Рыцарь 21 столетия Глава 26

Глава двадцать шестая

Каково же было удивление Макса и Саши, когда при подходе к дому отца Михаила они вновь увидели знакомый тёмный опель, который час назад вытаскивали из ямы.
— Так это вы гости моего отца, — встретил их на крыльце знакомый мужик, — а я как раз спрашивал мать, к кому приехала парочка с двумя пацанами.
Он спустился со ступенек и протянул руку Максу.
— Давай знакомиться, брат. Я Сергей, это моя жена Нина, старшего оболтуса вы видели — это Вадим, а младшенькая Леночка.
Макс ответил на крепкое рукопожатие широкой руки нового знакомого и представился, за ним и Саша кивнула головой и мужчине, и женщине.
— Очень приятно познакомиться. А почему вы старшего называете оболтусом? Он что — нигде не учится?
— Да и неплохо учится, — почесал в затылке Сергей, — в институт собирается поступать, а вы внешний вид его хорошо разглядели? Разве не оболтус? Сколько уж я с ним бесед проводил, всё бестолку...
— Не волнуйтесь, пройдёт время — сам подстрижётся, — утешила Саша.
— Да вы-то откуда знаете, у вас совсем маленькие сыновья, — усмехнулся Сергей.
— Маленькие, а проблемы такие же — то одно им надо, то другое подавай. А проходит время, и не вспоминают.
— Гости дорогие, проходите в дом, — выглянула в окно матушка Варвара, — обед уж на столе.
Все с удовольствием потянулись в дом, где щедрой рукой был накрыт праздничный стол. Но, как заметил Макс, пища была простая: варёная картошка, мясо, овощи в большом количестве, да непонятные грибы, которые он никогда не видел — маленькие и коричневые, на его взгляд, страшно похожие на поганки. Над всем возвышался графин со странным тёмным напитком.
— А это наливочка собственного производства, — похвастался Сергей, — я уж знаю, что отец не выставит бутылку, поэтому сам и привожу. Попробуйте, из черноплодки в этом году сделал. Сладкая получилась.
Макс замешкался, не решив, будет ли он экспериментировать с русскими напитками, но, к его удивлению, Саша кивнула и, улыбаясь, подставила свою рюмку.
— Вкусно, спасибо.
— Ну раз вкусно, давайте скажем тост. Отец, ты у нас главный, тебе и говорить, — громогласно объявил Сергей.
Казалось, что его голос властвует над этим домом с момента приезда, но Макс вдруг увидел, что улыбающийся в усы отец Михаил нисколько не тяготился доминированием сына — ему даже нравилась подобная активность. Однако, когда он взял слово, сын притих и почтительно посмотрел на отца.
— Я скажу, дети мои, что сегодня у меня двойной праздник. Чуть позже мы расскажем нашим гостям, что за повод нас собрал всех вместе. А сейчас, Серёжа, хочу тебе представить Максима по-новому. Его фамилия Елагин, как и наша, — Сергей удивлённо вскинул голову, — приехал он из Парижа и является нашим дальним родственником, чьи предки в первую волну уехали из России.
— Вот так поворот, — вытаращил глаза мужик. — И что... есть доказательства?
Макс пожал плечами.
— Мы смотрели древо, которое нарисовал ваш отец, и вроде нашли общих предков. Аж в начале девятнадцатого века. Ваши предки пошли по военной стезе, а мои стали помещиками.
— Ну, отец, ты молодчина. Давайте за знакомство, — поднял рюмку мужик, — не зря, батя, ты в архивах столько копался. Тебя, наверное, все архивариусы в Петербурге запомнили.
— Все-не все, но со многими пришлось подружиться, — вспоминал отец Михаил.
— А вы, батюшка, в Петербурге жили? — заинтересовалась Саша. — А где?
— Я там учился, Сашенька, в институте культуры, там мы и с матушкой познакомились. Только не в Петербурге, а в Ленинграде. Что смотрите удивлённо? Не ожидали, что сельский священник получил высшее образование?
— Да нет, — растерялась Саша, — просто... речь у вас местная, у нас так не говорят.
— А ты поживи с моё здесь, деточка, этак лет сорок, — по-доброму улыбнулся отец Михаил, — не таких слов наберёшься. А слух у меня музыкальный, я и в хоре пел в институте, вот и перенимаю всё, что слышу вокруг... Ну, не всё, конечно, — подмигнул он Саше, — а выборочно.
Максим тоже не ожидал, что батюшка окажется таким образованным, но всё больше приглядываясь к нему, замечал и умный взгляд, и глубокое понимание человеческой души. Чем-то неуловимым отец Михаил всё больше и больше напоминал отца. А может, это было самовнушение, он и сам не понимал.
— Расскажите, батюшка, как вы к вере пришли в самый разгар коммунизма, — спросила Саша.
— Что ты, Сашенька, какой там разгар коммунизма? Образованные люди, — а в институтах в моё время требования были высокие, других и не было, — всё прекрасно понимали и только делали вид, что верят пропаганде. В моё время началась оттепель, которая дала ростки и в новых театрах, и в самиздатовской литературе. Никто уже не верил в коммунизм, как в религию. Вот и я в комсомол решил не вступать. И только выиграл от этого.
— Ну-ка расскажи, отец, что-то я не помню, что ты там выиграл?
— Мы с Варей только поженились, и я устроился подработать в театре-буфф гардеробщиком. Платили немного, но мне удалось к лету скопить денег, чтобы съездить на юг дикарями. А все комсомольцы должны были ехать в колхоз на картошку. Мы с Варюшей туда не записались, купили билеты в Анапу. И тут меня комсорг группы вызывает и спрашивает: "Почему вы, товарищ Елагин, не записались в стройотряд?" Я ему говорю: "Потому что еду на юг, а ваш стройотряд мне не интересен." Он опешил сначала от такой откровенности, а потом начал меня стыдить: "Как же вам не стыдно, ведь вы же комсомолец..." Я говорю: "Нет." "Что нет?" "Я не комсомолец, поэтому мне не стыдно." Тут комсорг ещё больше обалдел и больше не нашёл аргументов. Так мы с Варей и поехали загорать и купаться вместо окучивания картошки. Помнишь, Варя, эту историю?
— Помню, только не всё так гладко вышло в конце — меня всё-таки вызывали к ректору, стыдили, да я уже последний курс заканчивала, выкрутилась как-то.
— Но ты же рассказывал, что за границу тебя не выпустили из-за этого, было такое, отец?
— Было, — подкладывая себе дымящейся картошечки, согласно кивнул отец Михаил, — наш институтский хор ехал на гастроли в Финляндию, а меня не взяли. Ну ничего, зато через несколько лет Союз развалился, и я поехал с этим же хором в Германию.
— И как вам Германия, понравилась? — спросил Макс, с трудом отрываясь от тех грибов, которые ему показались поначалу подозрительными. Теперь, распробовав опята, как уточнила тихонько Саша, он боялся съесть всё, что было в вазочке.
Но отец Михаил не успел ответить, потому что вдруг широко распахнулась входная дверь и в комнату вбежал взволнованный сын Серёги, с потрёпанным зелёным ирокезом. Он кивнул дедушке и быстро пробежал в другую комнату. Никто не понял, почему он так спешил, но самое интересное началось дальше. В дверях показался тот самый пьяненький гармонист, которого Макс и Саша видели на ступеньках магазина. Он рухнул на колени и так и пополз к священнику, непрерывно крестясь нетвёрдой рукой и причитая:
— Грешен, виноват... грешен, батюшка, прости... покропи, милостивец, грешен...
Отец Михаил первый очнулся от необычного зрелища и бросился поднимать мужичка.
— Семён, вставай, ты чего это? Белены объелся? Али горячка у тебя?
— Может, и горячка, батюшка, или инопланетяне прилетели... А может, того хуже... — он ещё раз перекрестился и оглянулся, словно проверяя, нет ли тут страшилищ, — черти по мою душу пришли... Грешен, покропи, батюшка, — с этим словами он схватил подол подрясника отца Михаила и начал истово его целовать.
— Подожди, сядь.
Священник подмигнул сыну, с трудом оторвал бедолагу от подрясника и усадил его на подставленный матушкой стул.
— Расскажи толком, что случилось?
— Дак... это... утром я, по обычаю, взял маленькую опохмелиться... эх, говорила мне Марья — не ходи, а я накричал на неё, да ещё чуть не пришиб от злости. Ты знаешь, отец, что я ни-ни... руки никогда не поднимал, а тут надоела она мне своим нытьём, вот я и замахнулся... — он покаянно поник головой.
— А дальше-то что было?
— Ну, сидим мы, значит, с Шариком, никого не трогаем, я это... на гармошке от избытка, значит, чувств играю... Вдруг кто-то меня за плечо трогает и вежливо так гутарит: "Мужик, ты чего так плохо играешь? Давай помогу..." Я повернулся, а там, батюшка... — он прошептал, — чёрт... Да странный какой — зелёный... Это и есть зелёный змей?
Батюшка спрятал улыбку и кивнул:
— Думаю, да, он и есть.
— Не сойду с этого места, пока не покропишь меня, — мужик схватил отца Михаила за руки и не хотел выпускать.
— Ладно, ладно... пойдём, исповедуешься, я покроплю, и чёрт больше не придёт.
Они пошли в другую комнату, а все остальные молча наблюдали за этой сценой.
— Да-а, — протянул Серёга, — это ж надо, Вадька человека до сумасшествия довёл своим видом.
— Так неплохо получилось, — засмеялась Саша, — у меня только одна просьба, чтобы ваш Вадик не учил моих мальчишек делать подобную причёску, а то бабушка и дедушка инфаркт заработают.
Через некоторое время успокоенный и почти отрезвевший мужичок отправился восвояси, а из другой комнаты в гостиную вышел Вадим.
— Как же ты умудрился так человека перепугать, что он тебя за чёрта принял, — посмеиваясь, оглядел причёску внука отец Михаил, — а если бы ему с сердцем плохо стало?
— Да я не хотел пугать, — смущённо ответил подросток, — смотрю, он с лестницы чуть не падает, ну и решил ему помочь. А он как оглянулся, со ступенек съехал да как начал кричать... Я бежать, а он за мной! Не понял я тогда, что он к тебе, дед, бежит, думал, что побить меня хочет.
— Ну ладно, ничего страшного. Только польза получилась — вишь, совесть взыграла у Семёна.
Они ещё пообсуждали забавный случай, а когда обед подходил к концу, отец Михаил посерьёзнел.
— Максим, у меня будет к тебе просьба.
Макс насторожился.
— Какая? Помочь что-нибудь отремонтировать?
— Нет, для этого у меня сын есть. Он у меня строитель. И храм наш помогал реставрировать. Такой храм, где бывший священник мучеником стал — грех не восстановить.
— А вы знаете что-нибудь про него, батюшка? — спросила Саша.
— Знаю, конечно. Служить отец Константин здесь начал ещё до революции. После переворота его арестовали за "контрреволюционную агитацию", якобы... Потом отпустили, да храм уж закрыли. Он тайно служил, за что и получил новое обвинение как участник "контрреволюционной группировки церковников". И в злополучном 1937 году расстрелян. Верю, что его молитвами удалось и деньги найти на восстановление нашего храма, да строителей Бог послал.
— Это ты про меня, батя? — усмехнувшись, спросил Сергей.
— А тебя разве нам с матушкой не Бог послал? — отшутился священник. — Думали-гадали, кто родится? Оказалось, такой богатырь.
— Не грустно вам, отец Михаил, что куда не сунься — везде горе-беда? Одного убили, другого замучили, храмы разрушили, — спросил Максим. — Только вчера похожую историю от отца Алексея выслушал. Сегодня приехал — опять то же самое. Бедная Россия...
— Грустно было бы, Максим, если бы в наше время вера не возродилась. А кровь мучеников не просто так пролилась — она плод свой дала, как в начале христианства — тогда тоже много мучеников было. Кто-то из святых сказал: не хочешь жить как преподобный, закончишь жизнь как мученик. Вот это точно про наш народ. Зато теперь душа радуется, когда вижу в России возрождение православной веры.
И к тебе, Максим, у меня тоже будет просьба. Видишь ли, мы долго молились, чтобы Господь послал сыну второго ребёночка, да всё не получали ответа. Видно воля Божья была, чтобы Серёжа с Ниной из детского дома малютку взяли. Да вот выяснилось, что она некрещёная. Я тогда загадал, кого Бог на душу положит, того и попрошу быть крёстным. А как тебя увидел, словно что-то торкнуло в душе — он и будет. Серёжа, Нина, вы не против?
Супруги покачали головами.
— Ну и отлично. Согласишься стать крёстным для Лизочки?
Удивление и растерянность охватили Макса.
— Да почему я? Я и в церковь редко хожу, да и молитвенник из меня никакой.
— Это сейчас, — серьёзно ответил отец Михаил, — а уж как жизнь сложится, никому не ведомо. Может, ты ещё за всех нас молитвенником будешь.
— Вот те на... В монастырь меня что ли спроваживаете? Так я не готов к монашеству, — твёрдо заявил Макс.
— Не слушай меня, это я так... Вечно говорю что-нибудь не то...
— Ты, батя, на себя не наговаривай, — спокойно возразил Серёга, — знаю я тебя — как скажешь, так и случается. Поэтому и верю — если чувствуешь, что Макс будет хорошим крёстным, так и будет. Максим, так ты не против?
— Не против. Породнимся по-настоящему. Только завтра днём нам надо ехать обратно, — улыбнулся Макс.
— Вот и отлично, дети мои, завтра с утра помолимся, покрестим Лизочку, а там уж и поедете.

Саша с трудом уложила мальчишек спать. Ей не хотелось выглядеть мегерой перед доброй матушкой, которая помогала их укладывать, но после всех впечатлений за день близнецы так перевозбудились, что никак не могли поделить кровать в отдельной маленькой комнате. Пришлось скорчить грозную мину и прошипеть, что если они не угомонятся, то придётся отправить их спать в тёмный лес. Саня и Егор, конечно, не поверили, но когда мама на полном серьёзе принесла одежду и сапоги, заставляя одеваться, маленькие рожицы в миг сделались испуганными.
— Мама, мы больше не будем... — в один голос заканючили мальчишки, — честно...
— Поверю в последний раз. Через десять минут загляну — если не спите, одеваетесь и уходите ночевать с комарами в лес.
А за окном уже был не тот светлый сосновый бор, что просматривался на много метров вперёд и манил духмяным запахом хвои и смолы. Теперь лес выглядел тёмным и зловещим, вглубь которого страшно было сделать и шаг. Егор и Саня со страхом поглядывали на чернеющую ель, что росла возле дома священника, и та, словно пугая их, при малейшем дуновении ветра почти касалась мохнатой веткой окна.
Матушка спрятала добрую улыбку и вышла за ней в коридор.
— Вы не слишком их перепугали?
— Что вы, матушка, они у меня бедовые — сами, кого хочешь, напугают, — вздохнула Саша.
Через десять минут, когда она заглянула в комнату сыновей, те уже сладко сопели, крепко обнимая друг друга.
— Пойдём погуляем, — предложил Макс, когда она выходила из их комнаты. Он будто специально ждал её.
Саша согласно кивнула. Сердце бешено заколотилось. Ей хотелось верить, что то, что она чувствует к нему, было взаимно. А её привязанность росла не по дням, а по часам и пугала своей нарастающей силой. Всякий раз, глядя в серые глаза Макса, она боялась себя выдать. И потому она старалась не оставаться с ним наедине. В этом невольно помогали дети, без конца дёргая её по каждому поводу.
— А комары нас не съедят?
— Я выходил сейчас, ещё рано, да и ветер сегодня поднялся, может, сдует.
Но всё равно они оделись потеплее, предупредили отца Михаила и матушку, что выйдут ненадолго, и впервые пошли гулять вдвоём. Село постепенно замирало перед ночью. Саша решилась взять Макса под руку, и он с готовностью подставил ей свою руку.
— Можно я снова тебя нарисую? — нарушил он молчание, заглядывая ей в лицо.
Саша смутилась, припомнив о чём она его попросила ещё днём.
— Хорошо... Но ты думаешь, я буду другой на следующем портрете?
— Да, ты меняешься каждую минуту.
— Что это значит? — приостановилась Саша, — я такая непостоянная?
— Непостоянным может быть характер, а ты просто очень... — он поискал слово, — эмоциональная. И у тебя все чувства написаны на лице. О чём ты думаешь — о приятном или неприятном — всё сразу видно.
Для Саши это был удар.
— И какие же чувства ты разглядел? — севшим голосом спросила она.
— Ты очень любишь сыновей, — немного подумав, ответил он. — Бываешь строгой, сердитой, но чаще весёлой и даже озорной. А ещё ты очень общительная. Просто удивительно, как легко ты сошлась с матушкой Варварой.
— Здесь твоё мнение совпадает с Егором. Знаешь, что он мне однажды заявил? Мама, говорит, с тобой в любом месте чувствуешь себя как в деревне — тебя знают все продавщицы. Представляешь? Я и правда — люблю знакомиться со всеми продавщицами. А Саня мне как-то заметил, что я напоминаю ему цыганку.
— Это почему же? Внешне что ли? Так вроде не похожа.
— Нет, потому что, видите ли, у меня несколько признаков к этому: первый — я люблю длинные юбки, — это правда. Второй — я ношу большие серьги, — это тоже правда. И третий — я обожаю путешествовать. Знаешь, я не нашлась, что возразить. Всё точно подмечено.
— Умные у тебя дети. Я не удивлюсь, если окажется, что они твои самые лучшие друзья.
— Да, это так. Но среди взрослых у меня тоже полно друзей.
— И я понимаю, почему... — он пристально посмотрел на неё. Саша не стала уточнять, желая и одновременно страшась продолжения. — Чаще всего твои глаза очень добрые. Не понимаю, почему я вдруг нарисовал их грустными? Иногда моя рука меня не слушается. Хотя, мне показалось, что я попал в точку и ещё больше тебя расстроил. Это так?
— Так. Только не спрашивай причины моего расстройства.
— Хорошо. Это личное? Из-за мужа?
До чего же иногда трудно с мужчинами! Ну, может, оно и к лучшему...
— Ты не передумала разводиться? — после недолгого молчания спросил Макс.
— Не передумала и не передумаю, — твёрдо сказала она.
— А зачем ты вышла за него замуж? Судя по твоим рассказам, вы очень разные. Но если не хочешь, не отвечай...
Саша вспомнила первые разочарования наивной девочки, которая всё принимала за правду, считая, что Кирилл её любит так же, как и она его. И ведь идея назвать одного из близнецов в её честь была его. Но всё-таки для него главной оказалась карьера... А способен ли он вообще кого-нибудь любить? Она задумалась и не заметила, как они пришли к магазину.
— Посидим здесь? — предложил Макс.
Она согласно кивнула и с удовольствием села на деревянную ступеньку, ещё хранившую дневное тепло. Пахло чуть-чуть деревом, пылью и соснами, шумевшими вокруг. Всё, что произошло с ними днём, вдруг показалось далёким-далёким. Сейчас было важно одно — с ней рядом Макс.
— А ты веришь во все эти чудеса, которые рассказали нам отец Алексей и Петрович?
Саша с трудом переключилась на серьёзный разговор и просто ответила:
— Конечно, верю.
— Почему?
— Да потому что это не самое большое чудо для меня.
— А ты видела ещё большие чудеса?
— Да, и сейчас вижу, — таинственно прошептала она, улыбнувшись, а потом добавила нормальным голосом: — для меня самым большим чудом является то, что наши люди, которые никогда не изучали Закон Божий, не могли купить Евангелие и не слышали ни одной проповеди, вдруг ощутили такой зов в своей душе, что просто побежали в храмы. Понимаешь, это мог быть только голос Бога в сердце каждого человека.
— И в твоём?
— И в моём.
— Я всё-таки не понимаю, как можно соединить красных и белых, верующих и неверующих, христиан и мусульман... Все такие разные, каждый тянет в свою сторону.
Саша ответила не сразу. Она подставила тёплому ветру лицо и пыталась поймать какую-то песню, забившуюся у неё в голове.
— Вспомнила... Знаешь, в детстве я смотрела фильм. Называется "Печки-лавочки". Смешное название. Мало что помню, но две песни оттуда я потом нашла в интернете. И одна из них прямо ответ для тебя. Хочешь спою?
Макс кивнул, и Саша завела тоненьким голосом:

За Россию-матушку — млад и стар.
За Россию-матушку — каждый встал.
За Россию-матушку — все умны.
За Россию-матушку — все смелы.
За Россию-матушку — все сильны.
Для России-матушки — все сыны.

Они помолчали. Зашумел ветер, а сосны и ели словно зааплодировали маленькой певице.
— Странно всё-таки, что знакомство с Россией у меня происходит в таком месте, — задумчиво протянул Макс, оглядываясь вокруг. — Я думал, что поеду в Москву или в Петербург, а благодаря тебе оказался здесь.
— Но это же ты так решил, не я, — удивилась Саша.
Она видела, как он улыбнулся в темноте, потом придвинулся ближе и нежно обнял её.
— У меня такое чувство, что за меня тоже кто-то решает... там, наверху, — он показал пальцем на почти чёрное небо, где прямо над ними висели тяжёлые северные тучи. — Но я рад этому... я так привязался к тебе, что не хочу уезжать.
Она едва дышала от счастья в его объятьях. Макс наклонился к ней и нашёл своими губами её. Его усы слегка покалывали кожу, а губы были такими нежными, что у неё закружилась голова... Вдруг горькая мысль прервала сладкий сон.
— Подожди, — Саша сделала над собой усилие и отодвинулась, — подожди, Макс, вся романтика, все наши чувства разбиваются о реальность, — печально закончила она. — Ты же не переедешь в Россию жить, так? Мне кажется, что как бы тебе не нравилось здесь, ты всё равно... другой.
— Какой другой? — тихо спросил Макс, не выпуская её из объятий и разглядывая её, будто в первый раз.
— Ты как будто с другой планеты. Смотришь на всё удивлённо и молчишь... как Цинциннат.
— Чего это ты вдруг его вспомнила?
— Ты, кстати, первый упомянул Набокова... Просто Цинциннат тоже был другим, непрозрачным, понимаешь? И ты такой же.
— Но, надеюсь, меня не казнят здесь за то, что я не такой, как другие — непрозрачный?
Его лицо было так близко от неё, что ей страшно захотелось снова приникнуть к его губам, но она только погладила его колючие щёки и грустно сказала:
— Нет, не казнят, но... помнишь, чем закончился роман? Он встал и пошёл к своим. Мне кажется, что рано или поздно ты тоже захочешь пойти к своим. Помнишь, как тебя раздражил дядя Миша? Ты сказал, что он слишком бесцеремонный. Боюсь, у нас все тебе покажутся такими. У русских другой менталитет: с одной стороны — ощущаешь, что все люди как родные, куда бы ты ни приехал. С другой — это может раздражать. Родные не стесняются перед друг другом и показывают себя с разных сторон. А ведь люди неидеальные...
— Но почему ты решила, что мы можем быть вместе только в России? А ты не можешь переехать ко мне, во Францию?
Он всё ещё пытался привлечь её к себе, но Саша покачала головой и упёрлась руками в его грудь.
— Нет, я не смогу нигде жить, кроме России.
— Но ты же не пробовала! — вырвалось у него с отчаянием.
Она быстро заговорила, пока образовавшийся ком в горле не перекрыл дыхание.
— Перемена страны для меня невозможна. Даже потому, что Кирилл не даст разрешение вывести детей. А для тебя — это, наверное, слишком большая жертва.
Макс убрал руки с её плеч и ссутулился, обхватив голову. Он молчал, а Саша начала беззвучно плакать. Непрошенные слёзы покатились по щекам. Счастливая песня прервалась, осталась безнадёжная печаль. И чем дольше он молчал, тем больше она понимала, что права в своём предположении.
— Макс, я не прошу тебя принимать какое-то решение, давай жить дальше, — стараясь говорить без всхлипов, попросила она, — просто не мучь меня. Не надо нам сближаться, чтобы потом не умереть от тоски.
— Ты поэтому грустила? — повернулся он.
— Я рада, что ты догадался.
— Я догадался, потому что подумал о том же... Но я не могу смириться с тем, что мы будем жить раздельно. Я люблю тебя и хочу быть с тобой. Может, ты приедешь ко мне во Францию хотя бы в гости?
Саша пожала плечами.
— Вряд ли это возможно, но я постараюсь. Я ведь тоже тебя люблю... — её голос всё-таки дрогнул, — но... если, как ты говоришь, Небо за тебя, то твоё желание исполнится, — с усилием улыбнулась она, хлопнув себя по щеке. — Пошли, а то скоро от нас живого места не останется.
Макс молча встал и подал ей руку. Говорить было трудно, и они в молчании пошли домой, так ничего и не решив.