благодарность…
Шматок в промасленном пергаменте был на цыпочках - как взрывное устройство - транспортирован нами в сверкающую кухню, огромную, как вся наша хрущевская квартирка. И водружен на полированный овальный стол - прямо про центру.
А еще помню, что скраешку стоял бокал с красной каемкой. Такой грустный... Теперь я понимаю, что этот бокал с помадой являл собой символ одиночества.

Выскользнув из «тётиного» дворца, мы  вздохнули с большим облегчением и молнией рванули вперед – в пробуждающийся столичный водоворот. Но чувство смутного стыда не покидало нас весь этот второй и последний день в Москве. Да и до сих пор не улетучивается. Так и осталось стискивающей душу неловкостью-коробом надолго, если не навсегда. Вот только почему? Что мы сделали криминального? Преподнесли сомнительной элите столь же сомнительное лакомство? Попытались совместить несовместимое? Прямо вспоминается про гения и злодейство.

Почему-то мне больше всего было жалко Иркину маму с ее приветом московской тете, ведь она наверняка расспросит о том, как нас встретили, что говорили...

А еще интересно - ело ли... нет, вкушало ли этот наш гостинец Леди Совершенство?
Но этого я уже точно не узнаю. В середине девяностых Совершенство ушло в иной мир  - прямиком из московской психбольницы.