Кто же был первым летописцем, и что же он написал

   В истоке любого общественного явления всегда стоит некий человек. Нашёл он набрякшую влагой почву, расчистил её, копнул ямку, провёл бороздку – и вот закипел вышедший из недр земных ключик, вороша песчинки. Побежала по желобку с тихим говорком слабая струйка… В какую реку обратится она? Каких дальних стран достигнет в пути своём? В какое море изольётся? Многие такие ручьи иссякли, не подпитываемые притоками, не поддержанные вовремя людьми… Но иные росли, набирались сил и доставляли воды свои народам и всему человечеству.
   Некоторые открыватели начальных источников издавна знамениты. Другие – полузабыты. Иные же так и остались неведомы потомкам. Среди последних скрыт и первый наш летописец.
   Далее я не буду говорить о летописцах древнего Словенска (позднее – Новгорода), из сообщений которых исходил Иоаким, составляя свою летопись, открытую Татищевым. Не будем говорить о безымянном русине, у которого Кирилл нашёл в IX в. книги, написанные русскими письменами. Не будем говорить о столь же безымянных авторах Велесовой книги и о других, труды которых не дошли до нас вовсе и о которых мы только догадываемся. Ограничимся более скромной задачей – попробуем отыскать самого первого автора той нашей Начальной летописи, которую мы читаем в многочисленных списках основной версии (Лаврентьевском, Ипатьевском и др.).

О чём пишут и о чём не пишут в книгах.

   Самый поздний известный переписчик древнейшего списка летописи, нижегородский монах Лаврентий, жил в конце XIV в. Минуя ряд неизвестных предтеч его, мы придём к игумену Выдубицкого монастыря Сильвестру, оставившему свою подпись в 1116 г., в конце рукописи, являвшейся отредактированным списком более древней. Эту более древнюю летопись обычно приписывают монаху Киево-Печерского монастыря Нестору, жившему немного ранее Сильвестра. Имя Нестора стоит в заголовке некоторых списков Повести временных лет (ПВЛ), но в списке Лаврентия не осталось. Нестор и считался первым русским летописцем, каковым и доселе почитается в широких кругах. Образ его вдохновлял учёных и писателей, художников и скульпторов. Но более любознательные учёные не остановились на Несторе. Историки конца XIX – начала XX в. (Шахматов и др.) указывали на его возможных предшественников: монахов Ивана и Никона, безымянного новгородского летописца, первого (и на долгое время единственного) митрополита-русина Иллариона. Далее они пришли к гипотезе о существовании свода 1037 г., автор которого точно не установлен. Предполагается, что этот свод был составлен при дворе митрополита.
   Но исследование более древних истоков летописания по неясной причине завязло. Хотя отдельные историки предполагали существование свода конца Х в., их искания не нашли поддержки. «Аргументация» их критиков была такова: поскольку разные авторы предлагают разные датировки и разный состав этого гипотетического свода, нечего и говорить о нём. Вывод странный – казалось бы, вот повод для научной дискуссии. Сравним разные мнения, аргументы, проведём дополнительные изыскания – и тем приблизимся к истине. Увы, дискуссия угасла в тиши кабинетов и на страницах малотиражных журналов. Вопрос же о первоавторе летописания даже и не ставился.
   Ещё более странна позиция некоторых филологов, занимающихся древнерусской словесностью. К ПВЛ они обращаются при рассмотрении литературы XII в., хотя неохотно признают в ней более древние слои. В курсе лекций по древнерусской литературе Орлова ПВЛ помещена в 14-ю (!) лекцию. В учебнике «История русской литературы XI – XVII веков» (под ред. Лихачёва) уже название подчёркивает, что ранее XI в. авторы не заглядывают, а разбор ПВЛ отложен до 3-го параграфа. То же видим и в других трудах. Странно, но факт: авторы трудов и учебников начинают историю русской литературы с переводных книг! Они добросовестно перечисляют и анализируют переводы Евангелия, византийских хронографов и других книг, которые стали появляться и распространяться на Руси не ранее эпохи Ярослава (1019 – 1054). (Впрочем, допускают, что самые ранние из них могли быть сделаны при Владимире, но уже после крещения Руси в 988 г.) Тем самым утверждается, что русская литература возникла не ранее XI в. и явилась производной от литературы переводной. А до того, как бы, не было ни русской письменности, ни русских писателей.
   Историки-«классики» XIX в. приняли концепцию, что Начальная летопись наша написана одним человеком, сразу, в начале XII в., когда уже были переведены греческие хронографы, причём никаких более ранних русских письменных версий её не было. Но скоро стало ясно, что в ПВЛ есть такие фрагменты, которые не могли принадлежать монаху. И сторонники оной концепции отреклись от Нестора, заменив его безликим «летописцем». Они не хотели понимать, что один летописец не мог написать рассказ о мести Ольги и рассказ об убиении Бориса и Глеба, не мог описать бой киевлян с древлянами и набег половцев на Киево-Печерский монастырь. Поскольку же летописец начала XII в. не мог узнать от стариков о событиях ранее средины XI в., из их концепции вытекало, что все сообщения о более ранних событиях русской истории являются либо сомнительными устными легендами, либо сочинением летописца. Изобретались догадки, почему летописец придумал то, а не иное, произвольно отвергались одни «легенды» и перетолковывались другие. Я бы не стал тревожить тени «классиков», если бы и поныне не оставались под гипнозом этой концепции писатели исторического жанра, популяризаторы и даже некоторые профессионалы. Но ведь историческая наука не застряла на временах Соловьёва и Костомарова!
   Не будем погружаться в безбрежную проблему возникновения русской письменности. Но необходимо отметить и положить в основание непреложный факт – существование договоров Олега 907 и 912 годов, достоверность и датировка которых никем не подвергается сомнению. Более того, в конце договора 912 г. находим следующий замечательный текст: «…между вами, христианами и Русью бывший мир сотворили Ивановым написанием на две хартии, царя вашего и своею рукою… И таковое написание дали царству вашему на утверждение». В учебниках и книгах для широкого читателя этот текст не приводится или упоминается вскользь. Между тем он прямо указывает на существование одного из древних вариантов русской письменности – Иванова письма. И в 912 г. это письмо было уже  развито настолько, что позволяло составлять важные и объёмистые международные документы! Притом, оно была известно и понятно грекам! Данная цитата показывает, что включённый в летопись договор не является переводом с греческого, тем более поздним. Из текста видно, что он составлен в момент заключения договора, именно от лица русских послов, на русском языке, в двух экземплярах, причём один экземпляр был вручён грекам.
   Зададим вопрос: что же, Иваново письмо было сочинено только на случай заключения сего договора? Отрицательный ответ очевиден. Тогда ещё вопрос: что же, русские грамотеи, заключив договор, тут же забыли освоенное письмо или дружно вымерли в одночасье? И вплоть до 988 г. на Руси не было ни письменности, ни грамотных людей? А кто же писал договоры Игоря и Святослава, читал тексты заключённых договоров, кто толковал их князьям и их наследникам? И неужели люди, овладевшие развитой письменностью, более никак не использовали своё умение?
   Тексты договоров не являются художественной литературой. Это – литература специальная, юридическая. Но таковая не могла возникнуть и развиться обособленно, как единственный побег. Она могла существовать, лишь как ветвь древа, достаточно укоренившегося и разросшегося.
   Вывод очевиден: с самого начала X века (по крайней мере) письменность на Руси была хорошо известна и даже имела государственное значение. Были люди, ею владевшие, и это были не считанные единицы. И они, конечно, применяли свои знания. Почему же авторы книг, люди компетентные и эрудированные, не хотят исходить из этого важнейшего положения? Загадка!

Археология истории

   Итак, нет сомнений в существовании русской литературы и достаточного числа грамотных людей в Х веке. Нет никаких запретов на поиск более древнего начала нашего летописания и автора его. В этом поиске мы прибегнем к методу, который условно назовём «археологическим».
   Ибо, пытаясь исходить из самых древних известий, чтобы далее двигаться с течением времени, мы вступаем на зыбкую почву. Ведь, чем древнее известие, тем оно более скудно, менее внятно, тем больше вероятность, что оно было искажено при устной передаче или переписывании. Да и не всегда ясно, принадлежит ли текст тому времени, в котором он находится по летописной хронологии, или помещён туда позднейшим редактором. Недостаток «прямого» подхода проявляется уже в том, что разные авторы по-разному выбирают исходный пункт истории Руси. Чтобы избежать этих трудностей, но проявить последовательность, мы применим тот же метод, который используют археологи. Только вместо слоёв материальной культуры будем поочерёдно выявлять и снимать позднейшие слои словесной и духовной культуры. Мы двинемся по истории вспять.
   Археологи встречают трудности, когда на месте раскопок поработали кладоискатели, гробокопатели, строители, земледельцы. При этом элементы верхних культурных слоёв могут «просыпаться» вниз и найдутся не на месте, а древние предметы могут явиться в более новых слоях. Те же трудности подстерегают и нас. Но трудности и существуют для того, чтобы их преодолевать.
   Начнём с выявления «слоёв» летописания, двигаясь «сверху вниз». За исходный текст примем упомянутый свод 1037 г., условно включая в него всё предшествующее содержание ПВЛ. Этот свод не есть цельная однородная летопись. Будучи именно сводом, он состоит из разных частей. Простейшее формальное «расслоение» его произведём по княжениям. Но далее увидим, что настоящая структура его сложнее: статья об одном князе может содержать разные слои, а статьи о нескольких князьях образуют один слой. Вот эти «формальные» слои.
1) Начало княжения Ярослава (1020 – 1037).
2) Короткое княжение Святополка и его борьба с Ярославом (1015 – 1019).
3) Княжение Владимира (980 – 1015).
4) Княжение Ярополка и его свержение Владимиром (973 – 980).
5) Княжение Святослава (после его совершеннолетия – до 972).
6) Правление Ольги (с 946 до совершеннолетия Святослава).
7) Княжение Игоря (до 945).
8) Княжение Олега.
9) Вставка о Рюрике.
10) «Аннотация», помещённая в 852 г., связывающая начало русской истории с византийской хронологией и предварительно перечисляющая далее упоминаемых князей.
11) Сводка сведений о восточных славянах с некоторыми историческими фактами.
12) Вступление к мировой истории и к истории славян «от сотворения мира» – по Библии.

Приметы времени.

   Теперь укажем очевидные признаки позднейших напластований и вмешательства в текст.
1) Прямое или косвенное указание летописца.
2) Явные анахронизмы, ошибки в фактах и хронологии.
3) Позднейшие комментарии к ранее происшедшим событиям и поступкам действующих лиц.
4) Восхваление (или осуждение) усопших князей (после их смерти).
5) Внедрение в язык церковно-славянских элементов и грецизмов (после 988 г.).
6) Внедрение христианской терминологии и морали, рассказов о мучениках, чудесах и знамениях.
7) Ссылки на византийские, болгарские, библейские источники, заимствования из них и параллели к ним (с эпохи Ярослава).
   Для выявления первичного ядра свода следует изъять из него фрагменты с данными признаками.
   Примером являются слои 11 и 12. Эти слои содержат сведения из Библии и греческих хронографов, которые были переведены в средине XI в.; здесь названы европейские и восточные народы, ставшие известными на Руси не ранее того же времени; названы половцы, появившиеся на границе Руси в 1054 году. Эти слои явно позднее 1037 г. и в начальной версии свода отсутствовали.
   В «аннотации» 852 г. (слой 10) последним князем назван Святополк II (1093 – 1113), что говорит о правке её уже после 1113 г. Ввиду важности этого фрагмента приведём его полностью.
   «852. В год 6360, индикта 15 день начал Михаил царствовать. И стала прозываться Русская земля. О сем ибо уведали, яко при сем царе приходила Русь на Царьград, яко же пишется в летописании греческом. Тем же отселе почнём и числа положим. От Адама и до потопа лет 2242… (опускаем библейскую хронологию) А от Александра до рождества Христова лет 333. А от Христова рождества до Константина лет 318, от Кон­стантина же до Михаила сего лет 542 года. А от первого лета Михаилова до первого лета Олега, русского князя, лет 29. А от первого лета Олега, когда он сел в Киеве, до первого лета Игоря лет 31. А от первого лета Игоря до первого лета Святослава лет 33. А от первого лета Святослава до первого лета Ярополка лет 28. А Ярополк княжил лет 8. А Владимир княжил лет 37, а Ярослав княжил лет 40. Так же, от смерти Святослава до смерти Яро­слава лет 85; а от смерти Ярослава до смерти Святополка лет 60.   
   Но мы к прежнему возвратимся и скажем, что сделалось в лета сии. Яко же прежде начали с первого лета Михаила, по ряду положим числа.» (Дата, видимо, ошибочна, но это здесь не важно).
   Последнее предложение в перечне князей (выделено курсивом) имеет иную структуру, чем предыдущие. Оно, видимо, добавлено к перечню Сильвестром в 1116 г. Но предыдущая часть перечня явно написана раньше, ещё и потому, что вряд ли в начале XII в. кто-то на память помнил число лет княжения Олега за 200 лет до того. Тогда следует отнести предыдущий перечень к окончанию княжения Ярослава. Но и этот текст, видимо, не является первичным. Сообщения о княжениях Ярополка, Владимира и Ярослава опять-таки отличаются структурой от предыдущих. Правомерно предположить, что они были дописаны после 1054 г. к ещё более раннему списку, который кончался «первым летом Ярополка». Тогда слой 10 состоит из трёх последовательных пластов, самый древний из которых отложился во времена Ярополка. Запомним это.
   Слой 9 (вставка о Рюрике) также является поздним. Это видно уже из того, что в «аннотации» Рюрик не упомянут в списке князей и в расчёте лет. Новгородские известия о варягах и Рюрике были включены в киевское летописание уже позднее и принадлежат «слою Сильвестра».
   Итак, из слоёв 9 – 12 для дальнейшего обсуждения остаётся только перечень князей от Олега до Ярополка (Ольге нет отдельного места, её правление включено в княжение Святослава).

Продолжатель. 

   Мы временно отступили от «археологического» принципа, чтоб сразу исключить заведомо поздние включения в свод 1037 г. Теперь вернёмся к этому принципу и обратимся к слою 1.
   Здесь явно выделяется более поздняя вставка, содержащая похвалу Ярославу и рассуждение о пользе книг. Она вклинивается в повесть как раз в 1037 г. и вставлена, несомненно, книжником духовного сословия. Обычно такие похвалы летописцы писали по смерти князя. Но, какова бы ни была дата этой вставки, оная резко отличается от предыдущего текста, являющего непрерывную хронику событий 1020 – 1036 г.г. Эта хроника, судя по содержанию, принадлежит перу автора, принадлежащего к боярско-дружинному сословию. В то же время она непосредственно продолжает описание предшествующих событий и родственна ему по стилю и языку. Это позволяет нам далее рассматривать как один слой летописание событий 1015 – 1036 г.г. Очевидное исключение –  вставленный в статью о Святополке рассказ об убиении Бориса и Глеба. Сей рассказ повторяет две житийные повести о Борисе и Глебе, которые, по мнению историков, написаны не ранее средины XI века. Это обстоятельство, а также резкое отличие стиля и языка, указывает, что данный рассказ – добавление, принадлежащее иному автору, чем основной текст 1015 – 1036 г.г., которое в первой версии свода отсутствовало. К снимаемому нами пласту принадлежат ещё вставки в статью о Святополке с целью «демонизации» оного (назойливо повторяемый эпитет «окаянный», приписывание князю мыслей и слов, которых редактор не мог знать, о бесе, напавшем на Святополка, о смраде от его могилы), и назидательная проповедь с библейской параллелью. Сюда же отнесём картинное изображение Ярослава, возносящего высокопарные молитвы на месте убиения Бориса. В тот же пласт входит пространная, цветистая похвала Владимиру, помещённая сразу за сжатым, конкретным рассказом о его смерти, и нескольких кратких вставок, сделанных позднейшим хронологом, дабы обозначить некоторые годы известными событиями.
   Итак, в первичной версии свода последний пласт составляла хроника 1015 – 1036 г.г. без упомянутых исправлений и добавлений, что объединяет слои 1 и 2 в единую повесть. Эта повесть, вероятно, составляла сплошной текст без разбиения на ежегодные записи. Основное содержание её составляли отношения князей, их борьба, походы и сражения. Это очерчивает круг интересов рассказчика и его информаторов. Среди них, судя по тексту, «ближние» бояре, дружинники, члены княжеского рода, может быть, и сами князья. Видимо, автор хроники принадлежал к тому же кругу, как уже было сказано. К редактору из духовного сословия рукопись попала уже после 1036 г. Невозможно считать, что одному автору принадлежат и пласт светской хроники, и житийный рассказ об убиении Бориса и Глеба с нравоучениями и библейскими параллелями.
   Многие места хроники 1036 г., явно восходят к рассказам очевидцев. Очень вероятно, что автор её (далее – «продолжатель») сам участвовал в некоторых событиях и присутствовал при приводимых разговорах. В хронике содержатся рассказы о событиях в Киеве, Новгороде, Тьмутаракани и на полях боёв, так, что автор, видно, имел широкие связи по всей Руси, да и сам постранствовал. Интересно, что сражения между Ярославом и Святополком, между Ярославом и Болеславом описываются как бы с обеих сторон. В битве же у Листвена и далее повествователь, скорее, находится при Мстиславе. Кто был этот «продолжатель» – вопрос интересный, но не будем отвлекаться. В 1036 г. он был ещё жив, но вскоре, видимо, прекратил свой труд. Стиль его чужд многословия, длинных отступлений и нравоучений. События изложены так, как они происходили, с подробностями (вплоть до дня и часа сражения) и прямой речью действующих лиц, причём эта речь соответствует эпохе, обстоятельствам и положению персонажей. «Продолжатель» не даёт своих комментариев и моральных оценок, последние предлагается сделать самому читателю.
   К действующим лицам автор довольно беспристрастен. Но заметна его симпатия к Мстиславу (ум. в 1036 г.), которому он рисует привлекательный посмертный портрет. Это не просто дежурная похвала почившему князю, тем более, что у того не осталось наследников, которые могли бы сию похвалу оценить. Из текста видно, что Мстислав действительно был храбрым, крепким воином, умелым полководцем, разумным правителем. Но «продолжатель» приводит слова Мстислава после битвы у Листвена, из которых видно, что, заботясь о своей дружине, этот князь не распространял свою филантропию на противников и союзников. К Ярославу «продолжатель» относится без восторга. Он рассказывает о вероломном убийстве им позванных новгородцев, о заточении в узилище по клевете последнего из братьев – Судислава, отмечает робость и нерешительность князя, его хромоту. Этим «продолжатель» резко отличается от «апологета Ярослава», продолжившего его рукопись. Его отношение к Святополку трудно определить, т. к. эта статья сильно отредактирована. Но, видимо, основные факты он излагал так же верно и объективно, как и в прочем тексте. Можно думать, что сообщаемые «продолжателем» сведения были настолько общеизвестны и достоверны, что его преемник сохранил их без поправок. Это делает честь им обоим.
   Перу «продолжателя», вероятно, принадлежит и запись 1014 г. о размолвке Владимира с Ярославом, грозившей перейти в междоусобную войну. Этот рассказ естественно переходит в рассказ о смерти Владимира и последующих событиях и написан тем же авторским почерком, так что его следует включить в ту же «хронику 1014 – 1036 г.г.».
   Важно ещё раз подчеркнуть, что эта хроника была первоначально написана светским автором, и лишь потом перешла в руки представителей духовного сословия. Это означает, что русское летописание существовало до того, как им занялись церковные деятели и монахи, и первоначально возникло в боярско-дружинной среде. А это, в свою очередь, допускает существование летописания и до крещения Руси. Заметим, кстати, что появившиеся на Руси после 988 г. священники и монахи были греками или болгарами, которые русской историей не интересовались и к «языческим» письменным источникам относились резко отрицательно, требуя уничтожения таковых. Счастливым исключением был новгородский епископ Иоаким, сохранивший для потомков древние новгородские предания. Но первичный источник ПВЛ надо искать в Киеве.

Что пишут о «Владимире стольно-киевском».

   Для дальнейших изысканий ключевое значение имеет статья о Владимире (формальный слой 3).
   Это, пожалуй, самый разнородный из всех слоёв, который «перекопали» несколько писателей, имевших разные источники, разные взгляды и разные цели. Это наиболее наглядно проявляется в том, что в упомянутой статье дважды приводится перечень сыновей Владимира. Притом, в первом списке (в конце записи, датированной 980 г.) их 10, а во втором (в записи, означенной 988 г.) – 12, и в именах сыновей нет полного совпадения. В 1-м списке названы их матери, во 2-м этих сведений нет, но указано распределение княжичей по городам и последующее их перемещение после смерти старшего из них – Вышеслава. Эти два списка принадлежат, очевидно, разным авторам.
   Важно, что в обоих списках есть Борис и Глеб, самые младшие княжичи, дети Анны – «законной» христианской жены Владимира. Это значит, что оба списка написаны на самом деле не ранее 990-х годов, и датированы позднейшим редактором условно. Притом, во втором сообщении Вышеслав успевает, покняжив в Новгороде, умереть, а наимладший Глеб достаточно возрос, чтобы получить удел и княжить самостоятельно. Так что, 2-й список составлен, видимо, не ранее 1010 г. Притом обоим спискам предшествует такой контекст, который, обычно, помещали в некрологах. Да и запись 980 г., осуждающая Владимира за блуд и за жертвы языческим «кумирам», скорее всего, сделана после его смерти, возможно при Святополке, который люто ненавидел Владимира – убийцу отца и насильника матери, и перенёс эту ненависть на его детей. Впрочем, Ярослав тоже не имел любви к Владимиру, как и его братья «Рогнедичи», из-за унижения Владимиром их матери – Рогнеды. Восхваление Владимира, как крестителя Руси, началось позднее, исходя из церковных кругов, в частности, от Иллариона. Т. к., 2-й список идёт после 1-го, то и он составлен после 1015 г. Но 1-й список, вкупе с предыдущим контекстом, следует сразу за подробным и реалистическим рассказом современника о борьбе Владимира с Ярополком, кончающимся убийством последнего и водворением Владимира в Киеве. Отсюда следует, что втечение всего правления Владимира непрерывного продолжения предыдущего летописания не было. Статья о Владимире написана уже после его смерти.
   Важный вывод: летописание эпохи Ярослава началось не с нуля, а стало продолжением более древней летописи, доведённой до 980 года. После чего в данной линии летописания был перерыв, по крайней мере, до 1015 г. В это время первичная рукопись хранилась втайне человеком, бывшим в оппозиции к Владимиру, которого условно назовём «хранителем» рукописи. Только после смерти Владимира рукопись достали из-под спуда, дополнили, и с ней ознакомились другие люди.
   Теперь рассмотрим весь «слой 3» подробно и изымем из него явно позднейшие напластования.
   В тексте отчётливо выделяется «Сказание о крещении Руси», которое считают отдельным сочинением, вставленным в свод. Эта повесть о событиях 986 – 988 г., занимает свыше 2/3 всей статьи. В ней столь же чётко выделена «речь философа», в сущности, конспект Св. писания, занимающая большую часть Сказания. Конечно, никакой «философ» не мог прочесть по памяти столь объёмистую лекцию со множеством событий, чужеязычных имён и названий, чисел и дат. Столь же невозможно, что князь терпеливо выслушал её. И уж конечно, в Х в. не было стенографов, которые бы её записали. «Речь философа» – просто литературный приём. Это, безусловно, письменное произведение, умело составленный экстракт из Библии и Нового завета. Сочинение его было необходимо как «пособия» для русских священников и их паствы, пока не было полностью переведено Св. писание. Составление такого экстракта предполагает руководство начитанного книжника-церковника, располагающего достаточной библиотекой, штатом переводчиков и писцов. Сей документ, видимо, был написан по указанию и при участии одного из первых киевских митрополитов. Судя по расположению, «конспект» вставили в уже имевшееся «Сказание», которое, как видно из его положения, само вставлено в текст летописи после 1036 года. Т. о., «Сказание» либо написано уже после этой даты, либо ранее, но как отдельное сочинение, не входившее в рукопись 1036 г. В любом случае, весь пласт «Сказания» не входит в древнейший текст летописи.
   То, что вся статья о Владимире сочинена значительно позже, видно и из того, что14 из 24 лет его княжения после крещения – это «пустые годы», не означенные никакими событиями. Ещё 8 записей – сообщения о закладке городов и церквей, об освящении церквей, переносе святынь, а также о смертях в княжеском роду, подозрительно частых в конце правления Владимира. Эти данные, вероятно, взяты из церковных книг и вставлены поздним редактором для создания хронологии повести. Известные рассказы о Кожемяке и о «белгородской гуще» не очень достоверны, по сути, и по датам, и являют смесь устных легенд и литературных реминисценций. К первому из них примыкает краткое известие о походе на хорватов. В запись 996 г. включён рассказ о неудачном сражении с печенегами, когда Владимиру пришлось укрыться под мостом, и данный князем обет. Далее здесь же помещено восхваление Владимира, происходящее, видимо, из устных преданий, бытовавших в среде ближних к нему бояр и попов. Этот текст, как и посмертный панегирик, принадлежит явно позднейшему «апологету Владимира». Итак, записи 989 – 1013 годов также относятся к более позднему пласту и добавлены в свод после 1037 г., так же как и «Сказание о крещении». Из всех записей за 986 – 1013 годы к первичному слою, видимо, принадлежит только 2-й перечень сыновей Владимира, который логично и непрерывно продолжается рассказом о событиях 1014 г. – об отделении Ярослава от отца и объявлении независимости Новгорода от Киева. Тогда этот перечень мы должны приписать тому же хронисту 1036 г.  – «продолжателю».
   Из записей 981 – 985 годов наиболее пространен рассказ о безымянных варягах-мучениках. Сей рассказ, сопровождаемый нравоучительным комментарием и ссылками, принадлежит тоже к позднейшему пласту, созданному трудами писателя из духовного сословия. За вычетом его, в этом интервале остаются краткие сообщения о походах Владимира на вятичей, радимичей, ятвягов, ляхов и болгар. Первые два похода, даты которых не проверяемы, описаны по обычному краткому шаблону. Единственная подробность из этих сухих известий – имя воеводы Волчий хвост, сохранённое благодаря запомнившейся прибаутке. Столь же кратко сообщение о походе на ятвягов. Более интересно сообщение о занятии Перемышля, Червена и др. прикарпатских городов в результате похода на ляхов. Эти города были захвачены ляхами во время борьбы Святополка и Ярослава, но возвращены Руси после совместного похода Ярослава и Мстислава в 1031 г. Видимо, в связи с этим, писатель припомнил или разузнал, что эти города были присоединены ещё Владимиром, откуда и возникла сия запись, как бы утверждающая право Ярослава и Ярославичей на Червонную Русь. Наиболее интересно сообщение о походе на болгар, примечательное подробностями, которые мог сообщить только участник похода, и подчёркиванием роли Добрыни. Эти сведения, скорее всего, сохранялись в роду Добрыни, потомки которого были посадниками в Новгороде, где правил и Ярослав до изгнания Святополка из Киева. Тогда проникновение этих сведений в киевский свод произошло после перемещения Ярослава в Киев, т. е. после 1020 г.
   И характер перечисленных записей, и косвенные соображения подтверждают их позднее происхождение, как и их размещение после «1-го перечня». Они сделаны не в те годы, которыми обозначены, и не принадлежат современнику событий (кроме воспоминаний Добрыни). С записями о 989 – 1013 годах их объединяет скудость подробностями и малое число названных имён (за все эти годы, кроме членов княжеского рода, названы лишь Добрыня, Настас и Волчий хвост). Этим статья о Владимире резко отличается от повести «продолжателя» о событиях 1014 – 1036 г.г. Она  – более позднее сочинение, составленное по устным преданиям и немногим архивным материалам, куда было включено и «Сказание». Тем подтверждается, что в рукописи, легшей в основу свода 1037 года, был разрыв, и княжение Владимира в ней не описывалось подробно.
   Итак, вся статья о Владимире – поздняя, скомпонована из разных фрагментов и не зависит от предыдущего текста.

Хранитель.

   Явное отличие видно и между статьёй о Владимире и предыдущим рассказом о его борьбе с Ярополком. «Шов» между ними приходится на запись от 980 г. Концовка её – явно позднейший пласт, где блудливый Владимир сравнен с Соломоном, после чего идёт рассуждение о жёнах, сопровождаемое цитатами из Библии. Эта вставка сделана после неодобрительных замечаний о Владимире. Автор её старался сгладить неприятное впечатление о князе из предыдущего текста, уподобив его Соломону, который (несмотря на ряд неблаговидных деяний) считался положительным библейским персонажем. Тому же апологету Владимира принадлежит, видимо, краткий и тоже явно поздний комментарий о церкви Св. Василия, поставленной на месте языческого капища. Ему же, судя по словарю и христианской морализации, следует отнести и комментарий к насилию Владимира над беременной женой убитого брата (её имени «апологет» не знает). Сей комментарий проникнут неприязнью к Святополку, и мог быть написан лишь после смерти оного, скорее всего, одновременно со «Сказанием о Борисе и Глебе». «Апологет» не выбросил предыдущий текст, не заменил его иным, что говорит в его пользу, но комментировал его так, что грехи и преступления Владимира отнесены к его «языческому» прошлому. Крещением же и дальнейшим распространением христианства князь, по мнению «апологета», как бы искупил это прошлое.
   По снятии позднейшего пласта в конце слоя 4 остаются: 1) рассказ, как Владимир спровадил в Царьград варягов, добывших ему Киев; 2) рассказ о постановке кумиров в Киеве и в Новгороде (с упоминанием Добрыни); 3) рассказ о жёнах и наложницах Владимира, содержащий 1-й перечень его сыновей. Последний рассказ, как сказано, написан после смерти князя, но не «апологетом», а лицом, неприязненным к Владимиру. То же отношение к оному князю сквозит и в рассказе о постановке кумиров и о жертвах им. (Это – одно из немногих мест летописи, где упомянуты языческие идолы и ритуалы, притом неодобрительно. Сие неодобрение, возможно, происходит из недовольства киевлян тем, что политический переворот сопровождался религиозным. Но возможно, оно говорит, что писал уже христианин, усвоивший отрицательное отношение к идолам и жертвам.) Это позволяет оба рассказ отнести одному лицу, приписавшему их в конце имевшейся у него рукописи после 1015 г. Возможно, ему же принадлежит и краткое сообщение о надругательстве Владимира над «грекиней», матерью Святополка. Её безымянность также говорит о том, что автор описывает «дела давно минувших дней». 
   Этот остаток слоя 4 отложился уже после перерыва в истории летописи, но он древнее, чем пласты «продолжателя» и следовавшего за ним «апологета». Его надо отнести «хранителю» древнейшей рукописи. Ему, собственно, принадлежат лишь краткие дополнения к ней и, вероятно, вставленное в «аннотацию» число лет княжения Ярополка и Владимира (выше мы отметили это и просили читателя запомнить). Но величайшая заслуга его в том, что попавшую к нему рукопись он бережно хранил много лет и передал человеку, который оценил её значение и продолжил её.
   Мы мало можем сказать о «хранителе» ввиду незначительности оставленных им следов. Видимо, он не был близок ко двору Владимира, т. к. не знает имён его жён (кроме Рогнеды), а называет их «грекиня», «чехиня», «болгарыня». Не говорит он и о распределении «Владимировичей» по уделам. Видимо, около 1020 г. он был ещё жив, но уже стар. О возрасте его можно догадаться по тому, что он помнит события 980 г., имена «кумиров» и посылку Добрыни в Новгород. В эпоху Владимира «хранитель», видимо, находился в оппозиции князю и тщательно скрывал сберегаемую рукопись. Вероятно, он был крещёным, но не принадлежал к духовному сословию, судя и по тому, что рукопись он передал светскому человеку – «продолжателю».
   Есть указания, что «хранитель» переписал рукопись заново. Так в «аннотации» появилось число лет княжения Ярополка и Владимира. О том же, видимо, свидетельствует краткая вставка о «грекине», вклинившаяся в связный рассказ об утверждении Владимира в Киеве. Вставка эта помещена уместно, но она была актуальна во времена Святополка или вскоре после его смерти. Есть и вторая вставка о «грекине» от 977 г., где говорится, что она была «черницею» и приведена Ярополку Святославом. Наименование «грекиня» использует как раз автор «1-го перечня», которого мы и считаем «хранителем». Необходимость в переписке рукописи частью, вероятно, была вызвана изветшанием оригинала. На возможность этого указывают некоторые места предшествующего текста. Второй причиной было, безусловно, распространение в грамотном обществе «ортодоксальной» кириллицы. Мы не знаем, каким письмом была написана рукопись 980 г. Это могла быть ранняя кириллица, проникшая из Болгарии или Моравии. Это могло быть Иваново письмо. Могла быть глаголица или «Корсунские письмена». В любом случае, потребность в обновлении письма и языка рукописи была. Выполнить эту работу лучше мог, конечно, человек, знавший старое письмо, но уже и освоивший «новую» кириллицу. Писатель 1036 г., не знакомый с древним письмом, встретился бы при переписке с большими трудностями, и это отразилось бы на тексте свода.
   Итак, мы можем аккуратно изъять из слоя 4 пласты «хранителя», «продолжателя» и «апологета», «подсыпанные» после 1015 г., но включённые поздним «хронологом» всё в тот же 980 г.

«Летописец Ярополка».
 
   Мы пришли к выводу, что древнейшей основой свода являлась рукопись, кончавшаяся изложением событий 980 г. и завершённая вскоре после того, возможно, рассказом о выдворении из Киева возомнивших о себе варягов. Но возможно присоединить к её тексту и следующее за этим краткое сообщение о начале княжения Владимира в Киеве и о посылке Добрыни в Новгород. При этом, судя по объёму событий, приписанных к 980 г., они заняли не один год, а сама запись могла быть сделана несколько позднее, так что обозначенный год не есть год совершения записи.
   Часть текста 980 г., оставшаяся после снятия позднейших пластов, несомненно, составляет одно целое с хроникой княжения Ярополка, начиная с 973 г. Непрерывность повествования, единство жанра, языка и стиля этой статьи показывает, что она принадлежит одному автору. Данная статья мало подверглась правке. Явно позднему редактору из духовного сословия принадлежит вставка «О, злая лесть человеческая…» с библейскими цитатами. Вероятно, «хранитель» вставил первое упоминание о «грекине» и примечание о Рогволоде и Туре. Но Лаврентий «потерял» сохранившиеся в других списках ПВЛ сообщения от 979 г. о приходе на службу к Ярополку печенежского князя и о посетивших Киев греческих послах, подтвердивших прежние договоры.  Рассматриваемая статья первоначально не была расчленена на ежегодные записи и не сопровождалась датами, а являлась непрерывным изложением событий, записанным уже после смерти Ярополка.
   Судя по приводимым в рассказе подробностям, обилию имён, точным топографическим указаниям, приводимым речам и диалогам действующих лиц, основа этой статьи написана современником и свидетелем событий, который был хорошо осведомлен. Скорее всего, и сам он принимал участие в некоторых делах и беседах, описанных в тексте. При отсутствии комментариев и морально-этических оценок, столь характерных для последующих редакторов из духовного сословия, само содержание и тон первоначальной статьи выражает вполне явную неприязнь к братоубийце Владимиру и предателю Блуду. Первоавтор статьи, видимо, был сторонником Ярополка.

К какому кругу принадлежал летописец Ярополка?

   Из текста статьи мы можем получить представление об источниках летописца, а тем самым и о нём самом. Для этого разберём основные сообщения статьи и укажем их вероятные источники.
 1) Рассказ о ссоре князя Олега (брата Ярополка) с Лютом Свеналдичем и убийстве последнего.
Возможные источники: дружинники Олега или Люта.
 2) Сообщение о подстрекательстве Свеналда.
Возможные источники: Ярополк, Свеналд или близкие к ним люди.
 3) Рассказ о походе Ярополка на Олега, о гибели оного и об укоре Ярополка Свеналду.
Возможные источники: Ярополк, Свеналд, близкие к ним люди, упомянутый безымянный древлянин. Возможно личное присутствие рассказчика при событиях.
 4) Сообщение о бегстве Владимира из Новгорода и о посылке Ярополком туда посадников.
Возможные источники: сообщения из Новгорода, Ярополк, его приближённые.
 5) Сообщение о приёме Ярополком на службу печенежского князя.
Возможные источники: Ярополк, его приближённые. Возможно личное присутствие рассказчика.
 6) Сообщение о приходе в Киев греческих послов и об их переговорах с князем.
Возможные источники: Ярополк, его приближённые. Возможно личное присутствие рассказчика. 
 7) Сообщение о возвращении Владимира в Новгород с варягами.
Возможные источники: прибывшие из Новгорода посадники Ярополка.
 8) Сообщение о взятии Владимиром Полоцка и о Рогнеде.
Возможные источники: вести из Полоцка от людей, близких князю Рогволоду, сама Рогнеда.
 9) Сообщение о приходе Владимира к Киеву (с точным указанием места его стана).
Общеизвестно всем современникам-киевлянам.
10) Сообщение о тайных сношениях Владимира с воеводой Блудом (ставших известными позже).
Возможные источники: Владимир, Блуд, посредники между ними.
11) Рассказ о предательстве Блуда, о бегстве Ярополка в Родню и о его намерении сдаться. 
Возможные источники: Владимир, Блуд, их приспешники, оставшиеся сторонники Ярополка. Возможно личное участие рассказчика в событиях.
12) Рассказ о попытке Варяжко отговорить Ярополка от сдачи.
Возможный источник: Варяжко, либо сам летописец присутствовал при разговоре.
13) Рассказ об убийстве Ярополка.
Вероятные источники: Варяжко, варяги-убийцы.
14) Рассказ о бегстве Варяжко, его борьбе и последующем примирении с Владимиром.
Вероятный источник: Варяжко, либо собственные сведения писателя.
15) Рассказ о попытке варягов брать дань с киевлян и о том, как Владимир их обманул.
Возможные источники: Владимир, его окружение, предводители варягов.
16) Рассказ об утверждении Владимира в Киеве, о «кумирах» и о посылке Добрыни в Новгород.
Возможные источники: собственные наблюдения писателя, окружение Владимира и Добрыни.
   Почти всех перечисленных информаторов летописца в 1020 г. уже не было, а меж их сообщений есть такие, что вряд ли могли сохраниться в устной передаче с приводимыми подробностями. Это опять свидетельствует о том, что их записывал по горячим следам современник событий.
   Из приведённого списка видим, что круг источников данного писателя включает князей, членов княжеского рода, воевод, приближённых к князьям бояр, варяжских начальников. Варяжко (упоминаемый только здесь) – не рядовой дружинник, он даёт советы Ярополку, противоборствует с Владимиром. Очевидно, к тому же кругу принадлежал и сам летописец. Он вхож к Ярополку, участвует в княжеских советах и приёмах, в решении текущих государственных дел. Это, безусловно, близкий Ярополку доверенный боярин, ведавший посольскими и административными делами. Надо думать, это был уже пожилой человек, судя по его положению. Прекращение летописания вскоре после 980 г. и передача рукописи в другие руки («хранителю») говорит о глубокой старости или смерти «летописца Ярополка».

Начало.

   Продолжим далее наши «раскопки». После удаления позднейших напластований остались «непросеянными» формальные слои 5 – 8. Общим для этих слоёв является внедрение в них текстов русско-византийских договоров. Во-первых, надо отметить, что подобного явления не обнаруживается во всём последующем летописании конца X – начала XII века. Во-вторых, договоры, несомненно, являются включениями в основной текст. В-третьих, даты этих договоров являются единственно достоверными в русской хронологии до крещения Руси.
   Исходя из отмеченных обстоятельств, естественно предположить, что все 4 текста договоров (2 – Олега, Игоря и Святослава) находились в одной «папке», не входя в древнейший текст летописания, и были вставлены в него одновременно, при очередной переписке рукописи. Сомнительно, чтобы они были вставлены «хранителем», который ограничился переписыванием рукописи с минимальными добавлениями. «Продолжатель», видимо, вовсе не переписывал и не исправлял полученную рукопись, а только добавил к ней «2-й перечень» и хронику 1014 – 1036 г. Тогда включение в рукопись договоров надо приписать «апологету Владимира и Ярослава», получившему их вместе с рукописью-хроникой. Есть данные, что в начале княжения Ярослава между Русью и Византией возникли трения, повлекшие поход Владимира Ярославича на греков в 1043 г. На это, возможно, указывает вставленный в текст комментарий: «…суть ибо греки льстивы и до сего дня». В свете этого, включение в летопись русско-византийских договоров было в то время актуально. Именно «апологет», составлявший свод 1037 г. заново, мог произвести столь обширные и важные вставки. Переписывание договоров было необходимо не только вследствие изветшания рукописей, но и потому, что они, как обоснованно предполагалось некоторыми авторами, были записаны письмом, отличным от ортодоксальной кириллицы. Поэтому, требовалось не механическое копирование, а «перевод», вызванный как изменением письменности, так и обновлением языка. Другая важная причина включения договоров заключалась в том, что новый свод уже не был, как прежняя рукопись, достоянием частного лица, а создавался лицом, имевшим официальный статус, возможно, по поручению князя, и приобретал государственное значение. Это вполне соответствует той культурно-политической обстановке, которая сложилась при Ярославе. Отметим, что после Ярослава летописание перешло к монахам Киево-Печерского монастыря, утратило государственное значение, и официальные документы перестали включаться в летопись.
   Изъяв тексты договоров из слоёв 5 – 7, мы обнаруживаем, что эти слои образуют, в сущности, единое целое. Явное исключение составляют, однако, вставки и поправки житийного стиля, внесённые в описание правления Ольги и в её образ. Это опять результат вмешательства позднейшего редактора-христианина. Видимо, он же включил ссылку на Ольгу в текст «Сказания о крещении» (запись от 987 г., где Ольга названа «мудрейшей из всех человек»). Другой вставкой, видимо, является описание действий византийцев против Игоря в 941 г., составленное по греческому хронографу. За этими (и немногими другими) исключениями слои 5 – 7 проявляют характерные признаки однородности. Более того, по этим признакам к ним естественно присоединяется и хроника времён Ярополка, которая является их естественным продолжением.
   Перечислим эти признаки.
   1) Все эти слои принадлежат одному жанру и составляют последовательный рассказ – светскую хронику деяний первых Ольговичей. (Как уже подозревали некоторые историки, никакой династии «Рюриковичей» не было, о чём см. нашу статью в МГ, 2007, № 12).
   2) Весь этот рассказ написан в едином стиле. Для него характерны: сжатость, конкретность, отсутствие отступлений, витиеватостей и позднейших комментариев, наличие ряда подробностей,  которые не могли быть сочинены позднее (уже потому, что не было надобности их сочинять). В некоторых местах проявляется возвышенный эпический стиль, близкий к былинному.
  3) Язык этого рассказа также однороден. Это – древнерусский язык, близкий к разговорному, не содержащий грецизмов и церковно-славянских оборотов, свойственных книжникам, писавшим после 988 года. «Эпическим» местам свойственна и соответствующая языковая «аранжировка», но отделить их от контекста и приписать другому автору не представляется возможным.
   4) Рассказ этот, в основе своей, принадлежит, безусловно, современнику, свидетелю и участнику событий. События, при которых он не присутствовал, описаны им со слов других свидетелей, рассказы которых он слышал из первых уст. Об этом говорят не только приводимые подробности, но наличие точных топографических указаний, упоминание имён действующих лиц, хотя бы и эпизодических, прямая речь и диалоги персонажей, вполне соответствующие их положению, времени, и обстановке. В ряде случаев эти речи весьма чётко и достоверно описывают психологию людей, их произносящих.
   Итак, слои 5 – 7 и основная часть слоя 4 составляют один начальный пласт нашего летописания и принадлежат одному автору.

Пространство, события, люди.

   Последний из перечисленных выше пунктов заслуживает подробного рассмотрения. Начнём его с топографических указаний, связанных с описанными событиями. Центром событий, безусловно, является Киев. Опуская топонимы греческого происхождения в рассказе о 1-м походе Игоря, мы далее встречаем упоминание о холме с кумиром Перуна и о церкви Св. Ильи в Киеве. Последняя точно привязана к местности: «над Ручаем, конец Пасынчей беседы». Далее в тексте упоминаются: древлянский град Коростень, ряд мест в Киеве, Вышгород, Новгород, Плесков (Псков), село Ольжичи, киевская гавань Почайна, реки Дунай, Днепр, Десна, Мста и Луга. Последние не слишком велики и упомянуты в связи с размежеванием владений Ольги с новгородскими землями.
   Для датировки текста важно замечание летописца, что сани Ольги «стоят в Плескове и до сего дня». Сани эти, конечно, не в музее хранились, а стояли на дворе и до средины XI в. не дожили бы. Т. о., текст этот писался не намного позже упоминаемой поездки Ольги (947 г.), видимо, в те же годы, к которым мы приурочили деятельность «летописца Ярополка».
   Возвращаясь к перечню топонимов, для эпохи Святослава отметим: Оку, Волгу, хазарскую крепость Белую Вежу на Дону, земли ясов и касогов, Переяславец на Дунае. Географический кругозор летописца расширяется вместе с расширением пределов Руси. Названа р. Лыбедь, обтекавшая киевскую крепость. Описано схождение к устью Дуная торговых путей из Чехии, Венгрии и Руси. Далее названы придунайский город Деревестр, Белобережье в устье Днепра, днепровские пороги. В эпоху Ярополка названы: древлянский град Вручий, города Полоцк и Туров, стан Владимира под Киевом «меж Дорогожичем и Капичем», г. Родня на устье р. Рси, р. Волхов.
   Все названные объекты указаны на местности верно. Летописец имел ясное представление об их положении. Ряд точных топографических указаний относится непосредственно к Киеву и его ближайшим окрестностям. Автор их, если и не родился в Киеве, жил там достаточно долго, знал город и его окрестности, названия, которые использовали местные жители. Все прочие топонимы даются в связи с интересами Киева и деятельностью киевских князей. Итак, мы вправе считать этого летописца киевлянином, притом с хорошими географическими познаниями.
   Теперь обратимся к называемым в тексте именам, не касаясь здесь имён, находящихся в текстах договоров, а также взятых из иноземных источников и вошедших в позднейшие вставки.
   Прежде всего, это, конечно, имена князей и членов княжеского рода, образующих три поколения: Игорь, Ольга, Святослав, Ярополк, Олег, Владимир. К ним присоединим побочную жену Святослава, мать Владимира Малушу, её брата Добрыню, их отца Малка Любечанина (которого некоторые авторы безосновательно смешивают с Малом Древлянским), не упомянутую у Лаврентия жену Святослава (угорскую королевну), жену Ярополка (гречанку, бывшую черницу), жену Владимира Рогнеду Полоцкую.
   Сверх того названы (начиная с 945 г.): воевода Свенелд (Свеналд), его сын Мистиша, «кормилец» юного Святослава Асмуд, древлянский князь Мал, киевские бояре Борич, Гордята, Никифор, Воротислав, Чудин, воевода Претич, безымянный пловец-киевлянин, безымянный же печенежский князь, некие киевские бояре, посылавшие к Святославу, ещё ряд безымянных послов, печенежский князь Куря. Лица, добавленные к этому списку, были перечислены выше, при рассмотрении источников «летописца Ярополка» (Лют Свеналдич, ещё один печенежский князь, Рогволод Полоцкий и его сыновья, князь Тур, Блуд, Варяжко и пр.).
   Из всего списка «бездеятельны» лишь названные бояре, дворы которых указываются только для уточнения топографии Киева, да ещё единожды упомянутый Мистиша. Все прочие лица, так или иначе, причастны к описываемым событиям или к княжескому роду. Заметим, что если Свенелд был воеводой Игоря, то Мистиша был сверстник Святослава. Упоминать оного имело смысл только при его жизни, поскольку он более ничем не прославился. Вряд ли кто-нибудь в средине XI века помнил и других эпизодических персонажей – Асмуда, Курю, Варяжко. И уж совсем не надо было выдумывать им имена, если переписчик хотел «оживить» некий эпизод. Имена эти сохранились только благодаря старым записям. Тут мы опять имеем указание, что данный текст писался ещё в Х веке, и автор был современником названных лиц. Время его деятельности плавно перетекает в эпоху «летописца Ярополка».

Свидетельства очевидцев.

   Теперь обратим внимание на некоторые подробности описанных событий.
   Игорь советуется с дружиной «дошед Дуная». Игорь с дружиной, утверждая клятвой заключённый договор, «клали оружье своё, и щиты, и золото». Древлянские послы к Ольге «числом 20… пристали под Боричевым в лодье». Копьё «детского» Святослава «пролетело сквозь уши коня и ударило в ноги коня». Разделение древлянской дани: «2 части дани идёт Киеву, а третья Вышгороду». Ольга «установила по Мсте повосты и дани, и по Луге оброки и дани». Святослав ходил в походы «воз за собой не возя, ни котла, и мяса не варил, но, потонку нарезав, конину ли, зверину ли, говядину ли на углях испекал. Ни шатра не имел, но подклад постелив и седло в головах». Он же взял 80 городов по Дунаю – даже, если цифра неверна, она претендует на точность, которой не стал бы добиваться поздний переписчик, отделавшись обычным «многое множество».
   Показателен рассказ об осаде Киева печенегами в 968 г. Вот как описан эпизод с отроком-гонцом, вышедшим из осаждённого города. «Он же, вышел из града с уздою и бежал сквозь печенегов, говоря: “Никто не видел коня?” Ибо умел по-печенежски, и мнили его своим. И как приблизился к реке, сверг порты, бросился в Днепр и побрёл…». Далее Претич со своими людьми увозит Ольгу с внуками на ладье, и тут – следующий эпизод: «Видев же се, князь печенежский возвратился один к воеводе Претичу и рече: “Кто се приде?”. И рече ему: “Люди оной стороны”. И рече князь печенежский: “А ты князь ли еси?”. Он же рече: “Аз есмь муж его, и пришёл в сторожах, и по мне идёт полк со князем, без числа множество”… Рече же князь печенежский ко Претичу: “Будь мне друг!”. Он же рече: “Тако сотворю”. И подали руки между собою. И дал князь печенежский Претичу коня, саблю, стрелы. Он же дал ему броню, щит, меч.». То, что это, безусловно, свидетельство очевидца, уже отмечалось историками. Но более того, свидетельство это было записано вскоре после событий. Перейдя в предание после нескольких устных пересказов, оно вряд ли сохранило бы упоминание, что отрок шёл с уздою и «сверг порты». Вряд ли запомнилось бы, и было передано, что говорил по-печенежски отважный отрок, и какими словами и дарами обменялся воевода Претич с печенежским князем. 
   Далее сказано, что Ольга умирает «по трёх днях», и что она «заповедала не творить тризны над собою». В 971 г. указана численность русского войска, и добавлено, что Святослав для греков прибавил 10000 к действительному числу. О голодной зимовке в Белобережьи сказано, что была «по полугривне глава конская».
   Много подробностей находим мы и в статье о Ярополке, что отмечено выше. Подробно описано, как Олега Святославича в панической давке спихнули «с мосту в дебрь», где он был задавлен падающими людьми и конями. Летописец ссылается на свидетельство некоего древлянина, видевшего это, и далее пишет: «И послал Ярополк искать брата, и влачили трупы из гробли от утра и до полудня, и нашли Олега под трупами, вынесли его и положили его на ковре». А вот как описывает свидетель убийство Ярополка: «И приде Ярополк ко Владимиру. Яко полез в двери, и подняли его два варяга мечами под пазуху. Блуд же затворил двери, и не дал за ним идти своим». Вряд ли сохранился бы в устной передаче и перечень языческих кумиров, поставленных Владимиром.
   Приведённые подробности не могли сохраниться в устном пересказе четырёх или пяти поколений сказителей. Их не могли и выдумать летописцы конца XI – начала XII в., а главное, им незачем было выдумывать такие детали. Примечательно, что всё это было известно «классикам» нашей истории и отмечено в их трудах. Но, по непонятной причине, как «классики», так и продолжатели их не сделали определённо очевидного вывода. А вывод таков: первичное летописание наше началось ещё в средине X в., до крещения Руси и задолго до Никона, Нестора и Сильвестра.

Что они говорили.

   Теперь послушаем речи русичей Х века, как их записал современник событий.
   Первый случай приводимой им прямой речи – это впечатление о «греческом огне», записанное, безусловно, со слов участника похода 941 года: «Яко же молонья, иже на небесех, греки имеют у себя. И се, пуская же, сжигали нас. Сего ради, не одолели их».
   А вот что говорят Игорю созванные на совет дружинники, вернее, кто-то старший из них, от имени всех: «Да если так глаголет царь, то что хотеть более того – не бившись, иметь злато, и серебро и паволоки? Кто ведает, кто одолеет – мы ли, они ли? Или с морем кто советен? Ибо не по земле ходим, но по глубине морской – общая смерть всем». Здесь, как и в предыдущей цитате, мы слышим живой разговорный язык наших предков, как его слышал и записал летописец. Заметьте, язык этот отнюдь не скуден словами и выразительными средствами. Здесь и поэтическое сравнение, и риторические вопросы, и практические рассуждения, и философский вздох.
   Ещё одно заявление князю от лица дружины: «Отроки Свенельда изоделись оружием и портами, а мы наги. Пойди, княже, с нами по дань, и ты добудешь и мы!». Речь Игоря, отпускающего часть дружины: «Идите с данью домой, а я возвращуся, похожу ещё». Речь древлян к Игорю: «Почто идёшь опять? Поимел уже всю дань». Все эти речи показательно кратки и ёмки. Если не сам летописец присутствовал при них, то они переданы ему людьми, действительно их слышавшими. Невозможно приписать их сочинительству автора-монаха, жившего более ста лет спустя.
   Ольга, уже знающая об убийстве мужа, встречает древлянских послов столь же краткими, потрясающими по внутреннему трагизму и скрытой издевке словами: «Добрые гости пришли». А вот как отвечает Ольга императору через его послов, прибывших за обещанными дарами: «Когда ты столько же постоишь у меня в Почайне, яко же я в Суду, тогда тебе дам». (Суд – гавань Царьграда, где княгиня долго дожидалась приёма у императора). Это – не пересказ дипломатического ответа, это – характер. Характерен диалог Ольги и Святослава, резко отличающийся по стилю от обрамляющих его комментариев и нравоучений редактора XI века:
   - Я, сын мой, бога познала и радуюсь. Если ты познаешь, и радоваться начнешь.
   - Как я захочу иной закон приять один? А дружина моя сему смеяться начнут!
   - Если ты крестишься, все возымеют то же сотворить!
И последняя речь Ольги к сыну: «Видишь меня больную сущую. Куда хочешь от меня идти? Погреби меня, и иди, куда хочешь». Это невозможно сочинить, это надо было слышать.
   Приходится экономить место. Поэтому, не повторяем диалог Претича с печенежским князем, опускаем речи осаждённых киевлян, их укорительное, отнюдь не верноподданническое послание Святославу, речь Святослава о нежелании княжить в Киеве, с «экономическим обоснованием» утверждения нового своего «стола» в Переяславце. Перейдём сразу к важному разговору Святослава с новгородскими послами. Послы просят у него себе князя и добавляют:
   - Если не пойдёте к нам, то найдём князя себе.
Это не придуманное смиренным монахом «Придите княжить и володеть нами». Святослав:
   - А кто бы пошёл к вам?
Ярополк и Олег не идут. Добрыня втихомолку советует послам просить Владимира, и те говорят:
   - Выдай нам Владимира.
   - Вот он вам! – отвечает Святослав, и никто не подозревает, к каким важнейшим события в истории Руси поведёт этот разговор. Всё по делу, без лишних слов. И никаких комментариев, как могло быть записано только до возвращения Владимира в Киев.
   Далее, мы слышим речь Святослава к своему войску перед сражением: «Уже нам здесь пасть! Потягнем мужественно, братья и дружина!». И другую, с известными словами: «Ибо мёртвые срама не имут». И ответную речь воинов: «Где глава твоя, тут и свои главы сложим!». Не имея возможности повторять всё, отметим совет Свенельда князю: «Пойди княже на конях окольным путём, стоят ибо печенеги в порогах». Все эти речи услышаны и переданы летописцу участниками похода (если не был участником похода сам летописец). Приписать их, как и предыдущие цитаты, монаху XI века никак нельзя. Невозможна и столь точная передача их в устном виде втечение 100 лет, да ещё при резком изменении языка и общественного сознания русичей на этом этапе.
   Здесь опущены некоторые речи, подлинность которых может вызвать сомнения, и явно присочинённые позже, а также неоднократно цитируемые речи послов.

Зачинатель. Что же он писал и когда?

   Отметим ещё раз, что по всем рассмотренным показателям (см. выше 4 признака) текст о княжении и убийстве Ярополка вполне совпадает со слоями 5 – 7, включая и язык персонажей повести. Т. о., мы вправе отнести всё это повествование одному автору, закончившему свою работу вскоре после 980 г. Но «повесть о Ярополке» явно добавлена позднее к предыдущему тексту. Она вполне сосредоточена на истории раздора между Святославичами и его трагическом завершении.
   Первооснову рукописи составляет повесть, видимо, начинавшаяся описанием деяний Олега, и содержавшая рассказы об Игоре, Ольге и Святославе. Это – типичная династическая хроника, представляющая непрерывное повествование, первоначально не разделённое на ежегодные записи и не датированное. Его хронологическая канва даётся перечнем лет княжений, приведённым выше, до слов: «А от первого лета Святослава до первого лета Ярополка лет 28». Из этого следует, что данная хроника была написана в первые годы княжения Ярополка, хотя, быть может, начата ещё при Святославе. Сия повесть была задумана, как рассказ о предках для юного Ярополка, либо для всех братьев-Святославичей. Начиналась она, как и должно было в роду Ольговичей, от Олега – основателя династии Великих князей киевских и самого русского государства.
   Именно при Олеге Киевское княжество – одна из славянских земель – превратилось в Русь, в державу, объединившую племенные и местные подразделения восточных славян. При Олеге состоялось международное признание державы, удостоверенное русско-византийскими договорами. Я вынужден отказаться здесь от подробного анализа статьи об Олеге (выше – слой 8), заслуживающей особого тщательного рассмотрения. Необходимо, однако, отметить, что статья эта весьма разнородна. Здесь мы находим и тексты договоров, и вставки и комментарии переписчиков XI в., и следы скандинавской саги, и элементы былинного эпоса. Но находим и элементы, роднящие эту статью с последующим текстом. Это – реалистический рассказ о переходе Олега из Новгорода в Киев, о подчинении им окрестных славянских племён. Это и подробные, со многими цифрами, сведениями о войске и флоте Олега, о полученной им дани (хотя некоторые цифры, безусловно, неверны или неправильно прочтены переписчиками и переводчиками). Это и описание церемонии взаимной присяги Олега и византийских царей Леона и Александра при заключении договора.
   Совокупность данных говорит о том, что первоначальная статья об Олеге, видимо, плохо сохранилась (известно, что первые страницы рукописи более всего портятся). Вследствие этого, она была заново составлена и переписана, уже в средине XI или даже в начале XII в. Возможно, было и хуже – статья могла подвергнуться кардинальной правке при фальсификации русской истории в связи с внедрением в неё «легенды о Рюриковичах».  Восстановить её первичный вид, увы, невозможно. Но важно, что в исходной рукописи она была, что подтверждается и включением княжения Олега (за № 1) в перечень княжений. Мы вправе предположить, что первый летописец выполнил эту часть работы так же добросовестно, как и последующие. Целью его труда было создание повести об основании Русского государства Олегом и о деяниях его преемников.
   Можно принять, что основа повести была написана около 973 г., а после 980 г. к этой основе добавлена «хроника Ярополка». Это и есть древнейшая часть нашей летописи, и её автора мы далее по праву именуем «зачинатель». Он тождественен тому, кого ранее мы назвали «летописец Ярополка». От рукописи, переданной им «хранителю», и пошло наше летописание.

Очень краткая биография.

   «Зачинатель» не оставил нам своей подписи и никаких сведений о себе. Этим он отличается от Нестора и Сильвестра. Его преемники, видимо, уже не знали его имени, либо по какой-то причине не назвали или вычеркнули его. Но текст, отнесённый нами «зачинателю», позволяет установить основные вехи его жизни. Именно, это те фрагменты, где мы вправе предположить непосредственное присутствие повествователя при описываемых событиях или участие в них. Отметим их.
   В 941 г. «зачинатель» слышит от участника 1-го похода Игоря рассказ «о лядьнем огне».
   В 944 г. он присутствует на совете Игоря с дружиной в устье Дуная. В том же году он присутствует при приёме Игорем греческих послов и клятве Игоря в соблюдении договора.
   В 945 г. он присутствует при разговорах Игоря с дружиной по поводу древлянской дани, или узнаёт об этих разговорах и о речах недовольных древлян от лиц их слышавших.
   В 946 г. он присутствует при сражении с древлянами киевского войска, в котором находятся Ольга и малолетний Святослав, однако, уже сидящий на коне и мечущий копьё.
   В 947 г. он, вероятно, сопровождает Ольгу в поездке по северным землям княжества.
   Рассказ о поездке Ольги в Царьград описан явно не им, а скорее её спутником, священником Григорием, которого называет в своей книге принимавший Ольгу император Константин. «Зачинатель», видимо, не участвовал в этой поездке. Но он присутствует в Киеве при отповеди Ольги императорским послам. По летописи это 955 г., вернее же – 957. В те же годы он присутствует при доверительных беседах Ольги с сыном (который уже подрос и имеет свою дружину).
   Судя по записи 964 г., «зачинатель» близок к Святославу, возможно, участвует в его походах. Но записи 965 – 966 г. о знаменитом походе Святослава на хазар столь скупы, что не могут принадлежать участнику. Либо «зачинатель» не участвовал в этом походе, либо его запись была утрачена и позднее заменена кратким сообщением по сохранившемуся преданию.
   Но в 968 г. «зачинатель» находится в осаждённом печенегами Киеве, участвует в советах киевлян и в отправке гонцов к Претичу и Святославу, сам беседует с Претичем, либо присутствует при его разговоре с печенежским князем.
   В 969 г. он присутствует при последних беседах Святослава с матерью и при погребении Ольги.
   В 970 г. он присутствует при беседе Святослава и его сыновей с новгородскими послами и при отпуске Владимира в Новгород.
   События Балканского похода Святослава в 971 г. описаны столь подробно, что мы вправе считать «зачинателя» его участником. Он описывает не только военные действия, но и дипломатию участников, совещания у Святослава и его размышления вслух, подписание договора. Примечательно, что он имеет сведения из Царьграда и о посылке переяславцами послов к печенегам. Он, видимо, присутствовал при последнем разговоре Святослава и Свеналда, а затем либо сам провёл некоторое время на голодной зимовке в Белобережьи, либо встречался с уцелевшими соратниками Святослава. В связи с этим интересен вопрос: как попал в Киев текст договора Святослава с императором Цимисхием? Договор этот, конечно, хранился в походной канцелярии князя. Вряд ли он был сразу отправлен в Киев, который в договоре никак не обозначен, и от которого Святослав, в сущности, отказался. Маловероятно, чтобы князь отправил его со Свеналдом, пока ещё сам надеялся прибыть в Киев. Тогда остаются два варианта. Либо, не надеясь уже пробиться в Киев, Святослав отправил туда из Белобережья доверенного человека, сумевшего обойти печенегов. Либо такой человек уцелел в бою у Днепровских порогов и пробился-таки в Киев с текстом договора. Этим человеком, скорее всего, и был «зачинатель».
   Далее, он слышит, как Свеналд подстрекает Ярополка на Олега, присутствует при отыскании тела Олега и его погребении, слышит укор Ярополка Свеналду. По летописи – это 977 г. В 979 г. он, возможно, присутствует на приёме Ярополком печенежского князя и византийских послов. В драматическом 980 году он находится при Ярополке в Киеве и Родне, присутствует при последнем разговоре Ярополка и Варяжко. После того он жил, видимо, ещё несколько лет, находясь не у дел, но имея ещё возможность получать некоторые сведения: о подробностях измены Блуда и убийства Ярополка, о препирательстве Владимира с варягами, о войне Варяжко с Владимиром и др.
   Итак, «зачинатель» был свидетелем и участником событий русской истории не менее 40 лет (и каких лет!). Если в 944 г. он уже допускался в совет, надо думать, он был уже не юношей, а зрелым мужем. Тогда он родился, видимо, не позднее 920 г. В 980 г. ему было уже за 60. Теоретически он мог бы дожить до 1015 г. Тогда он сам был бы гипотетическим «хранителем». Но убедительных данных за это нет. Скорее, «хранитель» – другой человек, а «зачинатель» умер ещё в Х в.

Что ещё мы о нём знаем?

   Это, конечно, человек русский. Сие видно не только из языка (см. выше признак 3), но из его мировоззрения, круга источников и интересов. Он не отделяет себя от руси, в отличие от авторов переводных хронографов и пришлых византийцев, для которых русь – чуждое племя, «поганые».
   Он – киевлянин, во всяком случае, большую часть жизни прожил в Киеве. Но, видимо он постранствовал по Руси по служебным делам и сопровождал князей в заграничные походы. У него достаточно широкий и верный географический кругозор.
   Он – не христианский священник и не священнослужитель славянского культа, человек вполне светский. По совокупности данных, он принадлежит к верхушке военно-дружинного сословия.
   Более того, он близок княжеской семье и постоянно присутствует не только на важных советах и приёмах, но и при доверительных разговорах князей и княгинь. Уже во время Ольги он принадлежит к т. н. «старшей дружине», к ближним боярам. О родстве его с княжеской семьёй данных нет.
   Этот человек не просто грамотный, но хорошо владеющий русским письменным языком. Более того, это – талантливый писатель. Без многословия, длинных описаний и лишнего украшательства, только подбором фактов, слов и речей персонажей, он создаёт их живые портреты, окунает нас в атмосферу событий. Поучиться бы у него нашим писателям, пишущим на исторические темы!
   Он избегает комментариев и нравоучений, своих оценок персонажам и их поступкам он не даёт – пусть дела говорят сами за себя!
   У него хорошая память. До конца своего труда он сохраняет ясность мыслей и изложения их.
   Он образован не только литературно. Мы уже сказали о его географическом кругозоре. Добавим к этому кругозор политический. Из текста видно, что он считает десятками и сотнями тысяч, представляет умножение и дроби.
   Мы должны признать его первым настоящим историком Руси. В истории он – стихийный материалист. Он не верит в предзнаменования, чудеса, вмешательство богов. Исторический процесс у него происходит из реальных обстоятельств и поступков людей. Возможно, это его личное мировоззрение, но, может быть, таково было общественное сознание русичей Х в. Выдумок и фантазий он избегает. У него нет вымышленных князей и придуманных генеалогий. Нет сказочных царств и племён, вроде псоглавцев и одноглазых. Поэтому, его рассказ внушает обоснованное доверие. Он не льстит кому-то из князей. Он отмечает нерешительность и жадность Игоря, робость, податливость на влияния и чрезмерную доверчивость Ярополка, коварство и жестокость Владимира. К Ольге и Святославу он обнаруживает приязнь, но без лишних славословий. Он пишет правду.
   У нас нет сведений о каких-либо старших современниках его, у которых он мог бы заимствовать знания и взгляды. Знания он, видимо, добывал сам, где мог, сам освоил писательское искусство, сам пришёл к своим убеждениям. Это был человек незаурядный.
   Преемники «зачинателя» оценили его труд и отнеслись к нему с уважением. «Продолжатель», описывающий события 1014 – 1036 годов, пишет в том же стиле. Основной текст «зачинателя»  сохранён автором свода 1037 г.

Буегаст. 

   «Полно! - восклицает оппонент – Да мог ли быть в средине Х века такой человек среди славян, поганых “невегласов”? У них и грамотеев-то не было, пока не понаехали греческие священники! И договоры им писали греческие писцы (вот только почему-то по-русски!)».
   Между тем, наши «раскопки» закончены. Мы выявили древнейший пласт нашего летописания. Мы, в сущности, определили и автора его. Нам неизвестно только имя «зачинателя». Попробуем и его установить. Не может быть, чтобы такой человек нигде не был упомянут!
   Сначала ответим оппоненту по поводу грамотеев. Они, однако, были! Мы не знаем, были ли грамотны русские князья, но ясно, что они не могли управлять государством и поддерживать отношения с иными державами без грамотных людей. Значение письменности, они, безусловно, понимали. Не наша летопись, а император Константин, принимавший Ольгу в Царьграде, упоминает в её свите переводчиков (неясно – двух или трёх). Это, конечно, были не устные толмачи, а люди, умевшие читать и писать – к императору ехали, а не на толковище с дикими печенегами. Тот же Константин упоминает Григория, видимо, «домашнего» священника Ольги, который в летописи назван «презвутер». Ещё ранее, при Игоре, в Киеве уже стояла церковь Св. Ильи. Её настоятель, был, конечно, человек грамотный. Договор Святослава с Цимисхием пишет (в ставке князя) некий Фефил синкел – то ли грек, то ли крещёный болгарин. Жена Ярополка, бывшая греческая монахиня, была грамотна, по крайней мере, настолько, чтобы читать Псалтирь и Евангелие.
   Но все эти лица не могут быть авторами рассматриваемого текста по своему происхождению и положению. Искать «зачинателя» надо в другом круге. Этот круг нам указывают тексты договоров, каждому из которых (кроме договора Святослава) предшествует список послов.
   Совершенно ясно, что послы не были случайными людьми, попавшими под руку придворными или вояками-рубаками. Для ведения переговоров, заключения письменных договоров, нужны были люди, умевшие читать и писать, по крайней мере, по-русски (Ивановым письмом), а желательно и по-гречески. От них требовалось сравнить тексты, удостовериться, что «льстивые греки» писали, как договорено, и не вписали лишнего. Они должны были прочесть и растолковать текст князю и его советникам, а, при надобности, и переписать его. И уж конечно, они были людьми, достойными доверия. Среди них и будем искать «зачинателя». Ещё один аргумент в пользу этого круга – большое число упоминаемых «зачинателем» посольств в обе стороны и его вероятное присутствие на переговорах и приёмах послов. Он описывает ход переговоров, церемонии клятв, приводит речи сторон. Это – не случайно, а говорит об определённой «специализации» чиновника.
   Не будем рассматривать договоры Олега, в которых «зачинатель» не мог участвовать по возрасту, т. к. иначе он не дожил бы до 981 г. Договор Игоря содержит в себе наибольшее число имён. Но можно сильно сократить этот список, исключив из него купцов и второстепенных послов, видимо, от удельных и племенных князей. Во главе списка стоят: «Ивор, посол Игорев, великого князя русского; Вуефаст Святослава, сына Игорева; Искусеви Ольги княгини». Далее идут послы брата и племянников Игоря, не подходящие нам по своему положению. Надо полагать, что послами Игоря и Ольги были люди более опытные, пожилые. Они либо не дожили бы до Владимира, либо удалились бы на покой по смерти Игоря и Ольги. Малолетнему же Святославу, вероятно, был назначен и более молодой представитель – будущий «зачинатель». С этих пор он и остался на службе у Святослава, пока не перешёл «по наследству» к Ярополку. Это предположение согласуется с отмеченным присутствием «зачинателя» при дальнейших переговорах с греками и присяге Игоря, с возрастом и длительной карьерой «зачинателя» при киевском дворе, с той симпатией, которую он выражает к Святославу, с тем доверительным положением, которое он занимал. Это соответствует и его кругу информаторов, и его участию в разнообразных посольских делах. Возможно, что он был «кормильцем» Ярополка, почему и оставался в Киеве, пока Святославичи были малы. Итак, мы знаем имя: Вуефаст. Больше некому.
   Но что это за имя, какого языка? Так оно записано в списке послов. Но надобно его ещё прочесть. Напомним, что договоры писались Ивановым письмом и были переписаны кириллицей уже при Ярославе. Но к тому времени знатоков Иванова письма уже не осталось. Переписчик стоял перед сложной задачей. Он «перевёл» на кириллицу содержательную часть договоров, опираясь на знакомые корни и формы слов, на контекст и смысл, на свои догадки. Труднее было с именами, произношения которых он не слышал. Он сделал единственно возможное и правильное – повторил в своей рукописи имена послов, так как они были написаны в оригинале. Княжеские имена были ему известны и записаны в новой орфографии. Остальные же имена дают нам представление о буквенном составе Иванова письма, и здесь мы видим значительное отличие от кириллицы.
   В списке имён нет 5 букв нынешнего нашего алфавита: ё, й, щ, э, ю, а также отсутствуют юсовые буквы древней азбуки. Почти отсутствуют 8 букв (довольно распространённых): ж, з, х, ц, ч, ш, я, ; – их случайное появление 1 – 2 раза произошло от переписчиков протографа. Самая частая в русском языке буква о встречается ненормально редко. Зато а встречается слишком часто, причём в начале имён, что чуждо русскому языку. И совсем невозможно для русского произношения чрезмерное употребление буквы и звука ф. Причина этих явлений ясна: изобретатель Иванова письма использовал греческий алфавит, не соответствующий звуковому составу русского языка и имеющий недостаточное число букв. Для ряда звуков он не нашёл подходящей греческой буквы. Поэтому ему пришлось некоторые буквы использовать в разных звуковых значениях. На заре своего возникновения письмо было «тайной», именно потому, что никак не удавалось однозначно сопоставить буквы и звуки. Правила чтения не были утверждены и общеприняты. Они передавались устно от учителя к ученику. Этих-то правил и не знал переписчик XI века.
   Возвращаясь к имени Вуефаст, видим, что его вторая часть начинается как раз с чрезмерно частой буквы ф, которая обозначает здесь иной звук. А именно, это тот самый звук, промежуточный между г и х, который и поныне звучит в разговорной речи на Украине и в южнорусских областях. Вспомните хрестоматийный рассказ «Филиппок»: «Хве и хви – фи». У греков не было такого звука и адекватной буквы. В данном случае читать надо г, и мы сразу обнаружим схожие славянские имена. У западных славян был бог Радегаст (так пишут германскую форму, славяне говорили Радогост или Радогощ). У антов Причерноморья, по греческим источникам, был царь с тем же именем (иногда пишут Ардагаст) и князь Кологаст. У болгар был князь Гостун. А в Новгороде княжил знаменитый Гостомысл, не допускаемый почему-то в учебники и энциклопедии.
   Первая же буква имени – это греческая «бета», и читать её надо по древней традиции, как нынешнее русское Б. Вот мы и прочли имя «зачинателя» – Буегаст. Возможны варианты произношения – Буегост или Буегощ. Толкование очевидно: буйный гость. Можно, кстати, припомнить и остров Буян, и «буй тур Всеволод» из Слова о полку Игореве.

Рукописи не горят.

   Осталось сказать немного. О Буегасте мы знаем довольно, пожалуй, более, чем о других русских деятелях Х века, кроме князей, но неизвестны его предки и потомки. Впрочем, в XIX веке существовала необычная и непонятная дворянская фамилия – Бухвостов. Не есть ли это искажённое временем «Буегостов»? Такие притяжательные формы зафиксированы уже в тех же списках послов.
   Проследим далее судьбу его рукописи. Видимо, после смерти Ярополка удалившийся от двора Буегаст забрал с собой княжеский архив, в котором, помимо его рукописи была «папка» с договорами и другие документы.
   В конце Х в. сей архив перешёл к «хранителю» – по наследству или по доверению. Оный сберег его в тайне до 1015 г., после чего очень своевременно переписал рукопись, сделав небольшие добавления. От него она досталась «продолжателю», который, поняв её важность, продолжил её и довёл до 1036 г. «Продолжатель» вёл своё летописание в частном порядке, не оглядываясь на светские или духовные власти. После него рукопись, вместе с оригиналами договоров, попала к автору свода 1037 г. Этот автор занимал, видимо, высокое положение и принадлежал к духовному сословию. Возможно, это был киевский митрополит. У него оказались также: русский конспект Св. Писания; сказание о крещении Руси, составленное по рассказам Настаса Корсунянина и других современников этого события; возможно, записки об Ольге по рассказам о. Григория. С согласия Ярослава и был составлен свод, которому, по замыслу, придавалось государственное значение. Мы не знаем, участвовал ли Илларион в составлении этого свода, но, во всяком случае, он получил его в руки, когда стал митрополитом. Видимо, именно он, судя по «Слову о законе и благодати», и был «апологет Владимира и Ярослава». Ярослав ему доверял. Вероятно, в 1051 – 1054 г. Илларион заново переписал и отредактировал сводную летопись и довёл её до смерти Ярослава.
   Далее важное значение приобретает передача летописания в Киево-Печерский монастырь с прекращением его при княжеском или митрополичьем дворе. Это мог сделать только человек, который был не просто переписчиком, но полным владельцем рукописи. Распорядиться рукописью мог лишь сам Илларион, который и ранее был дружен с монастырской братией. Исчезновение Иллариона из летописи после 1055 г. (без указаний на его смерть) и назначение нового митрополита-византийца вызвало гипотезу об уходе Иллариона в монастырь и тождестве его с монахом Никоном, которому приписывают свод 1073 года. Здесь подозревают интриги византийцев и разногласия Иллариона с Ярославичами. Летопись при Ярославичах опять утратила государственное значение и стала частным делом монахов. Так, через Нестора и Сильвестра текст Буегаста вошёл в Повесть временных лет. Повесть же эта разошлась во множестве по городам удельной Руси и, в конце концов, достигла и нас.
   Многие поколения известных и безымянных летописцев передавали друг другу светоч нашей истории. Но наибольшая наша благодарность тому, кто зажёг этот светоч столь ярким и сильным огнём, что затушить его стало невозможно. Буегаст долго и верно служил русскому государству, он был и первым нашим историком, и первым нашим писателем, великим деятелем нашего просвещения.
   Слава Буегасту! Даже если его звали не так.
   Аминь.
 
    ( Из книги "Ранняя Русь",стр,343-387)