В Мир

Абаж орала на нас уже минут двадцать. Абаж - школьный завуч: краснолицая низкорослая коренастая, похожая на тумбочку, женщина с осветлёнными перекисью волосами, и с бегающими желтоватыми глазками. Её короткие пальцы, передавленные золотыми кольцами, ритмично стучали по Котькиному дермантиновому портфелю в такт назиданиям:

- Вас у меня тысяча сто!

Мы не удержались, захихикали: «1100» - это как в песне группы «Ария», на концерт которой недавно ходили: «Тысяча сто смерть в лицо нам дышит тысяча сто наш стрелок был сущим дьяволом он не думал умирать чёрный крест заходит справа нам но некому стрелять…*».

- Прекратить смех! Я вам не клоун!

Новая волна смеха накатила: именно на клоуна и была похожа Абаж - вернее на артистку в театре, куда нас водили с экскурсией после просмотра постановки «Малыш и Карлсон». Засмотревшись на рабочих сцены, цепляющих тросами тяжёлый мешок с песком, я отстал от класса и, заблудившись, стал искать ребят. Пошёл обратно к сцене, поплутал в рядах пыльных занавесов и фанерных декораций, пнул пенопластовое розовое “облако” лежащее на арьерсцене и, перепутав кулисы, вышел в противоположный коридор, оказавшись перед открытой дверью гримёрной.

Там, в ярко освещенной лампами комнате, перед зеркалом сидела тучная уставшая женщина в костюме Карлсона. Лямки комбинезона были спущены, и поролоновый пропеллер, изогнувшись одной из лопастей, лежал, уткнувшись в чёрный, похожий на Белорусское поле чернозёма пол, напоминая сбитый немецкий самолёт из фильмов про войну.

Карлсон смотрела в зеркало и курила папиросу, стряхивая пепел в стоявший перед ней, еще чуть слабо дымящий полупустой, в мельхиоровом подстаканнике, стакан с остатками чая. Грим был частично снят, большой рыжий парик лежал на столе, а её голову, с редеющими сальными волосами, плотно покрывала сетка, что делало актрису похожей на сбитого, уже упомянутого самолёта, лётчика.

Карлсон повернула ко мне уставшее отёчное лицо, выдохнула сизый дым, пахнущий горящей газетой, и с приветливой улыбкой призывно покачала головой от меня в сторону зеркала. Я ретировался…

Крик Абаж вернул меня в комнату Педсовета: “вы, дубины стоеросовые, будете сидеть в колонии, или учиться в ПТУ, работать дворниками, или будете алкоголиками…” - ни один из вариантов кроме последнего, нас не устраивал. В конце своего монолога завуч выпучила желтоватые с красными прожилками рыбьи глаза, стукнула кулаком по парте, и в очередной раз спросила, вскрикнув: «Вам всё понятно?».

Может быть я бы и ответил, но совершенно забыл повод по которому завуч нас вызвала и ругалась: то ли за очередной прогулянный урок, то ли за трёхкопеечную монетку, опущенную мною в замочную скважину классного кабинета, из-за чего этот урок был сорван, то ли - по общей сумме тяжести наших деяний. В качестве меры пресечения было избрано наказание в виде принудительных работ - уборка вечером после уроков класса географии.

Вечером после уроков, пиная кедами молодой свежий, такой ярко белый вначале зимы снег, я спешил в школу. За углом поджидал сообщник, который, пряча в кулаке огонёк “Примы”, периодически выпускал собранными куриной попкой губами в морозный воздух кольца сигаретного дыма. «Есть план» - заговорчески сказал Котька - Мало не покажется. Надолго нас запомнят!».

Поднялись по тёмной пустой лестнице на третий этаж. Темное низкое северное небо давило на зарешёченные окна класса. Почему вся наша школа в решётках? Ладно, на первом этаже - там можно забраться через окно и украсть что-нибудь ценное: старый мяч, или скакалку из физкультурного зала, металлофон или бубен из музыкального класса, но решётки - простые, убаюкивающие своей идеальной квадратной ржавой геометрией, или сложные, согревающие рисунком солнца, с расходящимися из угла стальными рифлёными лучами, украшали окна и на втором, и на третьем этажах школы!

Наверное, потому, что у многих наших ребят папы работали в следственном изоляторе, или конвойном полку, или пересыльной тюрьме, а когда школа просила чем-нибудь помочь, то они, от Души, помогали “сварганить решёточку”. То, из чего и состоял их служебный Мир, а другого Мира у них не было.

Мир у всех разный. Он формируется окном через которое мы смотрим. Перелистывая под одеялом подсвеченные дедушкиным трофейным немецким фонариком страницы «Острова сокровищ», «Земли Санникова», или «Гиперболоида инженера Гарина» в моём Мире решёткам места не было. И это школьное противоречие легко разрешил Котька!

В классе между рядов парт с перевёрнутыми стульями стояло оцинкованное мятое ведро с водой. Поболтав тяжёлой вонючей тряпкой на деревянной Т-образной палке-швабре, и размазав воду по деревянному растрескавшемуся коричневой краской полу, Котька продолжил возить квачом по школьной доске с остатками загадочных надписей: «Колчедан… Железо… Никель…», превращая полезные ископаемые в белесую грязь. Время шло, и пора было приступать к реализации плана.

«Подсоби!» - Котька залез на стул рядом, и мы, не без усилия, сняли со штыря на стене у доски большой, но не настолько, как казалось внешне тяжёлый, глобус из папье-маше. «Осторожно!», - шарообразный, сине-зелёно-коричневый, с белыми пятнами полюсов, продырявленными для оси крепления Мир, плавно опустился на пол.

«Ух ты: ФРГ, ГДР, Польша, Чехословакия! А вот, смотри: Канада, - помнишь на прошлой неделе хоккей «СССР-Канада»? А вот - Япония! Там двухкассетники делают!». Мы с восторгом рассматривали Мир. Мир казался реалистичным и волшебным, постижимым и недоступным, близким и удалённым: Мир турецких жвачек и американских джинсов, Кубинских революций и Египетских войн, Японских магнитофонов и Вьетнамских кроссовок, Немецких автомобилей и Английских сигарет, Мир группы KISS и компьютера фирмы IBM.

- Ладно, хватит мечтать! Пора приступать к делу!

Котька спустил до щиколоток синие школьные полушерстяные брюки, ловко стянул пёстрые хлопчатобумажные трусы, обнажив белую тощую задницу. Приноровившись, уселся анусом на отверстие в Северном полюсе, с трудом балансируя на неустойчивом Мире. Я подхватил его за подмышки и упёрся коленями в спину, что создало надежную конструкцию с тремя опорами. Замерев, он напряг туловище, легонько затрясся и… сухо пукнул. Ударил запах свежего подросткового кала, замешанного на плохопережёванных сосисках, грубых макаронах и коржике с чаем. Пол-минутой позже, в глобус упала тугая длинная скользкая блестящая коричневая фекалия с элементами недопереваренных семян помидора и розовым блестящим огрызком целлофановой оболочки сосиски. Котька обмяк, расслабился, а после, вытерев бусинки пота со лба, энергично воспрял, и победно произнёс: «Вот теперь мы в расчёте, Абаж!».

Аккуратно, опасаясь вытрясти новое содержимое Мира, мы водрузили глобус на стену, закрутили болты фиксации стержня. Снаружи Мир не изменился, но молекулы внутренних изменений начинали пробиваться через папье-маше в эфир класса.

“Не крутите пёстрый глобус не найдёте вы на нём той страны страны особой о которой мы поём наша старая планета вся изучена давно но страна большая эта - словно белое пятно…**.

*”1100”. Слова: М.Пушкина, музыка: В.Холстинин.
**”Наша школьная страна”. Слова: К. Ибряев, музыка Ю. Чичков.