Психушка из сборника рассказов Иная реальность

Психушка
Из сборника рассказов «Иная реальность». (уже скоро)
То, о чем ВЫ не знаете

Сперва была Дева, и Русалка, Ведьма появились уже после них. Вы не понимаете, о чем я говорю? Что ж, это не удивительно, учитывая мой лексикон и мою грамотность, а уж тем более – мое нынешнее душевное состояние. Забегая вперед, приношу искренние извинения за мое косноязычие и манеру повествования, но поймите меня правильно и не пинайте за грамотность, ведь никто не учил меня мыслить грамотно и излагать основательно, ибо оно мне не надобно, так как я – санитар. Еще до недавнего времени штатный санитар психической больницы имени Филькина, а теперь и вовсе – сумасшедший санитар.  По всей видимости, когда вы прочтете это повествование, я буду одет в больничную пижаму и занимать место среди тех бедолаг – неудачников, за которыми присматривал, само-собой, до недавнего времени. И не приведи судьба, со мной будут обращаться также, как я в свое время обращался с подобными – да что б мне повеситься! И во всех моих горестях виновата эта проклятая старуха, которую привел нам старый черт, не иначе! Прав был Русланчик, окрестив ее сразу – Ведьмой!

Ну, обо всем по порядку, итак – сперва была Дева. Нет, нельзя сказать, чтобы она сидела у нас одна-одинешенька, вовсе нет, просто так уж построено, что мозги санитаров запоминают лишь самых ухабистых, или наоборот, как Дева – покладистых. Ага покладистых (смайлик), ну, в смысле, как положишь – так она и лежит, пока ты ее в темпе вальса пол ночи в матрац вдавливаешь. Лежит – не шевелится. Пару раз было думал, что окочурилась бедняга подо мной, врезал по морде – жива, только хмурится. Иногда, когда я не в том настроении, чтоб больничных девок по углам жахать, я вхожу в палату, для таких целей мы ее и держим в отдельной, и от души бью ей пощечины. Слезы по щекам катят, раз так в раж вошел, что губу разбил, да здоровенный синяк ей поставил… Да и черт с ней, все одно, она через час и сама уже позабудет об этом, ну, а раз она-то забудет, так мне и подавно вспоминать не приспичило. Что сморщились? Сволочь я? Ну да, есть-таки малость. (смайлик). А остальные сидят лишь для виду, от них нет ни добра мне, ни худа – сплошная серая масса, не мной это сказано.

Когда появилась Русалка, мы про Деву и думать забыли. В смысле, мы – это я, Влад и Валерик, а Русланчик… так он же первым из нас ее оприходовал. Васян, наш пятый временный сменщик, так он не такой, ему, говорит, даже жаль умалишенных, - «никто не заслужил таких горестей,» - сказал же как-то, хоть стой, хоть падай. Он вообще говорить умеет, иной раз нам свой ветхий завет зачитывает и на все-то у него в голове свои мысли имеются. Такой вот заумный санитар у нас, что б его… За это мы его как-то побить хотели, да чего там хотели, уже и собрались. Пришли в его смену, вместе с Владом и Валериком, ключи-то от входных дверей у всех на руках имеются. Русланчика, правда, в тот раз с нами не было, он вообще хитрожопый жук, доложу я вам - по всей совести. Прокрались в больничку мы, а времени уже двенадцатый час было – самое то, чтобы морду бить. Васька на посту в тот момент не было, - Валерик даже пошутил, что он Деву жахает. Но нет, и на Деве его не увидели, потом оказалось, что Василий в сортире у рукомойника. Ну, доложу я вам, лучшего места для мордобоя, даже б я не выдумал. Все, думаю, абзац Василию… Как оно так вышло, мы потом всеми догадывались, но в тот вечер мордобой у нас не задался. Васька не испугался, увидев нас втроем на пороге, хотя и дурак бы догадался, зачем мы туда ночью приперлись. Да чего там дурак, Влад бы, даже тот догадался. А уж человека тупее Влада вы и представить себе не сможете! Так вот, что сказал Василий я не помню, но тон его – я такого ровного и надежного спокойствия за всю свою жизнь ни от кого даже близко не слыхивал. Таким тоном говорят попы в церкви. Нет, морду бить мы не испугались, да и чего нам втроем одного бояться-то? Но у меня лично, да и у остальных, видимо, после его слов пропало всякое желание другому человеку вред причинять. Я, как сейчас помню, - когда уходили, Валерик даже извинился. А уж что б Валерик перед кем-то извинялся, я даже перед начальством такого не припомню. Я только потом замечать стал, что имеет Василий такую черту характера, что без всяких ремней и уколов, даже самых буйных своим присутствием успокаивает. Его пару раз к параноикам в подвал приглашали, а там уже другая ситуация и другая смена на них поставлена – по четыре санитара на отделение, не то, что у нас - один человек на весь этаж. Хотя у них и работа там другая, такой работы, даже за их зарплату мне не надобно… Ну вот, опять эти приступы начинаются. Глаза открыты, а что перед собой не вижу – чудится, будто проклятая старуха мне в глаза смотрит, а в ушах ее смех висит: неприличный, противный, прилипчивый.

То, о чем ВЫ знать не желаете

Психиатрическая больница имени Филькина расположена на самой окраине города, туда даже маршрутные такси не ездят. Фактически, она находится уже за чертой города, не знаю, кто и для каких целей вынес городскую черту на эти лишние восемь километров. Конечная остановка маршрутного транспорта называется Новая Становая, от нее до больницы почти восемь километров пешком по лесу топать – вот так город отделился от психов, чего ж ругать нас, санитаров? До Филькинской только сто двадцатый автобус доезжает, да и то – когда дорога расчищена, а нет – так добирайся, как знаешь. Когда-то, говорят, что персонал больницы по домам газель развозила, но я тех времен не застал, всего третий год здесь работаю. Хотя, оно ж еще как сказать! Работа – то у нас вон какая, еще подумаешь, как будет верно – всего или уже, иной раз такая ночь выдается, что опосля пьешь запоями…
Больница стоит в отдалении, ее даже с дороги не видно, иной и огней на окнах не заметит, если не знает куда смотреть. Двухэтажное, нелепо растянутое здание, словно лебедь с распростёртыми крыльями, огорожено по периметру трехметровым забором. Забор добротный, со стальными прутьями, пожалуй, это немногое, что здесь чудом уцелело, а в остальном – уныние и разруха. Уныние ощущается уже возле входных дверей, расположенных в дальнем конце здания, парадными дверями никто не пользуется, да их на моей памяти ни разу не открывали, я вообще сомневаюсь, что они работают.

Входная дверь открывается с противным скрипом, как будто стеклом по стеклу царапают, от этого звука даже здоровый человек начнет вздрагивать, а уж какие муки душевнобольным? У меня от этого скрипа всегда мороз пробегает по позвоночнику, особенно в темное время суток. Иной раз подойдёшь к двери, перед ночным дежурством, замок откроешь и стоишь, не решаясь этим пронзительным «Иггииииггххх» тишину разрезать. Сразу за дверью начинается холл с узкими стенами и облупившейся штукатуркой. Внутри темно, хоть две лампочки и весь холл освещают. Мало того, что окна в решетках, да еще и оконные проемы снаружи кирпичом замурованы, - зачем тогда между решеткой и стеной стекла оставлены? Когда зимой на морозе дверь закроешь за собой, по длинному коридору сквозняк пролетает, отчего дальняя лампочка начинает раскачиваться и пугающие тени по стенам разбрасывать. Тени по стенам движутся, пробегают по полу, да все это под скрип дверных петель, в общем, если вас не свел с ума парадный вход с облезлыми стенами, то вестибюль уж точно добьет, - добро пожаловать в Филькинскую психлечебницу…

В вестибюле стоит пыльный стол с надписью «администрация», которой, к слову, там уже давно нет. Да чего там, у нас и врачей-то: раз, два – да обчелся. Два ежедневных врача, два дневных санитара и пятеро в ночную смену, считая Василия, который на подмене – вот и весь персонал душевной Филькинской, - говорил же я вам – разруха и уныние!

Из вестибюля нам надобно по лестнице на второй этаж подняться и ближе всего центральная лестница, но я ей не пользуюсь – мне милей боковая. Она на девяносто восемь шагов дальше расположена, углы узковаты, да и ступени вверх задраны, но по ней мне спокойнее. Центральная лестница, она ж не только наверх поднимается, она ж еще и вниз идет, а там внизу, доложу я вам, творится уж точно – настоящий ад! Там внизу опасных психов: шизофреников, параноиков держа, и плевать, что меня от них стальная дверь огораживает, толстенная и звуконепроницаемая, как в бомбоубежище. Я всего-то за три года - четыре раза видел, что за той дверью творится, но мне до конца жизни и этого хватит: крики ярости, стоны боли, мольбы и проклятия, обращенные неизвестным богам, нечеловеческое рычание и прочие звуки… мне ж до сих пор кошмары снятся, не представляю – каково там.

По боковой лестнице к себе на второй этаж я поднимаюсь быстро, почти бегом – подальше, подальше от нижнего яруса. Ну вот, светлый коридор, ну, или относительно светлый, в коридоре слышатся приглушенные шаги с бормотанием, хриплый смех и покашливанье. Сразу за дверью коридора и располагается мое дежурное рабочее место, туалет с умывальником, пожалуйте – дальше по коридору. На покосившемся табурете, в пол-оборота ко мне, развалился ухмыляющийся Влад. Завидел, что пришла его смена – сидит и нагло лыбится. Лицо и морда нерусские, с какой-то непонятной южной примесью, даром, что имя русское, а какова фамилия с отчеством – Нагибутин Заффъялович. Это кто ж в здравом уме такие имена с фамилиями раздавать начнет? Широкие ладони в замок за шеей замкнуты, на них голова и покоится, короткие ноги на стол закинуты, - опять после этой вот козьей морды мне придется весь стол оттирать. Я же жратву с собой взял, не дело это – за грязным столом бутерброды есть. Доложу я вам, этот Влад меня бесит. На левом кулаке у него кровь запекшаяся, сразу видно – не его это кровь, опять кого-то из больных бил. Я и сам, если честно, кулаком врезать никогда не стесняюсь, но, чтобы так избивать их, как Влад… А росту в нем, ну мне по плечо – когда он только устроился к нам на работу, думал проучить его пару раз, но остановился во время. Маленький, нахальный, но с широченными плечами и мощной спиной, а уж насколько широкие у него запястья – иной раз кажется вот-вот на них больничный халат треснет. Ничем хорошим такая драка для меня б не закончилась... поднялся, гад, место мне уступает и руку для рукопожатия ладонью вверх мне протягивает. Не хочу с ним здороваться, у него ж такая хватка – потом пол ночи ладонь болит. Вот в такой унылой обстановке и работают такие сволочи, как мы с Владом, да еще Валерик и Русланчик. Начальство знает, но закрывает глаза - ну а кто ж еще на такую зарплату, да в такие условия работать пойдет? Была б моя воля, я бы удавил этого Влада, да и Руслана с Валерой бы заодно - я ненавижу их всех лютой ненавистью. А еще ненавижу психов, когда они не спокойные, - Олег ненавидит всех! Это я про себя сам придумал недавно (смайлик).

Новая ночь в проклятом месте

Сволочь-Влад смену сдал, доложил – «все нормальненько». Ну конечно, кто бы сомневался?! У него же всегда все «нормальненько», даже когда двоих пациентов, почитай-что до смерти забил. А доложу я вам, что бывало ведь и такое. Но сегодня ночью, вроде бы тихо все. Нет, не так, чтобы совсем нет ни единого звука, такого в психбольнице, наверное, и не было никогда. Хрипы, стоны, поскуливание… в общем, все, как всегда.

Влад ушел домой, а я в ночь остался, как говорится – пост сдал, пост принял! Не спеша направился вглубь по коридору, осматривать свои владения. Коридор, к слову, узкий, того и гляди – психи дотянутся не с одной, так с другой стороны. Коридор длинный, на всю длину здания, а по обе стороны от него расположены палаты с обычными психами. Меня ж от них только прутья решеток и огораживают, а для самозащиты и усмирения резиновая дубинка на пояс повешена. Кастет и самодельный электрошок это уж мы сами с собой приносим и первым из нас это Русланчик взять выдумал. Оно ж и правильно – ты ночью тут один на все здание, если психи чего сделать удумают – то в узком коридоре на спасение не надейся – либо с одной стороны, либо с другой – обязательно дотянуться, единственное место, расположенное на безопасном от решетки расстоянии, это рабочий стол с телефоном, да предбанник у туалета. Но и там я не ощущаю себя в полной безопасности, когда только на работу устраивался, мне старший врач рассказывала, что бывали случаи, что душевнобольные смастерили из швабры орудие и ткнули заостренным концом в горло спящему санитару. Со временем, я начинаю думать, что это всего лишь байка, а в жизни такого не было – рассказанная каждому вновь прибывшему, чтобы на рабочем месте не спали. Да и слова-то у врачей какие, какие эпитеты – «душевнобольные» - обхохочешься! Как может болеть то, чего нет? Как по мне – так все эти запертые, не иначе, как бракованные – вот и всех дел…
Южный коридор заканчивается окном, и он куда, как короче-то, но ноги выбрали северный коридор. Северный длинный – упирается в глухие стены дальнего крыла, но Ведьма-то в южном. В северном коридоре есть тоже свой фрукт: мужчина непонятного возраста и национальности, молчит, на вопросы не отвечает, хотя говорить умеет. Но разговаривает он исключительно в тех случаях, когда сам чего-то сказать хочет. Я никогда не видел, чтобы он брился, да и станок для бритья ему-то уж точно навряд ли выдадут, но борода у него не превышает двух сантиметров, да и волосы на голове в длину не растут. Колдовство? Магия? Жгуче-черные маленькие глазки выглядят пустыми и смотрятся неуместно в этих запавших, бездонных глазницах. Прибавьте сюда туго обтянутую изжелта-бледной кожей голову, словно скелет доисторического ископаемого, отсюда и кличка – Череп. Ему достались шумные соседи, но один взгляд этих пустых, запавших глазниц заткнет рот, кому угодно. Бывало и не раз, мне казалось, что глазницы пустые. Я присматривался, направлял ему в лицо бледный свет потертого фонаря, да чего там казалось, несколько раз я готов был поклясться, хоть собственным скудным окладом, что он смотрит в пространство пустыми глазницами. Страшно. Но по-настоящему страшно увидеть его в темноте под тусклым светом приглушенного, мигающего светильника. Жутковатое, доложу вам, зрелище!

Череп и сам по себе интересный субъект, у него всегда есть то, что тебе нужно. Нет, не доллары и миллионы, не золото и бриллианты, а то, что нужно именно сейчас, непосредственно в этот момент времени. Валерик у него как-то раз попросил себе часы «Дизель» - ну видел он в каком-то из фильмов, которые мы ухитряемся посмотреть в ночные дежурства на служебном компьютере с доисторическим монитором. Сама эта техника не стоит и доброго слова, не то, чтобы говорить о ней, но на ней ведется худо-бедно картотека больных, а в ночные дежурства это чудо вполне выдержит простой «тетрис» или флэшку с кино. И после просмотра одного из своих фильмов, а Валерик у нас иногда и романтик, он до смерти захотел себе такие часы, какие были на главном герое. Понятия не имею, где достал их Череп, но вынул, покопавшись в матраце и протянул их Валере. И я уверен, что вот этот «Дизель» далеко не предел того, что может достать Череп, если бы Валера попросил его «Ролекс», то я уверен, что он прогадал.

Под ногами зашуршала цементная стяжка, на этом месте кончается линолеум, как раз, возле камеры или палаты, хрен – редьки не слаще, где нашел свое пристанище Череп. С напольным покрытием тут вышла шалость, куда он пропал знают только черт, да сам Череп, хотя, сдается мне, что эти двое одно и тоже. В дневную смену линолеум был, а после ночи – исчез, испарился. Хотели-было спихнуть все на нас – санитаров, как раз была ночка Русланчика, а тот в глаза начальству попадает редко, ну если только не в плане поощрения. Хотели спихнуть, да не спихнули, - ну кому и на кой черт нужен старый, стертый кусок линолеума метров в десять? Зачем и на кой лад он понадобился самому Черепу, я тоже ума не приложу, хотя пари держу – это все его рук дело, ну или чем он там у себя такие дела проворачивать может?

Я не хочу, но голова мимо воли вдруг сама поворачивается вправо и натыкаюсь на этот бездушный, бездумный облик. Слово «здравствуй» застревает в глотке, как и прочие ненужные мысли, -  здороваться с ним, ну совсем бесполезно, как и говорить прочее, что ему известно и без меня. Об заклад бьюсь – все мы сдохнем и завоняем, а вот Череп еще долгие века будет здравствовать и ухмыляться. Он тут был задолго до завсегдатаев, задолго после них еще и останется. От врачей слышал, что попал он сюда далеко не недавно, уже все на пенсии, кто его заселение помнил, а сидит все также, как в первый день. Ни имени, ни фамилии – ничего не имеется. В картотеку внесли, как «пациент сто семнадцать Иванов И.И.», - ну дело не хитрое, у нас так часто пациентов описывают, когда реального имени и фамилии спросить не у кого. Да и что такое инициалы – Иван? Игнат? ИИ – да и ладно. Сдается мне, он всегда мог отсюда выбраться, в отличии от многих других доходяг, которые сюда насильно на лечение поставлены, просто идти ему некуда, а может быть, что и незачем. Как у той твари из двести пятой. При воспоминании про Ведьму у меня, как ножом полоснуло в груди, да не в груди даже, а за грудиной. Деваться некуда, на обратном пути и ее проведаю, посмотрю, чего она там. В прошлый раз Череп мне дурь подсунул, ну дал то, что я и просил. Без дури в этом дурдоме никуда, нужно мыслить порядками пациентов, - так, кажется, нам главврач говорил (смайлик).

Но Череп ничего просто так не дает, у него за каждую вещь отработать нужно. Валерик поведал мне, что за часы он два раза отодрал ту визгливую, что в двести пятой напротив Ведьмы сидит, а драть ее, доложу я вам, еще то удовольствие. Меня за дурь череп заставил на его решетке пруты вылизывать. Черт его знает, на что ему это нужно было. Что он с ними сделал мне даже думать противно, сволочь он – вот кто сволочь, но такого о нем, даже думать не нужно, а то беды не избежать. Ни разу на него тут никто голос не повысил, как-то вот оно так повелось. И правильно делают, что не повышают.

Я прошел мимо Черепа, не сейчас, возможно позже мне понадобится новая дурь, покупать то ее – вон как дорого, нужно будет за нее ботинки вылизать – да пожалуйста, ему? – да и черт с ним!

За Черепом еще две палаты, их проверил внимательней. Витек Хромоногий и Валька Немой. Немой в мою прошлую смену попытался кусок матраца сожрать прямо с нитками, насилу из пасти выдернул – думал все, задохнется поганец, да еще и в мою смену. Но ничего, на пятый стук дубинкой по хребтине он все выкинул, не буду грузить вас подробностями того дела… Да и Хромой Витек не лучше – завсегда смотрит снизу-вверх и лыбится, а у меня апатия к тем людям, которые мне завсегда улыбаются – или он дурак, каких свет не видывал, либо какую-нибудь подлянку затевает. Проверил их – все в порядке, делать нечего – придется топать и в другой конец коридора. И снова я прошел мимо Черепа - сидит, смотрит на меня пустыми глазницами. Держу пари, он уже знает то, о чем я его попросить хочу. Ну и пусть себе знает, может позже, но не сейчас…

Все остальные сегодня спокойные, как будто таблеток наевшиеся. Другой бы обрадовался, но моя печень чует, что не к добру все вот это. Толстый сидит, на колени глядит и улыбается, - это нормально, я Толстого зачастую таким вижу, а вот Рита Рыжая, она на месте сидит редко. Когда на ночь ей укол не ставят, по палате бегает от двери к окну, никак место себе не найдет. А сегодня вечером и она сидит, в лицо смотрит, улыбается. Не к добру…

Когда я пересек коридор до той его части, где стол мой рабочий, с видавшей всякое настольной лампой, - островок спокойствия в царстве безумия, - я уже понимал, что предчувствие надвигающейся беды и сегодня меня не обмануло. Не буду хвастаться, хотя чего-мне-то скромничать, но моя печень всегда знает, когда лихо будет. Уже когда я только подходил к столу, забулькало и закололо в правом боку, и если я чего и запомнил из медицинского курса, то слева сердце, справа печень, она-родимая, меня и предупредила. Захотелось домой или бежать, сломя голову, но куда ж я отсюда, да на ночь глядя? Бросив взгляд на часы, я понял, что до ночи мне еще дожить нужно – без пятнадцати десять, час Быка еще впереди. Собрав волю в кулак, я поперся к камере Ведьмы.

По дороге зашел отлить, а то ж там, рядом с ней и Русалка… Щербатая, немытая, с грязными косматыми кудрями, свисающими до плеч седыми гроздями и хитро-злобными безумными глазками. Сидит, смотрит на меня и смеется. Она, как и Череп, - уж не помню, когда я их в других позах-то видел. Я не дал волю гневу, хотя всегда, как поймаю на себе этот бесноватый блеск прищуренных глазок, мне ее избить хочется, хоть из кожи вон лезь. Равнодушно пройдя мимо, я остановился возле комнаты с Русалкой. Та не Дева – завидев меня, сама ноги не раздвигает, но и в угол комнаты не забилась, как при виде дебила-Влада. Что ж, уже хорошо – не нужно будет ее отель выковыривать!

Зашел в камеру, закрыл дверь на задвижку снаружи. Замок вешать не стал, как в камерах с буйно-помешенными – чего я, Русалку, что ли, не одолею? Расстегнул ремень, так, чтоб джинсы на пол сами попадали – эффектно, да? Я люблю все эффектное! Подошел к ней, одним рывком расстегнул халат, обнажив солидную грудь, размера так третьего. Глаза закрыла, лицо отвернула, но не отодвинулась, хотя и щеки слегка покраснели. Что ж, дура – а понимает все (смайлик).

Сперва-то все, вроде, шло по накатанной – но потом… потом я у себя за спиной услышал противный смех этой твари. Старушечье гнилое хихиканье. Она не напротив, нет – но почти, напротив. Через палату, немного сбоку. Все видеть в подробностях уже не может, но догадывается, и ох как догадывается. Отвернулся я, глядя за спину, а когда повернулся к белокурой русалке, то на мгновенье почудилось, что вместо нее передо мной сидит Ведьма-старуха. Ну и естественно, что после этого, желание мое, как рукой сняло. Не став сдерживать гнев, все равно с ним не справиться, я саданул с размаху два раза наотмашь Русалку и подобрав с пола джинсы, натянул их по-быстрому. Расстояние до Ведьминой палаты я преодолел в несколько прыжков и с разбега ударил резиновой дубинкой по стальным прутьям клетки. Уверен, что от такого грохота вздрогнул, даже Немой в другом конце коридора, но только не Ведьма. Старуха лишь сильнее прищурилась и перестала хихикать, - ну что ж, и этого будет достаточно, знай урок, старая дура!
И тут началось…

Ад внутри наших душ
Я не знаю, что случилось в подвале – не был там, да и быть не планирую, но во всем коридоре второго этажа на целую минуту повисло тяжелое, гробовое молчание. Будто все пациенты разом бросили все свои сумасбродные дела и тупое мычание. Даже Истеричка, оскверненная Владом, перестала сопеть и всхлипывать. ТИШИНА. На моей памяти, за все три года моего здесь дежурства, такого еще и рядом отродясь не бывало.

Ведьма смотрит мне в глаза стальным, хищным взглядом и от ее карих глаз у меня по телу разошлось вдруг тепло. Глянул вниз, - твою ж мать, обмочился! Вернул взгляд обратно в глаза этой сумасшедшей, немытой старухи, проклиная себя за трусость и малодушие, а сам молюсь, - «ну хоть бы ты засмеялась!». Давай, старая, еще не поздно, во всяком случае – не поздно для меня, давай, превратим мы все это в шутку. Смейся, смейся – я не обижусь!
Не засмеялась. Сидит и глазами на меня злобно смотрит. И тут снова началось… В мгновение ока нависшую тишину разодрал многоголосый, гортанный рокот. Как будто, множество бездонных глоток вдруг заорали разом в едином ритме, управляемые незримым, но надежным дирижёром.

Хор прекратился также, как и начался, но в этот момент я отчетливо осознал, что для меня все только вот начинается. Снова посмотрев в глаза суровой старухи, я понял, что в ней нет и намека на былое сумасшествие. Психи здесь все, кто угодно, но только не ОНА. Пытаясь сохранить остатки мужества, что с обмоченными штанами, доложу я вам, забота не легкая, негнущимися ногами я преодолел остаток расстояния, что разделяло ее палату от моего рабочего места, а внутри все свело от ужаса. Так жутко, ребята, мне еще никогда в жизни не было.
Не помню, что я делал и как скоротал эту ночь, но помню одно, что на утро, когда Русланчик пришел принимать мою смену, то разглядывал он меня долго и с интересом. Только вернувшись домой, в ту коморку пять на шесть, что я называю и считаю домом, я посмотрел на себя в зеркало и понял, что тот мужчина, вчера уходивший на дежурство рыжим, вдруг за ночь стал седым…

Потом… Вам, наверное, не терпится узнать, что случилось со мной потом? Ну что ж, а мне так не хочется об этом рассказывать. Я начинал писать эти строки в душе уверенный, что мне станет легче. Я ошибался? Да ни хрена – я был неправ с самого начала. Легче мне не стало, да, наверное, теперь уже и не станет. Я заболел. Я тяжело душевно болен.

Мне видится Ведьма – эта старая карга с немытыми волосами и запахом серы, черт его знает откуда он брался? Я только теперь вспомнил, что чуял его каждый раз, когда подходил к ней. Она мерещится мне постоянно, стоит мне резко направить взгляд в толпе на лицо прохожего, я вздрагиваю и отвожу глаза, в душе радуясь, что штаны остались сухими. Я уволился из Филькинской больницы, просто не вышел на смену, отключив телефон. И вот теперь она снится мне по ночам.

В первую ночь меня просто мучали ночные кошмары, во снах я видел ее образ и слышал жуткий, скрипучий смех. Потом стало хуже – мне начала сниться пустая палата, рядом с Черепом и оголенным полом. Намек был понятен – пустые стены тут ждали меня. Но я не пойду туда – нет! Ни за что на свете я туда не пойду! Я знаю, что Влад меня недолюбливал, также, как и я в свое время ненавидел его. Он не простит, нет, он припомнит. Не хочу.  Пожалуй, мне бы стоило самому себе посоветовать обратиться к врачу. Из той, нашей специальности. (мать его, безумный смайлик).

…
Прошла неделя и мне стало хреново, по-настоящему хреново, не то, что в начале. Сны теперь яркие, пестрые и мучительно жуткие. В последнем сне я видел, как старая Ведьма вскрывала вены. Кровь брызнула на стены, на белые простыни и на мужские, волосатые колени. Стоп! Но там нет белых простыней, да и колени ее… ни разу не видел, но сомневаюсь, что они мужские, с таким же шрамом на левом колене. Проснулся я в ванной, и почему-то стоя. Левая рука сжимала окровавленную бритву с опасным лезвием, а правая кровила от локтя – до запястья. Хорошо, что я не восприимчив к крови, а то так бы в ванной копыта и отбросил!

На утро, кое как обмотав простыней руку, чтобы худо-бедно остановить кровотечение, я передумал звонить врачу. Что я им скажу, чем порадую? Куда они меня после таких вот диагнозов? Да не куда, а в какую смену? К Русланчику или Валерику, и упаси судьба к смуглявому Владу!

Еще через день я нашел пузырек с таблетками. Ага – мы обкрадываем пациентов. Таблеток много, должно хватить, чтобы принять и откинуться.  Последняя ночь. Я мучаюсь последнюю ночь и, если эта тварь не оставит меня в покое, выпью всю дрянь, запив это стаканом водки. Страшно, ребята, помирать очень страшно.
В ту ночь мне приснилась не ведьма. Да, я сволочь, должно быть, вы возненавидели меня с первых строк. Да не отпирайтесь, на вашем месте – я бы ненавидел себя точно также, ни каплей меньше! Но в этом мире и сволочи достойны прощенья. Василий – он мой спаситель! А в общем-то, кто он и что я о нем знаю? Он пришел ко мне в пьяном сне и заговорил со мной ласково, как говорил с особо-помешенными. Мне нечего бояться, коль я раскаиваюсь, прощение – сие есть добро, а добра на земле достойна каждая тварь! Это то немногое, что смог я вытянуть из омута забытья, да пересказать своими словами. 

Я раскаиваюсь! Я больше не буду! Даруйте мне жизнь, я хочу стать хорошим!
П.С. Возможно все это был лишь сон, вялый, утренний, хмельной сон и не поможет мне никакой Василий. Но надежда есть и так прекрасно во что-нибудь верить! А Надежда и Вера – эта целая жизнь, во всяком случае – до следующей ночи…

Рассказ из сборника «Иная реальность»

Фрунзенск-19. Закрытый и мертвый

Бежать больше некуда, город закрыт

Пролог

Ветер принес запах дыма и кукурузы, над растрескавшимся асфальтом расплывалось полупрозрачное дымное марево. Дождя не было вот уже несколько дней, но июльское солнце растекалось по дороге мутноватыми темными лужами. В лужах отражались неровные силуэты облаков и деревьев, но мальчишки знали, что это мираж. Немытые, нечёсаные, в синяках и царапинах, они теперь многое знали, эти повзрослевшие двенадцатилетние мальчуганы, старые подростки нового мира.

Жара – это плохо, но и дождь был не лучше. Вместе с черными, маслянистыми каплями, на улицах появлялись серые тени, похожие на нелепо-вытянутые человеческие фигуры. Тени движутся рывками и медленно, но погибают от них уж очень мучительно, да и поди ж их разгляди, среди каплей дождя. На сколько в происходящем успели разобраться мальчишки, тени держатся в стороне от домов и асфальта, но опять-таки, кому захочется проверять такое на себе?
Подростки расположились на крыше четырехэтажного гаражного кооператива, гордо возвышавшегося среди заброшенных гаражей и сараев, приготовленных под снос. Вокруг гаражей простирался пустырь, заросший невысоким кустарником и бурьяном. Изредка, среди сорняков и мусора попадались невысокие кривые деревья с чахлой, пожелтевшей листвой.

Метрах в ста от гаражного кооператива, украшенная пошлыми рисунками и непристойными надписями, надежная и недоступная, располагалась одинокая трансформаторная подстанция. От крыши круглого гаражного кооператива к трансформаторной будке тянулся толстый моток кабелей, и Вадик знал, что рано или поздно кому-то из них придётся рискнуть.

С едой у них все было в порядке. Молодые, растущие организмы могли запросто питаться консервами, но с водой было плохо. Большинство одинаковых металлических ворот были заперты массивными навесными замками, надежными только с виду и Пузырь с Пушкарем их сбили запросто, но некоторые гаражи запирались на хитрые врезные засовы, открыть последние у ребят не получалось. Да и навряд ли кто-нибудь из хозяев гаражей хранил внутри ящики с минералкой, а всевозможными консервами, соленьями и самогоном подростки уже успели разжиться, среди прочего, попались даже несколько бутылок дорогого марочного коньяка. Воду они тоже обнаружили – в пыльных банках и бутылках, сомнительного запаха и содержания, наверняка техническая, используемая только для мытья рук. Если ее напополам разбавить коньяком, то в горло она кое-как пролезала, но на третий день употребления детские организмы уже начинали грозить последствиями.

Изнывающие от жажды подростки, лежа на крыше рассматривали невысокую трансформаторную будку, с которой уже можно было рискнуть быстро добежать до ближайшего киоска. Денег у ребят с собой не было, да и кому теперь нужны деньги, когда, возможно, ни продавцов, ни хозяев уже и в живых нет? Да чего там продавцы-то, у них, возможно, уже и родители погибли, - подумал Вадик, косясь в сторону своих товарищей.

Пушкарь с Пузырем истолковали его взгляд по-своему, отчасти по тому, что консистенция воды в самогоне сегодня была незначительной, а возможно, ребятам просто наскучило долго сидеть на одном месте.

- Как думаешь, Вадюх, выдержит? – в который раз спросил Сережа-Пузырь, кивая в сторону толстого провода, перекинутого с крыши на крышу.

От ответа Вадика избавил писклявый голос Вовки-Пушкаря:

- Пацаны, пацаны! Глядите, вон там, за трансформаторной будкой бежит кто-то… кажется?!

Ребята всматривались в то место, на которое им пальцем указал товарищ, но кроме высоких кустов репейника и бурьяна, ухватиться глазам было не за что. Пузырь уже собирался сказать другу, что тому показалось, как на тропинку, ведущую к гаражному кооперативу, выбежал невысокий коренастый мужчина в синей рубашке и брюках.

Человек, выскочивший из кустов, пробежал еще несколько метров, после чего замер, опустившись на корточки и стал внимательно оглядываться по сторонам.

- Да это же Ленин! – выдохнул Серега, - глядите, у него же и ствол в руках.
Действительно, присмотревшись внимательней, Вадик различил в появившемся мужчине характерные черты местного участкового, за которые вся окрестная шпана прозвала его Лениным, и в руке участковый держал что-то очень похожее на пистолет. Не увидев ничего подозрительного участковый встал, убирая пистолет в кобуру и тут позади него в воздух взмыла стая ворон. Ух ты, а я-то думал, что они передохли, - пронеслось в голове у Вадима, а полицейский, резко обернувшись назад, снова потянулся к своему пистолету.

То, что за своей спиной увидел участковый от ребят скрывал высокий бурьян и серая трансформаторная будка, но Ленин вскрикнул, два раза выстрелил, а затем сильно изменившись в лице что есть мочи помчался в сторону четырехэтажного монолита гаражей.

- Хрипуны?! – пропищал Пушкарь, - но что же он в стороне от асфальта, там же могут быть осы, неужели не знает?!

- Знает, - с уважением протянул Пузырь, гляди на то дерево, видишь? Оно тени не отбрасывает, он молодец, он его по дуге огибает!

Кусты на том месте, где только что находился участковый, зашевелились, но преследователи на дорогу не вышли, видимо потеряв всякий интерес к своей несостоявшейся жертве.

- К нам бежит! - радостно сообщил Пузырь.

Ленин находился уже метрах в десяти от входа в круглую башню с гаражами, он почти перешел на шаг, но все равно двигался слишком быстро чтобы вовремя разглядеть опасность, притаившуюся между двумя кустами репейника.

- Паутина, - есле слышно прошептал Вадик, но пока он собирался с духом, чтобы предупредить участкового, уже было поздно.

Не сбавляя шага Ленин двигался к темному зеву ворот, щуря глаза после яркого солнца, чтобы разглядеть что скрывает полумрак, и он не смотрел под ноги. Правая штанина форменных брюк в районе бедра легко коснулась тонкой паутины, выдававшей свое присутствие ярким блеском на утреннем солнце. Нога участкового прошла сквозь паутину, вернее Вадику так показалось. В то время, как верхняя часть бедра продолжила свое движение вперед, нижний кусок ноги, отделившись от туловища, упал к единственной оставшейся ноге полицейского. Последний не сразу понял, что вызвало причину его падения, а затем к человеку пришла боль.

Душераздирающий, нечеловеческий вопль поднял в воздух с раскаленного асфальта целые клубы пыли. Смешно, как раненый таракан, участковый, блестя отполированной лысиной поскакал в сторону распахнутых ворот, но не пройдя и половину пути закрутился волчком и упал, звонко стукнувшись затылком о дорогу. Ребятам показалось, что мужчина умер, но тут пистолет в руке участкового пришел в движение, рука поднялась и потянулась в сторону виска, грозя недвусмысленным жестом отдать последний раз честь сему бренному миру, но замерла, не сделав выстрела.

- Помер, кажись, - борясь с подкатившим комом выдавил Пузырь.

- Ага. Помер. А пистолет остался! – Пушкарь больше не пищал, в его голосе слышалось возбуждение.

- Ты чего, Вовка? Не нужно! – видя шальную улыбку на лице Пушкаря, попытался остановить товарища Вадик.

- Да не боитесь, пацаны, я туда – и обратно! Зато представьте, куда мы сможем со стволом дойти! – Пушкарь больше не слушал наставления друзей, он выпрямился и кинулся бегом в сторону лестницы.

- Зря он туда! – растерянно посмотрев на Вадима прошептал Пузырь, но остановить друга они больше не пытались.

Через несколько минут двое мальчишек со своей прогретой солнцем крыши наблюдали как их друг на карточках, как краб, подбирается неподвижному телу участкового. Вовка завладел пистолетом, задрав голову вверх скорчил рожу своим товарищам, и в этот миг рука участкового стальной хваткой схватила его за запястье. На какое-то мгновенье их глаза встретитесь, затем Ленин передвинул ствол к своей груди и что-то хрипло приказал подростку. Вовка заплакал и замотал головой, мокрое пятно расползлось под его штанами.

- Ну же, жми, ссыкло! – донесся вверх резкий мужской голос, а за ним грянул выстрел.

Тело Ленина дернулось и обмякло, ребята на крыше облегченно выдохнули, представляя, что утешительного скажут товарищу, но, когда Пушкарь поднял вверх свое мучительно-заплаканное лицо и встретился глазами с друзьями, они уже все поняли без слов.

- Не надо! – сказал Вадик, но опять только шепотом.

- Не нужно! – повторил Пузырь уже несколько громче.

Но Пушкарь, судорожно вдыхая, побежал в сторону трансформаторной будки, откуда несколькими минутами ранее появился участковый в помятой рубашке.

- Если добежит, то, наверное, позовет нам на помощь, - тихо проговорил Сережа, но тут раздался выстрел и по ушам ударил дикий мальчишеский вопль, оборвавшийся резко и внезапно.

Леший

Кажется, он не плакал, во всяком случае Алексею Татькову очень хотелось верить именно в это. Но восемь лет, - за что, ребята? Не убивал он этого мужика, или все-таки убил? Хотелось бы и на этот вопрос ответить утвердительно, хотя, кто теперь скажет точно? Да нет, не такой он человек, Татьков Леха рубаха-парень, он мог напиться и мог подебоширить, пошуметь, разбить витрину, но убивать человека – это уже совсем другой коленкор. У него же и до драк доходило-то редко, до настоящего махалова человек – на человека, хотя комплекция ему позволяла. Метр девяносто, ну, если бы не искривление позвоночника, да и в плечах – косая сажень. Но труп был, и это факт. И пьянка была – ее ведь тоже не отменишь. После пьянки в доме обнаружили труп с воткнутым ножом под ребра, а в другой комнате беспробудным сном спал пьяный Леха. Очнулся он уже в тюрьме, верней в тесной камере два – на два метра, - в СИЗО, - пояснил ему равнодушный сосед. Хилый, тонкий, с жиденькой бородёнкой, макушкой Алексею едва до плеча доставал, а поди ж ты – тюрьмы не боится. Смотрит смело, даже с вызовом, такому все беды по карману. Ну а Леха приуныл. Нет, тюрьмы с побоями он не боялся, ну так, разве что только малость, но дверь с лязгом отгородила его от общества, да и решетки на окнах оптимизма не прибавляли.

- Да нет, не убивал я, гадом буду, - прошептал в усы горемыка-Леха.
Вот так он и на суде ответит, - товарищ … нет, не товарищ, - «гражданин судья, не убивал я, жизнью клянусь. У меня последняя драка-то была только в школе!
Были у Лехи драки и после школы, в ПТУ – хоть отбавляй, но по большей части все это было не его затея. Люди добрые, гражданин судья должен поверить!
…

Не поверил…
Но, кажется, Леха не плакал…

Две недели предварительного заключения выдались особенно долгими – в тесной камере, да в ожидании неизбежного, - в душе-то он понимал, что свидетелей нет, вину свалить больше не на кого. Татьков держался. Не ел, не спал, но держался. Затем случился этап, то событие, о котором мужики по камере изолятора говорили часто и с разными эмоциями. Леха и это перенес стойко. Но когда за ним хлопнула тюремная дверь, Татьков обернулся и понял, что свобода и общество остались где-то далеко за плечами, теперь он изгой, враг общества. Подлый, презренный, коварный убийца, да еще и алкоголик.

- Радуйся, - сказал адвокат, - убийство-то с отягчающими, а тебе всего восемь лет дали!

Да только чему ж тут радоваться? И Леха заплакал. Когда к нему подошли первые, бритые на лысо нагловатые сокамерники, он едва сдерживал слезу.

- Как звать-то тебя, человече? – спросил коренастый в рваной майке, с куполами на предплечьях.

- А в натуре, как звать-то меня, вернее, как представиться? - пронеслось в голове у Татькова.

По имени? По отчеству? Или по фамилии? Подпольных кличек Леха не имел. Зеки ждали, неподвижно разглядывая Лехину одежду. Спешить им здесь было не куда.
- Лёшей, - неожиданно выдал Алексей свое по-детски уменьшительное имя.
Но язык и тут подвел его, предательские слезы навернулись на глаза, закрыв на миг его от угроз и от этого мира.

- Леший, - прозвучал его голос.

- Леший, - повторил коренастый.

Мужики за его спиной ехидно захихикали и вдруг умолкли. Леха обхватил голову руками, закрывая залитые слезами щеки, и завыл в полголоса. Кто-то взял его за локоть.

- Ну, проходи, Леший, вон те нары свободны!

Следующие полгода прошли как во сне. Как в страшном сне, - так будет правильней. Утренний звонок выводил Татькова из полусонного ночного бдения и после однообразного завтрака начинались полусонные будни заключенного. От работы он не отлынивал, потеть за деревообрабатывающим станком по восемь часов в сутки было утомительным, нелегким делом, но даже это было лучше, чем пребывание в общей камере тюремного барака, где занять себя развлечением представлялось задачей нерешаемой и тревожные мысли роились в голове, будто улей, - невиновный или убийца? Заслужил или невинно-посаженный? Но хуже прочих была жирная мысль о последствиях, - что будет дальше? Да и будет ли это «дальше» вообще, - Леха не знал.

Мучаясь без сна по пять-шесть ночей в неделю, переходящих в будни страдальца, Татьков не представлял, как долго он сможет терпеть подобное испытание. Очень часть ему грезилась скорая погибель и иногда эта мысль несла с собой утешение и покой, - «отмучаюсь, не иначе!». Но бывало, что мысль о небытие тревожила душу сидящего, ввергая того в непроглядные пучины паники. Не дотянет, - понимал Леха, вздыхая сквозь слезы, - «не дотяну!».

Так пробегали дни, в этих мыслях проползали недели, и вот позади остались долгие три месяца, после чего Лехе должно было «полегчать немного», - как обещал ему сосед через койку.

Не полегчало. Татьков приобрел круги под глазами и сильно потерял в весе, - то, что для других было «хатой», домом для него так и не стало. И более того, с каждым днем становилось все хуже – днем он теперь практически не разговаривал, отвечал однозначно, да и то лишь изредка, по необходимости, зато долгими ночами он часто беседовал сам с собой, представляя напротив себя невидимого собеседника из числа тех людей, которых знал в прошлой жизни. В жизни – до тюрьмы. О чем бы не велись эти беседы, Леха всегда пробуждался в слезах.

Везение пришло к нему неожиданно, спасение проглянуло оттуда, откуда он совершенно не ожидал его увидеть. Дело было в следующем, будучи в третий раз за неделю ночным дежурным по мытью коридоров, исключительно по собственной инициативе, Татьков как-то ночью встретил начальника тюрьмы Ларионова. Не часто такое случалось, но иногда положение обязывало Анатолия Дмитриевича совершать ночные обходы во вверенной ему трудовой-исправительной колонии строгого режима, где имел величайшее несчастье отматывать свой срок горемыка-Татьков. Дело было в Перелёшино, что по началу вызвало бурный смех у Татьковских сокамерников, - «Леший в Перелешино». Впрочем, Татьков и не знал названия места, где героически отбывал свое наказание. Слышал на суде, но не вдаваясь в подробности, - «какая разница, где стоит его шконка?».

- Трудишься? – этот вопрос несомненно был адресован именно Татькову, за неимением в столь поздний час иных работающих единиц.

- Так-точно, товарищ начальник, тружусь! – попытался выдавить улыбку Леха.

- Да не начальник, палач… 

Над этими словами Леха еще толком не успел задуматься, как начальник тюрьмы продолжил говорить непонятное.

- Напомни, Татьков, сколько лет тебе дали в целом?

- Восемь лет, товарищ начальник!

- Восемь, - задумчиво взвесил Ларионов и досадно поморщился, - да не называй меня так – «товарищ начальник», не на построении же!

- Виноват, Анатолий Дмитриевич, буду учитывать!

- «Виноват», - снова передразнил его начальник колонии, и многозначительно протянул, – в о с е м ь… а напомни-ка, как долго ты уже здесь отбываешь наказание?

Месяц? Два? Три? – Леха на помнил.

- Почти-что три месяца, Толь, - ответил за него кто-то из сопровождающих офицеров колонии.

- Почти-что три месяца, - снова повторил чужие слова начальник тюрьмы и переглянулся с ответившим офицером, оба понимали неизбежное - погибнет при попытке сбежать, или повесится.

- Ну вот что, Татьков, есть варианты получше! Ты про исправительные колонии, состоящие при химкомбинатах и тому подобное слыхал? У меня есть к тебе деловое предложение. Такое дело тут, значится… Скажем так, у тебя есть возможность перебраться отсюда в другое место.  Работа тяжелая, врать не стану, но и условия отбывания, там соответствующие – деревня для заключенных или общежитие закрытого типа - я не знаю, но в любом случае, на тюрьму уже меньше похоже. Есть такой закрытый город в России – про Фрунзинск-19 слыхал? Там на ночь в камерах не запирают, а днем работа на открытом воздухе. Есть, правда определенный риск, ну а куда ж без него, за все хорошее в этой жизни приходится расплачиваться. В общем, если такие условия по тебе, утром жду у себя в кабинете – приходи, в бумагах распишешься.

Следующие две недели прошли как в тумане - в такую удачу Алексей Татьков поверить не мог. Но ожидания его не обманули, этап действительно состоялся, только о конечном пункте назначения ему заранее никто не сообщал. Окно вагона покрывали трещины и толстые стальные прутья, о станциях, мимо которых проезжал поезд, можно было только догадываться. Хрипловатый динамик вагонного радио крутил по кругу сорок две песни и монотонный стук колес вносил больше разнообразия, чем эта унылая, пресноватая музыка. Отзвучали «городские цветы» и Татьков перевел взгляд на соседа напротив, - широкоплечий бородач в очередной раз притопывал свою любимую, - «что те надо» - топ, «что надо» - топ, но в глазах соседа эмоций не было. За окном медленно пробегали макушки сосен, а над ними проплывала луна.
В семь утра поезд остановился, но отголосков бормотания пассажиров, сопутствующих таким остановкам, в вагоне с решетками никто не услышал. Конвой дал команду – «идти в сторону выхода» и заключенные нехотя потянулись в тамбур. Кроме двенадцати небритых мужиков, укутанных в одинаковые телогрейки, этим утром на станцию больше никаких пассажиров не вышло. Татьков обернулся и с удивлением отметил, что их вагон в какой-то момент оказался прицеплен к грузовому поезду.
Новый конвой действовал без промедлений, досматривать заключенных они не стали, личные вещи никто не проверил и после короткой переклички фамилий, Татьков с попутчиками уже трясся в кузове военного грузовика. Четверо сопровождающих солдат с автоматами, по виду – «срочники», как решил про себя Алексей, с расспросами к ним не лезли, но внимательно и с интересом рассматривали вновь прибывших. В их взглядах враждебности не просматривалось, лишь нескрываемое любопытство, а за солдатами начиналась свобода. Серый брезент, туго-обтягивающий металлический остов кузова, заканчивался пустотой, открыто зияющей прямо за спинами молодых парней с автоматами, и двенадцать заключенных смотрели туда с вожделением. Впрочем, солдаты на эти взгляды никак не реагировали.

Грузовик, громко просигналив, остановился за воротами какого-то завода или комплекса, - поди ж их, разбери. Солдаты ловко выпрыгнули из кузова, одинаково топнув каблуками сапог по асфальтированной дороге. Заключенные переглянулись, но своих мест не покинули, перед этапом инструкции выданы четко и ясно, - «без команды не двигаться, а иначе – побег!».

- Ну, чего расселись, отдельного приглашения ожидаете? – высокий, поджарый мужик в пагонах капитана заглянул в кузов с заключенными, - давайте, по одному и на выход.

Капитан старался говорить грозно, но веселые глаза выдавали говорившего с головой, за его спиной весело перешептывался конвой. Из наплечной сумки он извлек лист бумаги и положив его поверх папки стал быстро называть фамилии вновь прибывших.

Внутри огороженного забора оказался не завод, как Татьков выяснил позже, это была территория общежития для отбывающих наказание. Их повели к ближайшему зданию, Леха обернулся - забор выглядел более чем надежно: в высоту метра четыре бетонного монолита, поверх бетонки толстый моток колючей проволоки, но конвой за ними не двинулся и створ ворот, через которые только что проехал военный грузовик, закрывать не спешили, - иллюзия, но иллюзия свободы!
Внутри общежития витали ароматы казенных коек, на входе за полупустым обшарпанным столом скучал усатый сержант.

- Принимай, Терентьев! - обратился к нему капитан, протягивая лист бумаги с фамилиями заключенных.

Общежитие состояло из четырех этажей, Татькова разместили на третьем. Длинная, но узковатая комната была рассчитана на шестерых человек, Алексея разместили вместе с бородатым любителем рэпа. Четверо первых постояльцев уже заняли лучшие места, и новички приняли койки возле двери, знакомств в тот вечер никто не завязывал.
Стоящие боком к стене шкафы частично мешали ходить вдоль комнаты, но кое-как разделяли пространство, оставляя надежду на уединение личности, входная дверь осталась не заперта. Татьков не выдержал и протиснулся к окну, отодвинув рукой занавеску он долго всматривался в открывающийся мир. Мир, который не имел решеток.

Окно частично закрывал забор, но все равно, если смотреть поверх колючей проволоки, где-то вдалеке виднелись огни. Эти манящие, далекие огни означали близкое расположение города, где-то там за освещенными пятнами света жили люди. А последнее означало, что и Леха Татьков теперь снова мог жить. По-человечески, ну, или почти по-человечески. Этой ночью, впервые за несколько месяцев, Леший спал без кошмаров и сновидений.

Фрунзенск-19. Закрытый и мертвый уже в продаже