Фрагменты воспоминаний о роте «ВЕДИ» ЧВВМУ, и не только о ней...
Исторический очерк
В качестве необходимого вступления
В Советском союзе были города, юноши в которых при выборе своей будущей специальности предпочитали военные профессии. Связано это было, прежде всего со спецификой городов, их расположением и наличием в них других ВУЗов, кроме военных. Так, в Калининграде внимание юношей привлекал Институт инженеров рыбной отрасли, а с 1966 года – Калининградское Высшее Военно-морское училище, первые годы своего существования считавшееся филиалом училища имени Фрунзе. Слава Рязанского училища ВДВ, существовавшего с 1954 года, не помрачнела даже в тяжелейшие для страны 90-е годы прошлого века. Об училище имени Верховного Совета в Москве знала вся страна. Примерно такой же притягательной силой для юношей отличались военно-морские училища в Питере, Тихоокеанское ВВМУ во Владивостоке, авиационные училища в Куйбышеве и Ейске, артиллерийское в Одессе, многочисленные танковые, зенитно-ракетные училища в ряде городов… Кстати, подобным свободным выбором могли воспользоваться далеко не все желающие.
При стандартном варианте в обстановке начала 50-х годов прошлого века военком какого-нибудь «мухосранска» вызывал к себе потенциального призывника, стоящего у него на учете, и торжественно заявлял ему, что получена разнарядка для поступления в Выборгское училище тыла ВМФ (был такой период, когда училище, кочуя по городам России, пару лет базировалось в этом небольшом городке), о котором не только призывник, но и сам военком слышал впервые. При этом загадочно улыбаясь, старый, умудренный жизнью майор, доходчиво объяснял сельскому пареньку, что в противном случае он зашлет его на какой-нибудь остров Русский под Владивостоком, после пятилетней службы на котором он опять вернется в свой нищий колхоз и до конца жизни будет вывозить на тракторе навоз на тощие поля. А если отправится по разнарядке в Выборг, то через три года станет лейтенантом флота. Причем, лейтенантом он станет на два года раньше, чем его сверстники, бредившие учебой в ленинградском ВВМУ. Кстати, о том, что училище в Выборге было средним будущему «офицеру флота» до срока знать не следовало…
Наши военкомы той поры, действуя в составе рабочей группы с секретарями парткомов и представителями районных особых отделов умели убеждать. И чем «глыбже» в удмуртской, марийской или башкирской глубинке располагался этот «мухосранск», тем «почетнее» присылались в него разнарядки. Это был традиционный, проверенный временем способ формирования «переменным» (курсантским) составом средних военных учебных заведений… Списки военных ВУЗОВ страны имелись в каждом военкомате, но сами военкому не спешили знакомить с ними призывников. Хотя, при желании «помочь родственнику или сыну хороших знакомых» они могли обмениваться вакансиями со своими коллегами в таких же районных и городских военкоматах. Будущий Герой Советского Союза Виктор Иванович Великий, вырос в городке Лиски Харьковской области, и при достижении призывного возраста числился «кандидатом» к поступлению в ближайшее кавалерийское училище. Планы его основательно «спутал» местный военком, решительно «убедивший» паренька в жизни не видавшего моря, что специальность морского артиллериста больше нужна родине, чем командира кавалерийского взвода в одной из сотен кавалерийских дивизий.
Сохранилась фотография мая 1945 года, запечатлевшая командира дважды орденоносного дивизиона бронекатеров Дунайской военной флотилии капитан-лейтенанта Виктора Великого с его братьями-капитанами – командирами кавалерийских эскадронов на одной из площадей Вены. Пример Виктора Ивановича Великого здесь совсем не случаен, в 1940 году выпускник Училища береговой обороны лейтенант Великий командовал курсантской ротой ЧВМУ, здесь же, уже будучи Героем Советского Союза и капитаном 3 ранга, он продолжил службу в 1948 году. Широко практиковался принцип «комсомольских» наборов в военные училища. Кандидатов к поступлению утверждали районные и городские комитеты Комсомола. По такому набору мой отец, выпускник средней школы в городке Шахты Ростовской области поступил без вступительных экзаменов в Бакинское ВМУ, числившееся в предвоенные годы филиалом ВМУ имени Фрунзе. При таких «комплексных» принципах распределения кандидатов-призывников Севастополь тех лет имел несомненные преимущества перед другими городами нашей великой державы.
Территориальный мотив в выборе военной специальности в условиях Севастополя и Черноморского флота, играл основную роль, охватывая все социальные и конфессиональные слои населения. В предвоенный период на весь Советский Союз гремела слава Качинского училища военных летчиков, затем ему составили кадровую конкуренцию Училище Береговой обороны им. ЛКСМУ и Севастопольское училище зенитной артиллерии, с 1937 года юношей, влюбленных в море, особенно манило 2-е ВМУ, открытое в Стрелецкой бухте. Такого количества Военно-учебных заведений еще не знала история Севастополя. В этой обстановке перед севастопольскими ребятами был широкий выбор военных профессий морского профиля. Но даже в этих условиях, севастопольские юноши не пользовались какими-то особыми привилегиями. Кандидаты для поступления в эти училища в большинстве случаев отбирались среди военнослужащих срочной службы, имевших законченное среднее образование (для поступления в средние военно-учебные заведения требовалось семиклассное, для военно-морских училищ – девятиклассное образование). Кстати, то же Качинское училище готовило в ту пору и морских авиаторов… Сыновья рабочих и служащих Севморзавода, ребята из семей севастопольской интеллигенции с завидным упорством рвались поступить в ЧВМУ, с той только разницей, что шансов у них было значительно меньше, чем у сыновей заслуженных офицеров флота. У ребят из рабочих семей был резервный вариант: два года службы в армии или на флоте с последующим поступлением в училище на льготных условиях.
Второй, не менее важной побудительной причиной выбора юношами воинской профессии был пример отцов и их профиль службы в вооруженных силах. Часто эти причины шли параллельно, либо наслаивались и дополняли одна другую. Немало выпускников нашего, Черноморского училища, не мудрствуя лукаво, сразу выбрали профиль политработы, либо решили стать флотскими «чекистами». Были и более замысловатые сюжетные повороты: к примеру, сын заслуженного флотского чекиста Володя Мельников, вполне осознавая свою, мягко скажем, неготовность к корабельной строевой службе, не говоря уже о деятельности инженера по корабельному вооружению, посчитал, что и служба корабельного политработника, или чекиста слишком обременительна для его творческой натуры и прослужил 26 лет в редакции «Флага Родины», пройдя трудный, но почетный путь от лейтенанта до капитана 1 ранга.
Как уже говорилось, в поселке Кача, недалеко от Севастополя, начиная с 10-х годов ХХ века, существовала старейшая в России школа по подготовки военных летчиков. После Мировой и гражданской войн она продолжила подготовку по основному профилю, делая упор на подготовку пилотов морской авиации. В двадцатые годы это училище закончил Валерий Чкалов, Леваневский. В предвоенные годы здесь учились Покрышкин, Василий Сталин, Тимур Фрунзе, сыновья Анастаса Микояна. Зная о существовании в Севастополе одного из старейших в стране аэроклубов, постоянно наблюдая по выходным дням в небе между Фиолентом и Херсонесом полеты учебных самолетов, тренировки парашютистов, мы, толком не ощущали присутствия рядом авиационного Качинского училища. Разве только периодически в городе, в районах массовых гуляний, танцевальных площадок появлялись курсанты в форме авиаторов?
Привлекали наше внимание их галифе с голубым кантом и фуражки с голубым верхом. Мы были в пору слишком малы, чтобы «пропитаться романтикой неба», море для нас было ближе, понятней и привлекательней. Да и что большее мы, шестилетние пацаны, могли запомнить, ведь училище это году в 58-м уже было переведено в Ейск, кстати, с сохранением прежнего наименования «Качинское». Сейчас о существовании в Каче знаменитого училища напоминает лишь аллея с бюстами героев Советского Союза, здание Дома офицеров и одноэтажные флигеля, выстроенные в 1912 году для персонала летной школы.
О существовании в Севастополе Училища береговой обороны имени ЛКСМУ мы знали больше по воспоминаниям самих ветеранов, окончивших это училище до 1941 годы… Их рассказы о смертельной схватке под Бахчисараем мальчишек-курсантов с передовым отрядом наступающих на Севастополь немцев, были известны в те годы немногим.
На возвышенном берегу в районе бухточки Голландия с 1915 года были построены белокаменные корпуса, не побоюсь этого сравнения, дворцового комплекса зданий, предназначенного для второго в России Морского кадетского корпуса. Теперь-то уже все севастопольцы знают о том, что в 1919 году здесь был открыт и просуществовал до ноября 1920 года Морской корпус, значительная часть кадетов и преподавателей которого были эвакуированы в Бизерту. Они составили основу, существовавшего там до 1923 года учебного заведения, готовившего офицеров флота, – тех офицеров которым, к сожалению, не суждено было послужить флоту России. Хотя были и отдельные исключения. С учетом катастрофической обстановки и экстренной эвакуации войск Врангеля из Крыма часть морских кадет и гардемаринов осталась в Севастополе.
Дело в том, что решение на эвакуацию несовершеннолетних кадет командование принимало по согласованию с их родителями, многие из которых на ту пору находились в Крыму. Так, в Севастополе остался один из братьев Бутаковых, при том, что их отец, контр-адмирал, был начальником Кронштадского порта, и в марте 1917 года был растерзан люмпенизированной матросской босотой. В судьбе «внучонка» известного адмирала-реформатора Григория Ивановича Бутакова – морского кадета Григория Бутакова, как и большинства его ровесников той поры, много серых пятен. К 19-ти годам он успел поучиться в Морском корпусе Петрограда, «отметиться» на фронтах Гражданской войны и только после того оказался в Севастопольском Морском корпусе и принял непростое и небезопасное решение остаться в Севастополе. Оставшись в Севастополе в ноября 1920-го года, по обычным воинским меркам для 19-летнего военнослужащего и, по разумению своих однокашников по корпусу, Бутаков должен был считаться дезертиром: возраст-то у «паренька» был призывной…
Тех, кто заинтересуется судьбой севастопольцев из числа морских кадетов Севастопольского Морского корпуса я отсылаю к главе «Они сохранили в чистоте Андреевский флаг» из моей книги «Севастополь в 1880-1920 гг. в воспоминаниях севастопольцев». Книга выложена в Интернете на сайте «Проза.Ру». Многим в Севастополе известна семья Грандмезонов. Отставной полковник Градмизон многие годы преподавал в Приборостроительном институте политэкономию и основы научного коммунизма, и уже тем был известен нескольким поколениям севастопольских студентов 60-70-х годов прошлого века. В более узких кругах Николай Николаевич был известен, как один из крупнейших и грамотнейших нумизматов, часто разъезжавший по городам России с целью обмена и пополнения коллекции. Даже в те жесткие на режим 60-е годы прошлого века Николай Градмензон имел выходы на «зарубеж» через Прибалтику и Польшу. В ходе своей универсальной деятельности Николай Николаевич не брезговал безобидными операциями с валютой в ходе обмена монетами и антиквариатом. В своем общении с Николаем Николаевичем как со старшим преподавателем ВУЗа мои ровесники не доросли, но в качестве «добровольных негров», поставлявших ему монеты, бусины и мелкие предметы античного и средневекового быта, побывали у него в гостях…
С начала 60-х годов Общество коллекционеров Севастополя негласно базировалось в скверике нынешнего Петропавловского собора,а в зимнее время перемещаясь в проходные коридоры соборного здания, в котором в те времена функционировал городской Дом культуры. По молодости лет мы не числились в списках Общества, что не мешало нам ощущать себя его полноправными членами. Среди нумизматов той поры были такие колоритные фигуры как отец и сын Руденко, несмотря на некоторые странности в поведении известным авторитетом пользовался Виктор Орешин, имевший крупнейшую на Украине коллекцию серебряных античных и золотых византийских монет.
В те годы севастопольские нумизматы являлись основными поставщиками в города России и Европы античных и средневековых монет Херсонеса и древних городов Крыма и Восточного Причерноморья. Побудительной причиной к тому сыграл сильнейший шторм и ураган ноября 1963 года, когда была практически размыта вся прибрежная полоса Херсонеса, в которой десятилетиями накапливался грунт, свозимый с мест раскопок. Очень похоже, что до той поры грунт этот не просеивался на предмет сбора монет и мелких предметов обихода жителей Херсонеса античного и средневекового периодов. После шторма начался старательский «бум» среди мальчишек Севастополя, приходивших на берег, как на работу (вместо посещения школы). Наиболее отчаянные «старатели» в процессе поиска рисковали заходить в декабрьскую воду…
Именно в этот период нумизматический рынок пополнился сотнями античных и многими тысячами средневековых монет. Естественно, в стороне от этого процесса не могли остаться и взрослые коллекционеры, многие из которых раньше не занимались антикой и средневековьем. В Севастополе главными фигурами в этом процессе стали Николай Грандмезон и Виктор Орехов: первый – как авторитетный оценщик и профессиональный коллекционер, второй – больше, как поисковик-добытчик и уже потом – «собиратель древностей». В числе наиболее заслуженных, крайне ограниченных и, должно быть, наиболее доверенных лиц, представлявших молодое поколение нумизматов, я дважды побывал в доме у доцента Грандмезона. Четырнадцатилетним пацанам льстило то, что нас приглашал к себе солидный человек, преподаватель ВУЗа, в котором при определенном раскладе событий, каждый из нас мог в перспективе оказаться. В кабинете Николая Николаевича особенно впечатлял шкаф специального изготовления, в секциях которого были смонтированы специальные плоские ящички для размещения монет. Собранные Грандмезоном из подручного (точнее, подножного) материала бусы и ожерелья, неоднократно экспонировались на специализированных выставках и по местному телевидению. Кстати, не было секретом и то, что при сдаче зачетов и семестровых экзаменов студенты знали беспроигрышный способ расположить к себе «требовательного» преподавателя. Для этого следовало иметь при себе несколько античных или средневековых монет приличной сохранности.
Так вот, отставной полковник, бывший политработник, уважаемый доцент в очках с золоченой оправой, с правильным зачесом на лысеющей голове и с располагающей улыбкой на лице, в 1920 году учился на младшем курсе Морского корпуса в Севастополе и рискнул остаться в городе при эвакуации корпуса в Бизерту. С учетом непростой ситуации, грозившей большими проблемами кадетам и их родителям, было непросто убедить дотошных чекистов в том, что Грандмезоны – это представители еврейского рода, социально, духовно и национально близкого к российским большевикам… Юношеский возраст позволил избежать Николаю Грандмезону дальнейших проверок и позволил ему завершить образование в школе рабочей молодежи, отслужить в войсках береговой обороны Черного моря, и получив университетское образование, стать, хоть и политработником, но все- таки офицером, более того, «настоящим полковником». Известный публицист и писатель Шмелев, в процессе безнадежного поиска своего пропавшего без вести сына-поручика, просматривал десятки расстрельных списков в покрасневшем от крови Крыму, и неоднократно среди жертв большевистского террора встречал упоминание о юношах-гардемаринах. При желании можно было бы, сверив архивные списки рот Севастопольского кадетского корпуса со списками учебных рот корпуса в Бизерте, вычислить поименно всех этих несчастных ребят, поверивших лживой большевистской пропаганде и сгинувших в вонючих подвалах многочисленных «чрезвычаек».
Информация об этом Морском корпусе, по естественным для советского периода истории причинам замалчивалась, и была, в части касающейся, востребована лишь в середине 50-х годов прошлого столетия при создании на прежней базе в Голландии Военно-морского училища, предназначенного для подготовки офицеров-механиков для создаваемого в СССР атомного подводного флота. Первым начальником этого училища был назначен один из самых грамотных и опытных флотских командиров, имевший опыт командования подводными лодками, штабами и соединениями кораблей – контр-адмирал Илья Михайлович Нестеров. С сыном Ильи Михайловича, Владимиром Ильичом, я проучился 10 лет в севастопольской школе № 1 и, уже только поэтому, был вроде как «в теме».
С 1954 года Инженерное Военно-морское училище в бухте Голландия приступило к подготовке офицеров-механиков для подводных лодок. Отношение к этому училищу у севастопольских мальчишек было неоднозначное, и вполне объяснимое. С одной стороны, величественные, красивые здания, расположенные в живописной парковой зоне Северной стороны, серьезный, основательный уровень инженерной подготовки… И в то же время – перспектива службы на неведомых нам атомных подводных лодках, да еще на должностях инженер-механиков.
Одновременно с информацией о первых выпусках механиков для атомных подводных лодок, стала поступать информация о случаях аварий, жертвами которых в первую очередь становились именно специалисты, обслуживавшие ядерные энергетические установки подводных лодок – выпускники училища… Плюс к этому, напряженная учебная программа, по тематике соответствующая уровню подготовки специалистов аналогичного профиля в МВТУ им Баумана, особой популярности училищу среди выпускников севастопольских школ не прибавляла. Даже дополнительная информация о подготовке на факультетах училища специалистов-механиков для дизельных лодок, с возможным вариантом последующей службы на надводных кораблях с дизельными двигательными установками, не особенно изменили наше предвзятое, но, тем не менее – настороженное отношение к этому училищу. Можно с уверенностью сказать, что не будь в Севастополе училища имени Нахимова, наше отношение к Инженерному училищу могло резко измениться вплоть до «наоборот»… Но в нашем случае был выбор и мы его осознанно сделали в пользу ставшего нам родным Черноморского училища.
Единственным гражданским ВУЗом в Севастополе в ту пору оставался Приборостроительный институт. На мой узко-специфический взгляд, наличие в Севастополе этого, в общем-то пристойного технического вуза вносило в нашу среду – севастопольских мальчишек дезорганизующе-отвлекающее действие. Перспектива учебы а этом институте, сначала, отвлекала, а потом вынужденно привлекали из нашей среды прежде всего тех, кто по состоянию здоровья не мог, либо в силу семейных традиций или амбиций не желал поступать в Военно-морские училища. Так, из нашего класса в институт подали заявление те ребята, которые не прошли предварительную медицинскую комиссию для поступления в ЧВВМУ. Это были Александр Ракитин и Владимир Нестеров. Ракитину предстояло прооперировать кисту носа, у Нестерова обнаружились проблемы с мениском ноги, травмированной на тренировках баскетболом. Параллельно с ними в институт поступали Александр Панин и Николай Шевченко, имевшие слабое зрение, и целенаправленно готовившиеся к сдаче экзаменов в СПИ.
В тот же год на механический факультет института поступили наши бывшие одноклассники, также имевшие слабое зрение: Юрий Сущенко и Михаил Выхрестюк. Причем, даже в этой ситуации, поступающие в институт юноши выбирали специальности, позволявшие им, при желании «определиться» на воинскую службу после окончания ВУЗа. Этому в полной мере способствовала очень сильная военная кафедра, имевшая военно-морской профиль подготовки. Я наводил справки по военным кафедрам наиболее пристижных ВУЗов страны, ни один другой ВУЗ Советского Союза, исключая разве, Ленинградский Военмех, и ЛЭТИ не дали флоту столько офицеров, сколько вышли из стен Севастопольского приборостроительного института... Это были специалисты связи, радиолокации, «вычислители», механики… В последние десятилетия к ним прибавились судоводители…
Как можно было и предположить, Ракитин и Нестеров не добрали каких-то долей балла, и в институт в 1967 году не поступили. Сделав «правильные» выводы, на следующий год Ракитин приступил к учебе на 3-м факультете ЧВВМУ, а Нестеров, не отказавшись от присущих ему по жизни повышенных амбиций, успешно сдал экзамены в ВВМИУ имени Дзержинского. С уверенностью могу сказать: что, если бы не юношеские амбиции не вовремя проявленные, то наш флот в лице Владимира Нестерова имел бы толкового адмирала и масштабно мыслящего военного теоретика. Заведывание кафедрами в СВВМИУ и в «местечковых» ВУЗах от него никуда бы не ушло, только это была бы кафедра Тактики и оперативного искусства ВМФ в Военно-Морской академии.
Предисловие
К написанию воспоминаний о периоде обучения в Черноморском Высшем Военно-Морском училище я «дозрел» четыре года назад – с приближением сороковой годовщины нашего выпуска. По вполне объективным причинам к теме этой я подошел осторожно по разным причинам. Если прикинуть число выпускников нашего училища за 80 лет его существования, то, даже с учетом боевых потерь и «естественной» убыли потенциальных бытописателей, и при этом отсечь тех, кто по преклонному возрасту, либо по состоянию здоровья потерял не только желание, но и способность к написанию воспоминаний; то даже при этом число потенциальных конкурентов составит многие сотни. Если же при этом учесть долю скептиков, основным аргументом которых будет, ну что еще нового на эту тему можно написать, из того что еще не написано, то остается потребность воспроизвести в памяти и зафиксировать отдельные, наиболее запомнившиеся фрагменты этого периода, представляющие интерес для моих однокласников, да крайне узкого круга, тех, кто в силу жизненных обстоятельств связал с нами жизнь, ну, и быть может, службу…
При этом отношение к моим воспоминаниям может несколько измениться по ряду объективных причин. До некоторых пор я был убежден в том, что некоторую уникальность представлял наш училищный класс, за пять лет обучения не потерявший ни одного курсанта. В двух других классах нашей учебной роты было немало курсантов, отчисленных за неуспеваемость либо за дисциплинарные проступки, комиссованных по состоянию здоровья. Были среди «потерь» и отчисленные по нежеланию продолжать учебу. Наш класс такая судьба миновала, и со мной не станет спорить ни один из выпускников военно-морских училищ – подобное явление в истории ВВМУЗов поистине уникальное. И уже этот факт, даже не принимая до поры к сведению карьерный рост и судьбы моих одноклассников, может вызвать к нашему коллективу определенный интерес, а значит и потребность сохранить в памяти период пребывания в училище этого коллектива.
Но даже теперь, убедив, прежде всего себя, а затем уже и вас в целесообразности моего, не побоюсь этого термина,- исторического бытописания, я обнаружил, казалось бы, простенький факт, имеющий некоторое отношение к основной теме – тот класс, в котором я проучился десять лет в Первой средней школе Севастополя, так же может претендовать на уникальность в части касающейся отношения к нашему Черноморскому Военно-морскому училищу и уж точно к Военно-морскому флоту.
В этой связи будет совершенно естественным, что ту часть бытописания, что связана с периодом подготовки и поступления в училище, я «увяжу» с историей своего школьного класса. Судите сами.
Список выпускников 10-«а» класса школы № 1 1967 года.
1. Агафонов Евгений, сын контр-адмирал Даниила Агафонова. В 1972 году – МИТИ, в 1981 году – Академия им. Крылова. Начальник отдела боеприпасов УРАВ ВМФ, полковник.
2. Аксюченко Алексей, сын мичмана. Симферопольский Медицинский институт в 1973 году, Начальник медицинской службы атомной подводной лодки ТОФ, начальник медпункта береговой базы, подполковник медицинской службы.
3. Алмазов Александр. Воспитывался матерью, секретарем-машинисткой одного из отделов штаба ЧФ. В 1973 году – ЧВВМУ. Начальник лаборатории и заместитель начальника цеха РТБ ЧФ, капитан 3 ранга.
4. Ветошкин Владимир, сын майора милиции. 3-й факультет ЧВВМУ в 1972. Заместитель по МТО командира РТБ ЧФ, майор. Старший офицер отдела кадров тыла ВМСУ, подполковник.
5. Данилейко Михаил, сын майора-политработника. В 1972 -КВИРТа. Подполковник.
6. Захаров Игорь, сын капитана 1 ранга, начальника Минно-торпедного управления ЧФ. 2-й факультет ЧВВМУ в 1972 году. Начальник ремонтного отдела Минно-торпедного управления КСФ, капитан 1 ранга.
7. Захаров Николай. Севастопольский судостроительный техникум в 1970 году. 5-й механик на судах Рыб-холод-флота. Из-за серьезной травмы, – единственный из выпускников нашего класса, не получивший высшего образования.
8. Коновал Александр, сын мичмана. 3-й факультет ЧВВМУ в 1972 году. Старший преподаватель, доцент Академии Советской армии, капитан 1 ранга.
9. Ланчук Андрей, сын начальника отдела пропаганды ПУ ЧФ, капитана 1 ранга. 2-й факультет ЧВВМУ в 1972. Старший офицер РУ ТОФ, ЧФ, капитан 1 ранга.
10. Ляшенко Олег, сын старшего офицера 8-го отдела штаба ЧФ, капитана 2 ранга. 1-й факультет СВВМИУ в 1972 году, командир электромеханической боевой части атомной подводной лодки, капитан 2 ранга.
11. Нестеров Владимир, сын контр-адмирала. 1-й факультет ВВМИУ им. Дзержинского в 1973 году. Начальник кафедры СВВМИУ, кандидат технических наук, доцент. Капитан 2 ранга.
12. Никольский Борис, сын капитана 1 ранга. 1-й факультет ЧВВМУ в 1972 году. Командир БЧ-2 корабля 1-го ранга, старший преподаватель НВВУ тыла, доцент.
13. Панин Александр. Механический факультет СПИ в 1972 году. Старший преподаватель.
14. Ракитин Александр, сын полковника-политработника. ЧВВМУ – в 1973 году, ВПУ им. Ленина – в 1982 году. Заместитель командира КР «Кутузов», заместитель командира береговой базы Новоземельского полигона, капитан 2 ранга.
15. Субботин Александр, сын подполковника авиации. Факультет вооружения ХВАТКУ в 1971 году, служба в морской авиации ЧФ, подполковник.
16. Шевченко Николай, сын прокурора ЧФ, полковника. СПИ в 1972 году, заведующий кафедрой СПИ, КТН, доцент.
Обратите внимание: из 16-ти выпускников класса – ТРИНАДЦАТЬ старших офицеров, из них – ДЕВЯТЬ! – выпускники Военно-морских учебных заведений, из которых – СЕМЬ! – выпускники ЧВВМУ.
Для тех, кто в порыве чувства попранной справедливости, попытается оспорить мое утверждение об уникальном кадровом «вкладе» нашего класса в офицерский корпус ВС СССР, готов дать небольшое, но весомое приложение.
В связи с постройкой 39-й школы, из нашего класса в эту школу в принудительном порядке были переведены ребята, жившие на Большой Морской и Одесской улицах. Это были: Сущенко Юрий, Выхрестюк Михаил, Лазебников Андрей, Садовникова Наташа, Марьясина Лена. Из них вернулась в наш класс только Садовникова Наташа.
В разные годы с 1957 по 1967 год в составе нашего класса учились:
1. (1957-1960) Беляков Геннадий, сын полковника, выпускник 3-го факультета ЧВВМУ в 1973 году, полковник БРАВ.
2. (1957-1960) Бутманов Валерий, сын капитана 2 ранга, выпускник 2-го факультета ЧВВМУ в 1972 году, капитан 1 ранга.
3. (1957-1962) Васин Михаил, сын полковника БРАФ, выпускник 2-го факультета ЧВВМУ 1973 года, капитан 1 ранга.
4. (1957-1963) Исенко Сергей, сын капитана 1 ранга, выпускник ВМУРЭ им Попова 1972 года, капитан 1 ранга.
5. (1957-1963) Лазебников Андрей, сын контр-адмирала. Выпускник ЧВВМУ 1973 года и ВПА им. Ленина в 1982 году, капитан 1 ранга.
6. (1957-1963) Сущенко Юрий. Механический факультет СПИ в 1972 году. Старший инженер Авиационно-ремонтного завода в Омеге, подполковник авиационно-технической службы.
Из 21-й выпускницы нашего класса (на определенном этапе) 18 побывали замужем за офицерами ВМФ, из них 12 – за выпускниками ЧВВМУ. Дальнейшее развитие этой темы не входит в наши планы, и чревато обвинениями в подтасовке или фальсификации информации, не предназначенной для открытой печати…
Написал две последние строки и, вроде, подготовив себе «отмазку на случай каких-то обвинений, «наездов» со стороны наших разлюбезных одноклассниц…
И тут же припомнил старый журналистский принцип: сказав «а», следует произнести и «б»… Воспроизводя фразу, озвученную одним из статистов в бессмертной комедии Гайдая «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» – при разводе на работы «пятнадцатисуточников» в вытрезвителе: «Огласите весь список, пожалуйста»…
Приступаю, таки, к нашему списку:
1. Акберова Наталия, дочь старшего офицера разведывательного отдела флота, капитана 2 ранга. Учась на третьем курсе СПИ, вышла замуж за выпускника 1-го факультета ЧВВМУ 1970 года Сазонова. Прослужив несколько лет на технической позиции 41-й бригады, старший лейтенант Сазонов, щупленький, небольшого роста, своей поразительной курносостью похожий на сказочного мужичка из русской народной сказки, не без помощи заботливого тестя, плавно перешел на службу в ЧВВМУ и долгие годы служил начальником курса, прежде чем нашлась подходящая вакансия на одной из кафедр.
2. Баклагина Елена, дочь начальника базы технического снабжения флота, капитана 1 ранга. Трезво, по-взрослому оценивая обстановку и, учитывая слабое здоровье, не стала пять лет терзать себя в стенах СПИ, и сразу после выпуска из школы стала работать на инженерных должностях в Техническом управлении флота. Начиная службу на крейсере «Дзержинский», я часто встречал ее на Телефонной пристани при ожидании плавсредств на корабли, стоявшие на рейде, и на «площадке» ТУ в районе Севдока и Инкермана, где она долгие годы заведовала хранилищем электрооборудования. Хорошо представляя свои проблемы со здоровьем, замуж Лена принципиально не стала выходить, хотя могла себе составить неплохую партию. В раннем возрасте переболев полиомиелитом, у нее всю жизнь были проблемы с ногами, она ходила медленно и чуть заметно прихрамывала. При купеческой по отцу фамилии, Лена унаследовала от матери явную аристократичность во внешности, у нее были тонкие черты лица, пепельного цвета волосы, которые она заплетала в длиннющую косу, и исключительно выразительные серые глаза.
Воспринимая ее как одноклассницу, мы к ней привыкли и, должно быть, особенно и не приглядывались. Чтобы по достоинству оценить ее внешность, нужно было быть взрослым, опытным мужчиной. При очередной встрече с Леной на Телефонной пристани рядом со мной оказался командир дивизиона универсального калибра крейсера капитан 3 ранга Васянович. Он сразу «заприметил» Лену и попросил, чтобы я его с ней познакомил. Васянович в глазах молодого, начинающего службу лейтенанта, был опытным офицером, было ему в ту пору 38 лет, он второй срок «перехаживал» в звании, и знал толк в службе, и в женщинах. Долгие годы Лена ухаживала за престарелой матерью, которая дожила до 90 лет. Не имея специального образования, Лена десятки лет проработала в ТехУпре на ответственных инженерных должностях и умерла в 60 лет, потрясенная безвременной смертью своей многолетней подруги-сослуживицы по ТехУпру (и нашей одноклассницы) Галины Калашниковой, о которой речь пойдет в порядке фамильного списка.
3. Борейшо Галина, дочь капитана 2 ранга. Учась на 4-м курсе СПИ, вышла замуж за выпускника ВМА, капитана 3 ранга. Муж ее долгие годы преподавал в академии, заведовал кафедрой, капитан 1 ранга.
4. Брусиловская Элеонора. О родителях ее не имею ни малейшего представления, но брат ее капитан 1 ранга Брусиловский, выпускник ЧВВМУ 1966 года, будучи флагманским РО 170-й бригады 7-й Оперативной эскадры Северного флота, попил немало моей православной кровушки в те времена, когда мне довелось служить на ТАКР «Киев», а затем командовать БЧ-2 БПК «Адмирал Исаков», входившим в ту же бригаду.
5. Великая Екатерина, дочь Героя Советского Союза, кавалера пяти орденов Красного Знамени и ордена Суворова 3-й степени, капитана 1 ранга. Киевский институт пищевой промышленности в 1973 году. Наследуя бурный грузинский темперамент от матушки и упертый (героический?) характер своего батюшки, Екатерина Викторовна игнорировала притязания на ее руку и сердце таких перспективных выпускников ЧВВМУ как Игорь Павлович Сивенко. О других претендентах история скромно умалчивает. Связь же семьи с училищем перманентно прослеживается в биографии ее отца Виктора Ивановича Великого. В 1940-1941 гг. – командир курсантской роты. В 1948-1949 гг. – опять-таки, начальник курса в ЧВВМУ.
6. Головина Ольга, дочь капитана 1 ранга. Ее младший брат – выпускник ЧВВМУ-1975.
7. Головко Ирина, дочь офицера милиции, майора. В 1973 вышла замуж за своего одноклассника по СПИ, и решительно убедила его в том, что ему следует обязательно стать офицером флота, с этой целью с потерей одного года учебы он был переведен в ЧВВМУ. По выпуску из училища в 1975 году начал служить на ракетных катерах Северного флота в Гранитном. Служить начал так решительно, что, отучившись в 1979 году на Высших офицерских классах, решил, что в дальнейшем может вполне обойтись без руководящих указаний своей сверхинициативной супруги. Старший брат Ирины – Виктор Головко, после учебы в судостроительном техникуме, учился в параллельной с нами роте, затем служил на ПКР «Ленинград» и завершал службу ФРО 183-й БСРК в Николаеве.
8. Калашникова Галина, дочь капитана 1 ранга. СПИ в 1972 году. С 1971 года замужем за выпускником ЧВВМУ 1971 года Башуком. Капитан 1 ранга Башук служил на АПЛ на Северном флоте, заканчивал службу начальником 4-го отдела ЧФ.
9. Молчанова Татьяна, дочь полковника морской авиации. СПИ в 1972 году. Замужем за выпускником ЧВВМУ 1971 года.
10. Олежко Ольга, дочь полковника БРАВ, сестра выпускника 3-го факультета ЧВВМУ 1971 года.
11. Решетова Наталия, дочь капитана 1 ранга, сестра выпускника ЧВВМУ 1971 года. Симферопольский медицинский институт в 1973 году.
12. Савченко Елена, дочь полковника – политработника, служившего в ПУ КЧФ. Биологический факультет МГУ в 1972 году. С 1966 года живет в Москве. С Черноморским училищем ее связывало лишь то, что в свое время большая часть офицеров флота из числа наших одноклассников ей тайно, или явно симпатизировали.
13. Ягудина Марина, дочь капитана 1 ранга Михаила Израилевича Ягудина, старшего преподавателя 12-й кафедры ЧВВМУ. Первым браком была замужем за лаборантом кафедры.
После 8-го класса по идейным соображениям и по семейной традиции поступили в Строительный техникум – Жирякова Валентина и Родионова Татьяна. Обе впоследствии вышли замуж за офицеров, муж Жиряковой – капитан 1 ранга.
Среди выпускниц нашего класса, получивших высшее образование, – ШЕСТНАДЦАТЬ из двадцати одной – это неслабо! И, похоже, это явление тоже тянет на уникальность…
И вот только теперь перейдем к нашей основной теме: истории, опять-таки уникальной по своей природе «ВЕДИ»-роты, и ее первого взвода – нашего класса.
Обстановка в стране и на флотах к середине 60-х годов ХХ века
Среди могогочисленных проблем, терзавших нашу великую державу, в 1961-1963 годах среди коренных народов, населявших СССР, наблюдалась, так называемая демографическая «яма». В эти годы призывного возраста достигли те, кто родился в 1941-1943 годах, и ощущалась большая нехватка тех, кто должен был родиться от отцов и матерей, погибших в ходе войны, умерших в плену и от голода. Именно в эти годы, впервые с военной поры, вакантные должности радиотелеграфистов, телефонистов, санинструкторов стали замещать девушками, изъявившими желание служить в вооруженных силах. Казалось бы, самое время воспользоваться своим «мужеским» преимуществом при определении на военную службу…
За годы правления страной Никиты Сергеевича Хрущова престиж военного, в том числе и военно-морского образования резко упал, дети морских офицеров, с детства влюбленные в море, поступали в гражданские высшие и средние мореходные училища, в гражданские технические ВУЗы военного профиля – МВТУ им Баумана, ЛЭТИ, ленинградский Военмех и пр. Большинство из них, по окончании ВУЗов служили в армии и на флоте. А те, кто так и не решился на этот шаг, никому об этом не говорили, но всю жизнь об этом жалели. «Отрезвление» троцкиста Хрущева от приступа пацифистской эйфории наступило очень быстро, Карибский кризис и реальная угроза ядерной войны заставили его уже в 1962 году взять курс на усиление армии и флота. Начался очередной всплеск военно-организационного идиотизма. Кстати, нужно признать, что молодые офицеры, уволенные в запас в 1959-1960 годах по так называемому «…сокращению Вооруженных сил на 1миллион 200 тысяч», и не имевшие высшего образования, на льготных основаниях принимались в ВУЗы, на время учебы им выплачивалась стипендия от 90 до 110 рублей, женатые при увольнении получали, хоть какое-то, но жилье… Но, вот по прошествии 2-3 лет, этих молодых людей, теперь уже, в подавляющем большинстве, имевших семьи, получивших высшее гражданское образование, стали усиленно «…приглашать»(?) для продолжения службы в вооруженных силах, «благодарной и заботливой» отчизны. В комплексной системе прессинга участвовали, комсомольские и партийные структуры, ГБ и проч. Как обычно обещалось жилье и быстрый карьерный рост.
Кризис, постигший наши вооруженные силы в конце 50—годов, сменился решительным поворотом к восстановлению боевого потенциала армии и флота. Сложнее было с моральным ущербом, нанесенным офицерскому составу армии и флота. Значительная часть кадровых офицеров, в большинстве своем прошедших тяжелейшую войну, честно прослуживших Родине 15-20 лет, были уволены в запас, в лучшем случае с нищенскими пенсиями, в худшем случае – с перспективой учета стажа военной службы при выходе на пенсию по достижении установленного в стране пенсионного возраста. Семьи многих из «вынужденных» отставников не были обеспечены приличным социальным жильем. Это был тяжелый удар по материальному положению семей, и хороший урок для многих моих ровесников: сыновей и дочерей офицеров флота. К этой печальной странице в истории нашей страны и ее Вооруженных сил я еще неоднократно буду обращаться по ходу нашего повествования.
Среди севастопольцев тех лет были слишком свежи воспоминания «легендарного» выпуска из ЧВВМУ 1960 года, когда после традиционного вручения кортиков и лейтенантских погон был зачитан приказ Министра Обороны о демобилизации большей части выпускников. В сложной ситуации оказались дипломированные штурмана, артиллеристы, минеры. Те из них, кто все же пожелал служить, были направлены в формирующиеся ракетные части стратегического назначения и в ракетные части ПВО страны. На всем протяжении моей последующей службы мне встречались майоры, подполковники и полковники в армейской форме с надписью ЧВВМУ на значке академического образца, знай наших!
Когда я пришел молодым лейтенантом на должность инженера БЧ-2 крейсера «Дзержинский», то командиром зенитной ракетной батареи служил капитан-лейтенант Арнольд Каземирович Щербак, выпускник 1959 года. Первые три года после окончания училища он прослужил командиром расчета зенитного ракетного дивизиона на механической тяге. Исколесив по таежным просекам тысячи километров, он с большим трудом, с помощью влиятельного тестя, вернулся на флот. Прошедшие три года таежной службы не прошли даром, мастер спорта по четырем видам, окончивший училище с отличием, вернулся на флот… законченным алкоголиком. Арнольду Щербаку еще повезло, последующие 15 лет он служил на флоте.
На том же крейсере командиром батареи МЗА служил капитан-лейтенант Сергей Иванович Байдин. В том же печально памятном 1959 году Байдин закончил в Кронштадте Училище оружия, был демобилизован, закончил в Ленинграде политехнический институт, женился... В 1963 году старший лейтенант запаса ВМФ Байдин был в добровольно-принудительном порядке призван из запаса и направлен служить на Черноморский флот. Сергей Иванович был откровенным антикоммунистом и убежденным пофигистом, в Бога и в мать посылал высшее партийное руководство страны, высмеивал (в основном, по делу) корабельных политработников. В свои неполные 38 лет он выглядел тертым жизнью, пожилым человеком. У него были пышные седые усы, голову он брил наголо. Среди офицеров крейсера «Дзержинский» Байдина считали за чудака, он выделялся беспокойным, сварливым характером, жестким, босяцким юмором, а также (как окончившим технический ВУЗ) обширными инженерными знаниями. Должен сказать, что большим авторитетом Байдин на корабле не пользовался, а над молодыми лейтенантами недобро подсмеивался. Мне он заявил, что со временем я приму у него эстафету самого старого капитан-лейтенанта на 30-й дивизии, чем меня несказанно «обрадовал»… При этом, явно симпатизируя мне, для начала он всучил мне в заведывание корабельный арсенал… Сергей Иванович через пару лет был назначен помощником командира крейсера по снабжению и получил, наконец-то долгожданное звание капитана 3 ранга. К сожалению, этот достойный офицер очень рано ушел из жизни.
Вот вам, пожалуйста, еще одна жертва хрущевской реформы Вооруженных сил в масштабах отдельно взятого корабля… А сколько их было по нашей необъятной России? К нашей соседке по подъезду частенько захаживал капитан в армейской форме, столь непривычной для Севастополя конца 60-х годов. Оказалось, что он выпускник нашего училища 1956 года, отслуживший на Дальнем Востоке в войсках ПВО 15 лет и собиравшийся увольняться в запас. Этот капитан по фамилии Балаш прослужил в тайге инженером зенитного ракетного дивизиона, и только уволившись в запас, стал трудиться по своей основной специальности – штурмана. В последствии оказалось, что он родной брат капитана 2 ранга Балаша – командира ЭМ «Бравый», таранившего авианосец «Арк-Роял». За этот «подвиг», совершенный в условиях жесткого противостояния ВМС НАТО в Средиземном море, Балаш бы снижен в звании до капитана 3 ранга и направлен в наше учиилище на кафедру Морской практики, чтобы учить нас «основам безопасного маневрирования в сложной навигационной обстановке».
Наиболее заметной и известной всей стране фигурой из «универсального» выпуска ЧВВМУ 1960 года был генерал армии Сергеев, ставший Главкомом войск Стратегического назначения и Министром обороны России. Опять таки, знай наших!
Как уже говорилось, в те годы из запаса стали принудительно призывать молодых офицеров, которых за 2-3 года перед тем назад фактически изгнали из армии и флота. Выпускники профильных Вузов и техникумов поголовно призывались на службу в армию, в большинстве вузов были восстановлены военные кафедры. В Кронштадте и Севастополе на базе учебных отрядов флота создавались учебные центры, в которых несколько лет действовали ускоренные курсы подготовки младших лейтенантов. В течение первых двух лет через трехмесячные курсы были пропущены выпускники ВВУЗов, не имевших военных кафедр, затем на 11-месячных курсах стали готовить младших лейтенантов из числа сверхсрочников, имевших среднетехническое и законченное среднее образование. Кстати, этой категории военнослужащих, только в сладких снах после сытного ужина могла присниться такая удача: не имея ни высшего гражданского, ни даже среднего военного образования получить офицерские погоны.
Так, бывший лаборант 12-й кафедры ЧВВМУ мичман Примак, видимо с учетом успешного десятилетнего заведования кабинетом, получив звание лейтенанта, стал командиром БЧ-2 на СКРе в бригаде ОВРа, комсорг батальона морской пехоты главный старшина сверхсрочной службы Андрусенко стал замполитом на аналогичном корабле в той же бригаде ОВРа, комсорг отряда морских диверсантов ЧФ, главный старшина Халабуда, стал замполитом на подводной лодке… И таких было не счесть. Кстати, обратите внимание, из трех звездных счастливцев, с которыми меня свела служба: все из семей зажиточных украинских хуторян, из тех, которые, приходя на службу, уже держат в потайном кармане старшинские погоны. Ну, что можно сказать: молодцы ребята, грамотно сориентировались в обстановке.
На ведущей, 12-й кафедре ЧВВМУ, более двадцати лет преподавал старший преподаватель капитан 1 ранга Максимов. Окончив наше училище с золотой медалью, он был фактически выброшен за ворота с дипломом корабельного артиллериста, что в гражданских условиях конца пятидесятых годов вполне соответствовало «волчьему билету». За три последующих года, Максимов закончил с отличием технический ВУЗ, и был принят на работу в престижный НИИ. В 1963 году его силовым приемом вынудили вернуться на военную службу. Время пребывания в запасе было учтено, и Максимов досрочно получил звания капитан-лейтенанта и капитана 3 ранга. Защитив кандидатскую диссертацию, он получил звание капитана 2 ранга, в то время, как его однокашник капитан 1 ранга Мошкович, позже ставший кандидатом наук, в этом звании пребывал уже несколько лет. Основной причиной задержки давно выслуженного звания было то, что Максимов упорно отказывался вступить в КПСС. Можно ли было его за это осуждать? И за что, спрашивается, таким как он было любить наше государство и его гребаную партию, дважды «ломавших их через колено»?
Не знаю, стал ли Максимов членом нашей «любимой» партии, но к моменту нашего выпуска в 1972 году он уже был капитаном 1 ранга. К чести Максимова он сумел достойно выйти из всех жизненных передряг, подавая нам пример поразительного трудолюбия и высокого мастерства преподавания своего непростого предмета. На недавней встрече заместителя МО РФ с выпускниками нашего училища в конференц-зале Штаба флота, мне было очень приятно наблюдать среди присутствовавших многих заслуженных ветеранов, сохранивших бодрость душа и верность лучшим традициям училища.
Всю эту «картину маслом» я нарисовал для иллюстрации обстановки в стране и Вооруженных силах на канун 1962 года, с динамикой изменений, наступивших к 1967 году – году нашего поступления в училище.
В начале 60-х годов ЧВВМУ переходит на инженерный профиль подготовки специалистов, способных грамотно эксплуатировать ракетную технику надводных кораблей подводных лодок и морской авиации.
Для начала решив, что бывшим школьникам и тем более – матросам, будет не под силу освоить сложное ракетное вооружение, сверхмудрые руководители из ОМУ ВМФ и Главного Управления ВМУЗов при подборе кандидатов для обучения морским инженерным специальностям решили сделать упор на студентов технических вузов, не имевших военных кафедр и, согласно дебильному закону о воинской повинности, подлежавших призыву рядовыми на действительную военную службу. Причем, это положение распространялось не только на студентов вечерних и заочных, но и дневных отделений ВУЗов, достигших призывного возраста, то есть 19-20-ти лет. Обычно в это время, ребята, поступившие в ВУЗ после окончания 11-го класса школы, заканчивали 2-й курс, – самая востребованная для военкоматов пора.
Когда вопрос о призыве на срочную службу для конкретного студента был ,по сути, решен, и ему оставалось только собирать вещички и отравляться на призывной пункт, появлялся «добрый и благожелательный» представитель ВВМУЗов, который предлагал уже смирившемуся со своей военной судьбой потенциальному защитнику Отечества, не терять на срочной службе четыре года, а поступать в Военно-морское училище, да еще с учетом двух лет учебы в ВУЗе, сразу на второй, а то и на третий курс... То есть, обалдевшему от столь резкой перемены судьбы юноше, предлагалось в сроки неминуемой срочной службы завершить высшее образование и стать офицером Военно-морского флота. И, как ни странно, недавних студентов, вдруг возлюбивших море, и решивших навсегда связать с ним свою судьбу, было немало. Когда, казалось бы, вопрос был решен, и наивные студенты, знакомые с морской проблематикой, в лучшем случае, по повести Малышкина «Севастополь» или роману Соболева «Капитальный ремонт», уже представляли себя гордыми гардемаринами, и без пяти минут, блестящими офицерами, вдруг, узнавали, что, после зачисления в училище им предстоит в качестве «кандидатов» прослужить год матросом на боевом корабле. И, поскольку, колесо фортуны уже тупо крутилось в заданном и неизменном направлении, студентам предстояло в самое ближайшее время начать восхождение к своей, вновь обретенной, мечте о море, облачась в морскую форму, но пока только – матросскую... Не удивительно, что из этой категории «кандидатов в гардемарины» в полной мере ощутивших все прелести службы на боевом корабле, немалая часть отказывалась от учебы в училище и оставалась на срочной службе до официальной демобилизации. Ну, уж если, пройдя кандидатский срок, эти бывшие студенты, они же, бывшие матросы, входили в стены училища, то училище в их лице получало настоящих марсофлотов – «моряков в законе». Здесь уже не то что гражданский костюм в рундуке, здесь уже и легкая небритость, и вальяжная походка, не говоря уже о хромовых ботинках, вместо прогаров, основательно изуродованная форменная одежда: зауженные форменки, расклешенные брюки, ржавые, непомерно большие «курсовки» на рукаве...
И весь этот «джентльментский набор» был только легким антуражем к весьма специфическому отношению к дисциплине, к учебе и вообще к жизни. Так, средний возраст выпускников 1966-1967 годов приближался к 26-27 годам. Вспомните «Океан» – спектакль 1950-х, с Лавровым, трансформировавшийся в одноименный фильм 72-го года с Олялиным – это повесть именно о том поколении «молодых лейтенантов»… Кстати, к чести наших курсантов той поры, все перечисленные мной отклонения от нормы, в большей степени были присущи курсантам СВВМИУ тех же лет. В значительной мере это прослеживалось по танцевальным площадкам и по чебуречным на улицах Северной стороны, соседствовавших с училищем.
Отдельные, классические экземпляры той, легендарной эпохи встречались, как минимум, до 1970 года. В основном, это были вполне сложившиеся мужчины, заметено выделявшиеся на фоне «молодняка» 19-22 лет... Одного из них мы прозвали «мичман-птичка» за его седую прядь волос, делавшую его погожим на птицу с хохолком. Он был старше нас по выпуску на три года, а по возрасту – лет на восемь. Он никогда не ходил в строю своей роты, всегда был одет в белоснежную, выбеленную хлоркой робу, даже после того как все училище было переодето в синее рабочее платье. На нем всегда были начищенные до зеркального блеска хромовые ботинки, притом, что до пятого курса было положено ходить в рабочих ботинках-прогарах. «Птичка» смотрел спокойным отрешенным взглядом, умудрённого жизнью старика-философа. Можно себе представить обстановку тех лет, когда подобные ему «птички» считались в училище не исключением, а нормой...
Из анализа обстановки в училище в 1966-1967 годах становится понятным беспокойство командования за вполне возможную, но крайне нежелательную передачу «лучших» воинских и флотских традиций от подобных их носителей молодым первокурсниками – вчерашним десятиклассникам. Именно в этой связи, а не потому, что в училище якобы недоставало ротных помещений и аудиторий, было принято решение: первый год обучения нашего набора 1967 года провести не в стенах училища, а в отдельно расположенном филиале, названном «Отдельный учебный батальон ЧВВМУ». Для его размещения был грамотно выбран отдельный «городок» на обширной территории Учебного отряда флота. В период 1962-1965 годов на базе этого городка был учебный центр по подготовке индонезийских моряков, готовившихся принять передаваемые им корабли и подводные лодки. Строго говоря, под учебный корпус было выделено правое колено центрального корпуса учебного отряда, с двором, нависавшим своим углом над стелой, посвященной восстанию 1905 года. Территория эта была строго огорожена и отделялась от обшеотрядной территории своим КПП. Перед корпусом имелось место для общих построений, за корпусом – небольшой внутренний двор, использовавшийся для установки спортивных «снарядов» и хозяйственных помещений.
В настоящее время в этом здании размещается штаб ОВРА а до этого, в течение многих лет, располагалась Школа мичманов.
В середине 90-х годов, в силу резко изменившихся обстоятельств, в процессе раздела Черноморского флота, на крошечный плац этого городка были «эвакуированы» бюсты героев Советского Союза – выпускников нашего училища, уже тем самым напомнив о тех временах, когда городок этот был частью Черноморского училища. Гордые и независимые (от своего недавнего прошлого) украинские моряки, освобождали старые места на постаментах под бюсты своих долгожданных героев, должно быть, примеряя их под себя... Не сложилось… И слава Богу!
А в это время… Из консервации десятками вводились в строй, не успевшие сгнить эскадренные миноносцы 30-Б и 56-го проектов, сторожевые корабли 50-го проекта. На флотах чудом сохранилось более десятка крейсеров 26 и 68-Б проектов. В строю уже находились 4 ракетных крейсера 58-го проекта, 6 – БПК 1134 проекта, модернизацию и оснащение ракетными комплексами проходили корабли 57 проекта, часть кораблей 56-го проекта. Николаевский судостроительный завод им. 61-го коммунара только успевал спускать со стапелей БПК 61-го проекта, Камышбурунский судостроительный завод – корабли 1135 проекта, на калининградских и ленинградских верфях десятками закладывались серии малых ракетных кораблей различных модификаций, граньские верфи по нашим заказам успешно строили разнотипные десантные корабли и гидрографические суда. На флотах и флотилиях были сформированы бригады ракетных катеров проекта 183, вводились в строй катера проекта 205. Зеленодольские верфи под Казанью спускали на воду малые противолодочные корабли типа «Альбатрос» и более совершенные типы МПК. Шло проектирование крейсеров-вертолетоносцев.
Гигантскими темпами наращивалось строительство многоцелевых и стратегических атомных подводных лодок. Уже к середине шестидесятых годов Советский Военно-морской флот уверенно шел к пику своего могущества, каждый год в строй вступали новые корабли и подводные лодки, пополнение получала морская авиация, на флотах создавались бригады морской пехоты.
Растущий флот нуждался в постоянном пополнении офицерскими кадрами. В дополнение к уже существующим Военно-морским училищам в 1966 году открывается Калининградское по подготовке корабельных артиллеристов, зенитчиков-ракетчиков и штурманов, в Пушкино открылось училище по подготовке механиков-паросиловиков и водолазных специалистов, в Киеве открылось училище по подготовке политработников для флота, во Львове – училище, готовившее клубных работников и журналистов для армии и флота. Флоту требовались многие сотни офицеров на первичные должности. Чуть ли не поголовно призываются на действительную военную службу выпускники ВУЗов, имевших военные кафедры.
Как уже говорилось, при учебных центрах флотов организуются трехмесячные курсы подготовки офицеров из числа выпускников ВУЗов, не имевших военных кафедр. На моей памяти такие курсы существовали при Учебном отряде подводного плавания в Кронштадте. Выпускники ВУЗов, имевших специальности, востребованные в вооруженных силах, служили два года, многие из них продолжали службу после этого срока, становясь «кадровыми» офицерами. Для быстрейшего заполнения первичных офицерских должностей на береговых базах, н В 1966 году на базе все тех же Учебных отрядов флотов были созданы Школы старшин-техников, предназначенные для подготовки технически грамотных старшин с перспективой замещения ими должностей старшин команд и техников групп различных корабельных специальностей. По этой же программе создавались специализированные учебные центры для подготовки дефицитных флотских специальностей: специалистов ЗАС, ЗПС – в Пинске, связистов различного профиля – в Николаеве, младших специалистов служб тыла – в Мамоново Калининградской области. В окрестностях Севастополя на Фиоленте готовили специалистов по обслуживанию комплексов ударных крылатых ракет, в районе Херсонеса –существовала и доныне существует Школа подготовки водолазных специалистов, в районе хутора Лукомского – учебных центр по подготовке специалистов радиоразведки. В Кронштадте было несколько военных городков, в одном из которых проходили подготовку или специализацию специалисты, обслуживавшие зенитные ракетные комплексы кораблей, в Электро-механической школе – готовили младших специалистов по различным специальностям электромеханической службы.
С 1965 года постепенно увеличивался набор в Военно-морские училища. В 1966 году на 1-м факультет ЧВВМУ были набраны две роты, вместо одной роты в 1965 году, и это уже казалось большим достижением. Никто из нас и предположить не мог, что в следующем-1967 году будет набор шести, а по сути – семи курсантских рот. В 1966 и 1967 годах из училища еще выпускались лейтенанты, которым при поступлении пришлось отслужить на флоте «кандидатский» год. До сих пор существуют различные мнения на тот счет, нужен ли был этот так называемый «кандидатский» год службы на флоте перед началом учебы в училище. Кстати, это требование распространялось и на тех кандидатов, что переводились в училище со 2 и 3 курсов высших учебных заведений.
Особенно удивляться не приходится,- нечто подобное происходило и при поступлении в гражданские вузы, так, при поступлении на учебу требовался рабочий стаж и предварительная учеба на, так называемых, – «рабфаках».
В наборе ЧВВМУ 1961 и 1962 годов было очень много студентов технических ВУЗов, которым по достижении призывного возраста военкомами было предложено, вместо четырех лет службы на флоте, продолжить учебу в Высшем Военно-морском училище. Следует признать, что предложение это было заманчивое, по сути, переведясь с 3-го курса МВТУ или МАИ на 2-й курс ЧВВМУ (были варианты перевода с курса на курс с последующей до сдачей в течение года ряда зачетов и экзаменов, требуемых программой училища на соответствующем курсе ), за последующие 3-4 года обучения эти молодые люди завершали высшее образование и выпускались из училища дипломированными специалистами, в то время как их бывшие «одногруппники» по гражданскому ВУЗу, те же четыре года служили срочную службу на флоте, либо три – в армии. Для бывших студентов не делалось исключений, их ждал все тот же «сюрприз» в виде обязательного «кандидатского» года службы на флоте. Если взглянуть объективно на это требование, то срабатывало оно где-то 50 на 50 процентов. Уже на моей памяти были курсанты, поступившие в училище после 3 и 4 лет службы на флоте и, тем не менее, изъявившие желание отчислиться из училища после первого же семестра… А были экземпляры», не побоюсь этого слова, которые успешно прослужив «кандидатский» год и отучившись в училище пару курсов, отчислялись «по собственному желанию», дослуживали на флоте остававшиеся три года срочной службы, увольнялись в запас, и через какое-то время «восстанавливались» в училище и, как ни странно, прилично служили после выпуска из училища.
В одной из рот нашего 1-го курса в период прохождения лагерного сбора был старшина роты в звании старшины 1-й статьи, отслуживший до поступления в училище три года. Сразу же по переходу курса в Отдельный Учебный батальон, то есть где-то в ноябре 1967 года этот старшина, отказавшись от обучения в училище, вернулся на флот, дослужил остававшийся год срочной службы и…. остался на сверхсрочную службу. В 1974 году я встретил его в Николаеве. Он в то время служил в учебном центре связи и имел звание мичмана… Кстати, этот старшина, чью фамилию я, естественно, не удержал в памяти, маршировал вторым слева от меня в 1-й шеренге на параде 7-го ноября 1967 года, оставив по себе память на приведенной мной фотографии. В нашем учебном взводе в период прохождения лагерного сбора командиром 1-го отделения был Николай Колосовский, до поступления в училище, отслуживший, точнее – прошедший в течение полугода курс обучения в Школе оружия на Фиоленте. До призыва на службу Николай имел несколько «отсрочек» и потому поступил в училище в 22 года. Колосовский был хорошо известен всему нашему курсу, потому о его учебе и дальнейшей службе не стану распространяться. Сын его Алексей, в период службы отца в Североморске безуспешно пытался поступить в Нахимовское училище. Прилично закончив там же в Североморске среднюю школу, Алексей сдал вступительные экзамены во ВМУРЭ им Попова, но перед приемом присяги изъявил желание «не продолжать учебу» и, вернувшись в Североморск, тупо стал дожидаться призыва на срочную службу. Прослужив по призыву 2 года во Внутренних войсках МВД, старший сержант Алексей Колосовский, определился, таки, на сверхсрочную службу на одном из Больших десантных кораблей Северного флота, впоследствии стал мичманом, успешно служил главным боцманом и уволился в запас, прослужив срок, позволявший получить минимальную пенсию по льготной выслуге. Казалось бы, если уж решил служить на флоте, то почему бы ему не служить офицером? Безусловно, некоторых настораживали казарменное положение в течение пяти лет обучения, жесткая дисциплина…
Итак, самый многочисленный набор в военно-морские училища за всю историю военно-морского флота России и СССР пришелся на 1967 год (нечто подобное последний раз наблюдалось в 1939 году). В ЧВВМУ планировалось иметь на первом курсе 1-го факультета 5 рот. Причем, пятую роту из пяти учебных взводов, временно «пристегнули» к 1-му факультету с перспективой разворачивания на базе этой роты 2-х рот сформированного в 1968 году 2-го Противолодочного факультета. Среди рот нашего курса этой роте был присвоен порядковый индекс «глаголь», По причине явно запредельной численности в ней курсантов эту роту мы назвали «китайской»…
Подготовка к поступлению в училище, февраль-июнь 1967 года.
В процессе повествования я, как бы невзначай, буду предоставлять слово нашему поэту «бронзового века» – Владимиру Мельникову.
Баллада о юности
О чем ты, чайка, нам кричала,
Сложив надломлено крыло,
Когда от первого причала
Нас вдаль от дома унесло?
О чем ты предостерегала?
Уберегала от чего,
Когда уже кружило, мчало
Нас от причала своего?
Тогда, в минуты обретенья
Заветной зрелости мужской,
Лишен был каждый слуха, зренья,
И вряд ли понял голос твой.
Был только гром небесный слышен,
Да сердца стук, да песен звон.
Все остальное было тише,
Не попадало в унисон
С биеньем пульса, с ритмом марша,
С мечтой, смеющейся в упор.
А ты прощалась с нами, наша
Былая юность… Как укор,
Застыв на кромке горизонта,
Уже вне неба, вне земли,
Напоминая нам о ком-то,
Забытом там, в слепой дали.
В тот миг, тебя, увы, не слыша,
Навстречу алым парусам
Рвались мы в океан, не слишком
При этом веря чудесам.
И не предчувствуя тревоги,
Но веры яростной полны,
Мы шли от отчего порога
Туда, где блеск и хмель волны,
Где вопреки (назло!) приметам,
Шторм, – словно праздник, правый бой,
Где от шального друга ветра
Гремел распахнуто прибой,
Где все понятно, чисто, ясно,
Добро и зло обнажены,
И дружба, и любовь – прекрасны,
Ложь и предательство – страшны!
Забылось многое в дороге.
И перечесть нельзя утрат.
Но все же жизнь – не счет тревогам,
А что-то большее стократ.
И вот опять – урез причала,
И – бухта от дождя ряба.
О чем же ты тогда вещала
Нам, белокрылая судьба?!
Большая часть наших ровесников, собиравшихся поступать в Военно-морское училище, ходила на подготовительные занятия в клубе «В морях твои дороги». Для нас, учеников 1-й, 3-й, 39-й и 44-й школ, живущих в центре города, было очень удобно то, что основные занятия проводились в городском Доме культуры, располагавшемся в здании бывшего Петропавловского собора. Занятия проводились по математике, физике, пару занятий было посвящено написанию сочинения. Назвать эти занятия подготовительными курсами, безусловно, нельзя. Никто не разбивал нас на учебные группы, не фиксировалось посещение, но важность проводимых занятий была очевидна.
Во-первых, занятия вели преподаватели, которым предстояло принимать у нас вступительные экзамены, и впоследствии нам преподавать в училище; во-вторых, в процессе обзорных занятий упор делался на темы и разделы, требовавшие особой проработки; в-третьих, тематика теоретических и практических занятий, была сориентирована на проблемных вопросах, возникавших в ходе прошлогодних экзаменов, и наше внимание было обращено на изменениях, ожидавшихся в нынешнем году. Нам дали возможность переписать экзаменационные билеты прошлого года. Занятия завершились написанием контрольных работ, показавших наш текущий уровень подготовки и сориентировавших нас на последующий этап подготовки.
Среди ребят, посещавших занятия, было много учеников других школ, знакомых нам по городским и районным олимпиадам, по летним пионерским лагерям. Примерно этим же составом мы в июле придем в училищные аудитории для сдачи экзаменов, и с учетом «естественных(?) потерь», понесенных в ходе экзаменов и мандатной комиссии, приступим к занятиям на 1-м курсе. Среди ребят, посещавших занятия в клубе, обращал на себя внимание парень в матросском бушлате. Он выделялся не только специфическим «прикидом», но и поразительной инициативой и настойчивостью, проявленными в процессе занятий. По всему было видно, упертый паренек… Видимо, из-за слабой обшей подготовки, он не поступил в училище вместе с нами, но я заприметил его в числе абитуриентов, поступивших на следующий год.
Несколько завершающих курс занятий, на которые были вынесены контрольные работы по математике и физики, были проведены в аудиториях училища в часы вечерней подготовки. Помещения для курения, заполненные курсантами, старшими нас на три-четыре года, мрачноватое освещение коридоров, специфические «казенные» запахи, свойственные учреждениям и казармам… Нас завели в аудитории кораблевождения и морской практики, по сути, это был «вечер частично приоткрытых дверей».
Офицер-преподаватель, проводивший с нами одно из последних занятий, согласился по нашей просьбе провести нас в ротные помещение. Мы зашли в ротное помещение, располагавшееся на первом этаже правого крыла жилого корпуса. В тот год там размещался 4-й курс 1-го факультета. Среди нас были шустрые ребята, такие Валера Колесников, Боря Дехник, знавшие не понаслышке о курсантском быте. Пытливо осматривая ротное помещение, мы самовольно приоткрыли несколько платяных шкафов, и в одном из них рядом с форменной одеждой без всякой маскировки висел гражданский костюм… Офицер, проводивший экскурсию, был несколько озадачен этим эпизодом, тем более, что возникшие у нас вопросы мы задавали уже не ему, а курсантам, пришедшим в ротное помещение и собирающимся после вечерней самоподготовки идти в город. Не скрою, обстановка в ротном помещении нас несколько удивила, не сказать бы, очаровала. Впереди просматривались радужные перспективы, вольного «гардемаринского быта»… Но, как выяснилось позже, не стоило раньше времени раскатывать губу…
Дело в том, что в 1966-1967 годах из училища выпускались курсанты наборов 1961-1962 годов. Это были первые наборы по программе подготовки военных инженеров. На них отрабатывалась новая учебная программа, и корректировались некоторые организационные требования. Как водилось в ту пору, любые реформы в вооруженных силах возглавлялись политработниками, либо офицерами штабов, имевшими весьма приблизительное представление о сути и желаемых результатах этих реформ. Так вот, эти с позволения сказать «реформаторы» были уверены, что сложную технику по регламенту, эксплуатации и боевому применению корабельных ракетных комплексов под силу будет освоить исключительно студентам технических вызов, прошедших жесткий профессиональный отбор и успевших в стенах технических вузов получить основательную общую и начальную техническую подготовку. Вот с этой своеобразной публикой, брошенной в первых рядах на освоение новейших образцов корабельного вооружения, нам и предстояло познакомиться. В основной своей массе это были молодые мужчины в возрасте 24-25 лет, многие из которых были женаты, некоторые имели маленьких детей. Естественно, что на нас, семнадцатилетних пацанов, они смотрели как на неких инородных существ, по явному недоразумению оказавшихся в их ротном (читай, – спальном) помещении. Это несложно было промоделировать по их печальным ироническим взглядам на непрошенных «гостей»… Должно быть, они думали: ну все, пропадет флот с такой «подкильной зеленью»… Ведь еще в 1966 году школы города одновременно выпускали 10-е и 11-е классы, и только в 1967 году был уже только выпуск 10-х классов. До той поры самым младшим первокурсникам с учетом поставленных барьеров было по 19-20 лет. Заканчивая 11-й класс в 18 лет, успешно сдав вступительные экзамены, отслужив «кандидатский» год, они в лучшем случае на 20-м году жизни приступали к учебе на 1-м курсе. Вторая возрастная группа, по призыву на срочную службу в 19 лет, только после двух лет срочной службы (пройдя в течение 11-ти месяцев специальное обучение в учебных отрядах, или Школах оружия, требовалось как минимум год отслужить на кораблях), допускалась к экзаменам на льготных основаниях, и по решению приемной комиссии, в случае «зачета» второго года службы на флоте за «кандидатский», приступала к учебе.
Если кандидат до поступления служил в армии, то ему, в обязательном порядке, предстояло отслужить на кораблях «кандидатский» год. Исключение делалось только для тех, кто поступал на береговой факультет – тем в зачет мог приниматься год, отслуженный в армии, либо в частях обеспечения авиации… И в этом варианте «молодым» первокурсникам было, как минимум, по 22 года. О третьей, самой возрастной «студенческой» группе кандидатов на учебу мы уже вели речь. Возрастной и житейский перекос в ожидании массового поступления в училище вчерашних десятиклассников не мог не беспокоить руководство ВВМУЗов.
Именно в этот весенний период 1967 года командованием училища по согласованию с командованием ВМУЗОВ было принято решение – ни в коем случае не допустить прямого контакта курсантов набора 1967 года с курсантами набора 1962-1963 годов. Принимается решение по образованию на территории Учебного отряда Черноморского флота Отдельного Учебного батальона ЧВВМУ. Кстати, эта профилактическая мера не коснулась курсантов, поступивших на 1-й курс берегового, тогда еще 2-го факультета. Как будто бы, готовясь к своей «окопной» службе, они обладали каким-то особым иммунитетом по сохранению своей «чистоты и невинности» при общении с курсантами старших курсов… Кстати, это особое, в чем-то привилегированное (особенно, по бытовым условиям) положение курсантов берегового факультета сохранялось во все времена… Можно, конечно предположить, что это делалось с учетом их физической ущербности: слабого зрения и прочее... Заботливые родители всегда более внимательно и трогательно относятся к слабеньким, болезненным деткам. Но основной, традиционной причиной такого положения, был значительный процент обучения на факультете блатных ребят, сыновей очень уважаемых на флоте отцов и влиятельных матерей…
Итак, весна 1967 года. Мы заканчиваем школу и готовимся к сдаче вступительных экзаменов в училище. Несмотря на очень приличную подготовку в школе по основным предметам, выносимых на экзамены, многие из нас-севастопольцев последние месяцы упорно занимались с репетиторами. Кому-то в этом отношении повезло, кому-то – не очень… При поиске репетиторов мы ориентировались, прежде всего, на советы старших товарищей. Так, по совету Вячеслава Сабирова, жившего со мной в одном доме, и поступившего в училище двумя годами раньше, физикой со мной занималась Елена Ивановна Тимощук, которая впоследствии преподавала нам этот предмет в училище. С учетом уровня подготовки, что дал нам в школе доброй памяти Владимир Ефимович Виленчик, дополнительные занятия с Еленой Ивановной позволили мне без натяжки сдать вступительный экзамен по физике «на отлично». С математикой было сложнее. В школе нам с пятого класса математику преподавала Нина Ивановна Давыдова, и ей мы благодарны за очень основательные знания предмета. Но, начиная с девятого класса, из-за болезни Нины Ивановны, математику нам преподавали более слабые, молодые преподаватели, и для поступления в ВУС требовалась дополнительная подготовка. И вот здесь возникли значительные проблемы. По наводке кого-то из родителей одноклассников я вышел на женщину-репетитора, которая больше была озабочена не нашей подготовкой, а выколачиваем денег из наших родителей.
В группах нас было по четыре человека, ни о какой индивидуальной подготовке и речи не было. Когда стало ясно, что до целевой подготовки по экзаменационным билетам пришлого года дело не дойдет, наша группа в полном составе, решила не посещать занятия у этой деляги. Кстати в одной группе со мной занимались «Саша с Пашей». «Пашей» оказался Волошин, с которым в параллельных ротах мы проучились пять лет, и все последующие годы всегда рады встречам. А с «Сашей» я совершенно неожиданно встретился уже в Североморске в семье своего сослуживца Андрея Самарина… В те годы (вторая половина 1970-х годов) Саша, будучи сыном полковника МИС и родственником адмирала по фамилии Журавель, так и не отучившись в училище и, тем более, не заморачиваясь службой на флоте, успешно работал домоуправом в одном из домоуправлений Североморска. А затем я его встречал при исполнении тех же функций одном из ЖЭКов на проспекте Острякова в Севастополе. Коллега, однако…
Серьезные испытания и волнения подоспели неожиданно. В середине февраля всем севастопольцам, собиравшимся поступать в училище, было предложено в обязательном порядке пройти предварительную медицинскую комиссию, образованную на базе медицинской службы училища. В назначенное время по спискам, оставленным на КПП, мы группами прибывали в училище, в строевой части нам выдали «обходные» листы и мы проходили осмотр у профильных врачей. С полным основанием я считал себя абсолютно здоровым, но большей уверенности добавляло и то, что в состав комиссии входил училищный хирург – Сергей (Сатар) Киримович Сабиров. С Сабировыми мы жили в соседних подъездах дома № 1 по Терещенко и Сергей Киримович отлично знал моих родителей и наблюдал меня с четырехлетнего возраста. Заранее обращаться к нему за «подстраховкой» я не посчитал нужным и, оказалось, напрасно… Успешно, как мне казалось, пройдя всех специалистов, в том числе и хирурга, я сдал свой обходной лист в кабинет старшей медсестры и спокойно отправился домой. Заглядывая под руку каждому из врачей, писавших в обходной лист результаты медосмотра, я вполне спокойно зафиксировал отметку окулиста – «1/08» – годен на НК, что означало незначительное снижение остроты зрения одним глазом, ограничивавшее мне возможность служить на подводных лодках, но вполне позволявшее служить на надводных кораблях.
Каково же было мое удивление, когда я не нашел себя в списках, успешно прошедших медицинскую комиссию. Сергей Киримович, к которому мы с отцом спешно обратились за разъяснениями и помощью, только развел руками: «невропатолог Галина – баба конфликтная и скандальная. Работает она в 110-й поликлинике и начмеду училища, полковнику Грибенко, не подчиняется…». До сих пор по прошествии 55 лет, я не перестаю вспоминать те тревожные дни, когда из-за вздорной тетки и откровенно бездарного врача, чуть было не лишился права учиться в училище. Тот диагноз, что она мне поставила: «правосторонний фациализ с ярко выраженной симптоматикой», флотскими невропатологами был воспринят как неудачная шутка их коллеги, но мне в тот момент было не до шуток. По сути, подобное заключение члена врачебной комиссии, диагностировавшей заболевание, не поддающееся лечению, и проходящее в перечне заболеваний, ограничивающих службу в кадрах флота, не позволяло мне даже выходить на повторную комиссию в июне при непосредственном поступлении в училище.
Можно представить состояние моей матери, когда врач не мало ни много заявил, что у ее сына все признаки серьезного нарушения периферийной нервной системы, плюс к этому – «кривая рожа!». Нужно было знать мою маму, не терявшуюся в самих сложных, экстремальных ситуациях, но и она по началу сориентировалась неправильно. Оценивая этот абсурдный диагноз как вымогательство взятки, она решила эту взятку дать. Быстро узнав домашний адрес врача, она направила к ней отца, вручив ему дорогущую и дефицитную по тем временам хрустальную вазу. Я как невольный источник проблемы, видя нервозное состояние своего батюшки, решился его сопровождать и подстраховывать при выполнении этого деликатного поручения. Оказалось, что эта недоброй памяти Галина Алексеевна жила с престарелой матерью на третьем этаже дома на проспекте Нахимова, в соседнем подъезде от Ягудиных. Кстати, Михаил Израилевич и дал нам информацию о примерном месте ее проживания. Остальное было делом техники: в те годы в подъездах висели поквартирные списки жильцов…
Как потенциальные взяткодатели мы с отцом дважды пытались всучить эту треклятую вазу, но оба раза встревоженная мать Галины Алексеевны говорила, что ее дочери нет дома… Это при том, что время мы выбирали с таким расчетом, что по-всякому она должна была быть дома… Отойдя от первоначального шокового состояния, мама направилась со мной к председателя ВВК при 110-й поликлинике. Но даже этот почтенный полковник и заслуженный врач не решился самостоятельно разруливать явно скандальную ситуацию, и направил меня на консультацию к главному невропатологу флота – полковнику медицинской службы Захарову. Как сейчас помню этот день 24 марта, когда я с отцом был на приеме в госпитале. Полковник Захаров Вячеслав Петрович внимательно обследовал меня, обратил внимание на проявления юношеского вегетоневроза на нижних конечностях, покачал головой читая заключение Галины Алексеевны на обходом листке, который ему доставили перед нашим визитом. Прощаясь со мной, он сказал: «ты здоров, будешь учиться и служить, но лучше – служи на юге». Уже в предбаннике кабинета, до меня донеслось: «Дура, интриганка и бездарь!». При прохождении комиссии в июне месяце меня осматривал уже другой невропатолог. Да и какой был нужен осмотр, после резолюции флагманского невропатолога флота: «слабое проявление вегито-сосудистой дистонии, здоров, годен». Вячеслав Петрович Захаров жив и здоров, несмотря на преклонный возраст. Дай Бог, ему еще долгих лет жизни.
До сих пор я сохраняю свою курсантскую медицинскую книжку, на первых страницах которой отмечены результаты медицинского осмотра, который мы прошли в мае после подачи заявлений о поступлении в училище. Но до этого еще нужно было дожить… Кстати, о каком объективном прохождении комиссии могла идти речь, если значительная часть наших ровесников оказалась на береговом факультете с заболеваниями, заключения по которым могли бы стать основанием для освобождения от призыва на срочную службу… Мы уже дожили до той поры, что можно вести речь о том, о чем помалкивали предыдущие 50-ть лет , чтобы не оскорбить, или обидеть кого-то своими непрошенными воспоминаниями. А теперь-то,- «одних уж нет, а те – далече…».
К примеру на наш факультет без каких-либо ограничений по здоровью был зачислен Володя Баранов, несмотря на то, что после перенесенного в детстве костного туберкулеза у него одна нога была короче другой на 2 сантиметра. Об этом мне впоследствии сказал Сергей Киримович Сабиров, обратив внимание на то, что отец Володи, – в то время начальник Отдела кадров флота заранее предупредил Киримыча, чтобы не дай Бог, тот не проявил неуместную принципиальность при осмотре его сына. Были времена, когда в 1956-1959 годах Сабировы и Барановы жили в одном подъезде дома № 1 на Садовой… Эта хромота, присущая Володе всю жизнь, не помешала ему в юношеском возрасте стать чемпионом флота по прыжкам с вышки в воду, в последующем успешно командовать кораблями трех проектов (1135-м, 1134-Б и 68-Б) а последующие 20 лет «капитанить» на коммерческих судах…
Хуже, когда при здоровых ногах мозги у некоротых бывали с вывихом, но это не так было заметно. В то же время я никогда не забуду, как безутешно рыдал, сидя на скамейке в скверике у Петропавловского собора выпускник нашей школы 1966 года Маркелов, забракованный терапевтом комиссии за повышенное давление… Это при том, что Маркелов, имея 1-й разряд по баскетболу, успешно закончил институт и, продолжив свою спортивную карьеру, впоследствии стал Заслуженным тренером России. Можно, конечно посетовать на то, что тот год 1966-й был очень сложным для выпускников школ, поступавшим в ВУЗЫ. При том, что ВУЗОВ не прибавилось, в тот год выпускались по всей стране одновременно все 11-е и 10-е классы, то есть потенциальных абитуриентов было больше обычного в два раза.
С момента вымученного прохождения предварительной медицинской комиссии, я мог спокойно готовиться к выпускным экзаменам в школе и вступительным экзаменам в училище. Кстати, можно нисколько не сомневаться в целесообразности проведения этой предварительной комиссии… После нее Володю Ветошкина направили на операцию паховой грыжи, Володе Нестерову порекомендовали проаперировать мениск… Перед Сашей Ракитиным стояла проблема операции кисты носовой пазухи. Наверное, среди ребят, направленных на эту комиссию, таких было немало.
Мне запомнился день 22 апреля 1967 года. В тот день я направлялся в Стрелецкую для подачи заявления о поступлении в училище. Яркий, по летнему солнечный день. Из ворот училища выходили ротные колонны курсантов, направлявшиеся для участия в митинге и возложении цветов к памятнику Ленина; праздник, однако… Успешно завершив занятия в школе и получив на руки аттестат зрелости, мы приложив его к документам, ранее поданным в строевую часть училища, продолжили подготовку, ожидая вызова из училища для сдачи вступительных экзаменов. Перед этим нас убеждали в том, что предстоит обязательный конкурс «аттестатов» … Примерно в это же время стало известно, что в училище будет набрано не три роты, как в прошлом году, а шесть. Это вселяло в нас большую уверенность. Для военнослужащих, поступавших в училище, были организованы двухмесячные курсы по подготовки к сдаче вступительных экзаменов, и сама сдача для них проходила отдельно. С начала июля в училище стали прибывать большие партии ребят, направляемых военкоматами из других городов страны. Сам по себе этот процесс поражал своей масштабностью и динамикой. Разослав по военкоматам разнарядки, командование училища предполагало за сет массовости произвести более качественный набор курсантов. Для размещения абитуриентов использовались не только ротные помещения, находившихся в отпусках и на практике курсантов, но и было оборудовано несколько палаточных городков. В эти дни при приближении к воротам училища можно было наблюдать следующую картину: в направлении ворот движется в импровизированном строю в сопровождении мичмана и пары старшин или матросов из строевой команды училища группа абитуриентов с чемоданами, сумками, рюкзаками. Зачастую, им навстречу из ворот училища выходит аналогичная по численности группа теперь уже бывших абитуриентов, не сдавших экзаменов и следующих на вокзал для убытия в города, военкоматы которых направляли их для вступительных испытаний…
Во время нахождения в училище абитуриенты попадали в непривычные для многих из них условия. Распределенные по ротам временного формирования, они получали возможность кратковременной подготовки к экзаменам, точнее, к первому экзамену, потому как для интенсификации процесса отбора кандидатов, им предлагалось сдать письменный экзамен по математике, на котором по естественным причинам, отсеивалась значительная часть кандидатов. Все абитуриенты, нездавшие первый экзамен, до последующих не допускались и ожидали формирования очередного этапа для убытия по домам. Получившие положительные оценки на первом экзамене, оставались в училище и готовились ко второму экзамену, и так дальше,- написание сочинений, сдача зачета по физической подготовке. По ходу событий, вносились некоторые корректуры: так, часть кандидатов, успешно сдавших первые два экзамена, по решению командира временной роты направлялась для прохождения медицинской комиссии. В течение дней, выделяемых на подготовку к очередному экзамену, абитуриентов привлекали к выполнению хозяйственных работ, к несению нарядов в ротном помещении и в качестве рабочих по столовой… В этот период судьба абитуриентов всецело зависела от командиров рот и временных командиров взводов из числа кафедральных мичманов. Даже успешная сдача экзаменов еще не давала полной гарантии приема кандидата в училище. Предстояло пройти медицинскую комиссию и самое главное, успешно пройти мандатную комиссию.
Из соображений хитро и коварно организованного процесса отбора, сроки прохождения мандатной комиссии для части абитуриентов искусственно задерживались. В этот период абитуриенты каждодневно привлекались к напряженным хозяйственным работам по приведению в порядок жилых и служебных помещений, к земляным работам по строительству училищного стадиона. При этом, каждому из ребят при выходе на мандатную комиссию давалась характеристика командиром временной роты. В этот же период командир роты и командиры взводов внимательно изучали каждого из кандидатов, одновременно требуя строгого соблюдения дисциплины и строжайшего выполнения распорядка дня. По любому факту выражения недовольства или мелких нарушений кандидату предлагалось писать рапорт с обязательной формулировкой о «нежелании продолжать учебу в училище».
Процесс этот был поставлен на широкий поток, так как чуть ли не ежедневно в училище пребывали очередные группы абитуриентов, готовых сражаться за свое «место под Крымским солнцем» в рядах курсантов нового набора. По сути, в ходе приемного этап активно «перемалывался» заведомо малопригодный не только для учебы, но и для последующей службы на флоте контингент, в ожидании более продуктивного отбора кандидатов среди севастопольцев. В этом и причина явно завышенных требований к соблюдению абитуриентами распорядка дня, и отдельные провокационные мероприятия: типа культпохода в город, с последующим обнюхиванием участников культпохода… и прочие тесты на вшивость. Казалось бы, на каком основании можно было требовать от абитуриента строжайшего выполнения статей устава Внутренней службы, о которых этот сельский паренек мог знать только понаслышке… Грубый ответ временному старшине в ответ на явно завышенные требования – однозначно заканчивался официальным рапортом командиру роту с последующим понуждением виновника писать рапорт об отчислении. Этот процесс еще в большей степени получил развитие в период завершения сдачи экзаменов группами абитуриентов - севастопольцев. Именно в этот период, когда на каждое вакантное место, освобождавшееся иногородним парнем, не выдержавшим целенаправленного прессинга со стороны командования временных рот, в очереди на «зачисление» стояло по десятку севастопольцев, из числа захребетников, не способных в стандартных условиях выдержать экзаменационные испытания, и числившихся «кандидатами на поступление»???.
Нужно ли уточнять тот очевидный факт, что командиры временных рот выполняли «социальный заказ» командования училища, проводящего скрытую от постороннего взгляда многошаговую комбинацию по набору курсантов на первый курс? Конечной целью этой комбинации было формирование одной роты на Береговом факультете, четырех стандартных рот на 1-м (корабельном) факультете и роты из 5-ти классов, предназначенной для последующего формирования 2-х рот на спланированном к созданию противолодочном факультете. С учетом «запасных» 5-6 курсантов на каждую роту, это должно было составить, примерно, 540 человек, из расчета: 384 человека в четырех ротах 1-го факультета, 96 человек – на береговом и 160 человек в резерве для противолодочного факультета.
В ходе первого этапа через молох экзаменационного и организационного процессов была пропущена основная масса иногородних абитуриентов. Из числа ребят, успешно сдавших экзамены и прошедших медицинскую комиссию, были сформированы три временные роты, размещенные на первом этаже жилого корпуса. Успешно сдавшие экзамены бывшие военнослужащие срочной службы были объединены в отдельный взвод, достигавший полусотни человек. Наступал второй этап, в ходе которого предстояло пропустить через экзаменационную молотилку порядка тысячи севастопольских абитуриентов, из числа которых планировалось принять в училище примерно 300 человек. Вне всякого сомнения, для севастопольських ребят были созданы более комфортные условия подготовки к экзаменам. Во-первых, мы получили временную «фору» в 2-3 недели, в течение которых принимали экзамены у иногородних, во-вторых за счет колоссального отсева ребят из других городов, не выдержавших экзаменов, нам предстояло выдержать конкурс где-то один из трех.
Теперь, по прошествии 50 лет, уже можно говорить о том, что в ходе приема экзаменов от иногородних ребят допускались, мягко говоря грубые фальсификации. Во все времена не было секретом, что часть севастопольских ребят, имевших влиятельных родителей, заботливо курировались на всех этапах экзаменационного процесса. Но, как выясняется, даже при этих условиях допускались досадные «проколы». В нашем классе учились Владимир Козловский и Юрий Костырко. Отец Владимира Козловского в то время, подполковник, служил старшим преподавателем на кафедре Берегового факультета, а до этого много лет был командиром роты на том же факультете, пользовался заслуженным авторитетом у командования училища и у своих бывших коллег по службе в БРАВ.
Решив, что ребята слишком перенапряглись в процессе сдачи выпускных экзаменов в школе и при подготовке к экзаменам в училище, старший Козловский включил их в списки иногородних абитуриентов, сдававших экзамены в начале июля, с тем, чтобы «деточки» получили запас времени в несколько недель и успели хорошо отдохнуть до начала «курса молодого бойца». Казалось, что все было подстраховано, тем более, что и Юра и Володя хорошо знали школьный курс математики, и на письменном экзамене чувствовали себя вполне уверенно. Каково же было удивление ребят и возмущение их «куратора», когда Козловский и Костырко не нашли своих фамилий в списке успешно сдавших экзамены. Конечно, досадная ошибка была быстро исправлена, тем более, что сохранились экзаменационные листы с фактически выполненными заданиями… Причиной подобной неувязочки было то, что в связи с явным перебором успешно сдавших экзамены иногородних абитуриентов, членам приемной комиссии было дано негласное указание: поставить неудовлетворительные оценки всему потоку в 200 человек.
Нашим ребятам пришлось немного поволноваться, и написать экзаменационную работу еще раз, но уже с другим, «севастопольским потоком», в результате – плановый летний отдых был слегка подпорчен… Примерно на таких же, «особых» условиях, сдавала экзамены группа выпускников 10-«в» класса нашей 1-й школы. В эту группу входили, Володя Сопин, Володя Баранов, Анатолий Зима, Миша Бабич, Юра Рябенький, и примкнувшие к ним – Леня Теплицкий, Саша Рябухин, Женя Кожемяко, Володя Коханюк. «Курировал» группу отец Володи Баранова – в тот период, начальник отдела кадров флота. Первая часть этой компактной группы была впоследствии «определена» в классы 11-«б»-роты. Из соображений политкорректности, Баранов и Рябенький были определены в 114-А класс, а Сопин, Бабич, Теплицкий и Зима – в 114-й. Рябухин оказался в 117-м классе 11-й «а» роты, а Кожемяко в 118-м, классе 11-й «в» роты, якобы - по результатам сдачи экзаменов, а фактически - по результатам конкурса отцов.
Самым ответственным и трудным экзаменом был письменный экзамен по математике. Проводился он в спортивном зале училища. Нас там было не менее 220 человек, так как на следующий день экзаменовали очередную, аналогичную по составу и количеству абитуриентов партию. На третий день и четвертый день прогоняли очередные партии абитуриентов. Из этого расчета следует, что примерное число севастопольцев, претендовавших в тот год на поступление в училище составляло примерно 880 человек. Контроль на экзамене был очень жесткий, преподаватели ходили меж рядами. Характерно было то, что контролерами на экзамене были командиры курсантских рот и офицеры-преподаватели кафедр, которые даже при желании не могли бы оказать помощь экзаменующимся.
Наибольшую трудность вызвал многоярусный пример из программы математики 6-го класса. Рядом со мной оказался Витя Чумаченко, который мне был знаком по занятиям в клубе «В морях твои дороги». Кто-то из контролеров пытался ему помочь, но, по-видимому, без должного успеха. На следующий год я встретил Чумаченко среди курсантов, поступивших на первый курс Противолодочного факультета. Каждому из нас было выдано индивидуальное задание, так что суетиться было бесполезно, надежда была только на свои знания и желание успешно сдать экзамен. Потери после этого экзамена, были солидные – не менее 30-40% наших коллег на следующих экзаменах уже не попадались. К следующему экзамену, а это была физика (устная), были допущены только те, кто успешно сдал первый экзамен. Организация экзаменов была построена хитро,- на контрольно-пропускном пункте училища вывешивались списки абитуриентов, допущенных к очередному экзамену, о самой же оценке по письменному экзамену можно было только догадываться… По устным экзаменам было проще: преподаватели не скрывали от нас выставленных оценок. На устном экзамене по физике я был в одном заходе со своим одноклассником по школе Сашей Коновалом, более того, мы готовились к ответу на одной доске… Среди экзаменаторов была Елена Николаевна Тимощук, у которой я дополнительно занимался последние месяцы перед экзаменами. Соблюдая этические нормы, для ответа по вопросам билета она меня «подсунула» другому преподавателю. Экзамен я сдал без затруднений на «отлично».
Благодаря нашему школьному преподавателю Владимиру Ефимовичу Виленчику у нас была хорошая подготовка по физике. Через 4 дня я так же на «отлично» сдал устный экзамен по математике. Оставалось написать сочинение и сдать экзамен по физической подготовке. В зачетный балл входили оценки по первым трем экзаменам. У меня выходило 14 баллов, при том, что проходным баллом было объявлен тринадцать. Как показал последующий анализ, зачислению подлежали все абитуриенты из севастопольцев, набравших хотя бы 9 баллов. Это притом, что иногородним ребятам для поступления требовалось преодолеть планку в 12 баллов…
Так, что тот миф о социальной справедливости, о которой нам твердили наши политические лидеры оставался не более как бредом. Сашу Беспальчука, сына начальника политического отдела училища, я не встречал в группах севастопольцев, сдававших экзамены на общих основаниях. Скорее всего, он сдавал экзамены по схеме, отработанной полковником Козловским. И появился Саша в расположении 3-й роты только накануне переодевания нас в казенное рабочее платье. От двухнедельной трудовой повинности на строительстве «пирамиды Хеопса», - то есть, земляных работ по строительству нашего гребаного стадиона, Саша тоже скромно откосил… И, как я уже отмечал, не только он один, - не было там и Костырко с Козловским.
После сдачи последнего экзамена каждому абитуриенту была назначена дата явки на Мандатную комиссию. Именно на ней должны были принять решение о зачислении в училище, с указанием факультета и учебной роты.
После подведения итогов приемных экзаменов определился явный «перебор» выдержавших конкурс абитуриентов, притом, что в спину им дышали сыновья, племянники влиятельных на флоте и в городе родителей, их друзей и родственников. Некоторые не выдержали даже повторного выхода на экзамен… Но все они, за редким исключением, оказались очень «достойными» во всех отношениях ребятами… Эти отъявленные лентяи, или дуболомы, были включены в списки кандидатов на поступление при условии, отчисления уже зачисленных в училище ребят. Из этой категории в нашем классе был Юрий Синин, появившийся в училище позже других, очевидно, после того, как очередная жертва, предназначенная на заклание отправилась домой, «не выдержав жесткого режима военной системы». В 11-й «г» роте оказался мой одноклассник по школе Андрей Ланчук, относившийся к той же категории…
Для ускорения процесса окончательного отбора, командование не гнушалось и такими дешевыми приемами, один из которых я наблюдал на мандатной комиссии (даже слово какое-то нехорошее – «мандатная»). Мандатная комиссия... это была та официальная инстанция, которая, при условии успешно сданных экзаменах, с учетом каких-то одной ей ведомых причин, была уполномочена отказать кандидату в поступлении в училище. Это был очередной этап, на котором явственно прослеживался конкурс отцов. Кстати о требованиях, предъявляемых в ходе прохождения этой комиссии, я был особо предупрежден Михаилом Израилевичем Ягудиным. Стрижка должна была быть «уставной», одежда скромная, желательно темные брюки, белая рубашка, обязательно следовало одеть комсомольский значок, убедившись в наличии отметок об уплате взносов в комсомольском билете.
Как стало известно впоследствии, в процессе «деятельности» комиссии кто-то был «вызывающе для будущего офицера пострижен», кто-то «демонстративно»(?) не взял с собой комсомольский билет; у кого-то из иногородних ребят комсомольский билет таинственно исчез накануне выхода на комиссию…».
В состав комиссии входил кто-то из работников политического отдела, представитель особого отдела, представители факультетов и проч. Задавались какие-то дежурные вопросы, давались напутственные рекомендации. В те дни на комиссию вызывались исключительно севастопольцы. Одновременно со мной вызова ожидало еще пять или шесть ребят, ни одного из которых я не знал раньше. Большинство из нас, выросших в военной среде, знакомых с ее особыми порядками и дешевыми «контрольными» приемами, решив связать свою жизнь с военной службой, заранее спроектировали себя на возможные неожиданности. На комиссию я пришел коротко постриженный в темных брюках и белой рубашке, с комсомольским значком и билетом, в котором были отметки об уплаченных взносах. Рядом со мной кто-то стоял в новых синих джинсах и новомодных штиблетах, у кого-то была прическа под «Битлс»… При входе в кабинет, где заседала комиссия, я стал свидетелем весьма своеобразной сцены. Пристойно выглядевший, скромный паренек, которому только что указали на дверь, пытался выяснить причину того, что он «не утвержден» комиссией для поступления в училище.
Из отдельных реплик было ясно, что при средних, равных с прочими баллах, ему настойчиво втолковывали, что он не прошел по конкурсу. В утешение ему объясняли, что при набранных им 11-ти баллах он имеет гарантированные шансы поступить в училище в следующем году! Через год я встретил этого парня, он поступил в училище с флота, и даже при этом, ему пришлось повторно сдавать все положенные экзамены. Оказалось, что подобная методология в работе мандатной комиссии была запрограммировано в последние дни работы, когда подбирались последние «хвосты и охвостья»… Потенциальные жертвы намечались и оговаривались заранее.
После прохождения мандатной комиссии нам назначили день явки в училище. Вне всякого сомнения, именно теперь, поступив в училище, хотелось бы недельку побыть дома, походить на пляж… Но, оказалось, что это – удел избранных. Козловский, Костырко, Синин, Беспальчук, Дехник, Игорь Захаров, Андрей Ланчук появятся в училище недели через две, к моменту формирования постоянных рот и учебных групп. Поначалу из молодежи нового набора временно обозначились три роты, на базе которых шло формирование курса. Первые две роты размещались в ротных помещениях бывшего 1-го курса корабельного факультета, находящегося на практике, а наша - 3-я рота в помещении 1-го курса берегового факультета.
Вышло так, что мы, «первопроходцы» из севастопольцев, кому была в первую очередь оказана честь переступить порог училища, были направлены в сборную 3-ю роту, временно размещавшуюся в штатном ротном помещении 1-го курса берегового факультета. На момент прихода нашей группы в расположение училища в составе рот уже находились иногородние ребята, прошедшие все возможные испытания, завершившиеся мандатной комиссией.
В первый же день нашей воинской службы, ближе к вечеру, выяснилось, что для нас не получены постельные принадлежности и предстоит ночевать на грязных, неоднократно бывших в употреблении матрацах и подушках. Неплохое начало, для мальчишек, выросших в интеллигентных семьях, живших в благоустроенных квартирах, привыкших к заботе матерей и поддержке отцов.
Как выяснилось, иногородние ребята, ранее включенные в состав роты, уже несколько ночей безропотно спали в этих армейских, по сути, - скотских условиях. Ситуация усугублялась тем, что мичман срочной службы Голев, из числа военнослужащих, поступивших в училище, и назначенный временным старшиной 3-й роты, находился в увольнении. Среди севастопольцев, пришедших в училище в один день со мной был горластый паренек под два метра ростом – Валера Колесников (он же, «Колесо»). Он и стал выяснять, кто из присутствовавших смог бы переломить ситуацию. Обличенный доверием товарищей по несчастью, я позвонил с телефона-автомата родителям, а те вышли на Михаила Израилевича Ягудина, оказавшегося в этот день дежурным по училищу. Буквально минут через десять прибывший помощник дежурного по училищу распорядился о выдаче нам простыней, наволочек и одеял. В тот первый вечер в училище я был вроде как «в авторитете»… Неплохое начало…
Первый месяц пребывания в училище нами руководил командир роты майор Лавриков, перед этим выпустивший 5-й курс Берегового факультета и готовившийся принять роту нового набора на свой факультет. Кстати, тот факт, что наша 3-я рота находилась в его подчинении и размещалась в левом крыле жилого корпуса, нас, поступавших на корабельный факультет, несколько озадачивал, настораживал, не определят ли нас на этот факультет?
В течение ближайших двух недель мы были включены в трудовой процесс по ремонту ротных помещений и работах на строительстве стадиона. Вот это уже было нечто. С утра, после завтрака, мы прибывали на строительную площадку, нас разбивали на большие группы, одна из которых срывала лопатами и ломами на косогоре грунт до уровня протянутой бечевки, другая отгружала этот грунт на носилки, третья – переносила эти носилки с грунтом и сгружала в указанном месте. Среди нас не было явных слабаков, все мы успешно сдали экзамен по физической подготовке (оценка по которому не вошла в проходной бал, но держалась под контролем), но тяжелые деревянные носилки, нагружаемые «от души землей», так немилосердно оттягивали руки, что уже на второй день работ у нас возник естественный вопрос: «на хрена это нам надо?»
В то же время, прораб, лично контролировавший рабочий процесс, и сразу же получивший у нас кличку «плантатор», усматривая криминал в нашем стремлении слегка облегчить ношу, несколько раз возвращал носилки с «маршрута», считая, что они не полностью нагружены. Выдержать установленную норму в 30 носилок за предобеденную смену и 20 носилок за послеобеденную смену, было очень непросто. Руки в запястьях так ломило, что в очередной день работы удержать носилки было очень сложно, а отдых при переноске категорически запрещался. По всей дистанции стояли контролеры из числа штатных сотрудников училищной КЭС. Уже тогда стала очевидной основная причина «исхода» из училища многих иногородних ребят, успешно сдавших экзамены, но не готовых смириться с явно выраженным прессингом, направленным на выживание – и в прямом и в переносном смысле этого емкого термина… Видимо, этого урода-прораба, закрывающего наряды за счет халявной рабочей силы, и хамящего нам по любому поводу, развратила легализованная вседозволенность и безропотная покорность иногородних абитуриентов.
Но с севастопольскими ребятами у него сразу возникли проблемы: уж нам- то было, кому на него пожаловаться. Через неделю нормы «выработки» были снижены на 30%, а через две недели, когда в наши ряды «влились» сынки самых заботливых и влиятельных родителей, то сразу же выделения нашей роты на земляные работы прекратились.
Конечно, это было форменное безобразие: многие абитуриенты из иногородних ребят, успешно сдавшие экзамены и прошедшие медицинскую комиссию, в ожидании искусственно затягиваемой мандатной комиссии, в течение месяца были вынуждены уродоваться на этих, по истине, каторжных работах, так и не поняв, что это один из этапов по проверке их будущей «профпригодности». Некоторые из них, сорвавшись, дерзили «плантатору», который тут же доносил на них командованию рот, другие, от отчаяния и безысходности, писали рапорта «о нежелании продолжать учебу в училище». На тех и других в течение суток оформляли проездные документы и пополняли ими команды, периодически отправляемые по домам. А им на замену быстро призывали и оформляли сынков и племянников различных вождей «местного разлива», не способных по-людски сдать экзамены, и до той поры числившихся в горячем резерве. Из наших одноклассников, таким образом, в училище оказались Игорь Захаров и Андрей Ланчук, срезавшиеся на письменном экзамене по математике. Отец Игорька в то время был начальником Минно-торпедного арсенала флота, а у Ланчука – начальником отдела в Политуправлении флота.
Кстати, этот типовой пример я привел не в осуждение, а исключительно в поддержку проводимой командованием линии – любыми средствами втолкнуть в училище сыновей заслуженных морских офицеров. В этом был определенный резон! Не пройдет двадцати лет, как мы сможем лицезреть капитана 1 ранга Игоря Захарова в должности начальника ремонтного отдела Минно-торпедного управления Северного флота и капитана 1 ранга Андрея Ланчука в должности заместителя начальника разведки Тихоокеанского флота. А где те дети степных хуторов и горных аулов, не оценивших и не принявших испытаний на профпригодность?
Вне всякого сомнения, выполняя разнарядки, многие военкоматы присылали для поступления в училище совершенно неподходящих для службы на флоте кандидатов, среди которых было много слабо подготовленных, либо не стремящихся учиться ребят. Среди них были и такие, что уже не первый год, на казенный счет, «катались к морю», и даже не собирались поступать в училище. Некоторые из них, завалив первый экзамен, и не дожидаясь отправки по домам, переходили на нелегальное положение, неделями скрываясь в потернах бывшей 17-й береговой батареи, по ночам выходя в город на гульбу, а то и на воровской промысел, а днями отлеживаясь в сырых, вонючих казематах, подворовывали на камбузе, питались объедками и тем, что приносили им после приема пищи сердобольные земляки, находившиеся в ротах. Периодически эти подземелья «зачищались» от задержавшихся в училище бывших абитуриентов, но следы их пребывания – драные, обоссанные матрацы, остатки сгнившей пищи в казенных котелках и всякое тряпье, еще долго оставаясь там, напоминало о грандиозном, массовом наборе 1967 года.
Период нашего пребывания во временных (читай, – рабочих) ротах подходил к концу. В первых числах августа нам зачитали приказ начальника училища о распределении по учебным ротам и по классам. Естественно, при подготовке этого приказа были учтены интересы отдельных привилегированных групп, связанных общим воспитанием в детских садах, совместной учебой в школах, занятиях в спортивных секциях, а главное – наличием в этих группах курсанта, чей отец, или «куратор» был способен повлиять на процесс формирования. Я уже писал о том, что в двух классах сформированной 11-«б» роты оказались курсанты Владимир Баранов, Михаил Бабич, Владимир Сопин, Анатолий Зима, Анатолий Теплицкий. Неохваченными из этой дружной команды бывшего школьного класса 1-й школы оказались только Александр Рябухин, Евгений Кожемяко и Кеша Коханюк, но тому причиной были очень «скромные» результаты сдачи ими приемных экзаменов.
Аналогичная группа была сформирована рядом с сыном командира 30-й ДиПК контр-адмирала Соколана, Владимиром. Если сказать откровенно, то я не вижу в этом явлении ничего плохого. Ребятам, объединенным в такие группы, легче было учиться, уживаться в ротном коллективе, многие из них и службу начинали рядом и по сей день, по прошествии 50 лет, поддерживают самые теплые отношения.
Разве хуже я ощущал себя в училище, если бы вместе со мной учились в одном классе Игорь Захаров, Андрей Ланчук, Саша Коновал, Владимир Ветошкин, учившиеся со мной в одном классе школы, поступившие вместе со мной в училище, но определенные для учебы в разные роты? Игорь Захаров после окончания 1-го курса в 3-м классе нашей «ВЕДИ»-роты, следуя семейной традиции, был переведен для продолжения учебы на противолодочный факультет. Ветошкин и Коновал учились в классах роты Берегового факультета. И пришлось мне, бедному «сиротинушке», все пять лет обучения быть единственным представителем 1-й севастопольской школы в своем училищном классе. Правда, во втором классе нашей роты учился Александр Беспальчук, а в третьем классе – Евгений Кожемяко, Борис Дехник и Володя Коханюк, но это уже были другие классы…
По всем признакам, формирование нашего класса шло под неусыпным и заботливым контролем. Для начала подбирались ребята, имевшие по результатам экзаменов не менее 14-ти баллов, то есть, получившие не более одной четверки.
О конкурсе школьных аттестатов не было речи, но по любым параметрам наш класс заметно выделялся на всем курсе по числу выпускников севастопольских школ. . По логике вещей, выпускник нашей 1-й школы – Александр Беспальчук должен был учиться в нашем классе, и только неуместная в данном случае псевдокомиссарская принципиальность его отца – начальника политического отдела училища, внедрила сына в «рядовой» 2-й класс нашей роты.
Прослойка севастопольцев в этом классе была значительно слабее. Из севастопольцев сыновьями офицеров флота там были: Александр Беспальчук, Александр Лобурец, Владимир Ремчуков, Сергей Шаденков. Валерий Колесников, Владимир Ремчуков, Варицкий. Из сыновей бывших старшин флота: Леонид Бакши, Александр Ковшарь. В этом классе были еще севастопольцы: Валерий Варенцов (переведен во второй взвод из нашего класса по разным соображениям, в том числе и для того, чтобы несколько усилить «ядро» севастопольцев во втором взводе) и Владимир Шахов. Итого, одиннадцать человек. Юрий Бахматов приходился родней заместителю начальника 3-го факультета, Володя Руденко каким-то боком имел отношение к бывшему маршалу авиации. У Валеры Цыганова отец – полковник участник знаменитого десанта в Николаевский порт в апреле 1944 года. Тоже выходит не слабо.
В третьем классе нашей роты процентный состав севастопольцев был еще ниже, и сыновей офицеров флота среди них было значительно меньше. У Жени Кожемяко, отец к флоту не имел прямого отношения. Отец Кеши Коханюка в ту пору один из ведущих ювелиров города. Отец Сергея Кирсанова, если не ошибаюсь, возглавлял троллейбусное управление. У Бори Дехника гарантом его «высокого» статуса была маменька - доктор биологических наук. Юра Ходоров родом был из Балаклавы- считай почти Севастополь… Виктор Сухомлин. Итого - шесть человек.
Саша Шабанов никогда в нашей среде не упоминал о том, что приходился родней генералу армии.
Первоначально в наш класс были распределены четверо бывших военнослужащих: Игорь Шефталович, Николай Колосовский, Валерий Варенцов и Эдуард Андрюшин. Колосовский был старше нас на пять лет, с очень слабой общей подготовкой, склонный к нарушениям дисциплины, сразу же после окончания лагерного сбора он был переведен в 116-й класс наших «побратимов» в «Буки» роту. Официальным основанием для его перевода послужило то, что в школе Николай учил немецкий язык. Причина эта выглядела анекдотично, уже только потому, о школьной программе Николай имел весьма отдаленное представление, учась с седьмого класса в вечерней школе рабочей молодежи, знание отдельных немецких слов и выражений почерпнул разве только из словарного запаса родителей, четыре года «батрачивших» в Германии на прусского бюргера.
Михаил Моцак припомнил и тот факт, что некоторое время в нашем классе до перевода во второй взвод оставался Валерий Варенцов. Второе отделение возглавил бывший младший сержант Игорь Шефталович – скромный паренек из семьи одесских евреев, верный своим национальным традициям. В училище он задержался недолго: как только истек общий срок пребывания его на действительной срочной службе, Игорь изъявил желание отчислиться из училища. Незадолго до отчисления из училища Шефталович был переведен во второй взвод, уже только эта «потеря» не на счету нашего класса. Более того, забрав от нас Шефталовича, перевели в наш класс севастопольца - Костю Добрынина, а это уже приобретение…
В 1974 году в Николаеве я встретил Игоря Шефталовича в белоснежной морской форме с золотыми нашивками до локтя. В ту пору Шефталович трудился заведующим буфетом на круизном лайнере, базировавшимся на Одессу, а в тот период ремонтирующимся в Николаеве. К началу 2-го курса из всей «служивой» троицы в классе остался только Эдуард Андрюшин, единственный из нас имевший диплом техникума, и успевший на службе окончить школу сержантов. Кстати, Андрюшин изъявил желание учиться в училище с подачи своего армейского друга – Валерия Леоненкова – племянника вице-адмирала Леоненкова. Из общего анализа обстановки, за «чистоту рядов в нашем классе» на первом этапе учебы успешно «боролся» полковник Козловский – отец Володи Козловского. Теперь уже точно можно сказать, что процесс формирования класса был проведен исключительно грамотно, доказательством тому – за пять лет учебы мы не потеряли ни одного человека,- явление уникальное не только для нашего училища, но и для всей системы ВВМУЗов за все годы ее существования.
Да, разные дороги привели нас в училище…
В. Мельников. ЕСЛИ СМЕНИТЬ МОНАСТЫРЬ
Конечно, это было страшно. Скажу точнее: очень страшно. Что это такое – сменить женский монастырь на мужской, да еще и военный, вряд ли кто знает по-настоящему. Кроме меня. Тут уж меня точно угораздило, как изъясняются нынче мои студенты, РЕАЛЬНО. Мечтая о литературном поприще, и уже в десятом классе, будучи «звездой» в литературной студии городского дворца пионеров (видимо, тут привираю, ибо точного названая этой конторы в памяти не сохранилось), печатая свои стишки в севастопольских газетах, я, само самой, разумеется, рассчитывал получить соответствующее образование. В идеале, по моим тогдашним представлениям, нужно было поступить в литинститут имени Горького. Но Москва была далеко, а Киев, естественно, куда как ближе. К тому же туда нужно было предъявить на творческий конкурс конкретные тексты. А тут оказалось все проще. Как лауреат Всероссийского конкурса юных литераторов, который тогда ежегодно проводился в Киеве, после чтения стихотворного цикла о Севастополе, я имел бонусное право на поступление на филфак в Киевский университет. Но потом пошло все как-то не так. Потребовались дополнительные документы о печатных работах, справки о том, почему не знаю национального языка и прочее.
Короче, вернулся в Севастополь ни с чем, и практически с полной потерей времени куда-либо поступать. Но вдруг выяснилось, что есть неделя буквально для поступления на филфак в Симферополе. Это сейчас сей ВУЗ именуется ведущим крымским университетом. А тогда это был педагогический институт имени М. Фрунзе! Вот так я и попал в женский монастырь. Почему – женский? Это выяснилось тут же. В группе русского языка и литературы оказалось всего три пацана на тридцать представительниц прекрасного пола! Что это такое, я понял значительно позже, когда меня уже не стеснялись в женских курилках (а других попросту не было!), когда доверяли интимные тайны о «задержках» («А вдруг, все-таки пронесет, как думаешь?»), и когда в трудные минуты хандры или сплина предлагали «расслабиться» по дружбе и без обязательств. Хорошо или плохо это было, уже не припомню. Но однажды в общаге появился мой батяня. Во флотской форме кавторанга, в сопровождении лихого мичмана, который быстренько покидал в военный «уазик» мои пожитки, включая потрепанную гитару и бесценные рукописи. А на прощание моим онемевшим фанаткам он сказал: «Только флот сделает из каждого человека!»
А дальше все очень просто. Экзамены в ЧМУПС, курс молодого бойца. И где те стихи, которые писались ранее и были в полном соответствии с бестолковой студенческой жизнью?
Мы грузим вагоны с очкастым студентом.
Консервы ползут бесконечною лентой.
А ящик, он все ж тридцать два килограмма.
Конечно, не много, но все же не мало,
когда их число в пятизначную цифру…
«По трешке, – мне шепчет студент, – по тарифу!»
По трешке? Ну что ж, на сегодня – неплохо.
Паршиво, что в глотке дыхание сохнет…
Такие вот писались строки в студенчестве.
А в мужском монастыре появились уже другие стихи:
Ударюсь головой, спеша во сне,
За поездом, реально прокричавшем,
о тумбочку, соседа ошарашив,
и вдруг, увижу осень я в окне…
Прозрачная, иззябшая насквозь,
она, набросив на плечи платочек,
из колкого тумана, все морочит
кудрявые головушки берез.
А те, не уловив пока обман,
Уверены: еще и вправду – лето!
И будет вволю и тепла, и света,
вот только бы рассеялся туман…
И осенит мечтой их чистота,
И хрупкость сна реальность не раздавит.
Но, как в полете, руки распластав,
я вновь усну… А поезд, как из яви,
вновь прокричит, призывно, окрыля,
и я, счастливый, побегу к вокзалу.
И будет очень ласкова земля.
А небо – синим. Ну, а солнце – алым.
И будут птицы, словно гимн, трубить,
о том, что путь мой – светел, чист и долог!
Что буду вечно счастлив я и молод!
Дневальный! Не спеши меня будить…
Тяжело, однако, переходить от лирики к суровой и скучной прозе. Итак, из севастопольцев в нашем классе учились:
1. Володин Анатолий – выпускник 3-й школы;
2. Добрынин Константин – выпускник 29-й школы;
3. Железков Андрей – выпускник 29-й школы;
4. Кириллов Сергей – выпускник 44-й школы, успевший поучиться в 14-й школе, единственный из нас «золотой медалист»;
5. Козловский Владимир – выпускник 29-й школы;
6. Костырко Юрий – выпускник 29-й школы;
7. Лощинин Виктор – выпускник 34-й школы;
8. Моцак Михаил – выпускник 5-й школы;
9. Мельников Владимир – выпускник 5-й школы, окончивший 1-й курс Крымского педагогического института.
10. Никольский Борис – выпускник 1-й школы;
11. Петров Владимир – выпускник 3-й школы, окончивший 1-й курс Одесского мореходного училища;
12. Усачев Михаил – выпускник 39-й школы.
13. На правах севастопольца в наш класс был «внедрен» Юрий Синин – уроженец совхоза «Солнечный» Краснодарского края, племянник майора- медицинской службы Волошина, на тот момент, заведующего лабораторией подготовки кафедры ТУЖК. Со временем, старший Волошин станет начальником медицинской службы училища, сменив на этой должности полковника Грибенко. Юра Синин поступил в училище со второго захода. В ходе сдачи экзаменов в 1966 году он получил три балла по математике и не прошел по конкурсу при жестких условии набора того года. Проработав год разнорабочим на стройке, Юра сдавал экзамены в группах севастопольцев, и, проявив чудеса настойчивости, успешно влился в наш коллектив в последние числа августа.
43% севастопольцев от общего числа курсантов в классе – этим был явно превышен социально допустимый предел комплектования, притом, что командование пыталось убедить «демократическую» общественность, в том, что преимуществом при поступлении в ВВМУЗы имеют дети «рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции».
Среди иногородних ребят, опять-таки, было немало сыновей офицеров флота:
Подколзин Александр, ленинградец, сын капитана 1 ранга;
Чирков Геннадий – сын капитана 2 ранга, офицера Северодвинского полигона;
Платонов Жора – племянник полковника БРАВ;
Жолудь Анатолий – сын отставного майора, из города Марганец на Украине;
Соколов Алексей – сын капитана 2 ранга, выпускника нашего училища 1941 года;
Ящук Владимир – сын старшего военфельдшера, капитана в отставке;
Шаров Евгений – сын подполковника, старшего военпреда одного из судостроительных заводов в Николаеве.
Из случайных (не побоюсь этого слова) для военно-морской службы ребят, можно назвать:
Григоренко Михаил, 22 года, студент-вечерник Новосибирского университета;
Королько Михаил – сын интеллигентов из Барановичей;
Чепур Геннадий – сын учителей из Тернополя;
Чередник Виктор, из рабочей семьи из Путивля;
Романенко Валерий, из рабочей семьи города Очакова;
Некрасов Александр, из рабочей семьи города Анапа;
Евстигнеев Сергей, из рабочей семьи города Симферополя;
Пашковский Александр из Мариуполя;
Андрюшин Эдуард из Белой Калитвы. Мама воспитывала его и младшего брата;
Пискун Владимир – сын колхозников из Днепропетровской области;
Яцевич Евгений – из Минска.
По числу севастопольцев с нашим классом был сравним лишь самый привелигированный класс на курсе – 114-й. Судите сами, Воронов Владимир, Бабич Михаил, Зима Анатолий, Сопин Владимир, Теплицкий Леонид, Умнов Сергей, Глазунов Николай... итого – 7. По числу севастопольцев в классах «Веди»-роты, наш класс был несомненным лидером.
Недаром, Александр Ковшарь – самый заслуженный выходец из 118-го класса нашей роты, даже по прошествии 50 лет, сохранил к севастопольскому костяку нашего 116-«а» класса невольное почтение, еще на заре «туманной юности» объективно оценив наш «творческий» потенциал… И это неспроста: наш севастопольский костяк дал флоту Героя России вице-адмирала Михаила Моцака, кавалера 6 орденов России и Советского Союза. На заслугах Михаила Васильевича Моцака следует остановиться особо: звание Героя России, орден Красной Звезды, орден «За службу Родине в ВС III степени», орден «За личное мужество», орден «За заслуги», медаль «За боевые Заслуги», знаки «Почетный полярник» и «Почетный гражданин Заозерска».
Контр-адмирал Юрий Костырко был награжден орденом Красной Звезды, орденом «За службу Родине в ВС I степени» и стал Лауреатом Государственной премии в группе разработчиков и приемщиков образцов вооружения в 31-м Научном центре ВМФ, который он возглавлял. За освоение новой техники был награжден орденом Красной Звезды Владимир Козловский, орденом «За Заслуги» и именным оружием был награжден Юрий Синин. О заслугах остальных фигурантов этого списка я напомню по ходу повествования…
При формировании четырех рот 1-го курса Корабельного факультета нашим ротным командиром был назначен капитан 3 ранга Павленко, в июле 1967 года выпустивший роту на нашем факультете. Командиром 11-й роты был назначен капитан-лейтенант Строкин, 11-й «а» роты - капитан-лейтенант Долгов, прибывший в училище с должности командира БЧ-2 атомной подводной лодки, командиром роты 11«б» был назначен капитан-лейтенант Глушко.
По числу командиров, командовавших нашей ротой за пять лет учебы, мы тоже побили своеобразный рекорд. С августа по октябрь 1967 года – капитан 3 ранга Павленко, с октября 1967 по октябрь 1968 года – капитан-лейтенант, а затем, капитан 3 ранга Радий Лащинин, с октября 1968 до марта 1970 года – капитан-лейтенант, затем – капитан 3 ранга Данченко, в течение нескольких месяцев 1970 года – капитан 3 ранга Коваленко с кафедры кораблевождения, с марта 1970-го и до выпуска из училища – капитан-лейтенант Анатолий Петрович Скиба. Как вы считаете: это нормальное положение, когда за пять лет обучения нами командовали пять командиров рот?
Практически первые три года наша рота использовалась командованием училища как некая стартовая площадка, или трамплин для офицеров, нацеленных на преподавательскую деятельность, но по существовавшей порочной кадровой практике ВМУЗов, отбывавших временную повинность на должностях командиров курсантских рот. Это притом, что существовал стандартный, многократно проверенный практикой и жизнью порядок, по которому командир, принявший курсантскую роту с момента ее формирования, должен был довести ее до выпуска. И только тогда рассматривался вопрос о возможном назначении этого офицера на кафедру, либо в один из отделов училища.
В доброе, старое время в кадетских корпусах, в том числе и в морском, командование кадетскими и юнкерскими подразделениями считалось особой привилегией для офицеров, решивших связать свою карьеру и судьбу с воспитанием и подготовкой будущих офицеров. Командирам этих рот устанавливалась подполковничья категория с очень приличным окладом, позволявшая при достижении предельного срока службы выходить в отставку с присвоением звания полковника, с льготами, предусмотренными для командиров полков. Судорожная попытка перейти к подобной системе была предпринята во ВВМУЗах в начале 70-х годов прошлого века, когда ввели должности начальников курсов с должностной категорией – капитан 2 ранга. Последнее условие позволило в известной степени стабилизировать процесс ротации командиров курсантских подразделений.
Во время моего преподавания в Нижегородском Высшем военном училище тыла, на Военно-морском факультете существовала система, принятая во всех ВВУЗах страны. Учебная рота состояла из четырех учебных классов-взводов. Два класса составляли полуроту, со своим курсовым офицером. Офицер этот имел служебную категорию- капитан-лейтенант. На эту должность назначались наиболее достойные выпускники училища, – в основном - Золотые медалисты. Такая система организации командования курсантской ротой позволяла в значительной мере оптимизировать и организовать воспитательный и учебный процесс. Для начала – силами трех ответственных офицеров организовывалась стройная система заместительства и непрерывного обеспечения распорядка дня, что способствовало поддержанию должного уровня воинской дисциплины. Курсовые офицеры проводили плановые занятия по физической, строевой и огневой подготовке, возглавляли гарнизонные караулы, наряжавшиеся от роты, личным участием и примером мобилизовали курсантов во время спортивных соревнований, различных марш-бросков, при прохождении практик на кораблях и частях флота… Они же вели всю служебную и учебную документацию, включая классные журналы учебных групп и лично «курировали» учебный процесс каждой группы, оказывая немалую помощь преподавателям профильных кафедр. К примеру, при прибытии на лекционные занятия учебной роты, доклад преподавателю производил командир. Эти же курсовые офицеры составляли реальный резерв при замещении вакантных должностей начальников курсов, заведующих лабораториями специальных кафедр…
Но нашему руководству ВВМУЗов такой пример казался порождением окопной практики, и всерьез в тот период не рассматривался.
На период лагерного сбора в наших ротах были назначены временные старшины их числа училищных, кафедральных мичманов. В этом качестве у нас побывали лаборант с кафедры кораблевождения – мичман Матковский, лаборант специальной кафедры – мичман Примак и уникальный в своем роде – мичман Мосарский. У мичмана этого были вечно выпученные глаза, громадные усищи, крупный нос – картошкой… За глаза мы его звали: «таракан». Ну, прямо, - легендарный «унтер Пришибеев». Эти мичмана в ходе лагерного сбора исполняли обязанности командиров учебных взводов.
Обязанности командиров отделений в нашем взводе, как уже говорилось, выполняли, соответственно: Игорь Шефталович, Эдуард Андрюшин и Николай Колосовский. Во втором взводе – Юрий Икаев, Валерий Цыганов и Валерий Варенцов. В третьем взводе – Юрий Струков, Александр Шабанов и Виктор Сухомлин. Юрий Ходоров, до поступления в училище, отслуживший год срочной службы, от выполнения старшинских обязанностей отказался. Младший сержант Анатолий Улита, уже в этот период, по сути, выполнял обязанности старшины роты. Начальная военная подготовка включала: строевую, физическую подготовку на фоне изучения уставов, основ связи, морской практики. Нас приучали к соблюдению правил воинского общежития, выполнению элементов распорядка дня, к самообслуживанию. Весь лагерный сбор мы находились на положении организационного периода, в увольнение отпускали только бывших военнослужащих, в свое время уже прошедших курс «молодого воина» и принявших воинскую присягу. Мы осматривались по сторонам. В училище в это время курсантов старших курсов было мало. К этому времени даже те, кто имели переэкзаменовки, были отпущены догуливать остатки отпуска. Несколько сборных групп из курсантов 2-го и 3-го курсов несли внутренний караул. Несмотря на летнее время, курсанты, несущие караул, были одеты в форму №3, второго срока. Эти «фигуранты» из числа переэкзаменовщиков, и их форма, неоднократно и жестоко ушитая и перешитая поражали всякое воображение.
Для большинства из нас этот период напоминал лагерную смену в пионерском лагере и переносился легко. Были, конечно, и стертые на строевых занятиях ноги, и непривычные ночные дневальства, но все это было долгожданным и потому – желанным. По вечерам на КПП приходили чадолюбивые родители, приносившие домашней снеди, и забиравшие грязное белье. Скопление родственников в районе основной проходной не приветствовалось начальниками, и для этого выделялись определенные дни и часы. В неурочное время для контактов с посетителями использовался район хозяйственных ворот, между створками которых имелись большие щели. Мне в этом отношении было проще: в тот год наш сосед, отставной подполковник Александр Леонтьевич Седов работал сменным начальником караула ВОХР в училище, и в дни его дежурств мои родители проходили в дежурку, а меня вызывали из ротного помещения по телефону. Препятствий этим отлучкам со стороны непосредственного начальника – командира отделения не было, прежде всего, потому, что с КПП я приходил не с пустыми руками…
По отдельным направлениям подготовки в учебных группах уже тогда вылелялись лидеры. Так выяснилось, что Геннадий Чепур имеет базовую начальную подготовку по морской практике и сигналопроизводству. Оказалось, что он несколько лет занимался в морском клубе при ДОСААФ в Тернополе. По флажному симафору и по работе на «клотике» он без труда выполнял нормативы, требовавшиеся от корабельных сигнальщиков и вахтенных офицеров… Все последующие годы обучения Геннадий возглавлял шлюпочную команду роты. Вот, казалось бы, кому служить на корабле! Кстати, после выпуска из училища, прослужив на технических базах с десяток лет, Чепур стал преподавателем военно-морских дисциплин в Школе старшин-техников в Новосибирске… Я встретил его в 1993 году в Североморске, куда он прибыл с ротой будущих старшин на практику. В третьем учебном классе Юрий Струков до поступления в училище прошел полный курс учебного отряда по специальности «рулевой-сигнальщик» и год отслужил на корабле…
Во время прохождения нами лагерного сбора, казалось бы, не случалось ничего примечательного, - так, отдельные запомнившиеся эпизоды. На первой неделе сборов наш временный командир взвода мичман Примак решил устроить учение по подъему и быстрому одеванию с последующим построением. После очередного тренировочного подъема, Примак решил поощрить курсанта Анатолия Жолудь, первого ставшего в строй. Когда Толя вышел из строя в ожидании поощрения, все стали свидетелями того, что рабочие брюки на нем были одеты задом на перед… Это при том, что брюки в рабочем комплекте имели так называемый «клапан», застегивавшийся на две пуговицы у поясницы. Виртуоз, однако… В вечерние часы между окончанием самостоятельной подготовки и вечерней прогулкой, выпадало около получаса свободного времени.
Примерно в это время в один из вечеров но училищу была объявлена тревога для дежурного взвода, началась какая-то суета, шум от которой переместился в район крыши учебного корпуса, - якобы ловили самовольщика. При построении роты на вечернюю поверку в строю взвода не оказалось Юры Синина. В строй он встал в самом конце переклички, тяжело дыша как после погони. Успел, однако… Кратковременные отлучки на 30-40 минут в вечернее время Юра совершал регулярно, в этом у него была чуть ли не физическая потребность. Его искренне возмущали звуки музыки и вечного праздника, доносившиеся с берега Песочной бухты, где располагался санаторий-профилакторий. Периодически запас терпения у Юры иссякал, и он отправлялся, чтобы призвать эту публику к порядку… Можно ли его за это осуждать?
Периодически мы сдавали зачеты по отдельным видам подготовки, а в процессе тренировок на ялах, на веслах и под парусом, даже выполнили нормы 3-го «взрослого» спортивного разряда. Не считая аналогичного достижения на полосе препятствий, этот успех стал моим максимальным и пожизненным достижением на спортивном поприще… Теперь мне уже не вспомнить фамилию преподавателя кафедры морской практики, 50-летнего капитана 1 ранга, собирающегося уходить в запас. Между основными занятиями по управлению шлюпкой на веслах и под парусом он рассказывал нам о своей юности, учебе в училище перед войной, о боях под Севастополем в качестве младшего лейтенанта – командира взвода морской пехоты, о поистине чудесном своем вызволении из кромешного ада последних дней боев июня 1942 года. В его рассказах о последних днях и часах обороны Севастополя были такие подробности, что спутать их с чем-то другим было трудно.
Прошли годы, служа командиром БЧ-2 на БПК «Адмирал Исаков» и дежуря по кораблю, я отобрал у дневального стоящего ночью в кубрике, книгу. Оказалось, что эта книга воспоминаний нашего бывшего преподавателя, в деталях повторившего свой давний пересказ событий тех далеких и трагических дней. Книга была выпущена одним из киевских издательств. Жаль, что я вернул ее любознательному, но недисциплинированному матросу.
Только прослужив последние 12 лет своей службы в Нижегородском училище тыла, я в полной мере ощутил преимущества, так называемого - полевого лагеря училища. В большинстве мне известных училищ, не исключая Петербургские ВМУ, имеются такие лагеря, и именно на их базе традиционно организуются лагерные сборы новых наборов в училища. Насколько мне известно, такие лагеря были в свое время у Училища береговой обороны им. ЛКСМУ и Севастопольского зенитно-артиллерийского училища… Но вот наше, Черноморское, да в компании с нашим Инженерным училищем в бухте Голландия, таких лагерей не имели, не имеют, и испытывали в этой связи немало неудобств.
Казалось бы, что при наличии в училище Берегового факультета с известной спецификой службы его выпускников, с задачами освоения навыков бойца морской пехоты после первого года обучения, такой лагерь нашему училищу очень бы пригодился… Там бы и ангары для техники БРАВ разместили, можно было бы создать трассу для специальных и служебных машин при подготовке к сдаче экзаменов по вождению. В Училище тыла с учетом специфики подготовки специалистов существовал отдельный автопарк на 80 единиц различных автомобилей и специальной техники, часть этой техники перемещалась в полевой лагерь на периоды сборов курсантов нового набора, полевой практики будущих офицеров служб тыла, резервистов, офицеров запаса. Значительная часть техники участвовала в различных мобилизационных мероприятиях по планам командования гарнизона. Для военно-морского училища, быть может, это и лишнее, но повод для размышлений имеется...
Приближался срок окончания лагерного сбора, нас усиленно стали готовить к ритуалу принятия воинской присяги.
За каждым из нас закрепили личное оружие – автомат Калашникова, выполненный в десантном варианте, с откидным прикладом. К этому моменту нас обучили обращению с оружием, и мы выполнили первое упражнение – стрельбу из положения «лежа» тремя патронами по поясной мишени. Нужно признать, что это было непростое испытание, при той жесткой организации огневых упражнений, что была отработана на кафедре общевоинской подготовки. Полковник Татаринцев запомнился нам на всю оставшуюся жизнь, и хорошо еще, что эта встреча с ним на «огневом рубеже» была для нас первой и последней. Нашей роте еще повезло в том, что сын полковника незадолго до описываемых событий был «выпущен» из роты нашего командира той поры, капитана 3 ранга Павленко.
Где-то дня за два до принятия присяги нам выдали форму второго срока – флотские брюки и белую полотняную рубаху-голландку. Мне досталась уже редкая по тем временам настоящая голландка-реглан. За все годы последующей службы мне такая голландка уже не попадалась. Рукава у нее были вшиты чуть ли не на уровне локтевого сгиба, такая голландка, чудом сохранившаяся в запасниках вещевого склада, могла бы стать достойным экспонатом музея морской формы середины 30-х годов. Кстати, этот «шедевр» на моих плечах запечатлен на фотографии приема нашей ротой воинской присяги.
Получается так, что ряд событий, или мероприятий, сопутствующих нашему курсу с момента его формирования по-своему уникален.
В начале июня 2011 года по севастопольскому телевидению (канал «Черноморка») выступал заведующий музеем ЧВВМУ капитан 1 ранга в отставке Рогальский. Рогальский – сын нашего преподавателя с кафедры БСФ и выпускник 1971 года и, естественно, он пыжился изыскать признаки уникальности своего, по всем признакам, рядового выпуска. Так, находясь на борту крейсера «Кутузов» во время своей первой корабельной практики в Средиземном море в июле 1967 года, все курсанты двух рот 1-го курса нашего факультета явились свидетелями и в известной степени участниками военного конфликта между Израилем и ОАР, что впоследствии дало им право «причисления» к категории участников боевых действий. Вот так-то, как важно бывает оказаться в нужном месте и в нужное время! О своем 1971 года выпуске Рогальский напомнил в связи с его 40-летним юбилеем. Пусть Рогальский потешится до июня 2017 года, потому как следом грядет 45-я годовщина выпуска нашего курса.
День принятия нашим курсом присяги был назначен на последнее воскресенье сентября. Представьте себе плац училища с шестью выстроенными для принятия присяги ротами. Очень много было гостей, родственников.
После всех ритуальных действий, состоялось прохождение торжественным маршем, а после праздничного обеда нас отпустили в первое в нашей жизни увольнение. В город я направился вместе с Сашей Пашковским. Он был одним из тех, чьи родители не смогли присутствовать при принятии присяги. Мои родители с нетерпением ждали меня дома. Батюшка принес к этому моменту из сада много фруктов – винограда, персиков. В спальной комнате, на полу у нас был пушистый ковер. Я прилег на пару минут и проспал пару часов. Санька, постеснявшись последовать моему примеру, в это время скучал рядом со мной. Об увольнении на ночь речь тогда еще не шла, – к 23 часам мы отправились в училище. В дни увольнений в город выходили многие тысячи курсантов и, начиная с 23 часов, троллейбусы 6-го маршрута были переполнены, приходилось брать поправку на возможные задержки в пути.
Учеба на первом курсе. Осваиваем Отдельный учебный батальон.
В течение нескольких дней после приема присяги происходила «передислокация» наших пяти рот на территорию Отдельного учебного батальона, где нам предстояло обучаться в течение первого года обучения. Курсанты 1-го курса Берегового факультета от этой чести были избавлены, они оставались на своем штатном, традиционном месте – в левом крыле первого этажа жилого корпуса. Ротное имущество, вещевые аттестаты, оружие перевозилось машинами, мы же с нехитрым личным имуществом в вещмешках, часть маршрута проехали рейсовыми троллейбусами, часть – пешим порядком.
При распределении мест для ротных помещений нашей роте досталась самое неуютное, «проходное» место – сразу за входным вестибюлем. Следом за нашим ротным помещением, шел отсек, в котором была размещена 11-«а», следом, 11-я, и в самом дальнем «отсеке» – 11-«ГЛАГОЛЬ». То есть все перемещения курсантов трех рот происходили по нашей территории, со всеми истекающими и остающимися на полу последствиями. По сути дела, нашей ротной территории была уготована участь проходного двора. Это и пропадавшие, по ходу дела, полотенца, и затоптанный паркетный пол, и любые проверки командования…. Самый инициативный и самый хитрый командир 11-«БУКИ»-роты – капитан-лейтенант Богдан Глушко захватил для своей роты правое крыло первого этажа с отдельным входом. Там же размещалась и медсанчасть учебного батальона. Часть двора между учебно-административным корпусом и ограждением по линии подпорной стенки территории, использовалась для общих построений рот, включенных в состав Отдельного учебного батальона. Там же в предусмотренное распорядком время проводились утренние осмотры, строевые смотры, разводы суточного наряда.
Наши учебные классы располагались на 2-м этаже, лекционные залы и кабинеты командования – на третьем. Во внутреннем дворе, размещались различные спортивные «снаряды». В целом, ощущалась чрезмерная скученность, но этот вариант размещения рот вполне обеспечивал учебный процесс. Столовая размещалась в отгороженной для нас части подвального яруса основного учебно-административного корпуса 7-го Учебного отряда Черноморского флота. Этот подвальный лабиринт протянулся на несколько сотен метров уже в качестве продпищеблока всего Учебного отряда Черноморского флота. При руководстве практикой курсантов училища тыла, мне приходилось регулярно обходить так называемые, объекты практики, среди них – береговые базы войсковых частей. В 1993 году при посещении береговой базы бригады ОВРа, начпрод учебного отряда старший лейтенант Василий Ландяк пригласил меня отобедать в столовой офицерского состава. В тот период столовая эта размещалась там, где в далеком 1967 году была столовая Отдельного учебного батальона ЧВВМУ. Когда я напомнил об этом командиру береговой базы, то заведующая столовой, обслуживавшая почетных гостей, сказала, что в ту пору она работала заведующей курсантским буфетом при столовой. В некотором роде, нечаянная встреча с далекой юностью…
При входе в наш «городок» с территории общего отрядного городка был оборудован свой КПП, с пешеходной калиткой и въездными воротами. Раз в неделю, по пятницам, мы мылись в бане учебного отряда. Кстати, в те годы их было две, а в Учебном отряде флота числилось более двух с половиной тысяч человек, не включая переменный состав Школы-старшин-техников, которая располагалась в корпусе, в котором ныне размещается Севастопольский филиал Новороссийского мореходного училища.
Не знаю, кем и с какой целью корректировалась программа 1-го курса, но составлена она была не совсем грамотно. Кроме общеобразовательных предметов нам стали преподавать навигацию, морскую практику, металловедение, химию взрывчатых веществ, военную администрацию, теорию непотопляемости применительно к подводным лодкам. Что касается таких общеобразовательных предметов как физика, высшая математика, начертательная геометрия, философия и даже, металловедение, здесь все ясно. Напряженная программа по физической подготовке, строевая подготовка, занятия по борьбе за живучесть корабля, изучение теории и практики легководолазного дела, основ навигации с выполнением элементов навигационной прокладки, теория взрывчатых веществ… Все это было доступно нашему уровню, нашему пониманию и чрезвычайно интересно, но больше соответствовало ускоренным курсам по подготовке помощников командиров малых кораблей. В то же время, преподавание основ военной администрации, теоретических основ морской практики, теории управляемости корабля, теории непотопляемости ПЛ было явно преждевременно. На отличном уровне капитаном 2 ранга Широковым нам был прочитан курс гидрометеорологии и навигации, правила чтения навигационных карт… Теорию управляемости и непотопляемости ПЛ нам отлично преподнес бывший механик дизельной подводной лодки. Курс военной администрации, мог вполне быть рекомендован в качестве пособия не только для выпускника-лейтенанта, но и для помощника начальника штаба отдельной бригады. Уровень изучения швартовных принадлежностей, теории прочности швартовных концов, устройства шпилей, вполне соответствовал уровню школы боцманов или курсов помощников командиров кораблей 1 ранга. Основы сигналопроизводства, преподаваемые высочайшим мастером своего дела капитаном 1 ранга Канунниковым, вполне соответствовали требованиям, предъявляемым к вахтенным офицерам кораблей. Знакомство с химией взрывчатых веществ, вызвало у нас не просто здоровый интерес, но и потребность применить полученные знания на практике. Под руководством старшины класса (бывшего студента университета) Миши Григоренко мы изготовили раствор порошкового йода в нашатырном спирте. После просушки разбросали комки осветленных кристаллов рядом с преподавательским столом и изобразили искреннее удивление от резкой вони и ярким вспышкам из-под ботинок вошедшего преподавателя. Если бы весь этот блок специальных дисциплин перенести ближе к выпуску из училища, то толк был бы несомненный. Оправдать тогдашних планировщиков учебного отдела факультета во главе с заместителем начальника факультета по учебной части капитаном 1 ранга Гончаровым может лишь то, что они свято верили в то, что такая тематика занятий резко введет нас в курс будущей специальности и подготовит… к первой корабельной практике.
Подборка преподавателей общеобразовательных дисциплин составила бы честь любому гражданскому техническому ВУЗу. Практику по начертательной геометрии вел преподаватель Брискин. Его обязательная практика «пятиминуток» в начале каждого занятия для закрепления знаний, полученных на предыдущем, позволила в кратчайшие сроки освоить эту столь премудрую дисциплину. Теория и практика металловедения, преподаваемая бывшим флагманским артиллеристом эскадры капитаном 1 ранга в отставке Нестеровым, доводилась нам на уровне знаний технологов и военпредов, контролирующих производство металлоконструкций для систем вооружения.
Практику по высшей математике мастерски вела эффектная, модно одетая преподавательница лет тридцати пяти по фамилии Гаркуша. В нее наивно, и как-то по-детски, влюбился Эдик Андрюшин. На ее занятиях он садился на один из первых столов и не сводил с нее восторженных глаз. Поскольку, Эдик был всегда под рукой, ему периодически, по ходу занятий, задавались вопросы. Он вставал неловко улыбался, и, заикаясь от волнения, часто невпопад отвечал, а больше молчал. На что однажды последовала от преподавателя не совсем уместная реплика: «Андрюшин смотрит умными, как у собаки глазами, вроде бы все понимает, а сказать ничего не может…».
Вспоминая этот рабочий эпизод, на память приходит более знаменательный сюжет из истории нашего училища. Прошло столько лет, что упоминание о нем не повредит уже ничьей репутации и не вызовет негатива. В конце сороковых годов, на должность преподавателя физики в Черноморское училище прибыла молодая выпускница университета, и в нее без памяти влюбился курсант с необычной фамилией – Чайка. Не смотря на протесты родителей и увещевания сокурсников, парень добился своего – они стали мужем и женой. Не знаю, была ли у них существенная разница в возрасте, быть может, и нет: курсантами в ту пору часто становились и 23-летние ребята. Но совместная жизнь не заладилась, лейтенант Чайка после окончания училища один убыл на флот, а преподавательница физики по-прежнему преподавала свой предмет в училище. В нашу пору эта стройная женщина с гордой осанкой читала лекционный курс по физике нашему потоку, а Елена Николаевна Тимощук – проводила занятия по практике.
Чуть ли не в первый же день по прибытии нас в расположение батальона по ротам было объявлено, что через неделю, в субботу состоится родительское собрание… Для всех подобная информация была неожиданной: казалось, какие могут быть родительские собрания в высшем военном учебном заведении? Потом пояснили и разъяснили – это мероприятие направлено на установление надежных контактов с родителями для совместного воспитательного процесса в новых для нас, недавних школьников, условиях. Для того, чтобы пресечь новые вопросы, и придать планируемому мероприятию официальный статус, было сказано, что на собрание в обязательном порядке должны явиться родители всех севастопольцев, включая родителей бывших военнослужащих срочной службы,- к таковым у нас в роте относились – Валера Варенцов, Юра Ходоров, Витя Сухомлин, Леня Бакши. Такое заявление командования повергло в легкое недоумение этих ребят, но и несколько удивило всех остальных… Можно себе представить реакцию родителей того же Юры Ходорова, живущих в Балаклаве, или родителей Николая Колосовского, и в хорошие-то времена не посещавших родительских собраний, и давно забывших о том, что их младший сын когда-то учился в школе. Тем более, что последние три года Николай посещал занятия в вечерней школе рабочей молодежи. Здесь уже было не до смеха. Николай Колосовский уже сам, можно сказать, собирался стать отцом. Уже неоднократно на КПП батальона приходила его невеста – Наташа, беременная на 5-м месяце, и требовавшая возможности общения с будущим мужем и отцом ребенка. А тут: родительское собрание, быть может, и жен с детьми пригласят?
Официальная и вполне логичная цель командования – установив непосредственный контакт с родителями курсантов-севастопольцев, довести до них требования учебного и воспитательного характера, предъявляемые к их «чадам»; пресечь в самом зародыше создание условий для переодевания их сыновей и примкнувших к ним товарищей по совместной учебе в гражданскую одежду в дни увольнений и прочее, и прочее…
С другой стороны, просматривалось создание постоянно действующего канала связи родителей с командирами рот и командованием училища с учетом и с надеждой на благотворное сотрудничество в течение всех пяти лет обучения сыновей в училище. Кстати, на этот вариант сотрудничества, не без оснований, очень рассчитывало командование не только батальона, но и всего училища. О том, с какими трудностями определялись в училище сыновья ряда уважаемых и влиятельных военачальников и городских чиновников, мы уже вели речь. Сохранив в памяти факты обещаний многих родителей «всеми возможными и невозможными силами помогать училищу», командование нашло возможность им публично напомнить об этих обещаниях, и связать их с насущными, текущими проблемами батальона. Не будучи до конца уверенными в том, что в ротах будет обеспечена 100-процентная явка родителей курсантов, в канцелярии батальона были отпечатаны специальные уведомления-приглашения на родительское собрание с указанием даты и повесткой... Эти «приглашения» были вручены курсантами родителям за неделю до собрания. Более того, назначив собрание на субботний вечер, наиболее проблемные курсанты за несколько часов до назначенного времени были отпущены домой с обязательным возвращением в батальон вместе с родителями.
Я хорошо запомнил, как по этому поводу сквозь зубы матерился Валера Варенцов и как паниковал Коля Колосовский, опасавшийся, что его отец в последний момент откажется идти на собрание. Это, конечно, было НЕЧТО! В часы проведения по ротным помещениям родительских собраний в классах была организована внеплановая самоподготовка, с перспективой увольнения в город по субботнему распорядку. Нам, конечно же, было интересно знать - что там и как было на собрании. Нужно сказать, что массовость мероприятия была, таки, достигнута. Отцы многих ребят пришли в военной форме. Я впервые увидал отца Андрея Ланчука, при том, что с Андреем я десять лет проучился в одном классе. Отца Игоря Захарова я узнал только потому, что мы жили в соседних домах, а так, старший Захаров, как и многие отцы-военнослужащие, редко посещал родительские собрания в школе. В обязательном порядке в форме пришли капитан 1 ранга Беспальчук, подполковник Козловский, капитан 2 ранга Мельников, капитан 1 ранга Власов, в гражданском костюме, чтобы не привлекать к себе особого внимания, прибыл командовавший 30-й дивизией противолодочных кораблей контр-адмирал Соколан.
По многим признакам, несмотря на кажущуюся абсурдность, это собрание имело и положительные последствия. Какой-то период хозяйственная часть батальона не знала проблем с красками, лаками… Вся электрика и сантехника с этого момента обеспечивалась представителями электромеханической службы 30-й дивизии надводных кораблей, которой в ту пору командовал контр-адмирал Соколан. Вдоль двора был проложен силовой кабель, обеспечивавший бесперебойное снабжение электроэнергией наших специализированных кабинетов… При получении вещевого имущества у нас была возможность подгонки обмундирования на базе ателье военторга, которое курировала по своей должности матушка Паши Волошина… И прочее, и прочее, малозаметное для глаз, но существенное обеспечение.
С началом занятий в расположении батальона, определился перечень нарядов, что приходилось нести нам в процессе организации повседневной деятельности, и по плану гарнизона. Среди, так называемых, внутренних нарядов, кроме дневальств и дежурств по роте, добавился наряд на дежурство по батальону. Наши старшины, которых, с учетом не имевших должностей, было 12 человек, посчитали, что на них падает слишком большая нагрузка по несению нарядов, и с ведома командира роты к несению старшинских нарядов – дежурств по роте и батальону были привлечены наиболее подготовленные курсанты из числа вчерашних школьников. От нашего класса подобной чести удостоился я, Миша Моцак и Сергей Кириллов, от второго взвода – Володя Ремчуков, Борис Зубко и Леня Бакши, от третьего взвода – Борис Санников и Александр Сузый.
Так случилось, что чуть ли не на второй день по прибытии в расположение батальона я заступил дежурным по батальону. Первая часть дежурства, включая наиболее ответственную его часть – развод, прошли вполне прилично, но рано утром, минут за десять до подъема, я по ошибке вместо выключателя освещения в дежурке, нажал на аналогичный и никак особо не обозначенный сигнал звонка: по спальным помещениям всего батальона понеслась задорная трель. Буквально через секунду я его отключил, но прокол оказался слишком громким, и после встречи мной командира батальона, я был снят с дежурства. Я был отстранен от несения старшинских нарядов, и с подачи все того же «синклита-ареопага» из ротных старшин переведен в разряд курсантов «дежурных приборщиков», в обязанность которых входила уборка помещений общего пользования и так называемых отхожих мест. Большой проблемы в этом публичном низвержении со служебного Олимпа я не усмотрел, выросший в семье корабельного офицера я с самых ранних лет четко усвоил, что воинская служба по своей сути предполагает кратковременные взлеты и неминуемые падения, и главное, чтобы число падений не превышало число взлетов… Среди суточных нарядов были и такие, что позволяли в дни их несения посещать занятия. «Дежурные приборщики» по причине своей эпизодической востребованности и общеизвестной «ущербности» возглавляли этот список, и последнее условие мне очень подходило, так как главным на тот период я считал не службу а учебный процесс… Но не тут-то было, посчитав, что я в полной мере испытал весь комплекс унижений и сделал правильные выводы, все тот же старшинский «синклит», он же, «совет старейшин» при старшине роты, преследуя все-тот шкурный интерес, милостиво позволил мне уже на следующей неделе заступить дежурным по роте… Это почетное дежурство с тех пор мне предстояло нести все пять лет обучения в училище.
После низвержения меня со служебного Олимпа к несению старшинских нарядов был допущен Миша Моцак. Дежурные по ротам носили на поясе курсантские палаши образца 1909/1938 года. Проблема была лишь в том, что когда такой палаш носил дежурный по 11-«БУКИ» роте Миша Власов, имевший рост 198 см, то он выглядел несколько иначе чем дежурный по 11-«ВЕДИ» роте Миша Моцак, имевший рост несколько меньший… Палаш-то был стандартный без учета роста. Теперь картина маслом: у Миши, бегущего по ротному помещению для встречи командира, палаш попадает между ног... В результате Миша оказывается на намастиченном полу под ногами вошедшего в роту капитана 3 ранга Павленко. Должно быть, после такого дебюта, Миша с большим удовольствием заступал рабочим по камбузу в составе наряда от нашего класса. Там было меньше шансов, что черпак для первого блюда попадет тебе между ног. Вот вам убедительные примеры того, что оказаться рядом с «парашей», как в моем случае, или иметь шанс свернуть шею, казалось бы, на ровном месте, как в случае с Михаилом, можно было не только на адмиральских должностях. Следовало привыкать ко всяким неожиданностям. Мы сами выбирали себе профиль службы с элементами экстрима…
Опять-таки об учебном процессе. Благодаря инициативе преподавателя металловедения Нестерова, кабинет для практических занятий по его предмету был оснащен специальными приспособлениями для испытаний образцов металлов на прочность, на текучесть и проч. Тематику и качество проводимых с нами занятий я смог в полной мере оценить лет через двадцать, взяв в руки руководящие документы и инструкции для военпредов и технологов, работавших на предприятиях, выпускавших различное оборудование для флота. Не менее интересные знания и навыки мы получали во время занятий по предмету «Химия взрывчатых веществ». Мой одноклассник по школе, полковник Евгений Данилович Агафонов, ставший со временем начальником отдела боеприпасов Управления ракетно-артиллерийского вооружения ВМФ, несмотря на обширные знания, полученные на профильном факультете Академии имени Крылова, с большим интересом и нескрываемым удивлением просматривал конспект лекций и бланки лабораторных работ, сохраненные мной по этому предмету. На очень высоком уровне нам преподавалась высшая математика. Каждый из разделов был рассчитан на семестр. При посещении лекций, и при должной активности на практических занятиях больших проблем с этим предметом не наблюдалось. Я был несколько удивлен тем положением, что по двум отличным и одной хорошей отметке, полученных на экзаменах в ходе зимней сессии, я был объявлен отличником учебы.
В классе у нас собрался народ ох, какой непростой, но на фоне нас, бывших школяров, Юра Синин явно выделялся своей особливостью. В ту пору в увольнение нас отпускали только по вечером в субботние дни и в два приема по воскресеньям. Причем, если тебя записали в воскресенье «на после обеда», то уже к ужину ты должен вернуться в расположение батальона. Тот же, кто увольнялся в воскресенье после ужина, возвращался к 00 часам. Получалось так, что каждый из нас имел реальный шанс раз в неделю сходить: кто в город, кто домой. На самом примитивном уровне обеспечивалось требование Корабельного Устава 1959-го года, по которому из расположения части в увольнение отпускалось не более трети личного состава. На памяти большинства из нас была трагедия с линкором «Новороссийск», на котором вечером перед взрывом на берег сошло более 60% офицерского состава.
Ни о какой жесткой процентовке при записи на увольнение речи не стояло, но, если ты записался на увольнение в субботу вечером, ты лишался права на вечернее увольнение в воскресенье. Для севастопольцев увольнение в обед в воскресенье было ни то, ни се… Если только сходить домой пообедать и помыться. В то же время, как для иногородних ребят это была возможность прогуляться по городу и к ужину вернуться в батальон. Наша гордость – большое число севастопольцев в отделениях, становилась нашей проблемой, когда решался вопрос об увольнении.
К примеру, в нашем, третьем отделении кроме меня учились севастопольцы: Владимир Мельников, Анатолий Володин, Владимир Козловский. Иногородние ребята – Алексей Соколов, Геннадий Чепур, Евгений Яцевич, Георгий Платонов, Александр Подколзин и Евгений Шаров.
Неудовлетворительная оценка по любому из предметов, либо наказание в виде «недели без берега» лишали права на увольнение. Командиром отделения после перевода в 11-«б» Колосовского был назначен Алексей Соколов. Своим заместителем он назначил меня. Мне же он традиционно давал провокационные поручения, противопоставлявшие меня всему отделению и выставлявшие меня на посмешище всему классу. К примеру, по выходе взвода на утренний осмотр, мне в обязанность вменялось проверять порядок в тумбочках, заправку коек, с задачей успеть «огласить» замечания до окончания утреннего осмотра. С одной стороны, Соколов выставлял меня как своего заместителя и потенциального преемника, с другой стороны - вызывал естественную недоброжелательность и озлобление со стороны всего отделения. Миша Григоренко, неся в себе заряд напускной приблатненности, присвоил мне обиднейшую кличку «шестой», которая при желании досадить мне, эпизодически всплывала до самого выпуска. Чаще других, подобную говнистость по отношению ко мне проявляли Козловский и Костырко.
Но этот тандем, всячески демонстрируя свою избранность, говнился не только по отношению ко мне. Преподавая в университете прикладные исторические дисциплины, мне пришлось поневоле вникнуть в суть таких дисциплин как «нумерология», она же, магия чисел, казалось бы, дуристика какая-то. Но был период, когда меня по жизни стала преследовать цифра «31». Все квартиры, которые мне пришлось обживать в Североморске и в Нижнем Новгороде имели этот номер… И вдруг мастер, взявшийся отремонтировать мой дачный домик на Толстом мысу в Севастополе, приволок с какой-то свалки отличную дубовую дверь, опять таки, с номером «31» на латунной бирке… Это уже был явный перебор…
Так что когда ротный писарь Юрий Костырко, оформляя наши офицерские удостоверения личности и подбирая, жетоны с личными номерами, исхитрился изыскать мне личный номер с двумя ШЕСТЕРКАМИ в конце… Ну как мне после этого не поминать его лихим словом? Не стоило бы ему шутить, оперируя такими цифровыми подборками… Удостоверения в процессе службы менялись, а личный-то номер оставался прежним. Жетон с этим номером сохраняется мной как память о нашем ротном писаре, и как как оберег от нечистой силы. Вроде как, клин клином… У Юры Костырко батюшка в ту пору ходил в океан капитаном рефрижератора. Рейсы у него были не длительные, но частые. И, вот Юра приноровился провожать-встречать отца. Провожает – его отпускают домой на пару дней, встречает – опять пару дней, так жить можно… Правда, и нам от этих знаменательных проводов а особенно, встреч, что-то «обрыбилось», а один раз даже «облангустилось»… Старший Костырко вернулся из рейса и Юра принес из дома здоровенного вареного лангуста.
Планированием нарядов на службу занимались наши старшины, точнее – старшина роты. С первого же дня пребывания наших рот на территории батальона старшиной нашей роты стал бывший командир отделения шоферов, младший сержант Анатолий Улита. Это был крепкий, круглолицый, розовощекий, черноволосый хохол. Говорил он немного нараспев, спокойным, с хрипотцой голосом. При подаче им команд в голосе появлялись визгливые звуки. По всем стандартным, армейским меркам, это был образцовый старшина, возникало подозрение, что всей своей предыдущей 22-летней жизнью он был спрограммирован эта эту должность. Выполнение старшинских обязанностей Улите, вне всякого сомнения, нравилось, и это было заметно. Из своего же 118-А класса Улита подобрал ротного писаря. Им стал скромный, работящий и до той поры незаметный сельский паренек – Витя Чеботарь. Он обладал каллиграфическим почерком и крайне желательными для писаря качествами: был скромен, работящ и не болтлив. На вторую номенклатурную ротную должность – приборщика ротной канцелярии Улита назначил еще одного «селянина» – Валеру Кулажко.
Третья по значимости в ротной иерархии должность была занята. Именно, занята, потому как Юру Синина на должность баталера никто не назначал. Просто с первого дня Юра без труда убедил всех, что лучшего баталера просто не найти. В его распоряжении была ротная баталерка, являвшаяся местом сбора перед баней грязного пастельного белья, полотенец, рабочего платья, и последующей выдачей всего чистого. Там же в назначенные дни собиралась обувь, требующая ремонта, хранился ее подменный запас. Он же получал и выдавал сапожный крем, мыло, следил за комплектацией имущества в комнате бытового обслуживания. На первом курсе была допущена одна выдающаяся глупость – вместо личного для каждого курсанта шкафа для хранения форменной одежды, было создано ротное вещевое хранилище с многоярусными стеллажами, разделенными на индивидуальные ячейки. Предполагалось, что в дни увольнений, смотров и прочих меро-приятий, предполагавших парадно-выходную форму, курсанты повзводно должны были заходить в эту бестолковую баталерку и брать там требуемое имущество. В случае увольнения курсанта в рабочее время по служебной надобности, процесс этот контролировался дежурным по роте. Ключ от этой ротной «кошкадавки», естественно, находился у старшины роты, что создавало массу проблем, так как старшина был на занятиях.
Наше вещевое имущество до момента переселения на территорию батальона ограничивалось двумя парами белого рабочего платья, рабочими яловыми ботинками-«прогарами», парой тельников, бескозыркой второго срока. Все остальное имущество мы получали уже в вещевой службе батальона. Вопрос с подгонкой обмундирования решался сложно и нудно, так как мастерские находились на основной территории училища. Помню, мне всучили бескозырку размера на два больше, вся же остальная форма была вполне пригодна для носки.
От учебных занятий нас старались как можно меньше отвлекать. С учетом того, что я нес службу дежурным по роте, у меня получалось в месяц не более 2-3-х нарядов. Мы не несли караулов, нас не задействовали в камбузный наряд и в гарнизонный патруль. Пару раз в месяц, мы поротно чистили картошку для всего личного состава военного городка, в котором размещался Учебный отряд Черноморского флота, Школа старшин-техников и ряд различных временных формирований. В те годы это было более 2,5 тысяч «ртов». Кстати, чистку картошки нам назначали на ночное время, с перспективой завершения чистки к подъему личного состава. Чаще всего, это была одна из суббот.
В октябре началась подготовка к праздничному юбилейному параду, посвященному 50-й годовщине Октябрьской революции. К этому времени к нам был назначен новый ротный командир – капитан-лейтенант Лащинин. Радий Лощинин был хорошим воспитателем, заботливым командиром, но его долгое пребывание на различных первичных должностях сформировало из него слишком осторожного, я бы сказал, настороженного человека. «Пересидев»в звании капитан-лейтенанта, как минимум, два срока, он, естественно, страстно желал получить очередное звание – капитана 3 ранга. Но как только это произошло, он уже считал, что командование ротой – это уже не для него. Мы были по-юношески вредными, не в меру насмешливыми. Когда командир роты получил известие о присвоении долгожданного и выстраданного звания, он не удержался и слишком громко и эмоционально сообщил об этом по телефону своей супруге… Естественно, были свидетели этого телефонного разговора. Лощинин заметно картавил и его: «Свегшилось!», неоднократно потом озвучивалось в нашем классе.
Наш новый командир роты был дядюшкой курсанта нашего класса Виктора Лощинина, но что бы «не дай бог» не было подозрений в кумовстве, оба они этот факт тщательно скрывали. Хотя, скрывать-то было нечего, Витя бы дисциплинированным курсантом, средних способностей и несколько повышенной «упертости», что в совокупности с его характерной внешностью явилось источником клички «Дуче»… В общем, достойный племянник своего дяди. Любопытный факт: в фамилии Виктора второй литерой было «о» – Лощинин, в фамилии его дяди, Радия Васильевича, – «а» – Лащинин… Что-то явно перемудрили родственнички… Букву в фамилии изменили, отчества у Радия Васильевича с отцом Виктора тоже разные… Кстати, отец Виктора Лощинина – Анатолий Сергеевич – выпускник нашего училища 1952 года, в печально памятном для флота 1959 году был демобилизован и продолжил работать гражданским инженером. Дед Виктора, проживавший в частном секторе в районе площади Ластовой, до революции служил боцманом на одном из кораблей Черноморского флота. Я с Виктором летом 1970 года побывал у него в гостях.
Тренировки парадного расчета происходили на плацу Учебного отряда, то есть, по соседству с нашим батальонным городком. Парадные «коробки» формировались из расчета 10 на 10: десять шеренг в каждой по десять человек. В нашей роте было много рослых парней, что нельзя было сказать о «б»-роте, во втором и третьем классах которой были одни «карандаши». Переростки типа покойного Миши Власова, ростом 198, тоже не годились для парадного расчета. В нашей роте, во втором классе тоже был дылда, будь здоров, – Валера Колесников имел рост 195 сантиметров. Если Власов при его росте в те годы еще сохранял стройность фигуры, то Колесников был сутуловат, и в шутку придавал своему лицу угрюмое выражение… При желании он легко производил впечатление настоящего громилы…
Основу нашей «коробки» составила наша, «ВЕДИ»-рота, с добавлением курсантов из «БУКИ», основу второй «коробки» составила 11 с добавлением курсантов из 11-«АЗ», а третью «коробку» составила полностью 11-«ГЛАГОЛЬ» рота, насчитывающая в своих рядах на тот момент более 150 человек. Через полгода на ее основе будут сформированы две роты 2-го курса создаваемого Противолодочного факультета. Чтобы никому не было «обидно», самым мелким курсантам рот поручалась серьезная задача. При движении «парадного» расчета они шли за последней шеренгой, неся в чемоданчиках сапожные щетки с гуталином. Смотрелась такая картина прелюбопытно – парадным шагом марширует строй, в котором самый малорослый – 175 см, а сзади семенят 2-3 «карандаша», ростом 150 (меньше не бывало). Правда, подобное порнографическое «сопровождение» допускалось на тренировках и до начала движения парадного расчета торжественным маршем.
Все пять лет обучения «БУКИ»-рота, возглавлялась одним и тем же командиром – капитан-лейтенантом, а вскоре капитаном 3 ранга Богданом Михайловичем Глушко. Все, что сопутствовало этой роте и ее командиру, в первую очередь, на протяжении всех пяти лет обучения можно охарактеризовать одним емким словом «хитрожопость». Причем, это емкое словосочетание можно рассматривать не столько в обиду бывшим «букарям», сколько – проявление «белой» зависти со стороны курсантов, да и командиров остальных рот курса. Это относилось и к принципу формирования парадного расчета, и к процессу казарменного размещение «букарей» на протяжении всех лет обучения, и к традиционному «выдавливание» из классов всех разгильдяев, диссидентов и шибко умных… В довершение всего, выпускники роты при распределении получили самые престижные назначения на всем курсе.
Из 90 курсантов, набранных на 1-й курс, к выпуску в «БУКИ»-роте осталось 76, то есть, около 20% было отчислено за период обучения. Причем, репрессиям подвергались курсанты не из простачков. Был, к примеру, момент, когда на грани отчисления был Слава Потряхаев – будущий заместитель начальника УРАВ ВМФ… И таких примеров были десятки. Так что не будет большим преувеличением сказать, что медаль «За боевые заслуги», полученная капитаном 3 ранга Глушко, обильно «окроплена кровью» курсантов, ставших жертвами жестоких и не всегда справедливых методов достижения ротой «отличных»! результатов.
Что же касается того же парадного расчета, то он с небольшими изменениями просуществовал все пять лет… Не формируя, а только дополняя строевой расчет нашей роты, Глушко имел возможность своих любимчиков из числа иногородних «резервистов» планировать в праздничные отпуска за пределы гарнизона, а наиболее достойных севастопольцев отпускать на праздничный «сквозняк» на 2-3 суток. В нашем классе такой же льготой пользовался только Сергей Евстигнеев, имевший родителей в Симферополе. Его постоянно отпускали в краткосрочные праздничные отпуска, естественно, ни о каком участии его в парадном расчете и речи не стояло. Сергей эту привилегию оправдывал отличной учебой и образцовым поведением. Во втором взводе на праздничные «сквозняки» традиционно отпускали Сашу Беспальчука. А, чтобы ему, не дай Бог, ему не взгрустнулось вдали от коллектива, и, чтобы создать видимость «социальной» справедливости, вместе с ним отпускали «Казика» – Николая Казимирского…
Не считая нашей «стрелецкой группы» в составе Костырко-Козловского-Железкова и примкнувшего к ним Добрынина, остальные ребята сбились по парам: Соколов-Королько; Григоренко-Чирков; Мельников-Володин; Платонов-Шаров; Никольский-Подколзин; Некрасов-Пашковский; Романенко-Ящук; с ними рядом держались Чепур, Чередник. Андрюшину было не интересно общаться с нами – недавними школьниками, он при случае отлучался в 11 роту к своему армейскому другу – Валерию Леоненкову. Пискун традиционно отправлялся к своему односельчанину – Козелу… Представляете: тандем – «Козел и Пискун».
Хорошо запомнилась первая сессия 1-го курса и первый в нашей жизни зимний отпуск. В нашем классе двоечников в первом семестре не было. По своему менталитету «букваря», на том этапе обучения мне ближе по духу были ребята из числа иногородних курсантов – такие как Витя Чередник, Саша Некрасов, Толя Желудь.
Зимний отпуск 1-го курса, наверное, запомнился всем. Уже в те времена, в первую субботу февраля проводились в школах встречи выпускников. Наша 1-я школа в тот вечер февраля 1968 года больше походила на праздничный вечер в училищном клубе. Курсанты всех пяти курсов, молодые офицеры и девушки студенческого возраста заполонили все коридоры, еле вместились в актовом зале, для того, чтобы потом закружиться в танцах, устроенных в вестибюле центрального входа в школу. Самыми радостными и самыми воодушевленными в этот вечер были, конечно, первокурсники… и, быть может, пятикурсники. Одни от сознания того, что у них все еще только начитается, другие – в радужном ожидании грядущих перемен…
В школе была традиция: учителя начальных классов, передавая своих четвероклашек в руки классных руководителей 5-х классов, и принимая под свое крыло очередных первоклашек, привлекали для шефства над ними своих бывших повзрослевших питомцев. Сначала это были пионеры, шефствующие над октябрятами, затем – комсомольцы, выступающие в роли пионервожатых разного уровня. Среди наших наставников-мальчишек я не помню, их редко привлекали для подобной деятельности. Но девчонки… Некоторым из них, мы, тогдашняя малышня, очень симпатизировали. И вот теперь мы, курсанты 1-го курса, так же ревниво посматривали на этих девчонок, ставших студентками 5-го курса и радостно общавшихся с бывшими своими одноклассниками – курсантами 5-го курса. Они, для нас оставались самыми красивыми и… по-прежнему недосягаемыми.
Этот же вечер нас основательно отрезвил: пообщавшись в актовом зале, и, для приличия, разок с нами станцевав, наши резко повзрослевшие одноклассницы уже вовсю любезничали со старшекурсниками нашего училища. Законы жизни неумолимы…
Несколько лет назад мой однокашник и коллега, привлеченный к созданию нынешних «мемуаров»- Владимир Мельников обратился ко мне с просьбой организовать «чаепитие» на даче для московского руководства кафедрой журналистики севастопольского филиала МГУ. Каково же было мое удивление, когда в лице почетной гостьи я узнал выпускницу нашей 1-й школы Людмилу Евтинову. Люда, заканчивавшая 11-й класс, была старше нас по возрасту на 4 года, а по выпуску из школы на 3 года. Учась в старших классах, она была пионервожатой у моей жены, младшей меня на три года, а затем, отрабатывая рабочий стаж перед поступлением на факультет журналистики МГУ, возглавляла комитет комсомола в школе. Наше «чаепитие» на даче удалось на славу, а мне было приятно видеть смущение Мельникова, когда я по старой памяти обращался в Людмиле, ну почто как к бывшей соученице, а не как профессору, доктору наук с прочими званиями и титулами…
Знаменательно заканчивался этот первый в нашей жизни каникулярный отпуск. Севастопольцам срок возвращения из отпуска был обозначен несколько раньше – к 18.00 и, поскольку, возвращаться раньше срока не хотелось, то в районе автовокзала спонтанно сформировалась группа отпускников. По случайному стечению обстоятельств в основе группы оказались преимущественно бывшие военнослужащие: Шабанов, Швагрук, Варенцов, Ходоров. Ход мыслей у всех был примерно одинаков: зайти в «Гудок», привокзальный ресторан и обозначить возвращение из отпуска. Обозначили очень скромно – выпили по 100 граммов и закусили бутербродами с килькой… Теперь было веселее возвращаться в расположение «батальона».
В ожидании возвращения из отпуска иногородних ребят весь суточный наряд был сформирован из севастопольцев. Дежурный по 11-В роты – курсант Никольский, дневальные по роте – курсанты Мельников, Усачев и случайно подвернувшийся Улите под руку, безотказный Ящук, до срока вернувшийся из отпуска. Поздний вечер, в ротное помещение один за другим прибывают отпускники… Сдавая отпускные документы, спешат поделиться впечатлениями и домашней снедью с друзьями, с которыми не виделись целых 15 дней! С включением в ротном помещении ночного освещения, центр культурного общения плавно переместился в комнату бытового обслуживания. Не зависимо от постпраздничной ситуации, в обязанность дежурного по роте входил контроль за ситуацией в ротном помещении, через которое валом валят отпускники еще трех рот… Мельников, поминутно «на минуту» отходивший от тумбочки, к 22.30 был уже не в состоянии осилить последние 30 минут смены… Поиск Усачева не дал положительных результатов. Видимо, и он не выдержал процесса дегустации привезенных отпускниками яств, поэтому Мельникова сменяет у тумбочки Володя Ящук – самый безотказный, в ту пору непьющий, и всегда и ко всему готовый. Погуляли…
Весной наступил очередной всплеск творческой активности у Юры Синина. Повязанный по рукам и ногам задолженностями, он изыскал возможность выходить в город по служебным надобностям. Покупая в городе мастику для натирки полов, краску для ремонта в подсобных помещениях, он был обязан возвращаться к назначенному сроку с покупками. Но с некоторых пор Юра стал незаменимым человеком у старшины роты Улиты и его ближайшего окружения – он доставал билеты на танцы в городском Доме культуры, располагавшимся в здании нынешнего Петропавловского собора. Первое время Юра билеты доставлял в роту, но с усложнившейся обстановкой на «культурном фронте», передача билетов с целью конспирации стала происходить непосредственно при входе на Дом культуры. Где-то в апреле после очередного выполнения своих трудных, но почетных «общественных» обязанностей Юра не вернулся к назначенному сроку в роту, а появился только утром в весьма помятом виде. В противоречивых показаниях у Юры присутствовали и грабители-бандиты и ночное городское кладбище, которое в тот раз оказалось непроходимым…
С учетом того, что фантастическая составляющая грубого проступка к сведению принята не была, а мифические непреодолимые препятствия оставили на лице у Юры вполне реальные, осязаемые следы, командованием было принято решение: кроме объявленного строгого дисциплинарного взыскания, привлечь виновника к строгой комсомольской ответственности вплоть до исключения из комсомола. Коллектив на него обиделся и на собрании ротной комсомольской организации вынес решение- исключить из комсомола. В те времена факт исключение курсанта из комсомола автоматически тянул за собой исключение из училища. Теперь требовалось утверждение этого решения в высших комсомольских инстанциях, а до того момента требовалось сдать комсомольский билет. На том этапе Юра всерьез занервничал, ему отказала врожденная гибкость мысли и поразительная находчивость; он заявив, что исключить из комсомола его нельзя, потому как он в нем не состоит… Но вся творческая биография Юрия Николаевича Синина – нестандартная и неуемная, что подтвердилось и в тот раз: исключение из комсомола не последовало. И причину тому наше непосредственное командование объяснить не могло, но для нас было очевидным, что в судьбу Юры вмешались «всемогущие » силы на уровне политотдела и начальника училища. Отсидев ПЯТНАДЦАТЬ суток на гауптвахте, Юра вернулся в наш боевой строй. Кстати, придет время, и на видавшей виды стене Севастопольской гарнизонной гауптвахты наверняка будет висеть мраморная плита, напоминающая, что эту скорбную обитель с 25 апреля по 10 мая 1968 года удостоил посещением… и так дальше с перечислением всех титулов и почетных званий и наград Юрия Николаевича Синина. Но мы, его бывшие соратники и побратимы, и сейчас вспоминаем, что подобной чести не сподобился более никто в нашем классе. Сутки ареста объявляли Сереже Кириллову, Жене Яцевичу, Моцаку, Жене Шарову, Кеше Платонову, Мише Моцаку… кстати, и мне, грешному… Но, вот, чтобы столько суток отсидеть, нет,- никто больше не сподобился… Вот тогда то мы поверили в Юрину неуязвимость и будущее величие. Значит, Юра был прав: без кладбищенской мистики здесь не обошлось. Вот уже в догонку вносятся некоторые коррективы, вроде того, что Шаров, Моцак, Платонов, таки, сидели на гауптвахте. Но сидели-то тихо и незаметно. Посидел и вышел. И что с того? От этого факта авторитет Юры Синина как арестанта-первопроходца только возрос…
Тем не менее, всеми нами уважаемый и любимый Юрий Николаевич Синин, читая эти записки в проекте, очень возбудился, расстроился, возмутился и обратился к авторам проекта с настоятельным требованием убрать весь негатив о нем из публикации… В качестве разоблачения нас в грубой подтасовке фактов, он готов представить комсомольский билет, выданный ему в 1964 году все тем ГУБкомом Краснодара. Знал, поди все 50 лет, что придется доказывать свою любовь и преданность комсомолу. Я не удивлюсь, если выяснится, что все эти годы Юрий Николаевич и членские взносы платил… Кстати, мог бы по дружбе напомнить о том, что уже два года как минул 50-летний юбилей его членства… Наш творческий коллектив, приняв к сведению закономерные требования нашего уважаемого коллеги, готов был пойти ему на встречу. Казалось бы, взять да и вымарать весь материал о нашем герое.
Чисто по-человечески Юрия Николаевича понять можно. Зачем, спрашивается, через полвека упоминать о его грехах юности, при том, Юрий Николаевич под занавес своей многотрудной и ответственной службы, получил известность, как активный борец с «лесными братьями» в Прибалтике начала 90-х годов. И все же, мы решили просить Юру принести на алтарь борьбы со всякой нечистью еще одну жертву – стерпеть наш жесткий флотский юмор…
Но разве такой факт можно предать забвению? Тем более, что тем же приказом начальника училища, об аресте Синина на пятнадцать суток, был снят с должности командира отделения и лишен звания «старшина 2-й статьи» Игорь Шефталович, «ослабивший контроль за подчиненным» Не исключено, что прочтя эти строки, он заявит из своего одесского, или израильского далека, что тоже стал жертвой наследников организаторов террора с безродными космополитами…
По прошествие 50 лет с тех знаменательных событий Юрий Николаевич не станет отрицать и такой очевидный факт, что именно те давние события, прослужили спусковой пружиной, побудительным мотивом к его решению самым решительным образом бороться за соблюдение высокой дисциплины и порядка военнослужащими Вся дальнейшая его служба была связана связать с комендантскими структурами. . Я застал только Североморский и Ростинский этап деятельности Юрия Николаевича.
Приведу лишь один пример из того периода. Наш бывший одноклассник Николай Колосовский, живя в Североморске и служа инженером одной из лабораторий 12-го цеха от арсенала в Окольной, бывал очень буйным во хмелю. 9-го мая 1985 года его жена – Наташа, устав от бесконечных Колиных гастролей, вызвала представителей гарнизонной комендатуры и сдала Колюню под расписку помощнику дежурного по гарнизонным караулам. Пока капитан-лейтенант Николай Колосовский отсыпался в камере, Наташа, сердобольная как большинство многострадальных русских женщин, вроде как одумалась, и позвонила мне с просьбой вызволить Колю из узилища. Плача в трубку, Наташа сообщила мне, что «сдала» Николая в комендатуру, а теперь опасается, что командир РТБ уволит его со службы без пенсии...
Что делать? Представьте себе Североморск 9-го мая 1985 года: юбилейные торжества, посвященные дню Победы. Пол Североморска уже упилось, вторая собирается присоединиться к первой. Прибыв к дежурному по караулам, я представился начальником штаба базы хранения и заявил, что в камере находится мой подчиненный – капитан-лейтенант Колосовский, по ошибке сданный нервной супругой. Во избежание грубого проступка на воинскую часть, прошу вернуть назад под мою ответственность... и прочий бред. Моя домашняя заготовка не сработала – начальником караула оказался сослуживец Колосовского по арсеналу в Окольной и как облупленного знал Колюню и все его предыдущие гастроли. Дежурный по караулам, 45-летний капитан-лейтенант, видя перед собой капитана 2 ранга, в меру трезвого и в меру наглого, заявил, что в отсутствие коменданта, он не может выполнить мою просьбу. Объективно оценив обстановку, не дожидаясь прихода коменданта, я поспешил покинуть комендатуру. Направляясь к выходу, в одном из кабинетов я увидел Юрия Николаевича Синина. По своей должности старшего офицера Отдела устройства Службы (ОУС) он в тот праздничный день обеспечивал поддержание высокого воинского порядка в Североморском гарнизоне.
Вступив со мной в преступный сговор, Юра пообещал вечером, как только утихомирятся страсти, отпустить на свободу нашего непутевого однокашника. С чувством частично выполненного долга, я вернулся к праздничному столу. Каково же было мое удивление, когда через пару часов позвонила Наташа Колосовская и сказала что Николай, не дожидаясь своего законного освобождения, сбежал из камеры и заявился домой, весь перепачканный известкой и каким-то дерьмом. Выяснилось, что Колосовский, отоспавшись в камере, вообразил себя узником совести и жертвой домашнего деспотизма, своей дурной башкой выдавил металлическую решетку в туалете, и вперед головой вывалился с четырехметровой высоты на асфальт комендантского двора. Вне всякого сомнения, нормальный человек, неминуемо разбился бы, или тяжело покалечился. В нашем же случае все ограничилось легкими ушибами и вывихами. Вывихнутые мозги не в счет. Избытком ума и здравого рассудка Коля никогда не отличался, ну а в пьяном состоянии…. Теперь уже семья Колосовских в полном составе слезно просила меня погасить неминуемый скандал, в очередной раз грозивший завершиться досрочным увольнением Николая со службы… Глава семейства скромно молчал, зализывая свои «боевые» раны… Тринадцатилетний Алексей испуганно и внимательно смотрел по сторонам, впитывая жизненный опыта своего непутевого отца. Матерясь про себя, я в очередной раз облачился в форму, я пошел общаться с Юрием Николаевичем Сининым: вроде как поздравить его с днем Победы над всеми злыми силами. Как и следовало ожидать, Юра, всегда трепетно относившийся к нашей ротной солидарности, сделал все для того, чтобы закрыть возникшую проблему. Вроде, как никто не сидел в офицерской камере, никто не совершал побег. Кстати, отставной капитан-лейтенант Николай Колосовский, еще в течение 40 лет не меняя своих пагубных пристрастий, проживал в Севастополе и едва ли вспоминал о тех добрых делах, что сделали для него его бывшие однокашники… Ну уж этот же факт Юрий Николаевич не станет отрицать, даже с учетом того, что приведенный мной эпизод очень похож на фантастику. Вы скажете: не могло такое быть! Но ведь, таки, было…
Кстати, занимая ответственные посты комендантов гарнизонов Росты и Таллинна, он сделал еще немало добрых дел. Юрий Николаевич был последним советским комендантом гарнизона Таллинна. Что касается периода Юриного комендантства в Таллинне, то, должно быть, придет время, и он нам поведает о тех непростых 90-х, когда русскому человеку, особенно русскому морскому коменданту угрозы сыпались со всех сторон.
Возвращаемся в Отдельный Учебный батальон весны 1968 года.
Наиболее сильные и стойкие духом, , упорно постигая основы общеобразовательных и военно-морских знаний, попытались найти поддержку у родной партии. Для этого решили заслать туда самого достойного представителя из своих рядов. Выбор пал на Мишу Григоренко. Миша оценил наше доверие, изобразил глубокое раздумье на своем выразительном лице и после затянувшейся паузы сказал, что он не может оправдать наше доверие… Мы, заглянув в Устав Партии, расчувствовались и спросили у Миши: наверное, он не ощущает себя готовым принять на себя этот тяжелый крест? Миша сказал, что причина другая, более прозаическая, он – не член ВЛКСМ. Еще более растрогавшись, с пониманием взглянув на его ранние залысины, мы спросили у Миши: наверное, он выбыл из комсомола по предельному возрасту? Какие мы были не чуткие и невнимательные. Ведь Миша нам рассказывал, что самые лучшие годы своей юности он провел в изыскательских экспедициях в степях Казахстана, и в сибирской тайге… Нам казалось, что в Сибири Советская власть тогда еще была не настолько крепка, чтобы всех учесть и, тем более, вовлечь в комсомол.
Приняв к сведению и эту информацию, вера в родную партию у нас не поколебалась. Несмотря на преклонный возраст кандидата, мы, прослезившись, решили для начала принять Мишу в комсомол… Единогласным решением комсомольского собрания класса, двадцатитрехлетний Михаил Михайлович Григоренко наконец-то стал членом ВЛКСМ. Миша растрогался и поблагодарил нас за оказанное доверие. Теперь он мог с полным основанием готовиться к вступлению кандидатом в члены, теперь уже, партии. А в это самое время, недоверчивый, хоть и освобожденный, секретарь батальонного комитета ВЛКСМ для контроля послал в Новосибирский горком ВЛКСМ запрос на личное дело опять-таки члена ВЛКСМ Григоренко М.М. И, как это не прискорбно, но оказалось, что «запрошенный… выбыл из членов за неуплату членских взносов». Но мы то уже знали, что из тайги комсомольские взносы всегда запаздывают… Так или иначе, но не успев насладиться членством в ВЛКСМ, Миша первым в нашем классе был принят кандидатом в члены ВКП(б).
Со второго семестра нам начали преподавать разделы высшей физики. Володя Мельников очень сомневался в том, что на экзамене он получит положительную оценку и изыскивал нестандартные подходы к преподавателю. Перед экзаменом Володя несколько раз напрашивался на консультацию, но, похоже, общего языка с преподавателем не нашел, видимо потому, что должной терминологией по изучаемому предмету не успел овладеть… Запаниковав перед экзаменом, он вызвался купить цветы преподавателю, что было вполне естественно и соответствовало традиции. Несколько необычным было лишь то, что преподнести эти цветы наш поэт решил... до экзамена, чтобы уже заранее огрести положительных очков. Так или иначе, но своей вымученной тройки Мельников в тот раз добился.
В том же втором семестре нам преподавали начертательную геометрию. На мой непрофессиональный взгляд, предмет этот был дан очень качественно. Фамилию высокого, мосластого преподавателя, читавшего лекции, я не запомнил, а по какому-то досадному недоразумению фотографии части гражданских преподавателей, проводивших с нами занятия в ходе первых курсов обучения, не были внесены в наш выпускной альбом. Кстати, в эту категорию попали наши преподаватели высшей математики, физики, преподаватель сопромата – Бадальян, преподаватели ТММ и ДМ и ряда других предметов. Лекции по «начерталке» нам читал старший преподаватель Ненашев, высокий, сутулый с крупными чертами лица. Кличка у него была «Серый Волк». Практику по начертательной геометрии нам преподавал Брискин. Занятия он планировал очень грамотно, в начале каждого занятия он проводил обязательную «пятиминутку», каждая из которых была построена как пятнадцатиминутная самостоятельная работа с индивидуальным заданием, охватывавшим основные вопросы, рассмотренные на предыдущей лекции. За каждую из этих «пятиминуток» выставлялась оценка, с правом пересдачи в срок до очередного практического занятия. Положительные оценки, полученные за эти «пятиминутки» давали основу допуска к экзамену, а сам факт своевременного изучения лекционного материала был гарантом лучшего освоения очередных разделов предмета. В ходе подготовки к экзамену я выбрал в напарники Толю Жолудя. Этот паренек из города Марганца, вне всякого сомнения, обладал хорошим пространственным воображением... В конце семестра нам предстояло сдавать экзамен по «начерталке». Успешно «отстрелявшись» в первой десятке, я был назначен дежурным по обеспечению дальнейшего хода экзамена.
Юра Синин делал заход дважды. Брискин, с молчаливого согласия командира роты и присутствовавшего в классе комсорга батальона, дал Синину повторно билет и отправил его к доске. Вопросы билета предполагали графические построения и задачу. Глянув в билет, Юра стал затравленно озираться по сторонам, и для вида что-то изображать на доске. Минут через двадцать, взглянув на его творческие конвульсии, Брискин, где-то в глубине своей натуры, душевный человек, безнадежно махнув рукой, сказал: «Все это сотри и изобрази точку в трех проекциях…». Когда и это элементарное во всем курсе начертательной геометрии задание Юра не осилил, то, привыкший «держать удар», без всяких вопросов он положил билет на стол и спокойно, достойно вышел из класса.
В нашем классе с самого момента его комплектования прижился жесткий, и даже в отдельных его проявлениях, жестокий юмор. Основная наша реакция на безуспешную попытку Синина преодолеть начертательную геометрию, была: «ну все, теперь Брискину не жить…». Учась на втором курсе, и во время одной из самоподготовок узнав о том, что Брискин скоропостижно скончался, все присутствующие в классе невольно повернулись к Синину… Кстати, в компании задолжников, проваливших экзамены после второго семестра, Юра долго не задержался, через пару дней он уже был в своем родном совхозе «Солнечный».
В конце второго семестра, на майские праздники, наше командование решило организовать своеобразную «маевку» – пешую прогулку на Максимову дачу. Для пешей прогулки был выбран праздничный день – суббота 2-го мая 1968 года. Казалось бы, чего же здесь плохого? Вывести весь батальон в место традиционного отдыха севастопольцев – район Максимовой дачи. Для нас бывших севастопольских школьников Максимова дача была рубежом, освоенным где-то на рубеже 2-3 класса. Теперь же, судя по всему, наступал второй этап освоения нами окрестностей родного города. Опыт севастопольцев был востребован – от нас требовалось выступить в режиме проводников-экскурсоводов. Был разработан маршрутный лист, с указанием плановых остановок…
Пять или шесть человек, получили ориентировки на описание наиболее значимых и интересных исторических и археологических объектов, встречавшихся на пути от флотского хлебозавода до верховий Сарандинакиной балки. При выработке маршрута меня привлекли как признанного в узких кругах краеведа и знатока местных достопримечательностей. Пользуясь служебным положением я выбрал себе самую интересную конечную достопримечательность маршрута – остатки генуэзской башни, сохранившиеся в ограде хуторка, в правой стороне центральной площадки бывшего парка в поместье Максимовых.
По большому счету, наша пешая прогулка ничем не отличалась от школьных вылазок начальных классов. Разве только тем, что вместо легкого перекуса, даваемого родителями, мы принесли с собой сухой воинский паек, из расчета на один прием пищи, то есть, банка тушенки или баночка печеночного паштета на четырех человек. Кто-то успел встретить среди отдыхающих на Максимке своих знакомых. Володя Мельников встретил своих бывших коллег по педагогическому институту и расслабился на весеннем солнышке среди пышнотелых почитательниц его поэтического дара. Убедившись в том, что ужи в усадебном бассейне со времени нашего последнего посещения дачи только размножились: мы обрадовались, значит, жизнь продолжается! Не забывали мы и о том, что день праздничный – в пору и к увольнению готовиться. Тем же маршрутом, уже нигде не задерживаясь, через депо железнодорожного вокзала вернулись в расположение батальона.
К летней сессии мы подошли уже более подготовленными и лучше организованными. Часто в курсантском лексиконе и среди тех, кто общался с нами, звучало: «система», поступил в «систему», учится в «системе»… Едва ли кто глубоко вникал в смысл этого термина, применяемого к специфике военного училища… Единственно, что сразу подразумевалось: «система» – это вам не институт или другое любое гражданское высшее учебное заведение. Прежде всего, этот термин предполагал военную организацию, базирующуюся на строгой воинской дисциплине, выполнении распорядка дня, плановых занятиях, обязательных самоподготовок, жесткой системе зачетов, экзаменов… Плюс к этому – пятилетнее существование коллективов, связанных общим проживанием, общей службой, подразумевавшей формирование общей идеологии с достижением конечной цели – формирование специалиста и офицера флота.
В этих условиях требования командования и решения коллектива в малом и в большом становились законом для всех… Хотим мы признать или нет, но негласно подразумевалась и общая коллективная ответственность, в чем-то схожая с круговой порукой в лучшем смысле этого слова. Процесс подготовки и непосредственный процесс сдачи экзаменов считался делом не индивидуальным, а коллективным. Здесь не делалось исключений для отличников и потенциальных двоечников, работоголиков и хронических лентяев и лоботрясов. По заведенному в классе обычаю первые дни подготовки каждый готовился самостоятельно, затем происходила коллективная оценка предэкзаменационной обстановки, и принималось решение, способствующее сдачи классом экзамена с максимальным успехом и минимальными потерями. В обязательном порядке изготавливались шпаргалки. Причем, требования к их изготовлению были жесткими и в то же время забавными – шпаргалка должна была составляться так, чтобы даже обезьяна, только что спрыгнувшая с пальмы, при использовании шпаргалки была в состоянии получить положительную оценку.
Любопытен и тот факт, что контроль за изготовлением и сбором готовой «шпаргалочной» продукции был поручен Кеше Платонову – способному, толковому парню, но редкостному, хроническому лентяю. В процессе сбора шпаргалок Кеша оживал, сбрасывал с себя привычную хандру, в нем просыпался требовательный методист, он даже пытался, оценивая качества шпаргалок, по ходу дела вникнуть в суть предмета. Для сбора и хранения шпаргалок была изготовлена специальная папка с кармашками по типовому количеству билетов. Папка была выполнена мастерски, кармашки были пронумерованы, в меру вместительны, что позволяло быстро находить и доставать нужный материал. Кеша ходил с этой папкой гордо и важно, как ответственный бухгалтер, готовящийся к годовому отчету. На папке было и свое название – «ПХПО» (для непосвященных – «Правила хранения и повседневного обслуживания». Имелось в виду- корабельное ракетное вооружение). Кешино привычное - «ты что тут накарябал, перепиши аккуратнее и понятнее… не ленись». Мог еще и к совести призвать: «только о себе и думаешь». Наверное, ему хотелось еще добавить «лентяй», но Кеша был очень мягкий и душевный парень, он не мог себе такое позволить, он надеялся на нашу высокую ответственность и порядочность. В его устах «не ленись» звучало полушепотом, как заклинание. Кстати, именно в процессе экзаменов особенно явно и ощутимо проявлялся системный подход к выполнению поставленной задачи – успешной сдаче экзамена всеми курсантами класса. При должной отлаженности «системы» – все в классе успешно сдавали экзамены, и дружно отправлялись в отпуск. Теперь уж точно можно признать: в нашем классе эта «система» была отработана в разных вариантах до автоматизма, и за четыре последующих года обучения не имела не единого срыва. Можно ли было такое себе представить при сдаче экзаменов в гражданском вузе?
В один из весенних дней, предшествующих сессии, произошел любопытный случай, в субботний вечер в соседнем классе, где в одиночестве занимался курсант 2-го взвода Юрий Икаев, автоматной пулей было пробито окно, пуля засела в стене. Не знаю, проводилось ли расследование данного инцидента, вполне могущего иметь печальные последствия, но, судя по времени и по траектории полета пули, выстрел был произведен во время разрежания оружия при смене часовых на береговой базе бригады подводных лодок.
В ходе летней сессии 1-го курса нам предстояло сдать экзамен по политической экономии. Казалось бы, что имея некоторый опыт в сдаче экзаменов по общественным дисциплинам, можно было приготовиться и к этому… Но, в том-то и дело, что опыт был , скажем так – негативный. На экзамене по марксистско-ленинской философии наш класс «огреб» восемнадцать троек, и некоторым грозило получить двойки… Сдача экзамена проходила в крайне нервозной обстановке.
Вспоминает Андрей Железков:
«При сдаче этого экзамена произошел анекдотический случай. Виктор Лощинин, должен был сдавать экзамен одним из последних и очень волновался. Я, видя его состояние, пытался как-то поддержать товарища. Среди моих аргументов чаще прочих звучало, что философия, особенно в ее марксистско-ленинской интерпретации – это лженаука, которую не следует принимать всерьез, и уж точно не стоит так нервничать при сдаче по ней экзамена… Витя, казалось бы все понял, решительно вошел в класс, и докладывая преподавателю: «Товарищ преподаватель, курсант Лощинин для сдачи экзамена… по «ЛЖЕНАУКЕ» прибыл». Ну, точно перенервничал парень… Выдав эдакое, Витя, чуть было не впал в истерику, пришлось его успокаивать… Тут уже было не до шуток. В конечном итоге, Витя успокоился, вполне прилично ответил на вопросы билета и получил свою заслуженную тройку. Основные проблемы начались после экзамена. Дело в том, что рядом с преподавателем, принимавшим экзамен, находился командир роты – капитан 3 ранга Радий Лащинин, который в силу жизненных обстоятельств приходился дядей Виктору Лощинину, хотя и всячески это скрывал…»
В ходе дознания с пристрастием, выяснилось, что основным и последовательным «инструктором» Виктора перед входом в класс для сдачи экзамена, был никто иной, как Андрей Железков. Пришлось с ним разбираться… У нас ведь как повелось в стране: если ты занимаешь активную жизненную позицию, то ты, либо – диссидент, либо – чекист… И, опять таки, традиционно совершались рокировки: из диссидентов – в чекисты или -наоборот. Ну, Андрей Георгиевич Железков вам эту технологию на высоком профессиональном уровне доведет. Он ее освоил как профессионал и успешно применял в своей многолетней практике…
Вот, с учетом таких непростых проблем, в конце 2-го семестра нашему классу предстояло сдавать экзамен по политической экономии. Наш классный «совет старейшин» пришел к выводу, что по объему материала, выносимого на экзамен, обычный «шпаргальный» вариант неприемлем, - нужно что-то другое, более радикальное.
Приняли решение сдавать экзамен по радиосистеме. В то время как основной коллектив класса готовился к экзаменам, инициативная группа, в которую были включены технически продвинутые курсанты, возглавляемые Лешей Соколовым, принялись за дело. Поскольку нам было известно, что экзамен будет проходить в нашем штатном классе, большую часть технических работ можно было сохранить в тайне от посторонних глаз. Для реализации «проекта» потребовались медные провода, которые были уложены в щели между паркетинами. Каждый из четырех проводов (именно столько столов для сдачи экзамена планировалось), выводился через отверстие для трубы парового отопления из соседнего класса, и подводился к рабочим столам. На поверхность пола выводилась только шапка медного, мебельного гвоздя, которым заканчивался провод. В соседнем классе все четыре провода закреплялись на дощечке, при соответствующем номеру стола контакте с подключенной сигнальной лампочкой. Передатчик с микрофоном, при необходимости мог подключаться с помощью рычажного коммутатора к каждому из контактов. Изолированный медный провод, длиной около 2-х метров с одной стороны подключался к миниатюрному динамику, подобному тем, что использовали в те годы слабослышащие люди. Предполагалось, что этот динамик будет закреплен в корпусе наручных часов. Далее провод от запястья левой (с расчетом, что правая будет занята авторучой) руки под форменкой и брюками опускался в ботинок и выводится на медную пластинку на подошве. Теперь, при касании этой пластины контактного гвоздя в полу, в соседнем классе загоралась лампочка, соответствующая рабочему столу, на котором сидел курсант, которому требовалась помощь «консультанта». Передатчик подключался к соответствующему контакту. Количество первичных касаний соответствовало номеру экзаменационного билета. Теперь курсант, готовящийся к ответу, сообщал порядковый номер вопроса в билете, по которому у него возникли наибольшие затруднения.
Все эти манипуляции, контролировались и дублировались дежурным по классу, находящимся рядом с очередной группой готовящихся курсантов, и опекающим, в первую очередь, «радиофицированного» ответчика. Радист-консультант начинал зачитывать со шпаргалки содержание вопроса. «Читка» продолжалась до тех пор, пока на контакт не приходил сигнал отбоя. Потребная степень помощи определялась присутствующим рядом с консультантом – старшиной класса. Очередность сдающих экзамен была скорректирована таким образом, чтобы в первой четверке были сильные курсанты, не нуждающиеся в «технической» помощи, обычно отвечающие без предварительной подготовки. Они должны были объективно оценить обстановку, как можно быстрее сдать экзамен и включиться в группу обеспечения рядом с «радистом», сообщив ему самую свежую информацию, полученную по ходу сдачи экзамена. Когда в класс вызывался очередной технически оснащенный курсант, к работе подключалась вся группа обеспечения, начиная от дежурного, заканчивая «радистом», рядом с которым находился «специалист», владеющий учебным материалом, и способный подстраховывать действия «радиста».
Сначала были большие сомнения в успехе мероприятия. Для того, чтобы незаметно получать информацию через наушник, запястье руки следовало держать рядом с ухом, изображая задумчивую позу. Но стоило руку отвести от уха, как слышался голос «радиста», что могло привести к провалу… Так, Юра Синин, готовясь за столом, ближайшим к преподавателю, использовал слишком мощный динамик, и в то же время требовал чуть ли не дословной передачи информации по всем вопросам билета…
Всякая, полученная из шпаргалки или по радиосети информация, требовала записи, осмысления, обработки и последующего грамотного «озвучивания» при ответе, для чего тоже были нужны определенные знания и навыки. Тем более, что преподаватели резко протестовали против чтения ответа с листа… Часто прерывали отвечающего и пытались выявить фактические знания, задавая вопросы. Электронной системой воспользовались 8 человек из 30 сдававших экзамен. В нашей ситуации обстановка упрощалась тем, что преподаватель, капитан 1 ранга Палладич, был глуховат и настроен к нашему классу более чем благожелательно. Пользуясь благоприятной ситуацией, мы увлеклись: в результате хорошие результаты на экзамене получили курсанты, заведомо не тянущие даже на удовлетворительную оценку. Не обошлось без анекдотичных ситуаций. Валере Романенко достались «радиофицированные» ботинки 45-го размера, в которых он был похож на Маленького Мука. Немало промучившись, Романенко все же «принял информацию из Центра» и записал ответ, но когда вышел к доске, последовал вопрос преподавателя: почему на нем такие большие ботинки? Валера не растерялся, рассказал душещипательную историю: вроде той, что придя в баталерку, не обнаружил своих ботинок, вот и пришлось довольствоваться тем что осталось. С учетом перенесенных страданий Валера получил оценку «хорошо».
Результаты сдачи были чуть ли не 4,8 – небывалые ранее при сдаче экзамена по этому предмету… Это насторожило преподавателя, вызвало разные домыслы и мы опасались, как бы не обнаружилась наша афера, и не пришлось бы пересдавать экзамен.. Но все обошлось благополучно. Поскольку радист и консультант располагались в соседнем, за стеной, классе, полностью скрыть от окружающих «специфический» способ сдачи экзамена мы не смогли. Тем более, что было классное помещение 116 класса 11-Б роты, составлявшего с нашим классом один поток на лекционных занятиях. Самое любопытное, что наши небывалые успехи встревожили не столько преподавателя, сколько командира роты наших основных коллег-соревнователей – Богдана Михайловича Глушко, ревниво относившегося к успехам нашего класса и, в целом, роты.
На время нашего экзамена мы убедительно попросили старшину этого класса Горяева, чтобы его ребята пару часов позанимались в читальном зале, видимо, это не всем понравилось: произошла частичная утечка информации… В тот же день к нам в класс заявились ходоки, настойчиво просящие использовать наш «радиофицированный» класс для сдачи своего очередного экзамена. Но выполнить их просьбу было нереально, во-первых, потому, что места проведения экзаменов, заранее обговаривались и утверждались на уровне учебного отдела; во-вторых – перенесение и подготовка «системы» в другое классное помещение требовали времени и навыков. В довершение всего, при использовании радиофицированного варианта беспроводной передачи информации во время экзамена был разоблачен курсант 11-А роты, старшина 1-й статьи сверхсрочной службы Шишов. Основной причиной провала было то, что «система» использовалась не всем классом, а только отдельно взятой парой двух бывших военнослужащих…
Взявшись писать воспоминания о своей роте, логично было бы дать информацию о взаимоотношениях курсантов внутри ротного коллектива. И оказалось, что процесс этот был очень непростым… Вернее было бы сказать, что внутри роты были всякие взаимоотношения, прежде всего, служебные: на уровне командира и старшины роты с каждым из курсантов, командира роты со старшинами классов в части организации контроля и отчетности по учебному процессу, старшины роты со старшинами классов и командирами отделений по планированию нарядов внутри роты и по выделению нарядов в гарнизон… Вполне естественным было формирование коллективов по классам,- учебным группам. Какая-то трудно уловимая связь, должно быть, существовала на уровне обще ротного комсомола, затем – партийной организации… Затем следовали общеротные мероприятия, – строевые собрания, тренировки в составе парадного расчета, спортивные состязания, ежедневные утренние физзарядки, вечерние прогулки и поверки, выделения от роты гарнизонных нарядов, да и все та же помывка в бане в составе роты… Но даже заступления в караул и выделение гарнизонных патрулей: все это происходило на уровне взводов-классов… Очень редко, в исключительных случаях при формировании суточного наряда привлекались курсанты из других учебных групп. По крайней мере, нашему классу, полностью сохранившему свою численность до конца обучения, подобные вливания не требовались…
В этой связи, какие-то дополнительные контакты между классами в роте представлялись не столько правилом, сколько исключением. В определенной степени прослеживались подобные контакты по возрастным категориям: так, бывшие военнослужащие срочной службы, иногда кучковались в увольнении, при тех же заходах на танцевальные вечера в Дом Культуры. Курсанты разных классов, имевшие склонность к бардовской деятельности, до полуночи тусовались в ротной бытовке подпевая ротным гитаристам… Кстати, эта околомузывальная тусовка представляла немалую головную боль дежурным по ротам, по инструкции и по обычной логике контролировавших своевременный «отбой» и «отход роты ко сну» … Представьте себе: картина маслом – время за полночь, из ротного спального помещения несется дружный храп, и на фоне этого привычного и уставом допускаемого многоголосья, резким диссонансом доносится из бытовки бряцанье гитары и душевные подвывания местных страдальцев… В такой ситуации в адрес самых инициативных «страдальцев» следовало пару предупреждений дежурного по роте, затем – запись особо одаренных певцов-исполнителей в книгу замечаний дежурного по роте. Значительно чаще следовало двустороннее соглашение: «еще двадцать минут, и чтобы вашего духа здесь не было…».
В 2005 году ушел из жизни Володя Коханюк, с которым мы проучились пять лет в одной роте, а до этого учились в одной школе. Кроме традиционного мастерского исполнения на гитаре популярных песен, Володя все последующие годы своей жизни успешно занимался аранжировкой и подборкой музыки под стихи, в том числе, и нашего одноклассника – поэта-лирика Владимира Мельникова… Кстати, так складывались служебные и житейские обстоятельства, что все последующие за учебой в училище годы жизни Коханюк более охотно общался с выпускниками нашего 156-А класса, нежели своего 158-А…
Наш ровесник по выпуску из 1-й школы Володя Владимиров, учившийся на третьем факультете до самой своей смерти в 2013 году был известен на флоте и в Севастополе своим бардовским творчеством, и должно быть, в свое время, не в меньшей мере портил кровь дежурным по своей курсантской роте… Быть может и не стоило гонять их из ротных бытовок? Но, даже при всех признаках очевидного таланта отдельных исполнителей, следовало учесть, что это была не заплеванная курилка какой-нибудь обкуренной и обдолбанной Московской или Ленинградской консерватории или института имени каких-то неведомых нам Гнесеных, а комната бытового обслуживания «гвардейской» «ВЕДИ»-роты – кузницы офицерских кадров для Военно-Морского флота… Кстати, именно в нашу «бытовку» зачастую подтягивались на «спевку» курсанты их других рот батальона, что еще в большей степени раздражало наших командиров и начальников… Так что, были на известном уровне контакты между классами роты и разными ротами. Вот с этой бытовки (не считая скамей в парке перед Владимирским собором) и начал свое звездное восхождение наш ротный бард Владимир Коханюк… Прости нас Володя, что не сберегли тебя в суете повседневных будней. Даже весь твой репертуар, до сих пор не смогли подобрать.
В то же время существовала и по сей день существует реальная возможность сплачивания ротных коллективов на основе базового принципа учебного заведения – совместного обучения. Этот принцип в достаточной мере реализуется в общевойсковых высших учебных заведениях при формировании так называемых учебных потоков. При наличии четырех учебных групп – классов-взводов в учебной роте, каждые два класса составляют учебный поток, в составе которого курсанты посещают лекции, отдельные контрольные занятия, что способствует вторичным контактам между классами при подготовках к практическим, лабораторным и контрольным работам. В этом же поточном составе преподаватели зачастую проводят дополнительные занятия, принимают зачеты. И основное преимущество здесь прослеживается именно в том, что это – курсанты одной роты… На этом же уровне и в этом составе происходит общение старшин классов потока по проблемам планирования и проведения занятий…
В нашем же варианте, при наличии в роте трех учебных групп, второй и третий класс были объединены в такой учебный поток, а наш 1-й класс был «искусственно» пристегнут к третьему классу «БУКИ»-роты… И вот в таком, извините за выражение -«расчлененном» состоянии мы просуществовали все пять лет обучения. По этой же причине нам были ближе и понятней проблемы и заботы курсантов – нашего класса-побратима из 3-го взвода «БУКИ»-роты, чем наших «одноротников» из 2-го и 3-го взводов нашей роты. Спросите сейчас любого из выпускников нашего училищного класса и он с большей долей вероятности припомнит фамилии курсантов нашего класса –«побратима», нежели курсантов из 2-го и 3-го классов нашей «ВЕДИ»-роты… По сей день, встречая отставного капитана 1 ранга Сергея Горяева – бывшего старшиной третьего класса «БУКИ»-роты, или Славу Потряхаева, Николая Колосовского, Виктора Тарана из того же класса, я к ним испытываю не меньше тепла, чем к большей части своих бывших «одноротников» из двух других классов нашей роты. И это естественное следствие не продуманного формирования учебных потоков на одном курсе.
После теоретических «измышлений», мной приведенных, не следует считать, что у нас не было дружеских контактов среди курсантов разных классов роты. Они, безусловно были и тому много примеров, но в большей степени они поддерживались на основе старых школьных или «дворовых» отношений, совместных занятий в спортивных секциях в кружках Дома пионеров…
К примеру, кто в нашей роте знал о том, что с Сергеем Кирсановым мы два года занимались в кружке «прикладного искусства» городского дома пионеров… А ведь занимались, и даже выполняли какие-то совместные задания. Все пять лет обучения в училище я поддерживал и сохраняю до сих пор дружеские отношения с бывшим курсантом «АЗ»-роты Игорем Сивенко, потому как с детства нас связывали общие интересы в области нумизматики. Такие же отношения и на той же основе я поддерживал ныне с покойным Виктором Тягуном, Владимиром Салминым. И в тоже время в третьем классе нашей роты учился мой одноклассник Игорь Захаров и выпускник 10-в класса нашей школы Евгений Кожемяко. Но обстоятельства складывались так, что с ними я поддерживал не более как приятельские отношения. Несмотря на то, что мы жили в соседних дворах, я хорошо знал их семьи, мы играли в одни игры, но в дальнейшем явной потребности в общении не возникло… Что касается нашего второго взвода, то в нем все пять лет учился Александр Беспальчук, учившийся в параллельном классе 1-й школы, и Сережа Шаденков, с которым у меня были общие друзья по улице Мичурина, где в начале 60-х годов жила семья Сергея. В том же втором взводе учился Николай Харитонов – «Колюня». От природы очень талантливый, по воспитанию скромный, даже застенчивый, он никогда не напоминал о высоком служебном положении своего отца – в ту пору начальника политического управления Беломоро-Балтийской Военно-морской базы, контр-адмирала. Отчисленный за серию пьянок в увольнении, Николай служил матросом на дизельной ракетной лодке, базировавшейся в Балаклаве.
Я встретил Харитонова при входе в Дом культуры зимой 1969 года. Выглядел Колюня неважно: на нем был бушлат, явно с чужого плеча, мятая бескозырка. Сам факт появления «матроса Харитонова» на танцах в Доме культуры, где традиционно гастролировали исключительно курсанты, выглядел несколько нелепо и печально… Не прошло и полугода, как Харитонов в звании старшины 2-й статьи с Ленинской юбилейной медалью, полученной за участие в учениях «Океан», был восстановлен в училище на следовавшем за нами курсе. Мы, бывшие его одноротники, были за него откровенно рады. Не прошло и полугода, как старшинские лычки с Колиных погон были срезаны… Итак, с переменным успехом до самого выпуска и в период службы на полигоне Северного флота в Северодвинске, Харитоновы сохраняли за собой квартиру в доме № 5 по улице Ленина. На месте этого дома, был когда-то дом-притча при Никольском Морском соборе. Заметный дом, адмиральский. Колина сестра была младше нас на пару лет и в тот период училась в СПИ. Как-то я, уже будучи лейтенантом, в составе студенческой компании побывал у нее в гостях. Как тесен мир… Недавно общаясь с бывшим помощником командующего флотом, отставным контр-адмиралом Корнейчуком, я был приятно удивлен, узнав, что адмирал проживает в квартире, ранее принадлежавшей Харитоновым…
Где-то в конце четвертого курса к нам в класс во время самоподготовки заглянул Саша Беспальчук. Он хотел со мной обсудить проект приспособления, предназначенного для стабилизации по глубине боевого пловца, буксируемого самодвищущимся аппаратом. Сама идея и варианты ее реализации, предложенные Беспальчуком, были занимательными и достойными обсуждения, только я усмотрел в этом попытку постепенного вращивания Александра в должность офицера-испытателя на полигоне в Казачьей бухте, или на Фиоленте. … С первого дня обучения в училище знал Александр, что ему не грозит оказаться в штольнях арсенала, либо на обледеневшем мостике корабля Северного флота. И мне это не очень понравилось.
Одноклассники, однодворники… В 1980 году, командуя СДК на Северном флоте, умер от прободной язвы капитан 3 ранга Женя Кожемяко.
В 2013 году от сердечного приступа умер бывший начальник ремонтного отдела Минно-торпедного управления Северного флота, капитан 1 ранга Игорь Захаров... Оба жили в соседнем дворе дома на улице Ленина.
Первая корабельная практика
Летом 1968 года после завершения занятий на первом курсе нам предстояла корабельная практика на Балтийском флоте. Более пятисот курсантов на 1-м курсе Корабельного факультета – это не шутка. Самое жаркое время года – конец июня 1968 года. Все самое необходимое было уложено в вещевые мешки, остальное вещевое имущество оставалось в ротных вещевых кладовках. Для начала нам предстоял переезд в Ленинград по железной дороге. Из преподавателей нас сопровождали преподаватели, чьи разделы учебной программы, соотносились с программой корабельной практики. С кафедры БСФ был капитан 1 ранга Канунников, преподававший нам основы зрительной связи, от кафедры кораблевождения – капитан 1 ранга Трубчанинов, и от кафедры морской практики – капитан 2 ранга Ников.
Прибыли на Московский вокзал Ленинграда, теперь нам предстоял переход в порт для посадки на плавсредства для последующего перехода в Кронштадт. Но нашим руководителям такой вариант показался слишком простым. По инициативе капитана 2 ранга Никова, служившего до перехода в училище старшим помощником капитана учебного парусника, базировавшегося в Ораниенбауме, нас решили провести вдоль всего Невского проспекта торжественным маршем. Не знаю, был ли наш переход по центру Ленинграда согласован с комендатурой, но должный эффект перехода был достигнут… Старый Петербург-Петроград-Ленинград за 300 лет своего существования всякое повидал, его трудно чем либо удивить, но нам это, кажется, удалось. В походной колонне «по четыре», с вещмешками за плечами, в синих форменках при тридцатиградусной жаре, со следами двухдневной щетины на небритых физиономиях, во главе со знаменной группой с громадным крейсерским флагом… Впереди колонны торжественно вышагивал капитан 2 ранга Ников, мужчина мощного телосложения весом значительно более полутора центнеров, с тройным подбородком. Наверное, это был его звездный час: он был важен и торжественен, как полководец, возвращающийся во главе легионов в Рим после грандиозной победы над варварами… Питер за столетия своего существования повидал сотни парадов, тысячи торжественных прохождений воинских колонн, но столь представительный «десант» из Севастополя, должно быть видел впервые.
Пройдя центральный участок Невского проспекта, мы сделали кратковременную остановку в парке рядом со зданием бывшего Адмиралтейства. Ленинградцев, прежде всего, интересовало, почему нас, «нахимовцев», так много, почему мы такие взрослые и небритые, и куда нас собираются отправлять?
Не стоит забывать, что в это время вооруженные конфликты уже сотрясали Ближний Восток… Не прошло и года со дня, как две роты курсантов 1-го курса нашего училища, находящиеся на борту крейсера «Михаил Кутузов» у побережья Израиля, были выстроены на верхней палубе с полным вооружением морских пехотинцев, в ожидании сигнала о начале высадки. Все понятно: по надписям на бескозырках нас приняли за воспитанников Нахимовского училища, о существовании еще «какого-то» более высшего Военно-морского училища имени Нахимова в Севастополе ленинградцы и знать не желали… В морском порту нас посадили на несколько ПСК и на старый буксир ледокольного типа «Ермак» и доставили в Кронштадт.
В Кронштадте, видимо, во избежание попыток повторного торжественного марша, нас высадили рядом с ошвартованным кормой к причалу краснознаменным крейсером «Киров». На крейсере нам предстояло проходить практику в качестве стажеров-матросов. К чести командования крейсера нужно признать, что практика эта была обеспечена на высоком организационном уровне. Будучи многие годы преподавателем Военно-морской кафедры Училища тыла, я шесть лет «вывозил» первый и третий курсы на аналогичную практику, и поэтому могу судить об этом предмете вполне профессионально. Разместить на крейсере, имеющем штатный экипаж 900 человек, 360 курсантов – уже задача немалая. Если же учесть, что до нашего прибытия на корабле уже стажировались 200 воспитанников 3-4-х курсов Нахимовского училища, то становятся понятными проблемы командования крейсера, хоть и предназначавшегося для обеспечения практик курсантов ВВМУзов, но и выполнявшего весь комплекс задач корабля 1-го ранга, находившегося в кампании.
В задачу нашего руководства входила максимально возможная изоляция курсантов от экипажа. Наша рота была размещена в двух больших кормовых кубриках, по 45 человек в каждом. Наш привычный распорядок дня учебного батальона грамотно вписывался в типовой распорядок учебно-боевого корабля. Подьем, физзарядка, утренняя гигиена, вплоть до утреннего осмотра и развода на работы и занятия. Все три класса нашей роты были расписаны по боевым постам дивизиона живучести. Выглядело это немного странно, но, должно быть, в дивизионах артиллерийской боевой части нашей роте боевых постов не хватило. Нам показали трюмный пост, куда следовало прибегать по сигналам тревоги, объяснили первичные действия по типовым расписаниям. Я отлично помню металлический шток для аварийного выворачивания клинкетного клапана. Кроме плановых занятий по морской практики, по навигации, по основам зрительной связи, с нами проводили занятия офицеры боевых частей от БЧ-1 до БЧ-5. К концу месячной практики у нас накопились первичные знания и навыки, позволившие сдать зачеты по устройству корабля и по организации его основных боевых частей. Причем, зачеты эти мы сдавали командирам боевых частей корабля. Зачеты примерно такого же уровня сдавали матросы, приходящие на корабль по второму виду, то есть, не заканчивавшие учебного отряда.
Особый зачет мы сдавали по корабельному распорядку дня, по знанию корабельных правил и прочее. Период нашего пребывания на крейсере совпал с проведением командно-штабного учения «Север-68». Изредка удавалось в составе отдельных групп или команд сходить на базовые причалы. Мы впервые узнали о существовании специального мыла для стирки белья и брезента морской водой. В один из дней, занимаясь стиркой рабочего платья на причале, мы обратили внимание на молодых мужчин несколько необычного вида. Именно, мужчин, потому как им было не меньше 24-25 лет. Они были в курсантской форме, с тремя курсовками на рукаве, на бескозырках у них была надпись: «Военно-морское училище» – не больше и не меньше. Они были плохо пострижены, не бриты, и были больше похожи на пиратов, чем на военных моряков и, тем более, на курсантов. Оказалось, что это курсанты выпускного курса Училища тыла ВМФ. Так я впервые узнал о существовании учебного заведения, в котором через 20 лет мне предстояло преподавать…
Обычно приказом командира корабля назначаются места для курения, так на «Кирове» были обозначены: носовой гальюн правого борта и кормовой – левого. Естественно, командой и осваивающими корабль курсантами, были попытки все сделать наоборот… Дежурной службой корабля эти смелые эксперименты периодически пресекались. Часто можно было наблюдать, как по внутренним продольным коридорам крейсера подобно стаду диких бизонов неслась группа матросов, а за ними – дежурный по низам с дежурными по боевым частям… Значительно чаще облава на нарушителей корабельных правил устраивалась по правилам игры в «казаки-разбойники», к примеру, район гальюна после отбоя блокировался по всем возможным путям отхода. Вот уж тогда набирались группы для чистки паел на всю ночь…
В один из дней подготовки корабля к выходу в мере произошел инцидент, который можно считать началом нашей корабельной службы. На «Кирове» не только была отработана высокая, крейсерская, организация службы, но эта организация еще и предусматривала обеспечение корабельной практики курсантов. В составе суточного наряда заступало два дежурных по низам: один – по кормовой части корабля, второй – по носовым помещениям. Где-то после ужина группа курсантов нашего класса зашла в кормовой гальюн левого борта. Вдруг на нас как коршун на цыплят набросился главстаршина сверхсрочной службы с повязкой дежурного по низам, и грозно заявил, что мы курили, и за это будем наказаны. Самое смешное, что курящих среди нас не было. Не исключено, что в большом матросском гальюне, представлявшем из себя проходной двор, не рассеялся дым от побывавших здесь ранее нас курильщиков. А скорее всего, в действиях дежурного по низам был неоднократно отработанный «дешевый» прием по поиску дармовой рабочей силы. Так, или иначе, но нашу группу из четырех человек (стоящий в нашей группе пятым – Юрий Синин с появлением дежурного моментально «растворился» в сизом дыму) привели в кормовое котельное отделение, мелком обозначили каждому по 6 квадратных метров грязнющих металлических плит настила палубы – «паелов», дали в руки по щетке для зачистки металла, и предупредили, что единственная возможность для нас вернуться в привычную среду обитания – это выполнить на «отлично» поставленную задачу. Надсмотрщиком над нами был назначен старшина-казах, с цветом кожи как наши рабочие ботинки.
Люк, через который нас ввели в котельную, был закрыт, а другого пути мы и не знали. Объективно оценив ситуацию, мы стали зачищать замасленные паелы, на что ушло не менее двух часов. Юра Синин исключительно вовремя слинявший с места преступления, доложил об инциденте с нами командиру роты. Командир принял информацию к сведению и не более того, то есть он был уверен, что наказали нас за дело. Но Юра Синин был не из тех, кто пасует перед трудностями, он, видимо отслеживал наше движение к объекту рабского заточения, потому как через пару часов вместе с двумя нашими старшинами он вышел к люку, ведущему в котельное помещение.
Ситуация складывалась непростая: в котельное отделение спустилась группа матросов-азиатов, враждебно наблюдавших за нами со стороны. На шум, возникший около закрытого люка (или на сигнал старшины-казаха), в котельную пришел дежурный по низам и стал с тщательностью инквизитора принимать у нас работу. В результате интенсивных и напряженных международных переговоров (старшина котельных машинистов с трудом понимал и почти не говорил по-русски, а дежурный по низам изъяснялся только матом), нас уведомили в том, что наши «боевые номера» записаны в книгу замечаний, и мы обязаны продолжить работы после вечернего чая. За боевые номера придурковатым старшиной были приняты цифры и литера, обозначавшие порядковый номер нашего 116-А класса. По пути в кубрик Синин убеждал нас, что своим спасением мы обязаны исключительно ему, хотя, если бы не его пререкания с дежурным по низам в гальюне, быть может, и репрессий с его стороны не последовало бы.
Урок по выполнению корабельных правил нам был преподнесен грамотно и доходчиво:
1) не курить в неположенных местах;
2) при виде дежурных – не рассуждая, спасаться бегством.
На «Кирове» ситуация несколько осложнялась тем, что над кораблем шефствовала столица советского Казахстана, со всеми вытекающими и прибывающими из нее последствиями – в виде посланцев степей и пустынь, отловленных военкоматами и милицией, очищенных от конского навоза и грязи, одетых в матросскую форму и отправленных служить не просто на Балтийский флот, а именно, на подшефный Краснознаменный крейсер «Киров». При этом следовало хоть с запозданием сказать спасибо Сергею Мироновичу за то, что в процессе своей бурной революционной деятельности он так очаровал «белых» и особенно, «черных» казахов, наследники которых и составляли большую долю матросов среди «кочегаров» крейсера; что они до той поры сохраняли о Мироныче добрую память, в лице крейсера, носящего его имя.
Неугомонный и любознательный Юра Синин неоднократно пытался установить международный контакт с представителями команды, по-отечески, как старший белый брат, убеждая чумазых матросов и старшин, что любой курсант Высшего военно-морского училища по своему определению уже является начальником над всеми матросами и старшинами корабля. Судя по крепким подзатыльникам, периодически получаемым от членов команды, миссионерская деятельность Юры протекала с переменным успехом.
На корабль ожидалось прибытие Главкома ВМФ с представителями Главного штаба. Корабль загружался всеми видами довольствия для выхода в учебно-боевой поход. В ожидании «высоких» начальников, на крейсер загружались дефицитные продукты… Расходное подразделение для этих целей было сформировано из наших курсантов, то есть мы непосредственно загружали не только баки со сметаной, рулоны пахучей колбасы, но и ящики с коньяком, свежие бисквитные торты и другие деликатесы.
Где-то за сутки до прибытия на корабль Главкома ВМФ, потребовалось сформировать взвод почетного караула: требовались ребята ростом от 170 см и выше… Отобрали 30 человек с разных рот… Как обычно «букари» прикинулись дурачками и опоздали, прибыв на построение, когда уже ранжировка и отбор кандидатов были произведены. Провели две тренировки, оставалась последняя, и вдруг начальник почетного караула – капитан-лейтенант из корабельных офицеров повел нас в корабельную парикмахерскую. Без всяких пояснений стало ясно, что нас сейчас «оболванят». Пока шли затемненными коридорами и тамбурами, пять человек из тридцати растворились в темноте, решив пожертвовать своими задницами, но только не прическами за неделю до летнего отпуска. Наблюдая откровенный ропот в нашем сборном коллективе, и объективно оценивая обстановку, капитан-лейтенант, посовещавшись со старпомом по телефону, пошел на компромисс: наши коротко остриженные головы оценивались в пять суток дополнительного отпуска, при условии образцового выполнения поставленной задачи. Это уже несколько меняло дело. В назначенный час в форме 1-го срока с боцманскими дудками на груди и с карабинами, взятыми «на караул» мы встречали Главкома ВМФ. Командир крейсера капитан 2 ранга Макаров сдержал свое слово: в отпуск мы отправились на пять суток раньше всех остальных, но об этом несколько позже.
Как впоследствии мне приходилось неоднократно наблюдать, уже через час после прибытия Главкома с походным штабом, крейсер снялся со швартовов и вышел в море. Нам предстоял поход по Балтике, в ходе которого Главком руководил штабным межфлотским учением, а корабль в процессе похода выполнял ряд боевых упражнений, в том числе стрельбу по морскому щиту орудиями универсального калибра. Кстати, на башне одного их орудий правого борта была прикреплена памятная табличка, с перечислением героического расчета, сбившего во время войны несколько вражеских самолетов.
Дело в том, что «Киров» был первым крейсером советской постройки, принятым в состав флота в 1937 году (тот, памятный для нас), в 1968-м он был уже тридцатилетним ветераном… На шкафутах заслуженного ветерана, любимца ленинградцев, стояли универсальные одноствольные 100-мм орудия… Большинство их ровесниц давно уже были переплавлены, или пополнили состав военных музейных экспозиций под открытым небом. В Севастополе орудия этого образца, снятые в свое время с погибшего эсминца «Свободный» и крейсера «Червона Украина», еще в 1955 году заняли свои места в декоративных артиллерийских двориках на Малаховом кургане.
Мы обратили внимание на то, что при подготовке корабля к выполнению стрельб, заведующие снимали плафоны со светильников во избежание их потерять при сотрясении корпуса корабля при орудийных залпах. Естественно, мы задали вопрос о последних стрельбах главным калибром крейсера. Выяснилось, что последний раз из 180-мм орудий крейсер стрелял в конце пятидесятых годов и что нынешнее состояние корпуса не позволяет использовать орудия главного калибра. Здесь нелишне вспомнить, что на крейсерах проекта 26 типа «Киров» в башнях главного калибра устанавливались 180-мм орудия, в отличие от крейсеров проекта 68-Б типа «Свердлов», вооруженных орудиями калибра 152 мм. К чести черноморского крейсера аналогичного проекта «Слава» (в девичестве, «Молотов»), его главный калибр гремел над черноморскими просторами до середины 70-х годов… Кстати, наблюдательные и не лишенные юмора моряки подметили, что переименование черноморского крейсера не изменило сути: только вместо фамилии Молотова оставили его имя – Вячеслав - то есть, «Слава»… Нужно признать, что при стрельбе «соток» «Кирова» грохот и сотрясания корпуса были нешуточные.
Во время выхода в море произошла любопытная история. В честь присутствия Главкома ВМФ стол к кают-компании крейсера сервировался по самому высокому уровню. Сервировка праздничного стола хорошо просматривалась через световой люк кают-компании на верхней палубе. Прямо под люком, на сервированном для обеда столе, вездесущий Юра Синин усмотрел бутылку дорогого марочного коньяка и в предобеденное время, сделал несколько попыток набросить на горлышко бутылки шкерт, с петлей-«удавкой». С третьей попытки бутылка оказалась в его руках. Дорогая пропажа была вовремя обнаружена, организован поиск, вычислены потенциальные похитители и, при условии сохранения в тайне их имен, бутылка была возвращена на свое почетное место на столе. Главное – результат, а результат был впечатляющий… Казалось бы, такие таланты и до тех пор в условиях училища были не востребованы….
Учение «Север-68». Весь период похода «Кирова» от Кронштадта до острова Борнхольм нас сопровождали корабли и торпедные катера ФРГ, выстраивая при проходе крейсера почётный караул. Этим они отдавали дань уважения флагу ГК ВМФ. За участие в учении нас всех наградили нагрудным знаком «За дальний поход» с подвеской «Север-68».
После завершения основной части учения крейсер встал на внешнем рейде Таллина, главком убыл с его борта. При стоянке на рейде произошел скандальный инцидент. Рядом с крейсером, стоящим на якоре, находилось несколько коммерческих судов, в их числе канадский сухогруз. «Канадец» был ближе прочих. Неожиданно после ужина была сыграна боевая тревога. Как выяснилось позднее, один из матросов крейсера, воспользовавшись близостью иностранного судна, решился на побег, совершив «заплыв» к борту иностранца. Самое удивительное, что побег удался, и матроса приняли на борт канадского судна. Уже то, что отсутствие матроса на корабле было вовремя замечено, говорит о высокой организации службы на «Кирове». О чрезвычайном происшествии были срочно оповещены командование таллинской базы и портовые службы. Беглецу не повезло: судно, на которое он сбежал, находилось на рейде в ожидании захода в порт для выгрузки товаров, и капитан его не был заинтересован в обострении конфликта с руководством таллинского порта. Беглец был снят с «канадца» таможенным катером и отдан на растерзание особистам. Некоторую пикантность этой истории придал факт, что, готовясь к побегу, матрос переоделся в курсантское рабочее платье, видимо для придания большей значимости своей гнусной, диссидентской личности… Нас эти разборки ни в коей мере не коснулись, хозяина пропавшей «голландки» с курсантскими погончиками никто не разыскивал.
Во время стоянки на таллиннском рейде командование нашло возможность свезти нас на берег для ознакомления с центральной, исторической частью Таллина. Во время осмотра Таллина нам рассказали о причине того, что «Киров» традиционно не увольняет своих матросов в город. При оставлении нашим флотом Таллина 30 августа 1941 года, главный калибр «Кирова» произвел несколько залпов по противнику, наступавшему в районе парка Кадриорг. Впечатлительные и злопамятные эстонцы хорошо запомнили этот прощальный «салют», и сохранили на долгие годы самые добрые чувства к крейсеру, не принимая в расчет, что с приснопамятного 1941 года на крейсере раз шесть сменился экипаж… Такая же, очень познавательная экскурсия была проведена по центру старой Риги после перехода крейсера на внешний рейд латвийской столицы. Впечатления о двух этих мероприятиях остались в памяти на всю жизнь. В Риге мне удалось побывать летом 1979 года, а мое посещение Таллина в 1968 году, так и осталось единственным и до сих пор неповторенным.
25-го июля поход завершился, крейсер ошвартовался к причалу в Кронштадте. Экипажу предстояло подготовить корабль к переходу в Ленинград для участия в праздничном параде на Неве, посвященному дню Военно-Морского флота. Командир крейсера сдержал свое слово и в приказе по результатам похода, в графе «поощрения» были перечислены участники парадного взвода, встречавшего Главкома. На следующий день всем нам были оформлены отпускные и проездные документы, мы, гордые и счастливые сошли с первого в нашей жизни боевого корабля и направились к причалу для убытия в Ленинград. Кронштадт – закрытый город, прибытие и убытие из которого осуществляются по командировочным предписаниям, оформленным по всем требованиям военно-административной науки. В наших же отпускных билетах, заготовленных заранее на всю роту, фигурировало начало отпуска – 1 августа, при том, что отпустили нас 25 июля. Естественно, на КПП нас «заворотили в зад» и мы, несколько расстроенные, но не потерявшие надежды на благополучный исход, чуть ли не бегом вернулись на крейсер. В считанные минуты в корабельной строевой части нам было выписано коллективное командировочное предписание: «Старшина 2 статьи Икаев, с ним 8 человек».
Через час мы уже были в Ораниенбауме, через два – на Московском вокзале в Ленинграде. Большинству из нас подходил фирменный поезд «Нева» – Ленинград-Севастополь, следовавший через Москву. Перед убытием в отпуск мы исхитрились скомбинировать на рукаве две курсовки вместо прежней, одинокой – одной… До Москвы нас ехало человек пятнадцать, так как подоспели отпускники других рот, участвовавшие вместе с нами в почетном карауле, а до Севастополя вместе со мной добирались Саша Лобурец и Валера Варенцов. Со спиртным в те годы не было проблем, но мы были воспитанные ребята, и ехали мы в форме. Тем не менее, на Московском вокзале мы купили несколько бутылок «Перцовки» и две бутылки «Охотничьей водки». Кто сейчас помнит о таком напитке?
В поезде мы вели себя очень скромно, стараясь не привлекать к себе внимания, если не считать того, что, приближаясь к Москве, из нашего купе так несло хвоей, что можно было подумать, что едут здесь не курсанты-моряки, а сибирские лесорубы. Видимо, дешевая охотничья водка гналась из хвои…
В Севастополь мы приехали накануне дня Военно-Морского флота. В нашей семье к этому празднику всегда было особое отношение. Дело в том, что моя мама родилась 27 июля, и эта же дата была обозначена для празднования дня рождения советского военно-морского флота. Это уже в более поздние, приспособленческие времена празднование дня ВМФ стали «пристегивать» к последнему воскресному дню июля, с тех пор и мамин день рождения мы стали ориентировать на праздничный день…
Второй курс: мы – полноценные курсанты своего училища.
После окончания первого курса, на формируемый 2-й Противолодочный факультет из нашего класса были переведены Анатолий Желудь и Михаил Усачев. К нам же в класс был переведен Владимир Петров – сын заместителя по политической части начальника корабельного факультета. С этого момента число курсантов в нашем классе стало 29. В таком численном составе нам предстояло продержаться все оставшиеся четыре года обучения.
Начало занятий на втором курсе для нас носило знаковый характер. Наверное, так же бывшие «первоклашки» третьей Севастопольской гимназии, отучившись первый школьный год на базе бывшего детского сада, расположенного напротив школы, вступают в школьные стены уже второклассниками. Прибыв в училище из отпуска на три дня позже остальных курсантов роты (три дня к отпуску, уже своей властью, нам, участникам парадного взвода, добавил командир роты) мы резко окунулись в непривычную обстановку. Вместо Улиты старшиной роты был назначен курсант четвертого курса Валерий Уфимцев. Кроме того, с этого же курса к нам были назначены заместители командиров взводов и командиры взводов. Несомненно, это была очень грамотная практика, позволявшая курсантам старших курсов получать фактические навыки в управлении подразделениями от учебного взвода до роты. На занятия они ходили со своей учебной группой, а так, постоянно были с нами. Если бы мы не стали участниками эксперимента с обучением в Отдельном учебном батальоне, и не выдвинули из своих рядов командиров отделений, то и их обязанности, вполне могли бы выполнять курсанты третьего курса, как это практиковалось ранее. Младшие командиры в полной мере включались в организацию учебной роты… Их койки стояли в нашем спальном помещении, наряды по службе они несли вместе с нами. Собственно, из нарядов у них оставался только – начальник караула, и «заместительство» командира роты. Назначенным на эти должности курсантам присвоили звания главных старшин, у них были значительно расширены возможности увольнения в город…
Для размещения нашей, теперь уже 12-В роты было выделено помещение на первом этаже правого крыла жилого корпуса. В некотором смысле нашей роте среди рот курса с самого начала была определена судьба изгоя. До середины 3 курса наша рота использовалась как трамплин для вывода «в люди» наших временных командиров рот. Я уже упоминал о том, что капитан 3 ранга Павленко, пробыв командиром 3 месяца, был назначен преподавателем кафедры, капитан 3 ранга Лащинин, не успев получить долгожданное звание капитана 3-го ранга, тут же был назначен преподавателем кафедры БСФ, сменивший его капитан-лейтенант Данченко, пробыв в должности всего 11 месяцев, был назначен начальником лаборатории кафедры № 44.
Это если не считать командования ротой в течение нескольких месяцев капитана 3 ранга Коваленко, настолько быстро ушедшем на кафедру кораблевождения, что едва ли кто из наших выпускников о нем и вспомнит. И только принявший роту в марте 1970 года капитан-лейтенант Скиба довел нас до выпуска из училища.
У меня язык не поворачивается сказать ни одного худого слова ни об одном из наших командиров рот, но сам факт столь малого времени пребывания их в должности не предполагал серьезного, основательного вхождения их в сложные функциональные обязанности командира-воспитателя и, тем более, рачительного хозяина. Видимо, поэтому и при распределении ротных помещений нам доставалось то, что не было заранее присмотрено и своевременно «освоено» более заботливыми командирами. В те легендарные времена, когда на курсе была одна только рота, с ростом курсовок на рукаве возрастал этаж, занимаемый курсом, соответственно улучшались условия «обитания»… Нам же судьбой было уготовано до момента переселения в общежитие, построенное для старших курсов, прозябать на первом этаже, меняя только казарменные помещения. О преимуществах расположения других рот мы знали не понаслышке. К примеру, рота берегового факультета – наша ровесница, укореняясь в своей «норе», занимаемой с первого года обучения на первом этаже левого крыла жилого корпуса, отказалась от переселения в общежитие, считая, что потеряет свои несомненные бытовые преимущества. И в этом был определенный резон. Кстати, и наша «Буки» рота, начиная со второго курса также основательно «угнездилась» под «крылом» берегового факультета в левом части жилого корпуса.
Когда мы говорим о стиле руководства командира роты, характере работы старшины роты, то невольно вспоминаются типовые изъяны военно-педагогической системы того времени. В старой, дореволюционной структуре военного образования и воспитания существовала отработанная десятилетиями, и вполне себя оправдавшая система. Офицер-воспитатель кадетского корпуса, в том числе и морского, – это была профессия. На эти должности тщательно подбирались офицеры, проявившие склонность и показавшие очевидные способности к этому роду деятельности. Им создавались условия работы и службы, способствовавшие развитию их таланта воспитателя и педагога. Обеспечивались служебные и бытовые преимущества, способствовавшие многолетней службе на этих должностях. На должностях офицеров-воспитателей, командиров кадетских рот вводилась категория «подполковник», предусматривавшая при увольнении офицера в отставку присвоения звания «полковник». Эти офицеры обеспечивались благоустроенным жильем, в стенах корпуса или вблизи него. Часть этих офицеров, особенно в морском и инженерном корпусах, параллельно с основной деятельностью преподавали один или несколько предметов в том же учебном заведении, или где-то на стороне…
В наше время никто не устанавливал временных рамок, или сроков возможного командования учебными ротами. Самой жизненной практикой и бытовой логикой предполагалось, что офицер, назначенный на должность командира роты 1-го курса, должен был довести эту роту до выпуска. Это требование в наше время становилось не более как благим пожеланием, все реже выполнявшимся. Только к моменту окончания нами училища командование ВВМУЗов стало предпринимать какие-то половинчатые, судорожные действия по реформированию и упорядочению системы командования курсантскими подразделениями и воспитательной работы в военно-морских училищах. Были введены должности начальников курсов, повышены их должностные категории до капитана 2 ранга. Но дальнейшего развития, а главное – существенного улучшения этого процесса мы уже не застали…
В процессе пятилетнего пребывания в училище нам определенно дали почувствовать, что наша рота годами рассматривалась не как объект воспитательной работы, а как хорошо отлаженный трамплин для офицеров флота, рвущихся стать преподавателями в училище. Я уже говорил о том, что за пять лет у нас было ПЯТЬ! командиров рот; четверо из них – за 2,5 года… Процесс «выращивания» преподавателей на нашей ротной «грядке» был прекращен только с назначением на должность молодого офицера, капитана-лейтенанта Скибы, прослужившего до этого на Ракетно-технической базе 5 лет. К этой болезненной и лично выстраданной проблеме я неоднократно возвращусь в ходе своего повествования.
Когда в процессе моей последующей многолетней преподавательской деятельности в училище, курсанты, сетую на порядки, бытующие в учебных ротах, спрашивали меня: были ли в мои времена любимчики у командиров рот? я должен был им объяснить, что любимчики, должно быть, были, но сменялись они, как минимум, пять раз, вместе с ротными командирами…
С ротными командирами, вроде разобрались… Что же касается старшин рот, то, помянув добрым словом «варяга» со старшего курса – Валерия Уфимцева, бывшего ротным старшиной на 2-м курсе, все остальные годы учебы с обязанностями старшины терпеливо и успешно справлялся наш одноротник Анатолий Улита.
С переходом из Учебного батальона в училище и назначением на должности младших командиров курсантов 4-го курса, начался плановый процесс воспитательной работы, упорядоченной дисциплинарной практики. Определились основные направления и объекты этой практики. Типовыми были «нарушения распорядка дня», замечания по содержанию заведывания, низкая исполнительность, пререкания с начальником и прочее. Обычно все перечисленные нарушения это были звенья одной порочной цепочки. К примеру: опоздание в строй при построении на утренний осмотр, последовавшее замечание; во время осмотра – очередное замечание за внешний вид, как следствие, выговор; ропот за строгость наказания, в результате, «неделя без берега» – за пререкание с начальником… Утренний порочный круг завершен, теперь можно двигаться дальше по распорядку дня, каждый этап которого был чреват очередным витком дисциплинарной «практики» командира отделения, старшины класса, заместителя командира взвода, старшины роты, и, как вершина многоступенчатой пирамиды – командира роты…
Причем, основные фигуранты среди нарушителей среднего уровня – обыкновенные «бытовики», а легко можно было выйти и на более высокий уровень – «задержаться» в курилке после отбоя, прошествовать из умывальника в то время, как в роте уже идет утренняя приборка, «записаться» в журнал дежурного по роте за плохо заправленную постель, или за «душистые» носки, оставленные под матрацем и т.д. Это уже уровень старшины роты и соответствующие этому уровню воспитательные меры… Можно было при желании умудриться – столкнуться в полутемном коридоре нос к носу с дежурным по училищу, во время вечерней самоподготовки… и получить соответствующее пожелание – доложить о сем факте командиру роты… При стандартном развитии процесса – две недели «без берега» обеспечены – командирский уровень обязывает… Ну, а если «забыл» доложить командиру, и тот узнает об этом со стороны, либо из журнала замечаний дежурного по училищу – то «месяц без берега» будет уже желанным подарком судьбы по сравнению с тем, что ты автоматически попадаешь в число «любимчиков» командира…
Обучение на втором курсе не особо отличалось от первого, если не считать, что теперь наш курс не дистанционно а фактически входил в общую структуру 1-го корабельного факультета. Заступающий от роты наряд выходил теперь на общеучилищный развод суточного наряда, по привычке выстраиваясь особнячком (мы оставались самыми младшими), вновь набранный первый курс занял, оставленные нами объекты Отдельного Учебного батальона. Служебная нагрузка на классы несколько увеличилась, добавились периодические заступления в караул, большие выделения в камбузный наряд, и в гарнизонный патруль. В дни, когда класс заступал в караул, планировавший наряды старшина роты, максимально задействовал ранее «не охваченных». Обычно в этот день и дежурный по роте, и дневальные тоже выделялись от этого же класса. В каждом классе в запасе имелась табличка: «Класс в карауле». Табличка эта с утра вывешивалась на двери классного помещения. Не заступившие в наряд курсанты класса, имели право посещать лекционные занятия в своем потоке, и обычно посещали, чтобы их конспектами потом могли воспользоваться остальные. Чаще бывало, что эти двое-трое человек направлялись «в распоряжение старшины роты» для последующей работы на ротных объектах.
Как и на первом курсе я был включен в число курсантов, несущих службу дежурным по роте. С учетом 9 штатных старшин – командиров отделений, таких как я – выдвиженцев из курсантской среды, было немного. От 2-го взвода это были: Володя Ремчуков, Леня Бакши, от 3-го – Боря Санников и Сузый. Эти же, старшинские наряды несли старшины, по разным причинам, не стоящие на должностях: Сережа Кириллов, Эдуард Андрюшин. Все мы старательно несли дежурство по роте, стараясь оправдать оказанное нам доверие, прежде всего потому, что нас уже не дергали в другие выделения и наряды. А такое «явление» часто случалось, и с камбузным нарядом, и с выделением в патруль, реже – с караулом.
На втором курсе нас, севастопольцев, стали раз в месяц отпускать на «сквозняки» – в увольнения с вечера субботы до утра понедельника. Увольнения эти планировались заранее, и мы ими очень дорожили. К общеобразовательным предметам, преподававшимся нам на 1-м курсе, добавились: теория машин и механизмов (ТММ) – в курсантской, да и, наверное, и в студенческой интерпретации: «тут моя могила», Сопротивление материалов – «сопромат»… «Сопромат» нам преподавал Бадальян. Помнится, он вел и теорию и практику. Из специальных предметов нам читали курс основ астрономии, легководолазную подготовку, очередные разделы морской практики. Основы астрономии нам преподавал капитан 1 ранга Архангельский, ЛВД преподавал полковник Новоточин. Был период, когда семья Новоточина (тогда еще майора) жила по соседству с нами в доме № 3 по улице Садовой. Кстати, в том же доме, но в соседнем подъезде жила семья капитана 1 ранга Ляховича, чья дочка, старше меня года на три, училась во 2-й школе… Едва ли кто из моих однокласников вспомнит о том, что Ляхович незадолго перед увольнением в запас успел нам прочитать пару лекций по истории Военно-Морского искусства. Остальные разделы курса по этому предмету нам уже читал капитан 1 ранга Власов, наследовавший у Ляховича эту дисциплину… Нам же он читал на третьем курсе «Основы тактического маневрирования».
Учеба шла своим чередом, приближалась зимняя сессия, а вместе с ней и неизбежная эпидемия гриппа. С учетом нашего скученного размещения в ротном помещении, постоянного общения в классе, избежать заболевания гриппом не удавалось. За три дня до сдачи последнего экзамена, у меня поднялась температура и я попал в санчасть. Мне оставалось сдать последний экзамен – сопромат. Прилично подготовившись к экзамену, я решил сдавать экзамен со своей учебной группой. Но для этого нужно было на пару часов «от лучиться» из санчасти. При эпидемии гриппа в санчасти соблюдался режим «карантина», всякие посещения и перемещения, естественно, были отменены. Был, конечно, вариант, когда, кто-то из ближайших друзей, поднявшись на уровень второго этажа по пожарной лестнице передавал форменную одежду в окно палаты. Курсант переодевался в палате и спускался вниз по той же пожарной лестнице… Но это был самый экстимальный вариант. При февральской непогоде, в болезненном состоянии, такой вариант, ранее отработанный самовольщиками, был крайне нежелателен и не оправдан по степени риска. Более доступен был вариант, когда ваш товарищ, «просочившись» в тамбур 1-го этажа здания санитарной части, передавал вам форму для последующего переодевания там же на лестничной площадке между этажами, с последующим «проскальзыванием» через входную дверь 1-го этажа.
В день сдачи экзамена, в послеобеденное время, когда у аудитории, где принимался экзамен, оставалось всего несколько человек, желавших как можно дольше оттянуть момент неминуемой расплаты, Саша Подколзин с моей формой № 3 и зимней шапкой подошел в вестибюль санитарной части, а я, как бы, невзначай, вышел ему навстречу. Там же в вестибюле я быстро переоделся, оставив узел со своим госпитальным барахлом в тамбуре санчасти, под лестницей. Конечно, было холодно, кружилась голова, но стремление не потерять ни одного дня отпуска, стоило этих усилий. Преподаватель сопромата, молодой преподаватель Бадальян, очень доходчиво и интересно преподавал свой предмет. Моя вылазка из санчасти была согласована с преподавателем, при молчаливом согласии командира роты, присутствовавшим на экзамене. Как только я появился около аудитории, меня пропустили вне очереди. Материал был мне хорошо знаком, без всякой скидки я заработал отличную оценку.
Через два дня с помощью училищного хирурга Сергея Киримовича Сабирова я «условно-досрочно» выписался из санчасти, и вместе со своим классом убыл в зимний каникулярный отпуск.
В одну из весенних ночей все того же 1969 года произошел трагикомический эпизод. Дежурным по роте стоял Миша Григоренко, дневальными – Юра Синин и Витя Чередник. Согласно инструкции, стоящий с 23 до 03 часов дневальный Чередник, в 2 часа ночи должен был разбудить дежурного. Дежурный, опять-таки, согласно инструкции, должен был «отдыхать не раздеваясь и не снимая снаряжения, а лишь слегка ослабив поясной ремень». Так вот, насчет поясного ремня… В условиях казармы, соблюдать элементарные нормы личной гигиены было нелегко. У многих ребят периодически возникали различные раздражения на коже. У Миши Григоренко в этот период была потница в паху, которую он, не имея более подходящих медицинских препаратов, «гасил» обычным «тройным» одеколоном. В эту ночь, ложась на койку, Миша, расстегнув клапан флотских брюк, в темноте привычно нащупал флакон, плеснул на руки, от души смазал зудящие причинные места, и умиротворенный, не застегивая клапана, «отошел ко сну».
В назначенное время, идя будить дежурного, Витя Чередник, подойдя к койке Григоренко, подсвечивая штатным карманным фонариком, – остолбенел… Перед ним полулежал на койке Григоренко, с приспущенными подштанниками и … «окровавленным»? пахом. В ужасе, отшатнувшись, Витя бегом побежал будить подсменного дневального – Юру Синина, чтобы сообщить ему о происшествии. Направив на Юру фонарь, Чередник окончательно ошалел – Синин натужно храпел и в то же время смотрел на Виктора белками приоткрытых глаз. Явление, типичное при коротковатых веках… В этой ситуации Чередника спасло то, что он был лишен способности быстро соображать. В это время очухался ото сна Синин, и они с Чередником подошли к койке Григоренко. От суеты, возникшей у койки Синина, Григоренко уже проснулся и натянул на себя одеяло. На вопрос Чередника: «А что у тебя… там?», Миша, уверенный в том, что «там» у него все в порядке, опять приспустил трусы и тоже был слегка озадачен: и пах и трусы были все в чем-то красном. Оказалось, что сосед по тумбочке Гена Чепур (художник, мать его ити!) держал рядом с одеколоном красную тушь и по своей вахлаческой натуре перепутал местами флаконы или крышки флаконов?
В один из последних выходных дней перед отъездом на практику после второго курса в нашем коллективе произошло знаменательное событие – Юра Синин женился! Свадьба была назначена в кафе «Красный мак», за одну остановку до конечной 6-го маршрута троллейбуса в Стрелецкую. На стене этого шалмана с учетом числа брачевавшихся в нем курсантов нашего училища уже давно следовало прикрепить какой-нибудь памятный траурный знак…
Хорошо представляя потенциальную опасность планируемого мероприятия, командованием была предпринята попытка взять под контроль ситуацию. Чтобы не привлекать внимания окружающих и не появляться в училище с запахом спиртного, все приглашенные на свадьбу иногородние ребята были закреплены за севастопольцами, предоставившими им базу для переодевания в гражданское платье и последующей ночевки. На свадьбу был приглашен командир роты и заместитель командира взвода.
Я сменился с наряда дежурного по роте, съездил домой, переоделся и прибыл в кафе, когда торжество было в полном разгаре. Юра, изображая заботливого хозяина, переключил на меня двух развязных девиц, с конкретным заданием – споить меня, что они успешно и делали, усиленно подливая водку и всячески ограничивая меня в закуске. Не имея еще должных навыков, и заранее не подстраховавшись поддержкой своих друзей, к концу мероприятия я был в нерабочем состоянии. Судя по всему, кто-то посадил меня в такси, и сердобольный таксист, войдя в мое положение настойчиво колесил со мной по центру города, безуспешно пытаясь выяснить мой адрес. В конечном итоге, он высадил меня около 110-й поликлиники и я уже «на автомате» преодолел оставшиеся 100 метров до дома.
Весь следующий день я приходил в себя: нещадно гудела голова. Утром в понедельник можно было оценить последствия нашей первой курсантской свадьбы. Оказалось, что, приведя себя в непотребное состояние, иногородние ребята позабыли о том, что им разрешено оставаться в городе до понедельника, отдельные из них предпринимали настойчивые попытки вернуться в училище в субботний вечер. В тех же гражданских костюмах, в которых они были на свадьбе, - Леша Соколов, Валера Романенко и Гена Чепур предприняли попытку проникнуть в училище через забор в районе хозяйственных ворот. Чепур и Романенко не осилили высокой преграды и заночевали на лавочке в одном из дворов, примыкавших к училищу. А Леша Соколов, преодолевая высокий забор, изорвал в клочья свою одежду, поранил руки о колючую поволоку. Обойдя жилой корпус с тыла он вошел в ротное помещение как раз во время построения роты на вечернюю поверку… Те, кто наблюдал эту картину, утверждали, что она была достойна кисти художника Федотова, классика военно-бытовой тематики из серии «Не ждали». Помните сюжет, когда вполне благополучная семья с тревогой и испугом встречает отца семейства, по всем признакам возвратившегося после ссылки или тюремного заключения…
Учитывая поразительную настойчивость и врожденную упертость, присущую Соколову, а также принимая во внимание специфику ситуации, наказан он не был.
По легендарной версии первая свадьба Володи Мельникова состоялась летом все того же 1969 года, но он благоразумно одноклассников на торжество не приглашал, видимо, считал эту свадьбу не более, как тренировочной…
Штурманский поход на плавбазе «Магомед Гаджиев»
Все четыре роты нашего курса готовились к штурманской практике. Нам предстоял дальний поход – переход из Севастополя в Балтийск на плавбазе «Магомед Гаджиев». С учетом планирования корабельной практики, летний отпуск нам наметили на август месяц. В тот год у нас гостила моя двоюродная сестра, Тамара Мельникова, дочь офицера флота – преподавателя Рижского мореходного училища, то есть, по всем признакам, «своя» девушка. Несколько дней мы с Тамарой провели в компании с моим одноклассником по школе, а на тот период курсантом Севастопольского Инженерного училища Олегом Ляшенко. Это был первый случай в моей практике, когда очень не хотелось покидать Севастополь.
В отличие от построенных позже кораблей типа «Синоп», предназначенных исключительно для корабельных практик, либо для использования в качестве штабных кораблей, «Гаджиев» был спроектирован и построен исключительно как плавбаза подводных лодок, поэтому обеспечение практики курсантов для него была задача второстепенная. Переселились мы на плавбазу где-то за неделю до выхода в море. «Гаджиев» стоял на Угольном причале, и мы участвовали в подготовке его к выходу: загружали различное имущество и продовольствие для подводных лодок.
Преподаватели, идущие с нами на переход, проводили с нами предпоходовые занятия по астрономии и морской практике. Пару раз нам даже удалось сходить в увольнение. Все это время стояла типичная для июля отличная погода, но в день выхода начался настоящий шторм, как минимум под пять баллов.
Всю прелесть предстоящего нам дальнего похода мы почувствовали уже при проходе кораблем бонового заграждения. Плавбаза этого проекта, имела хорошие мореходные качества. По очертаниям корпуса она отдаленно напоминала лидеры миноносцев предвоенной постройки – «Харьков» и «Москва». Бортовая качка достигала 25-30 градусов. Уже через час-полтора наши кубрики стали подобны лежбищам морских котиков. Константин Симонов в своем романе «Живые и мертвые» описывает расстрел немецкими танками наших безоружных, направлявшихся на машинах в тыл, солдат. Комментируя этот трагический эпизод, он пишет «с этого моменты все они уже были поделены на живых и мертвых…». Применительно к описанной Симоновым ситуации, тот штормовой июльский день 1969 года, не взирая на то, что нам предстояло учиться в училище еще долгих три года, уже незримо поделил нас на «моряков» и «береговиков»… Причем, потенциальных «береговиков» было абсолютное большинство. Как покажут дальнейшие события – это был действительно судьбоносный день. На некоторых ребят было страшно смотреть – их просто выворачивало. Большинство корабельных коридоров сделались «непроходными». Корабль был плохо подготовлен к плаванию в штормовых условиях. Штатный экипаж его по всем признакам соответствовал именно организации плавающей базы, а не боевого корабля. Не все двери и иллюминаторы были задраены. Через открытые двери в коридоры верхней палубы попала морская вода, которая, перекатываясь с борта на борт, увеличивала крен и создавала помехи передвижению личного состава. Незакрепленные рубочные двери мотались из стороны в сторону, грозя размозжить тех, кто пытался проскочить из отсека в отсек. Вскоре вода в коридорах была густо сдобрена блевотиной тех, кто не донес ее до гальюнов или спасительной верхней палубы. Шторм не делает скидки на должности и звания – наши командиры рот были поражены морской болезнью все четверо… Командир 12-А роты капитан 3 ранга Долгов отходил от этого шторма пару дней. Он – бывший подводник, ему простительно, но наш, Данченко, тоже был бледный, как смерть. Но что взять с командиров рот, они и в училище то оказались потому, что не сгодились для корабельной службы...
На «Гаджиеве» отлично готовили пищу, вкусно кормили. Во время шторма меню сразу было скорректировано, первые блюда не готовили из-за качки. Приготовленные на обед котлеты с рисом из всего отделения ели только я и Леша Соколов. Остальные – даже смотреть на пищу не могли… Вечером выдали тараньку. У меня есть все основания гордиться тем, что я этот шторм перенес достойно.
Из нашего кубрика был люк в кладовые помещения. Люк этот имел леерное ограждение со съемной секцией. У всех были свежи впечатления от прошедшего с небывалым успехом фильма «Джентльмены удачи». Миша Григоренко в семейных трусах и рваном застиранном тельнике садился на люк, опирался руками на леера, зачесывал челку на лоб, придавал лицу свирепый вид и изображал Леонова в роли директора детского сада. По вечерам он не сходил со своего «трона», и периодически из кубрика неслось: «Пасть порву», «моргалы выколю»! Миша настолько вжился в роль, что на него приходили смотреть ребята из соседних кубриков…
Корабельные условия очень специфичны, особенно условия старого корабля. Ночью можно было наблюдать, как из незаметного, на первый взгляд, отверстия в переборке, появлялась крыса, за ней вторая, третья…. Эти серые твари спокойненько отправлялись по своим крысиным делам. Точно так же под утро они возвращались. Их не смущало то, что кубрик был заполнен спящими людьми, что люди эти храпели, что-то бормотали, ворочались. Да и людей эти крысиные вылазки вроде бы не должны были тревожить… Так продолжалось до тех пор, пока бодрствующий внимательный дневальный по кубрику, при синеватом ночном освещении, не обратил внимание на то, что в процессе своего отработанного маршрута эта крысиная банда по очереди пробегала по спящему богатырским сном курсанту, подвесная койка которого находилась прямо под отверстием в корабельное «зазеркалье»…
После обсуждения наших, смежных с крысиными проблем, поначалу было принято неправильное решение – перекрыть отверстие в переборке листом фанеры. Несколько очередных ночей, крысиное сообщество нервничало, дебоширило, пищало, скреблось… Следующее наше решение было более логично: по привычному маршруту местных хозяев трюмов мы убрали все возможные помехи, а тело нашего товарища мы переместили в более подходящее место… Он не был против, так как ему доходчиво объяснили причину перемены спального места…
Основная цель нашего похода на «Гаджиеве» – получение навыков ведения штурманской прокладки в условиях дальнего похода. В одном из помещений кормовой настройки плавбазы был оборудован специальный штурманский класс на тридцать стандартных штурманских столов с подведением к каждому репитеров приборов, с которых снимались данные при ведении прокладки курса корабля. Наши 12 классов в 4-х ротах, сохраняя свою организацию в потоках по два класса, раз в сутки, в соответствии с очередностью, заступали на штурманскую вахту и в течение 4-х часов вели прокладку, брали пеленга на береговые ориентиры, встречавшиеся нам в процессе перехода, решали астрономические задачи, для уточнения «места» корабля по Солнцу в светлое время и по звездам – в ночное время. Занятия интересные для всех, и полезные и важные для тех, кто всерьез решил связать свою судьбу с о службой на кораблях. Тяжеловато было нести штурманскую вахту в ночное время. Находились отдельные индивидуумы, которые считали допустимым, подстелив старую карту, или пару газет, вздремнуть пару часов под штурманским столом. Из нашего класса, чего теперь греха таить, подобные вольности могли себе позволить Кеша Платонов, Женя Шаров. Володя Мельников мог выйти на крыло мостика для взятия ориентиров и «забыть» вернуться в класс, очарованно глядя на звездное небо и огни на берегу Сардинии или Сицилии… Я десятки лет хранил несколько листов штурманского журнала с записями той поры и отметками преподавателя на полях. Были ребята, очень ответственно относившиеся к этим занятиям, среди них, Костя Добрынин, Юра Костырко. Знал, поди шельмец, что ему более других пригодятся эти навыки… Костырко был единственным курсантом в классе, обладавшим каллиграфическим, а здесь я бы добавил, штурманским почерком… Недаром, на четвертом курсе Юру назначили ротным писарем… Наши офицерские удостоверения личности были им заполнены с первой до последней страницы.
Во время пребывания на практике мы выделяли от каждого стола-бака по паре бочковых на неделю. В обязанности бочковых входили: подготовка стола к приему пищи, перенос пищи от окна раздачи на камбузной палубе в кубрик, и обязательное мытье посуды после приема пищи. В условиях дефицита воды и тропической жары, это было делом непростым и неприятным, прежде всего, потому, что за этим занятием бочковые лишали себя послеобеденного отдыха, позднее, рисковали опоздать на увольнение и т.п. Тогда же было поставлено условие: имеешь замечание по бочкованию, – бачкуешь очередную неделю. Естественно, бочковые старались, и случаи повторного бочкования до некоторых пор не случались. На каждом баке руководил этим процессом старшина бака – командир отделения. В нашем отделении эти важные функции выполнял Леша Соколов. В последний день моего с Подколзиным бочкования, когда уже была назначена нам на смену очередная пара, Алексей взял в руки одну из мисок и провел пальцем по ее внутренней части… Улыбнувшись своей иезуитской улыбочкой, он заявил, что наша неделя бочкования не засчитывается. Сделано это было слишком демонстративно и вызвало негативную реакцию не только в нашем отделении, но и во всем классе.
С приходом в Балтийск, мы с неделю оставались на борту «Гаджиева». В память о тех днях сохранилась фотография. На ней – почти половина нашего класса, все те, кто в процессе большой приборки на корабле исхитрились сойти на причал под видом выноса постельных принадлежностей, и не спешили возвращаться на борт корабля. Развели костер, подогрели на нем пару банок консервов… В то время мы еще не были настолько испорчены, чтобы пить водку летом, тем более в рабочее время. Прямо за нашими спинами просматривается река Прегель, впадающая в залив. Вода в этом месте залива сильно опресненная. В этом месте штурман с плавбазы ловил угрей и лещей.
Очередным этапом практики было ознакомление с береговой базой ракетных катеров. Что касается Камстигаля (так местные аборигены озвучивали старое немецкое название района базирования торпедных катеров), получившее после изгнания супостатов новое наименование – поселок Севастопольский. До этого пригорода Балтийска мы добрались пешим порядком со всеми нашими нехитрыми пожитками. От пребывания в Камстигале запомнилось немного.
Пришли мы туда в субботний день до обеда, так как на береговой базе шла большая приборка. По дороге нам попался вывороченный матросами громадный пень, из трухлявой сердцевины которого в разные стороны расползались потревоженные маленькие гадючата. Не очень хорошее предзнаменование, но мы не были суеверны… Для проживания нам была определена пустующая казарма, рядом с которой была хорошо оборудованная спортивная площадка. Большого восторга это открытие не вызвало, не для того же мы сюда прибыли, чтобы восстанавливать утраченную за поход физическую форму? Командование бригады, озабоченное проблемами боевой и политической подготовки, похоже, не особо нам обрадовалось. Чуть ли не в день нашего прибытия, в санчасти береговой базы от общего заражения крови, возникшего от фурункула на шее, умер матрос. Для меня эта новость имела особое значение.
Дело в том, что еще до убытия в поход из Севастополя, у меня на ноге появился фурункул. Меня этот факт не особенно встревожил, нечто подобное у меня было в 7 классе. Но тогда я перекупался в Херсонесе, часами «разрабатывая» прибрежный грунт в поисках древних монет. В процессе поиска, чаще полностью опускались в воду, а бывало, что стояли в воде выше колен, голова в маске в воде и разрабатывали очередную колдобину. Это был 1964 год, самый «урожайный» на находки, участившиеся после жесточайшего шторма и урагана, прошедшего над Севастополем в декабре предыдущего года… Так вот, фурункул возник как раз возник в том месте ноги, где приходился уровень воды. В то лето я вместе с матушкой ездил на дачу под Васильсурском вместе с семьей моей тетушки Евгении Борисовны и бабушкой. По приезде в Горький фурункул достиг той величины и стадии зрелости, что потребовалось хирургическое вмешательство. В те годы больница Водников имела свои кабинеты, в том числе и хирургический, в старых башенках, расположенных на Нижней набережной в районе Речного вокзала. Опытный хирург быстро вскрыл мне фурункул, наложил повязку, и у меня не было повода вспоминать об этом малозначимом эпизоде до лета 1969 года. Да и теперь, при напухании бедра, с последующим появлением большого фурункула я не был особенно встревожен, хотя, при трении одежды возникали неприятные ощущения.
Средиземноморская жара, сквозняки от корабельной вентиляции, естественная антисанитария густонаселенных кубриков во все времена приводили к появлению фурункулов у моряков, особенно, котельных машинистов, несших вахты в котельных отделениях и периодически выходящих на верхнюю палубу проветриться… С этим фурункулом я заявился на корабль еще в Севастополе, так что вышеперечисленные условия только способствовали развитию фурункулеза. Да, именно, фурункулеза, так как из под повязки, прикрывавшей первый нарыв, появился второй, а там… Один из фурункулов лопнул во время сна – произошло обсеменение кожи… Был ли там стафилококк, или нет, но какая-то зараза, таки, попала в кровь. Соблюсти аккуратность и стандартные требования гигиены в условиях дальнего похода было сложно, ложиться в корабельный лазарет не хотелось… Так и ходил с марлевыми «бланжами», то на руке, то на ноге или шее. Под конец похода, корабельный хирург – майор, пытался мне помочь, делая местные переливания крови, брал из вены – вкалывал в задницу… Успех был весьма сомнительный.
Так вот, -прибыв в таком интересном положении на бербазу БТКА-БРКА, я узнаю о том, что от единичного фурункула на шее в местной санчасти бригады накануне умер 19-летний матрос. Когда я пришел на прием к хирургу береговой базы и, сняв голландку, обнажил свои гнойные повязки и шрамы от недавних фурункулов, врач посмотрел на меня так, как будто бы на мне был… «пояс Шахида». После беглого осмотра и смены очередной повязки мне было выписано направление в хирургическое отделение госпиталя, которым я на свой страх и риск не воспользовался. Через двадцать лет, когда я принимал дела старшего преподавателя Горьковского училища тыла у капитана 1 ранга Цапаева, то оказалось, что матрос, умерший от заражения крови в Камстигале летом 1969 года был из экипажа ракетного катера, которым он в то время командовал… Такие вот бывают в жизни совпадения…
В свое время еще Антон Павлович Чехов возмущался тем, что отдельные авторы воспоминаний, записок, искренне убеждены, что их читателям будет исключительно интересно знать какой «стул» был у автора накануне, или, не страдал ли он изжогой после употребления с пивом несвежих раков… Описывая свои «фурункулезные» проблемы, я рискую вызвать бурю возмущений со стороны моих будущих рецензентов, особенно, зная их редкую брезгливость… Вот и будет за что меня с особым пристрастием покритиковать…
Время, проведенное в Камстигале, было потрачено бестолково. Из наиболее ярких воспоминаний были строи экипажей и дивизионов, марширующих под барабанный бой, как во времена светлой памяти Императора Николая Павловича, и баня, оборудованная еще немцами в бетонном бункере, присыпанном землей, – со стороны как громадная землянка. На ракетные катера мы смотрели, в основном, с причала, на борт нас допустили только единожды. Больше всего нас растрогали опломбированные гальюны.
Дивизион готовился сдавать первую курсовую задачу, на катерах все было почищено и покрашено. Замполит дивизиона, проводящий с нами занятие, узнав о том, что мы курсанты училища им. Нахимова, позабыв об основной теме занятия, раз пять поминал лейтенанта Полянского, выпускника нашего училища, за три года службы дослужившегося до звания… младшего лейтенанта, и не отданного под суд только потому, что он племянник члена Политбюро… В общем-то какие-то нелепые сопоставления и мрачноватые воспоминания.
Очередные 10 дней практики мы провели на авиационной базе в Чкаловске. Жили в больших ротных палатках, питались в столовой личного состава базы. Здесь с нами были поведены интересные ознакомительные занятия в мастерских, на летном поле, около образцов авиационной техники. Начальник вооружения полка – майор лет сорока пяти проводил занятия по устройству авиационных боеприпасов. Во время занятий он пару раз упускал из рук пятикилограммовую учебную бомбу, и при этом внимательно смотрел на нас мутными глазами жестоко пьющего человека. Не дожидаясь третьего падения бомбы, Миша Григоренко на правах старшины класса, видя тяжелое, похмельное состояние руководителя занятия, вышел с предложением сделать перерыв в занятиях, на что майор с готовностью согласился. Как и следовало ожидать, после окончания перерыва майор не появился. До той поры мы наивно предполагали, что в морской авиации порядка больше, чем на флоте… А ведь еще обещали организовать полеты на противолодочных вертолетах! Обещали, и за то спасибо.
Взглянуть на военный городок с высоты птичьего полета нам не удалось, а жаль, местные летчики рассказывали, что, несмотря на многочисленные послевоенные переделки и реконструкции, расположение основных гарнизонных знаний и сооружений, как и во времена прежних хозяев Восточной Пруссии, моделирует свастику…
Отдельного описания достойны старые немецкие кладбища в Балтийске и Чкаловске. Районы старых кладбищ, несмотря на их целенаправленное захламление и разрушение в советское время, выглядят величественно, мрачно, и впечатляюще… Что нельзя сказать о наших, русских, участках кладбищ… Прогуливаясь по берегу, находили кусочки янтаря, чаще, «чертовы пальцы» – спекшиеся от ударов молнии столбики песка… По числу найденных «чертовых пальцев» несложно представить себе частоту ударов молнии в сырой песок на янтарных берегах коварной Балтики…
В один из вечеров, когда основной состав роты был на просмотре кинофильма, Юра Бахматов с татарской хитростью и коварством завлек в одну из палаток местную девчонку – посудомойку из офицерской столовой. Двое наших балбесов, отслеживая со стороны ситуацию, в самый интересный момент, сдвинули опорные колья палатки и обрушили брезент на Бахматова с его любвеобильной подружкой…
В Калининград специально нас не отпускали, но, осматривая город в дни приезда и отъезда, мы запомнили статуи бронзовых быков при входе в штаб Балтийского флота, живописные и мрачные развалины королевского дворца, с памятником Суворову, установленному не понятно только в какой связи… Вот батюшка генералиссимуса, тот действительно был комендантом Кенигсберга, взятого русскими войсками в 1760 году, а сынишка в ту пору был скромным армейским подполковником, и на право увековечивания в ту пору явно не претендовал… Устанавливая подобные памятники делались судорожные попытки как-то «застолбить» в этом краю свое стародавнее присутствие…
На пустыре, за развалинами королевского дворца располагался обширный, как во всяком портовом городе «толчок» – он же, «брахолка», он же, «туча» и он же, вещевой рынок… Очень грандиозно смотрелись башни Биржи, впечатляла могила Канта… В центральной части города было очень много ухоженных особняков, соседствовавших с развалинами. Невольно создавалось впечатление, что до середины 60-х годов наше партийное руководство не было уверено, что советская часть Восточной Пруссии останется навечно в наших пределах и не спешило активно наводить порядок в бывшей прусской провинции…
В отпуск отправлялись с Калининградского вокзала. Похоже, что наши отпускные билеты были оформлены еще до убытия нас на штурманскую практику. В день отъезда на вокзал прибывали с разных объектов практики, и потому с большим запасом времени. По крайней мере, нашей роте хватило времени на экскурсию по городу с заходом в знаменитый калининградский зоопарк. Отпускные билеты всем были выданы на руки, и большими группами мы отправлялись в Москву. После Москвы каждый добирался домой самостоятельно.
Мои родители в это время приехали в Горький и дожидались меня там. Из Москвы в Горький я добирался в двухъярусном вагоне. Чтобы оценить все прелести невиданного ранее чуда железнодорожной техники, ехал на верхнем ярусе. Вагоны этой конструкции мотало из стороны в сторону, чемоданы мотались по проходу, приятного было немного.
Пробыв в Горьком с неделю, выехали в Москву. Остановились на сутки в Железнодорожном (бывшей Обираловке), где я впервые увидал членов семьи двоюродного деда Александра Николаевича Никольского, «дяди Сани». Деда уже не было в живых пару лет. Частный дом, очень скромная обстановка На квартире у Никольских квартировал сверхсрочник из местного гарнизончика. Вдове было лет 65, дочери лет 38. От них я тогда и узнал, что после смерти деда, при оформлении документов, выяснилось, что в 1938 году он, резко струхнув на фоне проводившихся арестов, «убавил» себе тринадцать лет и изменил отчество на «Александровича»… Молодец дедуня – грамотно замаскировался. Жил скромно, разводил мышек и белых крысок, для медицинских НИИ, получая на их откорм какие-то корма, избыток которых сбывал на рынке…
Родители задержались в Москве у наших родственников Волковых, а я самостоятельно вернулся в Севастополь.
О карьере, карьеристах и курсантском братстве.
В один из дней после прибытия «Гаджиева» в Балтийск, меня вызвал к себе командир роты капитан 3 ранга Данченко и спросил, не буду ли я против назначения командиром отделения. Казалось бы, кто и когда был против повышения в должности и в звании? Вот именно, казалось бы… Курсантские коллективы, это очень специфические воинские коллективы, имеющие свою особую «курсантскую – кадетскую» философию, психологию и мораль. Согласно этой давно устоявшейся, но в известной степени деформированной, философии, моральное право управлять своими одноклассниками, начиная от отделения, имеют бывшие военнослужащие, в крайнем случае, старшие по возрасту и по житейскому опыту товарищи. Командовать же своими ровесниками-одноклассниками, вроде как, западло… Знали бы эти доморощенные ревнители приблатненных воинских традиций, что пройдет немногим больше десяти-пятнадцати лет и нами, ставшими к тому времени капитанами 2 ранга, станут лихо командовать молодые и ранние капитаны-лейтенанты, которые в неудержимом порыве к блестящим никелированным ручкам корабельных телеграфов традиционно исповедовали совсем другие заповеди…
Кстати, повод для размышлений: маршал Тухачевский, от природы талантливый, высокообразованный, отличный спортсмен-гимнаст, образцовый строевик; был уважаем начальниками и любим подчиненными и женщинами… Но в бытность свою младшим унтер-офицером и портупей-юнкером в Пажеском корпусе, своей непомерной требовательностью и придирками к ровесникам буквально загнал в петлю двух человек, оставив о себе очень плохую память у однокашников. Так что в этом отношении, карьера Тухачевского – не пример для подражаний, а повод для размышлений юным карьеристам.
Мы не особенно приглядывались к моральному климату в других классах, нас вполне удовлетворяла обстановка в своем коллективе. Были ли у нас свои лидеры? Скорее всего, у нас были свои авторитеты. К таковым, по всем показателям относился Миша Григоренко. Была еще группа, своим групповым менталитетом, влиявшая на обстановку в коллективе. В эту группу входили ребята, до училища учившиеся в школах 26-й и 34-й. Если в Москве известный климат создают различные «таганские», «каширские», «подольские» «звенигородские» и прочие группировки, то у нас это была своеобразная, «стрелецкая группа». В нее входили: Володя Козловский, Юра Костырко, Андрюша Железков и примкнувший к ним Костя Добрынин. Почему-то этой группировкой не был охвачен Витя Лощинин… Хотя, понятно, почему… Кроме «территориальной» общности первую троицу объединяла и некая духовная, я не побоюсь этого слова, близость. Все они были убежденными «пофигистами». Но, если Володя Козловский был последовательный, убежденный и жесткий «пофигист», Юра Костырко был не менее убежденный, но тайный, маскирующийся, то Андрей Железков был не менее убежденный, но не афиширующий свои убеждения: настороженный, колеблющийся, «пофигист-тихушник»… Несколько в стороне от них, но где-то совсем рядом, обретался Костя Добрынин. В отличие от первой троицы, Костя был ярко выраженный «антипофигист». Вернее сказать, он вытался всех убедить в этом… При этом Костя нервничал, страдал, седел на наших глазах, но своим вымученным показушным жизненным установкам так и не изменил…
Так, вот эта идеология «пофигизма», проявляемая в разной степени и в разных сферах нашей жизни, привилась, и была принята всеми членами коллектива, как основная, направляющая, руководящая…и потому – всепобеждающая. Эту идеологию мы развивали, совершенствовали, гордились ею, и до самого конца не изменили основным ее принципам. Более того, многие из нас взяли ее на вооружение и с переменным успехом претворяли на различных этапах своей службы и… личной жизни. В нашей сложной и пестрой жизни и службе эта идеология, способствовала физическому выживанию многих из нас.
Параллельно с этой установкой и даже в чем-то с ней совпадая, действовала еще одна, «чечевемеушная»… Прикрываясь благозвучным совпадением с аббревиатурой нашего училища, она, тем не менее, предполагала следование известной жесткой установке – «человек человеку – волк». Это, конечно, была шуточная, игровая установка, но сами наши специфические казарменные условии незримо напоминали о ее присутствии…
Я лично не считаю себя особенно злопамятным (хотя моя жена – противоположного мнения), однако отдельные эпизоды из курсантского быта так запечатлелись в памяти, что с годами уже не поддаются нивелированию. К примеру, наш грубоватый, казарменный юмор, часто портил аппетит за нашим и без того скромным курсантским столом. По стандартному, кем-то утвержденному меню, пару раз в неделю нам давался рыбный суп, на втрое блюдо часто давалась отварная рыба с картофельным пюре. Из рыбопродуктов неизменно фигурировал «хек серебристый». Взамен положенной по пайку селедки, все чаще давалась к столу соленая скумбрия… Рыба, попадавшая в курсантский котел, не всегда тщательно чистилась и потрошилась. Качество чистки картофеля тоже было ниже среднего уровня (сами и чистили). Места рассадки за обеденным столом отделения были произвольные, ставшие постоянными. Разливал первые и вторые блюда один из нас, сидящий с края стола, ближе к проходу.
Типовая, много раз обыгранная, всем давно надоевшая, и, тем не менее, безукоризненно срабатывающая схема: запуская половник в котел с рыбным супом, тот же Володя Пискун с видимой печалью в голосе говорил: «опять дельфинчик оказался протухшим». Этого было достаточно, чтобы Мельников и Володин, сидящие рядом, друг напротив друга, печально оставляли свои ложки и терпеливо дожидались, пока все остальные с неизменным аппетитом не поглотят бренные останки «дельфинчика», и отделение не перейдет ко второму блюду…
Бывало, что все отделение из десяти человек не притрагивалось ко второму блюду, состоящему из порционной свинины с картофельным пюре. Постоянно и практически неизменно ломти свинины состояли исключительно из сала, с редкими и малозаметными признаками мяса, а пюре, приготовленное из условно свежего картофеля с добавлением комбижира красноватого цвета, могло отбить аппетит даже у редкостных проглотов. В довершение картины обеда или ужина, иногда приходилось наблюдать, как тот же Володя Пискун, с аппетитом поглощал куски горячего вареного сала… Вот до чего доводит человека полуголодное детство.
При теоретически обильном и разнообразном курсантском рационе, нам часто полагались вторые блюда с курятиной. И всякий раз, распределяя куски вареной курицы, мы искренне надеялись обнаружить в котле на десятерых хотя бы одну куриную ножку. Видимо, предназначенные для нас курицы, в процессе их куриной жизни были ампутированными инвалидами.
Молодость брала свое. Стали бы вы сейчас с удовольствием потреблять кашу «Артек», подслащенную, с изюмом, и густо заправленную комбижиром? Стали бы вы есть, успевшую остыть, круто сваренную пшенную кашу с мучно-мясной подливкой? Особенно нас умиляла овощная солянка или рагу с явным преимуществом картофеля и капусты при полном отсутствии мяса…
Чуть ли не самыми ретивыми поборниками демократии и справедливости в нашем классе были Миша Моцак и Володя Козловский. На этой почве Моцак изредка портил кровь своему командиру отделения – Мише Григоренко, а Козловский не упускал случая какую-нибудь подлянку, как бы невзначай, подбросить мне. С той только разницей, что Григоренко старше нас на 5 лет, и, как бы, был в авторитете, что нельзя было сказать обо мне. На третьем курсе Миша Моцак решил, что лишний вес ему ни к чему, и стал осваивать варианты сброса лишнего веса. Тогда же Миша стал «внедрять в массы модную в околонаучных кругах теорию лечения голодом… Трудно сказать, насколько далеко завело бы его такое увлечение, если бы он вовремя не остановился.
Как молоды мы были…
(Печальные наблюдения бывшего сверхсрочного старшины 2-й статьи)
Приняв решение связать свою жизнь со служением на флоте, и поступив в училище, я раз и навсегда усвоил, что нормальное служение предусматривает рост в должности и звании, и уж отказываться от предложений начальников не логично… Я дал согласие о назначении меня командиром отделения, и последующие три года учебы с переменным успехом исполнял обязанности «отделенного» командира.
Став в августе 1969 года старшиной 2 статьи и командиром отделения, я пробыл, точнее, прослужил в этой должности ТРИ! года, по сути, получив право «причисления» к сверхсрочнослужащим старшинам… К концу 3-го курса во всей роте оставалось только два командира отделения, не получивших звание старшины 1-й статьи: я и Валера Варенцов. Репрессированы мы были по одной и той же статье, но об этом несколько позже.
Столь сложное и неудачное начало карьеры не могло не повлиять на формирование характера: я стал желчен, завистлив и жесток… Что же вы хотите от старшины-сверхсрочника?
Отдельные размышления не по теме
Процесс прохождения службы офицерами, особенно, потомственными офицерами, имеет свою оригинальную философскую и психологическую компоненты. В Российской империи, так же как, кстати, в Прусской, или Австрийской были династии, начитывающие десятками генералов и адмиралов. Представители этих семей, становясь офицерами, очень четко представляли этапы своей службы, и зачастую, они становились достойными продолжателями семейных традиций.
К примеру: Манштейны, Сенявины, Апраксины, Бутаковы, в наше время их сменили – Касатоновы, Головко, Агафоновы и пр. Но, чтобы не утратить славных традиций и не нарушить привычный ход событий, иногда приходилось слегка корректировать эти события. Так, внук славного адмирала Бутакова, дослужившись, с грехом пополам до звания капитана 1 ранга… ну, не тянул на адмирала. Пришлось его назначить начальником кронштадского порта и присвоить долгожданное звание. В марте 1917 года, кронштадские босяки в матросских бушлатах, не знакомые со славной родословной старой морской династии, с помощью гранитного булыжника, прервали, адмиральскую преемственность. Вместе с покойным, братьев-адмиралов было двое. Более успешный и более предусмотрительный старший брат, успел воспитать в кадетском корпусе двух сыновей, один из которых, оставшись в Советской России, дослужился до звания капитана 2 ранга, преподавал в училище Фрунзе, командовал дивизионом канонерских лодок на Черном море в войну, стал капитаном 1 ранга… Но, поскольку, флотами командовали бывшие подельники все тех же кронштадских босяков, они не позволили капитану 1 ранга Бутакову стать адмиралом. Да, и судьба, похоже, не благоволила к советским Бутаковым. Сын капитана 1 ранга, лейтенант Бутаков, служа на Морском охотнике на Балтике, погиб от прямого попадания в корабль бомбы, сброшенной с невесть откуда взявшегося одиночного немецкого самолета. Немаловажный факт: супруга Андрея Железкова, Татьяна, приходилась внучатой племянницей Г.И. Бутакову.
В июле 1960 года исполнялась очередная годовщина Новороссийской, Севастопольской, многократно орденоносной бригаде торпедных катеров, базировавшейся в Карантинной бухте. С этим юбилеем совпало торжество по открытию памятника морякам-катерникам, погибшим в боях. Именно тогда на постамент был установлен торпедный катер, и доныне стоящий на этом месте. Так от моряков Балтики моряков-катерников Черноморского флота поздравлял импозантного вида пожилой офицер в форме капитана 1 ранга с пушистой окладистой бородой. Это был Григорий Иванович Бутаков – внук легендарного адмирала. Мой отец, в то время исполнявший обязанности начальника штаба бригады ОВРа, был направлен для поздравления своих коллег с юбилеем и взял с собой меня. Не знаю, был ли на этом торжественном собрании Юра Костырко (теперь уже не уточнить), но его отец в то время служил в бригаде командиром дивизиона и по-всякому присутствовал на торжествах.
У сыновей адмиралов своя философия. Будучи начальником ГШ ВМФ, адмирал Игорь Касатонов, распекая за какие-то упущения в штабной работе капитана 1 ранга Головко, гремел на весь конференцзал: «Лучше быть сыном живого капитана 2 ранга, чем мертвого адмирала!» При этом, свое происхождение от покойного к тому времени отца-адмирала, Касатонов, естественно, полагал вне всякой критики…
На противоположном полюсе от адмиральских детишек обретаются сыновья мичманов… К ним напрямую примыкают сыновья городских и сельских интеллигентов, рабочих, колхозников, то есть ребят, из семей, не имевших до поступление в училище никакого отношения к армии, и тем более – к флоту. У тех своя, еще более крутая философия, напрочь отвергающая постулат, ставший привычным: «сын вора должен быть вором, сын прокурора- прокуром…». Декларируя направо и налево, что за них, бедных и несчастных некому порадеть… они уже на старших курсах спешат «подправить» свое социальное происхождение за счет женитьбы по уму, либо как рыбы-прилипалы начинают усиленно «дружить» с теми одноклассниками, родители которых способны в перспективе повлиять на их распределение по окончании училища. Типичные примеры в нашей роте «тандемы»: Яцевич-Петров, Казимирский-Беспальчук, Ковшарь-Соколан.
Миша Моцак, казалось, до поры и не напоминал о совместной учебе в 14-й школе с Сергеем Шаденковым…Почему-то я считал, что Моцак учился в 5-й школе рядом со старшим на год Володей Мельниковым.
Раньше мне казалось, что в 5-й школе, несмотря на ее «околоспортивность», учились исключительно босяки с 6-й и 5-й Бастионных, Катерной, Боцманской, Карантинной слободки… Когда в 1963 году я познакомился с Сергеем Шаденковвм, то был уверен, что он учится либо в 3-й, либо в 1-й школе, потому как жили Шаденковы на улице Мичурина в доме № 9, с двором, примыкавшим к забору войсковой части обеспечения штаба флота. О том, что Наташа и Сергей учились в одном классе с Сергеем Кирилловым в 14-й школе я и не подозревал. Поскольку я в те годы дружил с Вадимом Переплесиным, учившимся в параллельном со мной классе 1-й школы и жившим в доме № 7, на той же улице, то часто встречал и Сергея, и его сестру – Наташу. С конца 40-х годов в этих двухэтажных домах, сохранившихся до сих пор, проживали семьи офицеров штаба флота и политуправления. Затем Шаденковы жили на улице на улице Толстого, где Сергей и Наташа поступили в 14-ю школу. После окончания их отцом академии они получили квартиру в доме, соседствующим с редакцией газеты «Флаг Родины», но школу ребята решили не мнять… Кстати, у этого дома своя, не менее интересная история. Он был построен бригадой строителей моряков Черноморской эскадры. Возглавлял стройку старпом крейсера капитан 2 ранга Двинденко.
В отличие от нас с Переплесиным, Серега Шаденков не был увлечен ни нумизматикой, ни старательским промыслом на берегу Херсонеса, то и общих интересов у нас не прослеживалось, а сестры ровесников в ту пору еще не вызывали у нас повышенный интерес… Тогда в 1964 году мы с Вадимом Переплесиным пытались приобщить Сережу Шаденкова к нашей стремной, но почетной общности «старателей», перерывавших берег Херсонеса в поисках древних монет. Явно без особого желания он съездил с нами на добычу, но показал полную профнепригодность: не было в нем требуемой упертости и жажды фарта…
Вот как все в жизни перепутано... Учились рядом с Сергеем в училище пять лет, а запомнился мне он тем, двенадцатилетним, улыбчивым, добродушным пацаном. До боли жалко, когда вспоминаю, что так рано он ушел из жизни.
Возвращаемся к теме наследственной предрасположенности при выборе профессии…
Адмирал Степан Осипович Макаров на примере своей жизни и особенно службы показал классический образец карьеры морского офицера из «боцманских детей»… Представители этой категории настойчиво и уверенно прут по службе, да так, что иной раз и адмиральским сынкам фору дают… А иногда и фору дать не считают нужным, как в тандеме Ковшарь–Соколан… Сын старшины-инвалида войны Ковшарь – адмирал; сын учителей, Санников – адмирал, сын колхозников, Козел – адмирал; сын колхозников, Моисенко – адмирал, сын мичмана, Васильчук – дважды комбриг, начальник УПАСП и адмиралом мог стать, как минимум, трижды… Если же с боку взглянуть на «творческую» биографию тестя адмирала Безмельцева, мичмана, то становится понятным, что мичманская наследственность выводит не только в адмиралы, но и в миллионеры…
Остается средняя и самая многочисленная группа – сыновей старших офицеров. В период учебы в училище – эта самая надежная категория… Этих ребят не спугнуть требованиями жесткой дисциплины, у большинства из них хорошая общеобразовательная подготовка… Они успешны в учебе, их не нужно было агитировать за Советскую власть, они твердо знали зачем пришли в училище, и хорошо представляли, что их ждет в будущем… С другой стороны, это и самая тормозная категория, потому как большая часть этих ребят воспитывалась в тепличных условиях, не всегда была готова адекватно реагировать на проблемы коллектива, казарменного быта…
Вступая в службу офицерами, по классическому определению, «делать жизнь с кого?», они начинают усиленно дублировать не всегда успешную службу своих отцов, суетятся, комплексуют. Сыновья бывших политработников вдруг открывают в себе глубоко зарытый талант пропагандистов-агитаторов, сыновья особистов, проанализировав перечень прочитанных в детстве политических детективов, легко убеждают кадровиков, что всегда подозревали в себе врожденного чекиста… или, в самом крайнем случае, спец-пропагандиста. А если разнарядка по «политрукам» и потенциальным «рыцарям плаща и кинжала» выполнена, то не беда, пробыв год нештатным секретным сотрудником Особого отдела, и получив блестящие аттестации, при наличии «своих людей» среди кадровиков, можно вне конкурса поступить в Академию Советской Армии и в перспективе стать военным дипломатом….
Оказалось, что к этой теме не поздно было вернуться даже на втором курсе Военно-Морской академии, вспомните Бориса Зубко из 158-го класса,
Излечившись от своих «родимых пятен», эти ребята начинают резко наверстывать упущенное время и если успевают, упущенные возможности… Но представители этой категории – не ходоки в адмиралы…
Ну, а менее одаренной части из той же категории, кто вовремя не открыл в себе талант политработника, или особиста, остается признать, что «профессиональная» честь офицера-ракетчика и моряка для них не пустой звук, и подобно японским камикадзе, плотно сжав зубы и сощурив глаза они устремляются на корабли, флотские базы и арсеналы… Но и камикадзе бывали разные: те что в самолете (куда им деться?) – те долетели до корабля-цели. А те, кто должен был с миной ползти под вражеский танк, олицетворяющий береговую базу, по здравому смыслу забросили мину в кусты, и сдались на милость командирам ракетнотехнических баз и арсеналов. Хотя были и такие как Женя Шаров, тот свою мину не поволок в арсенал, – не барское это дело… Женя сам по себе был миной замедленного действия и шантажировал возможным самовзрывом до тех пор, пока его, от греха подальше, не направили на дизельную ракетную подводную лодку… Там он долго не задержался, но звание капитана 3 ранга получил. Последний раз он наследил на береговой базе в бухте Ольга. Будучи начальником отдела хранения, он усиленно портил кровь командиру береговой базы капитану 2 ранга Михаилу Пьянзину. Когда в разговоре со мной Пьянзин, в ту пору уже кандидат наук, капитан 1 ранга и начальник кафедры в Училище тыла, узнал, что я однокашник Евгения Шарова, то с большим почтением и уважением взглянул на меня… Видимо, в свое время, кровушку Женя ему попортил от души…
Осмотревшись на местах, выяснилось, что львиная доля нашего выпуска была распределена на ракетно-технические базы и арсеналы. Более того, те, кто скромно и незаметно убыл «в центральное подчинение», вскоре всплывут на полигонах, в военных институтах и военных приемках… Моряки, мать их ити! Но об этом этапе стоит поговорить при описании проблем последнего этапа учебы на 5-м курсе…
Третий курс – активное введение в будущую специальность.
В программу пятого семестра были включены предметы, подготавливающие нас к изучению специальных дисциплин. Это были: элементы вычислительной техники, основы электротехники и радиоэлектроники. Очень много зависело от обстановки на кафедрах и уровня подготовки преподавателей, их желания донести до нас знания. Например, основы электротехники читал капитан 1 ранга Симхович. Этот мягкий интеллигентный преподаватель настолько располагал к себе, что сомневаться в необходимости его предмета не приходилось. В то же время курс элементов электронной техники, доводимый до нас косноязычным капитаном 2 ранга Лаврентьевым, по кличке «Окунь», воспринимался и усваивался туго.
Подполковник Цикотун вел небольшой курс по радиотехническим элементам. Этот офицер не один десяток лет прослуживший на авиационно-технических базах, хорошо представлял, что может понадобиться специалисту по эксплуатации приборов и устройств ракетного вооружения. И в то же время капитан 1 ранга Хохлов, читавший курс по основам вычислительной техники, своей дотошной проверкой присутствующих на занятиях, сразу отбил охоту к своей замудрёной науке. Свой курс в каждом из классов он начинал с того, что убеждал нас, что, несмотря на то, что фамилия у него Хохлов, он не хохол... Хотя и невооруженным глазом было видно, что он не хохол, а еврей... Только, какое отношение это имело к его предмету? Эти двоичные, троичные коды для большинства из нас так и остались непостижимой загадкой...
Основы электротехники нам давали в течение трех семестров. Лекции читал доцент Чижавко, практические занятия вел Петров. Учитывая тот факт, что предмет этот, по идее наших училищных идеологов, должен был стать основой нашей будущей специальности, мы относились к нему серьезно. Знание теории, которую очень доходчиво нам доводил Чижавко, позволяло успешно решать многочисленные задачи, но лабораторные работы, предусматривавшие комплектование различных схем, проведение последующих регулировок, производство различных замеров… Все это требовало особой технической сметки и навыков, и вызывало у большинства из нас известные трудности. При проведении лабораторных работ, мы старались так комплектовать рабочие группы, чтобы в каждой был хотя бы один «мозг», способный направлять действия остальных подельников.
На высоком профессиональном уровне был нам прочитан курс аэродинамики. Вся эта теория управляемости летательных аппаратов была нам дана в течение одного семестра. Тем не менее, все эти понятия – крена, тангажа и прочих премудростей отлично запечатлелись в памяти и были нами в достаточной степени усвоены. Запомнились уютные, светлые аудитории, где читались нам лекции и проводились практические занятия по этому предмету. Можно себе представить тот уровень знаний по этому предмету, что получали курсанты, проходившие курс обучения в так называемом «авиаклассе»…
Курс лекций по «аэродинамике» нам читал полковник Николаев, имевший кличку «Мышка-норушка». Кличку эту он получил, после того случая, когда дежуря по училищу и, проверяя бдительность несения службы караульными бодрствующей смены, постучался в смотровое окошко караульного пормещения, и на уставной вопрос дневального по помещению: «Кто вы?», ответил: «Это я – «мышка-норушка, на что получил вполне предсказуемый ответ: «Пошла на х…, мышка-норушка». Когда же дежурный, действуя в соответствии с уставом Караульной службы, предъявил специальное разрешение на проверку караула и представился: «Дежурный по училищу – полковник Николаев, вызовете начальника караула!», то и дневальный немедленно выполнил его требование. Курсанты берегового факультета, хорошо усвоив тот очевидный факт, что с проблемами несения караульной службы они будут связаны постоянно в процессе всей своей службы, относились к несению караулов как к элементу освоения специальности, и требования соответствующих инструкций и статей устава выполняли досконально. С ними шутить не стоило…
В процессе учебы мы продолжали совершенствовать свою методику сдачи экзаменов. В описываемый период, среди предметов, выносимых на экзамены, было все больше специальных секретных дисциплин, на которых использование вульгарных шпаргалок грозило наказаниями, предусмотренными статьями Приказа МО № 010 – по сохранению военной и государственной тайны. Приходилось резко перестраиваться... С учетом обстановки все чаще применяли сдачу экзаменов по системе «Засвеченный билет». Эта система действовала комплексно. Назначался шустрый дежурный по классу на период экзамена. В задачу дежурного входило «крутиться» рядом со столом преподавателя, и если позволяла обстановка, перевернуть пару билетов, запомнив их номера и расположение. Информация эта передавалась в коридор, очередным, ожидающим вызов курсантам, а чаще, главному координатору-распорядителю Кеше Платонову – заведующему папкой со шпаргалками. Оперативно принималось решение – кому воспользоваться «свячённым» билетом… Обычно, право это представлялось тому, кто должен был зайти через пару человек, чтобы успеть «вникнуть» в основные вопросы билета. При нормальном ходе событий этот курсант заходил в класс уже в общих чертах освежив в памяти содержание материала и имея шпаргалку по вопросам билета. По мере выявления дежурным положения остальных билетов, у нашего координатора-распределителя на листке ватмана намечалась схема расположения билетов на столе преподавателя. Одни преподаватели имели привычку раскладывать билеты в одну линию, но это было неудобно, так как для такого размещения 33-х билетов не каждый стол мог сгодиться. Были и такие, что, раскладывая часть билетов, периодически подбрасывали новые... Такая тактика преподавателя ломала все наши схемы и вносила нервозность в работу мозгового центра. Случались и такие благоприятные условия, когда минут через 20-30 после начала экзамена, удавалось полностью вскрыть обстановку и вычислить места расположения большинства билетов.
Из расчета на подобный ход событий при подготовке к сдаче экзамена каждый из нас основательно готовился на «свой билет». Но и этот вариант подготовки не отменял процесса комплектование папки со шпаргалками – этот традиционный вариант всегда оставался основным, либо резервным… При плановом развитии событий преимущественное право воспользоваться засвеченным билетом представлялось автору шпаргалки на этот билет. Как показывала многолетняя практика, преподаватели в процессе экзамена нередко добавляли новые билеты, перемешивали их. Естественно, что такое «безобразное» поведение преподавателя требовало быстрой смены тактики, использование резервных, экстренных мер...
При подготовке к сдаче экзамена по этой схеме, номера билетов для освоения каждому назначались в соответствии с порядковым номером в классном журнале, но бывали и исключения… Так, Миша Моцак традиционно просил для себя 13-й билет. Суевериям здесь не было места, основной расчет делался на то, что курсант, вытянувший 13-й, -несчастливый билет, мог изначально рассчитывать на некоторое сострадание преподавателя; его успокаивали, создавали при подготовке к ответу благоприятные условия… Миша в каждой очередной ситуации свою трагическую роль играл со многими вариациями…
Бывали экзамены, во время которых дежурный не допускался в аудиторию, а находился в коридоре, и только по вызову преподавателя входил в класс. И такая ситуация была предусмотрена в нашей обширной практике. Заранее изучалась обстановка на кафедре, на которой предстояло сдавать экзамен. Если мы имели информацию, что мичман-лаборант кафедры готов нам помочь в трудную минуту, то заключалось деловое соглашение – лаборант сообщает нам схему расположения билетов, и в процессе экзамена оказывает нам всяческую, в том числе информационную поддержку. Обычно такая поддержка оценивалась в ящик водки. В таком режиме безотказно работал на 44-й кафедре мичман Рыгайло, исключительно оправдывая свою звучную, многозначащую фамилию...
В ходе экзамена курсантам не рекомендовалось накапливаться рядом с аудиторией. Для этой цели выделялся и определялся приказом один из соседних классов. В случае усложнения ситуации подключался «мозговой центр», который четко отслеживал номера билетов, остававшихся на столе преподавателя…
Бывали ситуации, когда мы вынуждены были прибегать к дерзким, опасным вариантам. Это случалось, когда экзамен был сложный, охватить весь материал было не реально, и ни одна из ранее планировавшихся систем не срабатывала… С учетом того, что при подготовке «свой билет» был освоен успешно, очередной курсант подходил к столу, брал со стола билет и, убедившись, что этот билет ему не осилить, называл номер билета, не того, что ему достался, а билета, к ответу на который он был готов. Далее следовал доклад: «Вопросы, изложенные в билете ясны, разрешите готовиться». Курсант шел на предложенное для подготовки место, вместе с билетом и приступал к подготовке. Согласно внутренней инструкции, бланк билета не должен был мозолить глаза преподавателю, и рекомендовалось не затягивать криминальный эпизод – не дожидаясь очереди, отвечать без подготовки… Бывал и усложненный вариант, когда, взяв предложенный билет, курсант должен был зачитать вопросы билета и указать номер задачи. Тогда преподаватель в своем кондуите помечал названные вопросы, номер задачи. Здесь главное было, не моргнув глазом, зачитать вопросы «своего билета» и указать номер «своей задачи»… При готовности отвечать все развивалось по отработанному сценарию: зачитывался вопрос билета и следовал ответ… По окончанию ответа билет следовало отдать преподавателю… Здесь главное было не суетиться. В крайнем случае можно было имитировать суету, растерянность и, как следствие, изобразить потерю билета…
Были среди нас и такие мастера военного дела, что не могли себя заставить заучить наизусть вопросы «своего билета», но и им нужно было выживать. Тогда экстренно вводился вариант «Украденный билет». Мичман-лаборант выносил из класса билет, по которому курсант готовился. При подходе к столу преподавателя брался билет, а назывался номер «украденного» билета. После выхода к доске для ответа, «лишний» билет, «случайно» оставался на месте подготовки… На кафедрах специальной подготовки, где даже на бланках билетов стаяли учетные штампы, такие фокусы, обычно, не проходили.
Когда для подготовки к экзаменам выделялось достаточное количество дней первые пару дней каждый готовился самостоятельно, затем отрабатывалась схема «свой билет»… Завершалась подготовка тем, что буквально в последние часы подготовки каждый выступал со своим билетом, строя доклад так, как он звучал бы на экзамене.
Порядок «выступлений» строился с учетом прохождения материала в процессе семестра. В эти часы, прогонялся весь материал, выносимый на экзамен. Выступление каждого оценивалось, при необходимости корректировалось, критиковалось… Это было очень полезное мероприятие… Можно по разному оценивать нашу практику подготовки и сдачи экзаменов, но результат говорит сам за себя: начиная со второго курса в классе не было ни одной двойки, и общий бал на экзаменах у нас традиционно был один из самых высоких на курсе. А классов на курсе только нашего факультета было – 12!
В 1979 году я был направлен на Высшие офицерские классы и прошел обучение в группе «306»- Флагманских специалистов Ракетного оружия. В нашу группу входили шесть выпускников нашего училища, и только двое – Калининградского ВМУ. Старостой группы был выпускник третьего класса нашей роты Александр Шабанов. В этой несколько новой для нас обстановке, мы не только с успехом применили опыт, приобретенный в период сдачи экзаменов в училище, но и выработали более «новаторские» приемы. У преподавателей «классов» была своя, по их мнению, эффективная методика приема экзаменов. На отдельном листе в порядке номеров печатались первые вопросы каждого из билетов, на втором - вторые, на третьем - номера задач. Выходящий на экзамен слушатель брал билет, на котором был указан его порядковый номер; называя его, он получал два листочка с вопросами и задачей. Слушатель, оставляя листок с номером билета на соседнем с преподавателем столе и занимая один из столов приступал к подготовке. Считалось, что при такой методике, преподаватель может выявить истинные знания офицера.
Наивные преподаватели не учитывали, что в конкретном случае они имеют дело с выпускниками ЧВВМУ…
Поддерживая «деловой» контакт с заведующим кафедральным кабинетом, мы узнавали о том, что преподаватель закончил подготовку экзаменационных вопросов. Во время очередной вечерней самоподготовки заведующий секретной частью, за тот же ящик водки, выдавал минут на двадцать секретчику нашей группы «секретный» чемодан преподавателя, которому на следующий день мы должны были сдавать экзамены. Используя фотоаппарат «Зенит» с «зеркалкой» делались фотографии листов с контрольными вопросами и задачами к каждому из билетов. Действуя решительно и без суеты, чемодан преподавателя возвращался в секретную часть и опечатывался печатью заведующего… Такое практиковалось, с чемоданами, на которых были нечеткие оттиски печатей исполнителей.
С учетом того, что за оставшиеся день-два до экзамена, шансов освоить весь материал было желательно, но не реально, каждый из нас основательно готовился по 2-3 билетам.
Взяв со стола преподавателя листок с номером билета, слушатель глядя в глаза преподавателя называл номер того билета, по вопросам которого он успел подготовиться. Получив листки с вопросами и задачей, слушатель, изображая крайнее волнение, «забывал» оставить на столе преподавателя листок с номером билета, и оправлялся готовиться к ответу. С учетом того, что группа наша состояла из восьми человек, с двумя-тремя слушателями такой вариант срабатывал. Ну а когда при завершении экзамена преподаватель обнаруживал пропажу 2-3 листков с номерами билетов, факт «криминала» уже было сложно установить… Дело в том, что листки с вопросами были со штампом секретной части, а листки с номерами билетов, не имели таких штампов и факт их «утери» не грозил ответственностью.
Был, конечно, риск «проколоться». А такой «прокол» на экзамене по секретной дисциплине, грозил строгой ответственностью в соответствии с положениями Пр. МО №010. Заподозрив попытки «мухлежа», преподаватель, не зависимо от номера билета, произвольно выдавал вопросы и задачу и с пристрастием производил «допрос»…
В течение третьего года обучения рота наша занимала правую часть первого этажа жилого корпуса. Нам опять и уже в который раз была уготована судьба «проходного» двора. Выше нас располагались 13 и 13 а роты. Рота «БУКИ» традиционно оставалась на первом этаже левого пристроя, под «крылом» берегового факультета. В вестибюле нашего ротного помещения стоял городской телефон-автомат, единственный в этой части здания; естественно, им пользовались курсанты со всех трех этажей, да еще со стороны, бывало, заходили. Двухкопеечные монеты были самой дефицитной валютой, обычно мы ими запасались, бывая дома, в увольнении. Народные умельцы из наших рядов приноровились звонить из автомата пользуясь обломком фуражечной пружины. Естественно, при таком специфическом способе эксплуатации, телефон часто выходил из строя, монет в накопителе не собиралось.
Заместитель начальника училища по АХЧ, капитан 1 ранга Чернявский, выслушивавший постоянные претензии от представителей городской АТС, ничего умнее не придумал, как обязал дежурных по ротам, в вестибюлях которых размещены телефоны-автоматы, лично контролировать выполнение правил их эксплуатации. Среди наиболее рьяных «позвоночников» выделялся курсант на тот момент 13-й роты Александр Пампушко. После объявления отбоя, придя пьяненьким из увольнения, он забирался в кабинку телефона и часами изливал кому-то свои безмерные страдания. Казалось, можно было оставить «страдальца» в покое. Но представьте себе стандартную ситуацию: второй час ночи, в вестибюль 1-го этажа заходит дежурный по училищу, совершающий свой привычный обход ротных помещений. Дежурный по 13-й «ВЕДИ»-роте, встречая дежурного по училищу, бодрым голосом докладывает о том, что «За время дежурства происшествий не случилось, рота отдыхает»… И в тоже время дежурный видит, что справа от входа в ротное помещение в телефонной будке стоит, скрючившись, а то и сидит на корточках, круглолиций, лысыватый субъект, грудь которого покрыта буйной растительностью, выпирающей из под застиранного тельника, отрешенный взгляд направлен в заплеванный угол будки, телефонная трубка прижата к плечу, склоненной головой, а пальцы руки машинально размазывают по стеклу дверцы толи слезы, то ли сопли… Естественно, у дежурного по училищу возникает ряд вопросов к дежурному по роте… Когда в марте 1994 года я руководил стажировкой курсантов Училища тыла, то был приятно удивлен, застав на должности заместителя по МТО командира части на Фиоленте капитана 2 ранга Пампушко. Вот как все славно сложилось, видимо, те давние страдания оправдались, жизнь наладилась, и фамилия Александра, наконец, стала ассоциироваться с должностью…
Весь третий курс в день получения нашей ротой денежного довольствия, не сказать бы, получки, если, конечно, можно назвать получкой 3 рубля 50 копеек, получаемых курсантом или 6 рублей с полтиной, получаемых командиром отделения, мы играли в «черную кассу». Все, присутствовавшие в классе, сбрасывались по рублю, старшина класса – он же и распорядитель игры и «хозяин общака» – Миша Григоренко нарезал бумажные квадратики, по числу курсантов в классе. На каждом листочке писался порядковый номер курсанта в классном журнале. Листочки аккуратно сворачивались в одинаковые трубочки, бросались в шапку и тщательно перемешивались. Желавший увеличить свой шанс на выигрыш, мог внести в кассу не рубль, а два, или три. Тогда в шапке оказывались две или три бумажки с его личным номером. Если «трешка», в роли «зарплаты», действительно была издевкой, то тридцать рублей, полученные счастливым обладателем выигрышного номера, по нашим понятиям уже были деньгами… Затем, дежурный по классу, приоткрывал дверь в коридор и отлавливал первого же курсанта, проходившего мимо…
Обычно это был курсант младшего курса, задержавшийся в курилке, и теперь крадущийся в свой класс. Не ожидавший ничего хорошего от подобного приглашения, паренек начинал затравленно озираться по сторонам… Его успокаивали, объясняли задачу и заставляли вынуть из шапки одну из бумажек. Курсант вынимал бумажку, разворачивал и зачитывал номер, прописанный в ней. Толком ничего не понявший заложник за моральный ущерб получал рубль и отпускался на волю.
Были у нас и попытки бороться за чистоту нашего родного языка. Сказавший матерное слово был обязан в классную кассу внести гривенник. Такое положение было призвано сдерживать отъявленных матерщинников. Бывало, наша касса за время вечерней самоподготовки пополнялось копеек на 80. Наибольший ущерб от этого требования испытывал старшина класса Миша Григоренко, привыкший даже официальные объявления сопровождать, «доходчивыми» пояснениями. Во время проведения мероприятий, требующих аргументированных выступлений, или обсуждения важной проблемы, объявлялся мораторий на это крайне жестокое ограничение…
С казалось бы, неисправимыми спорщиками находили способ, заставляющий впредь думать, и только потом – спорить. Как-то раз еще на 1-м курсе Алексей Соколов стал нас убеждать в том, что способен в один присест слопать телячью ногу. Никакие аргументы не могли заставить его отказаться от своего явно бредового утверждения. Следовало «товарищу, объяснить, что он не прав». Купить телячью ногу у нас не было ни средств, ни возможности. Наблюдая неуемную потребность Соколова в споре, мы направили его мысль в несколько ином направлении, и уже живо обсуждали: осилит ли он, скажем, двадцать порций мороженого… Естественно, Леша сказал, что осилит легко, но, чтобы мороженое было «Ленинградское». Ну, «Ленинградское», так «Ленинградское»… Тут же собрали с каждого по 22 копейки и снарядили гонца, с обязательным требованием: найти самое замороженное мороженое… В процессе публичного сеанса добровольной анестезии, Лешка стал давиться уже восьмой порцией… Из соображений проявления высшей гуманности, показательная экзекуция была приостановлена, а затем отменена. Уже через полгода Соколов утверждал, что если бы мы его не остановили, то он обязательно выиграл бы спор… Он, видимо, уже забыл о том, что в соответствии с условиями спора, он, как проигравшая сторона, в очередное увольнение припер в класс 40 порций мороженого… Гуманная составляющая прослеживалась и в случае с неизменным успехом применяемой так называемой «уткой». Автор, или распространитель ложной информации подвергался шуточной экзекуции. На классной доске мелом рисовалась утка, ее размеры соответствовали «вредоносности» информации.
Из воспоминаний Михаила Моцака:
«Однажды Миша Григоренко объявил, что после ужина будут раздавать «цержики» а утром выдадут «хаски», желающим получить записаться у Чиркова и сдать по рублю. Желающие получить неведомые «цержики» деньги сдали, Григоренко с Чирковым деньги поделили и ушли в увольнение к жёнам. Мы жаждали крови и утром с особым пристрастием их задницами стерли «уток», нарисованных на классной доске...». Бывали случаи, когда для исполнения рисунка использовался специальный резерв цветных мелков. С редкостным мастерством и расцветкой, достойной павлина была нарисована утка 19 ноября 1970 года. В этот день, впервые в истории страны отмечался День ракетных войск и артиллерии. Дежурный по роте старшина 1 статьи Григоренко объявил во время послеобеденной самоподготовки, что, по случаю профессионального праздника вечером будет увольнение. Мы составили списки увольняемых, передали их Григоренко как старшине класса, и переодевшись перед ужином в парадно-выходную форму, приготовились к увольнению. Более того, с учетом ожидаемого увольнения многие севастопольцы не пошли на ужин. Каково же было наше удивление, разочарование и, наконец – возмущение, когда мы узнали, что никакого увольнения не будет. Вот тогда-то и появилась на классной доске наша фирменная «индоутка». Теперь оставалось выполнить основную задачу: доставить потенциальную жертву к алтарю, то есть классной доске, и подвергнуть показательной публичной экзекуции. Стоя, что называется, у истоков этой ритуальной церемонии, Григоренко знал, что расплаты ему не избежать, но всячески пытался отодвинуть момент развязки. Для начала он исчез из нашего поля зрения, а затем сообщил нам по телефону, что как лицо официальное, находящееся «при исполнении» обязанностей дежурного по роте, он вправе воспользоваться своим иммунитетом, более того, как дежурный по роте, он не имеет права покинуть ротное помещение без разрешения командира (старшины роты)…
Не посмев посягнуть на святое – нарушить устав Внутренней службы, но выполняя поставленную задачу: доставить потенциальную жертву к алтарю для заклания, мы пожертвовали другой святыней… С учетом усложнившихся условий, мы рискнули перенести доску-алтарь в ротное помещение. Теперь представьте себе картину – десяток здоровенных балбесов из класса, расположенного на третьем этаже учебного корпуса, переносят в ротное помещение на руках тяжеленную классную доску с нарисованной на ней какой-то абракадаброй… К тому времени, когда доска заняла почетное место на центральном проходе ротного помещения, Григоренко уже сдал дежурство сменщику и перестал быть «неприкасаемой» персоной, что в значительной степени освобождала нашу совесть от лишних грехов – ведь на святое дело идем… Взяв Мишу бережно на руки, поднесли его к доске, приспустили флотские брюки, аккуратно приложили его голой задницей к центру ритуального рисунка, и удерживая за руки и за ноги, несколько раз протащили вдоль доски. В роте стоял такой хохот, что можно было его принять за массовый плач или рев… Григоренко делая страшные глаза и изображая оскорбленную невинность, с приспущенными брюками и сине-малиновыми разводами на заднице прошествовал в умывальник подмываться, а удовлетворенные и умиротворенные «жрецы» поволокли классную доску в учебный корпус.
Курсанты второго и третьего взводов нашей роты были прекрасно осведомлены о наших ритуальных шутках, но увидеть такое массовое представление они, видимо, не ожидали. Не все они видали и нашу стандартную, десятки раз отработанную схему ритуала. Поначалу обреченная жертва подхватывалась на руки и подносилась задом к нарисованной на доске «утке»… Затем задницей жертвы вытиралась нарисованная «утка». Поскольку брюки жертвы после процесса «жертвоприношения» походили на тряпку, годную разве для вытирания полов, классный «ареопаг» нашел ритуал слишком жестоким и постановил – с целью сбережения казенного имущества, впредь стирать «утку» голой задницей жертвы. С такими гуманными (для брюк) поправками ритуал просуществовал до самого выпуска из училища.
У каждой роты были внутренние и внешние объекты приборок. Наиболее хлопотные и ответственные объекты периодически менялись. Весной 1970 года нашему взводу доверили «внутренние» объекты, а моему 3-му отделению – умывальник. За неполные 20 минут приборки следовало вычистить всю грязь, накопившуюся за предыдущие 12 часов суток, а главное – до блеска вычистить латунные «краники». Кафельный пол, кафель стен, мылись без проблем, но… краники. Их было 10, и вычистить их было не сложно, но сделать это следовало во время приборки, при условно закрытой двери умывальника, куда рвались всякие «халявщики»: командиры взводов и замкомвзвода, старшина роты, ротный баталер – Юра Синин, приборщики канцелярий старшины и командира роты…Ну, начальники, они, как говорится, и в Африке, и в умывальнике – везде начальники. Естественно, подойдя каждый к «своей» раковине, и к «своему» крану, они не спеша умывались, а некоторые и брились… Следовал сигнал об окончании приборки: часть раковин оставалась грязными, а главное, не блестели, мать их ити, - краники.
При обычном ходе приборки не редко можно было наблюдать, как в умывальник со значительным опозданием, прихватив туалетные принадлежности, прибывали наиболее одаренные приборщики: Володя Мельников и Толик Володин. Володя был в своих неизменных белых трусах и в шлепанцах, у Толика были белые трусы с синими лампасами. Учитывая, что я, как цепной пес, стоя у двери, контролировал этот безобразный процесс, называемый утренней приборкой, Володя Мельников , обходя меня, перемещаясь боком, как бы вынужденно задерживался и направлял на меня осуждающе-жалеюще-презирающий взгляд своих светло-голубых глаз. Всем своим существом, расслабленным, барственно-белым телом, породистой физиономией с иронически искривленным ртом, искусственно трясущейся гривой пшеничного цвета волос, он давал мне понять, насколько глубоко он презирает меня и тяготится нашим общением. Терпеливо выслушав мои стандартные увещевания, пожелания и угрозы, он скромно и тихо вопрошал: «Ну, так я умоюсь?»…
Толик Володин поступал умнее, во время нашего с Володей диалога он молча проходил в дальний угол, скромно держа в руках рулон из полотенца, внутри которого были остальные туалетные принадлежности. Пристраивая этот рулон на полочке, и с осуждением на меня поглядывая, делал вид, что включается в процесс приборки, довольствуясь тем, что место в умывальнике уже застолбил.
В этих условиях при проверке объектов приборки у старшины роты возникали претензии к качеству приборки в умывальнике, и особенно Улита сокрушался из-за нечищеных краников…
При очередной корректуре обязанностей по приборке, я поручил чистку краников Мельникову и Володину, но радикальных изменений не последовало. Как и раньше Володя с Толиком, традиционно опаздывая, заходили в умывальник, с печалью и сожалением смотрели на умывающихся начальников, что называется, «стояли у них над душой» (то есть, за спиной), не осуждая, а искренне им завидуя. Старшина роты Толя Улита мыслил широко и рационально. Не желая лишать начальников и их прихлебателей законного права умываться во время приборки, он великодушно разрешил Мельникову и Володину выполнять их особо почетную и ответственную задачу по чистке кранов во время физической зарядки. Поистине соломоново решение и подарок судьбы одновременно – потому как утренняя зарядка, особенно в варианте кроссовой подготовки, была сплошным издевательством над человеческой натурой…
Кстати, еще в те ветхозаветные времена Володя Мельников обещал, при случае, обличить мою мелочную, «сержантскую сущность» в своих гениальных стихах… Прождав 50 лет обещанного, я решил своими скромными записками напомнить ему о невыполненном обещании, и уже в который раз увековечить имя поэта-лирика, мариниста, а в прошлом, скромного приборщика ротного умывальника – курсанта Мельникова.
Утренняя физзарядка в училище, какие неповторимые воспоминания она вызывает…
Крепкие, молодые парни, построенные в ротные колонны, практически, круглый год по пояс раздетые, не отошедшие ото сна, (особенно после увольнений), как зомби, с полузакрытыми глазами, прижав руки, согнутые в локтях, к тощим телам, грохочут подкованными рабочими ботинками в такт счета… Рота за ротой, курс за курсом… В контрольных точках маршрута иногда стоят проверяющие из числа командования. Если взглянуть на эту картину со стороны, то возникают ассоциации с тюрьмой или концлагерем,- когда из утреннего мрака или тумана на вас движется сотня здоровых, разгоряченных бегом тел, а бегущие рядом и сбоку старшины как метрономы рявкают: «раз, раз, раз-два-три». Романтики воинской службы могут сравнить бегущую ротную колонну со стадом диких бизонов… Счет дается не только для красоты строя, бег «в ногу» – это суровая необходимость. Представьте себе компактную колонну по три в ряд, длиной в полтора троллейбуса… А теперь оцените участь того, кто не стал бы бежать в ногу со всеми. В лучшем случае у него будут ободраны в кровь щиколотки ног…
Кроссовая подготовка – один из элементов «сколачивания» воинских коллективов… Естественно и то, что во время бега находятся желающие сачкануть, «потерявшись» на первом круге маршрута и счастливо «обнаружиться» на последнем… Одно из излюбленных мест отсидки таких «спортсменов» – участок трассы между столовой и правым крылом учебного корпуса. Легче слинять из бегущего строя низкорослым курсантам. В нашем классе особой любовью к кроссам отличались Гена Чирков и Миша Моцак. Вообще у нас класс был в этом отношении правильный, у нас любые виды спорта не были в почете… У нас, что называется, с младых ногтей, привилась истина, что спортсмены и музыканты в армии – это самые никчемные и бесполезные люди…
Особые формы изощренного издевательства принимал вариант физзарядки, включавший купание в море. Практиковалась такая форма закаливания организма в сентябре-октябре, то есть, в начале первого семестра. Происходило это в начале седьмого часа и часто без учета состояния погоды. Пробежав часть стандартной кроссовой дистанции, роты приближаясь к причалу водной станции, переходили на шаг, в назначенном месте разувались. Зайдя на помост причала, рота как была в колонну «по три», поворачивалась лицом к воде. Далее следовала команда: «Первая шеренга к борту!», буквально через пару секунд, следовала команда: «Первая шеренга – в воду, вторая – к борту!». Теперь представьте себе, раннее, прохладное осеннее утро, ночью прошел сильный дождь, вокруг лужи и грязь…
На зарядку вы вышли в трусах и ботинках. Хорошо если у вас имелись сменные трусы. Интеллигенты типа Мельникова успевали пододеть плавки. Разгоряченных бегом в утреннем полумраке, вас подводят к мутной после дождя, прохладной воде, дует хороший свежий ветерок… Перед входом на причал вы сняли ботинки и босиком в той же ротной колонне зашли на настил скользкого причала. Ваша шеренга на краю причала, сейчас последует команда «в воду», но вы видите, что те, кто выполнил эту команду на две секунды раньше, еще барахтаются в воде буквально на уровне среза причала… Вы инстинктивно или интуитивно, но мгновенно должны присмотреть место между ними, иначе вы прыгните им на головы… Оставаться на причале вы физически не можете, так как одновременно с командой: «В воду!» для вашей шеренги, последует команда: «К борту!» для последующей шеренги – вас просто спихнут в воду. Прыгать разрешено только «солдатиком», иначе прыгнув вниз головой, вы на 100% окажитесь под кем-то из ранее прыгнувших. Прыгнув в воду, вы начинаете как спринтер, рвать от причала.
Остается искренне удивляться тому, что подобные купания не заканчивались утоплением кого-либо из купальщиков. А, быть может, были и такие случаи? Самое интересное, что весь кажущийся идиотизм подобного мероприятия не только оправдан, но и жизненно необходим. Фактически, под видом этого варианта физзарядки мы отрабатывали элементы срочного покидания экипажем тонущего корабля. Единственно, что нашим командирам и преподавателям физкультуры следовало доходчиво объяснить это нам.
Кстати, если бы такая организация была отработана и реализована на тонущем «Новороссийске», то не исключено, что не одна сотня людей была бы еще спасена. Кстати, в нашем 158-м классе учился Алексей Бакши, чей отец в ту пору старшина, при опрокидывании «Новороссийска», вовремя прыгнул с его борта и удачно всплыл…
Теперь от грустной части эпизода – к смешной. Выйдя из воды после купания, нам крайне желательно было переодеться, или хотя бы отжать трусы… Единственным защищенным от ветра местом был район забора, огораживающего территорию училища от дороги на пляж «Песочный». И вот группы курсантов, по численности примерно равные ротным шеренгам, по выходе из воды устремлялись к этому забору в надежде переодеться или отжать мокрые трусы, и отсидеться пару минут до команды на построение роты. Десятки раз повторялась эта комплексная экзекуция, и всякий раз на одном из балконов стоящего за забором дома появлялись две девчушки старшего школьного возраста, показывали в нашу сторону пальцами и задорно смеялись. Естественно, наши курсанты не оставались в долгу и отпускали в их адрес соответствующие обстановке реплики. Поскольку супруга адмирала Ковшаря убедила нас в том, что из дома, в котором она жила, территория стадиона и водной станции не просматривались, я снял с нее возникшие подозрения.
Особые, неповторимые воспоминания вызывают ежегодно проводившиеся марш-броски. Для кафедры физической подготовки и для командования училища – это был праздник, для нас это был серьезный экзамен на выносливость и способность мобилизовать волю. Маршрут для марш-броска выбирался от хозяйственных ворот училища, – вдоль берега Стрелецкой бухты и в обратном направлении… На маршрут мы выходили в полной выкладке: автомат, подсумок, противогаз. На всем маршруте были расставлены контролеры, отмечавшие прохождение каждого взвода. Вдоль маршрута марш-броска перемещалась санитарная машины, для оказания медицинской помощи, если бы таковая потребовалась. Зачет проводился по времени прохождения финишной отместки «замыкающим» курсантом учебного взвода. С учетом этого требования, разрешалось в ходе преодоления маршрута оказывать помощь отдельным курсантам, выбивавшимся из сил. Кто-то из взвода брал его противогаз, кто-то автомат… Подобная помощь оговаривалась заранее, чтобы не терять драгоценные минуты на маршруте. Бывало, что и самого «спринтера» тащили практически на руках…
Мой отец, обучавшийся в Бакинском ВВМУ в период с 1939-го по 1942 годы, вспоминал, что до 1941 года подобные марш-броски в училище проводились 2-3 раза в семестр. В октябре 1941 года на базе КВВМУ была сформирована бригада морской пехоты, которую возглавил начальник училища капитан 1 ранга Георгий Сухиашвили. Когда начальник вернулся в училище, а бригада на подступах к Москве потеряла более 90% своей первоначальной численности, то марш-броски проводились еженедельно. Причем, кроме личного оружия курсанты выходили на марш-броски со станковыми пулеметами и прочим вооружением, полагавшимся ротам морской пехоты… Так что особых вопросов о целесообразности подобных мероприятий у нас не возникало…
Вторая половина третьего года обучения была своего рода переломным этапом взросления, совпавшим с осмыслением дальнейшего профессионального становления. Завернув столь витиеватую фразу, поясню более доходчиво – завершался процесс изучения общеобразовательных предметов, и все больше вводилось специальных и военно-морских дисциплин. Для тех, кто шел в училище в надежде получить высшее техническое образование, но не был готов связать свою жизнь с флотом, наступал этап резкого переосмысления ситуации. Дело в том, что существовала многолетняя практика, когда при отчислении курсанта из училища за нарушения воинской дисциплины, его отправляли на флот, где, в соответствии с требованием Военного законодательства о прохождении действительной воинской службы, он должен был отслужить положенные четыре, а с 1968 года – три года.
Как правило, при оформлении документов на отчисление, следовало стандартное заключение: «время пребывания в училище в срок действительной воинской службы не включать». И, опять-таки, как правило, прослужив полгода матросом, с учетом отличных характеристик, такому «отчисленцу» засчитывали годы пребывания в училище, и в первых рядах весенних дембелей он устремлялся в учебный отдел училища за получением академической справки, в приложении к которой указывались изученные предметы и часы, затраченные на их изучение. Теперь оставалось отнести документы в канцелярию ВУЗа, выбранного для завершения образования. Для севастопольцев это чаще всего был механический факультет Приборостроительного института. Именно этот профиль подготовки предусматривал минимальное число предметов для последующей досдачи… При благоприятном стечении обстоятельств, бывший курсант уже в очередном семестре становился студентом 3-го курса, теряя, таким образом, год обучения, но уже не страшась призыва на военную службу, которой подлежали практически все без исключения студенты, достигшие 19-летнего возраста и годные по состоянию здоровья к военной службе.
Меня вышеизложенная проблема не просто коснулась, а болезненно зашибла. В один из дней февраля, сразу же после зимнего каникулярного отпуска Сережа Кириллов и Женя Яцевич в тайне от всех приступили к реализации своего плана, конечной целью которого было отчисление из училища. Готовились они к этому мероприятию заблаговременно и все рассчитали по реальным временным срокам. Поскольку и Кириллов и Яцевич хорошо успевали, не имели замечаний по службе, самым радикальным способом была имитация грубого проступка: пьянки или самовольной отлучки, а для большей надежности – пьянки в самоволке… Осуществляя свой план, они, не записавшись в увольнение (при том, что имели на увольнение полное право), вышли в город, пополоскали рот водкой (оба были сознательными и последовательными противниками употребления спиртного) и стали дерзить начальнику гарнизонного патруля, изображая пьяных. Естественно, оба были задержаны патрулем и провели ночь в «обезьяннике» комендатуры.
В город ребята вышли вечером в воскресенье, а я накануне, в субботу, был отпущен на единственный в том месяце «сквозняк». То есть, возвратившись утром в училище, я узнал, о том, что двое моих подчиненных задержаны пьяными за грубость начальнику патруля и находятся в комендатуре… Обычным порядком Сергей и Евгений были доставлены в училище, и началось разбирательство.
Судите сами. До принятия совместного решения на отчисление между Кирилловым и Яцевичем особой дружбы не наблюдалось, и их, по большому счету, кроме совместной учебы ничего не связывало. Кириллов школу окончил с золотой медалью, хорошо воспитан, умен, рассудителен, малообщителен, крайне амбициозен. Он не то, чтобы сложно вживался в коллектив, на первых порах он его просто игнорировал. Исполняя обязанности командира отделения, в дальнейшем от старшинской должности отказался, оставаясь «освобожденным старшиной». Отец Кириллова – заслуженный офицер, ветеран флота, но о нем Сережа никогда не рассказывал. Старшая сестра была замужем за выпускником авиакласса нашего училища. Женя Яцевич, родом из Минска, пришел в училище, имея 1-й спортивный разряд по плаванию, был включен в сборную команду училища, но никогда своими спортивными достижениями не хвастал, особых условий для занятий спортом не требовал, хотя входил в сборную команду училища по плаванию. Заметно комлексовал, сетовал на то, что по матери – он Воробьев, и только по жизненным обстоятельствам – Яцевич… По характеру был сродни Кириллову, выделяясь явно завышенной самооценкой, но в быту был попроще, пообщительней…
Наиболее продвинутая часть наших одноклассников, «уважая выбор» наших диссидентов, с ними была солидарна и готова была «подыграть» в их радикальных устремлениях… В ходе дальнейшего развития событий в самом дурацком положении оказался только я – как командир отделения наших «диссидентов». Начиная с того, что: «не предусмотрел, не предупредил, не удержал, не пресек», сплошные «не»! Зная характеры Кириллова и Яцевича, мы были уверены, что они настойчиво и последовательно будут осуществлять свой план и в конечном итоге добьются отчисления из училища.
Следуя заранее выбранной линии поведения, Кириллов и, особенно, Яцевич, вели себя дерзко, решив, во что бы то ни стало достичь поставленной цели. У Жени Яцевича, хоть и не очень заметно, но всегда пробивалось в поведении, что-то уличное, шпанское… На мое требование написать объяснительные записки, Кириллов зло ухмыльнулся, а Яцевич фактически послал меня в известном направлении… Ну и подчиненные, мать их ити…
Стандартный в подобных ситуациях процесс начал действовать – приказом начальника факультета обоим нарушителям воинской дисциплины было объявлено по 10 суток ареста с содержанием на гауптвахте, было назначено комсомольское собрание для персонального разбора…
По аналогии с такими же происшествиями в той же «БУКИ»-роте можно было бы ожидать, что через две недели мы увидим Яцевича и Кириллова с погонами «ЧФ» на плечах. Но все дело в том, что в нашей роте, даже при часто сменяющихся командирах рот, фактически временщиках, такая порочная практика применялась только в исключительных случаях. Так, на втором курсе за воровство у одноклассников карманных денег были отчислены два севастопольских босяка – Низовцев и Панин. Семья Низовцева до самых последних пор жила на улице Терещенко, по близости со мной. Низовцев был из рабочей семьи, с какими-то мутными традициями. У Панина отец был офицером милиции, но сын даже по внешним признакам напоминал разбойника с большой дороги. После отчисления из училища Панин некоторое время служил сержантом милиции, а затем и вовсе исчез из поля зрения… Тогда же, по собственному желанию были отчислены Игорь Шефталович и Толя Бакум… О Шефталовиче я уже упоминал, а причина ухода из училища Бакума мне не известна. Помню только, что, дежуря по роте, я пожертвовал форменкой второго срока, отдав ее Бакуму для расчета с вещевой службой училища. Бакума мне было почему-то жаль, а остальные были людьми случайными, и флот с их уходом ничего не потерял.
В случае же с Кирилловым и примкнувшим к нему Яцевичем, командование, слава Богу, не стало пороть горячку. Не знаю, как развивались события в подобных случаях в других ротах, но на следующий день в обеденный перерыв я был вызван к начальнику факультета капитану 1 ранга Гончарову.
Якова Акимовича и членов его семьи я знал к тому моменту более десяти лет. С 1959 они жили в нашем дворе, в полуподвальном этаже дома № 3 на улице Садовой, и только после завершения «долгостроя» на углу улиц Суворова и Марата – следом за нынешним магазином «Фиолент», переехали в новую квартиру. В те далекие времена его дочь Ирина, была очень миленькой, белокурой девочкой… Мои симпатии к ней проявились слишком явно: играя в «казаки-разбойники», я «пометил» ее, вроде как «застолбил», приложив ладонь с намалеванным цветным мелом крестом к ее новенькой меховой шубке… После чего имел счастье познакомиться с ее мамой, доходчиво мне объяснившей, что я был не прав. Сплошной конфуз… Ну какой после этого я жених для ее дочери?
На первый взгляд, вызов меня к начальнику факультета был не логичен. Если только не учесть возможного желания Якова Акимовича, получив информацию от командира роты, услышать мнение по тому же факту у непосредственного начальника «штрафников», а заодно, взглянуть на того вихрастого, рыжего мальчишку, когда-то посягнувшего на непорочною чистоту шубы его дочери… Казалось бы, большая величина – командир отделения, старшина 2-й статьи. Видимо, Якова Акимовича интересовала не столько внешняя, показушная, сколько внутренняя, скрытая от посторонних глаз причина проступка Кириллова и Яцевича… А, быть может, мне, сопляку, он доверял больше, чем очередному, на тот момент уже четвертому командиру роты, опять-таки, готовящемуся принять лабораторию 44-й кафедры…
Как и положено строгому начальнику Яков Акимович картинно жестикулируя рукой с оригинально сложенными пальцами, напомнил мне о том, как уважает моего отца, заслуженного офицера, как ему неприятно видеть, что его сын не оправдывает высокого доверия, оказанного ему командованием факультета и позорит высокое звание старшины 2-й статьи. Вот с этого момента мне и стало ясно, что не бывать мне старшиной 1-й статьи… Выслушал мое мнение о явной подоплеке поступка Кириллова и Яцевича, Яков Акимович, взяв мою старшинскую тетрадь, сверил мои данные по родителям Кириллова и Яцевича со своими служебными записями. Видимо, в этот момент он принимал решение о необходимости встречи с отцом Сережи Кириллова. Встреча эта состоялась. По официальной версии, Кириллов-старший в присутствии начальника факультета уговорил сына «не дурить»…
Буквально через день диссидентская бравада у Кириллова и Яцевича исчезла, они стали исправно посещать занятия, ранее запланированное комсомольское собрание было отменено, объявленный арест остался нереализованным, даже лычки старшины 2-й статьи с Кириллова не сняли… Получается так, что я – единственная жертва процесса самоутверждения и творческого поиска Кириллова и Яцевича, потому как я наряду с остальными старшинами не был награжден юбилейной Ленинской медалью и мне до конца третьего курса так и не присвоили звание старшины 1-й статьи… Вот ведь, судьба: все свои последующие звания я получал день в день, без единой задержки, а то, что в свое время не присвоили звание старшины 1-й статьи – горький осадок на всю жизнь…
Думаю, что все последующие 45 лет, прошедшие с того дня, Сергей Кириллов и не подозревал о той скромной роли, что я тогда сыграл в его судьбе. По Яцевичу решение принималось уже автоматически: нельзя же было амнистировать одного фигуранта события, и забыть о втором. Как логичное следствие этого маленького эпизода, для флота были сохранены будущий старший инженер военного научно-исследовательского полигона (31-го Центра ВМФ) и командир АПЛ, старший преподаватель ВВМУ… Что касается стремления Кириллова получить высшее техническое образование и заниматься научно-исследовательской деятельностью, то вся последующая служба от инженера лаборатории до старшего инженера полигона – явное подтверждение того, что цель свою он осуществил…
Не всегда ситуация, подобно рассмотренной нами, разрешалась столь успешно. Во втором взводе нашей роты учились два друга Варицкий и Колесников. Смотрелись они исключительно импозантно: небольшого роста, плотный и круглолиций – Варицкий, и под два метом ростом, сутуловатый, с длинными руками, несколько косолапый и большеголовый – Колесников… Хрестоматийные Пат и Паташон. Варицкий с прической «ежиком», с глазами навыкате, с чуть отвисшей нижней губой и Валера Колесников – «Колесо», с картинно угрюмым видом, что придавали ему плотно нависающие веки и громадные руки, поданные вперед, как следствие искусственной сутулости… У Варицкого была кличка «Зепп» (по аналогии с Зеппом Дитрихом – одним из самых результативных танковых командармов Третьего рейха, пользовавшимся особым доверием Адольфа Гитлера). Танковые группировки под командованием этого генерала неоднократно сокрушали оборонительные рубежи противника, а сам военачальник, по легенде вышедший из народных глубин, поражал своей физической мощью и фантастической грубостью… Не знаю, как по остальным качествам, а по упрямству наш Зепп был достойным последователем своего именитого тезки…
Действуя по уже отработанной схеме, Варицкий и Колесников предпринимают все от них зависящее для отчисления из училища. Но, на беду(?) Варицкого, его отца не оказалось рядом, а Валеру Колесникова вовремя(?) остановили…. И пошла наша пара друзей в свой последний совместный путь: курсант Валера Колесников, провожая к проходной матроса Варицкого, понес его вещевой мешок… Я намеренно поставил вопросительные знаки после слов «беда» для одного и «вовремя» для второго, потому, как известно, что, жестко и последовательно выполняя свой план, Варицкий закончил институт и стал работать по выбранной и выстраданной им специальности, а Валера Колесников, выйдя из училище в командиры взводов «караульных собак» в одном из учебных отрядов Балтики, еле дотянув до капитан-лейтенанта, оставил службу… Получается, что уйди он из училища вместе с Варицким, – хуже бы не было… Продолжая свой творческий поиск Варицкий, стал художником, получил на этом поприще почетное звание, по неподтвержденным слухам даже выставлялся (Кстати, эти слухи подтвердил Андрей Железков, который со своей любознательной супругой посетил выставку работ Варицкого в Художественном музее). Лет 20 назад Владимир Мельников упомянул его в одной из своих публикаций в местной прессе, на что Варицкий отреагировал болезненно, грозил автору статьи всякими карами. Так что и я, похоже, тоже рискую подставиться: беда с этими легковозбудимыми, творческими натурами….
Весна 1970 года выдалась очень напряженной для всего Военно-морского флота, и суетная для нашего училища. Курсанты 5-го курса, убывшие в феврале на преддипломную стажировку, оказались на кораблях и подводных лодках, задействованных в учениях «Океан», и вернулись в училище только после завершения общефлотских мероприятий. С задержкой на три месяца приступили к написанию дипломов из расчета их готовности в ноябре, с последующим выпуском в декабре. Курсанты 3-го курса 2-го факультета (наследники роты «Глаголь», некогда, соседствовавшие с нами в составе Отдельного Учебного батальона) в полном составе находились на кораблях, опять-таки, участвовавших в учениях, и все были награждены медалями, посвященными 100-летию со дня рождения В.И. Ленина.
Март месяц в том году был на редкость жарким и многие из наших ребят рискнули искупаться. В этом ли была причина или в чем-то другом, только человек пять из класса попали в санчасть с жестокой простудой, сопровождавшейся высокой температурой. Кто-то из них отлежал в санчасти неделю, кто-то больше. Когда основная часть переболевших курсантов уже вернулась в роту, я почувствовал явные признаки недомогания. Повышенной температуры у меня не было, я продолжал ходить на занятия, увольняться в город. Недели через две после очередного моего обращения к врачу, мне сделали рентген и только тогда диагностировали левостороннюю прикорневую пневмонию. Судя по всему, основной этап болезни я перенес на ногах, поэтому в санчасти я пролежал буквально неделю и меня выписали -«практически здоровым». Молодость брала свое. Пройдет два с половиной года, и эта, перенесенная на ногах, вовремя не диагностированная вирусная пневмония даст рецидив в виде обширного спонтанного пневмоторакса, который вполне мог стать причиной загубленной карьеры, а то и всей жизни.
Маленькая зарисовка из курсантского быта
На третьем курсе мы себя чувствовали увереннее, вольготнее, К примеру, прошла информация о том, что в кафе завезли свежие пирожные, а по распорядку дня – послеобеденная самоподготовка. Самоподготовка эта не была обязательной…но, если у тебя пара «неудов», к сроку не сдан отчет по лабораторной работе… то изволь заниматься…
Некрасов, Ящук и Романенко отметившись на классной доске, как занимающиеся в читальном зале библиотеки, спокойно, с достоинством выходят из класса и начинают движение в сторону кафе…
Нужно себе представлять эту троицу: Валерий Романенко – среднего роста, с крупной головой на длинной шее, покатые плечи 44-го размера, крупные руки потомственного хуторянина-хлебороба. Выражение лица, в независимости от ситуации, лукавое, взгляд спокойный и добрый. Голову чуть заваливает влево, набок, мягкие темные волосы зачесаны на прямой пробор. Посмотрев на Валеру Романенко со стороны, скажешь, лукав и хитер, ох, хитер! Форма на нем как с чужого плеча, погончики завалены назад и свисают с плеч. Брюки приспущены настолько, что спереди сложились гармошкой, а сзади волочатся по земле… Остается удивляться как они еще не упали. Флотский ремень свисает так, что суровый старшина легко накрутил бы его на кулак. Бескозырка выглядит так, как будто бы на ней месяц сидели, а затем сразу одели… От застиранного тельника, хорошо если будет видна на груди одна полоска. Одним словом, гвардеец.
Ящук Володя: среднего роста, крепко сбит, плечи как налиты свинцом, ручищи как клещи. Мощные надбровные дуги, густющие сросшиеся у переносья брови. Умный пронзительный, чуть ироничный взгляд из под густых бровей. Русые мелко вьющиеся волосы коротко пострижены. Его внешности исключительно соответствует кличка «ящик». Одет опрятно, форма хорошо пригнана.
Некрасов Александр – немного выше среднего роста, коренастый, крепкого телосложения, открытое, русское лицо в юношеских угрях, чуть курнос, белокур. По характеру, настойчив, решителен и принципиален, деловит, иногда резок и грубоват. До поступления в училище успел поработать каменщиком на стройке. Из трудящейся, рабочей семьи. С достоинством и очень ответственно выполняет обязанности секретчика класса. Практически на каждую самоподготовку приносит чемоданы с секретной литературой и рабочими тетрадями, и потому очень редко может позволить себе «сходить в читальный зал». Носить тяжелые чемоданы ему постоянно и безропотно помогает Володя Ящук.
Итак, наша троица движется по коридору учебного корпуса по направлению к выходу. На пути к заветной сладкой цели они уже представляют себе привычную очередь к прилавку… По этому поводу больше всех сокрушается ленивый и медлительный Романенко. Инициативу берет на себя Некрасов. С учетом грамотной оценки обстановки, принимается коллегиальное решение: Романенко, со своей располагающей к доверию и состраданию внешностью, внедряется в очередь, а остальные, чего уж там! минут на 10 обозначат свое присутствие-алиби в библиотеке…
Сказано – сделано… Валера Романенко своим семенящим шагом, поддерживая штаны, рысцой пересекает дорогу, идущую от КПП, не забывая отслеживать по сторонам обстановку, и… сталкивается лоб в лоб с командиром «БУКИ»-роты Богданом Глушко. Богдан Михайлович только что пинками разогнал из кафе своих сладкоежек-«букарей» и теперь кровожадно высматривает новые жертвы. Валера, проходя мимо, пытается приветствовать капитана 3 ранга… Но нужно знать Романенко той поры, чтобы понять, что требования Строевого устава и Валера всегда существовали где-то рядом, но в разных непересекающихся измерениях и мирах…
Глушко провожает Валеру взглядом сытого хищника, высматривающего более крупную дичь, не для прокорма, а ради поддержания привычной формы, а видя Валеру, у Богдана Михайловича срабатывает естественный рефлекс: не проглотить – так придавить… Но, не догонять же его, в конце концов? Что у него своего начальника, что ли нет… Именно в эти мгновения у Валеры мелькает мысль: быть может, проимитировать движение в санчасть? Черт его знает этого Глушко… Но, вспомнив жаждущих пирожных товарищей, доверившихся ему и веривших в него… он решительно входит в кафе. После рейдерского налета на это злачное места Глушко, курсанты других рот, похоже, не стали испытывать судьбу и очистили помещение. Учитывая резко изменившуюся ситуацию, Валера принимает единственно верное решение: покупает шесть пирожных (чего там мелочиться) и, прикрыв их салфеткой, выскакивает из кафе… Хотя, «выскакивает» – совершенно не вяжется с Валерой, потому как даже в этой экстремальной по-своему ситуации, его движения подобны весенней мухе, перегревшейся на солнце… Вот тут бы ему и совершить «противолодочный маневр», пройдя вокруг клуба и выйти к учебному корпусу с тыла… Но, представив себя со стороны с горой пирожных, маневрирующим по газонам, обходящим изгороди… изобретательный, но ленивый мозг Валеры, подталкивает его к совершенно другому решению: возвратиться самым кратчайшим путем – через дорогу к правому входу в учебный корпус.
Знал бы он, что тех нескольких минут, что он потратил на основную часть операции и тяжкие раздумья, Богдану Глушко хватило дойти до ротного помещения, и позвонить командиру нашей роты Скибе… Скиба, проклиная карьеристские заморочки Богдана Михайловича, рысью бросился в сторону кафе и вдруг метров за 100 заприметил Валеру, пересекавшего дорогу… Валера боковым зрением видит командира роты, быстрым шагом идущего в его сторону. Спасительно манящий подъезд учебного корпуса, уже дохнул на него запахом западни… Как птица, уводящая в сторону от гнезда с птенцами гремучую змею, Валера, делая вид, что необычайно рад встречи с командиром, повернул в его сторону. Скиба с вымученной улыбкой отвечает на приветствие Романенко. Можно представить себе лихого строевика, прикладывающего правую руку к головному убору, при том, что в левой у него горка пирожных, небрежно прикрытых салфеткой! А теперь представьте себе Валеру в аналогичной ситуации… Скиба делает вид, что шел он вовсе не по душу Валеры… Он вручает Романенко списки задолжников для передачи их старшинам всех трех классов, напомнив, что Валера фигурирует в одном из них, и с улыбкой доброго людоеда желает Валере приятного аппетита, поражаясь его прожорливости…
Столь безболезненный итог пересечения Скибы с Романенко объясняется очень просто. Нужно было быть законченным садистом и живодером, чтобы причинить Валере неприятность, не говоря уже о чем-то большем… Кстати, в те времена, Валера по отдельным внешним данным очень походил на Скибу... Более того, при виде Романенко, Скиба наверняка вспоминал свои полуголодные курсантские годы… Если бы тогда ему попался на месте Валеры Синин, Чепур или даже безобидный Железков, все бы выглядело совершенно иначе… Синин бы ответил по всей строгости закона как «бытовик-рецидивист», Чепур понес кару уже только за то, что он существует в природе, а Железков – за руки, так и не привыкшие прижиматься к швам, а машинально прикладываемые к заднице, и за спокойный взгляд, на фоне напряженно выдвинутого вперед подбородка, почему-то всегда принимаемый начальниками за нагловатый.
Наличие списков задолжников в день увольнения, автоматически превращало фигурантов этих списков в «заложников» учебного процесса, как минимум, на ближайший вечер. Что же касается аппетита, то надежды командира роты в отношении Романенко не оправдались. Спустившись в читальный зал библиотеки, Валера встретил заждавшихся его Некрасова и Ящука.
Некрасов, увидев пирожные, на всякий случай, уточнил: «Это все нам?» «Вам, вам», – ответил Романенко: «Но и мне». Друзья направились в беседку за углом учебного корпуса, спокойно с достоинством поглотили пирожные, и только тогда Валера, расслабившись, рассказал о своих приключениях: о встречах с Богданом Глушко и командиром роты. Некрасов, недобро посмотрел на Романенко и спросил с недоверием: «Списки задолжников, ты, конечно, уже разнес по классам?».
Валера, блаженно и немного виновато улыбаясь, ответил: «Сейчас отнесу». На что Некрасов сквозь зубы, ответил трудно переводимой фразой и отвел правую руку, как бы для подзатыльника… Но, зная добрый и отходчивый характер друга, Валера даже не шелохнулся. Забрав списки у Романенко, Некрасов сам вызвался разнести их по классам, хорошо представляя реакцию классных коллективов на эти списки, доставленные с таким опозданием. Друзья спокойно направились в сторону своего класса. Наши сладкоежки не были любителями увольнений, но они хорошо представляли себе, как эти списки будут восприняты в классах... Наверняка в это время в классах уже составлялись списки на увольнение.
Этот коротенький сюжет на вольную тему – плод моей болезненной старческой фантазии, но, зная, что мне грозит суд строгих читателей, знающих тему, что называется изнутри, со всеми возможными дополнениями, разъяснениями, я готов биться об заклад, что подобный сюжет, с небольшими вариациями, мог произойти с Григоренко и Чирковым, Соколовым и Королько, Чередником и Чепуром. Лишенные возможности вкусно и вволю поесть, истосковавшиеся по дому, они использовали любой шанс уединиться, побыть среди земляков, близких по духу, по воспитанию друзей, чтобы с новыми силами включиться в бесконечный процесс выполнения элементов распорядка дня, насыщая его различными комбинациями задолжностей, мелких нарушений, получения возможных наказаний… Для большинства из них увольнение не могло стать стимулом к учебе, город для них был до поры чужд и неприветлив. Оставаясь в училище в дни увольнений, они, опять-таки, разбредались группами по территории, сидели в полупустых классах, писали домой письма, смотрели телевизор.
Летом 1970 года на объектах училища по плану межфлотских учений «Юг», планировались различные командно-штабные мероприятия, и стояла задача на этот период максимально рассредоточить курсантов, отправив их в отпуска и на практику. В этой связи, наша учеба во втором семестре тоже была, мягко скажем, скорректирована: сессия спланирована раньше обычного и уже в конце мая нас собирались отправить в отпуск, с тем, чтобы по возвращении в июне провести практику.
Еще до убытия нас в отпуск командование училища организовало ряд подготовительных работ, ряд учебных и жилых помещений временно переоборудовались под нужды многочисленных штабов, которым предстояло здесь временно размещаться. Так, из ротных вестибюлей убирались старые пирамиды для оружия. Естественно, все это делалось руками курсантов. В день сдачи нашим классом последнего экзамена нас вызвал в роту командир капитан-лейтенант Скиба и приказал на руках выносить через черный вход эти гребаные пирамиды. Нести их предстояло на задворки в склад АХЧ. Пирамиды оказались тяжеленными, совершенно не предназначенные для такого рода транспортировки. Приходилось на переноску каждой выделять человек 6-8, делать частые остановки. Но от быстроты выполнения поставленной задачи зависел срок отправления нас в отпуск и мы упирались изо всех сил. При переноске очередной пирамиды мы поняли, что выбиваемся из сил, и, остановившись в очередной раз, увидели, как курсанты берегового факультета, получив аналогичное задание, поставили пирамиду на асфальт и, поднапрягшись, весело улюлюкая, тянут ее волоком. Мы тут же последовали их примеру и поперли пирамиду так, что приятно пахнуло от трения старого, благородного дерева об асфальт. Вдруг перед нами вырастает мощная фигура начальника АХЧ училища капитана 1 ранга Чернявского. Он остановил нашу ударную бригаду, построил, и за порчу государственного имущества объявил мне, как единственному в группе старшине, 10 суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте… Дело в том, что все ребята, участвовавшие в переноске пирамид, сняли голландки и работали, оставаясь по пояс раздетыми, а я, по-прежнему чувствуя легкое недомогание после перенесенной вирусной пневмонии и остерегаясь простуды, не снял голландку со старшинскими погончиками. Ну, вот и докатились…
Вся наша группа была настолько ошарашена решением Чернявского, что бросила пирамиду посреди дороги и вернулась в роту. Я же, вынужден был подойти к командиру роты и доложить об объявлении мне ареста заместителем начальника училища… Наш новый, молодой командир роты, не далее как пару месяцев месяц назад принявший роту, выслушал меня и только развел руками. На мое заявление, что я перенес тяжелое заболевание, и содержание на гарнизонной гауптвахте мне может грозить рецидивом, Скиба сказал, что отменить приказание старшего начальника он не в силе. Фактический арест, учитывая нестандартность ситуации, мне не грозил, но передо мной встала веселенькая перспектива вместо первых десяти суток отпуска вламывать до седьмого пота на объектах училища…
Собравшись с мыслями, побрившись и опрятно одевшись я, взяв свою медицинскую книжку, отправился в кабинет к капитану 1 ранга Чернявскому.
Чернявский был заслуженным боевым офицером, награжденным тремя орденами Красного Знамени. Во время войны, командуя звеном торпедных катеров, он дерзко и нещадно топил корабли и самоходные баржи с немцами и румынами, пытавшимися эвакуироваться из Севастополя в порты Румынии. Часть кораблей немцев и их румынских союзников прикрывались при эвакуации знаком «Красного Креста», размещали жителей Севастополя на верхних палубах, чтобы, прикрываясь ими спастись от неминуемой расплаты за свои художества в Крыму… Катерники-черноморцы решительно и неумолимо топили врага… Но прошли годы и бывшие враги, чудом оставшиеся в живых, решили привлечь к суду Международного трибунала советских моряков и летчиков, якобы, нарушавших во время войны статьи Женевской конвенции о «не комбатантах» и прочее. В числе «военных преступников» эти борцы за справедливость, предшественники нашей современницы (не к ночи будь она помянута) Карлы Дель-Понта, числили капитана 1 ранга Чернявского и капитана 1 ранга Мохина-Блинова, в 1946 году несколько месяцев возглавлявшего пересыльный лагерь для румынских военнопленных. Не многовато ли на одно Военно-морское училище «военных преступников»? Информацию эту мы получили, естественно, не от самих «военных преступников», а прослушивая в дни увольнений враждебные радиостанции, такие как «Свободная Европа», «Свободная волна», «Голос Америки». «Голос Канады»…
Вид Чернявский имел очень импозантный: он был высокого роста, очень плотный, даже громоздкий, с крупной яйцевидной бритой головой, с одутловатым отечным лицом. На трети головы у него оставался след от ожога военной поры… Кличка у него была «Бывалый», что исключительно соответствовало внешности, схожей с героем Моргунова из кинофильма «Операция «Ы»…
Постучавшись и, получив разрешение, я вошел в большой, несколько затемненный кабинет заместителя начальника училища по АХЧ. Старательно и лихо представился ему «по случаю ареста», и без всяких выкрутасов попросил меня амнистировать за совершенное «по недомыслию преступление против государственной собственности». В качестве смягчающего обстоятельств я предъявил медицинскую книжку со свежей записью о недавно перенесенной болезни. Выслушав проникновенную речь о чести мундира, о необходимости воспитывать в себе рачительного хозяина… В завершение нашей приятной, а главное, результативной встречи, Чернявский пожелал мне успехов в учебе и просил передать он него привет моему батюшке, вспомнив его, когда прочитал фамилию на обложке моей медицинской книжки…
К моменту моего возвращения в ротное помещение мои одноклассники активно готовились к убытию в отпуск, а моя судьба на ротном уровне, уже была, как бы, предрешена – отпускной билет из общей пачки перекочевал в верхний ящик стола командира роты. Капитан-лейтенант Скиба оказался на редкость недоверчивым и, сомневаясь в моей правдивости, уточнил у Чернявского, действительно ли я амнистирован? Вот хохлятская натура, - позвонить начальнику и вызволить своего курсанта из беды, он не решился, а сомневаясь в моей честности, тому же начальнику сразу же позвонил с целью проверки меня на вшивость!
В тот год я впервые в жизни смог оценить всю прелесть горного Крыма в самом начале лета. С Юрой Ходоровым мы налегке совершили вылазку на Южный берег. Если не считать того, что до Родниковского мы доехали автобусом, то весь остальной маршрут мы осилили в режиме пешей прогулки. Впечатлений хватило на всю оставшуюся жизнь. Вот, кстати о контактах между курсантами разных классов роты. Что, казалось бы, связывала меня с Ходоровым? Юра был старше меня на три года, до призыва на флот жил в Балаклаве. До поступления в училище год отслужил матросом. И, тем не менее, все пять лет учебы в училище мы всегда охотно общались. В конкретном случае, нас объединяла любовь к Крыму, желание узнать о нем побольше…
Катерная практика и не только «катерная»…
Из отпуска мы возвращались в самый разгар лета. Нам предстояла Катерная практика. Программа предусматривала отработку элементов управления катером, со швартовкой к причалу; маневрирование в составе группы катеров по «БЭС-68», управление шлюпкой на веслах и под парусами. Слишком большое количество курсантов на курсе, уже привычно, создавало проблемы с планированием и проведением отдельных этапов практики. Первым этапом практики руководил старший преподаватель кафедры морской практики капитан 1 ранга Чихачев. Это был отец моей бывшей одноклассницы Люды Чихачевой. Девочка эта училась со мной до 7-го класса, ничем особо не выделяясь. Уже после перехода ее в другую школу я случайно встретил ее в городском Доме Культуры и узнал, что она, без всякой натяжки – поэтесса. Как сложилась ее дальнейшая судьба, я не знаю, да и не интересовался, а вот с папенькой ее мне довелось встретиться уже в училище.
Для отработки швартовки был выделен всего один рейдовый катер, оборудованный открытым мостиком. Класс был разделен на группы; в каждой – командир, вахтенный офицер, рулевой и два сигнальщика. Очередная группа занимала свои места на мостике, а остальные 25 человек маялись в ожидании своей очереди, находясь либо в кубрике трюма, либо на юте катера. Отработка швартовки происходила в самом устье Стрелецкой бухты. Невдалеке от Щитовой станции были выделены 2 причала, в задачу каждого расчета входило, отдав швартовы, отойти от причала, совершить переход по бухте с последующей швартовкой ко второму причалу. Затем происходила подвижка в расчете: командир занимал место вахтенного офицера, а тот исполнял функции командира, и так – по кругу… Оценивалось выполнение обязанностей командира, вахтенного офицера и рулевого, и выставлялась усредненная оценка.
По расположению причалов и маршрута между ними, «режим» плавания на нем вполне мог соответствовать плаванию в узкости. Был обычный рабочий день, и в процессе движения по маршруту встречалось много портовых средств, поэтому у нас все было «как у взрослых». При очередном переходе, совершенно неожиданно, с правого борта нам на пересечение курса устремился рейдовый катер, перевозивший рабочих 93-го завода. Не смотря на предпринятые нашим расчетом меры, избежать столкновения не удалось: катера слегка столкнулись скулами корпусов. Наша загорающая на юте «публика» слегка вздрогнула, и окончательно осознала всю серьезность проводимой тренировки-зачета. С некоторой печалью приходится признать, что это был единственный эпизод в моей практики будущего корабельного офицера, когда я выполнял функции командира на мостике и, при этом получил отличную оценку. Из всего класса на «отлично» были оценены я, Добрынин и Костырко.
Таких бы тренировок побольше, быть может, ощутив и прочувствовав азарт процесса управления кораблем и особенно, швартовки, мы бы более осознанно и решительнее рвались к командованию кораблями… А так, одна тренировка и она же – зачет за весь пятилетний курс обучения – курам на смех… Напоминание о нереализованных возможностях, начиная с той катерной практики, преследовало меня до конца службы. Во время организации катерной практики для курсантов Училища тыла, я не упускал не единой возможности постоять за штурвалом, или за машинными телеграфами в процессе тренировок. Предоставляя реальную возможность будущим начпродам и начвещам (которым это, извините за выражение, и на х...р не нужно) ощутить себя командирами кораблей, я всякий раз вспоминал июль 1970 года и нашу катерную практику.
Второй этап практики предусматривал совместное плавание на трех учебных катерах –ПОКах. Руководителем этого этапа был капитан 2 ранга Молигон. Это был молодой преподаватель, окончивший Морскую академию, грамотный, требовательный офицер. Его учебники по Международному Морскому праву по сей день являются настольными книгами командиров и капитанов судов ВМФ. Этому этапу практики предшествовала основательная подготовка. В течение семестра с нами проводились занятия на тренажере «Капитан», смонтированном в одной из аудиторий кафедры тактики. Несмотря на то, что за прошедшие 50 лет было создано множество электронных тренажеров, предназначенных для имитации различных режимов плавания, прохождения наиболее известных проливных зон, тот старый тренажер, должно быть, до сих пор не утратил своего значении и назначения – обучения основам совместного плавания расчетов ГКП кораблей по сигналам Боевого эволюционного свода…
Занятия на тренажере были очень полезны, но имели свои особенности и недостатки. Положительным было то, что учебные рубки полностью имитировали рубки малых кораблей и катеров, создавая обстановку, приближенную к реальной. Члены расчета, занимающие свои посты и выполняющие свои функции по управлению кораблем и маневрированию, получали определенные навыки, позволяющие впоследствии увереннее себя чувствовать на ходовом мостике корабля. Но, значительная инерционность в выполнении команд тренажером, требовала известного привыкания для успешного решения задач маневрирования.
В результат, на первых тренировках значки кораблей на экране обстановки, опаздывали с выходом в позицию, сбивались в кучу, наваливались один на другой… К сожалению, среди наших одноклассников были и те, кто твердо был уверен, что это ему никогда не потребуется, и не серьезно относились к занятиям. Уже на последующих занятиях мы стали формировать расчеты по своему усмотрению и разумению, всерьез готовились к занятиям, и результаты были значительно лучше. О фактической пользе тренажера можно было судить по тому, как стремились на нем поработать расчеты ракетных катеров, тральщиков, малых противолодочных кораблей, приходивших для этого в училище. Для обеспечения этих тренировок на кафедре составлялись специальные графики, и нам однажды удалось со стороны подсмотреть тренировку расчетов средних десантных кораблей. Впоследствии подобные тренажеры устанавливались в учебных центрах соединений и объединений кораблей и принесли большую пользу.
Второй этап практики предусматривал выход в море на ПОКах, переход на рейд Маргопуло и организацию тренировок по совместному плаванию. Сложности были прежние. На каждый из катеров был определен один из классов роты. Состав расчетов был прежний, плюс – радист-коротковолновик с ранцевой станцией, размещенной на крыле мостика. Занятия-тренировки проходили сложно: ПОКи были очень «валкими» и сложными в управлении судами; чтобы успешно выполнять функции рулевого, нужно было долго приноравливаться, а от быстроты и качества выполнения поворотов зависел успех всего расчета. Замена флагов на фалах так же требовала известных навыков. ПОКи не были оборудованы стационарными УКВ средствами связи, а передача-прием информации по ранцевым рациям дело канительное: слышимость отвратная, «тангетки» срабатывали плохо… Мичманы – командиры катеров, контролировавшие наши действия, вместо того, чтобы чем-то помочь и чему-то научить, проявляли нервозность, особенно по действиям курсанта, стоявшего на штурвале… При работе дизеля, трубы извергали массу сажи и вонючей копоти. Находиться на открытом, верхнем мостике в жару – удовольствия было мало. По-хорошему, чтобы отработать сплаванность кораблей и приступить к отработке элементов маневрирования, нужно было дать каждому расчету 5-6 вахт, а это было нереально, поэтому, за двое суток пребывания на рейде мы получили только некоторое представление о тактическом маневрировании и убедились в том, что дело это сложное, требующее немалых навыков.
В обеденное время катера становились на якоря… Жара была несусветная, разрешалось купание. На обед попала моя командирская, якорная вахта. Для начала меня не подменили на обед, а когда, наконец, я спустился с мостика, то оказалось, что уже и котелки помыты. Витя Чередник и Володя Ящук, бочковавшие в обед, объяснили проблему тем, что приготовленный обед оказался таким вкусным, что его хватило только на первую смену, остальные ели галеты с чаем, а сейчас… «Му-Му» и галеты кончились. Когда я поднялся на мостик, то обнаружил аккуратно сложенные повязки сигнальщиков и вахтенного офицера, которые, отпросившись у моего подсменщика – Миши Григоренко (демократ, блин) и присоединились к купающимся. Через час, когда накупавшись до одури, мой расчет поднялся на мостик, я решил окунуться, повесил свою повязку на рукоятки машинного телеграфа, и прыгнул в море прямо с крыла мостика… То ли тело мое пролетело мимо иллюминатора носового салона и привлекло внимание отдыхающего Молигона, то ли он решил освежиться и вышел на мостик, но уже через пару минут он, держа в руках мою повязку, показал на пальцах мою оценку за катерную практику… Ну как в таких условиях можно было приобрести нормальные навыки по управлению кораблем?
После второго этапа практики наступила пауза: видимо, командование факультета мучительно решало, куда нас определить, точнее, засунуть… Именно в эти месяцы 1970 года мы, что называется, на своей шкуре, явственно ощутили те проблемы, на которые мы были обречены из-за своей многочисленности.
Была бы на курсе только одна рота, или, в крайнем случае, две, как на курсе набора 1966 года, то была бы реальная возможность на первом этапе в волю «нашвартоваться», затем до одурения «наманеврироваться»… В наших условиях, при наличии четырех рот на курсе, спланировать нечто подобное было практически невозможно, да и введенный на территории Крыма карантин на холеру внес свои коррективы. Прогнав нас в самые короткие сроки через основные, плановые этапы практики, руководство факультета и учебный отдел начали фантазировать и импровизировать…
В то время, когда «букари» со своим хитрожопым командиром, проходили практику на бригаде подводных лодок в Южной бухте, нам предстояла внеплановая практика на кораблях 30-й дивизии противолодочных кораблей. Не всякий корабль, выполняющий свои повседневные задачи, был готов принять к себе на борт 90 человек курсантов. Для начала наш класс в полном составе был определен на ракетный эсминец «Прозорливый». В то время кораблем командовал капитан 2 ранга Макаров.Эсминец был ошвартован у Минной стенки, что хотя бы давало нам больше шансов на увольнение. Корабль успешно участвовал в учениях «Океан», весь его экипаж был награжден Ленинской юбилейной медалью. «Прозорливый» был один из десятка эсминцев проекта 56, прошедших, в свое время, модернизацию по установке комплекса «КСЩ» – крылатый снаряд «Щука». При типовом варианте на кораблях устанавливались два ракетных комплекса: в носу и в корме. В нашем же случае с «Прозорливым», ракетный комплекс был установлен в корме, а в носу – вместо носовой башни были установлены две 4-х ствольных 45-мм зенитные установки. Две такие же «зенитки» были установлены по бортам, за носовой настройкой. Можно легко себе представить какое «море» огня извергали они, ведя одновременную стрельбу по воздушной цели… На этом этапе практики, нами, по сути, никто не занимался, мы были предоставлены сами себе. Корабль мы излазали вдоль и поперек. Эсминец оправдывал свое приобретенное и прочно закрепленное наименование «Прожорливый» – среди кораблей бригады он заметно выделялся высоким качеством и разнообразием приготовления пищи… Наше пребывание на эсминце совпало с празднованием Дня флота. На корабле гостили шефы и группа ансамбля «Орэро». Время нашего пребывания на эсминце было несколько омрачено самоубийством капитан-лейтенанта – командира боевой части связи и получения электротравмы матросом, использовавшим для глажки брюк утюг без заземления.
Когда до конца практики оставалось более двух недель, и по плану «Прозорливый» должен был выйти в море, было принято решение отправить нас на крейсер «Дзержинский». Командир «Прозорливого», капитан 2 ранга Макаров, длительное время командуя кораблем, и обладая достаточным авторитетом, мог потребовать у командования бригады освободить его корабль от незваных пассажиров… О том, что это была очередная подлянка, совершенная по отношению к нашей роте, мы могли только догадываться. Пока мы задыхались от жары в 60-местных кубриках крейсера, курсантам 13-Б роты, благодаря неукротимой энергии своего неутомимого командира Богдана Глушко, продлили срок практики в бригаде подводных лодок. У них была интересная, ознакомительная программа с изучением организации береговой базы, посещением дизельных подводных лодках различной модификации. До конца учебы они с гордостью носили врученные им юбилейные значки в виде подводной лодки с указанием юбилейного срока существования бригады. Во время очередного этапа, теперь уже определенно ставшей для нашей роты «корабляцкой» практики, наверняка, планировалась пересменка с «букарями», но этого, к сожалению, не произошло.
На крейсере «Дзержинский» курсанты нашего класса были расписаны на боевых постах третьей, кормовой башни главного калибра. Этим этапом практики, так же, никто не руководил. Мы самостоятельно знакомились с обязанностями командиров орудий и старшин погребов, присутствовали на тренировках расчетов батареи МЗА. Вчерне ознакомились с материальной частью орудий и центральными постами дивизиона универсального калибра. Знакомство это не принесло нам особой радости. Мы убедились в сложности устройства и непростых правилах эксплуатации классических корабельных артиллерийских систем. Было бы вполне логично, если бы нас на этом этапе практики сопровождали преподаватели кафедры БСФ, но и этого не случилось. Так что, самым заботливым и требовательным инструктором у нас оставался старшина 3-й башни мичман Сиков. Сохранилось несколько фотографий, сделанных во время этого этапа практики.
Нам посчастливилось: в один из дней крейсер на несколько часов выходил в море… В конце этого выхода мы испытали то, ради чего можно было забыть о счастливчиках «букарях» и их хитрожопом командире. Крейсер возвращался в базу в вечерних сумерках, Приморский бульвар светился огнями, в ресторане «Волна» играла музыка, с берега нам приветливо махали руками севастопольцы… Только ради подобных эпизодов уже стоило служить на Черном море.
За время пребывания на крейсере у нас было одно памятное, знаменательное для класса событие – свадьба Володи Петрова. Именно с этого мероприятия в нашем классе стал осуществляться и в последующем постоянно дорабатывался свадебный сценарий. В нем обязательно присутствовал и Нептун с трезубцем, и главарь пиратов, роль которого с неизменным успехом исполнял Миша Григоренко, была и пара «чертей»: Шаров с Платоновым… Вот были ли среди персонажей рабовладелец с черным рабом-слугой, я не стану называть этих «статистов», чтобы ненароком не бросить тень на тех, кто «по жизни» все пять лет учебы обыгрывали эту роль… В процессе сценария обязательно в зал вносился выкуп за невесту – горку «пиастров» на блюде скромно замещали наши советские металлические юбилейные рубли. Свадьба проводилась в очень уютном и по своему живописном месте – в военторговской столовой над Минной пристанью. Красивая была свадьба, симпатичная невеста, жаль, что этот семейный союз оказался недолговечен…
В училище наша рота вернулась за десяток дней до начала занятий. Официально нам объявили, что выделяется время для зачетов по проведенным этапам практики, на деле рота трижды выделяла классы в караул, всю неделю был наш наряд на камбузе. Естественно, все эти дни мы пребывали в каком-то аморфном состоянии. С утра классы разводились на совершенно бестолковую самостоятельную подготовку. В обычном режиме в левой части доски делалась контрольная справка «расхода-прихода» личного состава. Кто-то болен, кто-то на вахте. В правой части делался список курсантов, якобы, работающих в библиотеке, либо находящихся на консультациях… Бывало, что в этом списке числилось до 80% класса: главное – учет!
Вся порочность в планировании практики того года проявилась сразу же с ее началом, а еще в большей степени заявила о себе в последние дни. С учетом 12 классов в 4-х ротах, на наши 3 класса не выпало даже четвертой части эффективно использованного времени. В учебном отделе факультета опять судорожно решали – чем занять нас в оставшееся время. Для начала организовали тренировки на шлюпках с последующей сдачи зачета на управление судном под парусом и на веслах. По вечерам, чтобы удержать нас в классах затеяли тренировки по ночному сигналопроизводству…
Естественно, мы тоже стали фантазировать. При управлении шлюпкой под парусом, мы несколько усложнили рекомендованный маршрут, периодически направляя шлюпку в узкий проливчик, между скалистым островком, похожим на тот, с какого в кинофильме «Бриллиантовая рука» актер Андрей Миронов вопил: «Лелик, спаси меня!», и обрывистым мыском, нависающим над проливчиком. Кстати, островок этот в нашем лексиконе получил название «Тайвань». Весь фокус состоял в том, что «Тайвань» соединялся с «материком» скалистым подводным перешейком – «рифом», уровень воды над которым не превышал местами 50-60 сантиметров.
Пролив был проходим на шлюпке под веслами, при условии, что максимально разогнав шлюпку, следовала команда: «Весла по борту!», позволявшая шлюпке вписаться в сложную конфигурацию экзотического пролива сохранить весла, и не сесть на камни. Под парусом, особенно в свежую погоду, процесс форсирования «тайваньского» пролива был сопряжен с опасностью основательно посадить судно на камни. В один из дней такое «крушение» потерпела шлюпка под командованием Леши Соколова. При свежем ветерке, в экстремальных условиях, шлюпка не только выскочила на камни, но и наклонившись, черпнула воды и намочила парус. Была реальная угроза проломить днище. Быстро спустив парус, все шесть человек команды спрыгнули за борт, благо глубина была максимум по грудь, и на руках стащили шлюпку с камней. Мокрый, отяжелевший парус поднимать было опасно, возвращались на веслах. Руководителя занятий – капитана 2 ранга Кузнецов (кличка – «Рыжий»), переживавшего из-за долгого отсутствия аварийной шлюпки, экипажи ранее вернувшихся шлюпок, знавшие об истинной причине задержки, убедили в том, что ребята просто решили размяться… И он не стал уточнять причин затянувшейся «разминки».
Летом 1970 года в Крыму, и в Севастополе в частности, отмечалось несколько случаев заболевания холерой, и был объявлен карантин. В училище было прекращено увольнение. Это только усложнило и обострило обстановку. По вечерам, разбившись на группы, курсанты уходили на дикий берег, за казематы бывшей 17-й батареи. Под прикрытием высокого обрыва, купались, ловили мидий, крабов, разводили костер и вечеряли. В скалах заранее запасались металлические листы для жарки мидий, котлы для кипячения воды… В отдельных случаях, действуя по обстановке, посылали за забор «гонца за бутылочкой винца», а чаще, водочки… Командование училища и факультета было прекрасно осведомлено о нашем прибрежном промысле, но, кроме ужесточения режима и угрозами наказания, препятствовать этим мероприятиям не могло. Во-первых, места для отдыха выбирались в труднодоступных районах берега, приблизиться к которым незаметно, со стороны, было нереально. Во-вторых, даже при организации периодических облав на «отдыхающих», курсанты вполне успешно уходили, или уплывали…
Помню одну из самых организованных облав тем же летом 1970 года. Еще до практики, во время сессии, сдав очередной экзамен, кажется «гироскопию», мы ушли на пару часов под скалы, искупаться, позагорать… А когда уже возвращаясь, находились на крыше каземата батареи, увидали «группу поиска» из дежурного по училищу с тремя дежурными по факультетам и «группу захвата» из помощника дежурного по училищу – мичмана Крыжановского и трех помощников - дежурных по факультетам мичманов… Шли они со стороны лабораторного корпуса, грамотно, цепью, охватывая весь район предполагаемого поиска. Вся эта комплексная оперативная группа, завидев потенциальную жертву, завизжала от восторга и бросилась нас окружать по склонам насыпи казематов… Основная ошибка их была в том, что на какой-то миг цепь охвата была нарушена… Мы, не сговариваясь, сиганули с четырехметровой высоты каземата, и бросились на прорыв с последующим отрывом. Отбежав метров двадцать, мы побежали в разные стороны, чем опять-таки резко сократили возможность «захвата». Курсанты-дежурные, хоть и находились при исполнении, но уже давненько не тренировались в беге на длинные дистанции… да и особого желания нас отловить у них не наблюдалось… Частенько встречая выпускника 1970 года капитана 2 ранга в отставке Крыжановского я напоминаю ему о далекой и от этого еще более дорогой нашей курсантской юности.
Зайдя в наш класс в те дни, можно было увидеть типовую картину: старшина класса, Костя Добрынин, сидит за столом преподавателя. Оборачиваясь в сторону двери, Костя так напрягал мышцы лица, что казалось, еще секунда, и он изрыгнет язык пламени как змей-Горыныч. За ближайшим к Косте столом слева, сидит, опершись спиной на стену, Витя Чередник. Витя тупо смотрит в раскрытый учебник и бесшумно шевелит губами. Перед ним лежит повязка дежурного по классу. Иногда он с раздражением на нее поглядывает. Витя вроде бы отказался в очередной раз оставаться за дежурного, а вроде бы… и согласился, но обиделся… На предпоследнем столе среднего ряда сидит Саша Некрасов. На столе пред ним – чемодан с секретными документами. За чемоданом перед Некрасовым лежала растрепанная книжка с детективным романом (взятая из стола Андрюши Железкова), «традиционно» отсутствующего в класс; но Саша не столько ее читал, сколько зло посматривал на Чередника, из-за которого ему, секретчику, пришлось получать в секретной части чемодан, и теперь сидеть и его охранять… За последним столом правого ряда мирно посапывали Ящук и Романенко. Они пришли из буфета, и теперь блаженно улыбаются во сне. Как немного нужно курсанту для ощущения призрачного счастья! Добрынину и Некрасову, безумно хочется окунуться в море, но служебный долг их обязывает сидеть в душном классе и…оберегать сон Ящука и Романенко. Если Костя выйдет из класса хотя бы на минуту, Некрасов как Соловей-разбойник набросится на Чередника, обзовет его «задрокой», отберет секретный учебник, сунет ему чуть ли не в рот журнал с формой 7-11 для росписи о сдаче документа, и пинками выгонит из класса. На шум проснутся Ящук с Романенко, и, обидевшись за то, что нарушили их сон, уйдут в библиотеку, или в буфет. Через минуту в класс заглянет Витюля Чередник, и, убедившись, что Некрасов уволок свой чемодан в секретную часть, тяжело вздохнет, взглянув на повязку дежурного по классу, запрет класс с наружной стороны, и, воровато осмотревшись по сторонам, забросит ключ на перекладину над дверью… Вот, чтобы не допустить такого безобразного и…позорного исхода, Костя Добрынин и остается на своем почетном месте, удерживая остальных «заложников» загубленного на «корню» учебного процесса…
При таком, типовом развитии событий, оставляя в классе несколько человек в «дежурном» режиме, мы целыми группами отправлялись на пляж Херсонеса, либо поближе – на Песочный пляж. Находясь на пляже, мы старались не терять из видимости окна нашего класса, находящегося на третьем этаже учебного корпуса. В задачу дежурной «смены», остававшейся в классном помещении в обязательном порядке, входило, в случае необходимости вывешивать в окне условный сигнал тревоги. Чаще – это был лист ватмана с косым синим крестом. Появление сигнала в окне означало «большой сбор». Причин могло быть несколько: контрольное построение роты, или приход в класс кого-либо из начальников , требующих нашего присутствия. К примеру, получение информации о том, что ожидается приход преподавателя для приема зачета или консультации. Схема эта успешно срабатывала до тех пор, пока некоторые выдающиеся индивидуумы не стали наглеть. Появилась практика переодевания на пляже в спортивные костюмы, принесенные заботливыми подругами, и отлучка на час-другой по «неотложным делам»; устройство пикников с девушками низкой социальной ответственности и сомнительного поведения… от которых было трудно оторваться. В задачу помощника дежурного по классу и входило непосредственное и индивидуальное оповещение тех, кто с трудом отрывался.
За все это время у нас в классе был только один серьезный прокол, и то, он не был непосредственно связан с «пляжной» темой. В тот день 26 августа все три класса роты числились на самоподготовке. Я дежурил по роте, Мельников, Шаров и Чепур – дневальные. В 9 часов утра, когда в роте, кроме наряда, никого не осталось, ко мне подошел Мельников, с просьбой отлучиться на пару часов. В обычное учебное время практиковалось отпускать подсменного дневального на плановые занятия. Но 26-го августа, какие могли быть занятия? У тумбочки в вестибюле роты остался Чепур, Шаров ушел в самый дальний угол ротного помещения и улегся на заправленную койку. Прошло 2 часа, Мельникова нет, прошло три – нет. Я послал Шарова пройтись вдоль забора, заглянуть на КПП, разведать обстановку.
Ближе к обеду выяснилось, что Володя Мельников, действуя по индивидуальному плану, разделся на водной станции, оставив робишку под 20-весельным баркасом, вошел в воду и выплыл на Песочном пляже, где его ждала жена. Культурно, в раздевалке он одел летние белые джинсы, футболку, и не спеша пошел «по делам». На все «дела» молодой паре ушло полтора часа, и подоспело время возвращаться в роту…
Но вместо того, чтобы пойти на «Песочный» задними дворами, как положено в вульгарной самовольной отлучке, интеллигент в пятом поколении, и уж точно не чекист – во втором, Володя Мельников пошел прямым путем по правой стороне проспекта Гагарина. И надо ж такому случиться: нос к носу столкнулся с заместителем начальника факультета по строевой части – капитаном 2 ранга Богомоловым. У Богомолова было хобби: он как карты в колоде периодически тасовал увольнительные билеты с нашими фотографиями и… легко отгадывал фамилии их владельцев. Володю Мельникова он узнал бы и в водолазном снаряжении, а в белоснежных брюках, в бобочке-сеточке, в белых сандалетах, одетых на белые же носки; с гривой пшеничных волос, к которым два месяца не прикасался парикмахер…
По легендарной версии, не нашедшей подтверждения, но озвученной для детей и внуков, Богомолов, приятно удивленный встречей с Мельниковым, попросил Володю помочь донести купленный в рассрочку телевизор, а потом просил передать «привет» командиру роты…
По официальной же версии, капитан 2 ранга Богомолов приказал курсанту Мельникову передать командиру роты, что, будучи в самовольной отлучке, он был опознан заместителем начальника факультета, за что будет показательно наказан. Уж, эти молодые, ненасытные жены, от них одни проблемы.
Небольшое лирическое отступление от «первоисточника»…
«Прогары и ботфорты».
Неоконченная поэма с едва ли допустимыми отступлениями,
комментариями и воспоминаниями
В очередную годовщину празднования Дня Военно-Морского Флота, когда над улицами Севастополя гремели торжественные марши и тысячи жителей и гостей города-героя заполнили перед военным парадом центральные площади и набережные, мы с Григорием Поженяном в разношерстной группе столичных и местных журналистов стояли у Графской пристани в ожидании гостевого катера. До традиционного праздничного прохода по бухте катера командующего и сопровождающих его официальных лиц оставалось около получаса.
Глядя на выстроившиеся в праздничном строю на рейде боевые корабли, над которыми разноцветным орнаментом трепетали флаги расцвечивания, Григорий Михайлович вдруг сказал:
– Я старомоден, как ботфорт…
– На палубе ракетоносца, – продолжил я строчку одного из давних и безотчетно с юности любимых мной его же стихотворений.
Хотелось, откровенно говоря, воспроизвести самые главные, по моему представлению, строки из этих «ботфортов»:
…Хочу, чтоб снова кружева,
И белы скатерти, и сани.
Чтоб за морями, за лесами
Жила та юность, что права.
Хочу, чтоб вновь цвела сирень,
Наваливаясь на заборы.
Хочу под парусом за боны
И в море всех, кому не лень.
Хочу, чтоб без земных богов,
И, презирая полумеру,
За оскорбление – к барьеру,
Считай четырнадцать шагов.
Но произнести эти волшебные, как казалось мне в отроческие годы, строки в данной ситуации, шуме и гаме предпраздничной суеты, было бы явно некстати. Так же, как и объясняться мэтру в любви к его творчеству, замешанному на морской романтике, честности жить и любить и просто на желании быть настоящим мужчиной.
А Григорий Михайлович, помолчав, изрек: «Может и красивая аллегория получилась, форма явно не соответствует историческому моменту. На самом деле мы выросли в кирзе… какие уж там ботфорты… Зато под нашей кирзой промялась вся Европа!»
Несколько позже, уважительно оглядывая поверх очков, сдвинутых на край мощного по-цыгански горбоносо-бугристого носа, тяжелые, как боевые кольчуги, от многорядья орденов и медалей мундиры и пиджаки ветеранов, мэтр заметил: «Сегодня налицо тот редкий случай, когда форма определяет содержание… Или хотя бы находится с ним в соответствии… Кстати, что ты нам читал про морскую форму? После твоих стихов у меня прямо-таки дискомфортный осадок остался… Какая-то неуважительность просквозила в твоих размышлениях. Не явно, конечно, но вполне определенно».
Накануне в гостиничном номере в тесной компании московских литераторов и флотских ветеранов, разбавленной крымскими писателями, я действительно читал стихи. Уже, естественно, после дружеских объятий и скромного, по-походному, застолья. После Ивана Тучкова, который, как и положено классику «соцреализма» в поэтическом цехе Севастополя, выросшему из рабфаковцев морзавода, прочел несколько поэтических строф о романтике труда. После Марка Кабакова, как всегда по-столичному, элегантного, сохранившего флотскую выправку и особую «каперанговскую» стать, явно инспирированную моложавой блондинкой, которая не сводила с поэта подсиненных восхищением глаз на протяжении всех тех дней. И после самого Григория Поженяна, до позднего вечера каламбурившего и острившего, и особенно часто возвращавшегося к теме «форма и содержание».
– Настоящего мужика сразу видно издалека! – басил мэтр: – Особенно, когда он в форме. И в качестве аргумента прочел своего знаменитого «Матроса»:
Он не делал себе наколки,
чтобы звали его матросом,
не рассказывал про осколки,
про походы и про торосы,
не пугал восьми балльным штормом,
не кричал по ночам о коде
и без всяких торжеств, в комоде
молча спрятал морскую форму…
Что, вероятнее всего, и подвигло меня на чтение фрагментов поэмы о флотской форме…
– Не знаю, – нерешительно замялся я, – насчет неуважительности, уж точно никаких поползновений не было… Просто у каждого из нас своя психология в отношении к военной форме.
Можно было бы добавить, что с детства все севастопольские мальчишки не только восхищенно засматриваются на «военморов», но и вполне профессионально отдают им честь. Будто наперед знают свою будущую судьбу. Рассказать, что не избежал этого и я. Но что толку говорить о воинской службе с человеком, геройски воевавшем под Одессой и Севастополем, участнику смертельно опасных десантов в Новороссийск и в Эльтиген? Что говорить о флотской романтике поэту, написавшему:
…и припомнить, как после боя
забывается голубое,
и увидеть свою каюту:
тысяча триста одну заклепку,
сто раз считанную перед боем,
трижды латанную коробку
с продырявленною трубою,
ту, которая нас носила
к синим звездам в ночном дозоре.
…Есть у моря такая сила,
что всегда возвращает к морю.
Что можно добавить к опыту мэтра и его эмоциональному восприятию мира? Мы, т.е. мое поколение нахимовцев, в большинстве своем за всю службу пороха (по-настоящему!) так и не нюхали. Хотя, конечно, всякое бывало… И ракетный грохот над нашими кораблями (нашими головами?) вблизи сирийского побережья, которое всю ночь полыхало на багровом горизонте желто-огненными всполохами. И борт о борт с несущимся сквозь ночное Средиземное американским авианосцем, которому наш тралец-удалец готов был по соответствующей команде тараном перерезать курс. (Слава небу, что команда эта так и не поступила!) И много еще всякого, большого и малого, запомнившегося и не очень, что так плотно заполняло нашу общую ратную биографию.
А отсчет ее начался тогда, когда в пропотевшей робе, с «калашом» на плече и в полном штатном снаряжении, под благословенным июльским солнцем мы, уже курсантами КРАСНОЗНАМЕННОГО ЧЕРНОМОРСКОГО ВЫСШЕГО ОРДЕНА КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ ВОЕННО-МОРСКОГО УЧИЛИЩА ИМЕНИ ПАВЛА СТЕПАНОВИЧА НАХИМОВА!, совершали трех- и шестикилометровые марш-броски (будь они неладны!) вдоль живописно-скалистых берегов от Карантинной до Казачьей бухты. И уже тогда не вполне комфортная военная форма воспринималась каждым совсем по-разному. Лично меня просто катастрофически мучила обувь. Ее будто специально кроили для воспитания характера. Или для стойкого отвращения к воинской службе вообще… Вот из-за подобных нелепых подчас мелочей и родилось в народе легендарное: «Чтоб служба медом не казалась!»
И я воспроизвел мэтру нижеследующие строки, с которых и начиналась поэма о флотской форме. А начиналась она, естественно, с самого главного (для меня во всяком случае!) элемента той самой формы – с обуви… Не с тех парадных хромовых ботинок, которые мы надевали в увольнение или по иным торжественным случаям, а с тех грубых, неровно сшитых, с невыносимо нестираемыми швами вовнутрь, то ли полуботинок, то ли полусапог. Лучше, опять же лично на мой вкус, были – последние. Хотя б потому, что их не надо было зашнуровывать. Но мозоли и просто раны на наших голеностопах поначалу в равной мере весьма успешно появлялись и тех, и от других. А называли их в нашей курсантской среде почему-то «прогары» или просто «гады».
Все начинается с прогаров!
Не верьте байке флотской старой,
что флот берет начало с шутки,
Конечно, всякое бывало.
Известно: шутка выручала,
когда нас гнуло и ломало,
и рвало, будто из желудка!
Но вопреки (назло!) кошмарам
нас воспитали всех прогары.
(А также в просторечье – «гады»).
Поскольку на плацу и в классе,
на марш-броске и на «атасе»
сперва была в них жизнь ужасной,
но позже, подчиняясь власти
статей Устава и отчасти
нам в кровь впитавшейся привычки,
как были искренне все рады
мы, осознав их не напрасность,
с годами обретая звезды-лычки,
изжив мозоли и досады,
и сделав «гады» местью личной
комфортной прежней жизни птичьей…
…На третьем курсе – жизнь прекрасна!
Еще не офицеры. Но…
уже не прежнее г...но.
Почти как древние корсары
свои огромные ботфорты,
не замечали мы прогары
на жилистых голеностопах!
– Опять ботфорты! – воскликнул Поженян.
– Ну, это уже очевидно, благодаря вашему влиянию, Григорий Михайлович, – честно признался я.
– Ладно, – после короткого молчания сказал мэтр. – Имеешь право. А вот что ты там напуржил про бескозырку?
– Да ничего особенного, – пытался оправдаться я. Опять же не хотелось повторять общеизвестные истины, да вспоминать об исторических корнях… Просто воспроизвел несколько личных ощущений…
Конечно, при более подходящих обстоятельствах я мог бы поведать мэтру о своих отношениях с бескозыркой более подробно. О том, например, что, вообще-то я носил ее более четырех лет. То есть на год больше любого матроса срочной службы. Только на пятом курсе «нахимовки», и то не сразу, я получил возможность сменить бескозырку на офицерскую фуражку… При этом вся остальная форма смотрелась несколько странно. По ряду личных и достаточно нелепых обстоятельств, практически весь пятый курс мне пришлось проходить с пустыми погонами, без каких-либо старшинских лычек и позументов. «Лимон». Так это тогда называлось, т.е. рядовой на выпускном перед офицерским курсе… Подобных «лимонов» было крайне мало… Голый погон – это результат непременно отчаянного проступка. Так сказать, архипубличная форма наказания!
В моем случае, по правде говоря, никакого «архи» не было. Просто в пятую (и последнюю!) курсантскую осень мы, что вполне естественно, несколько расслабились. А осень эта и впрямь выдалась удивительной! Выражаясь военным языком, вся акватория нашей родной Стрелецкой бухты до конца октября уподобилась прогретой ванне, в которой самозабвенно и практически круглосуточно (с короткими перерывами на обязательные мероприятия, предусмотренные училищным распорядком дня), плескались и мы, и наши близкие, и друзья, и что особенно важно, наши настоящие и будущие боевые подруги. Под узнаваемой до шплинта шлюпкой (шершавыми днищами коих был усеян берег со стороны училища) у каждого из нашей сплоченной за пятилетку команды, хранилась своя «гражданка», состоящая из стандартного «джентельмненского» гардероба: шорты, майка, кроссовки. Этот набор был весьма удобен для того, чтобы вплавь доставить его до противоположного берега бухты. И, выйдя из воды где-нибудь поблизости Херсонесского колокола, в таком «гражданском прикиде», мы чувствовали себя достаточно органично в любых обстоятельствах. И в группе студентов, археологов или историков, извечно профессионально ковыряющих кварталы и строения древнего городища, и в среде беспечно загорающих местных и приезжающих отдыхающих, и в кругу систематически навещающих нас юных леди, контингент которых хоть и менялся иногда, но многим из нас был достаточно хорошо известен…
Тут уж просто не могу не вспомнить хотя бы Све-э-т-ку – Конфетку! Суперзвезду наших клубных вечерних и иных радостных посиделок. Царствия тебе всенеземного, Света! Низкий тебе поклон Вадик Свидерский, за твой «мега-платиновый» саксофон, который помнят не только наш курсантский Клуб ЧВВМУ, но и все рестораны от Мурманска, Североморска и до самых дальних гарнизонов Краснознаменного Северного флота, коих практически нет на гражданских картах… Спасибо, Вадим, за честное, (поскольку без «бабла») музыкальное сопровождение наших курсантских «пятилеток» и, отдельно, за Свету-Масленка, виртуальную звезду тех наших виртуальных грез… Из-за забора, надежно охранявшего нашу нравственность, нам особенно сладкими казались запретные плоды тогдашних запретных удовольствий…
Колени озябли
Твои. Их дыханьем согреть ли?
Луна дирижаблем
Скользит сквозь оборвыши ветви.
Застыв в полу-вздохе,
Глаза ты под пальцами прячешь.
Да, видимо, плохи
Дела наши, коль ты не плачешь…
Тогда уж и вправду
Надежды, видать, ни пол столько….
Заплачь еще, ладно?
Но ты улыбаешься горько.
В тебе уже сила,
Которая мне не подвластна.
О, сколько простила
Ты, чтобы сейчас отказаться…
И вот уже руки
Упали, тебя не коснувшись.
И вот уже глухи
Друг к другу. А вдруг станет лучше?
Уже как в бреду,
Ты уходишь, вот-вот с тьмой сольешься.
А я еще жду:
Вдруг, а вдруг обернешься?
Итак, основная учеба уже позади.
Преддипломная практика. Ура! Защита дипломов. Гип-гип, ура! Начало офицерской службы. Все это маячило совсем рядом. И предчувствие неотвратимого ГЛАВНОГО ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЖИЗНИ неизбежно подергивало розовым флером горизонт… И ошеломляюще вдохновляло на самые не предсказуемые поступки…
Ау! Любимая!
Как губы твои жарки и как влажны…
Аж страшно.
Очнись! Люби меня!
Пока – люби меня. Еще –люби меня. Все прочее не важно…
Сорвались гончими – следы наши распутывают сплетни.
Их плети
Всю душу – клочьями!
Ах, сколько напророчили нам бед на свете.
Ау, любимая…
Запретами обложены
мы, как сомненьем бездари.
Уместно ли?
Но ты люби меня. Сейчас люби меня. Потом люби меня.
Люби! Хоть нас и предали!
Посмей! Намеренно…
(Милиция, знакомые, зеваки…)
Не так ли?
Пускай – не велено!
Ха-ха! Не велено?!
Назло! (Не велено…)
Любовь – синоним драки.
Ау, любимая!
то снится? Распечальное?!
Как стонется?!
Не-во-ль-ни-ца….
Но ты люби меня,
Простив, люби меня,
Предав, люби меня,
Лишь не страдай бессонницей…
Вот отчего так много было в ту пору курсантских свадеб! А какие сумасшедшие истории и любовные сюжеты закручивала тогда вокруг каждого из нас судьба!
Мне женщина грела руки, когда в ночь такси летело,
Она мне и руки грела, и песней тихой баюкала.
(Очень красивая женщина! Старше меня лет на восемь.)
И было что-то зловещее в прикосновении волоса.
В ласке ладоней нежных, в шепоте, близком, манящем…
И было так безмятежно в такси с шофером, курящем, и нам не мешающем…
Мне женщина грела руки, когда в ночь такси летело.
И затихали звуки…
И замерало тело…
А ехал к другой я. Верящей, ждущей меня давно уже!
И если б не эта женщина, я был бы спокоен тоже.
И я б не боялся разлуки! Того, что она принесет.
Мне женщина греет руки, и совесть мою крадет!
В полном соответствии с одним из таких сюжетов, в прекрасный солнечный день черт меня дернул отправиться в самоволку. В указанном выше «прикиде» беспечно шагал я дворами (на всякий случай!) однотипных пятиэтажек, которыми щедро утыкана большая часть этого севастопольского микрорайона, именуемого местными коротко – «Стрелка».
О, Стрелка! Это совсем не то, что подразумевают нынешние представители, догоняющие наше поколение. Стрелка – это самый запутанный перекресток судеб и разноформатных биографий жителей и гостей Севастополя. Стрелка – это самый счастливый и самый сексуальный пазл города-героя. Здесь не только живут и здравствуют все офицеры-наставники, преподаватели, медработники и специалисты сопутствующих подразделений и обеспечивающих служб. Именно здесь дислоцируется основная точка, скрепляющая узы Гименея всех брачующихся курсантов и их избранниц – кафе «Красный мак». В этой скромной «стекляшке», соединили свои жизни с «боевыми подругами» многие поколения будущих флотоводцев России. И до сих пор, проезжая мимо, я невольно начинаю осенять себя крестным знаменем… Ведь и мы, с моей тогдашней избранницей, могли пополнить на этом перекрестке список счастливцев. Но… не вышло…
Прощай. Любимая! Прощай!
Считай, что просто разминулись
мы на углу знакомых улиц
С тобой столкнувшись невзначай…
Прощай, любимая. Прости
за все, что так и не случилось,
что по судьбе не воплотилось
и не сумело прорости…
Прощай, любимая, увы,
и я, и ты в том виноваты,
что неизбежен час расплаты,
когда мы оба не правы.
Прощай, любимая. Пока.
До новых встреч в краю небесном,
где все счастливо, бестелесно
верны друг другу на века!
Прощай!..
– Молодой человек! Помогите, пожалуйста! – так меня окликнула на мою беду пожилая женщина, сидевшая у одного из подъездов в Стрелке. Оказалось, что ей необходимо было отнести в ремонт забарахливший телевизор. Да нет ничего проще! И вот, согнувшись под тяжестью увесистой коробки, но и пытаясь сохранять при этом молодцеватость, я тащу телевизор в ближайшую мастерскую, благо она находилась в пости соседнем дворе. Тащу, поддерживая ни к чему не обязывающую беседу с воспрянувшей духом тёткой, которая попутно поругивала нерадивого зятя, давно уже обещавшего ей исполнить мою нынешнюю миссию, но до сегодняшнего дня почему-то его не исполнившего. И тут замечаю остановившегося рядом мужчину «по гражданке» смутно показавшегося мне знакомым. По инерции говорю ему из-под телевизора «здрас-с-сте». Продолжаю движение. И слышу вдруг по-командирски зычный голос: «Товарищ курсант!!!»
И только тут меня осеняет, что мужчина, с которым я так легкомысленно поздоровался, не кто иной, как начальник строевого отдела нашего училища капитан второго ранга Анатолий Иванович Богомолов! В нашей курсантской среде его почему-то называли коротко и легковесно «Пух». Какая-то злая рука даже написали краской это прозвище на боку собаки, обретавшейся неподалёку от здания строевого отдела. А не любили Богомолова за очень уж строгий нрав и мелочные, как нам казались, придирки. То шинель была на пару сантиметров короче уставных требований (за что «Пух» безжалостно выдворял любого из строя увольняемых), то зубная щетка или другие принадлежности не так, как положено располагались в тумбочке (за что непременно следовало неотвратимое наказание), то просто небрежное отдание воинской чести становилось поводом для долгого и нудного разбора «полетов» на строевом плацу.
И вот с этим самым «Пухом» меня угораздило столкнуться в неурочный час и в неположенном месте. Как позже оказалось, Анатолий Иванович имел привычку именно в это время, отобедав дома, возвращаться к своим служебным обязанностям.
Не помню уж, куда девал я злополучный телевизор и как покинул роковое место встречи. Но точно помню, что на утреннее построение выпускных курсов «Пух» прибыл в сопровождении нескольких офицеров строевого отдела. Самый младший по званию нёс большую коробку с нашими увольнительными билетами, которые «Пух» то и дело брал в руки и поочередно внимательно разглядывал то наши физиономии, то фотографии в билетах. Четыреста пятьдесят фотографий. Четыреста пятьдесят застывших в строю оригинала. Память его не подвела! Уже до обеда я, не скрывая горького сожаления, спорол золотые нашивки главного старшины. И на осиротевших погонах теперь поблёскивали только миниатюрные якорьки… Лимон!
Однако офицерской фуражки никто меня не лишал! Хотя и голова первые месяцы просто откровенно скучала по бескозырке… Конечно, это по привычке более всего… Но наверняка и ещё потому, что «беска» удивительно удобна, если её научишься правильно носить… Она полифонична, точнее, многофункциональна и непритязательна. При необходимости её можно сунуть под мышку или, почти как берет, сжать в пятерне. А, прикусив ленточки зубами, вполне можно не замечать порывов коварного флангового ветра или стремительно рвануть от погони (если вас, к примеру, преследует патруль!). Попробуй-ка, для контраста, пробежаться в фуражке.
Особенно в нынешних «аэродромах», которые почему-то стали шить себе не только флотские и иные военные, но и милиционеры, железнодорожники, лесники и всякие прочие мужики в камуфляже. Да для поспешного передвижения в таком головном уборе любому военному необходим сопровождающий ординарец с отдельным контейнером для головного убора и соответствующим транспортом.
А если прибавить к этому живой вес военного, что растёт в геометрической прогрессии вместе с тяжестью и увесистостью погон! Причем не только вопреки здравому смыслу, но и вопреки всей логике воинской службы, где командир всегда и везде должен осуществлять принцип: делай, как я…
Невольно вспоминаю Степана Степановича Соколана. Один из самых ярких начальников нашей «Альма Матер». Адмирал до кончика мизинца. Не унижавшийся до непосредственного контроля за действиями подчинённых, если у них имеются соответствующие начальники. Не опускавшийся до мелочной опеки, но безапелляционно и с пролетарской беспощадностью каравший откровенных нерадивцев. Вот уж орёл, так орёл! (точнее будет, видимо скачать, сокол!) Не смотря на небольшой рост и вовсе не атлетическую фигуру, он носил форму просто вызывающе красиво. И очень ценил это умение у подчинённых. С нескрываемым одобрением оглядывая не по стандарту, но лихо, сшитую фуражку у бравого пятикурсника, адмирал тут же кисло замечал какому-то неряшливому кавторангу, на котором было всё по ГОСТу, но как на корове седло: «Не любите вы службу, не уважаете…»
А как стало легендой одно из редких событий, когда Соколан лично проверял ночью несение караульной службы! Уже завершая обход территории, к вящему изумлению своему и сопровождающий свиты дежурных офицеров, адмирал обнаружил в районе эллингов возле двух безмятежно спящих под шлюпочным брезентом братьев Карамазовых (так мы привыкли называть двух близнецов, вечно и не безуспешно ищущих, где потеплее, да посытнее!).
Он долго и внимательно разглядывал безмятежно спящих. Сон их не нарушали ни бескозырки, сползшие с остриженных голов, ни красно-белые повязки «рцы», соскочившие с положенных мест на рукавах к кистям, ни свет фонариков, которыми проверяющие высветили горе-дневальных.
– И вот из такого вот дерьма мы выковываем броневой и ракетоносный щит Родины! – произнёс Соколан тогда с отвращением, ставшую бессмертной фразу.
В чем-то был прав Степан Степанович, не все наши курсанты выглядели гвардейцами. Но даже «братья Карамазовы», они же братья Шевелевы, с честью, в силу своих возможностей и способностей послужили флоту. К сожалению, как это часто бывает с близнецами, оба брата рано ушли из жизни…
Возвращаясь к теме, должен отметить, «беска» мне была не чужда. Правда, первое время она ощущалась на моей голове совершенно инородным элементом. Но вскоре даже краткое отсутствие её просто беспокоило…
…не для пустой бравады, дескать,
какой моряк не знает «бески»,
не просто для морского блеска,
для шика, понта и бурлеска,
на корабле удобна «беска».
Сей вывод очевиден, – факт.
С благоговением, как в храме,
на лихость форм её взирали
мы на толковых головах,
когда в чужих руках умелых
согласно моде флотской смелой,
она, с рождения – бескозырка,
вдруг становилась чайкой, рыбкой,
мечтой, застывшей как на гребне,
над чубом, что не мыт, наверно,
но трижды за весну острижен.
Чехлом у черепа изъяны
скрывая косвенно и явно,
она была подобна маме
заботой… Или же панаме…
– А дальше я просто позабыл, – пришлось сознаться мне после паузы.
– Понятно, – пробасил мэтр. – Однако, не думаю, что твоя точка зрения близка людям осведомлённым. Наоборот, ветераны флота легко найдут повод для обиды.
Тут уж с ним трудно было не согласиться. Невольно вспомнился Николай Флёров. Уж его-то «бескозырка» не вызывала нареканий у читателей десятки лет.
– Ну ладно! – махнул мэтр неторопливо здоровенной и надёжной, как саперная лопатка, ладонью. – А что там у тебя насчёт бушлата?
– Ничего, – чистосердечно признался я, – Ровным счётом. Хотя бушлат мне всегда был по душе. Это – точно. Однако в поэме есть фрагмент, посвящённый не ему, а шинели…
– Ну, давай про шинель, – согласился Поженян.
И я прочёл:
…шинель, что выдана по росту,
(размер условен, он – на глаз)
была всегда на мне как раз,
с одной лишь маленькой загвоздкой:
над складкой, со спины не броской,
был шов, столь элегантно флотский,
что проверяющие плоско
шутили: «Это – шрам для лоска?!
Иль – позвоночника полоска?»
Хотя известно всем от Босха
тут нет капризов и прикрас.
И не причем здесь Адидас.
Шинель носили и до нас.
И знал курсант, кап-лей, кап-раз,
что безупречна она в носке,
когда охвачен чётко таз
умело скроенной полоской
(времён Петра сей образ флотский!)
материи, нет, не громоздко,
сидящей на крестце, но хлёстко.
(За что и хлястикам звалась!).
Да, этот хлястик был легендой.
Но не сдавался он в аренду,
как ставшая ненужной вещь.
Он был оберегаем свято
и стоило его беречь.
– И это всё? – как-то недоверчиво спросил Поженян: – Маловато будет. Уж лучше б ты написал что-нибудь про носки.
– Да не вопрос! – съёрничал я. – Как раз эта тема и вечна, и актуальна, и заденет каждого, кто с ней знаком. И с выражением, стараясь, начал:
Мои бесплатные носки...
(О нет! За них судьбой заплачено!)
удобны были и легки.
Не зря судьбою околпачены,
гордилась Родиной «совки»,
которым их носить назначено.
О, эти дивные носки!
Пусть вас резинка держит еле,
Зато при весе вы и теле
и так же целы и крепки…
О, эти лживые носки!
Теряя форму, цвет и крепость, но…
– Довольно! – Взмолился мэтр. – Избранная тема никак не соответствует высокой духовной задаче. Давай лучше про тельняшку.
…о тельнике сказать особо
Придётся, повторив азы,
он классно смотрится под робой,
но ценен был не тем, а чтобы
хранить тепло, не для красы…
Послушно начал цитировать я. Однако вскоре осекся, и почти без паузы прочёл по памяти:
…Утро юности, где ты?
По незримым приметам
продолжается путь.
Путь суровый и тяжкий,
от зимы до весны.
Мы, как нитки в тельняшку,
в нашу жизнь вплетены.
Мэтр вдруг встрепенулся – Да это уже не ты!
– Конечно, – охотно согласился я. – Поскольку это уже вы, Григорий Михайлович!
Спустя несколько лет, почти в такой же ситуации, только уже после праздничного парада и не у Графской, а возле Музея Черноморского флота, мы с Поженяном ожидали ушедшего в штаб, а заодно и намеревавшегося зайти в аптеку флотского «министра культуры». Иван Кузьмич запаздывал. Поженян, то и дело кривясь от боли в левом боку, (а сердце ветерана в те дни беспокоило почти постоянно) пытался, как всегда, шутить.
– Как тебе во-о-он та, блондинка?
Мэтр озорно показывал глазами, куда именно смотреть.
– Какая? – с явным запозданием откликался я.
– Да во-о-он, с теми потрясающими формами! – по-юношески, бесшабашно и легко смеялся мэтр. И как-то было неловко спрашивать его о соотношении этих самых соблазнительных форм с духовным содержанием…
А ещё через несколько лет я прочел в одной из российских, что на Поженяна совершенно бандитское нападение. Какие-то подонки пытались ограбить его дачу в Переделкино, где он жил, по существу, все эти годы. Но старый моряк, к счастью или к несчастью оказавшийся дома, вступил с ними в неравный поединок.
– Григорий Михайлович в больнице, состояние тяжёлое, – мрачно излагал подробности всёзнающий Борис Гельман, который чаще других севастопольских журналистов наведывался в Москву, и дружил со многими нашими ветеранами.
– Но, как убеждают врачи, самое страшное уже позади.
Просто не верилось, что наш легендарный мэтр, бесстрашный разведчик и боец стал жертвой каких-то отморозков. Слишком уж велик был контраст между мощной, почти мифологической, фигурой поэта – фронтовика и до омерзения мелкими обстоятельствами. Те, которые столь мрачно подчас сопровождают нашу нынешнюю жизнь.
Вспомнилось, что, когда его мать (опытный врач!) в сорок первом году получив извещение о том, что её сын пал смертью храбрых и похоронен в Одессе, на сухом Лимане, ушла на фронт и после Дня Победы вернулась в чине майора с орденом Красной Звезды и многими медалями.
Вспомнилось, как сам он писал о себе: «Я остался жить, но не смог смириться со смертями своих друзей, с деревянными звёздами на вечный срок, с братскими могилами и могилами неизвестных солдат. Не смог, не захотел смириться – и стал поэтом».
– Я старомоден, как ботфорт на палубе ракетоносца, – иногда вдруг всплывают в памяти строки. И хочется жить долго и счастливо. И соответствовать (и формой! И содержанием!) миру, в котором выпало жить, и тем удивительным людям, с которыми так щедро сводила судьба.
Итак, мы – курсанты четвертого курса!
В течение всего третьего курса я дружил со славной, милой девушкой Ирой Деминой. Ее отец – настоящий морской волк, командир и капитан. В те годы, несмотря на то, что ему было хорошо за шестьдесят, он продолжал «капитанить» на бывшей плавбазе ПЛ «Волга». В свое время, окончив среднее мореходное училище, Демин прошел путь от младшего штурмана до капитана морского сухогруза. В период Гражданской войны в Испании, Демин, ставший к тому времени капитаном, неоднократно прорывая блокаду франкистского и германского флотов, проводил советские суда в испанские порты республиканцев. Кстати, судно, носившее в советском флоте название «Волга» и долгие годы служившее базой подводных лодок, в свое время было испанским пассажирским лайнером, вырвавшимся из Барселоны, покидаемой республиканскими войсками и советскими добровольцами. С началом войны капитан Демин был призван в Военно-морской флот, с учетом многолетнего капитанского опыта, ему присвоили звание «капитан-лейтенант» и он был назначен командиром морского тральщика «Минреп», на котором десятки раз совершал рейсы из портов Кавказа в осажденный Севастополь… Уволившись в 50 лет в запас в звании капитана 2 ранга, Демин, имевший плавающий стаж более 30 лет, продолжая «капитанить», увеличил его до 45. Вот в таких семьях и вырастали потенциальные жены для офицеров флота…
Воспитанная в самых лучших традициях, дочь капитана Демина, на тот момент студентка 1-го курса, уже тогда была вполне готова стать женой морского офицера, но я был всего лишь курсантом 3-го курса и даже не старшиной 1-й статьи… И ведь что поразительно: этот факт ее волновал больше чем меня…Она уже заочно ненавидела каких-то для нее неведомых яцевичей, кирилловых, мельниковых, мешавших делать карьеру ее избраннику… Внешне наши отношения до поры не выходившие за рамки обычной дружбы, но вдруг стали развиваться слишком предсказуемо – сначала визит к моим родителям мамы и папы-капитана, затем мое знакомство с древней бабушкой, привезенной, похоже, специально из …Бахчисарая… Судя по внешности, эта величественная, гордая дама (ни в коем случае не старуха) с изучающим, пронзительным взглядом, застала времена лихих джигитов-эскадронцев, и мулл творящих свой «намаз» на мраморных минаретах столицы бывшего Крымского ханства… Этот факт меня несколько насторожил: судя по всему, мне грозили не просто «узы Гименея», но еще и восточные страсти, с сопутствующими им проблемами… На мой непросвещенный взгляд, это был уже перебор. Все бы ничего, вот только рано жениться не хотелось… Быть может, и напрасно. Но стоит ли сейчас вспоминать об этом... Рассудок подключается тогда, когда молчат чувства и дремлют эмоции. Даже по прошествии 50 лет, моя подруга юности, едва ли смогла бы объяснить истинную причину резкого разрыва наших дружеских отношений…
Вечером 26 августа 1970 нам был зачитан приказ начальника училища о переводе нас на 4-й курс с присвоением званий «главный старшина». Звания эти были присвоены не всем. В приложении к приказу курсантами оставались Юра Синин, Володя Мельников, попавший под раздачу, чуть ли не в день оглашения приказа, и Женя Шаров, ставший старшиной 1-й статьи. Никогда не унывающий, и всегда претендующий на оригинальность Женька Шаров был даже счастлив. Володя Мельников загадочно и трагически улыбаясь, осваивался в роли «рыцаря печального образа»… Возмущался только Юра Синин, до последней минуты надеющийся на то, что уж звание старшины 1-й статьи ему обеспечено…В верхнем ящике тумбочки, стоящей в баталерке уже давно дожидались своего часа погончики с широким золоченым галуном главного старшины, расчерченные чернильным карандашом на три полоски, соответствующие трем лычкам старшине 1-й статьи. Такой суррогатный погон, изготовлялся в соответствии со старой училищной традицией, уходящей в глубь веков. Носители таких погон любовно и трогательно именовались «шульцами», в знак признания их особливости, неординарности, а быть может, и порочности? На Руси всегда любовно и трогательно относились к бунтарям, юродивым, убогим, противникам режима, или жертвам судьбы-злодейки… Я был свидетелем, когда при наличии в училищной парикмахерской солидной очереди курсантов разных курсов, вперед безоговорочно пропустили курсанта 4-го курса Мишу Моисеева, с вызывающей гордостью носившего такие погоны…
Безусловно, погоны главного старшины, плюс головной убор офицерского образца, добавляли солидности курсанту четвертого курса, придавая ему известный иммунитет вне стен училища. Потому как, следуя буквально требованиям статей строевого и дисциплинарного устава, любой старшина 2-й статьи срочной службы являлся старшим даже для курсанта 5-го курса, не имевшего старшинского звания. Я припоминаю много случаев, когда изобретательные начальники патрулей посылали вперед одного из патрульных без повязки, с указанием приветствовать всех встречавшихся военнослужащих отданием чести. Тех, кто не отвечал на приветствие приветствием, начальник патруля задерживал с полным на то основанием. Но бывало, когда вперед посылался старшина 1-й статьи, и фиксировалась отдачи ему воинской чести всеми младшими по званию, в том числе, и курсантами…
Вещевая служба училища обеспечила нас головными уборами только в середине октября, а до тех пор в ход пошли старые фуражки отцов и запасы казенных фуражек преподавателей. В те дни я прикрепил на фуражку шитый «краб» и не снимал его всю последующую службу.
Вспоминая всю эту радостную суету, я не могу сдержаться, не сделав некоторых комментариев. Сам факт присвоения звания главных старшин курсантам четвертого курса был наиболее заметным проявлением инфантильности и убогости мышления руководства ВВМУЗов. Во все времена любые звания соответствовали конкретным должностям,- должностным категориям. Звание, не подкрепленное соответствующей должностью, дискредитирует и умаляет и самое звание и его носителя… В доброе старое время существовали звания: морской кадет, гардемарин, старший гардемарин. Эти звания предполагали особый социальный и служебный статус их носителей. Это касалось и дисциплинарных прав по отношению к остальным военнослужащим. Гардемарин не стал бы приветствовать в городе младшего унтер-офицера Гвардейского флотского экипажа…В то же время, гардемарины, назначенные младшими командирами в кадетские роты, получали соответствующие должностям звания: от младшего унтер-офицера, до старшего… Старшины кадетских и гардемаринских рот имели звание фельдфебеля. Фельдфебели носили головные уборы офицерского образца, им полагалось личное оружие, на палаше они носили особый темляк и т.д. Выпуску из Морского корпуса предшествовал длительный поход на боевых кораблях, в процессе которого выпускникам присваивалось звание «корабельный гардемарин».
В предвоенные и первые послевоенные годы, когда еще была свежа память о дореволюционных временах, и живы были носители старых традиций, в этом отношении не было проблем – наиболее достойные курсанты третьего курса назначались младшими командирами в роты первых двух курсов, курсанты четвертого курса назначались командирами взводов, заместителями командиров взводов и старшинами рот на трех младших курсах. Старшины, получив практику командования на младших курсах, выборочно назначались на старшинские должности в своих учебных группах…При такой системе, среди курсантов выпускного курса оставались только единицы, не имевшие старшинского звания и не получившие командирской практики. С объявлением приказа о начале дипломного проектирования, все достойные курсанты выпускного курса становились мичманами. Кстати, отдельные из самых недостойных, не допускались к дипломному проектированию и направлялись на флот мичманами, с правом защиты дипломов на следующий год, при наличии положительных аттестаций с флота… Во времена Императорского флота слабоуспевающие, или имеющие грубые дисциплинарные проступки гардемарины, в качестве исключения выпускались не мичманами, а подпоручиками, или даже «прапорщиками по адмиралтейству» с правом аттестации на звание «мичмана» по истечение года службы на флоте.
И вот после такой богатой исторической практики, проверенной столетиями и многократно себя оправдавшей, перейти к тому, что мы наблюдаем последние 50 лет… И, при этом, горько сетовать на то, что часть лейтенантов, приходящих на корабли и в части, не имеют навыков работы с личным составом…А откуда он, этот навык возьмется?
Понятно, неискушенное в знании истории флота, командование, судорожно пытаясь обозначить какие-то привилегии и льготы старшекурсникам, перешагнувшим временной рубеж срочной службы, вместо того, чтобы, обеспечить приличной стипендией и достойным, благоустроенным общежитием, определенными льготами по распорядку дня, торжественно объявляет о праве пришить на погончики поперечный широкий галун, надвинуть на глаза козырек «мичманки»… А вот уже сами новоиспеченные главные старшины, пытаясь, «расширить и углубить» свои призрачные льготы, делают попытки бриться через день, ходить в училище в хромовых ботинках, при передвижениях строем, ходить не в ногу… А самые ущербные, или до того, ущемленные, еще позволяли себе свысока смотреть на курсантов младших курсов, изображая, при этом, на лице «райское» блаженство… Последний десяток лет многое в этом отношении изменилось, улучшились бытовые условия курсантов, введены заметные изменения в форму одежды. Но, как часто бывало и видимо будет на Руси, отдельные руководители проводят реформы, не особенно заморачиваясь всесторонней оценкой обстановки, грамотным изучением проблемы, результатами предшествовавших аналогичных реформ.
В попытке всесторонне(?) улучшить бытовое и финансовое обеспечение курсантов в процессе обучения в училище, начиная со 2-го курса введено очень «приличное» денежное довольствие. Настолько приличное, что курсанты старших курсов, чувствуют себя более обеспеченными, чем преподаватели гражданских кафедр, имеющие немалый педагогический стаж… Спрашивается, зачем курсанту, находящемуся на полном государственном обеспечении, ежемесячно получать на руки значительные денежные суммы? Конечно, если не стояла задача всячески дискредитировать гражданских преподавателей в глазах высокородных родителей курсантов, да и самих курсантов, многие из которых в силу юного возраста и ущербной среды обитания до училища не способны еще правильно ориентироваться в военной и социальной среде… – тогда такая мера вполне оправдана. Это высшие военные чиновники, живущие в привычном для них московском «зазеркалье» по своим министерским меркам прикинули примерные нормы карманных денег, привычные для их высокородных детишек, рискнувших получить образование в нынешнем ЧВВМУ… При этом стоило бы господам генералам и министрам поинтересоваться должностными окладами гражданских преподавателей, призванных учить специальности и «жизни» этих детишек… После того как 21-го августа 2017 года, комментируя назначение очередного министра высшего и среднего образования РФ, наш премьер-министр заявил во всеуслышание о том, что учителя средних школ получают очень «приличное и главное, достойное денежное содержание», можно сделать вывод о том, что в ближайшем обозримом будущем, при нахождении у власти таких «премьеров» существенных улучшений в системе образования в том числе и в военных вузах ожидать не стоит…
…Клоунов и кукловодов у нас всегда хватало, условия воинской службы к этому особо располагали. Особенно, клоунаде были подвержены те, кто хронически комплексовал в специфических условиях училища. Это в их программу входило – картинно поиграть накачанными плечами с блестящими галунами перед впечатлительной девушкой, и поведать ей о том, что в Вооруженных силах имеются только два «главных»: Главный Маршал авиации и, гы-гы, главный старшина… Но, стоило мало-мальски грамотной севастопольской девушке увидеть того же курсанта с повязкой «Патруль», идущего следом за преподавателем – начальником патруля по периметру училища, то даже при своей наивности она легко могла догадаться насколько главный старшина в своем нынешнем качестве далек от Главного Маршала авиации…
А как только пройдет эйфория от присвоения высокого воинского звания, ты опять выполняешь свои обязанности на объекте приборки, заступаешь в наряд простым патрульным, в караул – простым караульным, дневальным по водной станции…
Хотя, нет, теперь ты уже не просто дневальный по кубрику – а помощник дежурного, а отмена наряда на камбуз и дневальств по кафе, кроме того, лишат тебя возможности, ставшей привычкой: хоть раз в месяц поесть от души, потереться о грязный передник сердобольной и любвеобильной молодой поварихи… По старой привычке ты заглядываешь на кухню с черного, рабочего входа. Наверное, здесь единственное в училище место, где по достоинству смогут оценить произошедшие с тобой «качественные»(?) изменения… Взрослые, умудренные житейским опытом и тертые жизнью поварихи по-доброму, но печально, с пониманием поглядывают, как твоя подруга подкладывает тебе в миску жирные куски, с уважением и ненавистью как на красивого, но ядовитого паука краем глаза поглядывая на золоченый «краб» твоей мичманки, напоминающий ей о том рубеже, через который ей уже не перешагнуть. Не в ее власти выводить тебя в люди, но голодным пока ты рядом, уж точно не оставит…
Ох, эти призрачные преимущества и привилегии…Пройдут годы, и уже кто-то, забыв о своем высоком предназначении корабельного офицера-ракетчика, послужив помощником начальника небольшой бербазы на берегу, в какой-нибудь Богом забытой, а людьми проклятой техничке на острове Кильдин, поступит в Академию Тыла. Прилетев в Ленинград, не только впереди своей семьи и грузового контейнера с нищенскими пожитками, но и впереди своей собственной, вновь обретенной и уже материализующейся мечты… войдет, затаив дыхание, в это величественное здание, в котором предстоит обучаться почему-то уже четыре(?), а не три, как раньше было заявлено, года… Более того, – окажется, что первый год обучения в Академии!!!, по плану «ужесточения, «усиления и преодоления» предстоит провести на казарменном положении… Ну, ни хрена себе, скажете вы! Мало того, что вместе с вами за одной скамьей будут получать «акадэмическое образование» где-то контуженные и чем-то награжденные недоучки, в свое время поступавшие в техникум сельхоз-механизации, но с перепугу закончившие среднее автомобильное училище… Да еще с оглядкой на эту «заслужённую» публику, не имевшую законченного среднего, – с целью «подтянуть ее до уровня», позволявщего подступиться к высшему образованию, вам привалило счастье в течение года, по сути, пройти подготовительный курс, находясь на казарменном положении…Впрочем, если вы такие умные, и такие высокообразованные, с белыми «акадэмическими» значками на груди, то чего же вы приперлись в академию Тыла?! Но что не преодолеешь ради того, чтобы начать качественно новую и обязательно счастливую послеакадемическую жизнь?
И это не страшный сон, ни кадр из американского фильма ужасов о советской военной действительности… 1978 год, казарменный корпус в военном городке Академии тыла и транспорта МО СССР. Громадный вестибюль при входе в высоченную с арочным потолком казарму времен блаженной памяти Императора Николая Павловича… У столика дневального стоит небольшого роста, крепко скроенный офицер в кителе с нашивками капитан-лейтенанта, со значком об окончании ВВМУ, со штык-ножом на офицерском поясе и с повязкой… дневального по курсу на рукаве. Явно опасаясь, чтобы его не приняли за искусно выполненный манекен, дневальный лихо прикладывает руку к головному убору и рапортует: «Товарищ полковник, дневальный по казарменному помещению 1-го курса, капитан-лейтенант Пьянзин: кому и как о вас доложить?»
Ну как тут не гордиться величием и мощью вооруженных сил страны, имевшей столько офицеров, что их без труда можно было расставить дневальными по казармам! А можно и строем провести по академическому плацу с исполнением строевой песни… Это раньше пелось: «когда поют солдаты – спокойно дети спят…»… Когда ходили строями и пели на вечерней поверке Гимн Великой державе слушатели 1-го курса Академии тыла спокойно, в гордом одиночестве могли спать не только дети, но и жены первокурсников, терпеливо ожидавшие их на съемных квартирах…
Вот когда и подоспело время вспомнить офицерам флота, поступившим в тот год в Академию тыла, о льготах, которые они имели, учась на четвертом и пятом курсах училища… Кстати, вместе с Пьянзиным в то время в академии учился наш однокашник – Стахов, так что все возникшие вопросы по описанному мной сюжету из репертуара театра абсурда – к нему… Пока он еще в здравой памяти. Годы напряженной службы двум державам и годы учебы в Акадэмии тыла в любой момент могут сказаться на психическом здоровье даже такого крепкого и сухого, как он, ветерана…
Льготы, привилегии… В 1978 году при встрече на борту ТАКР «Киев» маршала Москаленко на площадку трапа с повязкой вахтенного офицера был срочно вытолкнут командир ракетно-артиллерийской боевой части капитан 3 ранга Юрий Петрович Рыбак. Но повязка вахтенного офицера – это уже не повязка дневального по курсу в Академии, и маршал Москаленко это вам не тыловской, траченный молью полковник, так, что можно с гордостью сказать, что флотский идиотизм на целую, хоть и больную, голову выше идиотизма армейского…
Впрочем, вы вправе спросить, а уместно ли здесь сравнение Военно-морской академии, с той же академией Тыла? Вполне уместно, уже только потому, что для поступления на командный факультет Военно-морской академии, нужно было стать, как минимум, командиром корабля 2-го ранга, или старшим помощником командира корабля 1-го ранга, да еще при условии, что ваш возраст не зашкаливал за 32-33 года. Слишком высоки требования и жесток отбор. Поступить же на командный факультет академии Тыла было значительно легче…Кстати, примерно такой-же « вилочный расклад» существовал при подборе преподавателей Тактики флота и Военно-морской истории в Высших военно-морских училищах и Кафедры ВМФ училища тыла. Если большая часть преподавателей этого профили в ВВМУ из числа бывших командиров кораблей, и выпускников командного факультета ВМА, то для преподавания Тактики и Военной истории Военно-морского факультета Нижегородского училища тыла вполне сгодился я – бывший командир БЧ-2 корабля 1-го ранга.
Кстати, о льготах. К моменту перевода нас на 4-й курс была закончена постройка общежития, предназначавшегося для проживания старших курсов. Если объективно смотреть на ситуацию, - четырехместные комнатушки с большим окном – четыре койки, четыре тумбочки, два платяных шкафа… Ленкомната с телевизором, два умывальника на этаж, два туалета, душевая. Широкий, длинный коридор для ротных построений… Что, казалось бы, еще нужно для счастливого обитания? Ну, хотя бы курсе на третьем… А теперь, когда каждую неделю, если не наряд-то – «сквозняк», вечер каждой среды – тоже дома… Вы спросите у бывших курсантов-севастопольцев, мылся ли кто из них в душе общежития? Может только спортсмены после усиленной специальной зарядки… Ну, а со спортсменов, что взять? На наших глазах, вместо увольнения «нарезал» круги по стадиону курсант Доброскоченко. Тот хоть добегался до звания вице-адмирала и должности заместителя командующего флотом, и только уже потом, до инфаркта…, а другие?
Или, быть может, кто-то из нас- севастопольцев смотрел телевизор по выходным дням? Да, смотрели, когда стояли по воскресеньям дежурными по роте… И то, если жлобливый старшина роты Улита не уносил с собой фишку-замок от телевизора.
По большому счету, нам это общежитие было как безногому инвалиду-диабетику льготный автомобиль с ручным управлением – приятно, но поздно и потому – бесполезно… При этом, в общежитии очень вольготно чувствовали себя иногородние ребята. Бывало, в часы увольнения в комнатах оставались 1-2 человека, и им приходилось кучковаться. В морозные дни зимы 1971-1972 годов, ребята собирались в тех комнатах, где было теплее…
Учебная программа четвертого курса состояла сплошь из специальных дисциплин. Необходимость отдельных из них не вызывала сомнений – Гироскопия, Теория автоматического регулирования, Тактика ВМФ, БПРО… Что же касается изучения конкретных систем управления зенитными и крылатыми ракетами, то чем больше нам их «давали», тем более нас оторопь брала. На изучение конкретного комплекса давался семестр. Так, в 7-м семестре капитан 2 ранга Максимов читал нам устройство СУ «Волна».
Я до сих пор отлично помню, громадные, на всю стену принципиальные схемы, ламповых приемников, передатчиков, ракетных, целевых… Работа их изучалась досконально, в различных режимах. Осознано, разумно вникнуть в работу этих устройств могли только курсанты, ранее занимавшиеся радиоделом, электротехникой, электроникой… Таких в классе были единицы: Евстигнеев Сережа, ну разве – Эдуард Андрюшин? Безусловно, поднапрягшись, можно было освоить эти теоретические разделы. Но что стоили эти знания при отсутствии в училище материальной части этих комплексов? Это, притом, что на флотах были десятки кораблей, оснащенных этой системой вооружения, внедрение и испытания ее проходили еще в 1958-1959 годах на черноморском крейсере «ОС-24», в девичестве - «Ворошилов».
Оставалась зыбкая надежда, что мы познакомимся с этим комплексом на кафедре Боевого применения ракетного оружия – БиПРО… Каково же было наше разочарование, когда в кабинетах этой кафедры мы увидели на стенах фанерные ящики с самодельными «шильдиками, обозначающими названия приборов. Самодельные переключатели, подслепые лампочки… Даже для нищих 60-70-х годов прошлого столетия – редкостное убожество. Нам оставалось поставить дрожащей рукой жирный крестик она том разделе программы, что мы «изучили и освоили СУ «Волна».
Теперь только и оставалось надеяться, что каждый из нас, конкретно не попадет служить на этот комплекс… Это не дешевый треп: Шура Ковшарь, попав после выпуска командиром ГУРО, только потому и стал помощником командира и, в последствии, «вышел в люди» (адмиралы), что не смог в требуемом объеме освоить материальную часть все той же СУ «Волна». Володя Соколан значительно успешнее освоил материальную часть ЗРБ и по истечении двух лет службы с должности комбата ЗУР РКР «Грозный» был назначен командиром БЧ-2 на БПК 61-го проекта, но и это назначение для него добром не кончилось…
Поскольку комплекс «Ятаган» с СУ «Волна» считался базовым для изучения, на него выделялось 2 семестра. В 7-м семестре изучалось устройство корабельной системы, в 8-м – устройство бортового оборудования ракеты. В том же 8-м семестре нам начали читать устройство комплекса «П-35». Лекции читал капитан 2 ранга Мельников. Комплекс этот считался базовым по курсу комплексов крылатых ракет надводных кораблей, но на его изучение выделялся только один семестр. Видимо, считалось, что для его усвоения времени потребно вдвое меньше, чем для ЗРК «Ятаган» с СУ «Волна». Быть может от того, что Мельников не был таким фанатом своего дела как Максимов, а может – более реально смотрел на вещи, и при изучении комплекса мы дальше функциональных схем не пошли. Это касалась и корабельной системы управления и бортовой системы ракеты.
Если на кафедре БиПРО нам посчастливилось увидеть СУ «Волна» в фанерном исполнении, то следов СУ «П-35» мы не обнаружили ни в каком виде, кроме схем. Комплектацию самой же ракеты нам показали в лабораторном ангаре в процессе ее изучения на 11-й кафедре. После сильного разочарования, полученного от освоения «Волны», мы уже без всякой дрожи в графе освоения комплекса «П-35» могли бы поставить уже два жирных креста, а на наших неокрепших душах будущих «инженеров по корабельному ракетному вооружению» эти кресты были готовы стать кровавыми рубцами, в случае последующей эксплуатации этих комплексов. И это не досужие фантазии… При подготовке партии ракет к подаче на ракетный крейсер «Владивосток», была нарушена последовательность подготовки и проверки стартового двигателя одной из ракет. По халатности, или недосмотру предыдущей проверочной инстанции, стартовик поступил к ним поступил полностью снаряженный… На этапе проверки этот факт должен был обнаружить инженер цеха лейтенант Хохлова, который, отвлекшись от выполнения своих функциональных обязанностей, заполнял формуляры, доверив проверку неопытному матросу-оператору. Произошел несанкционированный запуск, а затем взрыв стартового двигателя КР П-35. Основательно выгорело оборудование, была проломлена стена… По приговору военного суда лейтенант Юрий Хохлов получил три года «химии», с выплатой причиненного «казне» ущерба. Нечто подобное произошло со стартовым агрегатом КР «П-15» в цеху технической базы на острове «Кильдин»… Я уверен, что кроме прочих причин, такие явления стали возможными из-за слабой подготовки нас в училище.
Были и отдельные просветы в процессе изучения нами ракетного вооружения. В 1-м лабораторном корпусе был установлен действующий тренажер ракетного комплекса, предназначенного для подводных лодок – «П-6». Этот тренажер был детищем капитана 1 ранга Михаила Израилевича Ягудина. Наличие этого тренажера позволяло теоретические знания, полученные на лекциях, претворить в фактическое освоение этого образца вооружения. Наши ребята с желанием, и естественным интересом изучали теорию, и успешно применяли знания на практических занятиях. В течение 4-5 занятий, каждый из нас поработал на всех основных приборах от синхронизатора до командирского пульта, – прибора «6», на котором происходил выбор цели… При этом, нас преследовало осознание того, что едва ли кому-то из нас суждено служить на атомной лодке с таким ракетным комплексом, да и не с каким другим.
Хотя, чисто теоретически, шанс был. Я более полутора лет числился в Научном обществе при 12-й кафедре. Более того, сам Михаил Израилевич взял меня к себе, дал мне тему «Автоматизированный встроенный бортовой контроль» в системах управления крылатыми ракетами. Я даже, поначалу что-то там «шуршал», какие-то популярные функциональные схемы вычерчивал… Ягудин ставил мне в пример курсанта Штырбу – упертого хохла, старше нас на год, который в надежде попасть на лодку, присосался как энцефалитный клещ к Израилевичу. Вершиной «творческого» поиска Штырбы стал фанерный макет антенного поста комплекса «Аргон»… Эта конструкция из фанеры и папье-маше имела электрический привод и в нужный момент, с характерным скрипом, поворачивалась в исходное для обеспечения стрельбы положение. Как бы там ни было, но Штырба добился того, на что даже в мыслях не решился я – он таки был назначен командиром ГУРО на атомную подводную лодку. Скорее всего, ему при распределении помог Ягудин. Из выпуска 1971 года кроме Штырбы на атомоход попал муж моей одноклассницы Гали Калашниковой – Башук. Но Башук был золотым медалистом, да и, похоже, в его в процессе его распределения принял активное участие его отец, бывший начальник Аварийно-спасательной службы ЧФ…
Если же быть предельно откровенным, то следует указать, что после двух лет службы в дальневосточном арсенале, на АПЛ с этим комплексом был назначен Миша Моцак, а по прошествии четырех лет службы в североморском арсенале - Женя Яцевич.
Следом за теорией по комплексу «П-6», нам давались основные теоретические основы по комплексу «Аметист». Читал нам лекции и вел практические занятия капитан 2 ранга Мошкович. Кажется, в свое время он служил на одной из первых атомных лодок, на которых проходили испытания первые комплексы крылатых ракет. Тут же вспомнил, что на кафедре электротехники, одно время у нас вел практику Герой Советского Союза, капитан 2 ранга Тимофеев – бывший механик одной из лодок, совершивших переход подо льдами под командованием адмирала Сорокина.
В лабораторном корпусе был действующий тренажер катерного комплекса «П-15». Но изучение самого комплекса и тем более занятия на тренажере прогнали в таком темпе, что в лучшем случае мы там побывали 3-4 раза. Запомнилось больше то, как мичман-лаборант с этого тренажера научил нас грамотно измерять сопротивление изоляции. То, что он обратил наше внимание именно на эту операцию, объяснялось тем, что во время подготовки к стрельбе и боевых пусках в условиях заливаемости катера встречной волной главное внимание уделяется четкому срабатыванию цепи стрельбы… Главное, чтобы ракета «сошла»… и «ушла»… Помнится речь шла даже о том, что имеются резервные, аварийные способы подачи питания на пиропатроны катерных ракет. Быть может это мне приснилось? Точно помню, во время этих занятий повышенную инициативу проявлял Юра Костырко, нутром чуял хитрован, что с катерами и малыми ракетными кораблями будет связана большая часть его службы…
В течение всего четвертого года обучения, уходя в увольнение, мы получали увольнительные билеты. Это значительно упрощало процедуру подготовки увольнения, традиционные увольнительные записки ушли в историю… Хотя, внешне, все оставалось по-прежнему: составлялись списки, подписывались старшинами классов и утверждались командиром роты. Возможностей для увольнения было больше и той жесткой требовательности, что была на младших курсах, стало поменьше. Тем не менее, нужно было подготовиться, вовремя выйти на построение увольняемых… Увольнительные билеты, обычно выдавал сам старшина роты – Анатолий Улита. В классе у нас были отдельные «вольные стрелки», которые в город иногда ходили, но встать в строй увольняемых считали ниже собственного достоинства. К таким относился Кеша Платонов, Женя Шаров. Когда я традиционно обращался к Платонову с вопросом: пойдет ли он увольнение, Кеша, неизменно говорил: «не знаю, может и пойду…» И тут же, доверительно, по-доброму улыбаясь, говорил: «но ты меня не пиши в списки, ты же знаешь, я в строй не встану». Я об этом знал, но всегда в списки его вносил. Улита, выходил перед строем увольняемых, держа в руках пачку увольнительных билетов, дежурный по роте по списку называл фамилии. Названные подходили, брали увольнительные билеты и становились в строй. Оставшиеся билеты Улита обязательно уносил в канцелярию. Бывало, что после ужина и смены наряда, после доклада нового старого и дежурных Улита позволял новому дежурному самостоятельно производить увольнение курсантов, ранее внесенных в списки. Этой ситуацией обычно пользовались Чепур, Романенко, Ящук, реже Женя Шаров.
Иногда до этого нисходил и Кеша Платонов. Позже – на пятом курсе, курсанты из этой категории, не собираясь идти в город, брали увольнительный билет, чтобы, числясь в увольнении, не выходить на вечернюю поверку. Но чаще Платонов, выходя в город, не брал с собой увольнительного билета, чтобы «не потерять?!». В марте с Платоновым произошел любопытный случай. Выйдя в город, днем, в воскресенье, как обычно без увольнительного билета (скорее всего, и без военного), Кеша, обычно плутавший по окраинам, увлекся, расслабившись на весеннем солнышке, оказался в районе Графской пристани. В этом районе, где происходит посадка на катера и подходят плавсредства с кораблей, всегда находился старший офицерский патруль… В конкретном случае патрулей было два, один с помощником коменданта гарнизона. Нарвавшись на целую кавалькаду ревнителей воинского порядка, Кеша пытался от них скрыться, но плохо ориентируясь в этом районе, выскочил на мысок у водной станции флота в районе поста НИС и, не имея привычки подчиняться обстоятельствам, сбросил бушлат, фуражку и прыгнул в воду… У офицеров, его преследовавших, хватило ума не продолжать погоню вдоль берега, опасаясь несчастного случая… Они ограничились тем, что подобрали бушлат и фуражку, надеясь по надписям на форменной одежде определить владельца. Но Кеша был не просто разгильдяем, – это был его стиль жизни. Бушлат был подписан одной фамилией, фуражка – другой, фамилия Жорки там, естественно, не значилась.
Поначалу Кеша поплыл в сторону от берега, но, увидав, что его преследователи удалились, повернул к берегу и вышел из воды в районе Памятника затопленным кораблям. Как он добрался до училища, Кеша не особенно распространялся, и вообще он не отличался болтливостью. Комендант гарнизона полковник Голуб был умудренный службой и жизнью офицер. Он хорошо помнил причину, по которой получил инфаркт его предшественник, полковник Старушкин, прослуживший на этой должности более двадцати лет. Жесткость, граничащая с жестокостью, структур комендантской службы в Кронштадте и Севастополе в те времена общеизвестна, но конец 40-х – начало 50-х годов стал по-своему легендарен. Было несколько случаев, когда преследуемые патрулями, матросы и солдаты, срывались с обрывов, попадали под автомашины… При комендатурах гарнизонов существовали комендантские взвода, имелись автомашины, мотоциклы. Подчиняясь лично коменданту и начальнику гарнизона, наделенные правами военной жандармерии, эти ребята, творили чудеса, зачастую граничащие с преступлениями.
В 1954 году в Севастополе старшинами комендантского взвода, разъезжающими на мотоцикле по ночному городу, был зверски избит молодой матрос, отказавшийся предъявить им документы. Матрос этот, умерший в госпитале от побоев, оказался сыном известного московского генерала. Началось разбирательство, взятое под контроль лично Министром обороны маршалом Жуковым. В результате сделанных выводов ряд начальников понесли серьезные наказания и появились инструкции, строго запрещающие комендантским патрулям преследовать убегающих от них военнослужащих… Как мы знаем, инструкция эта не всегда выполнялась, но ответственности за ее нарушение никто не отменял. Поэтому, когда коменданту гарнизона доложили о происшествии на Графской пристани, все ограничилось сообщением в училище, что на офицерском пляже был обнаружен бушлат и фуражка, принадлежавшие курсанту училища… При поиске владельцев бушлата и фуражки, естественно, выяснилось, что их хозяева в тот день не увольнялись, в самовольных отлучках не числились, и вообще, месяцами не бывали в городе. И это было правдой, так как Жора, не имея приличного комплекта парадно-выходной формы, часто пользовался чужими вещами…
В этот период Платонов все еще пользовался покровительством своего дяди – полковника БРАВ ЧФ. Тот иногда появлялся в училище, контролируя своего «незадачливого» племянника. Незадолго до окончания нами пятого курса, этот совсем еще молодой мужчина скоропостижно скончался от осложнений после перенесенного на ногах гриппа. Примерно в это время Жора, в общем-то, человек, одаренный, с творческий жилкой, увлекся чеканкой по металлу, и многие часы проводил в полуподвальной «норе» под сценой летнего училищного клуба. Там, с ведома начальника политотдела училища и факультета, было оборудовано нечто вроде полуофициальной мастерской по изготовлению сувениров. Основная часть продукции, изготовленная в этом «подпольном цеху», поступала в распоряжение политотдела училища. Мастера работали и сверхурочно, изготавливая продукцию для своих нужд. За стенами училища у мастеров была своя клиентура, находились и покупатели, которые с удовольствием, фактически, за бесценок брали мастерски изготовленные макеты кораблей и «чеканки» в основной с морской тематикой. Мне, как Жоркиному командиру отделения, периодически его разыскивающему, был сообщен условный стук и даже показан резервный лаз, используемый для проникновения в мастерскую в учебное время, когда на двери мастерской висел замок…
Знание секретного пути в «Город мастеров» еще не гарантировало своевременного возвращения Жорки Платонова в роту, или на занятия. Основная проблема состояла в том, что мастера, они и на территории училища – настоящие мастера: сначала работают для души, затем квасят тоже от души. Все чаще при попытках привести Жорку в роту, меня подводили к его отдыхающему от праведных трудов телу, чтобы я убедился, что он, таки, на месте… Продолжалось это довольно долго, Жорка даже стал заведующим мастерской и хранителем ключа, с правом опечатывания двери, то есть, карьерный рост его был очевиден. Дальнейшее развитие этого творческого процесса было чревато многими проблемами…
Евгений Шаров в это время был наиболее близок с Жорой, и, наблюдая эту творческую «горячку» друга, заскучал, реже стал ходить в увольнение, чаще самовольно оставлял училище, при этом имитировал увлечение философией и мистикой на бытовом уровне. О его философских изысках я упоминал, описывая наш быт и учебу на втором курсе. Отдавая на проверку преподавателю философии конспект лекций Евгений на титульном листе написал – «все люди – свиньи, а жизнь – помойная яма». Легко себе представить реакцию преподавателя, взявшего на контрольную проверку тетрадь курсанта с подобным афоризмом на обложке… По каким-то ему одному ведомым признакам, Женя считал, что я способен предсказывать последствия его самовольных отлучек, и всякий раз, уже собравшись в самоволку, привычно картавя, спрашивал: «Как ты считаешь, меня сегодня за задницу возьмут?» Я был уверен, что Шарова взять за его тощую задницу практически невозможно, но иногда, наблюдая чересчур боевой настрой, отговаривал его… Будучи по натуре, клоуном «печального образа», Женя просто проверял меня на вшивость: имей мол в виду, что я иду в самоход…
Весной, случилось так, что мы с Шаровым оказались в одной компании. На эту компанию меня вывел мой друг и по глубокому убеждению моей матушки – мой наперсник разврата – Александр Подколзин. Две девушки там были явно еврейско-армянского происхождения, а третья – миленькая стройная блондиночка, жившая по соседству со мной в доме напротив 110-й поликлиники. Дочери армянского народа, в плане личного общения, меня не особенно привлекали, а от Людмилы, так звали привлекательную блондиночку, меня неожиданно и резко отодвинул Женька Шаров. Ну, никакого уважения к непосредственному командиру… Людочку-то я хорошо понимаю, в ее юном возрасте больше привлекали хулиганы и циники, окружавшие себя романтико-трагическим туманом. Общаясь с Людой, у Женьки, похоже, был шанс если и не выйти в люди, то, по крайней мере, не упасть в помойную яму. Это из его философского трактата… Встретив Людмилу через год после выпуска, я узнал, что Женя, таки, написал ей пару писем с Дальнего Востока. Для Шарова это уже было сродни подвигу, потому как учась в училище, у него временами и ручки-то своей не было…
В это же время в Севастополь из Николаева приехала сестра-близнец Женьки Шарова, Татьяна, – небольшого росточка брюнетка с милым личиком и точеной фигуркой. Тут же рядом с ней нарисовался их земляк из Николаева – наш сокурсник со второго факультета. На пятом курсе они женились, снимали комнату в доме, где сейчас паспортный стол Ленинского райотдела милиции. По слухам живут счастливо до сих пор.
В процессе учебы у многих наших ребят проявились ростки творчества, правда, не всегда связанные с освоением основной специальности. На многих курсах нашего училища формировались и продолжительное время существовали вокально-инструментальные группы. На нашем факультете такая группа образовалась на базе курса набора 1965 года.
В первые месяцы нашего пребывания в училище эти ребята проводили репетиции в вечернее время в ленинской комнате 1-го курса берегового факультета… Печальная мелодия, которую «отрабатывали» они в те дни, врезалась в память на всю жизнь. Поскольку, я ее больше нигде, кроме училища не слышал, крепнет подозрение, что если и не слова, то музыка точно – была «местного», училищного происхождения.
Вернувшись на основную училищную базу на 2-м курсе и в последующие годы нам приходилось со стороны наблюдать деятельность ВИА основного училищного состава, и факультетских групп…
В параллельной с нами «АЗ»-роте учился очень одаренный от природы паренек – Виктор Потворов. Он успевал повсюду: был старшиной класса, заместителем секретаря комитета комсомола факультета, отлично учился и, при этом, имея музыкальное образование, был музыкальным руководителем ВИА факультета – мастерски играл на «Енике». По окончанию училища ему предлагали должность освобожденного секретаря факультетского комитета комсомола, но он предпочел этому почетному и перспективному в те годы назначению должность командира ГУРО на корабле. В звании капитана 3 ранга Потворов уже командовал кораблем – БПК «Проворным». У него были блестящие перспективы, но, к сожалению, он рано умер.
Были у нас и совершенно другие примеры «концертного» творчества. Дежуря по роте в выходные дни, мне часто приходилось наблюдать не исполнительскую работу вокально-инструментальных коллективов, а процесс их возвращения с «гастролей» местного значения. Ребят часто приглашали на многочисленные курсантские свадьбы, они играли на вечерах в училищном клубе. Припоминается вокалистка ансамбля, очень милая девушка, светлая шатенка… Постоянным, штатным вокалистом ансамбля был курсант Чесноков. Он был старше нас на два курса и по возрасту года на четыре. Через десять лет, когда я командовал боевой частью на «Исакове», его перевели ко мне инженером БЧ-2. До этого он с десяток лет послужил на БПК «Адмирал Исаченков», командовал зенитным ракетным дивизионом, был отличным специалистом… К сожалению, уже в те годы он был безнадежным пьяницей. Когда я в 1989 году встретил его на причале в Североморске, он еле передвигал больные, отекшие ноги.
Припомнил я об этой странице нашей курсантской жизни в той связи, что в те времена и в тех непростых для творческих людей условиях, кроме играющего и «поющего» состава эти ВИА имели, назовем их так «группы обеспечения и сопровождения». Нечто подобно тому, что наблюдаем мы сейчас в ближнем и дальнем окружении звезд эстрады.
К этой категории «эстрадных» активистов относился наш однокашник Володя Петров. Эту почетную и тяжелую нагрузку Володя тянул и до перехода в наш класс со 2-го факультета, поэтому не наша среда стала источником и стимулятором его «околомузыкального» творчества. Но, так или иначе, учась на третьем курсе, Володя частенько исчезал на репетиции, а в выходные дни отправлялся вместе с ансамблем в творческие поездки. Проявив нездоровое, но вполне закономерно возникшее любопытство, мы пытались выяснить, какая роль отводится Володе в творческом коллективе ансамбля… Володя, как всякий скромный, знающий себе цену человек, загадочно улыбаясь отмалчивался… Но, потому как всякий раз руководитель ансамбля настойчиво добивался официального разрешения отпустить Петрова на очередную репетицию, мы всерьез верили, что роль его – исключительно важна… Быть может, в силу организационных проблем, а может быть, для того, чтобы укрепить нашу веру в свое высокое предназначение, на одном из публичных выступлений ансамбля в клубе Володя исполнил пару песен…
Кстати, на наш дилетантский взгляд – вполне прилично… Но, как говорится, «шила в мешке (в нашем случае, «шила» в молочном бидончике, грамотно размещенном в портфеле) не утаишь», – Володя был «спиртоносцем» группы… Сопровождая группу в «вылазках» и поездках, он брал на себя проблемы материального обеспечения, а в случае успешного завершения – доставки в училище честно заработанной на свадьбах благодарности в виде спиртного… Досмотру на КПП, как сын уважаемого всеми заместителя начальника факультета, Володя не подвергался. Ведь, согласно старым лабухским законам, во время работы – «ни-ни»… Но законы для того и издаются, чтобы их нарушать… Дежуря по роте в выходные дни, частенько приходилось наблюдать, как волновался дежурный по факультету, ожидая возвращения ансамбля с очередных гастролей и как, бывало с трудом музыканты-исполнители и их сопровождающие преодолевали последние десятки метров перед тем, как их руководитель мог доложить дежурному о благополучном прибытии… Как знать, быть может, из Володи Петрова получился бы со временем легендарный деятель шоу-бизнеса, продюсер или организатор массовых зрелищ. Но, он выбрал скромный, но трудный и почетный путь военного инженера по эксплуатации корабельного ракетного вооружения. Когда я название получаемой в училище специализации пытаюсь соотнести с личностью Володи Петрова, мне хочется сделать трагическое лицо, заломить руки в безысходном отчаянии… и зарыдать кровавыми слезами от сознания слишком явной несопоставимости этих категорий…
Как большинство талантливых людей, Володя Петров успешно проявил себя и в других, не менее важных направлениях, к примеру, в спорте… Но, чтобы сразу пресечь дурацкие, неуместные вопросы вроде тех: в каком виде спорта, да на каком уровне… каких успехов достиг? Скажу сразу, что спортивные увлечения у Володи были самые разнообразные, но любимым видом было водное поло… Увлечение это пришло в ранней юности, когда батюшка Володи дружил с мастером спорта международного класса – чемпионом ВМФ по водному поло Махориным. Да-да, вы не ошиблись с тем самым Махориным, ставшим со временем капитаном 2 ранга и старшим преподавателем кафедры физподготовки… Махорин нам больше был известен не столько своими, несомненными спортивными достижениями, а случаем на разводе суточного наряда училища, когда он заступая дежурным, вышел перед строем, и вместо того, чтобы вызвать к себе начальника караула и в обстановке величайшей секретности передать ему записку с суточным паролем, громогласно произнес: «Развод, слушай пароль!»… Спортсмен – он и в Греции, и в училище – спортсмен…
Несмотря на некоторые особенности в поведении, Махорин, как большинство профессиональных спортсменов, был очень заметный мужчина. А так, что же вы хотите, после 20 лет напряженных тренировок и игр в водное поло, в процессе которых пятикилограммовый мяч зачастую попадает в головы игроков… Это я к тому, что спортивный наставник у Володи Петрова был серьезный. Все же, что касается спортивной темы в жизни Володи, то это больше относится к периоду его офицерской службы, а об этом – немного попозже…
На минуту отвлечемся от основной темы… Старушка-бабушка, обратив внимание на несколько легкомысленный стиль поведения внучки и всерьез обеспокоенная этим «открытием», решила направить мысли девушки в нужном направлении, на основе своего жизненного опыта. «Внученька не будь такой легкомысленной, определись – у меня, к примеру, в жизни была единственная слабость и единственное увлечение – моряки…».
В отличие от той не в меру целомудренной и целеустремленной бабушки, у Володи Петрова к двум уже названным страстям: «концертной» и «спортивной» деятельности была еще и третья, которая, уж точно роднила его с той бабушкой из анекдота – неистребимая любовь к гражданскому флоту и вольным, гордым и независимым его морякам. Когда-то на заре теперь уже туманной юности он поступил в высшее мореходное училище, отучился там один семестр, проникся славными традициями «марсофлотов», а затем решил дать фору своей мечте годков в 30… И что вы думаете, по истечении ранее выверенного срока, он и здесь достиг тайно и долго желаемого результата! Перебравшись в порт Новороссийск, собравшись с мыслями, он волевым, как в водном поло, мастерским броском достиг уровня, к которому его бывшие коллеги по мореходному училищу шли долгие 30 лет – он надел тужурку с нашивками капитана и нагрудным знаком «капитана Дальнего плавания». Видимо, в свое время, Володя искренне проникся сюжетами русских народных сказок о былинных богатырях… Тот же Илья-Муромец тридцать лет не выходил из избы, а вышел – сразу богатырем, да еще каким… Так что тридцать лет, как раз тот срок, по истечении которого на Руси и совершаются сказочные превращения. Можно было 25 лет служить, шутя, на должностях инженеров и начальников лабораторий технических баз, успешно руководить спортивной работой, добиваясь поразительных результатов… А потом, бац – и в дамках, то есть, в капитанах. И не в каких-то там портовых чиновниках, диспетчерах, портовых комендантах, а в настоящих- ну как на рекламных картинках.
Мой батюшка в течение многих лет преподавал на курсах капитанов маломерных судов при Севастопольском ДОСААФ. Окончание этих курсов давало право управлять моторным баркасом, яхтой с механическим двигателем (примерно такой, на каких нынче выходят в море миллионеры), катером до 100 тонн водоизмещением и прочей водоплавающей мелочью. У руководства курсов был прямой выход на структуры, проводящие переподготовку и аттестацию судоводителей малого (каботажного) плавания. Возник вопрос, достаточно ли у меня плавающего стажа, в качестве вахтенного офицера, вахтенного штурмана – вахтенного помощника капитана, для сдачи экстерном экзамена на получение подобного диплома. При анализе соответствующей графы моего личного дела оказалось: за 12 боевых океанских служб на авианосце, из них, 3 боевые службы с межокеанскими переходами, – я не «выплывал» требуемого числа миль… Еще не поздно было слегка подкорректировать личное дело, но не настолько мне нужен был этот диплом, чтобы я этой проблемой заморачивался, как нынче говорит молодежь… Я представил себе сколько коньяка я должен влить в пасти членов аттестационной комиссии, чтобы они пошла мне «навстречу», и сделал вывод, что овчинка выделки не стоит… Именно поэтому я с исключительным уважением смотрю на знак «капитана Дальнего плавания» на выдающимся животе Володи Петрова и представляю себе насколько дорог (оказался для него) этот знак наивысшего отличия и признания заслуг среди водоплавающей братии, особенно если учесть, что отсчет контрольных миль у Володи застопорился на последней курсантской практике. Нет, думаю, столько коньяка мне не укупить. Наверное, Володе пришлось брать в заложницы молодую любовницу председателя аттестационной комиссии… Либо, ответственный секретарь комиссии – Володин однокашник по мореходке, а моряк – настоящего моряка, как известно, видит издалека…
Наверное, я слишком замысловато промоделировал путь Володи в «капитаны Дальнего плавания». Следуя, старым, испытанным и неоднократно опробованным «ведевским» традициям, проще было пройти на блошиный рынок и за 200 рублей купить знак «капитана Дальнего плавания» а если не жлобиться, то за 2000 рублей можно к этому знаку приобрести удостоверение с печатью, и заполнить его под себя. Все, какие проблемы? Не лайнеры же в океан выводить… Зато красиво и солидно…
Что-то мы все об увлечениях, да отличиях… Вернемся к основной теме…
Сдавали мы экзамен по устройству ракетных комплексов «П-6» и «Аметист» в летнюю сессию. Каждый билет включал два вопроса теории – по одному на каждый комплекс. Шпаргалки были изготовлены по всем правилам и в соответствии с требованиями классной «общественности»… Казалось бы, дай эту шпаргалку лохматому рыжему псу, что приписан к лабораторному корпусу, и тот ответил бы на поставленные в билете вопросы… Быть может, вам кажется неуместным такое сравнение? Напрасно. Этот пес всегда бежал на зарядке, сопровождая роту, злобно огрызаясь и кусая за щиколотки тех, кто норовил выпасть из строя, он питался с той же столовой, не замечая особой разницы между котлом и выносимой «парашей», он исправно подавал голос при приближении проверяющего, когда мы в карауле привязывали его к своей ноге бечевкой, и спокойно дремали, зажав автомат между ногами… И, самое главное, этот пес несомненно гордился своим высоким положением и особым предназначением. Настоящий сослуживец нам и специалист своего, псиного, дела… А то, что он иногда тявкал невпопад, иногда бывал агрессивен или немногословен, зато преданно и влюблено смотрел вам в глаза.
Организация на экзамене была исключительная: заранее, мичманом-лаборантом был вскрыт секретный чемодан преподавателя с экзаменационными билетами, потому как перечень вопросов, данных для подготовки, не гарантировал сохранения их последовательности при формировании билетов… Для шпаргалок по вопросам каждого билета делался отдельный пакетик, так как не исключалось, что в процессе экзамена, вопросы могут тасоваться, что, кстати, и имело место к концу экзамена. Комплекты шпаргалок были уложены в чемодан классного секретчика, поскольку это был экзамен по «секретному предмету», и при входе в лабораторный корпус мы все, вроде как, проходили досмотр охранника ВОХР… Все мы были неоднократно предупреждены, что с обнаружением шпаргалки за экзамен неминуемо ставится «неуд», и о самом факте записей на неучтенных листах будет сообщено в секретную часть, что неминуемо повлияет на аттестацию при выпуске из училища… Но это все была бесплатная лирика, которая нами была изучена и усвоена в прошедшие годы. Все эти страшилки мы в серьез не принимали, тем не менее, ряд мер предосторожности предприняли.
Переходим к конкретному эпизоду, в аудитории четыре доски: две штатные, навесные, две – принесенные и установленные на штативах. Чтобы исключить возможные неожиданности, пресечь возможные контакты с дежурным по классу, подготовка к ответу происходила только у доски. Секретных, учтенных листов не дается, вся текстуальная часть ответа пишется на доске. Необходимые для подготовки схемы приносит лаборант. Большая часть класса уже сдала экзамен, посменно успели пообедать и, кучкуясь в коридоре, ожидаем завершения экзамена и объявления итогов… На правой доске у окна готовится к ответу Володя Петров. По его просьбе лаборант раза четыре приносил ему схемы. И, естественно, не только схемы… В результате доска на 70% исписана текстом и формулами, даже цветные мелки использованы… Подошло время отвечать, и Володя преданно и призывно посматривает в сторону Михаила Израилевича Ягудина. Экзамен принимают Ягудин и Мошкович. Мошкович ведет себя агрессивно, делает замечания курсантам, покрикивает на лаборанта. В прошлые годы бывали случаи, что он и карманы курсантам выворачивал в поисках шпаргалок, и двойки нещадно ставил, особенно за обнаруженные шпаргалки. Каждый из готовящихся норовит отвечать Ягудину, но Мошкович зорко смотрит за обстановкой и уже дважды задавал вопрос Петрову: готов ли он? После очередного вопроса Мошковича Петров покрылся крупными каплями пота и промычал что-то вроде того, что «еще поготовится». Неотвратимо приближается время завершения экзамена и подведения итогов… Трезво оценивая ситуацию, старшина класса Костя Добрынин пригласил в аудиторию командира роты… Судя по всему, Мошкович не спешил уходить на обед, а Ягудин, страдавший язвой желудка, приняв ответ у Жоры Платонова, и несколько ошалев от общения с ним, заявил, что, таки, идет обедать и направился к двери.
В это время Володя Петров решительно делает шаг в сторону Ягудина и громко докладывает: «Товарищ капитан 1 ранга, главный старшина Петров к ответу на вопросы билета готов!» Ягудин останавливается в метре от Петрова… В это время, как джинн из бутылки, между ними появляется Мошкович, и напоминает Ягудину, что тот шел обедать. Ягудин, хорошо представляя возможные последствия своего ухода, предлагает Мошковичу совместно с ним экзаменовать Петрова. Володя, взяв в руки указку, начинает читать текст с доски, невпопад водя указкой по схеме. Мошкович его обрывает на полуслове и приказывает повернуться к схеме спиной и отвечать своими словами. Володю хватает ровно на минуту. Он приставляет указку к ноге, как карабин и четко докладывает: «Главный старшина Петров ответ по первому вопросу закончил». Мошкович взглядом иезуита посмотрел сначала на доску, на которой были подробно даны ответы на оба вопроса билета, затем – на Ягудина, и только потом на Петрова. Ягудин – мягкий, неконфликтный по натуре человек, уважающий отца Володи, пытается разрулить явно обостряющуюся ситуацию… Взяв указку и направив ее на один из блоков, спрашивает у Петрова, что это за устройство? Володя читает на схеме – «ВТ»… А полное его название? Володя, судорожно глотая воздух, напрягает слух… Ну вот, наконец-то – «вращающийся трансформатор»! А что за прибор включен параллельно с ним? Володя исправно читает – «СКВТ»… А какова его функция, полное его название? Слышна подсказка командира роты: «синусно-косинусный вращающийся трансформатор»… У Володи отличный слух, но связать какие-то неведомые синусы и косинусы с каким-то, мать его ити, вращающимся трансформатором, – за пределами его воображения… Следует ответ: «Сверхвращающийся трансформатор…». Следуют несколько секунд тягостного молчания. Володя – настоящий боец, спортсмен, он не теряет самообладания. Обращаясь к Михаилу Израилевичу, он спрашивает: «Разрешите отвечать на второй вопрос?» Вперед как застоявшийся в стойле конь опять выступает Мошкович, явно жаждущий володиной крови… Ягудин, оборачиваясь к доске, говорит: «Ну, по второму вопросу, картина примерно ясна, мы решим, как оценить ваш ответ». Володя, все еще не веря в свое спасение, продолжает стоять. Командир роты Скиба раздраженно говорит: «Идите, Петров, идите»…
Я уже говорил, что начиная со второго семестра, на экзаменах наш класс не имел двоек. Так что, вы сами понимаете, ответ Володи Петрова был оценен на «удовлетворительно». Командир роты Скиба, при оглашении результатов экзамена, внес пояснение, что это он вместе с Петровым сдавал экзамен, так что полученные им «три балла» следует разделить на двоих…
Летом 1971 года нам предстояла практика на ракетно-технических базах, арсеналах, технических позициях. Наши предшественники все предыдущие годы традиционно отправлялись в главный флотский ракетный арсенал под городком Сурок в Татарии. Мы надеялись на то, что и для нас не станут делать исключение, но, как выяснилось, жестоко ошибались. К тому времени минуло три года, как от нашего курса отпочковалась рота «глаголь», численностью в 150 человек. Нужно сказать, что им, «глаголям», на том этапе, да и на всех последующих повезло в жизни. Начиная со второго года обучения, они, разделившись на две равные части, составили основу второго курса, в тот год сформированного противолодочного факультета, и с тех пор для них не существовало проблем с объектами практик, местами стажировок… На ставшим для них «родном» факультете, их стало относительно меньше по сравнению с нами… Они пошли своим путем – будущих специалистов по эксплуатации корабельных противолодочных ракетных комплексов, где железо преобладало над электроникой, а логика – над дуристикой… Нас же на курсе даже с учетом «естественных» потерь оставалось все еще 345 человек.
Как и следовало ожидать, при уточнении мест практики – в Сурок направилась 14-я «БУКИ» и 14-я «АЗ» роты, а нам предстояло проходить практику на ракетно-технической базе Черноморского флота вблизи ранее здесь существовавшей татарской деревеньки с романтическим названием – Кара-Коба. С тюркского – Темная долина, Черная пещера… Ну, то есть, сплошная темень – никакого просвета… На конечную пристань – «Инкерман-2» нас доставили училищные катера – ПОКи. От пристани Инкермана до военного городка нас довезли служебные машины арсенала. Разместили нас в двух больших казармах… Койки в них стояли в один ярус – уже за это спасибо. При условии выполнения элементарного распорядка дня в части, нам предстояло ознакомиться с процессом регламента различных ракет: от зенитных «В-601», до крылатых «П-5Д» и «П-35». Поскольку с тех пор я не бывал в ракетном арсенале, то обстановка в нем вспоминается с трудом. Третья зона – жилая и административная, вход в нее осуществляется как в обычную воинскую часть. Казармы, хозяйственные помещения, административный корпус, клуб, спортивные площадки и проч. Кроме столовой для личного состава было офицерское кафе с буфетом, куда нам не возбронялось заходить.
В то лето 1971 года там очень вкусно готовили окрошку… Режим секретности в этой части соблюдался неукоснительно… Мы уже привыкли к тому, что требования приказа «010» больше выпячиваются там, где персонал не особо загружен серьезной, напряженной работой… Вроде того, чтобы народ не расслаблялся и чего доброго не разбегался раньше времени… Войдя утром строем по списку во 2-ю зону, выйти можно было только по этому же списку не раньше как за полчаса до обеда. Точно такая же процедура происходила после обеда. То есть, не особенно и разбегаешься. Ракеты каждого комплекса обслуживались в своем цеху. На момент нашего пребывания в Кара-Кобе это были цеха: «В-601»; «В-611»; «М-33», соответственно, для ЗРК «Волна»; «Шторм»; «Оса». Продолжалась подготовка ракет «В-753» для единственного на флоте ЗРК «Волхов-М», установленного на УКР «Дзержинский». Из крылатых ракет на базе готовились ракеты «П-35» для РКР «Грозный» и «Головко» и «П-5Д» для нескольких дизельных ракетных подводных лодок проекта «651», базировавшихся в Балаклаве. Был ли цех регламента ракет «П-120», или он формировался на технической позиции БТК-БРК, я не помню, да это и не суть важно. В состав каждого из цехов были включены лаборатории по числу основных приборов и частей ракеты: планера, стартового агрегата, двигателя, автопилота, приема-передатчиков и проч.
С одной стороны, сотни работающих в цехах офицеров, мичманов и вольнонаемных специалистов, стройная система организации работ и допуска на объекты; с другой – сложность работ в лабораториях, связанных с регламентом радиоэлектронных систем ракет, автопилотов, лабораториях регламента и «горячей» гонки двигателей… В первых требовалась высокая профессиональная подготовка, рабочие навыки в регламентных работах, во-вторых, - опять-таки немалые знания и навыки, плюс хладнокровие и смелость при проведении операций, связанных с гонкой двигателей крылатых ракет. В цехах и лабораториях, предназначенных для подготовки крылатых ракет, больше встречались офицеры, в свое время закончившие наш Береговой факультет, в цехах зенитных ракет больше было выпускников нашего, корабельного факультета.
Обращало на себя внимание большое количество офицеров, окончивших гражданские технические ВУЗы… Особенно это явление наблюдалось среди офицеров старших возрастов, призывов начала 60-х годов. При ознакомлении с работой отдельных цехов и лабораторий возникал естественный вопрос: а готовы ли мы к подобной деятельности? Вопрос это был не праздный, так как подавляющее большинство наших одноклассников искренне стремилось служить на берегу, – а значит – нужно было готовиться к работе в таких или подобных условиях…
Кроме процесса общего ознакомления с работой отдельных цехов и лабораторий, у каждого из нас имелся и свой, особый интерес, связанный с темой курсового проектирования, - в перспективе грозящей стать темой диплома… Но таких, «озабоченных», или сейчас бы сказали, «замороченных», в классе было всего несколько человек. Да и то, сказать – это озабоченность особенно не проявлялась. В своей основе представители нашего класса отличались поразительным легкомыслием, которое я уже обозначил как «пофигизм», ставший нашей доброй(?) традицией… У некоторых этот «пофигизм» был врожденный, у других – вынужденно принятый, как единственное в складывающихся условиях средство выживания…. Это относилось в том числе и к приобретению специальных знаний и навыков… Внешне это проявлялось так: на корабельной практике мы «били балду», считая, что нас ждет берег, а теперь, убедившись воочию, в сложности процессов регламента и подготовки ракет на базе, большинство нас в глубине души решило: ну, нет, и это не для меня… До той поры мы еще сознательно гнали от себя вполне логичный вопрос, а что ж тогда ждет нас при выпуске из училища? Наше изначально светлое будущие как специалистов и офицеров все больше представлялось нам как трудно проходимое, замшелое, местами вонючее болото, по сравнению с которым даже Северная бухта в районе Инкермана выглядела благодатью…
Если бы знать, что попадешь на корабль, да еще на какой, то за оставшийся год учебы можно было бы, при желании основательно приготовиться не только к эксплуатации конкретного образца вооружения, но и к службе в конкретных условиях. Если условия и организация службы на артиллерийском крейсере, или на новейшем БПК все-таки – примерно одинаковы, то образцы вооружения были совершенно различные и требовали разных знаний и навыков, приобретаемых месяцами, а то и годами… Поскольку же большинство из нас не представляло мест и условий предстоящей службы, то, естественно, охватить знаниями и тем более навыками все возможные варианты не представлялось возможным… И как следствие - неизбежная апатия, граничащая с некоторой безнадежностью. В стандартном случае нам оставалось плыть по течению, как то дерьмо на быстрине реки, и ждать - куда-то вынесет… Была у нас категория ребят, твердо знавших, что в процессе распределения «сработают» нужные рычаги и служба их начнется там, где она была спланирована еще до поступления в училище. Им было значительно легче, особенно в моральном плане. Я тоже не чувствовал себя несчастным брошенным сироткой, и надеялся на определенную помощь при распределении, но помнил о том, что возможности друзей моего отца очень скромные…
При анализе хода учебного процесса и перспектив выпускников на разных факультетах, неоднократно возникал вопрос, почему выпускники берегового факультета имеют лучшую специальную и общую подготовку? Почему специалисты противолодочного факультета, имеют больше шансов при распределении в соответствии со специализацией? Одной из причин называли более основательную подготовку по общеобразовательным дисциплинам, по другой – более сильный состав преподавателей на специальных кафедрах 2-го и 3-го факультетов… Это все имело место, но не играло принципиальной роли… Да, действительно, при подготовке специалистов по программе, так называемого «авиакласса», курсантам давалась математика и физика по программам гражданских технических ВУЗов, более основательно им читались разделы радиотехники и пр. Но самое главное – базовым комплексом при подготовке специалистов «авиакласса» являлся в те годы, к примеру, комплекс «Х-20», предназначенный для оснащения и вооружения самолетов-ракетоносцев, и они его «терзали» более двух лет…
Если базовой системой при подготовке специалистов класса нарезной артиллерии была мобильная 122-мм артустановка, то они ее и крутили и вертели два года… Если базовыми комплексами для будущих береговых ракетчиков были береговые варианты комплексов П-15 и П-35, в стационарном и в возимом вариантах, то они их и изучали долго и основательно… Проходили на них практику и стажировку… Более того, выпускники этих профилей подготовки точно знали, что артиллериста на пошлют на ракетный комплекс, «авиатора» – на артиллерию и пр… Хотя, конечно, и у них бывали кадровые «накладки» при распределении выпускников. Существенно было и то, что, готовя специалистов на Береговом факультете, их целенаправленно готовили для службы на берегу, оставляя, при этом и право выбора места службы и плавсоставе. Им давали целенаправленную, и уже только потому более основательную подготовку, прививали специфическую психологию профиля будущего службы… В этом было основное отличие учебы и последующего распределения выпускников на береговом факультете от нашего – корабельного… Уж если решили два выпускника 1971 года «авиакласса» – Олег Сатыга и Александр Кацериков пойти служить на корабли, то это был их личный выбор, осознанный и вполне удачный… Их инженерная подготовка по программе «авиакласса» сформировала из них инженеров; их шестилетняя учеба в Нахимовском училище позволяла им уверенно себя чувствовать на любом корабле… А кто учитывал уровень подготовки, пожелания и стремления выпускников нашего, 1972 года?
Еще зимой 1971 года Михаил Израилевич Ягудин, хорошо представляя мой убогий уровень технической подготовки, и приняв к сведению мои соображения, послал меня… не так далеко как следовало – пока только к капитану 2 ранга Мельникову… Потому как мы решили, что, при отсутствии даже малейшей перспективы попасть на подводный атомоход, логичнее было рассматривать комплекс «П-35» как наиболее подходящий для «внедрения» моей научной разработки. В этой связи и курсовой проект, и последующий диплом я писал у Мельникова. Так, будучи на практике в Кара-Кобе я «пытал» с пристрастием заведующего лабораторией бортовых устройств автоматики ракеты и кое-что из него выдавил. Но, заглядывая почаще в ту же лабораторию проверки и регламента устройств автоматики ракеты «П-35», я все больше убеждался в сложности и ответственности регламентных работ с ракетной техникой. Пронаблюдав пару раз за процессом гонки двигателя ракеты, мы ощутили всю степень ответственности и риска этой стадии регламента. И, похоже, наши опасения были вполне оправданы. По слухам, требующим подтверждения, выпускник 158-го класса Валерий Цыганов был невольным свидетелем, а быть может и соучастником чрезвычайного происшествия на катерной «техничке» на Кильдине, когда по цеху мотался стартовый двигатель ракеты П-15, плохо раскрепленный и сорвавшийся с транспортной «тележки»…
Пару раз нас отпускали в увольнение. Сложности были в процессе возвращения из города. Связаны они были, прежде всего, с тем, что добираться пришлось поздно вечером, сначала катером – в Инкерман, затем, – автобусом, идущим на Сахарную головку, и потом – пару километров пешком… Наши одноклассники, не озабоченные проблемой увольнения в город, чувствовали себя более вольготно в выходные дни. Они разгуливали по улочкам поселка с аппетитным названием «Сахарная Головка». Название это происходило от названия ближайшей остроконечной сопки, сформированной из местного известняка, и потому со стороны вызывающей подобные ассоциации. В поселке этом, являвшимся основной базой совхоза-миллионера «Севастопольский», в ту пору были громадные поля с помидорами, огурцами, фруктовые сады… А главное в то время года на этих полях трудились многочисленные группы студентов и студенток, в вечерние часы традиционно искавших приключений. Так, что было потом, о чем вспомнить И не только о помидорах… А то все – автопилоты, гироскопы…
Практика на РТБ(ракетнотехнической базе» позволила сделать следующие выводы:
1. Служба, здесь, как во всякой береговой части позволяла офицерам все дни кроме нарядов и командировок бывать дома, нормально организовать домашний быт.
2. Сложность обслуживаемой техники требовала напряженной работы и постоянной учебы, высокой дисциплины и ответственности при выполнении работ.
3. Малые штатные категория не позволяли подняться выше капитана 3 ранга, что по нашим меркам, было явно недостаточно. Судите сами, должности инженера, старшего инженера лаборатории – старший лейтенант – капитан-лейтенант; должности начальник лаборатории, начальник цеха – капитан 3 ранга. И только должности старший инженер, начальник штаба – капитан 2 ранга… Причем, начальником цеха еще нужно было стать…
4. Служба на «базе» позволяла закрепиться в Севастополе, и осмотреться для принятия последующих решений…
Общий вывод: по возможности избегать службы в береговых частях, связанных с эксплуатацией и регламентом ракет и ракетной техники.
В целом, от практики на РТБ в Кара-Кобе сохранилось хорошее впечатление. К сожалению, эти впечатления были подгажены последними двумя неделями периода, выделенного на летнюю практику. Как я уже говорил, две роты нашего курса были в Сурке и соответственно путь их в Татарию и обратно занял где-то с неделю, увеличив их срок пребывания на практике по сравнению с нашим. У наших же факультетских и училищных начальников, ведавших вопросами планирования и организации практики, была уже опробована на нашей роте целая система привития нам «любви к родному флоту…» Наиболее подходящим объектом для этого неизменно избирался тогдашний флагман 30-й дивизии учебный крейсер «Дзержинский». Как и в предыдущем году, ни о каком плановом этапе практики и речи не было – дублирование старшин команд, старшин артиллерийских погребов, несение вахты дублерами вахтенных офицеров на трапе. «Дзержинский» традиционно стоял на «3-х бочках», то есть там, где в октябре 1955 года погиб линейный корабль «Новороссийск». Больше всего нас воодушевило бочкование, - дожили, блин… Конечно, ни о какой зарядке не было и речи. После завтрака продолжалась поголовная спячка в выделенном нам кубрике. После обеда - послеобеденный отдых – «адмиральский» час и подготовка в увольнение. Должно быть, в качестве протеста, я в группе 2-3-х одноклассников делал очередную вылазку с целью ознакомления с боевыми постами крейсера. Облазили все трюма, естественно, побывали в центральных постах дивизиона универсального калибра… Кстати, в центральные поста дивизиона главного калибра нас не пустили, да и мы не особенно расстроились…Осмотревшись по сторонам, без особого энтузиазма отметили, что на должностях командиров групп и батарей, в основном служили офицеры в званиях капитан-лейтенантов и в возрасте «хорошо за 30-ть…». В посты третьего - ракетного дивизиона заходили исключительно по своей инициативе и только с целью ознакомления. Если в артиллерийских дивизионах служили в основном выпускники артиллерийского факультета ВВМУ им «Фрунзе», то среди 9 офицеров ракетного дивизиона 5 человек заканчивали наше училище, трое - из «двухгодичников»- выпускников технических вузов… Командовал дивизионом капитан-лейтенант Морсаков, в свое время закончивший среднее училище, готовившее офицеров для батарей зенитной артиллерии, и на тот момент, с большим трудом осиливший учебу на 2-м курсе заочного факультета нашего училища. На должности старшины-оператора ГУРО служил мичман Кузнецов, чьи однокашники, закончили училище в 1969 году, а он был отчислен накануне выпуска «за многоженство»…Видимо, дотошные кадровики работая с документами курсантов, накануне выпуска выяснили, что «любвеобильный Кузя», в свое время «расписавшись» со своей односельчанкой, решил заручится более солидной поддержкой, женившись в Севастополе на дочери заслуженного ветерана флота. Получив долгожданные и «выстраданные» погоны лейтенанта в «рядах» выпускников 1971 года, «Кузя» продолжил службу на «Дзержинском» в должности командира Группы управления ракетного оружия, досрочно получил звание старшего лейтенанта... Когда я прибыл для службы на крейсер, «Кузя» исполнял обязанности строевого помощника командира, и по «бульдожьей» хватке, его ждала успешная командирская карьера. В 1973 году, когда я уже служил в составе экипажа ТАКР «Киев», Кузнецов, после учебы на офицерских классах, получил назначение командиров зенитного ракетного дивизиона на новом БПК пр. 1134 «б», но веселя девушек на пляже «Учкуевка», утонул в штормовом море….
В период прохождения той «корабляцкой» практики после 4-го курса, я даже в страшном сне не мог себе представить, что по прошествии года я буду назначен на должность инженера стартовой батареи ракетного комплекса «Волхов –М»,- первого зенитного ракетного комплекса, установленного на советском корабле. Это, при том, что первый экспериментальный ударный комплекс «Стрела», был установлен на корабле аналогичного с «Дзержинским» проекта 68 б, «Нахимов» в 1959 году. Что, кстати, не помешало нашим мудрым руководителям той поры во главе с Никитой Хрущевым отправить этот крейсер на слом в начале 60-х годов. В качестве разминки поднимались в ходовой пост, чтобы в окуляры визиров обозреть берег в районе «макаровского пятачка»,- конечной остановки троллейбуса №9, яхт-клуба и полудикого пляжа при выходе из Ушаковой балки.
Чтобы - то подсластить наше вполне вымученное положение на крейсере, нас не ограничивали в увольнении. Такая обстановка, конечно, не способствовала радужному настрою к дальнейшей учебе и в перспективе – к службе… …
Во всех отношениях,- тягостная обстановка, и еще более мрачная перспектива службы на таком корабле, в таком окружении. И, тем не менее, по сходе с крейсера я сохранил почетную грамоту, врученную мне командиром крейсера капитаном 1 ранга Улановым «за грамотные, инициативные действия при прохождении практики…».
Но молодость и твердая, в чем-то отчаянная вера в правильности выбранного пути, делали свое дело – мы были готовы начать занятия на пятом курсе
Последний год обучения
По сути, нам оставался последний семестр занятий, после которого нас ждали преддипломная практика-стажировка, написание диплома с последующей его защитой и выпуск из училища.
Всем курсантам, исполнявшим старшинские обязанности от командиров отделений до заместителя командира роты, были присвоены звания главных корабельных старшин. Хорошее звание, красивый погон, настоящий, гардемаринский. Все уважающие себя и свое ближайшее окружение курсанты носили на погонах, не матерчатый – уставной, а металлизированный – золоченый из «капразовского» галуна. В те годы в нашем севастопольском военторге иногда появлялась продукция одесских предприятий, работавших на флот. Особым спросом пользовались погоны на шинели-бушлаты и погончики на форменки с утолщенным, приблатненным кантом из плотного ворсистого белого сукна.
Наше училищное местечковое ателье позднее пыталась имитировать нечто подобное, но выходило только жалкое, вульгарное подобие. Аналогичную попытку предпринимали мастера в ателье Инженерного училища, но и их продукция не выдерживала критики. В этом направлении были и некоторые извращения, так Володя Петров, видимо поддерживая контакты со своими бывшими коллегами по мореходному училищу, на форменке второго срока носил курсовки из галуна на полтора миллиметра шире стандартного. Красиво жить не запретишь…
В течение нескольких оставшихся месяцев нам предстояло завершить свое специальное и военное образование. В полной мере представляя сложность будущей службы, большинство из нас было лишено возможности нацелить эту работу в конкретном, нужном направлении. Что касается нашей военно-морской подготовки, то наш уровень был более чем удовлетворительный. Явно ощущалась недостаточная подготовка в морской практике по разделам управления кораблем и по швартовным операциям. Если быть объективным, то, при минимуме теоретических знаний, не было у нас в этом отношении приличной практики. Все эти разделы были вчерне пройдены на младших курсах и требовали повторения и осмысления в конкретных рабочих ситуациях. Оставалась надежда на преддипломную практику-стажировку на боевых кораблях, находившихся в кампании. Очень своевременно и основательно с нами были проведены занятия по Корабельному уставу, особенно в части касающейся боевой и повседневной корабельной организации, и разделов по принятию должности, сдачи зачетов на управление заведыванием, и несению дежурств и вахт. Здесь много зависело от грамотной методики преподавания и личного обаяния преподавателя – капитана 1 ранга Чивилева.
Некоторые из наших ребят к этому времени женились. Кто-то у себя на родине, выполняя свой долг перед терпеливыми подругами детства, – Григоренко, Чирков, Соколов… А кто-то и в Севастополе, устав слоняться по чужим углам – Королько, Чередник. Кстати, последние далеко не ходили в своем поиске: невесты их произрастали в Туровке и Грушевке, и в своем «творческом» поиске, более других севастопольских девушек сориентированных на танцы в нашем училищном клубе. При этом, подавляющее большинство севастопольцев нашего класса обладало врожденным иммунитетом к ранним бракам. А те, кто погорячился, как Володя Мельников и Володя Петров, к тому сроку успели пожалеть о своих поспешных решениях…
В этот период у нас произошло одно трагикомическое событие. Геннадий Чепур, вроде как, собрался жениться. Точнее, родители потенциальной невесты убедили его в том, что следует жениться… Наша группа «обеспечения» свадеб, прошедшая обкатку на свадебной церемонии Володи Петрова, приступила к тренировкам в бытовой комнате, были собраны деньги на скромный, коллективный подарок, – все чин по чину. С утра, в день бракосочетания наш «Генаша» отправился в дом невесты готовиться к походу в ЗАГС и к свадьбе. Там, естественно, обстановка соответствовала сюжету из юморески Зощенко – «Свадьба» из киноподборки Гайдая «Не может быть». По распорядку воскресного дня мы готовились к увольнению с заходом на свадьбу, Александр Подколзин, как свидетель со стороны жениха, готовился убыть в город с утра пораньше, как вдруг ротный почтальон принес срочную телеграмму на имя Чепура – «Мама не переживет, отмени свадьбу – Ира». Санька Подколзин, из потенциального свидетеля на свадьбе, резко переквалифицировался «свидетеля защиты», с готовностью выполнить функции «свидетеля обвинения», схватив телеграмму устремляется в город «спасать Чепура, попавшего в руки авантюристов». Кончилось все тем, что Подколзин, вовремя прибыв на место планируемого «преступления», увел Чепура, буквально «из под венца»…
Не знаю, можно ли считать авантюризмом имитацию беременности при остром желании девушки выйти замуж? По-моему – это нормальный, стандартный образ мышления среднестатической севастопольской девушки той поры. Отец бывшей невесты Чепура – отставной флотский политработник, был хорошо знаком по службе отцу Юры Костырко и моему отцу… Оказалось, что в преддверии свадьбы потенциальный тесть Чепура пригласил их обоих на свадьбу дочери, и они уже созванивались по этому поводу. Ну, как говорится, не сложилось…
При всем желании отвлечься от тревожных дум, нас не оставляли мысли о предстоящем распределении и будущей службе. Несмотря на основательные «кадровые чистки» постигшие многие классы нашего курса за пять лет учебы, нас было много, избыточно много для флота, не успевшего в полной мере реализовать намеченную на пятилетие кораблестроительную программу. Мы жили не в вакууме, читали периодическую военную печать, разговаривали со старшими товарищами, приезжавшими в отпуска с флотов… Буксовала программа по строительству десантных кораблей на воздушной подушке, хронически не справлялись верфи со строительством малых ракетных кораблей, увлекшись различными их модернизациями, запаздывала программа по вводу малых противолодочных кораблей и ракетных катеров. Точнее, значительная часть катеров проекта 205, шла на смену проекта 183, с одновременным выполнением заказов Индии, Сирии…
На уровне слухов прошла информация о строительстве в Николаеве первого в нашей стране авианосца, комплектование экипажа для которого потребует много офицеров. Ну не пятьсот же офицеров одной специальности…
Зимняя сессия подошла незаметно и прошла безболезненно для нашего класса и для роты в целом. Складывалось впечатление, что нашему классу с его организацией экзаменационного процесса при наличии пары дней подготовки можно было сдавать любые экзамены, разве только не японского и китайского языков (уж больно иероглифы мудреные) – без специальной тренировки со шпаргалки не воспроизведешь. Был, кстати, эпизод, когда мы уже решили, что сдавать экзамены или зачеты по «системе ПХПО» нам больше не потребуется. В мае 1972 года, после возвращения с преддипломной стажировки, нас поставили перед необходимостью сдать зачет по «Основам научного коммунизма». По началу, это сообщение, кроме раздражения, других эмоций не вызвало. Не знаю причины, но зачет этот принимал доцент Клепиков, не читавший нам лекций по этому предмету. Более того, как основу допуска к зачету, он потребовал предъявить конспекты лекций. Ну это уже выходило за границы нашего возбужденного «предвыпускного» воображения. И вот тут-то произошел сбой нашей многократно отработанной системы сдачи экзаменов и зачетов… Вернее сказать, мы не стали всерьез воспринимать сам факт этого зачета. И, оказалось, напрасно.
Вспоминает Андрей Железков:
«Накануне зачета старшина класса Костя Добрынин отнес наши конспекты на проверку преподавателю… Точнее сказать, отнес конспекты тех, кто посчитал нужным их сдать на проверку. В результате разъяренный не на шутку преподаватель поставил на зачете нашему классу СЕМЬ! неудовлетворительных оценок… Разразился небольшой, но скандал. Среди двоечников оказались: Шаров, Платонов, Чепур, Синин, Некрасов, Чирков, и Костырко… С Шаровым и Платоновым все было ясно и до зачета. Как попал в эту «компанию» Юрий Костырко, до сих пор не ясно. Совершенно не понятно, почему этот зачет принимал гражданский (хоть и остепененный) преподаватель. Наверное, в этом тоже крылась какая-то интрига. Должно быть, стояла задача – проявить максимальную принципиальность в преддверии грядущего распределения по флотам. Ну и проявили… Теперь уже, даже по прошествии 50 лет, многое в этом эпизоде сокрыто серым туманом.
На следующий день после, скажем так, «небольших» проблем, возникших у нашего класса на зачете по научному коммунизму, в одной из подворотен на улице Вакуленчука был крепко поколочен курсант 2-го курса Клепиков, возвращавшийся домой в поздний час в гражданской одежде. Опять-таки, не хер шастать в поздний час по девкам… Ну и потом, с кем не бывало, по молодости? Тем не менее, с подачи старшего Клепикова предпринимались какие-то судорожные попытки уличить в уличном хулиганстве Кешу Платонова и Женю Шарова… Жорка Платонов на этот счет не особенно распространялся, но какая-то возня вокруг него в те дни происходила. На всякий случай, папенька «неразумного»(?) курсанта, доцент Клепиков, производивший впечатление умного и рассудительного человека, не стал испытывать судьбу, и через три дня все наши «теоретики», а главное, убежденные практики научного коммунизма вышли на второй заход и получили свои удовлетворительные оценки по этому очень специфическому предмету…»
По замудрёной, известной только руководящим политработникам ВВМУЗов директиве, экзамен по основам научного коммунизма был специально отложен до момента возвращения нас с преддипломной стажировки. О сути этой, на первый взгляд придурковатой Директивы, я узнал уже обучаясь на Высших офицерских классах. Оказалось, что оценка по этому экзамену ставилась не столько по результатам показанных знаний, – она как бы оценивала морально-политический облик выпускника на фоне усвоения им всего комплекса долбо…ческих общественных наук. Так, блестяще ответив на зачете по этому предмету в мае 1972 года, я получил отличную оценку, а при сдаче аналогичного зачета весной 1980 года я получил «удовлетворительно», только за то, что в личном деле у меня на тот момент стояла пометка о разводе… О причине такого специфического подхода к оценке экзаменующихся мне доверительно поведал преподаватель этого предмета на 6-х ВОК ВМФ.
В последний зимний каникулярный отпуск я традиционно съездил в бабушке и тете в город Горький. Там, с подачи той же тетушки я познакомился с очень красивой, и к тому же деловой и умной студенткой 2-го курса Медицинского института Мариной Суховой. Ее отец в ту пору был начальником Горьковского механического завода, работавшего на нашу Атомную программу, дедушка по отцу был заместителем министра среднего машиностроения, мама Марины работала заведующей отделением специализированной, бассейновой больницы «водников», обслуживавшей работников Средне-Волжского пароходства. По линии матери в крови Марины была персидская и цыганская кровь, внешности она была обалденной… После второго свидания с Мариной, я был приглашен к ней домой. Как говаривал Вицин, озвучивая роль известного персонажа в комедии «Не может быть», «все были чинно и благородно» Пару раз с подачи самой Марины заходил к ней в мединститут, где по аудиториям в то время шарахались толпы слушателей Морского Военно-медицинского факультета. Девушка, по всем признакам, рассматривала наше знакомство всерьез с далеко идущими перспективами. Притом, что вокруг нее вилось немало воздыхателей, Марина ввела меня в свою студенческую компанию. Договорились дружить, писать-звонить… Очередная встреча нам предстояла при возвращении со стажировки. Если бы не романтика морской службы – пришел бы через три месяца на меня вызов на должность младшего военпреда того же Механического или какого-то другого завода по линии того же министерства и жили бы мы с Мариной долго и счастливо…
При возвращении с зимнего отпуска нам предстояла преддипломная стажировка. Составлялись какие-то планы, писались никому не нужные индивидуальные задания, составлялись и без конца тасовались списки стажировки по флотам и… флотилиям. При определении мест стажировки изначально учитывалось желание курсанта, но на втором этапе уже учитывались успехи в учебе и дисциплине, по неподтверждённым слухам учитывалась разнарядка от ВМУЗов по флотам. Меньше всего мест для стажировки дал Черноморский флот и Балтика, больше Северный флот. О Тихоокеанском флоте для непосвященных даже речь не шла. Это уже после возвращения со стажировки мы узнали, что для особо одаренных были места на Камчатской флотилии АПЛ. Этими вакансиями воспользовались Анатолий Улита с Сергеем Кирсановым и наш Михаил Григоренко. Под большим секретом были выделены две вакансии на роту от флотилии АПЛ в Западной Лице. Запас «комиссарской» принципиальности и гражданской толерантности у начальника политического отдела капитана 1 ранга Беспальчука, похоже, иссяк и ни у кого не вызвало удивления то, что вакансиями этими от нашей роты «воспользовались» Александр Беспальчук и Николай Казимирский.
Примерно по такой-же схеме – ведущий-ведомый на дивизию дизельных ракетных лодок в Лиепаю отправились племянник вице-адмирала Леоненкова – Валерий и его армейский друган с нашего класса – Эдуард Андрюшин. Как и следовало ожидать – ведущие в этих тендемах, оценив непростые условия службы, своевременно «отвалили» в сторону, а ведомые, приняв условия и оценив оказанное «на халяву» доверие командования, хорошо себя зарекомендовали на стажировке и воспользовались присланными на них запросами…
В добрые, старые времена, даже в период войны, – при организации стажировок жестко выполнялись отработанные и закрепленные многолетней практикой требования по распределению стажеров… В наше же смутное время такие условия стажировки были обеспечены самым «избранным» нашим выпускникам. Тем более, печально сознавать, что наши особо одаренные стажеры в большинстве случаев откровенно «просрали» оказанное им доверие. Анатолий Улита и Михаил Григоренко, увидав непростую специфику службы на атомных подводных лодках, а главное, неустроенный быт военных городков подводников, при распределении по местам службы предпочли службе на атомных подводных лодках Центральный ракетный арсенал в Сурке, где все было вполне предсказуемо… Саша Беспальчук мыслил примерно такими же категориями и начал службу в филиале специального полигона на мысе Фиолент, где он безболезненно прослужил до ухода в запас…
На Северный флот от нашей роты планировалось на стажировку 55 человек, на Черном море оставалось 20… О Балтике и о ТОФе мы уже вели речь. Примерно такой же расклад был и в других ротах нашего курса. С самого начала было ясно, что нас ждет стажировка только по названию, а по сути, это была обычная корабельная практика, причем – слабо обеспеченная и не более как удовлетворительно организованная. Всего на Северный флот было направлено более 200 курсантов-стажеров. Возглавил стажировку капитан 2 ранга Мошкович. И это притом, что в соответствии с требованиями руководящих документов, на каждую группу из 30 человек стажеров должен назначаться отдельный руководитель. Следующим нарушением было то, что мы распределялись не индивидуально, а по группам на корабли 7-й Оперативной эскадры и 2-й Дивизии противолодочных кораблей. Причем, наши группы состояли из десяти и более человек. Ни о каком индивидуальном назначении дублерами даже речь не шла. На тех же кораблях одновременно с нами стажировались курсанты выпускного курса Бакинского ВВМУ, группы студентов 6-го курса ЛЭТИ, курсанты школы старшин-техников из Новосибирска … Объективно оценивая обстановку, у нас не было претензий к руководителю стажировки. Что мог радикально в этой ситуации изменить тот же Мошкович? Он и так делал все, что было в его силах.
Сразу по прибытии в Североморск, при построении на причале шло наше распределение по кораблям. На корабли 2-го ранга были направлены такие же группы как и на корабли 1-го ранга, с той только разницей, что каким-то непостижимым образом, на ходовые корабли, такие как БПК 1134 проекта «Адмирал Зозуля», «Севастополь» и «Адмирал Дрозд» опять-таки попали группы курсантов 15-й «БУКИ»-роты, а группы курсантов из 15 «ВЕДИ» и 15 «АЗ» роты были распределены по кораблям 57-го проекта: «Зоркий», «Дерзкий» и «Гремящий», двум кораблям 61-го проекта и первому в серии кораблю 1134-А проекта – БПК «Кронштадт».
Из-за нехватки мест на кораблях 7-й ОПЭСК и 2-й ДПК, часть стажеров попала на дивизию десантных кораблей, стоявших на 7-м и 8-м причалах Североморска. Теперь уже можно с полным на то основанием утверждать, что ни наше училище, ни наш флот не знали более позорной организации стажировки, чем на Северном флоте в марте–апреле 1972 года.
И так, борт БПК 57-А проекта «Зоркий», командир корабля капитан 2 ранга Рэм Саушев, командир БЧ-2 капитан-лейтенант Софин. Группа курсантов стажеров под командованием главного корабельного старшины Никольского: Евгений Яцевич, Виктор Чередник, Александр Подколзин, Александр Некрасов, Валерий Романенко, Виктор Лощинин, Владимир Ящук, Геннадий Чирков. Объект стажировки – ГУРО СУ «Волна», комплекса ЗРК «Ятаган», командир ГУРО старший лейтенант Астахов – выпускник нашего училища 1967 года, перехаживавший в звании третий год, инженер БЧ-2 – выпускник нашего училища 1971 года, по разным причинам не прижившийся на корабле, и ожидавший перевода на должность с «меньшим объемом работы»…
Казалось бы, неплохая перспектива, и командир группы и инженер БЧ, как говорится, уже «на лопате», и не сегодня так завтра получат назначения и покинут корабль… Проблема лишь в том, что потенциальных кандидатов на их должности, как минимум, десять человек… Кстати, в августе месяце на должность командира ГУРО БПК «Зоркий» будет назначен выпускник нашего 158-А класса Александр Шабанов. Шура Шабанов никогда не хвалился возможностями своей родни, а возможности были, и очень неслабые. Так что удивляться этому назначению не стоит.
Вторая группа курсантов нашего класса попала на стоявший на соседнем причале БПК пр. 61. Группу возглавлял Константин Добрынин. В группу входили: Юрий Костырко, Владимир Козловский, Юрий Синин, Андрей Железков и Сергей Евстигнеев. У них условия стажировки были более сносные, на этом корабле было шесть должностей, стажерами на которые можно было определить всех курсантов группы.
Тем не менее, капитан 2 ранга Мошкович поначалу пытаясь создать иллюзию полноценной стажировки, потребовал на следующий день список должностей, на которых предстояло стажироваться нашим курсантам, и был «приятно»(?) удивлен, узнав, что на БПК «Зоркий» на каждую из должностей определены по пять стажеров…
Мой отец оканчивал Военно-морское училище в Баку в октябре 1942 года. Был самый накал войны… Десятками гибли надводные корабли, подводные лодки, флот нес колоссальные потери в личном составе. Тем не менее, курсанты-стажеры прибыли на все флоты и флотилии, им были определены индивидуальные места стажировок. Отец в течение двух месяцев стажировался в должности штурмана средней лодки, базировавшейся на Поти. В период прохождения курсантами стажировки, две лодки из бригады не вернулись из боевого похода, четверо курсантов погибли вместе с экипажами, число потенциальных вакансий уменьшилось на число понесенных потерь… Затем в адрес училища пришли индивидуальные запросы на выпускников…
А в нашем случае: на дворе стоял 1972 год, никто с нами не воевал, не гибли тысячи людей, катастрофы с кораблями и лодками случались нечасто… Судостроительные заводы работали на полную мощь, стапеля не простаивали, до какой-то поры оставалась зыбкая надежда на «должностишку» на одном из кораблей Северного флота.
На «Зорком» нас разместили в выгородке носового матросского кубрика. Выгородка эта предназначалась для сверхсрочно служащих старшин, и вмещала четыре подвесных койки, две тумбочки, платяной шкаф. Поскольку старшины-сверхсрочники на корабле отсутствовали, выгородка временно пустовала. Кстати, такое «ноу-хау» вполне бы сгодилось для размещения матросов и старшин контрактной службы. Где-то через неделю троим из нас предложили места в мичманских каютах. До этого шесть курсантов были размещены в боевом посту. Скулить на бытовые неудобства и «качать права» было некогда, да и, по оценке обстановки, безнадежно…
Рядом с нами стажировался стажер-«химик» Бакинского училища и два стажера-артиллериста Калининградского ВВМУ. Химик, он и в Африке и на подводной лодке, «химик», а «калининградцев», узнав о чрезмерной загруженности корабля стажерами, через неделю перевели на крейсер «Мурманск» для стажировки на должностях командиров башен главного калибра.
Выполняя плановые задания стажировки, изучали материальную часть зенитного ракетного комплекса, проводили с матросами занятия по специальности. Астахов, печально поглядывая на нашу имитацию бурной деятельности, со вздохом заявил, что теперь он может с легким сердцем, не выходя из каюты дожидаться приказа командующего флотом о назначении на должность командира БЧ-2 эскадренного миноносца пр. 30-Б, находившегося в консервации в Ара-губе. Все-таки, перспектива – должность капитан-лейтенантская… В дни дежурства Астахова по кораблю, я, вызвался его «дублировать» и отследил полностью его действия, проносив сутки повязку дежурного. Освоив в достаточной мере методику руководства осмотром и проверкой оружия и технических средств группы управления и зенитной батареи,- на что ушло пару недель, – немного заскучали. Для того, чтобы «глыбже» вникать в специальные вопросы освоения материальной части и боевого использования конкретного комплекса, не имея и 5% гарантии, что придется на службе эксплуатировать аналогичную материальную часть, нужно было быть отчаянным фанатом… В наших кругах такое качество не приветствовалось… Обстановка осложнялась и тем, что БПК «Зоркий» недавно пришедший в Североморск из Ленинграда, где он проходил капитальный ремонт с модернизацией, готовился к сдаче первой курсовой задачи и не был включен в кампанию, - ему не «грозили» выходы в море. То есть никакой речи о стажировке нас в качестве вахтенного офицера на ходу корабля не могло быть и речи. Нам было предложено всего лишь дублировать вахтенного офицера на трапе корабля… Ну, что ж, планы стажировки можно было и подкорректировать, в части касающейся…
Североморск марта 1972 года... это вам не Лас-Вегас, и даже не Севастополь! Но Североморск был и остается столицей Северного флота, а праздник 8-е марта в том же Североморске был и остается особым праздником. Центральная улица Североморска – улица Сафонова – неизбежно приводила в Дом офицеров флота. Именно здесь, в «рассаднике» культуры североморского гарнизона мы могли волю потанцевать, выпить принесенной с собой водки и поделиться информацией о ходе стажировки с друзьями, стажировавшимися на других кораблях. Возвращение на корабли происходило где-то за полночь, шли обычно через Загородный парк, выходя к причалам дивизии десантных кораблей и, минуя КПП 2-й Дивизии, расходились по «своим» кораблям, стоявшим у причалов с 5-го по 1-й.
Был случай, когда, возвращаясь из Дома офицеров после праздничного вечера 8-го марта, мы наверняка производили впечатление войскового подразделения, отходящего с позиций после тяжелого и кровопролитного боя, и уносящего своих раненых бойцов… Так наша группа практически несла на руках Женю Кожемяко, который был не в состоянии стоять на ногах. Проблема была и в том, что Женя не способен был сообщить, на каком корабле он стажируется. Учитывая сильный мороз и поздний ночной час, мы занесли Женю на борт одного из Больших десантных кораблей, доступ на которые не преграждался охраняемыми КПП. Вот ведь судьба – и служить Евгению Кожемяко после окончания курсов в Калининграде пришлось на десантном корабле…
По сложившейся у кадровиков соединений кораблей порочной традиции, для прохождения практик курсантов и стажеров в первую очередь выделялись корабли, длительное время находившиеся в базах, и не планируемые на выходы в море в ближайшем времени. В середине марта на БПК «Зоркий» в дополнение к группам стажеров, добавили учебную группу студентов 6-го курса ЛЭТИ. Студентам предстояло пройти так называемые «лагерные» сборы перед аттестацией на присвоение им званий лейтенантов запаса ВМФ. При этом, в условиях корабля им предстояло сдать все предусмотренные программой зачеты и принять воинскую присягу. Майор-преподаватель военной кафедры ЛЭТИ, курировал еще три аналогичные группы студентов, и он был не в состоянии организовать полноценную подготовку каждой из групп. Вспомнили о том положении, согласно которого за подготовку групп студентов отвечал командир (начальник штаба) войсковой части, при которой были организованы «лагерные» сборы. Меня вызвал к себе командир корабля капитан 2 ранга Рэм Саушев и поручил возглавить подготовку студентов, обещая всякую поддержку. Мне пришлось не только проводить занятия со студентами но тематическому плану, полученному у их руководителя, но и организовывать их нехитрый быт.
Учитывая высокий интеллект и уровень технической подготовки студентов, большинство из которых было старше меня на 2-3 года, занятия по общевоинским уставам, морской подготовке проводить с ними было интересно и не обременительно, сложнее было с организацией быта студентов в условиях корабля. Дело в том, что ОРГ МОБ управление флота, призванное планировать, организовывать и обеспечивать стажировку групп студентов ВУЗов, не особенно заморачивалось этой проблемой, спуская все оргмероприятия непосредственно на уровень командиров кораблей. Срок «лагерного сбора» студентам был определен в три месяца, при этом из форменной одежды им были выданы по комплекту синего рабочего платья второго срока, по старенькой матросской шинели, шапки и юфтевых ботинок пятой категории, на которые было страшно смотреть. При этом предполагалось, что студентам, находящимся в условиях организационного периода, запрещалось покидать борт корабля. Остается только удивляться неприхотливости и многотерпению этих 25-27 летних молодых людей, заканчивавших один из самых уважаемых в стране технический ВУЗ… Оказалось, что у студентов возникли проблемы с туалетными принадлежностями, по нескольку недель не меняли пастельные принадлежности; в условиях проходного кубрика, который им выделили для проживания, у них пропадали личные вещи. К сожалению, мои коллеги по стажировке не спешили мне помочь, более того усматривали какую-то корысть в моих занятиях со студентами. Ну, что ж, если честно сказать, то где-то в глубине души я действительно надеялся, что начальник штаба бригады, периодически справлявшийся о ходе практики студентов (заметьте, не нашей стажировки!) учтет мою роль в этом процессе и, быть может, обеспечит мне «вакантную» должность на одном из кораблей бригады. Ну, скажете вы, - раскатал губу, занимаясь делом, ни в коей степени не связанным с программой своей стажировки и вообще… Примерно так же смотрели и не скрывали своего мнения на этот счет Женя Яцевич, Володя Козловский… Да и все остальные одноклассники, в лучшем случае считали, что я дурью маюсь от безделья…
Для начала собрав со студентов деньги, я обеспечил всю группу мылом, зубной пастой, купил им полотенца, носовые платки и прочие самые необходимые в быту принадлежности. Затем я обеспечил перевод студентов в отдельный кубрик, организовал дневальную службу, обеспечил пристойный режим питания…
Кстати, есть подозрение, что своей «общественной» деятельностью я оставил добрую память среди тех студентов ЛЭТИ, что стажировались в тот период на БПК «Зоркий». По крайней мере, с десяток последующих лет кто-то их них периодически звонил на мой домашний телефон в Севастополе, и неизменно передавал через родителей привет…
Несколько раз я выводил группы студентов в город для закупки самых необходимых продуктов: молока, печенья, сладостей. Несложно представить себе проблему одеть и обуть в условиях зимнего времени несколько десятков молодых людей, не имевших ни одного полного комплекта форменной одежды. Более того, несмотря на мои усилия придать им вид военных людей, выглядели они как партизаны в глубоком вражеском тылу, а фактически группа ряженных в матросские обноски гражданских парней в условиях Североморска, заполненного патрулями… Две «партизанские» вылазки обошлись без особых приключений, во время выхода в город в один из субботних дней вся моя «банд-группа» была задержана помощником коменданта гарнизона, заприметившим нас из служебного «газика». Сопровождать нашу импозантную группу в гарнизонную комендатуру пешим порядком не решились… Чтобы не распугать нервных жителей Североморска нашим видом, прислали дежурную бортовую машину. Дальнейшее развитие событий грозило мне немалыми неприятностями.
Комендант гарнизона, судя по всему, готовился убыть на рыбалку (через пару лет он был жестоко наказан за рыбную ловлю запрещенными методами) и был озадачен нашим появлением во дворе гарнизонной комендатуры. За появление группы молодых людей без личных документов в военной форме с многочисленными нарушениями и без разрешительных документов на выход в город, грозило нам задержанием на гауптвахте до выяснения всех обстоятельств дела… Как минимум, нам грозила отсидка в холодной камере до момента возвращения коменданта с рыбалки, в понедельник. Экзотичности моему «воинству» добавляли многочисленные «авоськи» с бутылками молока и батонами белого хлеба, - продотряд, блин… Не дожидаясь неминуемой расправы я представился коменданту гарнизона, предъявил свои документы и объяснил причину выхода группы в город. Комендант, на удивление оказался не таким дуболомом, как его ретивый помощник. Подполковник приказал моим подопечным расстегнуть шинели и убедился в том, что шинели были одеты чуть ли не на белье, и действительно в таком состоянии нахождение в холодной камере зимой могло для наиболее хилых кончиться простудой. Комендант вернул мне документы и приказал своему сверх ретивому помощнику на той же дежурной машине доставить нас на причал, к борту корабля. Вроде как, обошлось…
ЛЭТИ – это ВУЗ с хорошими традициями, и там балбесы и бездари до шестого курса не задерживались… Через 20 дней все 40 студентов, одетых в форму № 5 (собранную мной по пяти кораблям) стояли в строю с автоматами в руках и принимали присягу на верность Родине. Я лично подготовил и провел это мероприятие, и все выглядело весьма пристойно. Начальником штаба бригады мне была объявлена благодарность, которая, естественно, нигде не была зафиксирована.
Чтобы хоть как-то сгладить общее негативное впечатление от хода стажировки, капитан 2 ранга Мошкович решил познакомить нас с новыми кораблями, вводимыми в боевой состав эскадры. Так, в назначенный день группы стажеров с нескольких кораблей в несколько приемов посетили БПК «Кронштадт». Экскурсия эта была интересная и полезная, даже притом, что для наших групп она проводилась даже не как ознакомительное занятие, а только как экскурсия. Это притом, что на этом корабле в течение полутора месяцев находилась группа стажеров 15-Б роты. С точки зрения более эффективного проведения стажировки, почему бы не пропустить через этот корабль хотя бы 2-3 группы стажеров… Для этого Мошковичу нужно было немного посуетиться. Да и потом, - не для того Мошкович всеми правдами и неправдами добивался «внедрить» на «Кронштадт», на тот момент еще не введенный в кампанию, группу стажеров из 154-го класса, чтобы теперь нарушать ход этой стажировки… Обличенным властью «кураторам» 154-го класса, по возвращении нас со стажировки, это могло ох как не понравиться… С таким же успехом и с не меньшей пользой можно было провести смену групп стажеров на таких сравнительно новых кораблях как «Адмирал Зозуля», «Севастополь», «Вице-адмирал Дрозд».
Единственная реальная польза от посещения «Кронштадта» была в том, что на нем я встретил сына отцовского однокашника по училищу – капитан-лейтенанта–инженера Володю Адуевского. После окончания с отличием Нахимовского училища и с Золотой медалью ВВМИУ им. Дзержинского Володя Адуевский пять лет служил командиром электротехнической группы на БПК «Зоркий», и за год до нашей встречи был назначен на аналогичную должность на БПК «Кронштадт»… Не слишком завидное развитие карьеры для «золотого медалиста»…
Мой сослуживец по ТАКР «Киев», капитан 2 ранга Георгий Преображенский учился вместе с Адуевским в Нахимовском и Военно-морском инженерном училище и поддерживал дружеские контакты вплоть до безвременной кончины своего однокашника и друга.
Задержавшись на борту «Кронштадта» после экскурсии, я посетил 17-ю каюту, где меня с готовностью приняли четыре капитан-лейтенанта, сослуживцы Адуевского по электромеханической боевой части корабля. «Кронштадт» был первым в серии кораблей 1134-А проекта; и при формировании экипажа офицеров на него набирали, действуя по бредовым указаниям ОРГ-МОБ управления ВМФ, основополагающим из которых было требование, чтобы офицеры, назначаемые на должности, связанные с эксплуатацией принципиально новой материальной части обязательно имели практику службы не менее 2-3 лет. Вместо того, чтобы набрать в экипаж молодых лейтенантов и организовать их подготовку в специальных учебных центрах и на заводах, изготавливавших новую технику, эти кадровики и «мобисты», зачастую лишенные способности к здравому мышлению, совершали по сути дела если и не диверсию, то уж точно, «подлянку», способствуя направлению на корабль офицеров, по разным причинам, до этого служивших на кораблях ремонта и консервации, зачастую не имевших возможности на прежних должностях получить выслуженное к тому сроку звание «капитан-лейтенантов», и уже и только потому согласившихся пойти служить на «новостройку» 1-го ранга, с первичными должностями, соответствующими категории «капитан-лейтенант». Перспектив в службе у таких офицеров было немного…. Среди них были разные ребята, но были и такие, что, получив это «высокое» звание не особенно рвали службу, а пытливо и настойчиво требовали перевода на береговые должности. Примерно с такой же ситуацией мне предстояло столкнуться при формировании экипажа первого авианосца «Киев» в 1973 году.
Поговорив о житье-бытье, кронштадтские «ветераны» разлили по стаканам казенный спирт, а с приходом из ПЭЖа сменившегося с вахты Володи Адуевского, разом выпили за наше морское братство. Учитывая тот факт, что мне не полагалось посещать кают-компанию, обед вестовой принес нам в каюту… Товарищеский обед плавно перешел в ужин, и на «Зоркий» я вернулся на следующее утро к подъему флага. Несколько освоившись на кораблях стажировки, некоторые наши товарищи решили воспользоваться ситуацией и навестить своих подруг в Ленинграде и Москве.
Когда время пребывания на стажировке перевалило за половину отведенного нам срока, мы получили зачетные листы, в которых среди прочих был лист сдачи зачетов на допуск к несению ходовой вахты. Вот тут-то нам было впору и психануть… Дело в том, что, приходя еженедельно на доклад к Мошковичу, я неоднократно напоминал ему о том, что моя группа стажеров в числе десяти человек находится на корабле, которому не суждено выйти в море до конца нашей стажировки. Я решительно настаивал на переводе нашей группы на корабль, находившийся в кампании. Я узнал, что в ближайшее время выйдет в море БПК «Гремящий» и настаивал на переводе на него нашей группы. Похоже, что у Мошковича и без наших претензий и пожеланий забот хватало. И дальнейших разговоров о том, что руководимая им стажировка была на корню загублена, он старался избежать. Так или иначе, но в соответствии с приказом командира бригады, к группе стажеров 15-А роты, уже находившейся на «Гремящем», добавилась наша группа из десяти человек, спешно перебравшаяся на корабль, готовящийся к выходу в море. По сей день я уверен, что мои требования в Мошковичу по ротации групп в тех экстремальных условиях стажировки были вполне закономерны.
Перейдя на рейд Кильдин-Западный, «Гремящий» несколько дней подряд выходил в район полигонов для отработки боевых упражнений по плану БП, в том числе были выполнены две зенитные ракетные стрельбы. В то время «Гремящим» командовал капитан 2 ранга Васильев из бывших политработников, крайне негативно воспринявший суету с группами стажеров на борту его корабля. Он приказал командиру БЧ-2 не допускать наших стажеров в боевые посты комплексов, выполнявших стрельбы. Но у него не было полномочий запретить нам стоять дублерами вахтенных офицеров на ходу корабля. Я составил график заступления дублерами вахтенных офицеров и подписал его у старшего помощника командира капитана 3 ранга Карманова. Меня не смущало даже то, что за предыдущий месяц мы, по сути, не готовились к несению ходовой вахты, с трудом ориентировались в приборном оборудовании ходовой рубки корабля. На борту «Гремящего» у нас не было ни одного ранее знакомого офицера, который мог бы нас по самой примитивной схеме натаскать перед заступлением в ходовой пост. Как и следовало ожидать, командир корабля, увидев в ходовом посту в качестве дублеров вахтенных офицеров незнакомых стажеров, начал доставать нас своими придирками, граничащими с издевками, по поводу нашей слабой подготовки к несению вахты вахтенными офицерами. Наиболее часто звучал комментарий: «Чему только учат в вашем училище?! Я не исключаю, что на политическом факультете (был когда-то такой) училища имени Фрунзе, где в свое время обучался Васильев, подготовка вахтенных офицеров была поставлена более грамотно и ответственно. Я отстоял вахту до конца, Женя Яцевич отстоял пару часов, и не сменившись с вахты, психанув, покинул ходовой пост… Виктора Лощинина, болезненно реагировавшего на замечания, хватило на час вахты дублером. Подколзин и Чирков не стали искушать судьбу в попытке повторить наш «подвиг». Знали, поди, будущие «северодвинцы», что эти навыки им никогда не потребуются.
При несении вахты с 00.00 до 04.00 я надеялся, что этот засидевшийся на должности командира комплексующий выскочка из политруков угомонится и даст мне возможность хоть чему-то научится за часы ночной вахты, но не тут-то было: командир приказал мне встать за машинный телеграф на этапе активного маневрирования ходами и каждое мое действие комментировал в присутствии старшины, стоявшего на штурвале и оператора у экрана навигационной РЛС. При всем кажущемся негативе от такой практики несения ходовой вахты мы получили определенные навыки; по крайней мере получили представление о своем крайне низком уровне подготовки и представили тот объем знаний и навыков, что нам следовало приобрести в оставшиеся месяцы учебы. Как я и предполагал, стажеры из 15-А роты, что были до нас на «Гремящем» получили примерно такую же практику несения ходовых вахт. На том же «Гремящем» мы получили возможность увидеть со стороны сход ракет с пусковых установок, визуально наблюдать поражение ими мишеней… Дело в том, что за последующие 15 лет службы офицером ракетно-артиллерийских боевых частей, мне приходилось управлять стрельбой находясь в боевых постах и на командных пунктах, без возможности визуального наблюдения за ходом и, тем более – за результатами стрельбы.
Из зимнего Североморска мы неожиданно попали в весеннее Баренцево море, получив возможность впервые в жизни наблюдать стада диких оленей, обжиравших мох на прибрежных сопках, пустынный и какой-то безжизненный берег Кильдина. На горизонте неоднократно появлялось норвежское судно разведки «Марьята», которое в назначенные нам полигоны успевало подойти быстрее «Гремящего». Именно в эти дни Александром Подколзиным были сделаны несколько фотографий, запечатлевших чудеса Севера, в надежде, что нам их впредь не придется увидеть, увы…
Заполнив за группу какие-то «фиговые листки», в которых печатью и подписью командира корабля подтверждалось, что мы якобы допущены к управлению подразделением, к дежурству по кораблю и к несению вахты вахтенным офицером на якоре… По своей наивности, не теряя надежды, что быть может командир «Зоркого» пришлет запрос, я тщательно оформил основные отчетные-зачетные документы и понес их на подпись командиру корабля. Рэм Александрович Саушев сначала взглянул на документы, потом печально посмотрев на меня, сказал: «Неси к старпому, он подпишет». Старший помощник командира хитро на меня посмотрел, ставя печати, а за подписью командира посоветовал обратиться к писарю строевой канцелярии… Этим «посылом» он давал понять, чего стоят все эти зачетные листы.
В назначенный день и час все группы, стажировавшиеся на кораблях 7-й эскадры и 2-й дивизии, были собраны в районе штабного домика для последующего перехода в Электромеханическую школу, где нам пришлось в течение суток в прямом смысле бить баклуши, ожидая прибытия в Североморск из Западной Лицы Александра Беспальчука, Николая Казимирского и группу не менее выдающихся «букарей», стажировавшихся «в отдаленных базах флота» на должностях, ведомых разве только начальнику учебного отдела училища.
На мурманский вокзал мы добирались в два приема группами из трех автобусов, выделенных автобазой по заявке руководителя практики. В поезде Мурманск-Москва нам были выделены два плацкартных вагона. Часть мест в нашем вагоне заняли наши «коллеги» из 15-А роты. При убытии с кораблей нам был выдан «сухой» паек из расчета на двое суток пути. При следовании до Москвы в каждом вагоне были назначены дежурный по вагону и два помощника. Ночь прошла спокойно, утром выяснилось, что группа наших стажеров из 158 класса, налопавшись водки, решила проветриться в тамбуре и Борис Дехник, разгневанный тем, что на ходу нельзя открыть вагонную дверь, рукой разбил стекло, поранил руку. Одним словом - порезвился,. Дехника быстро изолировали в туалете, а, чтобы проводник не раздувал скандал, в качестве компенсации собрали деньги, на которые можно было бы не только заменить стекло, но и купить новую дверь. Мошковичу об этом инциденте не стали докладывать. За час до прибытия поезда в Минск Яцевич заявил, что ему нужно обязательно заглянуть домой. При этом Женя обещал мне, что нагонит нас в Москве… Сознавая свою ответственность как непосредственного начальника, я уведомил Яцевича, что если он не подсядет в поезд в Москве, то я доложу о его отсутствии руководителю практики. Привычно оскалив по-шпански зубы, Женя сказал: «С докладом не спеши, я тебя не подведу…» Женя действительно присоединился к нам… на перроне Севастопольского вокзала.
В Москве до отправления поезда в Севастополь у нас было более пяти часов. На вокзале меня встретила Марина Сухова. В одном из писем она намекала на возможность встречи, но я до последнего момента не ожидал, что она решится приехать для встречи со мной из Горького. Наверное, это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Три часа прогулки по весенней Москве с девушкой-красавицей. «Картина маслом»: курсант пятого курса, без пяти минут лейтенант… Слегка подзаросший, в фуражке слегка примятой, в форме, пропахшей морем и корабельным железом. Девушка ослепительной красоты, с внешностью цыганки, в летнем голубом пальтишке, сшитым у лучших московских портных, с золотыми украшениями, возраст которых явно зашкаливал за 200 лет… Видимо, неспроста, гуляя по московским переулкам, Марина, хорошо знавшая этот район, вывела меня к старинной церкви, где по легендарной версии венчался Пушкин с Гончаровой. Несколько мгновений постояли в храме, где в это время шла служба. Прощаясь со мной, Марина пообещала приехать в Севастополь, на выпуск из училища. Нужно было быть слишком тупым, чтобы ожидать еще каких-то дополнительных реверансов в мою сторону…
Очень хорошо запомнился день нашего возвращения в Севастополь со стажировки – 22 апреля. Магия чисел – заявление в училище я тоже подал 22 апреля… Было по-летнему тепло, даже жарко, ярко светило солнышко. Именно в этот деть я поставил себе задачу: любыми средствами добиваться службы на Черном море.
Чуть ли не на следующий день после возвращения из Североморска, мне, во главе группы из пяти человек, было поручено ответственное и, не скрою, приятное задание, – развести по домам наши офицерские вещевые аттестаты. Был выделен «Урал» с открытым кузовом. В него погрузили узлы, скрученные из офицерских плащ-палаток. В эти узлы были уложены тужурки, кители, брюки, шинели, фуражки, обувь. Что касается пошива формы для нашей роты, то здесь не обошлось без проблем. Срок обязательных при пошиве верхней одежды примерок, определенных для нашей роты, пришелся на период стажировки. Оно и понятно, самый большой заказ в нашем ателье до 1972 года не превышал 350… А теперь вдруг следовало обеспечить пошив 450 комплектов формы! И наша рота в очереди на пошив, как обычно, – последняя в списке… Это же нужно было снять с нас мерки на 4-м курсе, сверить их с метрическими записями в медицинских книжках, чтобы теперь за два месяца до выпуска убедиться в том, что шинели не одеваются, точнее, не напяливаются; борта тужурок, надетых на наши тощие торсы, при подъеме рук и при движении раздвигаются на груди как батопорты или аппарели на десантных кораблях перед выпуском на воду плавающих танков…
Наши чудо-мастера даже парадные тужурки умудрились изуродовать. Брюки сшили так, что при отсутствии «запаса», расставить их в поясе не представлялось возможным, -доэкономились… Единственно, что радовало глаз и душу, так это две пары так называемых «морских» ботинок на резинках вместо шнуровки, позволявших легко и быстро их одевать при подъемах и тревогах.
Моя парадная тужурка (как и у большинства служивших на кораблях офицеров) одевалась пару раз в году на смотры и государственные праздники, пока не перешла по наследству к моему батюшке, пристрастившемуся в ту пору выходить в форме на ветеранские мероприятия. Так что уже на втором витке своего существования она еще лет двадцать напоминала своим ущербным видом о наших «радостных» предвыпускных заботах весны 1972 года.
Развозя комплекты формы по данным нам адресам, мы имели счастье познакомиться не только с родителями наших севастопольцев, но и с тещами наших «женатиков». Вот только сейчас, написав эти строки, я подумал о том, что совершенно не знаю, как была организована стажировка у наших ребят на Черном море. Ведь не только же один Миша Моцак здесь гастролировал, были еще Володя Мельников, Миша Королько, Володя Петров.
Адмирал Михаил Васильевич Моцак, в отличие от Юрия Николаевича Синина, спокойно реагирует на вопросы редакционной коллегии, призванной, таки, уточнить отдельные эпизоды, достойные занять свое место в историческом повествовании о нашей «ВЕДИ»-роте. Предоставляем слово непосредственному участнику событий:
«Я попал на практику на БПК «Красный Кавказ» 30-й дивизии плк КЧФ. Пока стояли на Минной стенке, все шло хорошо. Потом корабль поставили на Северную сторону к 7-му причалу. Оттуда добирались до города на баркасе, который приходил обычно на причалы 30-й дивизии. Но однажды он подошел сразу к Графской пристани. Мы втроём (я, курсанты 15-й роты Швагрук и Рябухин) решили попить там же пивка. Патруль появился незаметно. Эти два бугая цыкнули на патрульных и «сделали ноги». Загребли меня одного. В комендатуре, осознав тяжесть проступка, я предложил себя в роли писаря и вписывал вполне приличным почерком в журнал нарушителей, доставленных в комендатуру. К вечеру, искупив вину, готовился убыть домой, но тут появился полковник Голубь (правильно – Голуб. –Б.Н.). У Голубя был сын, который закончил наше училище. Так вот, комендант даже своему сыну не разрешал переодеваться по гражданке.
Однако, продолжу. Появившись, комендант спросил про меня: «Кто такой?». Дежурный растерялся и доложил о Графской пристани и пиве. Товарищей я не сдал. Голубь оценил мою порядочность и домой меня отпустил, но в училище позвонил и сказал: «Вы наведите у себя порядок. Курсанты обнаглели до того, что пиво пьют на Графской пристани». По окончании практики меня пытал начфак Гончаров (подпольная кличка Яша): «С кем пил пиво?» Я молчал. Он догадался (ведь на БПК было три курсанта). Оценив моё поведение, перед строем факультета он объявил мне компромиссные 7 суток ареста (больше таких сроков не получал никто; обычно 10 или 15) и я попал на севастопольскую гауптвахту.
Кстати, меня даже не разжаловали, и я остался в звании главного корабельного старшины. Зато именно на этой курсантской практике я сделал свой выбор о будущей жене и живу с ней уже 44 года. Два сына, три внука. Это именно она (Наташа) решила, что мы поедем служить на ТОФ, а не на паркетную Балтику».
Комментарий автора
Ну вот, видите, правильно говорил Достоевский, что для настоящего русского человека и тюрьма (в первом приближении, гауптвахта) – школа жизни. Сразу резко обостряются все чувства – появляется жажда жизни, потребность в продолжении рода…
Правильно решила Наташа: как говорится, от греха подальше… На Балтике там пивка просто так не попьешь. В октябре 1974 года я находился на курсах по изучению новых образцов зенитного ракетного вооружения. Кстати, вместе со мной были выпускники нашего года – Александр Степахин и Сергей Косинов. Проходная Школы оружия, где мы проходили обучение, находилась как раз напротив пивного бара… Не успели мы расположиться за столиком с пивными кружками, как появился помощник коменданта крепости Кронштадт и, не принимая от нас ни каких объяснений, поставил нам на командирочных предписаниях лиловый штамп: «Пил пиво в рабочее время». Казалось бы, ну как после такого отношения к гостям города сохранить хорошие воспоминания о Кронштадте? Единственно, что не учел этот сорокалетний траченный молью капитан, что старшие лейтенанты, служащие по третьему году, уже кое-чему научились в той жизни, и не стали бы предъявлять по первому требованию первые экземпляры командировочных предписаний… А на вторых экземплярах командировочных можно было даже штамп Рейхс-канцерярии сохранить. В моем архиве этот документ сохраняется по сей день как образец высочайшего уровня организации комендантской службы в Кронштадте и… Севастополе.
Примерно в эти же дни командиры артиллерийских батарей ТАКР «Киев» проходили стажировку на кораблях 30-й дивизии. Старший лейтенант Василий Васильчук и капитан-лейтенант Николай Таран зашли выпить пивка в кафе «Нептун» (только не надо меня поправлять: в дневные часы «Нептун» числился как кафе, а не ресторан). Не успели наши офицеры выпить по второй кружке, как нагрянули два патруля во главе опять-таки с помощником коменданта (он же – комендант Северной стороны)… В результате – фамилии злостных нарушителей дисциплины были озвучены на утреннем докладе командующему флота, а на следующий день был издан приказ командующего, в соответствии с которым Васильчук и Таран были откомандированы на те должности, что занимали они до назначения на ТАКР «Киев»: Таран – на ЭМ «Бравый», Васильчук – на ЭМ «Напористый». Вроде, как наказали? Быть может, рядом с Васей Васильчуком не было такой советчицы как Наташа рядом с Михаилом? Как результат: пока «Киев» достраивался и вводился в строй, Васильчук стал старпомом «Напористого» а Никольский как был образцовым командиром группы, так им и оставался ближайшие пять лет. Так, быть может, таки, стоило попить пивка? Кстати, хорошо зная того же Тарана (да и покойного Васю Васильчука), не сложно предположить, что их заход в «Нептун» в рабочее время был частью спланированной акции по «соскоку» из экипажа «Киева», перспективы службы на котором выглядели слишком уж проблематично. Ну, чем вам не аналогия с теми же Кирилловым с Яцевичем в марте 1970 года? Таран успел получить звание капитана-лейтенанта и ему на должности командира батареи корабля-новостройки ловить было нечего. Васильчук узнал, что на «Напористом», выходящем из завода, освобождается должность командира БЧ-2…
Дела давно забытых лет, преданье старины глубокой… Вася Васильчук успешно командовал «Напористым», вывозил на РКР «Слава» на Мальту не к ночи помянутого Михаила Горбачева, дважды побывал комбригом, длительное время успешно руководил УПАСП ЧФ… Сын Василия успешно командовал 41-й бригадой, той бригадой, которой в свое время блестяще командовал Юрий Костырко… Нет с нами ни старшего Васильчука, ни старшего Костырко…
Кстати, о перспективах службы, но уже со слов со слов Михаила Моцака:
«После выпуска нелюбивший меня Скиба сказал: «Ну вот, сгниешь на ТОФе каплеем», на что я амбициозно ответил, что через 10 лет буду командовать крейсером. Тогда я ещё не знал, что почти все одноротники попадут в одну береговую РТБ, и за службу на кораблях придётся бороться. Но я выиграл спор! Через 10 лет после окончания училища я стал в звании капитана 3 ранга командиром крейсерской атомной АПЛ СФ «К-517», совершил 7 боевых служб, в том числе, в Индийском океане после перехода туда из Западной Лицы вокруг Европы, Африки. Когда мы встретились случайно со Скибой в 1983 году в Севастополе, я был в звании капитана 2 ранга (он был 3-го), командовал лучшей АПЛ ВМФ, был обладателем двух призов ГК ВМФ, сходил командиром на боевую службу в СРМ. Обо всех моих достижениях я с издёвкой рассказал бывшему командиру роты. Он помрачнел и только...».
Попутная зарисовка из нашего непредсказуемого флотского быта: сентябрь 1984 года, субботнее утро, до конца большой приборки остается 20 минут. Командир 170-й БПК капитан 1 ранга Стефанов проходит вдоль причала, осматривая внешний вид кораблей, и принимает доклады от командиров. В районе 2-го причала перед ним одновременно стоят капитан 3 ранга Сергеев (выпускник 15-А роты) и капитан 3 ранга Мелах (выпускник 25-й роты). Я делаю попытку незаметно проскочить мимо… Стефанов машет рукой, подзывая к себе, продолжая воспитывать командиров, не обеспечивших образцового внешнего вида своих кораблей. Наконец, комбриг поворачивается в мою сторону: «Вот Никольский не может в течение месяца привести в боеготовое состояние материальную часть, затопил агретатный отсек, и при этом - капитан 2 ранга. Вы – командиры кораблей 1-го ранга и до сих пор капитаны 3 ранга… Это как понимать?» Сергеев, в отличие от гагауза Мелаха, был попроще, он и говорит Стефанову: «Вот бы и нам хотелось знать, как это понинать?» Стефанов, пожевав губами, махнул рукой: «Служить надо лучше… Идете на свои корабли»…
Уж кто-кто, а Стефанов прекрасно знал, что очередное звание капитана 2 ранга мне присвоено при наличии двух неснятых «НСС», причем одно из них было наложено командующим флотом… О совместной службе с Сергеевым и Мелахом многое мог бы рассказать Андрей Железков, но это не входит в узкие рамки нашего исследования…
Конец апреля–начало мая 1972 года. Начался самый долгожданный и счастливый период нашего пребывания в училище – период написания дипломного проекта. Его не способны были отравить даже невеселые думы о предстоящем распределении и возможные проблемы грядущей службы. Все мы получили в секретной канцелярии индивидуальные чемоданчики для секретных документов, металлические пеналы-тубусы для схем и карт, печати для опечатывания чемоданов и тубусов. Для того, чтобы не потерять печати, использовали шнурки, один конец которого крепился к поясу, другой – к дужке печати. Для этой цели годился штатный ремешок для крепления пистолета к кобуре, но не у всех была возможность достать его. С особым шармом для этой цели использовались золоченые шнуры, в ту пору прилагавшиеся к фуражкам капитанов 1 ранга. Каждый из нас получил у своего руководителя задание на написание дипломного проекта. В задании указывались контрольные сроки выполнения отдельных этапов дипломного проектирования. Не зная, где и как сложится наша предстоящая служба, но заранее ничего хорошего не ожидая, мы не отказывали себе в удовольствии почаще бывать дома и в городе. Я и до этого периода не особенно баловал своих «сокамерников» по 316-й комнате в общежитии совместными ночевками, а теперь, получив официальное разрешение на выход из училища после вечерней подготовки, не упускал ни единой возможности сходить домой.
Как бы спохватившись, мы стали внимательнее относится к своему ближайшему окружению, изыскивали возможности побыть вместе вне стен училища. В один из выходных дней в конце мая мы полным составом свой 316-й комнаты решили выехать в район села Родниковского с целью отдохнуть на природе и проверить на местности информацию о наличии в окрестностях села дольменов и менгиров. Идея эта исходила от Сергея Кириллова, была мной поддержана, а Александр Подколзин и Геннадий Чепур, периодически присутствовавшие при наших околонаучных спорах, в том числе и по проблемам памятников эпохи Неолита в Крыму, решили поддержать нашу компанию.
Доехав до окрестностей Родниковского на автобусе, стали внимательно осматриваться по сторонам. Несколько раз прошлись по улицам села. Местных жителей опрашивать на предмет нашего поиска было бесполезно: после высылки в мае 1944 года семей крымских татар, все эти села были заселены хохлами и бульбашами из разоренных немцами районов Украины и Белоруссии, прервав и без того зыбкую историческую связь времен.
Продолжая осмотр главной улицы поселка, я обратил внимание на материал, который был использован для возведения высоченных заборов вокруг усадебных участков местных жителей. Они были собраны из плит, чуть ли не пригнанных друг к другу. Посмотрели, пощупали… На торцах отдельных, наиболее толстых плит сохранились насечки, очень похожие на фрагменты рукодельных знаков, надписей… Кириллов согласился с моей версией: значительная часть плит появилась после распила, либо раскола древних менгиров. При том, что менгиры изготавливались из крепчайших местных горных пород, остается поражаться трудолюбию, а главное, находчивости местных хуторян. Рукотворные памятники древнейшей эпохи, пережившие набеги варваров, кочевников, с почтением, или религиозным страхом сберегавшиеся на протяжении тысячелетий, воспетые и былинах и поэмах, в наш прогрессивный век были разрушены и использованы для ограждения загонов для скота, строительства заборов, свинарников и нужников. C такими невеселыми думами мы дошли до центральной площади села, где как подарок судьбы мы обнаружили менгир среднего размера, поставленный на клумбе перед зданием сельсовета. Стала понятна и причина, по которой на него не поднялась рука вандалов середины ХХ века… На одной из граней древнего изваяния оставались следы от крепления таблички. Судя по металлической звезде, укрепленной на вершине менгира, наверняка на табличке были перечислены фамилии и имена партизан, или жителей села, погибших в годы войны. Уже выйдя за околицу села мы увидали сельскую свалку, в основе которой находилась нижняя часть большого дольмена, «крыша» которого, опять тики, отсутствовала… Можно было предположить, что верхнюю, более доступную часть дольмена постигла судьба тех же менгиров, когда-то находившихся в долине.
С одной стороны, мы не обнаружили полей с рядами древних изваяний, некогда воодушевивших А.С. Пушкина, сравнившего их с рядами окаменевших воинов, в другой, мы нашли последние следы их былого присутствия в этом краю в недавние времена. Как и в былинные времена вся долина, поросшая ковылем, под дуновением весеннего ветра напоминала волнующееся море… Подколзин и Чепур, видимо, не в полной мере проникнувшись торжественностью момента, болезненно отреагировали на резкий запах цветущих трав, и «распустили» сопли… Должно быть, сравнение ковыльного моря с реальной морской стихией вызвало у них приступ аллергии. Интересная и запоминающаяся была «вылазка»...
Примерно в эти же дни выкинул свой очередной и теперь уже последний фортель Кеша Платонов. Подойдя ко мне, как обычно сбоку и сзади, Георгий заявил: «Ты меня, пожалуй, не ищи, а если будут спрашивать, то скажи, что диплом я писать не собираюсь, буду выпускаться мичманом». Ну вот, что называется, - приехали! Именно в эти дни все наши курсанты получали задания от своих руководителей, командир роты фиксировал в своем кондуите эту информацию, с целью последующего контроля. Прошла неделя, чемодан, предназначавшийся Платонову, сиротливо стоял в секретной части, наш классный секретчик Саша Некрасов подошел ко мне с вопросами. Я вынужден был доложить командиру роты о возникшей проблеме, предполагая, что она станет нашей общей проблемой…
Скиба заметно помрачнел, сказал, что переговорит с Платоновым, и приказал мне вызвать его. Когда я нашел Кешу в его келье под сценой клуба, то, оценив его состояние, понял, что разговор с командиром роты сегодня уже точно не состоится. Обострять отношения с командиром роты накануне распределения не входило в мои планы, и я сказал об этом Платонову. По своему характеру Платонов был спокойным, рассудительным парнем, внешне выполняя все предъявляемые к нему требования, он не терпел ни малейшего давления со стороны. По сути, с такой жизненной установкой для кадровой воинской службы он был профессионально непригоден, но менять что либо не собирался.
У Жоры был первый разряд по гимнастике, в свое время в спортивном клубе Владимира он занимался в секции в одной группе с гимнастом, еще на нашей памяти ставшим олимпийским чемпионом. О своих спортивных достижениях Жорка никогда не распространялся, хотя на занятиях по физической подготовке не упускал возможности показать свое мастерство на перекладине или брусьях. К учебе проявлял поразительное безразличие: очень было похоже, что своим присутствием в училище Кеша делал большое одолжение матери, ждущей что сын получит высшее военное образование, либо дяде-полковнику, который, наверное, дал слово своей старшей сестре сделать из племянника-шалопая образцового офицера флота. До тех пор дядя свое слово держал: Жорка с переменным успехом переходил с курса на курс, не затрачивая на это практически никаких усилий. Но, насколько мне известно, незадолго до нашего выпуска дядя Жорки – командир одной из береговых частей флота скоропостижно скончался от осложнений гриппа, перенесенного на ногах… Контроль над Кешей был утрачен и его свободолюбивая, творческая натура, при очевидной неготовности к корабельной и воинской службе, стала судорожно искать выход из сложившегося положения…
Последние полгода пребывания в училище, Платонов стал заметно злоупотреблять алкоголем, наверное, это была наследственная проблема, потому как Жора не делал из нее трагедии. И это притом, что волевым качествам Платонова можно было только позавидовать. Теперь же, выслушав меня, Жорка, немного собравшись с мыслями, резко поднялся и, взглянув на меня сверху вниз, неожиданно заявил: «Ну, что расселся, – пошли, что-ли?» Как вы помните, речь шла о вызове Платонова к командиру роты. Подошли к ротной канцелярии, я доложил капитан-лейтенанту Скибе о прибытии Платонова. Жора зашел в канцелярию, доложил о своем прибытии, а мне Скиба приказал возвращаться в класс для продолжения работы над дипломом.
О содержании разговора Скибы с Платоновым можно только догадываться, но не сложно представить его содержание. До утра следующего дня я не имел об этом никакой информации, так как Платонов привычно ночевал в «городе мастеров». Утром следующего дня Скиба мне говорит: «Пойдешь со мной к начальнику факультета, докладывать по Платонову…» По большому счету, товарищеские отношения меня с Кешей не связывали, и его духовные метания и бытовые заморочки накануне выпуска были совсем некстати… Но деваться было некуда, я продолжал исполнять обязанности командира отделения, а Платонов оставался курсантом этого отделения. Перед начальником факультета я предыдущий раз стоял в марте 1970 года при разборе «диссидентской» выходки Сергея Кириллова и Евгения Яцевича. Видимо, Яков Акимович прекрасно помнил причину нашего с ним последнего общения.
Когда мы со Скибой вошли в кабинет начальника факультета и доложили о своем прибытии, Гончаров насупив свои густые брови, злобно посмотрел на Скибу, затем перевел взгляд на меня: «Ну вот, уже мичман (мы все с трудом привыкали к званию «главный корабельный старшина»), а все никак служить не научишься. Что опять случилось?» Со стороны могло показаться, что Гончаров последний раз распекал меня не полтора года, а с неделю назад… Коль вопрос относился ко мне, я доложил, что курсант моего отделения главный старшина Георгий Платонов отказывается писать диплом и собирается выпускаться из училища мичманом. Яков Акимович грозно посмотрел на Скибу, затем на меня и сказал: «Вы это допустили, вам это и расхлебывать. Платонова пару дней не дергать, а тебе (Гончаров только в случаях сильного раздражения называл курсантов старших курсов на «ты») – брать задание на дипломное проектирование, составить план, а потом я приму решение, как поступить дальше».
На профильных кафедрах были вывешены списки дипломников с указанием руководителей. Первоначально Платонов, в соответствии с темой курсового проекта, планировался к написанию диплома у капитана 2 ранга Мельникова. Но у Мельникова уже набиралось до десятка дипломников при стандартной норме в 5-6. С подачи Михаила Израилевича Ягудина я числился у Мельникова в Научном обществе курсантов. Именно числился, потому как к серьезной научно-технической деятельности я был совершенно не способен, и поэтому имитировал ее с большим трудом.
Подойдя к Мельникову, как преподавателю с которым я сотрудничал в течение полутора лет, начиная с написания курсового проекта, популярно объяснил проблему, возникшую у меня с Кешей Платоновым, и попросил его помощи. Я объяснил Мельникову, что в создавшейся ситуации начальник факультета приказал мне получить задание на дипломное проектирование для Платонова и приступить к планированию дипломного проекта. Мельников понял меня с полуслова, отлучился буквально на пару минут к начальнику кафедры и вернулся с известием, что Георгий Платонов прикреплен для дипломного проектирования к преподавателю капитану 2 ранга-инженеру Раките Михаилу Иосифовичу, и я могу у него получить все основные данные для планирования дипломного проекта.
Дело в том, что у капитана 2 ранга Ракиты на 12-й кафедре была нестандартная и по-своему ответственная функция: он читал разделы по приборной части ракетных комплексов для «материальщиков» – будущих специалистов по стартовому оборудованию комплексов и устройству ракет, то есть, тем, для кого эта тематика не была профильной в процессе учебы. В то же время Ракиту периодически привлекали для проведения занятий с нами – «прибористами», но уже по устройству систем проверки и бортовому устройству ракет. Если более доходчиво, то Михаил Иосифович проводил занятия «понемногу обо всем», но не заморачиваясь на подробностях. Вообще, Ракита для условий училища был по-своему экзотической фигурой. Должно быть, ему не очень везло в личной жизни… По крайней мере, в период нашего обучения на старших курсах он холостяковал. При своих 42-х годах он был сутуловат, лысоват и хромоват, одним словом, не Ален Делон. При этом у Михаила Иосифовича были обалденные, холеные бакенбарды, придававшие ему вид престарелого гусара из эпохи наполеоновских войн… Должно быть на них Ракита возлагал немалые надежды. Периодически появляясь в танцевальном зале Дома офицеров, он был кумиром местных девушек, зашкаливших за 35 лет. Из соображений высочайшей гуманности мы - юные прохиндеи, настоятельно рекомендовали своим партнершам по танцам изредка приглашать Михаила Иосифовича на «белый танец»…
Мы уже привыкли к тому, что наш курс своей многочисленностью с момента своего комплектования бил рекорды и нарушал все возможные стандарты, ранее применяемые на факультете. Так и в последнем случае, из-за большого числа курсантов-выпускников к руководству дипломным проектированием привлекли не только старших преподавателей, но и преподавателей, проводивших практические занятия на кафедрах. К таковым относился в тот период капитан 2 ранга Ракита. Выбирая тему диплома для Платонова, Михаил Иосифович долго копался в своих рабочих записях, хитро поглядывая на меня.
Тогдашние мысли и действия Ракиты в полной мере стали мне понятны лишь тогда, когда в 1990 году, мне, в ту пору старшему преподавателю Военно-морской кафедры Нижегородского училища тыла, стали поручать руководство дипломным проектированием будущих помощников командиров кораблей по снабжению, а так же начвещей, начпродов береговых баз и частей флота… То есть, обеспечивать подборку, оформление и придание наукообразности проектам, о которых сам я имел весьма отдаленное представление, потому как я преподавал Военную историю, а до прихода в училище служил на строевых должностях.
Проблему руководства дипломным проектированием в течение пяти лет (до 1990 года при четырехлетнем курсе обучения будущих офицеров тыла ВМФ дипломное проектирование не предусматривалось) я решал просто: в сейфе у меня были дубликаты дипломных проектов, защита которых успешно состоялась в предыдущие годы. Графическое приложение к этим дипломным проектам имелось в шкафу лаборанта нашей кафедры. С небольшими вариациями темы дипломных проектов, подбираемые мной, ни на одном из этапов не пересекались с режимом секретности, что было удобно и мне и моим потенциальным дипломникам. Каждый из моих дипломников получал задание перед убытием на стажировку, с разной степенью успешности отрабатывал его, а по прибытии в училище приступал непосредственно к работе по теме диплома. В назначенные мной контрольные сроки, дипломники традиционно приносили на проверку всякую галематью, и после основательной взбучки – старательно переписывали в свои рабочие тетради те разделы, и вычерчивали те схемы, что я выдавал им из своих закромов…
Этот процесс молчаливо принимался руководством кафедры, и не вызывал особых нареканий у контролеров учебного отдела. При этом, не было случая, когда бы мне было стыдно за своих дипломников… Да, и потом, что было взять с «историка»? Так вот, в те годы я неоднократно добрым словом поминал Михаила Иосифовича Ракиту – лучшего методиста 12-й кафедры. Тогда же, в далеком теперь мае 1972 года нечто подобное предстояло скомпилировать нам в «содружестве» с Платоновым, при грамотном руководстве Ракиты. Для начала Платонова следовало убедить в том, что от него требуется хотя бы имитация активного «творческого» процесса по написанию диплома…
Получив у Ракиты задание на дипломное проектирование для Платонова, я предстал перед коллективом класса и в общих чертах довел имеемую по проблеме информацию. Скромно умолчал я лишь о том, что начальник факультета лично мне приказал писать диплом за Платонова… Кто бы и что бы не говорил, но класс у нас был дружный и способный к решению многоплановых задач, иначе бы мы не сохранили все 100% своего состава. Для начала распределили задачи по совместному написанию диплома для Платонова. Эдуард Андрюшин взялся изготовить функциональную схему для основной, третьей главы диплома, изготовление карты обстановки было поручено Григоренко и Кириллову. Евгений Шаров сгоряча заявил, что возьмется за написание пояснительной записки. К его заявлению отнеслись недоверчиво, очень сомневаясь в том, что он осилит написание своего диплома… Для начала следовало решить, казалось бы, самую простую задачу – обеспечить получение в секретной части чемодана, тубуса и печати самим исполнителем, то есть Жоркой Платоновым.
Но вот с этой задачей после длительной и задушевной беседы с Платоновым Женя Шаров справился. Я, чтобы ненароком не спугнуть Платонова, с Шаровым вместе не пошел. И, как выяснилось, сделал правильно. Вернувшись после выполнения своей дипломатической миссии, Шаров сказал, что Жорка готов выполнить все пожелания коллектива, кроме последнего: выпускаться, таки, будет мичманом… Поскольку до выпуска нам всем еще требовалось дожить, нам и этот вариант вполне сгодился. Я доложил командиру роты о достигнутом результате, но Скиба, как настоящий хохол, был очень недоверчив и осторожен. Для начала он сказал, что в силе остается приказ начальника факультета о том, что я несу персональную ответственность за написание Платоновым дипломного проекта. И что докладывать начальнику факультета о достигнутом результате он пойдет только после того, как убедится в том, что Платонов привел себя в порядок и приступил к работе в классе. Кстати, чтобы лишний раз не расстраивать командира роты и не настраивать его против себя, я не сказал о том, что Жорка не до конца покаялся и по-прежнему собирается выпускаться мичманом… Кстати, Ракита без уточнений и изменений, утверждая план написания дипломного проекта Платоновым, потребовал, чтобы тот явился с планом к нему лично. Недоверчивый, однако, был преподаватель.
На следующее утро класс торжественно встречал будущего дипломированного специалиста Георгия Юрьевича Платонова, принесшего в класс чемодан и тубус и скромно занявшего свое рабочее место за столом. А уж как я был рад этому явлению! Дальнейший процесс написания диплома Платоновым превзошел все наши ожидания… Кеша, как все творческие и одаренные личности, был еще и увлекающейся натурой. При изготовлении для него карты обстановки, он воодушевился и попытался внести свои предложения и соображения… В такие минуты Кеша был неподражаем: глаза у него светились радостью, правый уголок рта слегка был искривлен в попытке улыбнуться… Процесс возвращения Платонова к свету (выход на поверхность из норы под сценой клуба) и жизни, превзошел все наши ожидания. Платонов привел в порядок свою форму, постригся и пару раз вышел в город. Как оказалось в эти же дни вдова его дяди-полковника сосватала Жорку с чудесной девушкой, к счастью, еще не догадывающейся, на какую жертву она решилась, связав судьбу с этим абормотом…
Нужно сказать, что в дальнейшем больших проблем с Платоновым не было. Оставалась, правда, проблема с выполнением Платоновым требований Приказа МО № 010, потому как Кеша, продолжая капризничать, наотрез отказался работать с секретными материалами и схемами. Но и эта проблема была решена. Саша Некрасов на правах секретчика класса всякий раз, имея на руках бирки свою и Платонова, получал оба чемодана и приносил их в класс. Ну, а пока все было прекрасно и радостно. Теперь уже весь наш коллектив уверенно шел к поставленной цели, готовясь к защите дипломных проектов.
В нашей роте не было претендентов на золотую медаль. В нашем, первом взводе, на диплом «с отличием» шли Миша Григоренко, Сережа Евстигнеев и нагнавший их Костя Добрынин. Во втором взводе на «красные» дипломы претендовали Николай Казимирский, Борис Зубко, Виктор Дубницкий и Юрий Икаев. В третьем взводе – Сергей Кирсанов, Борис Санников, Иван Моисеенко и Анатолий Улита. В эти же дни командиры рот стали отрабатывать (сейчас бы их назвали рейтинговыми) списки курсантов в основе которых были успешность учебы, дисциплина, исполнение обязанностей младшими командирами и прочее. Возможности «волосатых рук» родственников и благожелателей до поры не прослеживались: одним предстояло проявиться в процессе непосредственного распределения, о других мы узнали лишь по прошествии первого года службы, о третьих мы не имеем достоверной информации до сих пор. Так, нам неизвестна карьера и судьба Алексея Соколова, наверняка укоренившегося в одной из многочисленных военных приемок Электростали…
С немалой гордостью могу сказать, что я числился в этом списке в конце первой десятки… В процессе работы с послужными списками офицеров Российского флота, выпускниками Морского кадетского корпуса и Морской академии Генерального штаба, я обратил внимание на то, что в них обязательно указывалось: «закончил корпус… по списку». Это позволяло в известной степени оценивать потенциальные возможности выпускника в службе, в научной деятельности и т.д. В нашем случае, при готовности к выпуску 476 человек, подобный список терял бы всякий смысл, поэтому оставалось судить об успешности выпускников по ротным спискам…
Одновременно в масштабах курса шло формирование списков по распределению на флоты, флотилии и в «центральное подчинение»… Вот это так называемое «центральное подчинение» и поглотило головы и хвосты нашего громадного общего списка… С одной стороны, отправив в дальние таежные арсеналы и части наших «штрафников» и «диссидентов», с другой стороны, дав возможность «волосатым лапам» сгрести своих питомцев на специализированные полигоны, в военные институты, военные приемки… Либо «попридержать» особо одаренных, но до времени не оцененных, – в «распоряжении» Главного Управления кадров ВМФ, на период подыскания для них подходящих должностей… Из тех, с кем мне позднее пришлось служить, примерно в таком режиме дожидались назначения выпускники «БУКИ»-роты Геннадий Клыпин и Александр Степахин… А сколько всех их было в той же «БУКИ»-роте?
Моего «знакомства» с Северным флотом за период стажировки вполне хватило для того, чтобы осознанно и решительно стремиться к службе на Черноморском флоте.
Для начала я добился того, что меня включили в списки выпускников, спланированных для службы на Черноморском флоте. Когда до защиты дипломных проектов оставались считанные дни, меня вызвал к себе командир роты и, не скрывая торжественных ноток в голосе, сообщил, что я спланирован на должность начальника кинотелескопической (до сих пор при воспроизведении этого названия язык заплетается) станции научно-испытательного полигона в Феодосии. Эту бы должность в то время, да Сергею Кириллову!
Представляя себе сложнейшую ситуацию с распределением, я несколько удивился тому, что прозвучало наименование конкретной должности в конкретной части. Тем белее, что эта часть во все времена числилась среди частей «центрального подчинения». В этой связи, казалось, что мне грех было завидовать тем же Геннадию Чиркову, Александру Подколзину и Сергею Евстигнееву, в конечном итоге назначенным на Северодвинский полигон… Не проявив ожидаемой командиром роты радости, я спросил у него: не было ли возможности получить должность на корабле? Анатолий Петрович Скиба, до прихода в училище служивший пять лет на ракетно-технической базе («техничке»), посмотрел на меня взглядом, каким должно быть смотрит психиатр, долго лечивший больного, добившийся при этом поразительных успехов, но вдруг увидевший, что все его лечение пошло насмарку… Посмотрев на меня изучающим, вымученно печальным взглядом, командир роты сказал, что роте не досталось должностей на черноморских кораблях.
Скиба, конечно же, хитрил… На должность инженера БЧ-2 достраивавшегося в Николаеве БПК 61-го проекта будет назначен Костя Добрынин, в «распоряжение» начальника отдела кадров ЧФ с последующим назначением на один из кораблей 30-й дивизии был спланирован Володя Петров, на должность командира ГУРО РКР «Грозный» был назначен Александр Ковшарь, на должность командира БЧ-2 МПК в ОВР был назначен Леонид Бакши, на ракетный катер в 41-ю бригаду был назначен Виктор Сердюк из 158-го класса, на должность оператора ОСНАЗ на корабль радиоразведки был назначен Александр Лобурец, на должность командира батареи БПК 61-го проекта был назначен Виктор Сухомлин. Ну, положим, Константин Добрынин получил диплом «с отличием» и два года был старшиной нашего класса, Александр Ковшарь был заместителем командира роты… Но какие преимущества имели по сравнению со мной Леня Бакши, Александр Лобурец, Виктор Сердюк, Виктор Сухомлин? Отец Лобурца – скромный отставной майор, ветеран радиоразведки флота, отец Лени Бакши – отставной старшина, ветеран линкора «Новороссийск»… Хотя и в те достославные 70-е года активно проявляла заботу о своих «питомцах» еврейская и крымчакская общины… Ну, что уж теперь вспоминать, за прошедшие 50 лет, много морской и водопроводной воды утекло…
Одно могу сказать: командир роты зла на меня не держал, но и в условиях «местных обстоятельств» он был не всесилен… Ему еще предстояло в ближайшие время переходить на кафедру Морской практики преподавателем… И без того могу сказать, что мне была предложена одна из самых привлекательных должностей на берегу, да еще Черного моря, казалось - чего еще можно было желать? Особенно на фоне того, что на Тихоокеанскую РТБ предстояло убыть ДВАДЦАТИ ВОСЬМИ выпускникам среди них только с нашего класса - Сергею Кириллову, Виктору Череднику, Александру Пашковскому, Михаилу Моцаку, Евгению Шарову, Геннадию Чепуру, Владимиру Пискуну, Георгию Платонову и еще десятку выпускников из других рот. Складывается такое впечатление, что эта Ракетно-техническая база с десяток лет накапливала вакансии первичных должностей, чтобы, наконец-то заполнить их нашими выпускниками. Удивляться здесь нечему: при привычном заполнении должностей старших инженеров лабораторий, многие должности инженеров лабораторий оставались вакантными.
Уже только по числу выпускников нашего класса, убывших осваивать Приморский край, можно судить о квоте и качестве вакансий, выделенных нашей роте…. И, можно сказать, что они освоили, не к ночи он будет помянут, Приморский край настолько основательно, что уже в бытность мою старшим преподавателем Нижегородского училища тыла я через своих выпускников получал из тех краев приветы от старшего офицера 4-го отдела ТОФ капитана 2 ранга Владимира Пискуна и начальника отдела хранения Ольгинской береговой базы капитана 3 ранга Евгения Шарова. Кстати, у Шарова, была неплохая «шара» сделать карьеру командира-подводника, подобную той, что блестяще сделал его бывший коллега по РТБ – Михаил Моцак. Промаявшись на «техничке» несколько лет, Женя добился назначения командиром группы управления на дизельную лодку 651-го проекта, но дальше что-то не сложилось… И пошел Женя портить нервы командирам береговых баз, на которых он привычно исполнял обязанности начальников отделов хранения.
Такая же, или примерно такая же ситуация была на РТБ Северного флота на момент прибытия наших выпускников, но об этом несколько позже… Чтобы несколько «оторваться» от этой грустной темы, вернемся в училище начала июня 1972 года.
В эти дни началась защита дипломных проектов. В каждый из дней на нашей ведущей 12-й кафедре проходила защита 15-20 дипломников. Аналогичный процесс шел на ведущих кафедрах 2-го и 3-го факультетов. Инициативные группы от рот организовали ритуал посвящения в офицеры. На причале водной станции священнодействовали Нептун, черти и прочие фигуранты, протаскивавшие через свои ритуальные заморочки, очередных, новоиспеченных дипломированных военных инженеров… Тем, кто успешно прошел защиту, оставалось ждать выпуска, с тревогой ожидая предстоящего распределения.
В общем-то, смирившись с планируемым назначением, я не оставил надежду начать службу на одном их черноморских кораблей. По моей просьбе отец вышел на контакт с нашим бывшим соседом по дому – офицером отдела кадров флота капитаном 2 ранга Николаем Шевцовым. Был период, когда капитан-лейтенант Шевцов служил командиром башни главного калибра на крейсере «Молотов», жил в комнате коммунальной квартиры нашего подъезда и очень уважительно относился к моему отцу. Тогда он для меня, семилетнего пацана, был «дядя Коля», а его жена-медсестра нашего флотского госпиталя – «тетя Галя»… Кстати, в те годы в нашем доме № 1 на Садовой одновременно жили семьи: капитана 2 ранга Николая Баранова, капитанов-лейтенантов Владимира Куликова и Николая Шевцова. Прошло некоторое время, капитан 1 ранга Баранов возглавлял Отдел кадров флота, капитан 2 ранга Куликов возглавлял отделение кадров в Керченско-Феодосийской ВМБ, а капитан 2 ранга Шевцов курировал части тыла флота. Нужно было всего лишь жить в нужное время, в нужном месте… Хорошие были времена.
С Володей Барановым я учился в параллельных классах 1-й школы, Санька Баранов учился на класс младше, Саньку Куликова, по малолетству, я учил премудростям дворовой «пацанской» жизни… Теперь же, когда у Володи Баранова и своих одноклассников-«БУКАРЕЙ», хватало, Куликов служил в «далекой» Феодосии, надежда оставалась на «дядю Колю»… Дядя Коля, прекрасно представлявший обстановку с кадрами на флоте, был очень удивлен моему желанию сменить должность на полигоне на корабельную, тем не менее, обещал помочь. Капитан 2 ранга Шевцов курировал части тыла флота, то есть в его компетенции было передвинуть меня на ту же флотскую РТБ в Кара-Кобе, в арсенал в Сухарной балке, а при некотором усилии, даже в Балаклавский арсенал. Кстати, распределение в арсенал спецоружия было пределом мечтаний наших выпускников, нацеливавшихся на береговую службу. Николай Шевцов, переговорив со своим коллегой - направленцем по 30-й дивизии противолодочных кораблей, обговорил вариант бартера, по которому один из выпускников, спланированных для службы на кораблях дивизии, будет назначен на Феодосийский полигон, а лейтенант Борис Никольский будет направлен в отдел кадров флота с перспективой назначения на один из кораблей 30-й дивизии противолодочных кораблей. Оставалось ждать окончательного решения вопроса, наводя справки в отделе кадров училища. В один из дней, когда до выпуска оставалось три дня, уточняя обстановку в отделе кадров училища, я столкнулся с Володей Петровым, который оказался тем самым добровольцем, изъявившим желание поменять вариант службы на надводном корабле на научную деятельность на Феодосийском полигоне. Как, однако, тесен мир…
Оставались, конечно, некоторые причины для волнений, потому как я хорошо себе представлял ограниченное число вакансий на кораблях и возможное число претендентов на эти вакансии. Если должность на полигоне была труднопроизносимой, но все-таки озвученной, то должность на корабле, да и сам корабль оставались для меня загадкой еще в течение тридцати дней предстоящего лейтенантского отпуска и десяти дней ожидания приказа о назначении…
В эти же дни командир роты озвучивал места предстоящей службы остальным выпускникам нашей роты… Да, именно, места, но не должности! В стандартном варианте значилось: «направить в распоряжение начальника тыла КСФ, начальника тыла ТОФ, реже- начальника тыла КБФ». С большой долей вероятности это означало назначение на должности инженеров лабораторий Ракетно-технических баз флотов, флотилий, отдельных Военно-морских баз… По этому варианту были назначены в РТБ Североморска в бухте Окольной Владимир Ящук, Геннадий Яцевич, Юрий Синин, из 15-А роты – Павел Волошин. На техническую позицию в Полярном – получили назначения – Юрий Ходоров, Виктор Лощинин, из 15-Б – Николай Колосовский, Леонид Теплицкий. Были и такие варианты: «в распоряжение управлений кадров КСФ, ТОФ, КБФ».
Эта формулировка оставляла шанс назначения на корабли и береговые части флотов, флотилий. По этой схеме были назначены на БПК «Зоркий» – Александр Шабанов, на новостроящийся в Ленинграде для Северного флота БПК – Владимир Козловский и Андрей Железков, на АПЛ – Николай Казимирский. На одной из РТБ на Балтике оказался Эдуард Андрюшин.
Значительная группа выпускников, на которых пришли запросы, согласованные на самом высшем для флота уровне, растворилась под формулировкой «направить в центральное подчинение».
Так, без лишней нервотрепки отправились к местам службы Александр Подколзин, Геннадий Чирков, а следом за ними Сергей Евстигнеев. Они тоже были распределены на Север, но это уже совсем другой вариант службы и в совершенно иных условиях – Центральный полигон ВМФ в районе Северодвинска, Центральный арсенал под Казанью и прочие труднодоступные для простых смертных места службы. В центральный арсенал в Сурке отправились Сергей Кирсанов и Анатолий Улита.. Под этой формулировкой незаметно определились с местами службы: Александр Беспальчук, Борис Дехник, Виктор Дубницкий.
Примерно в эти же дни, где-то рядом в канцеляриях и в кабинетах командиров 15-Б и 15-А рот шла тасовка должностей совсем на другом уровне. Володя Сопин, переждав в течение нескольких месяцев эту «распределительную» суету, получил назначение в один из отделов штаба Черноморского флота, Владимир Баранов, Михаил Бабич, а следом за ними – Евгений Орлов и Юрий Ремчуков получат назначения на новейший БПК «Очаков» под крыло тогда еще капитана 2 ранга Игоря Касатонова.
На достраивавшийся для Черноморского флота МРК назначают Михаила Власова, на вакантные должности на БПК 61-го проекта назначат Владимира Салмина, Виктора Потворова, на ПКР «Ленинград» – Виктора Головко. Сергей Журухин, не отгуляв лейтенантского отпуска, так сказать, по «горящей путевке», был назначен на БПК, уходящий на боевую службу…
И таких назначений, не считая должностей в БРАВ для выпускников берегового факультета, на Черноморском флоте было еще несколько десятков. И при этом, наш уважаемый командир роты Анатолий Петрович Скиба сетовал на то, что вакантных должностей на кораблях Черноморского флота не было выделено… Но для других-то рот они определенно были… Основной причиной, этой, скажем так, нездоровой суеты было то, что к моменту нашего выпуска из училища выявилось громадное несоответствие между числом выпускников и количеством должностей на флотах по специальности, полученной нами в училище. Причиной тому было несколько. Основными из них были: снижение темпов военного судостроения из-за недофинансирования ранее принятой программы, продажа части кораблей, построенных на наших верфях, в Индию, Сирию и ряд других стран, недофинансирование судоремонтных работ по вводу в строй надводных кораблей и подводных лодок.
Где то за месяц до окончания училища со многими нашими выпускниками была проведена беседа по вариантам возможной корректировки «профориентации». Речь шла о том, что должностями по специальности, приобретенными в училище, Управление кадров ВМФ всех выпускников не способно обеспечить, но есть возможные варианты получения дополнительной специализации по артиллерии и по радио-разведке с гарантиями последующего распределения на тех же кораблях и в частях флота. Более того, при согласии отправиться на учебу для некоторых выпускников «озвучивались» конкретные должности, на которые они будут назначены. По большей части это были должности командиров артиллерийских батарей на старых эскадренных миноносцах, сторожевых кораблях, артиллерийских катерах, пограничных судах. Многие иногородние ребята из числа наших выпускников до этого момента даже не подозревали о существовании эскадренных миноносцев проекта 30-Б, или сторожевых кораблей проекта 50 (так называемых, «полтинниках»). Видимо, не стоило удивляться тому, что во время работы над дипломными проектами, выяснилось, что Володя Пискун не знает разницы между крейсерами 26-го и 68-Б проектов… У нас, выросших в Севастополе, были на слуху все эти «Львы», «Куницы», «Росомахи», «Волки», составлявшие один из дивизионов ДиК ОВР. Эти кораблики в свое время получили по их названиям: любовно-ласкательное наименование «зверьки». В середине 50-х годов на Ялтинской киностудии был создан фильм «Морской охотник», простенький, киношный сюжет которого создавался на палубе и на ходовом мостике корабля этого проекта. По очертаниям корпуса по вооружению эти корабли напоминали английские и американские фрегаты периода Второй мировой войны, имели отличные мореходные качества, приличное для своего класса, а главное, для своего времени, – вооружение…
Примерно такая же судьба была у эскадренных миноносцев проекта 30-Б. Это был корабль, разработанный нашими конструкторами накануне войны, но вошедший в серию уже после Великой Отечественной, в конце 40-х годов прошлого века. Корабли эти изначально предназначались для сопровождения в ордерах линейных кораблей, линейных крейсеров, но в конечном итоге сгодились в качестве кораблей эскорта для артиллерийских крейсеров 68-Б проекта. Существовали различные модификации этих кораблей, наибольшую известность получили корабли проекта 31 с дополнительным вооружением, предназначенным для артиллерийской поддержки морских десантов, высаженных на побережье… Выпускники военно-морских училищ начала 50-х годов за счастье считали службу на таких кораблях… Был кратковременный период, когда на первых в серии кораблях этой модификации для особо одаренных сыновей адмиралов была введена должность «заместителей(?) старших помощников командиров», с откровенной претензией на неминуемый служебный рост этих молодых офицеров… Поскольку представители этой категории, таки, стали полными адмиралами я не стану называть их, они и так довольно известны в наших «ограниченных» военно-морских кругах. Но, как известно, это призрачное «счастье» большинству этих кораблей и офицерам, служивших на них, сопутствовало лишь до конца тех же 50-х годов.
После хрущевского погрома флота значительная часть кораблей этого класса была выведена в резерв, либо поставлена в консервацию. Не прошло и пятнадцати лет, как командованию ВМФ «приспичило эти корабли вводить в строй…Как следствие - потребовались командиры батарей, способные грамотно эксплуатировать, и не менее грамотно применять в бою стоящие на этих кораблях артиллерийские комплексы.
Профиль подготовки в Калининградском училище позволял назначать выпускников на подобные должности, но, по естественным причинам, «калининградцы» стремились начинать службу на более перспективных кораблях: с современными образцами артиллерийского вооружения. Вот в этой связи и принято было решение организовать на базе Калининградского ВВМУ трехмесячные курсы по подготовке командиров артиллерийских батарей из числа выпускников нашего училища.
И согласились на такой вариант: Валерий Варенцов, Александр Некрасов, Евгений Кожемяко, Валерий Романенко, Владимир Шахов, Виктор Христич, Борис Ратушный, Владимир Коханюк, Григорий Гончаров и еще более двадцати выпускников нашей роты. Чтобы не обидеть своих одноклассников из этой группы, скажу лишь, что не все они выдержали режим последующей службы.
Начиная службу командиром БЧ-2 на стареньком эскадренном миноносце в Полярном, Валера Варенцов прошел такие испытания, какие могли присниться только в кошмарном сне. Корабли эти не предназначались для условий Заполярья, имели открытый, незащищенный мостик. Заступая на ходовую вахту в условиях полярной зимы, вахтенный офицер, с учетом теплого нательного белья и водолазного свитера, пододетого под китель, надевал на себя ватные штаны, ватник и тулуп. На лицо наносил слой гусиного жира. И даже такая подготовка к двухчасовой вахте не всегда спасала от обморожений. Полстакана неразведенного спирта считались стандартной предвахтенной нормой. Аналогичная доза принималась при смене с вахты, чтобы хоть в какой-то мере предупредить простуду. И это при том, что ходовую вахту несли три офицера: командир БЧ-2, БЧ-3 и начальник РТС-БЧ-4. При экстремальном режиме похода к несению вахты подключался замполит командира корабля.
При тех волевых качествах, которыми обладал в ту пору Варенцов, он выдержал этот режим в течение года, и в отчаянии обратился с рапортом на имя командующего флотом с просьбой назначить его на подводный атомоход… Можно себе представить реакцию командующего и его резолюцию на рапорте потенциального подводника… Подводником Валера не стал, но старшим помощником командира эскадренного миноносца 56-го проекта я его застал. И старпомом, по отзывам его сослуживцев, был отличным. К сожалению, тот первый год службы на СКРе, все чаще давал о себе знать. Дальнейшая служба у Валеры не сложилась. И таких примеров не счесть…
Предел флотского кадрового идиотизма той поры не поддается никакому анализу. По окончанию 2-го факультета на должность командира БЧ-3 на МПК, базировавшегося в Полярном, был назначен бывший наш бывший одноклассник Михаил Усачев. Если я, проучившийся с Мишей только один год, знал, что он стопроцентный дальтоник, то почему это не учли десятки медицинских комиссий, которые ему пришлось пройти с момента поступления в училище? Михаила даже близко не следовало подпускать к ходовому мостику корабля! И, тем не менее, он становится помощником командира, длительное время исполняет обязанности командира корабля, в том числе и на ходу. И только, заболев туберкулезом, Миша смог оторваться от ходового мостика корабля и от этого гребаного Заполярья…
Когда я застал Усачева в 1989 году на должности командира роты 7-го Учебного отряда ЧФ, он производил впечатление законченного неврастеника. Командуя средним десантным кораблем, после очередной боевой службы у берегов Анголы, умирает от прободной язвы желудка тридцатилетний капитан 3 ранга Евгений Кожемяко… Как будто бы командованию бригады не было известно, что у Жени с третьего курса училища была язвенная болезнь. В тридцать лет ушел из жизни командир БЧ-2 РКР «Адмирал Дрозд» Борис Широков. И покатило, поехало…
Примерно в такие же экстремальные условия службы попали на Каспии Александр Некрасов, в Полярном – Виктор Христич, Владимир Шахов. Финал примерно такой же… или точти такой. И этот список по нашей роте составил бы не менее двадцати фамилий. И это не только судьба, но и явный сволочизм кадровых структур ВМФ, по сути бросивших на затыкание кадровых дыр добрую половину нашего выпуска. При том, что я прослужил на авианесущем крейсере ДЕСЯТЬ! лет, я преклоняюсь перед этими ребятами, принявшими на свою грудь этот удар судьбы. За что нам были посланы такие испытания?
Выпускник 157-го класса Владимир Шиян имел сомнительное счастье в течение полугода после окончания курсов в Калининграде служить на эскадренном миноносце проекта 30-Б, входившим в группу кораблей огневой поддержки десанта, базировавшейся на Северо-Крымскую ВМБ. Объективно оценив обстановку и перспективы службы по приобретенной специальности, Шиян продолжил службу в должности командира ЗРК «Оса» в составе экипажа новостроящегося ТАКР «Киев».
В 1984 году, руководя сборами офицеров запаса ВМФ, проводимыми на базе КРЛ «Александр Невский», я был приятно удивлен, застав на должности командира БЧ-2 капитана 2 ранга Алексея Заичко – выпускника 155-го класса 15-й роты. Даже в условиях ремонта-консервации занять эту должность можно было, только проявив исключительное терпение – достойного нашего выпускника. Анатолий Галанин, прослужив командиром батареи и командиром дивизиона МЗА на крейсера «Мурманск», начал карьерный взлет с должности, опять таки, строевого помощника командира ТАКР«Киев»…
Несколько наших выпускников после окончания этих калининградских курсов были назначены на старенькие эскадренные миноносцы и сторожевые корабли, выполнявшие важную задачу по охране мореплавания и рыболовства наших морских рубежей на Тихом океане. На них прослеживалась определенная перспектива в службе, так как эти корабли относились к Морским пограничным частям КГБ и, соответственно, должности на них были на категорию выше, чем на флоте.
Более того, существовала перспектива продолжения службы офицерами в этой непростой структуре. Были среди предложенных и такие должности, что вполне могли конкурировать с самыми престижными должностями на флотах: помощников-командиров БЧ-2 артиллерийских катеров на Дунае и Амуре. На эти должности были спланированы после обучения на соответствующих курсах Юрий Костырко и Анатолий Володин. И нужно сказать, что они-то уж точно не прогадали. Юрий Костырко, попавший после курсов на должность помощника командира артиллерийского катера в Дунайской бригаде, закончил службу контр-адмиралом, Анатолий Володин – капитаном 1 ранга, Валерий Романенко – капитаном 2 ранга. Но подобные примеры были не часты, в большей части случаев служба наших выпускников после окончания курсов в Калининграде складывалась, скажем мягко, сложно…
А скольким из нас 30-ти летняя служба стоила потери здоровья? Стоит ли удивляться тому, что при обращении к выпускникам 10 сентября 2022 года отставной капитан 1 ранга Стахов, назвал до 30% безвозвратных потерь в наших рядах.
Но все это было потом, а пока еще оставались последние дни пребывания в училище. Нас ожидало торжественное производство в офицеры и выпускной вечер. Где-то за пару недель до выпуска Марина Сухова сообщила мне, что решила приехать в Севастополь на мой выпускной вечер. Для такой гордой, независимой, умной и красивой девушки это был поступок и шанс для меня, если бы я правильно и объективно оценил обстановку! Вот этой проблемой мне и стоило всерьез заниматься в преддверии выпуска, а не заморачиваться проблемами распределения,- они бы разрешились сами собой…
Казалось бы, что еще надо выпускнику училища, если к нему на выпуск решилась приехать красивая, умная, волевая девушка, чья бабушка имеет в центре Москвы громадную министерскую квартиру, чей папа вхож в министерские кабинеты? При этом у девушки этой на редкость хороший характер, не зазнайка. Одного не могла постичь эта девушка: как построить дальнейшие отношения со мной, продолжая учиться в Горьком, при условии моей службы на корабле в Севастополе. Значительно позже я понял, что она мне предлагала «фору» в три года, в течение которых я, послужив на корабле, мог бы составить с ней замечательную пару. На «Дзержинский» одновременно со мной были распределены лейтенант Сачков – командир трюмной группы и лейтенант Атоян – командир машинно-котельной группы. У красавца-армянина Атояна на 1-м курсе Ленинградского Института культуры училась невеста – яркая блондинка, похожая на куклу Барби. Четыре года судорожных метаний и мотаний между Севастополем и Ленинградом закончились, таки, развалом этого так и не оформившегося союза… А пара была как на рекламной картинке в глянцевом журнале.
Утро лейтенантской казни
За период обучения в училище мы застали и наблюдали выпуски 1967-го, 1969-го, 1970-го и 1971-го годов. Нам было с кого брать пример и на кого равняться. Нам не суждено было наблюдать более ранние выпуски, но выпуск 1967 года – наверное, достоин того, чтобы считаться хрестоматийным! В тот год на флот из стен училища выходили «мамонты», приход которых в училище ассоциировался с началом возрождения флота после «хрущевского разгрома». Они прошли жесткий отбор, отслужили матросами кандидатский год, вобрали в свои ряды студентов самых престижных технических вузов страны… И теперь, забирая с собой всех первейших красавиц Севастополя, они разъезжались по флотам, чтобы через двадцать лет удивить флот и страну числом адмиралов, героев и профессоров.
Ну, и на выпуске они, что называется, «дали жизни». Сложилось так, что курсанты 3-го курса Берегового факультета обеспечивали вечерние мероприятия, сопутствовавшие выпускному балу. На следующее за прошедшим балом утро, группы абитуриентов из бывших военнослужащих (нельзя же ранить души вчерашних школьников), собирали по территории училища фуражки, кортики, тужурки со вложенными в карманы удостоверениям и дипломами, и сносили все это в вестибюль столовой, где накануне проходил выпускной бал.
Врать не буду, к 8 часам утра лейтенантских тел уже не было видно, видимо, они вовремя «ожили» и перебрались в ближайшее ротное помещение в правом крыле первого этажа. Оно и понятно, подняться в свое, привычное «обиталище» на третий этаж жилого корпуса сил хватило не у всех… Казалось бы, второй, утренний акт представления подходил к концу. Однако последовал и третий, заключительный акт, которому мы стали свидетелями.
Примерно в 9 часов утра из канцелярии 1-го факультета вышла очень импозантная группа: два молодых человека были в черных брюках, синих кителях и фуражках с белыми чехлами; два других – в белоснежных белых робах и офицерских фуражках. Все четверо – с чемоданчиками в руках. Примерно с такими чемоданчиками, которые уже на нашем курсантском веку выдавались курсантам выпускного курса при написании дипломного проекта.
Кстати, я застал времена, когда с такими чемоданчиками ходили в школу старшеклассники (это уже позднее появились, так называемые, «папки»). Это отправлялись отсиживать на гауптвахте по 10 суток ареста четверо выпускников, кому выпал почетный жребий одевать тельняшку на бюст Нахимова, установленный на центральной клумбе перед жилым корпусом. Наказание виновникам действа было объявлено раньше, но с учетом особых обстоятельств (процесс производства, вручение дипломов и кортиков, участие в выпускном балу) – с отсрочкой выполнения приговора… Дело в том, что во время традиционного ритуального процесса: стрельбы из пушек у парадного входа в учебный корпус и напяливания тельняшки на бюст героя Синопа, от веса тел исполнителей «акта» сломилось основание монумента… и бюст Нахимова рухнул на землю газона. Только по чистой случайности обошлось без травм.
Казалось бы, никто не ожидал, что бюст окажется не бронзовым, а гипсовым, и что основание у него столь слабое. И вот теперь «носители» и «держатели» старых училищных традиций стали их невольными заложниками, и должны были понести заслуженное наказание за порчу государственного имущества. Поскольку офицерский вещевой аттестат двух «террористов» уже находился под охраной бдительных тещ, им пришлось в последний раз воспользоваться старой, мягкой, традиционно отмоченной в хлорной воде годковской робой…
Пройдет два года, и гипсовый бюст Нахимова, взятый из вестибюля Морской библиотеки, и установленный на замену прежнего на привычный постамент в училище, в очередной раз сломают, – теперь уже навсегда, заменив его бюстом кабинетного размера. Если в добрые старые времена на пошив тельника для Павла Степановича приходилось расшивать четыре стандартных тельняшки, то теперь для аналогичной цели годился один тельник 56-го размера. Безвозвратно уходят в прошлое лучшие училищные традиции, мельчают цели и способы их достижения…
Вот мы и «доведились»…
Служба моя сложилась так, что у меня была возможность сравнить организацию учебного процесса в нашем Черноморском училище с бытом и учебой курсантов в Нижегородском училище тыла, где я в течение одиннадцати лет преподавал военную историю и Боевые средства флота курсантам Военно-морского факультета. Когда с фрагментами воспоминаний я познакомил своих бывших учеников, выпускников Училища тыла, достигших званий, а главное – возраста, позволяющего адекватно оценивать подобные сочинения, то наиболее осторожные из них советовали мне не спешить с публикацией, по сути, намекая на то, что в процессе естественной убыли потенциальных критиков, можно было бы избежать значительной доли негативных отзывов и критики в адрес автора.
Я в корне с ними не согласен, по двум причинам. Во-первых, я откровенно уважаю всех без исключения своих однокашников, и желаю им крепкого здоровья и долгих лет жизни… А если по недомыслию какую напраслину о них и написал, то заранее прошу меня великодушно простить… И самое главное, грош цена будет этим запискам, когда все мы - участники «ВЕДИевского процесса», отойдем в мир иной…
Не все наши однокашники дожили до 50-летнего юбилея выпуска из училища, но пока живы мы, пусть и они остаются живыми и молодыми в нашей памяти. Сохраняется надежда, что через 10-15 лет останутся хоть какие-то напоминания-воспоминания о нашей РОТЕ, единственной в своем роде, и в чем-то неповторимой.
Не ограничиваясь сухой прозой, предоставим слово нашему поэту...
Ода однокашникам-нахимовцам
1.
Ау!
Ну, как вы там, братишки?!
Судьба нас балует не слишком.
Да, не на то, – на третий лишний,
в игре мы ставили число…
(Вот, помню: скинемся в картишки,
и хоть стараемся с излишком,
ну а в фаворе – тот, с умишком
кому не очень повезло.)
Однако живы мы, братишки!
Ошибся, кто вещал: «Им – крышка!»
Нам ни к чему поверить в Кришну,
чтобы не выронить весло…
2.
Пусть дети не поймут и жены.
Поют курсантские вагоны
на незабытых перегонах,
когда нас мчало наугад,
казалось, – в мир, нет в гарнизоны! –
где вновь нас в строгие колонны
(И по ранжиру непреклонно!)
Судьба поставит в нужный ряд.
Не все пробились в чемпионы.
И адмиральские погоны
(Законно или незаконно?)
Достались нам не всем подряд.
3.
Да, воплотилась в жизни малость
для нас того, о чем мечталось,
но вера все равно осталась,
что жизнь незряшно прожита.
Увы, братишки, оказалось,
что юность ветром разметалась,
и мы внушаем только жалость
родным… (Хоть прочим не чета!)
Наш путь к присяге был не шалость.
И на проверку оказалось
уж не такая, братцы, малость,
чтоб сделать вывод: всё – тщета!
4.
Судьба нас гнула и прямила,
но рано нас сдавать на мыло.
Нам и сейчас всё то же мило,
что было мило в те года,
когда ещё впервой всё было.
(до двадцати мы все – двукрылы!)
И в нас то чувство не остыло,
и не остынет никогда.
5.
…А та, что нас давно простила
За неудачи ( вплоть до мыла),
с кем повезло навек счастливым,
всегда любима и юна.
Её имен не перечесть нам
и потому, без лишней лести,
заметим: фальшь страшней бесчестья,
позволим потому в безвестье
её оставить имена.
Мы не меняли как перчатки
невест и жен. Пусть даже в прятки
играя с плотью (для разрядки)
в женитьбу (это – слабина)
6.
Хоть бедность давит и поныне.
Но всё же мы не на чужбине.
И только смерть у нас отнимет
Присягу Флоту! (как отцу!)
Мы, слава Богу, не в пустыне.
И зов вовеки не остынет,
который нас привел к родству!
Да, не в почете мы, но все же
готовы сходу плюнуть в рожу
(и сам Господь нам в том поможет!)
любому новому купцу…
7.
А у врагов пусть безобразно,
и без любви, и без оргазма
проходит жизнь однообразно
(а может, это и не жизнь?!)
Нельзя нам многого, братишки!
Запретов было даже слишком.
Зато теперь, едрёна фишка,
Теперь, братва моя, держись!
Держись! На финишной прямой мы!
И развели пусть нас из стойла,
но это пробовать-то стоило:
служенье Флоту – не каприз!
Пусть впереди три пятилетки,
(а может, две?) активных, метких,
нам ни к чему за них отметки.
Теперь мы все, братки, равны,
и перед Богом, и судьбою,
перед детьми и пред собою.
А, значит, жизнь была без сбоев,
а наши помыслы – ясны.
И пусть гремит ядрёной медью
оркестр наш, увы, последний,
мы вместе! Значит, нет, не бредни –
мечты из юных наших вех.
И пусть шагаем мы не плацем!
Но вновь – в строю.
Знать наше братство
И есть то самое богатство,
Что обрели мы здесь навек!
Счастливые встречи
Чем дальше неумолимый поток времени уносит нас от курсантской пятилетки, тем все более розовой и счастливой она кажется. Стерлись мелочные обиды и недомолвки. Растаяли ссоры и недоразумения. Даже сейчас прохожу мимо мрачных серых коробок Лазаревских казарм, изъетых ржавчиной столетий и чаще всего, улыбаюсь. А ведь первый курс, который мы провели здесь, когда-то казался несправедливо долгим и невыносимо тяжким. Бесконечные строевые занятия, перемежаемые дежурствами и караулами. Нудные лекции. Жуткие экзамены по совершенно непонятным дисциплинам, одними названиями вызывающими тошноту: «высшая математика», «сопротивление материалов», «кораблевождение» … Боже! Я ведь – чистый гуманитарий! Во мне еще звучат волшебные строки Гийома Аполлинера и Роберта Бернса, и далекий горизонт все еще подёрнут розовым флером байроновских грез, гумилевских конкистадоров и есенинских просторов. За что я здесь? Почему?!
Обидели. Продуманно и тонко.
Обидели. Как малого ребенка.
Так ловко и жестоко провели.
А рядом, за забором, звонко-звонко
О счастье пела рыжая девчонка
(её ещё, как видно, не смогли…)
Обидели. Достали до печенки.
И если бы не голос той девчонки,
Пришла б пора, наверно, в петлю лезть.
Обидели… А все же не сломали!
И доломать – предвидится едва ли,
Пока на свете голос этот есть!
Пой, милая! Пой вопреки невзгодам!
Назло крутым, самодовольным мордам,
Нечистоплотным душам и словам.
Пой, рыжая! Светлее год от года!
Возвышенно! По неземному гордо!
(Сметая прочь обиды, будто хлам…)
Пусть жизнь – как дно зловонного колодца.
Пусть мир весь сплошь из мрази и уродства.
Пусть даже небо плачет над тобой.
Не поддавайся! Воссияет солнце!
И даже если вовсе не поется,
Не умолкай! Пой, миленькая! Пой…
Зато какое это было радостное чувство, спустя годы, нежданно вдруг встретить кого-нибудь из родненьких своих однокурсников! Особенно, если это происходило в совершенно неожиданном месте или, что называется, при непредвиденных обстоятельствах. Как это случилось со мной на совместных учениях с болгарскими и румынскими моряками «Щит-82». На рейде Варны, после очередного «переселения» с корабля на корабль, а за командировку их, как правило, набегает немало, вдруг слышу по внутренней трансляции: «Корреспондент газеты приглашается в салон командира!» «Что за срочность?!», – чертыхаюсь про себя. И вдруг оказываюсь в крепких дружеских объятиях Александра Ковшаря. Он, уже в погонах капитана 2 ранга, недавно принял командование на БПК «Керчь». Командировка сходу обрела свежую окраску! А чуть позже, опубликовав о Саше «Должен и сын героем стать», я вновь подтвердил негласное почетное звание «главного ковшареведа Черноморского флота»!
Нечто подобное произошло в Средиземном море. Уже будучи заместителем главного редактора газеты «Флаг Родины», возвращаюсь из дальней командировки. Временно дислоцируюсь на штабном корабле Северного флота. Вдруг приглашаюсь на ужин в кают-кампанию. Несколько удивлен, ибо время довольно позднее. Прихожу и встречаю улыбающегося капитана 1 ранга Андрея Железкова. Он, оказывается, прямо из Североморска тут уже несколько месяцев, в качестве начальника Особого отдела Средиземноморской эскадры. И тотчас моя нудная командировка приобрела некий лоск и смысл. Единственно о чем сожалею, что не записал ни одной из многочисленных историй, а также флотских баек и «наблюдизмов», которыми щедро подчевал нас Андрей Георгиевич, поражая потрясающей памятью на фамилии, имена, даты и коллизии. Хотя до сих пор не теряю надежды собрать в кучу «Записки флотского чекиста». Ах, как это было бы замечательно!
Не менее удивительной стала случайная встреча в славном городе Сочи, куда судьба по редкой санаторной путевке однажды занесла меня в «бархатный сезон». Как и положено, в понедельник утром, мы с теплой компанией с величайшим трудом пробились сквозь дичайшую очередь в пивной ресторан «Золотой петушок». Озираясь в поисках свободных мест, вдруг слышу: «Мэл! Братан! Не узнаешь своих?!» И действительно не сразу, но, в конце концов, узнаю в модно одетом представительном брюнете Евгения Шарова. Надо признать, что в курсантской среде мы никогда не были особо близки. Так, скорее приятельствовали. Больше того, иногда меня просто раздражал некоей демонстративной приблатненностью этот развязный «парниша» из Николаева, этого города корабелов и мелкой припортовой шпаны. Но здесь, в приличном отдыхательном заведении фешенебельного курорта, все было солидно и благопристойно. Что и весомо подтверждал наш «по-богатому» сервированный стол и чинная наша компания. А разговоры, которые мы на полном серьезе вели, наверняка вызвали бы неподдельное уважение, особенно у людей непосвященных!
Выяснилось, что Шаров вместе с целой командой бедолаг из нашей роты попал на Дальнем Востоке в самую забытую Богом и цивилизацией точку в районе бухты Разбойник. Не все из наших выпускников достойно выдержали это испытание. Большинство, так или иначе, стремилось сбежать оттуда любыми мыслимыми путями. А Женя как-то незаметно для себя адаптировался, став почти аборигеном. И даже гордился и выслугой, и солидным жалованьем, и тем, что, не взирая на «майорские» погоны, является командиром части, имея в наличии собственную печать и прочие атрибуты власти. Но, более всего меня Евгений поразил тем, что начал неожиданно декламировать мои же стихи.
Самое удивительное было не в том, что, как мне прежде казалось, Шаров никогда не интересовался подобной лирикой, а в том, что лично у меня эти строки не сохранились, но теперь, возрождаясь на ресторанных салфетках, производили почти магическое воздействие:
По нервозности собственных сжавшихся рук,
по биению сердца в аорте бессонницы,
я предчувствую Ваш мимолетный испуг
от того, что лицо Вам мое не припомнится…
А как будто вчера, хоть разлуке лишь день,
меня не было с Вами, но память услужлива,
и бродила за Вами невидимо тень,
то есть слепок с меня, оболочка наружная.
Но сегодня я слышу погоню гонца,
но сегодня меня Ваши губы преследуют.
И я чувствую – Вам не припомнить лица.
Не припомнить никак.
Не припомнить, как следует.
Не корите меня ни за что, ни про что.
Пусть молчит телефон в коридоре,
как проклятый,
я, простите, сверяю Вас с давней мечтой,
о которой могу говорить только шепотом.
Но теперь – не могу, не хочу говорить!
Ещё зреет во мне предрассветным сиянием
единившая нас безрассудная нить,
и слова не нужны, но минуты молчания
вдруг становятся мне как смертельный ожог,
и виню Вас за всё, безусловно, безвинную.
На скрещенье каких несчастливых дорог
завладели Вы мной, став моей половиною?
Впрочем, что я? О чем?!
Вас ведь время хранит
в пропитавшейся вечною осенью комнате.
Вот сейчас, ещё миг – телефон зазвонит…
Вот сейчас. Да! Сейчас!
Вы лицо моё вспомните…
Но самая счастливая, пожалуй, была встреча в Таллине. Счастливая, ибо я тогда был отчаянно и очень счастливо влюблен. И всё в той жизни казалось замечательным и возможным. И вся жизнь, казалось, еще впереди. Я тогда учился в академии, и на майские праздники решил прокатить свою тайную возлюбленную куда-нибудь недалеко от Москвы. И тут вспомнил о телефоне, который мне кто-то из наших передал.
Юрчик Синин! Этот высокий худощавый блондин мне с курсантских лет запомнился своей неординарностью. Правда, завистливые слухи связывали с ним какие-то приключенческие истории, но это было скорее из обще курсантского фольклора. Лично мне запомнились некие «тайные вечери», которые мы иногда тайком от начальства проводили в баталерке, которой Юра заведовал. Там, в пропахшей кожаными ремнями, флотским обмундированием, гуталином и мылом, хранился баян, на котором я вспоминал, чему меня учили в музыкальной школе. Там, в полумраке и почти домашней тишине сохранялся уголок индивидуального пространства, просто невозможного в казарме. Словом, – почти как оазис в пустыне. Таким вот оазисом в той моей путанной бракоразводной биографии стал для меня и Таллин. Во-первых, сразу по телефону, Юрий, будто уловив моё состояние, сразу отмел все мои сомнения. Решительно и приветливо, будто мы вчера только расстались, заявил: «Приезжай, Мэл! Не волнуйся, никаких неудобств не предоставишь! Покажу Таллин лучшим образом…»
И вот железнодорожный таллиннский вокзал. Раннее утро. Сырость. То ли туман, то ли меленький дождик. Робко озираясь, выходим с сердечной подругой на перрон. А у вагона – стройный кавторанг с трогательным изысканным букетом желто-фиолетовых цветов! Ну, Юрий Николаевич! Ай, да военный комендант столицы Эстонии! Ай, да гостеприимный хозяин волшебного экзотического оазиса! Все последующие дни слились в один непрерывный праздник, где всё-всё, от номера в гостинице, до автопробега на флотском «уазике» по памятным и историческим местам было предупредительно и до мелочей продуманно лучшим военным комендантом Прибалтики. (Уж в этом я убежден до сего дня бесповоротно!) Жаль только, что в Таллине больше побывать не пришлось. А может, оно и к лучшему? Чего там делать без Юрчика!
А вообще лично мне бесконечно везло на счастливые встречи. Почти каждое лето Севастополь пополняли многие наши «птенцы гнезда Петрова». А оставшихся после нахимовки здесь служить было трудно перечесть. Слава небу, мы постоянно встречались с севастопольцами, и почти без перерыва общались с Владимиром Коханюком. С неизменной гитарой в руках, он, после наших посиделок, невольно заставил каждого выучить наизусть свой репертуар от «Лошадей в океане» и битловских «Естедай» и «Энд ай лав хё» до авторских песен Вовчика Владимирова и прочих хитов нашего поколения. Удивительно, что Кеша до последних своих дней неутомимо пополнял этот бесконечный список. И обидно до слез, что никто из нас не догадался сделать качественную запись его домашних концертов. Так, остались лишь случайные фрагменты... А жаль!
Друзья уходят понемногу
В заботы личные свои:
Свои обязанности долгу,
Свои мучения любви.
Своё упрямое начальство.
Концы, сводимые с трудом.
И мы встречаемся не часто,
Трудней друг друга узнаем.
И вот уж чудится такое,
Что вздрогнешь, словно видишь ты:
Дымят, сгорая за спиною,
Не разводимые мосты!
Постскриптум.
На Монтанье Гранде. Воспоминания о будущем
В самом начале того апреля, несмотря на раннее утро, на главной площади Севастополя было шумно и многолюдно. У подножия памятника Нахимову, сияя надраенной медью, гремел духовой оркестр. Над Графской пристанью, высоко-высоко подрагивал на ветру, как парус фантастического фрегата, нетерпеливо рвущегося в открытое море, огромный воздушный шар. С него, подобно гюйсу, свисало видимое издалека полотнище с приметными цифрами «75!». Бульвары и тротуары вокруг были буквально заполнены празднично выглядевшей публикой. У многих женщин и детей – в руках букеты цветов. А на самой площади почти безукоризненными квадратами, прямоугольниками и каре выстроились мужчины в форме флотских офицеров. Причем, мужчины – разных возрастов, от совсем пожилого до вполне еще молодеческого. А перед каждой первой шеренгой – по матросику с транспорантиком, где, кроме четырех цифр, ничего. Куда ни посмотри – всюду эти цифры. «1952», «1958», «1969», «1971», «1972», «1975», «1984»… Вплоть до «1991»! Нечто подобное бывало на 9 мая в сквере у Большого театра в Москве. Только на тех транспорантиках были более подробные надписи: «Первый Украинский», «Второй Белорусский»… Но здесь пояснений никому не требовалось. Каждый, пополнивший свой строй, отлично знал, где его место.
Севастополь вместе с другими городами бывшего Советского Союза отмечал 75-летие со дня основания поистине славной кузнице военно-морских кадров тогдашнего ВМФ, одного из самых знаменитых и именитых морских вузов – Черноморского Высшего военно-морского ордена Красной Звезды училища имени Павла Степановича Нахимова.
Греми! Греми победно и воссияй беспощадно на незакатном крымском солнце флотская оркестровая медь! Да пусть услышат тебя сейчас все наши в Кронштадте и в Североморске, в Баку и в Совгавани, в Питере и в главном порту «пяти морей» – Москве… И да пусть вздрогнут сейчас в унисон наши сердца и невыразимо-одномоментно вырвется из глоток единое, троекратное, с надрывным протягом на финишном выдохе, «У-Р-Р-А! У-Р-РА-!! УР-РА-А!!!» И пока рота почетного караула почти образцово чеканит шаг по брусчатке, любовно, но явно не для парадов, выложенной вокруг памятника Павлу Степановичу Нахимову, оглянем друг друга в нынешнем нашем, увы, далеко неполном строю. Оглянем, оценим и втянем животы, и распрямим плечи, и найдем глазами «грудь четвертого человека»…
Греми оркестровая медь! Громче и отчаяннее! Как и тогда, когда мы, семнадцати-двадцатилетние, шли по плацу полными шеренгами по восемь, старательно держа равнение на грудь «четвертого»… (И откуда, из каких уставных глубин это нелепое определение столь странной формулы вычисления абсолютно безукоризненного равнения?)
– И-и-р-а-з-з-з!
И мы непостижимым почти акробатическим образом вытягиваем носок. И почти столь же акробатически тянем ногу, словно те балетные чудо-солистки из Мариинки! (О, Питер юности далекой!) И становимся фантастическим много-руко-члено-головым существом, передвигающимся, исключительно квадратно-гнездовым способом, теряя законы геометрии только лишь на крутых поворотах…
– И-р-р-а-з-з!
Где ты моя любимая рота «Веди»?
Куда? По каким флотам-округам-гарнизонам раскидала нас судьба?
– А Костырко кто-нибудь видел? Юрчика!
– Кому Юрчика, а кому – Юрия Петровича… Контр-адмирал все-таки… Хоть и запаса.
– Под капельницей он. В госпитале…
– А Синин где? Не приехал?
– А Козловский? И вообще, кто из столицы далекой пожаловал?
– Да ты у Толика Бабенко спроси. Он вчера в аэропорту в Симферополе Головачева встречал…
– Точно так! Все москвичи еще вчера нарисовались… Кто смог, естественно. А у остальных в столице то же торжественное построение на Поклонной.
– А у питерцев?
– Спрашиваешь! У них все как всегда по-серьезному. Птенцы гнезда Петрова!
– Да что питерцы! В Петропавловске наши, поди, уже опохмеляются… С красной икоркой, естественно!
И тут же, вроде бы без всякой связи, всплыло само:
– А на Монтанье Гранде помнишь?
– О-о-о! Помню ли я?
«Ночью в Средиземном море мы проходили мимо острова Пантеллерия. (На карте это странно-притягательное слово пишется именно так – через два «л»).
– И несмотря на то, что это довольно скромный, хотя бы по сравнению с почти рядом находящейся Корсикой, кусочек каменистой суши, на нем находится пять(!) маяков! (Спадилло, Пунто-Паллако и др.) И, заметьте, самый большой из них стоит на горе Монтанье Гранде!..».
Все эти слова необходимо было произносить мрачно-завораживающим голосом, начиная почти шепотом, но постепенно переходя на «крещендо». Именно так мы с Вовчиком Коханюком (Царствия тебе небесного, Кешуля! Будь проклят тот инсульт, что забрал тебя от нас до срока…) и привыкли начинать с полу-рэпа (хотя никто из нас и не подозревал, что через каких-нибудь пятнадцать-двадцать лет термин такого рода будет понятен миллионам) нашу курсантскую песню, нашим гимном, нашим священным откровением, общей клятвой в вечной верности нашим юным грезам, которые тогда казались каждому незыблемыми и не подлежащим жесткой и неизбежной ревизии времени…
Та ночь и в самом деле по-настоящему была удивительной! Плавбаза Краснознаменного Черноморского флота «Гаджиев», на которой проходило штурманскую практику уже не одно поколение курсантов высших военно-морских училищ Питера, Баку, Владивостока, Калининграда, Севастополя и еще многих других подобных ВМУЗОВ Советского Союза, шла в очередной раз в сторону севера, минуя Босфор, Дарданеллы и прочие «вкусности» незнакомых слов на карте.
На Монтанье Гранде – сумасшедший маяк!
На Монтанье Гранде до утра – вспышки-крики!
Там, наверно, живет беспросветный чудак
Или черт-звездочет, беспросветно великий.
Так начинался первый куплет нашего гимна, слова которого, спустя несколько месяцев, а потом и десятки лет, наизусть знали курсанты не только нашего курса, но и выпуска в целом…
Помнится, Толик Куликов еще в далекие восьмидесятые рассказывал, как на пару суток застрял по погоде в аэропорту на Камчатке. И в первый же вечер сдружился в ресторане с тамошними лабухами, которые многократно и самозабвенно исполняли «Монтанье Гранде», а потом пообещали Толяна познакомить с автором, якобы местным мореманом в запасе. «Простите, ребята, но я прекрасно знаю настоящего автора, – гордо ответствовал им наш собрат, – пять лет кашу из одного бачка потребляли, да по одному плацу строем топали…» И после нескольких бутылок «Столичной» Куликов щедро обогатил репертуар камчадалов дополнительными куплетами из гимна. А куплетов там было, дай Бог памяти, все вспомнить.
Пантеллерия – родина всех маяков,
От маяка Спадилло до Пунто-Паллако.
Этот остров – отчизна для всех чудаков.
Даже тех, кто поныне никем не оплакан.
Вокруг этого острова плавбаза, по воле училищных наставников, старательно нарезала круги, чтобы мы научились по маякам и с помощью секстана, «качая» звезды, верно определять местоположения корабля на карте. Собственно, тогда уже начали выявляться лидеры, вроде Юрия Костырко, Кости Добрынина или Сергея Кирилова, чьи образцовые штурманские прокладки вели к дальнейшим успешным карьерам. (Запомнилось, как я пытался «скопировать» что-то из прокладки Костырко, прописанной каллиграфическим, истинно штурманским, почерком. Однако мой результат был явно не на высоте).
Может быть и Сикейрос во многом не прав,
Но мне чудятся здесь его фрески на камне.
Чудаки до утра, Млечный путь обокрав,
Ловят россыпи звезд голубыми лучами.
Ну, и причем здесь Сикейрос? Может быть, тогда модно было увлекаться живописью, тем более монументальной? Но, старательно «вылавливая» звезды, многие из нас уже всерьез моделировали офицерскую будущность. Кто первым поднялся на командирский мостик? Евгений Кожемяко. Этот интеллигентный, аккуратный парень с внимательным лермонтовским взглядом еще каплеем стал командиром десантного корабля. (Если бы не внезапная болезнь – он точно бы дорос до вышитых звезд!).
Александр Сузый. Атлет от Бога. Победитель всех спортивных олимпиад. В Гаване рядом с нашим, черноморским БПК лихо пришвартовался сторожевик из Балтики. В бравом командире я с трудом узнал Сузого! Это было в восьмидесятом. А чуть позже из Западной Лицы повел свой атомоход в кругосветку будущий Герой России Михаил Моцак. А на Черном море, уже дважды досрочно получив очередное офицерское звание, обретал авторитет командир большого противолодочного корабля «Керчь» капитан 2 ранга Александр Ковшарь…
Но это все – несколько позже. А пока:
На Монтанье Гранде – сумасшедший маяк.
Как не стать самому здесь чуть- чуть сумасшедшим?
И я верю в любовь, как последний чудак.
И я верю, что все, что нас сблизило, – вечно!
Да и действительно, во что еще хотелось верить в восемнадцать лет?
Тем более, что чувство это тогда толком большинству из нас было малоизведанным, подернутым, словно мираж на далеком горизонте, розовым флером некоей тайны и даже запретности… Хотя вру, естественно. Некоторые уже были с опытом. Попадались даже «женатики». Но крайне редко. Основной контингент осваивал науку любви в нечастые дни (часы!) увольнений, а то и в еще более редкие «самоходы» в город через заветные лазы бдительно охраняемого училищного забора. А самоволки, как известно, не только обостряли отношения с представительницами прекрасного пола, но и заканчивались подчас гауптвахтами и прочими карами, усиленными статьями Строевого устава. И сколько вокруг этого случалось трагедий почти шекспировского замеса! Сколько слез пролито. Сколько истрачено неразумно нервной энергии. Как там писал классик? «А я был тихий и серьезный. И в ночи длинные свои мечтал о пламенной и грозной, о замечательной любви!»
И многим действительно повезло! Вот, как Сашке Ковшарю (прости, Александр Васильевич за фамильярность), еще со второго курса ухаживающем за одной из сестер-двойняшек (дочерей нашего профессора), недавно отметившим серебряную свадьбу. Или как Юрчик Костырко (прости и ты, Юрий Петрович), чья лейтенантская свадьба по-доброму осталась в памяти, и чьи внуки теперь машут нам цветами… Или как… Да, впрочем, всех и не перечислить…
Греми оркестр на площади Нахимова! Тебе не заглушить сейчас наших охрипших от волнения юношеских голосов, которые не стерло в памяти неумолимое время.
Пусть ты где-то сейчас, все напутав вконец,
Называешь кого-то в горячке любимым,
Я, наивный чудак, верю в честность сердец,
Верю, ложь проползет, не касаясь нас, мимо…
Да, уж какая там ложь? Наши юные души еще не были отравлены житейскими склоками, бациллами карьеризма, семейными проблемами, наконец. Это уже позже, значительно позже, выяснится, что флотская служба не совсем способствует крепким и долгосрочным бракам, что дальние гарнизоны и многомесячные боевые службы вовсе не цементируют узы Гименея. Да, и вообще вся дальнейшая жизнь показала, что курсантская пятилетка была самым безоблачным и благословенным периодом нашей коллективной биографии…
Недаром даже самые-самые положительные из нас, как Боря Никольский, к примеру, или Боб Дехник, оттарабанив надцать лет на стальных палубах, вдруг резко меняли судьбу или прежний образ мыслей (представлений?) о плохом-хорошем или семью. Но Никольский хотя бы вернулся к первой жене (что оказалось очень даже правильным). А остальные бедолаги? Те, кто разочаровался, устал, утратил цель…
Где, кстати, мой парадный мундир, заодно с библиотекой и прочей мишурой, оставшийся у одной из экс-жен, стремительно после развода сменившей замки бывшей общей квартиры, а затем и саму квартиру? Неужто догнивает вместе с медалями и прочими цацками во всю каперанговскую грудь на одной из севастопольских свалок? А может, он пришелся впору какому-нибудь бомжу, позарившемуся на золотые погоны? (Должно ведь было хоть кому-нибудь пофартить в итоге того дурацкого затяжного противостояния!)
Пусть сквозь россыпи звезд, через тысячи лет
Донесутся к тебе вспышки-крики бессонно.
На Монтанье Гранде – ослепительный свет!
Это жгут на кострах беспросветно влюбленных!
Ах! Как самозабвенно мы тогда пели. И те, у кого это действительно получалось (как у Вовчика Коханюка или у Андрея Железкова с Толиком Володиным). И те, у кого со слухом или вокалом были откровенные проблемы (как у автора этих строк).
Ах! Как нам было хорошо и надежно в ржавом нижнем коридоре с уникальной акустикой и нестираемыми запахами свежего сурика, старушки-плавбазы, старательно доставлявшей нас на Балтику, в Калининград… А на самом деле неотвратимо влекущей каждого нас – в наше грядущее флотское завтра. Поскольку уже ждали нас четыре флота (Северный или Самый, Балтийский или Бывший, Тихоокеанский или Тихий, ну, и, естественно, Черноморский или Чи флот, Чи не флот?), плюс несколько флотилий, плюс бесчисленное количество гарнизонов и безымянных точек на всей территории тогдашнего Союза…
Ах! Какие мы были славные, светлые, чистые пацаны. Какими распахнутыми казались нам тогда бескрайние горизонты, каким мощным и таким необходимым Родине наш океанский Флот. Греми оркестр не нынешним нам, шестидесятилетним, а тем вихрастым и азартным, искренне верящим в свою «нужность» Отчизне, пришедшим на корабельные палубы не за «баблом» (слава небу, не было еще и в помине такого слова!) Да, все еще есть такая профессия – Родину защищать. Неужели забыли?
Греми оркестр! И-и-и-р-р-а-з-з!!!
Нам вряд ли еще раз удастся собраться в таком составе и пройти в парадном строю по главным улицам безмятежной юности. Грядут другие юбилеи, где кто-то из нас в лучшем случае станет только зрителем. В наших бухтах и на рейдах, бронзовея, тянут в зенит вымпелы и гюйсы уже не наши корабли. Но пока! Пока это небо, и это солнце, и эти аплодисменты с Приморского бульвара, и букеты в руках родных и близких, – все это и для каждого из нас!
И-и-и-раз!!!
Приложение
Рота «Веди» ЧВВМУ, август 1967 – июнь 1972 гг.
Командиры роты:
– капитан 3 ранга Павленко (август-октябрь 1967);
– капитан 3 ранга Лащинин Радий Васильевич (октябрь 1967 – октябрь 1968);
– капитан 3 ранга Коваленко (октябрь – ноябрь 1968);
– капитан 3 ранга Данченко (ноябрь 1968 – март 1970);
– капитан-лейтенант Скиба Анатолий Петрович (март 1970 – июнь 1972)
Старшины роты:
Главный старшина Улита Анатолий Иванович (сентябрь 1967 – август 1968);
Курсант 4-го курса, мичман Уфимцев Валерий Иванович(сентябрь 1968 – июдь 1969);
Главный корабельный старшина Улита Анатолий Иванович (август 1969 – июнь 1972).
156-А класс:
Старшина класса – ст. 1 ст. Григоренко М.М., ст. 1 ст. – ГКС Добрынин К.Н.
1. Андрюшин Эдуард Евгеньевич.
2. Володин Анатолий Иванович.
3. Григоренко Михаил Михайлович.
4. Добрынин Константин Николаевич.
5. Железков Андрей Георгиевич.
6. Кириллов Сергей Владимирович.
7. Костырко Юрий Петрович (контр-адмирал).
8. Козловский Владимир Владимирович.
9. Королько Михаил Николаевич.
10. Лощинин Виктор Анатольевич.
11. Мельников Владимир Анатольевич.
12. Моцак Михаил Васильевич (Герой России, вице-адмирал).
13. Некрасов Александр Михайлович.
14. Никольский Борис Витальевич.
15. Пашковский Александр Ювенальевич.
16. Пискун Владимир Иванович.
17. Платонов Георгий Юрьевич.
18. Романенко Валерий Павлович.
19. Синин Юрий Николаевич.
20. Соколов Алексей Михайлович.
21. Чепур Геннадий Витальевич.
22. Чередник Виктор Николаевич.
23. Чирков Геннадий Дмитриевич.
24. Шаров Евгений Владимирович.
25. Яцевич Евгений Вячеславович.
26. Ящук Владимир Васильевич.
27. Подколзин Александр Михайлович.
28. Петров Владимир Иванович.
29. Евстигнеев Сергей Викторович.
Как уже отмечалось, за весь период обучения класс не потерял ни одного курсанта. При переводе на 2-й факультет Анатолия Жолудь, и Михаила Усачева в состав класса со 2-го факультета был переведен только Владимир Петров, поэтому общая численность снизилась на одного курсанта.
158 класс
Старшина класса – Икаев Ю.К.
1. Алекперов Игорь Хайрулович.
2. Бахматов Юрий Михайлович.
3. Бакши Леонид Яковлевич.
4. Вербовский Борис Николаевич.
5. Колесников Валерий Николаевич.
6. Лащенов Александр Афанасьевич.
7. Лобурец Александр Петрович.
8. Мироненко Григорий Андреевич.
9. Руденко Владимир Иванович.
10. Ремчуков Владимир Иванович.
11. Севастьянов Юрий Павлович.
12. Сердюк Виктор Николаевич.
13. Сергеев Сергей Николаевич.
14. Цыганов Валерий Иванович.
15. Шахов Владимир Михайлович.
16. Шаденков Владимир Михайлович.
17. Икаев Юрий Калибалатович.
18. Казимирский Николай Николаевич.
19. Варенцов Валерий Серафимович.
20. Беспальчук Александр Васильевич.
21. Агасиев Сабир Шамеутдинович.
22. Зубко Борис Николаевич.
23. Ковшарь Александр Васильевич (контр-адмирал).
24. Дубницкий Виктор Николаевич.
25. Сурков Николай Иванович.
158-А класс
Старшина класса – Шабанов А.И.
1. Антошин Виктор Александрович.
2. Гребенюк Геннадий Гаврилович.
3. Дехник Борис Иванович.
4. Князев Валерий Сергеевич.
5. Кулажко Валерий Александрович.
6. Кирсанов Сергей Александрович.
7. Коханюк Владимир Михайлович.
8. Кожемяко Евгений Иванович.
9. Плесканов Иван Витальевич.
10. Ратушный Борис Иванович.
11. Рыков Анатолий Михайлович.
12. Рябоконь Алексей Павлович.
13. Сузый Александр Иванович.
14. Струков Юрий Васильевич.
15. Савченко Михаил Александрович.
16. Санников Борис Дмитриевич (контр-адмирал).
17. Сергиенко Александр Иванович.
18. Ходоров Юрий Николаевич.
19. Христич Виктор Андреевич.
20. Чеботарь Виктор Александрович.
21. Шляпин Юрий Иннокентьевич.
22. Тухватулин Камиль Хабриевич.
23. Моисеенко Иван Дмитриевич (контр-адмирал).
24. Улита Анатолий Иванович.
25. Гончаров Григорий Степанович.
26. Сухомлин Виктор Николаевич.
Причина нарушения алфавитных списков мне не ясна. Наверное, в этом есть какая-то недоступная мне мудрость... И я не стал делать перестановок в списках, оставил их в том варианте, в каком они зафиксированы в архивной справке.
И в заключение я хочу поделиться впечатлениями о своем посещении нашего родного училища, которое состоялось почти через 45 лет после выпуска из него...
ЧВВМУ-2016. Впечатления и предложения
бывшего выпускника
На днях я посетил свое родное училище – ЧВВМУ имени П.С. Нахимова. Мне удалось пройти практически по всей его территории, и общее впечатление сложилось хорошее. На том участке, где раньше стоял памятник вождю мирового пролетариата, – отлично выполненные «под бронзу» бюсты Екатерины Великой и Петра Первого… Отлично отремонтировано общежитие для старших курсов. Рубка дежурного по факультету оснащена пультами видеонаблюдения и всеми видами сигнализации и связи.
Спальные помещения – на десяток мест, хорошая добротная мебель. Койки, похоже, изготовлены в лагерных зонах, шкафы, должно быть, там же. В платяных шкафах – отдельные секции для спортивной одежды, для обуви.
Обращает на себя внимание новая маркировка на бескозырках, сделанная по размерам и стандартам Императорского Морского кадетского корпуса. Особое впечатление произвели… лакированные туфли для парадно-выходной формы (спрашивается: зачем?). Отдельно оборудована баталерка для форменной одежды, не используемой каждодневно. Отлично выглядят санитарные узлы: все в добротном кафеле, рукомойники, краники, «дучки» – из нержавейки. Сушильные шкафы, круто… На каждом этаже – буфетная комната, оборудованная мягкой мебелью, подобие барной стойки с приспособлениями для приготовления чая и кофе. Также на каждом этаже имеются душевые и комнаты отдыха с плазменными телевизорами. Любо-дорого посмотреть. И, главное, есть с чем сравнить…
С молчаливого согласия сопровождающего продолжаем обход училища. Здание Лабораторного корпуса № 3 после длительного ремонта признано аварийным. Причем, окончательные выводы были сделаны уже при попытке настелить кровлю. Выяснилось, что прочность конструкции (фундамент здания был заложен в 1948 году) не соответствует требованиям соответствующих Российских СНИП. В результате было принято решение о сносе практически полностью отремонтированного корпуса и постройки нового…
Столовая находится в аварийном состоянии и лишь условно пригодна для эксплуатации по прямому назначению. Юго-западная часть здания с «греческим залом» несет следы многочисленных судорожных ремонтов и, тем не менее, разрушается прямо на глазах. С учетом необходимости бесперебойного питания курсантов, становится актуальным вопрос о строительство новой столовой на новом месте, а на месте отслужившей свое, со временем, имеет смысл оборудовать кафе для преподавателей и служащих училища.
Хозяйственные помещения службы МТО, восстановленные в 1948 году легендарным «хозспособом», давно требуют сноса и замены на новые, соответствующие современным технологиям и требованиям. Это относится, прежде всего, к овощехранилищу, к складским помещениям продовольственной и вещевой службы. Склады вооружения еще послужат, но требуют капитального ремонта.
Проржавевшая учебно-тренировочная станция легководолазной подготовки (в 80-х годах – не имевший равных в Союзе комплекс ТУЖК) нуждается в обновлении и реконструкции. В соответствии с требованиями безопасности, был закрыт стрелковый тир из автоматического оружия, и в плачевном состоянии находится стрелковый тир из пистолетов.
Из-за коррупции в высших эшелонах Министерства обороны Украины и Севастопольских властей в период украинской оккупации, училище лишилось стадиона. Сейчас на его месте – многоэтажные корпуса класса «люкс», а ближе к морю (даже не в 200 метрах от него, а почти на самом пляже!) – прекрасные коттеджи, принадлежащие известным в городе (и не только в нем) людям. В соответствии с требованиями к прибрежным постройкам, следует принять решение по их судьбе. Сколько пота абитуриентов было пролито при постройке этого стадиона… Вот где бывшему губернатору следовало проводить тренировки взрывотехников… А он начал их с Хрустального мыса. Нынешнему руководству ЧВВМУ следовало бы проконсультироваться по проблеме сноса этих коттеджей с членом Совета Федерации от Крыма госпожой Кавитиди… Она должна быть в курсе дела…
Дороги и дорожки на территории училища, используемые для автомобильной подготовки курсантов береговых факультетов, не обеспечивают качества занятий по вождению грузового и специального автотранспорта. Нет оборудованных мест для размещения образцов ракетного и артиллерийского вооружения. Созданный когда-то «артдворик» явно пережил себя на пару десятилетий.
Училище остро нуждается в полевом лагере и в морской базе для организации полноценной полевой и военно-морской подготовки. Кстати, до 1941 года ЧВВМУ использовало полевой лагерь совместно с Училищем береговой обороны имени ЛКСМУ. При наличии берегового факультета с его спецификой подготовки специалистов, а также при явной необходимости проведения курса начальной военной подготовки с курсантами морских специальностей, такую базу целесообразно было бы оборудовать на южном берегу Стрелецкой бухты. Этот лагерный комплекс мог бы в полной мере использоваться и в учебном процессе старшеклассниками Президентского кадетского корпуса. Там же, в полевом лагере, можно (и нужно) разместить ангары для учебной техники, перенести туда часть лабораторий, оборудовать небольшой полигон для тренировок по начальному курсу морского пехотинца, участок для занятий по взрывным устройствам.
На базе полевого лагеря можно было бы ежегодно принимать абитуриентов, организовывать прием вступительных экзаменов и, в последующем, проводить занятия по курсу молодого бойца. В лагере будет гораздо проще оборудовать автомобильный трек для грузовых автомобилей и подвижной ракетной техники.
При реализации морской части этого проекта, причалы для шлюпок и катеров целесообразно расположить на противоположных берегах Стрелецкой бухты. Это бы намного улучшило организацию практических занятий по отработке швартовки на учебных плавсредствах.
Руководители ГУВВУЗ, совместно с заинтересованными управлениями Минобороны Российской Федерации, могли бы (а я считаю, просто обязаны) объективно оценить состояние учебных и обеспечивающих учебный процесс объектов и спланировать приведение их в состояние, соответствующее требованиям руководящих документов. Адмирал Игорь Касатонов при встрече с ветеранами ЧВВМУ в актовом зале Штаба флота прямо заявил, что Минобороны в настоящее время не располагает финансовыми возможностями для проведения работ по ремонту учебного, казарменного и хозяйственного фонда училища. Даже с учетом проблем, переживаемым нашим государством в условиях мирового финансового кризиса, следовало бы пристально взглянуть на те статьи расхода, что имеют место в организации быта и учебы курсантов.
При зарплате преподавателя 9000-11000 рублей, «стипендия» курсанта 4-го курса, находящегося на ВСЕХ видах обеспечения! – 16000, а курсанта выпускного курса – 21000 рублей... Это как понимать: человек, еще НИЧЕГО не сделавший для своей страны, даже не несущий караульную и гарнизонную службу (кому-то из руководства это показалось очень обременительным для курсантов-студентов), получает в два раза больше денег, чем тот, кто должен НАУЧИТЬ его выполнять свой долг!
С моей точки зрения, такой «дисбаланс» не только унижает и дискредитирует работу преподавательского состава, но и расхолаживает курсантов (или, все-таки, студентов?) Военно-Морского училища, будущих защитников Отечества. Старший преподаватель, кандидат наук, сегодня запросто может услышать (и слышит, поверьте) такие слова: «Да чему вы меня можете научить в жизни? Я уже сейчас вдвое больше вас зарабатываю!». Заметьте, «зарабатываю»! К сожалению, для значительной части наших ребят, воспитанных в условиях «недоразвитого капитализма», деньги являются немаловажным мерилом успеха в жизни и деятельности.
В каком положении находятся сейчас заведующие кафедрами общеобразовательных предметов, при том, что кандидатам на замещение вакантных должностей преподавателей они могут «предложить» с учетом проблематичных надбавок 14 тысяч рублей? А если у преподавателя нет выслуги лет на получение этой надбавки?
И на этом фоне – курсант-пятикурсник со «стипендией» в 21 тысячу рублей. Мне почему-то кажется, что такое грандиозное курсантское денежное довольствие в свое время «провели» высокопоставленные московские чиновники для своих детей и внуков, которых они отправили учиться в ВВУЗы. Ну, чтобы ребятки имели карманные денежки, ни в чем себе не отказывали и лишний раз не клянчили у родителей.
С учетом того, что сегодня в стране «денег нет», простое перераспределение средств помогло бы решить несколько проблем: снять социальную напряженность преподавателей и служащих ВВУЗов, повысить престиж преподавательской профессии, получить средства для ремонта объектов учебы и инфраструктуры училищ и слегка «подкорректировать» моральный облик будущих офицеров.
Наблюдается любопытная картина. Представители ЧВВМУ были направлены во многие регионы России с целью агитации выпускников средних школ к поступлению в наше училище. При этом ориентировка давалась на выпускников так называемых «кадетских» классов. Большинство этих «кадетских» классов заранее спрофилировано по выбранным военным специальностям, среди которых морская специализация не в почете… Зачем и куда их следовало агитировать? Каждый, хоть немного знакомый с этой проблемой, прекрасно представляет слабость подготовки в этих классах… Единственными профильными «кадетами» для высших военно-морских училищ были и остаются выпускники «нахимовских училищ». Но даже здесь наши чиновники от ГУВВУЗов умудрились подгадить, отменив традиционную льготу на поступление этих ребят в училища без экзаменов, связав условия приема с баллами пресловутых ЕГЭ!
И этого показалось мало. Во все времена абитуриенты-севастопольцы имели фору во времени сдачи вступительных экзаменов, и сдавали их после иногородних ребят. Этот принцип позволял провести более качественный и более профессионально-ориентированный отбор кандидатов, создавая приемлемые условия для поступления в училище наиболее достойным выпускникам севастопольских школ – в своем большинстве, продолжателям династий офицеров Военно-морского флота.
Так что, есть над чем поразмышлять нынешнему руководству ЧВВМУ.
Как молоды мы были...
© Copyright: Борис Никольский, 2022
Свидетельство о публикации №222091401418
Свидетельство о публикации №222091401418
Рецензии