Роберт Говард - Человек на земле

Robert E. Howard: The Man on the Ground

     Кэл Рейнольдс переместил кусок жевательного табака из одного угла рта в другой, когда, прищурившись, взглянул вдоль тускло-синего ствола своего винчестера. Его челюсти работали методично, но их движение прекратилось, когда его взгляд достиг мушки. Кэл замер неподвижно; затем его палец лег на спусковой крючок. Треск выстрела разнесся над холмами гулким эхо, но более громким звуком отозвался ответный выстрел. Рейнольдс дернулся вниз, прижался всем своим тощим телом к земле и тихо выругался. Серый осколок отскочил от одного из камней возле его головы, срикошетившая пуля улетела в пустоту. Рейнольдс невольно вздрогнул. Этот звук был столь же смертоносным, как пение невидимой гремучей змеи.
     Он осторожно приподнялся, настолько чтобы иметь возможность выглянуть между камнями впереди. По другую сторону от его укрытия за широкой равниной, заросшей мескитовой травой и опунцией, возвышалась группа валунов, похожих на те, за которыми он сейчас притаился. Меж этих валунов плыла тонкая струйка беловатого дыма. Острые глаза Рейнольдса, привыкшие к выжженным солнцем пространствам, отметили среди камней небольшой кружок тускло мерцающей синеватой стали. Этот кружок был дулом винтовки, и Рейнольдс хорошо знал, кто притаился за этим дулом.
     Вражда между Кэлом Рейнольдсом и Исавом Бриллом была довольно длительной для техасской земли. В горах Кентукки семейные войны могут вестись целые поколения, но географические условия и человеческий темперамент Юго-Запада не способствовали продолжительным военным действиям. Здесь распри обычно заканчивались внезапно и с ужасающим финалом. Местом действия мог оказаться салун, улицы маленького ковбойского городка или широкое пастбище. Меткая стрельба из кустов лавра здесь заменялась грохотом шестизарядников и обрезов с близкого расстояния, что так или иначе быстро решало дело в  пользу той или иной стороны.
     Случай Кэла Рейнольдса и Исава Брилла был несколько необычным. В первую очередь вражда касалась только их самих. Ни друзья, ни родственники в нее не втягивались. Никто, включая самих участников, уже не помнил, с чего все началось. Кэл Рейнольдс просто знал, что он ненавидел Исава Брилла большую часть своей жизни, и что Брилл отвечал ему взаимностью. Когда-то в юности они схлестнулись с жестокостью и силой соперничающих молодых кугуаров. После этого столкновения у Рейнольдса остался шрам от ножа на ребрах, а у Брилла - навсегда поврежденный глаз. Но это ничего не решило. Они готовы драться до кровавой последней точки, и ни у кого не возникало желания «пожать друг другу руки и помириться». Подобное лицемерие развилось в цивилизации, где у людей нет мужества, чтобы сражаться насмерть. После того, как человек почувствовал, как нож врага скрежетнул по его костям, большой палец попытался выколоть глаза, а каблуки сапог вонзились ему в рот, он вряд ли будет расположен прощать и забывать, независимо от первоначальных достоинств аргумента.
     Так Рейнольдс и Брилл возмужали, пронеся свою взаимную ненависть сквозь годы, и, будучи ковбоями с конкурирующих ранчо, они нашли возможность продолжать свою личную войну. Рейнольдс угнал скот у хозяина Брилла, и Брилл ответил тем же. Каждый злился на тактику другого и считал себя вправе уничтожить своего врага любым доступным ему способом. Однажды Брилл поймал Рейнольдса без оружия ночью в салуне в Кау-Уэллсе, и только позорное бегство через черный ход, с пулями, лающими у самых его ног, спасло скальп Рейнольдса.
     В другой раз Рейнольдс, затаившись в кустах чапараля, аккуратно выбил своего врага из седла с пятисот ярдов пулей из патрона .30-.30, и, если бы не внезапное появление погонщика, на этом их вражда могла бы закончиться. Но Рейнольдс решил тогда из-за этого свидетеля отказаться от своего первоначального намерения покинуть укрытие и выбить мозги раненому прикладом винтовки.
     Брилл оправился от раны, обладая жизненной силой быка лонгхорна, присущей всей его продубленной на солнце стальной породе, и, как только встал на ноги, отправился на охоту на подстерегшего его человека.
     Сегодня, после всех нападений и перестрелок, враги столкнулись друг с другом на хорошей стрелковой дистанции, среди одиноких холмов, где появление каких-либо помех было маловероятно.
     Больше часа они пролежали среди скал, стреляя при каждом намеке на движение. Ни один из них не попал в цель, хотя пули .30-.30 свистели в опасной близости.
     В висках Рейнольдса невыносимо пульсировала кровь. Солнце нещадно жарило сверху, и рубашка стрелка промокла от пота. Комары роились вокруг его головы, попадали ему в глаза, и он ядовито ругался. Мокрые волосы прилипли к голове; солнечный свет жег глаза; и ствол винтовки казался раскаленным в его мозолистой руке. Правая нога онемела, и Рейнольдс осторожно передвинул ее, тихо выругавшись при звоне шпоры, хотя знал, что Брилл ничего не услышит. Все эти трудности подлили масла в огонь его гнева. Не утруждая себя поиском причин, он приписал все свои страдания своему врагу. Солнце било жаром в его сомбреро, и мысли слегка путались от этого. Среди этих голых скал было жарче, чем в печах ада. Рейнольдс осторожно провел сухим языком по запекшимся губам.
     Сквозь путаницу в его мозгу прожигала себе путь ненависть к Исаве Бриллу. Она превратилась больше, чем в эмоцию: это была навязчивая идея, чудовищный инкуб. Когда Рейнольдс вздрогнул от выстрела винтовки Брилла, это было не из-за страха смерти, а лишь потому, что мысль о смерти от рук врага, была невыносимым ужасом, от которого его мозг сотрясался в багровом безумии. Он готов безрассудно отдать свою жизнь, если бы смог отправить Брилла в вечность всего на три мгновения раньше себя.
     Он не анализировал эти чувства. У мужчин, живущих своими руками, мало времени на самоанализ. Он осознавал всю силу своей ненависти к Исаве Бриллу не больше, чем осознавал свои руки и ноги. Она была частью его, даже больше, чем частью: это чувство окутало его, поглотило; его разум и тело были не более чем материальными проявлениями. Он сам был ненавистью; его душа и его дух. Свободные от застойных и лишающих мужества оков утонченности и интеллектуальности, его инстинкты вырвались из обнаженного примитива. И из них выкристаллизовалась почти осязаемая абстракция - ненависть, слишком крепкая, чтобы даже смерть могла ее уничтожить; ненависть, достаточно могучая, чтобы воплотиться сама по себе - без помощи или необходимости наличия материальной субстанции.
     Около четверти часа винтовки молчали. Чувствуя смерть, подобно гремучим змеям, свернувшимся среди скал, впитывая яд солнечных лучей, смертельные враги лежали в ожидании своего шанса, играя в игру на выносливость, пока натянутые нервы кого-нибудь из них не лопнут.
     Первым не выдержал Исав Брилл. Не то чтобы его упадок сил принял форму некоего дикого безумия или нервного срыва. Природные инстинкты соблюдать осторожность были слишком сильны в нем для этого. Но внезапно, выкрикивая хриплые проклятия, он приподнялся на локте и вслепую выстрелил в нагромождение камней, где затаился его враг. Только верхняя часть его руки и край плеча в синей рубашке на одно мгновение мелькнули среди скал. Этого было достаточно. В ту же секунду Кэл Рейнольдс нажал на спусковой крючок, и жуткий крик сообщил ему, что пуля нашла свою цель. И различив животную боль, что явно слышалась в этом крике, разум и природное чутье стрелка были сметены безумным потоком жестокой радости. Он не закричал ликуя и не вскочил на ноги; лишь скривил губы в волчьем оскале, и невольно приподнял голову. Пробудившийся инстинкт снова толкнул его вниз. Но случай сгубил его. В то время как он опускал голову, раздался треск ответного выстрела Брилла.
     Кэл Рейнольдс не слышал его, потому что одновременно с этим звуком что-то словно взорвалось в его черепе, окунув сознание в кромешную черноту, на краткое мгновение озаренную красными искрами.
     Мрак забытья был недолгим. Кэл Рейнольдс дико огляделся, с ужасом осознав, что лежит на открытом месте. От удара пули его откинуло в сторону от камней, и в этот стремительный момент он понял, что это не было прямым попаданием. Случайно пуля скользнула по камню и, судя по всему, лишь мимоходом чиркнула ему по голове. Но это было не так важно. Важным было то, что он лежал сейчас на виду там, где Исав Брилл мог легко нашпиговать его свинцом. Скользнув яростным взглядом вокруг, он обнаружил неподалеку свою винтовку. Она упала за камень и лежала сейчас, уткнувшись прикладом в землю, устремив ствол вверх. В следующее мгновение он заметил, что его враг стоит прямо среди камней, где до этого скрывался.
     Одного краткого взгляда хватило Кэлу Рейнольдсу, чтобы разглядел даже мелкие детали этой высокой стройной фигуры: грязные брюки, провисшие под весом шестизарядного револьвера в кобуре, ноги в потертых кожаных сапогах; малиновое пятно на плече синей рубашки, прилипшей к телу от пота; взлохмаченные черные волосы, с которых по небритому лицу струится пот. Он уловил блеск желтых, запачканных табаком зубов, сияющих между губ, скривленных в дикой ухмылке. Дым все еще поднимался от винтовки в руках Брилла.
     Эти знакомые и ненавистные детали проявились с поразительной ясностью в то мимолетное мгновение, пока Рейнольдс отчаянно боролся с невидимыми цепями, которые, казалось, приковали его к земле. Едва он задумался о параличе, который может вызвать скользящий удар по голове, как что-то будто щелкнуло, и он пошевелился. Хотя «пошевелился» - это не то слово: казалось, он стремительно метнулся к винтовке, лежавшей на камне, настолько легкими ощущались его конечности.
     Укрывшись за камнем, он схватил оружие. Его даже не пришлось поднимать. Ствол винтовки был устремлен прямо на человека, который сейчас приближался.
     Рука Рейнольдса на мгновение замерла из-за странного поведения Исава Брилла. Вместо того чтобы выстрелить или отпрыгнуть назад в укрытие, мужчина направился прямо вперед, качая винтовку на сгибе руки, с этой проклятой ухмылкой на небритых губах. Неужели он сошел с ума? Неужели он не видел, что его враг поднялся, полный жизни и с взведенной винтовкой? Брилл, казалось, смотрел не на него, а слегка в сторону, на то место, где только что лежал Рейнольдс.
     Не пытаясь найти разумного объяснения действиям своего врага, Кэл Рейнольдс нажал на спусковой крючок. С глухим звуком с широкой груди Брилла сорвало синий лоскуток. Мужчина пошатнулся, разинув рот. Выражение его лица заставило Рейнольдса застыть на месте. Исав Брилл был из породы тех мужчин, которые сражаются до последнего вздоха. И не было сомнений, что он будет слепо нажимать на спусковой крючок, пока последние багровые капли жизни не покинут его. Однако свирепый оскал триумфа был стерт с его лица грохотом выстрела, сменившись выражением невероятного удивления. Он не сделал ни малейшей попытки удержать винтовку, которая выскользнула из его рук, и не схватился за рану. Раскинув свои руки в странном, ошеломленном, беспомощном движении, он пошатнулся, сделав шаг назад на медленно подгибающихся ногах, черты его лица застыли в маске глупого изумления, заставившего наблюдателя вздрогнуть от его всеобъемлющего ужаса.
     Сквозь приоткрытые губы хлынула волна крови, окрашивая потную рубашку. И подобно дереву, которое раскачивается и внезапно падает на землю, Исав Брилл рухнул среди мескитовой травы и замер без движения.
     Кэл Рейнольдс встал, оставив свою винтовку на месте. Округлые поросшие травой холмы казались странно туманными и расплывчатыми. Даже небо и палящее солнце имели смутный нереальный вид. Но дикое ликование бушевало в его душе. Долгая вражда, наконец, закончилась, и независимо от того, получил он свою смертельную рану или нет, он послал Исава Брилла по дороге в ад впереди себя.
     Затем он резко вздрогнул, когда его взгляд скользнул по тому месту, где он лежал после удара пули. Он пристально вгляделся; его глаза сыграли с ним злую шутку? Вон там, в траве, лежал мертвый Исав Брилл, но всего в нескольких футах от него лежало еще одно тело.
     Замерев от удивления, Рейнольдс смотрел на худощавую фигуру, гротескно сгорбившуюся рядом со скалами. Человек лежал слегка на боку, словно был отброшен туда какой-то слепой конвульсией, с раскинутыми руками и скрюченными пальцами, как будто что-то слепо сжимая. Коротко остриженные волосы песочного цвета были залиты кровью, а из жуткой дыры в виске вытекали мозги. Из уголка рта тянулась тонкая струйка табачного сока, пачкая пыльный шейный платок.
     И пока Рейнольдс смотрел, жуткое узнавание стало очевидным. Он помнил прикосновение этих блестящих кожаных браслетов; он знал со страшной уверенностью, чьи руки застегнули этот поясной ремень; привкус табачного сока все еще ощущался у него во рту.
     В одно короткое разрушительное мгновение он понял, что смотрит на собственное безжизненное тело. А с этим знанием пришло и истинное забвение.