Над судьбой. Том третий. Глава пятьдесят третья

 
 В день смерти Матвея из станицы исчез и Михаил. Все понимали, кто убийца: шли разговоры да пересуды, а дальше дело не двинулось.



Когда страсти потихоньку улеглись, сын есаула Кутейникова вернулся. Отсутствовал он, дескать, по торговым делам. Никто не удосужился выяснить, так ли это или иначе. А за Михаила на положенный срок службы наняли бедного казака без дома и семьи. Ещё до возвращения младшего Кутейникова, вышло время и Ивану. Был зачислен он на действительную службу.



- Смотри, сынок, -  учил на прощание отец, - служи государыне и  Тихому Дону примерно. Помни родных своих. Береги отцовские обычаи: будь казаком! Уповай на Господа Бога,  и он тебя не оставит. Слушай начальников. Будь внимателен к равным  себе. Снисходителен  к низшим.  И строг, более всего, к самому себе. Но навеки запомни: и думать не думай,  Иван, забыть родимый край, вскормивший и взлелеявший тебя!



Отец и сын поцеловались, всплакнула мать!
- А как же Матвей, ему – то, каково неотомщённым, - дерзко взглянув в глаза отцу, сказал Иван – неужто, так всё и останется?
- Все, сынок,  под  Богом ходим, на всё его воля, - только и добавил отец, - даст Господь,  само сделается. А я тебе  скажу то, что никому ещё не сказывал.
Он отвёл Ивана в сторону и тихим голосом продолжил.



- В тот день, когда ты родился, пошел я на протоку рыбу ловить. Вдруг вижу, в небе высоко птица летит. И начинает она снижаться прямо на меня. В руках ни ружья, ни стрелы нет.   Встал и жду, что за птица?
Тут мне на шапку кусок хлеба и свалился. Выронила,   значит из когтей. Перекрестился я, взял хлеб и положил за пазуху.



Только до протоки добрался, а из воды прямо к ногам огромный сазан как выпрыгнет! Очень удивился я, да и как не быть изумлению – то? Понёсся быстрее домой, а там уж встречают: сын родился. Так – то Ваня!



Тут же  собрал я на радостях   друзей своих, да  помолились мы перед образом. Затем, как полагается, выпили по полной чарке. А закусили этим самым сазаном, да ещё и хлебом, птицей сброшенным и так чудесно мне доставшимся.



Ещё сильнее понизив голос, чтобы и ветер не услышал, отец загадочно добавил.
- Неспроста всё это, Ваня! Ты только в вере нашей старинной крепись, да Господа почитай, а он хоть и строг, но справедлив. И будет ещё Матвею покой и радость душе.   

* * *

  Проявив бесстрашие и находчивость, Ефремов сразу выделился среди молодого пополнения и стал пользоваться уважением однополчан. Ночные засады, разведка, прорывы в глубину расположения неприятеля – ему смело доверяли самую ответственную службу, не сомневаясь в лихом отчаянном казаке.



По мере успехов русского оружия противник ожесточался. Весной семьдесят второго года  Девлет – Гирей, чуя погибель ханства, объединил крымчаков и закубанцев, чтобы разграбить обоз с переселенцами.



Огромный обоз охраняли два казачьих полка по шестьсот сабель в каждом, с двумя пушками. Люди ехали на новые места, везли домашний скарб, провиант казакам на линию, гнали скот.



В начале апреля обоз остановился на  ночлег среди цветущей степи на берегу реки Калалах. Дозорные доложили, что вдали обнаружен передовой татарский отряд. Вскоре стало ясно: их настигла орда в двадцать тысяч всадников.



Поставили повозки кругом, стали окапываться, сразу послав  двух казаков с донесением на линию. Но было поздно: татары взяли бивак в кольцо. Ещё несколько добровольцев пытались пробиться сквозь окружение, но  всех их настигли вражеские пули.



Двум полкам долго не продержаться;  люди стали готовиться к неминуемой смерти. Едва стемнело, пройти на линию с донесением взялся Иван Ефремов.



Молодой полковник Платов лично отправил казака.
 – Ну, смотри, Иван, на тебя вся надежда! Доберёшься – урядником будешь, а погибнешь, так и нам всем конец.
Полковник обнял казака, мало веря в успех, и тут же стал отдавать последние распоряжения по укреплению лагеря.



Татары, хотя  и селились вокруг моря, народ степной. Море, да и вода  в целом, стихия для них чужая, враждебная. Ни один из степняков не мог  подумать, что по мелководной речушке Калалах кто – то решится выходить из окружения. Это слишком  противоречило их жизненному опыту.



Всаднику по реке незамеченным не пройти, ну а пешему... Без коня татарин больше сотни шагов и не делал никогда. А до ближайшего поста никак не меньше пятидесяти вёрст.



Вода в Прикубанье в начале апреля не парное молоко. Но  с детства, едва сойдёт лёд и до морозов, Иван привык купаться на Дону.



Соорудив на голове из ветвей ивы,  стеблей камыша и рогоза нечто, весьма похожее на куст, он вошёл в воду в наиболее заросшем месте и, погрузившись по самые ноздри, стал совершенно бесшумно спускаться вниз по течению.



Плотно держась берега, сплошь  заросшего прошлогодней    травой, скрываемый нависшими над водой ветвями ив и верб, казак медленно продвигался вперёд.



Глубина реки во многих местах не достига ла  даже локтя. Почти везде приходилось ползти по усеянному   корягами  и камнями илистому дну. Радуясь безлунной ночи, шаг за шагом,  Иван перемещался на ощупь, медленно выходя из окружения.



Примерно через час, окончательно убедившись, что опасность миновала, казак вылез из воды и, ещё некоторое время крадучись, шёл вдоль берега. Затем он остановился и выверил дорогу по полярной звезде.



В тюрбан, который Иван соорудил себе на голове, он заранее поместил портки, два куска ткани, лыко и нож.  Обмотав тканью ноги и обвязав их лыком,  Ефремов изготовил себе мягкую обувь, надел портки, пристегнул вокруг пояса ножны и побежал.


 Он двигался легко, не спеша, экономя силы. Ещё никогда не приходилось казаку преодолевать и третьей части того, что  предстояло пройти. Но с раннего детства любил он бегать и наперегонки, и взапуски. И это не передаваемое ощущение полёта, когда паришь над землёй, лишь  едва касаясь её кончиками стоп, не  заменишь ничем.



Иван обязан был добежать несмотря ни на что. Лишь бы боль в боку не свалила на землю, да распухшие колени не отказались сгибаться.



Но нестерпимые рези под ребром и в паху заставляли останавливаться, чтобы перевести  дыхание. А когда жжение в суставах становилось нестерпимым, он в изнеможении падал на спину и, разбросав руки и ноги, лежал, собираясь с силами.



Сухая прошлогодняя трава хлестала тело, то тут,  то там   слышался  волчий вой.   А потом в чёрном безлунном небе загрохотал гром, засверкали  молнии,  и пошёл проливной дождь. Земля тут же насытилась влагой, всё чаще казак стал проваливаться в разбухшей почве, обмотки на ногах размокли и сбились.



Иван остановился, сорвал  с ног остатки истёртой, изодранной  обуви, подул на сбитые мозоли, перемотал обрывки ткани и снова ринулся вперёд.



Вскоре боль кровавых мозолей заглушила все остальное. Она терзала тело, мучила разум. Кроме непереносимых страданий в этом мире не оставалось уже ничего: ни обречённого на неминуемую гибель обоза, ни безбрежной толпы жаждущих крови и поживы татар, ни многолетней войны двух могучих держав.



Приближался рассвет. На землю падали последние капли дождя, на востоке за линией холмов поднималось солнце, вдали показалась вышка сторожевого поста...


* * *


В это время орда пошла в атаку. Красные и белые чалмы, пёстрые куртки цветным потоком запрудили степь. Серебряными искрами сверкали панцири горских всадников, гарцующих прямо возле окопов.



Метким   огнём из ружей и пушек, казаки, прячась за повозками, отбили удар. Началась перестрелка. Семь раз ходили крымчаки на приступ, откатываясь с большими потерями.
Вскоре у осаждённых почти не осталось людей, способных держать оружие. Кончился порох, солнце пекло невыносимо, нечем было утолить жажду



Но казаки верили – помощь  придёт. Супостаты давно выставили бы голову Ефремова, надетую на пику. А коли не бахвалятся, значит прошёл Иван. Змеёю прополз  меж ног, птицей пролетел над головами, прорвался казак.



К полудню Девлет – Гирей назначил решительный штурм. Не считаясь с потерями, ринулись враги на обломки  укреплений. Редкие выстрелы встретили их. Ощетинившись пиками, вышли казаки на смертельный бой.



И тут раздался радостный крик.
-Пыль! Смотрите, пыль вдали. Это наши!
Будто эхо, по рядам разнеслось.
- Это наши!

Уже можно было различить колонну, затем отдельных всадников. Татары замешкались, струсили. На их глазах  казаки сдерживали лошадей, переходя на рысь.   Задние  ряды надвигались на передние. Широкая лава развернулась и понеслась на врага.



-На коней,- прокричал полковник Платов. Кто конный, а кто пеший, ринулись навстречу своим. Ряды врагов дрогнули, смешались. С визгом, паническими воплями, широким веером они ринулись в степь.



Пять вёрст гнали казаки басурман, пока не встретили спешащий, на выручку гусарский полк.
Всё поле покрылось убитыми. Лишь Девлет – Гирей, да кое – кто из вельмож смогли спастись.

         * * *


В середине лета урядник Ефремов получил  приказ отвести бумаги на ближайший пост.
После того, как Иван сдал документы, выяснилось, что все люди были в лихорадке, и он тут же вызвался доставить пакет на следующий пост.



_ Не торопись, - подсказали казаки. – Дело – то не так спешное. Вечереет уже. С утра бы и тронулся в путь.
 - Вот ещё,- улыбаясь, ответил Иван, - дорога знакома,  как собственный карман. Только на мой пост дайте знать, что я поехал.
 Он насыпал   на полку ружья свежего пороха и тут же стать седлать коня.



Едва добравшись до патрульной тропы, на другом берегу ручья  казак заметил всадника на белом скакуне.
-Ну-ка посмотрим, чем ты тут занят, - подумал Иван и, сразу же свернув  вниз, стал спускаться к балке, выходящей к ручью. Он не должен был так поступать, имея на руках ценные бумаги, но не об этом думал в тот миг отчаянный рубака.



Ждать пришлось не долго. Вскоре  появились два десятка горцев, перебиравшихся через ручей.
- Ага, вот вы значит как, - размыслил Иван, - ну мы на это ещё посмотрим!



Он спрятался в густой листве и пропустил всадников мимо себя. Затем снял ружьё, не спеша,  прицелился и наповал уложил главного. Так же не торопясь, казак разрядил пистолеты. Общая численность отряда сократилась на три человека.



Перезарядить оружие он не успел. Развернув коней, горцы открыли беспорядочную стрельбу. Увидев же, что противник всего лишь один, они в изумлении ринулись на него.



Прикинув, что, после понесённых врагами потерь, силы приблизительно равны, Ефремов, подбодрив себя задорным гиканьем, с пикой наперевес врезался в самую гущу  несущихся навстречу всадников. Сразив ещё одного джигита, он попытался и дальше атаковать.



Но озверевшие от потери четырёх лучших воинов, горцы, как снежные барсы набросились на казака. Орудуя саблей и пикой, он успевал отражать удары, но всадники стали  окружать его, заходя сзади.



В тот миг, когда Иван окончательно убедился, что в рукопашную ввязался совершенно зря и, пожалуй, из этого скверного положения вряд ли выпутается, раздались выстрелы и топот конских копыт. Услышав, как стрелял Ефремов, казаки понеслись на выручку.



Завидев превосходящего противника, горцы сразу развернули коней. Не успевший ещё как следует погоревать над своей незавидной долей, Иван тут же метнулся в погоню. 
«Пока наши казачки доскачут, - по – хозяйски рассуждал он, - так басурмане, того и гляди, по горам   поразбегутся».



На середине ручья он настиг замешкавшегося  всадника и свалил его пикой. Здесь казаки и нагнали урядника. Разглядывая Ивана, они с восторгом цокали языками: на нём три раза была задета папаха, в семнадцати местах затронуто древко пики и совершенно изрублено левое ухо, чего он в пылу сечи даже не заметил.



 За этот случай он получил пятьдесят рублей награды, а надрубленная пика, по распоряжению начальства была отправлена на хранение в родную станицу Зимовейскую в назидание потомкам.

         * * *


Стремясь опередить противника, командование решило взять под контроль большое ущелье, расположенное за хорошо укреплёнными Ахмед – Мирзоевскими воротами.



Стояла тёмная августовская ночь, на чёрном южном небе ни единой звёздочки. Было жарко и душно. Дорога вилась между двумя бурными ручьями, с грохотом бьющимися о камни. Шум воды заглушал гул солдатских сапог и конский топот.



У живописного водопада, тремя порогами ниспадающего в небольшое озеро, путь отряду, состоящему из пехотинцев и казаков, преградил глубокий ров, совсем недавно сделанный приготовившимися к обороне горцами.



Полковник Платов был уверен, что здесь не миновать засады. Снять караул послали троих во главе с урядником Ефремовым. После событий у реки Калалах такое дело вряд ли бы доверили кому – то ещё.



Казаки  сильно удивились, застав часовых спящими. Ночную тишину оглашал их богатырский храп. Видно не было в мире крепости сильнее Ахмед – Мирзоевских ворот. Уж если кто и отчается напасть, то не ночью же!



«Ну, расшумелись сов пугать, - с недовольством произнёс Иван, вытирая окровавленный кинжал о черкеску чернобородого здоровяка, - и спится же им, духота вон какая, так нет же»!



 При первых же выстрелах у ворот, закубанцы угнали  свои стада и увели семейства далеко в горы. Все аулы оказались пусты.



Но везде: за каждым углом, в любой щели мог затаиться меткий стрелок. Сделав своё дело, джигит тут же исчезал в лабиринте громоздившихся одно над другим строений. В каждой сакле пряталась смерть, цена победы становилась слишком высокой. Спалив всё, что может гореть, войска покинули долину.



Слава урядника Ефремова прокатилась не только по казачьим сотням. Имя Ваньки Рваное Ухо наводило ужас на горцев. Враги не сомневались, что он «даджал» - чёрт. Считалось, будто он заколдован, потому и не берёт казака ни пуля, ни сабля.



Но высоко в горах нашёлся джигит, на Коране давший клятву убить Рваное Ухо.



Как – то вечером  зашёл к Ивану преданный лазутчик Али – Бей и  сообщил  с тревогой.
- Джанем говорил  старикам, что  выследит тебя и убьёт. Хвастался, на пятьдесят шагов разбивает яйцо, подброшенное к верху.



- Ну и что? – равнодушно зевнул урядник.
- Старики   сказали ему, что видели, как ты на полтораста шагов муху убиваешь.
«Смотри, Джанем, - предупредили  они,  -  промахнёшься, так Рваное Ухо тебя тут же на месте и уложит».



- А он?
Лазутчик немного побледнел, но тут же оправился.
- Иван, он сказал, в жизни один только раз промах давал, да и то говорит, тогда мне семь лет было. Ты за ручей не ходи, он на кургане будет поджидать.



- Семи смертям не бывать, - похлопал Ефремов верного горца по плечу, - а одной не миновать. Ты Али – Бей того, разговор наш забудь, не было его и всё. Скажи,  верит Джанем в то, что я настоящий «даджал»?



 - Он чёрта не боится!
- Ну, это ты брось, уважать оно, конечно, ни к чему, а бояться надо. Я тебе, друг, так скажу. Сам я смирный и даже добрый.
Урядник достал штоф водки, наполнил до краёв две чарки и, пододвигая одну лазутчику, который вопреки вере отцов крепко пристрастился к зелью неверных,  продолжил.



- Ведь оно как бывает. Чёрта не боится, вот на Коране поклялся. А ежели опростоволосится? Возьму, да убью его. Душа куда положено и отправится, а там, Али – Бей, спрос строгий.



- Как ты, Джанем, – скажут, - слова говорил,  много слов говорил, а дела – то где?
Обеспокоил ты меня, друг. Давай по чарке, легче станет.
Иван закусил брынзой, вытерев подбородок рукавом чекменя.



 - Так вот, - продолжил он, чувствуя, как приятное тепло разливается по телу, - сам я смирный и греха на душу брать не хочу. Грехов и так уже полно, разве что поделиться с кем. Я  не пришёл и не сказал: «Джанема убью». А?!



Казак широко улыбнулся, оголив крепкие белые зубы. Приблизившись двумя быстрыми шагами вплотную к горцу, он резко закончил разговор.
- Джанем мужчина, джигит, он клятву дал! А я кто?! Ты, поезжай, друг, а о чём говорили, позабудь. Я знаю, что делать! 



Боевой азарт одолел  урядника. А ведь  Джанему не надо быть великим стрелком, чтобы  убить из засады проезжающего мимо всадника.
Ну а на счёт того,  что отчаянный джигит не боится  даже чёрта, Али – Бей, конечно, взял лишку. Такое не под силу  ни одному горцу.



В предрассветных сумерках, пока ещё все спали, Иван выехал в сторону кургана. Ему вовсе не нужны были свидетели. Возле ручья он спрятался и стал ждать. Вскоре  вдали показался джигит. Конечно, это был Джанем.



Едва стрелок расположился на кургане, казак достал мешочек с печной сажей, смешанной  с жиром, густо измазал лицо и нахлобучил на голову повязку с укреплёнными в ней  козьими рогами.



После этого он обвязал  копыта вороного тряпками и, прячась в листве, стал бесшумно продвигаться вперёд. Вскочив  в седло, Иван гикнул и погнал скакуна прямо на курган с криком.
-Эй, Джанем! Это я, Рваное Ухо. Убей меня, если сможешь. Стреляй, покуда жив. 



Джигит своего противника никогда не видел и знал его только по описанию. Чужого языка он не понимал, и, из произнесённых несущимся на него всадником  слов, разобрал только своё имя и имя врага. Выстрелил он инстинктивно. Это был второй и последний промах знаменитого горца.



На него на прекрасном вороном скакуне мчался самый настоящий «даджал»: чёрный, с рогами, в развевающейся на ветру бурке.  Объяснить это как – то рационально он не мог. Времени на перезарядку ружья уже не оставалось. Руки дрожали, не слушались.



Иван въехал на курган, держа наготове пистолет. Отбросив ружьё, Джанем с саблей в руках с отчаяньем обречённого  ринулся в последнюю в своей жизни схватку. Казак выстрелил, когда их разделяли, пять шагов. Пуля вошла между бровей, насквозь пробив голову.



Уже с раздробленным черепом джигит шёл на врага, высоко подняв клинок. В горящих глазах не было ни страха, ни боли, лишь удивление: этот бой он проиграл! Иван выхватил саблю и одним взмахом снёс голову с плеч.



Затем он тут же поскакал к ручью, тщательно вымыл лицо и подальше в сумку спрятал рога. Он весьма основательно затронул то, куда простому человеку лучше не соваться. Кто не знает, тот спит спокойно.

* * *


 Через пару месяцев в полк Платова прибыл сотник Кутейников.
Не за подвиги продвинулся сын полковника по службе! Случилось же, что Иван оказался в сотне Михаила. Но  вынести этого урядник Ефремов не мог.



Убийца чувствовал, что младший брат знает причину смерти  Матвея. Он решил напасть первым.
Отведя Ивана в сторону, подальше от чужих глаз, сотник нарочито бодро сказал.
-Ты того, ты на меня так не смотри!
- Как? -  с трудом сдерживая ненависть, процедил сквозь зубы урядник.



- А то ведь знаешь, пуля – дура, ей всё равно куда лететь, – переходя на крик, выпалил Кутейников.
- Ты убийца, Бог тебя накажет, - стараясь не  вспылить, тихо произнёс Ефремов.
- Не тебе о том судить, - истерично завизжал Михаил – не ты мне судья!



Иван взорвался. Он вспомнил, как,  стыдясь, отворачивали взгляды станичники. Как рыдала над могилой суженного Аграфена.  Каким маленьким и жалким казался бессильный  хоть что – то сделать отец. Да, этому наглому сытому человеку не  нашлось судьи   среди людей. Но и Господь не спешил.



Хищным зверем ринулся Ефремов на обидчика. Вся накипевшая за долгие  месяцы жажда мести  выплеснулась в этом прыжке. Сбив врага с ног, он намертво вцепился в сильно выпирающий кадык и одним движением разломил его.



Хрипя и задыхаясь, Кутейников ухватился руками за запястья Ивана, пытаясь оторвать от шеи сомкнувшиеся, посиневшие от напряжения  пальцы.
И чем туже стягивался обруч смерти, тем слабее и беспомощнее становились движения умирающего человека.



Подбежали казаки, с огромным трудом оттащили урядника в сторону. Сотник был мёртв. Изо рта клочками  вываливалась кровавая пена, глаза вылезли из  орбит.



 Иван без сопротивления позволил себя арестовать, был ко всему безучастен, что - то бормотал про себя. Со стороны казалось, что он помешался.



Допрос провёл сам Платов. Казак без утайки, как на духу, всё рассказал  любимому начальнику. Полковник  тревожно задумался, а потом, склонившись к Ефремову, тихо сказал на ухо.
- Эх, Ваня, божьи законы одни, а человеческие совсем другие! Бежать тебе надо, спасаться.



Затем он ещё раз с восторгом посмотрел на урядника: небольшого роста, неказистый, щуплый на вид. Полковник взял маленькую, аккуратную ладонь Ефремова, которая просто утонула в его громадном, изрубленном и оттого похожем на розу кулачище.


Ухмыльнувшись, Платов добавил.
- Ну и чёрт ты, Ванька Рваное Ухо, настоящий «даджал». Не зря горцы о тебе небылицы сочиняют. Вот ведь ежели начнёт, кто бахвалиться, дескать, лучше меня нет тут никого, ему и говорят: «сильный такой, так пойди Рваное Ухо убей». НУ и вспомнит  джигит этот Джанема, так куда только спесь и девается.



Ох, жаль мне, Ваня такого казака терять, да пути  господни неисповедимы. Ведь сказано же: «не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеть. Душа, не больше ли пищи, и тело – одежды?»



-Надейся на Бога, казак, - с чувством произнёс атаман и,  склонившись, тихо добавил, - помощь будет!



Ефремов бежал из-под ареста на рассвете. Кроме боевого коня, он имел двух заводных скакунов, полное боевое снаряжение и деньги, полученные за схватку у ручья.



Став человеком вне закона,  он мог отправиться на все четыре стороны. Но выбор  оказался невелик: на Дон дорога заказана, оставались Терек и Яик.  Война продолжалась, и    затеряться  на Тереке было не просто.



А  среди яицких   казаков уже второй год  шла смута.
Казачья старшина при поддержке Петербурга наступала на права рядовых  станичников,  ходили даже слухи, что будет введён общегосударственный рекрутский набор.




Противостояние с Турцией не позволяло усилить давление на смутьянов, но и само по себе волнение не затухало, грозя в любой момент полыхнуть.



Примерно такими словами обрисовал обстановку полковник Платов уряднику Ефремову. Через несколько лет всё утихнет, позабудется, тогда можно будет подумать и о возвращении домой.