Путь в точку отсчета. Глава 23

Отец встретил в коридоре. Казалось, что он так и не сходил с места, ожидая сына.
- Папа, я привёз подарок от Ильи Ефимовича. Какой интересный человек.
- Знаю сынок, повезло нам с таким соседом.
Пока мылся, переодевался, слышал как отец, разгружая пакет что-то приговаривает.
- Тоша, какое великолепие: сало домашнее, яички, пироги, домашняя курочка. Посмотри, какая красавица, а жирок-то, жирок, как янтарь. Давно я не ел лапши из домашней курицы. А вот и лапша, самодельная. Вот порадовали, так порадовали. А что это в бутылках?
- В тёмной, скорее всего, наливка какая-нибудь, а в другой, посмотри, там записка тебе.
- Настойка из трав и инструкция как принимать.
Уже за столом Сергей Петрович не выдержал, спросил о сестре. Антон рассказал всё, без утайки. В последнее время он старался избегать лжи, недомолвок. Рассказал о дневниках, о том, что слышала Клавдия Олеговна. Сообщил, что привлёк волонтёров к поиску Анны Петровны, о своей встрече с Сергеем.
- Знаешь, что думаю, сынок? Нет в живых Нюты, - отец отвернулся, скрывая слёзы, - и ушла сама, но это не самоубийство. Ушла, чтобы помочь, в этом она вся. И в детстве такая была, к ней всегда кто-то приходил за советом, помощью. Дай мне её дневники.
- Чуть позже, хорошо? Я прочёл первую тетрадь, но, боюсь, что не слишком внимательно. Дай мне час. А потом сяду за вторую, и ты сможешь прочесть. А потом мы обсудим. Я обещал Сергею. Завтра мы встречаемся, - молодой человек подошёл к отцу, обнял и долго не отпускал, - я люблю тебя.

«Любовь, как часто мы слышим, что Бог и есть любовь. Но что в моей любви к Паше от Бога? Значит, это не любовь, а что тогда? Страсть? Инструмент тёмных сил? Что подпитывало мои чувства? Страхи, неуверенность, если не лгать себе. Самолюбование, ах, как я упивалась собственной жертвенностью! А была ли жертва? «Жертва Богу дух сокрушён; сердце сокрушённо и смиренно Бог не уничижит» (Псалом 50). В жертве важна сокрушенность, смирение. А в моей? Там вызов, там самолюбование, там битва. А это значит, что не жертва это вовсе, а битва моя с миром, с любовью, с Павлом. Он-то как раз жертва. Трудно признавать даже теперь. Я придумывала идеальные миры совместной с ним жизни. Совершенные миры: от утреннего кофе в постель до вечерних посиделок за умными книгами под одним пледом. В них не было места усталости, раздражению, болезням».
Антон отвлёкся, погрузившись в воспоминания. Ани - томная, утренняя со своей чёрной кружкой. Вечерние посиделки за просмотром нового видео. Временность квартиры, иллюзорный уют в чужих стенах. Мир, который не впускал разговоров о работе, о своём доме, о детях. Иллюзорный мир тётушки, созданный им и Ани?
«Вчера в парке встретила Тимошку, Тимофея Карпатова. Приехал в гости к родителям. Живёт, как и многие ребята из провинции, в Москве. Зарабатывает хорошо, красивый, ухоженный. Всматриваюсь в черты молодых людей, пытаюсь понять, как случилась эта пропасть между поколениями? Я всё понимаю, у них информационная пресыщенность, совершенно безумный темп жизни, но это не объясняет металлический холод в глазах. Говорили о  постиндустриальном обществе, о постправде. Нам, на другом берегу пропасти, не понять, как общество может быть постиндустриальным? Высокотехнологичным – да, социальным тоже, но как постиндустриальным? Общество натурального хозяйства или роботов, не нуждающихся в бытовых вещах? Или всё же постиндустриализацией прикрывают неясный экономический путь? И уж совсем страшно общество постправды. Неужели не понимают, это бездна?»
Антон выписывал имена всех, кто встречался в дневнике. Вот и сейчас, отметил Тимофея Карпатова, чувствуя - ложный след. А размышления о постправде – ниточка.
«Или вот толерантность, почему нас призывают именно к терпимости? Можно ли дойти до высшего смысла через фальшивость терпимости? Разве не должен быть путь к принятию через понимание, через зеркальность пороков? Мне кажется, что в чужие пороки надо всматриваться как в собственное отражение, а не растить превосходство «терпимостью». И не принимать порок – вполне естественная вещь. Лучше не принимать и гневаться, чем кормить ложь трусливым терпением».
Как бы хотел сейчас Кислицин-младший поговорить с тёткой сейчас. Каждая фраза её дневника отсылала к собственным размышлениям. Пора отдавать тетрадь отцу, но за него страшно.
- А давай наливочку продегустируем, - нашёлся молодой человек.
- Если только по рюмочке.
- Я и не предлагал напиваться, мне завтра к волонтёрам. Эх, знал бы, какие ребята!
- Тоша, вот скажи, - лицо отца порозовело после двух рюмок, - почему мы всегда осознаём после? Почему, заполняя мелкими заботами каждый день, теряем драгоценное время?
- Как, например?
- Общаясь с близкими.
- Надоели бы близким.
- Может быть…
Молодой человек с трепетом открыл вторую тетрадь. Он не успел даже бегло просмотреть, лишь увидел последнюю запись, датированную днём пропажи.
«Заметила, что приступы удушья предвещают моменты, которые врачи бы трактовали как галлюцинации. Первое время они меня пугали, пугали настолько, что спала с включённым светом, обложившись томиками любимых книг. Целыми днями гуляла по городу, заходила к знакомым. В квартиру возвращалась к ночи. Не помню, когда всё переменилось. Пожалуй, в тот день, когда встретила Катю Матюшкину».
Судя по датам, тётка вела записи сразу в двух тетрадях. И если первый дневник описывал реальные события, размышления родственницы, то вторая тетрадь погружала в неведомое. Он вдруг с особой чёткостью вспомнил бредовое состояние, что пережил в больнице, странные сны, удивительно ощутимые при всей странности. Сны как-то связывают его с Анной Петровной, но почему маскарад, что устроила юная императрица сразу после коронации? Недавно прочёл о маскараде Минервы, сны иллюстрировали его с документальной достоверностью.
«Сначала думала, что у меня болезнь какая-то, давление себе измеряла, с Клавдией в поликлинику ходила. Эти внезапные приступы удушья, что настигали сначала по ночам. Казалось, что воздух в квартире вдруг раскалялся, обжигал, становился вязким. Распахивала окна, но помогало плохо. Приступы были короткими, минут по пять – десять, потом всё проходило само собой. Затем удушье стало менее острым, но длительным. Именно тогда я стала погружаться в какое-то странное состояние – будто перемещалась в иное пространство. Темнота окутывала, оплетала, стягивала тело».
На Антона обрушились воспоминания. Вот он, маленький, на руках отца. Отец подбрасывает его высоко, «до солнышка» и смеётся молодо, задорно. Внезапно мальчика настигает удушье, он хрипит и будто проваливается в пугающую черноту. Следующее воспоминание – испуганное лицо мамы и виноватое отца. Весь день в кровати, чтение книжек и много сладостей.
Морозный январский день, свободный от занятий из-за погоды.
«Давай прокатимся, заберём эту злосчастную книжку, - уговаривал Кирюха Самойлов, - в десять отправляется электричка на дачу, а в двенадцать уже обратно. Никто и не заметит». Книжку о Дракуле Кирюха ещё весной взял почитать у Влада Терентьева. Увёз на дачу, там и оставил. В начале зимы Влад подошёл к Самойлову и потребовал вернуть роман Брэма Стокера. Кирюха врал, изворачивался,  неудобно было признаться, что забыл томик на даче. Перед каникулами Влад, подговорив взрослых ребят, стал встречать Самойлова у ворот школы и требовать деньги за каждый день просрочки. И мальчишка платил, отдавал всё, что давали родители на школьные обеды.
«Не дома же сидеть. Ключ от дачи я взял, деньги на билеты есть. Поехали?» И Кислицин поехал. В электричке боялись пропустить нужную остановку, почему-то зимой их не объявляли. Они отогревали ладонями маленькие окошки  и всматривались в  полотняный, застиранный пейзаж. Не проехали - вышли на пустом перроне и сразу по пояс утонули в хрустящем снегу. В городе зима не так заметна. Пока добирались до дачи, стало жарко, Кирюха даже расстегнул куртку. А вот калитку открыть не удалось, её подпирали огромные сугробы. Пришлось лезть через забор. К счастью, на крыльце снега было не много, и хлипкая дверь не сопротивлялась. Книжка отыскалась под диванной подушкой. Уже на обратном пути поняли, что погода меняется. Небо заволокли серые тучи, поднялся ветер. Вьюга поднимала вихри ледяного снега и бросала мальчишкам в лицо, за воротники, пробиралась сквозь шерстяную ткань брюк. Уже на перроне, в предвкушении тепла вагона, мальчики начали толкаться, валять друг друга в снегу, вымокли, озябли. Но электричка прошла мимо, зимой расписание изменилось. Повалил снег, казалось, что мир исчезает, теряется под белым пологом. Мальчишки прыгали на месте, пытаясь согреться, и тогда Антон предложил укрыться в лесопосадках.  Несколько десятков метров дались с трудом. Под защитой тёмного частокола стволов теплее. Антон уселся в большой сугроб, веки смежались, снежный вой убаюкивал. Казалось, летит по белому тоннелю, летит навстречу чему-то светлому, радостному.
- Тоха, Тоха, очнись, - плакал Кирюха, оттирая замёрзшего приятеля. Вёл его, сонного, шального к перрону, благо в это время подходил долгожданный поезд, заталкивал в тёплое вагонное нутро. Антон окончательно очнулся только когда подъезжали к городу. Очнулся от того, что пальцы рук и ног кто-то колол сотней игл. В тот раз обошлось, хоть и досталось от родителей за прогулку в такую погоду.
«Довольно скоро поняла, что это не болезнь вовсе, не обмороки, это погружение, путешествие в другой мир. Реальность не исчезала, я всё так же слышала звуки улицы, видела бегущие блики на потолке от фар проезжающих машин. Но все эти ощущения приглушались, становились тусклыми. Пьянящее чувство полёта кружило, давало невиданную лёгкость закостенелым старческим суставам. Вокруг мелькали какие-то знаки – символы: от рун до иероглифов и букв. Но цельный образ не складывался. Когда почувствовала воронку? Поняла - воля подчинена чему-то неведомому, начала сопротивляться? Скорее всего, в ту ночь, когда услышала дикий женский крик во дворе. Выдернуть себя из погружения было сложно. Но смогла, тогда смогла.  Долго всматривалась в темноту двора, прислушивалась. Было тихо. Но возникшая тревога зародила подозрения».
Чтение дневника прервал телефонный звонок с незнакомого номера.
- Антон? Вы не знаете, как мне найти Аню? – Женский голос звучал взволнованно.
- Аню? Какую Аню?
- Анну Петрухину.
Ани… Кто-то спрашивает у него об Ани. Но почему у него? Что случилось?
- Простите, а вы кто?
- Я её мама.
Быть не может, какая мать? Она же говорила, что родители давно умерли…
- Мама? – Кислицин не мог скрыть удивление.
- Мама, Антон. Плохо, что мы так и не познакомились, Анечка не хотела, стесняется меня.
- Но как? Вы где?
- Живу в деревне, Лощинки называется. Маленькая деревушка, у нас тут двух десятков домов не наберётся обитаемых, но речь не обо мне. Мне надо найти Нюру, её телефон не отвечает.
- Нюру? Ах, да, Аню. Но мы с ней расстались. Я ничего про неё не знаю, - Кислицин, конечно, лукавил, не рассказывать же про Василькова.
- Беда. Дело в том, что пропала её дочь, Катюшка, - связь неожиданно прервалась.
Какая дочь? Разве может быть дочь у Ани? Антон набирал и набирал незнакомый номер, но ему отвечал автоответчик.