Глава 1. Номедо и знакомство с действующими лицами

На невзрачном светло-сером небосводе полупрозрачная утренняя акварель писала пасторальный пейзаж городка Фангарден. Туманные, размытые недавно прошедшим дождём линии нанесли силуэты вековых каменных домов, вечнозелёных кипарисов, голубых хвойных деревьев и корабельных мачт на горизонт, принявший вид протяженной белой октавы с редкими черными полосами. Белокаменные лестницы, изрезанные тёмными прожилками, напоминавшими нити стремительного плюща, поднимались на берег из самой океанической мглы, поверхность коей осыпали капли упавших звёзд – частицы морской пены, отражения чаек и блики искажавших свет невысоких волн, дугами изгибавших и разравнивавших гладь будто бы от спокойного дыхания дремавшей стихии. Ступени, края которых, как у ограненного морем осколка, стёрли и смягчили потоки воды и ритмичные шаги эпох, взбирались по устланному мхом холму, вели к обведенным белоснежной балюстрадой видовым площадкам, многочисленным садам и скверам с погребенными под мраморными плитами отпечатками стоп основателей города.

Около начинавших белую плиточную дорожку в город ворот, выбеленных, имевших пастозные бугорки и подтеки впитавшей влагу извести, будто поражённых сапролегнией, над четвёртым уровнем видовой площадки возвышался фонтан. Вода самой нижней его чаши была словно бы поделена на три сектора. Верхний прозрачно-голубой слой покрывали ряска, ещё не вобравшие в себя цвета заката белые шарообразные бутоны водяных лилий, стебли которых пронзали всю зеленоватую толщу, совсем исчезая у тёмного дна, и слабо державшиеся на поверхности, утопившие края и каймой соприкасавшиеся со вторым ярусом воды кувшинки. Следующий слой, открывавшийся тому, кто, пленённый видом запретной сферы лотоса, осмелился бы её сорвать, был изумрудно-синим, повторявшим цвет морских волн и скрытых под ними островерхих кристаллов бутылочного стекла. В нём плавали подобные упавшим Плеядам иглистые серебристые обрывки корешков пресноводных водорослей, кружились инопланетного вида дафнии и большеглазые чёрные жуки, искавшие мелкие пузырьки воздуха или быстрый путь к голубой глади, на которой им не удалось удержаться. Третий слой, самый нижний, был грязно-зелёной взвесью пыли, фрагментов застлавшей дно акросифонии, потерявшей цвет чешуи и того, что осталось от затонувших корабликов из клетчатой бумаги. Плотная завеса скрывала скелеты лягушек, схваченных щупальцами водорослей, не сумевших выбраться из фонтана насекомых, останки рыб, отравленных лишённой света и кислорода водой, отколотые от стенок неровные крупицы мрамора. От многих можно было услышать, что под покровом водорослей спрятаны огоньки золотистых монеток, подношений за нашёптанные стоячей воде неисполнимые желания. Но это не так. На самом дне была только ржавая гуща, в которую со временем обратились эти дары.

Мимо фонтана, вздрагивая на местах соприкосновения белых плит, устлавших видовую площадку, пробежали полупрозрачные, но запылённые голубые колёсики роликовой доски. Сверху она была покрыта тёмно-серым колючим рубероидом, снизу, по незримой белой стороне доски, перетекали, сливаясь в узор без конца и начала, повторявшиеся инициалы хозяина скейтборда – «N» и «G». Владелец доски, юноша по имени Найджел «Энжи» Глори, избегал керамических плиток, асфальта, застывшего цемента, кирпича, обточенного рукой мастера камня, гранита, мрамора, объявших холмы и скаты Фангардена: неестественная, техногенная холодная гладь напоминала ему саркофаги, защитные сооружения над скопищами радиоактивных отходов и обшивку ракет, способных приблизиться к Юпитеру. Найджел стал боязливым и тревожным после несчастного случая, нанёсшего на его лицо две параллельные тёмные линии ленточек, пришитых к украшенной стеклянными слезинками повязке над глубокой пропастью, на месте которой когда-то был его правый глаз. Энжи сторонился автобусов, троллейбусов, автомобилей и трамваев, его в одной и той же мере пугали фуникулёр, очертания которого размывали опустившиеся на скалы облака, и качавшиеся неясными тенями за вуалью морского тумана яхты да катамараны. Когда ему нужно было преодолеть слишком значительное, непосильное для пешехода расстояние, он мог доверять только самому себе. Все дороги, проложенные общественным транспортом, как казалось Найджелу, ведут к единственной конечной точке пути: месту аварии, залитому кровью и машинным маслом пустырю, где расплавленная резина шин смешивается с сырой землёй, сдобренной слезами. Разнится только время, необходимое для преодоления этого пути, включая остановки и исправления неполадок в депо: восемь лет, недель, часов или несколько секунд. Жизнь представлялась Глори чёрной кассетной плёнкой с чередой безрадостных, однотонных событий. Имевший беспокойный разум, страдавший от бессонницы и наваждений, он не верил в везение, блаженство и чудеса, а единственным, на что мог пожаловаться, считал порождённое мнительностью свойство, как думал он сам, незначительно сгущать, омрачать тона происходившего с ним. Найджел, на деле являвшийся слепым нравственно и закрытым окружающему миру человеком, полагал, что может называть себя реалистом, а веру в доброе, честное и светлое роднить в сознании с ребячеством и эскапизмом, бесполезными для молодого человека девятнадцати лет. Энжи, сомневавшийся во многом и стольких вещей боявшийся, был уверен в одном, единственную мысль считал непреложной истиной: он думал, что его воззрение никогда не изменится. Но мненья должны и способны изменяться – в этом заключено взросление юной души.

Едва касаясь кончиками пальцев цепочки на шее, Найджел запустил руку за вырез футболки цвета мягкого графита, надетой поверх рубашки. Тёплая кожа соприкоснулась с прохладной металлической игральной костью, крепившейся к серебристым звеньям при помощи магнита. Любой в жизни выбор, по мнению Глори, рано или поздно должен был привести к трагическим последствиям, и принятие решения подбрасыванием кубика только избавляло его от мучительного чувства вины и скорби по упущенному, когда мерещившиеся в вездесущем тумане хищные челюсти неизбежно начинали обретать отчётливые контуры. Подкинутый в воздух привычным жестом металлический куб рассёк завесу влаги и дыма, извергаемого трубами пароходов, и упал на ладонь руки в защищавшей кисть серой перчатке с пластиковыми вставками. Найджел замедлился, сосчитал количество точек на грани кости и ударил ногой по доске, чтобы совершить прыжок и переместиться с видовой площадки на отделённый от неё белоснежными перилами заросший травой склон.

Джинсовый тёмно-фиолетовый рюкзак Энжи, поглотивший уже не нужные школьные тетради, скомканные черновики, карандаши с оставленными клыками отметинами и информационные брошюры университетов, сначала намок в брызгах воды из фонтана, засверкал искорками капелек, а затем, когда они растаяли, впитались в ткань, покрылся мокрыми следами и пятнами. Глори пересёк в прыжке имевший слабый запах затхлой воды туманный балдахин, купол, накрывший собою фонтан, и, оттолкнувшись от широких перил ограды видовой площадки, оставив на них следы колёс скейтборда, оказался в пышных кустах мяты, серебрившейся в блёстках утренней влаги. Зубчатые листья царапали пластмассовые наколенники, завязки которых деформировали податливую ткань брюк и пускали по ней складки, похожие на рубцы, шрамы и проступающие на коже вены.

Орошённые лиловой пыльцой мотыльки и дремавшие на листьях мяты голубые стрекозы, растревоженные падением в траву Энжи, шустро зашелестели тончайшими крылышками, зароились в дымке над светлыми колосками, капселлами, лезвиями декоративной травы в белых полосах, лекарственной ромашкой и разлетелись потухавшим фейерверком.

Неузнанный Найджелом генеральный директор корпорации «Хедгрупп», двадцатидвухлетний Нельсон Сильвестр Хеддел, прозрачная полусфера зонтика над головой которого выделялась среди прочих, чёрно-белых с гипнотическими кругами и пастельных, восхищённо наблюдал за трюком скейтбордиста. Полупрозрачные зеленоватые впадинки под глазами Нельсона, сбежавшего на воздух с долгого совещания, потемнели от усталости, а тоненькая кожа, обтянувшая остренькие скулы, совсем побелела, отчего веснушки, брызги единственной звезды нашей планетной системы, редкого в Фангардене гостя, стали ещё отчётливее, выделились золотистыми крапинками, а осветлённые яркими сценическими и лабораторными лампами на кончиках каштановые волосы окрасились в медный. Два локона были убраны серебристыми резинками в низкие хвостики, ещё один был заплетён в тоненькую косичку, украшенную напоминавшими провода нитями люрекса, железными колечками, пятиконечными звёздочками, Сатурном. Выбеленные архивы исследовательского центра подарили цвет его костюму, системные платы технических устройств – узор его любимой рубашке насыщенного бирюзового цвета. К самой верхней в ряду застёгнутых пуговиц крепилась брошь с двумя нитями перламутра, опущенными на грудь, и одной окружённой маленькими звёздочками бриллиантов крупной жемчужиной, даром прибрежного города. Что-то эфемерное, вдохновенное всегда присутвовало в Нельсоне, и даже защищавший его от дождевых капель плащ, обнявший острые плечи, и вмещавший вычислительные приборы портфель были будто сотканы из того же, из чего появились воздух и завеса тумана над чистейшей водой, из того же, из чего возникли ореол избранных и пелена, разделившая сильных мира сего и простых смертных. В резиновых подошвах светлых кроссовок Хеддела, как в упругих телах медуз, поглотивших флуоресцентных рыб, горели голубые и зелёные огоньки. Весь он был в царственном, торжественном, ослепительном белом. Рожденный победителями и рожденный победителем. Весь он был в прозрачном, кристальном, стеклянном. Драгоценный и преломлявший белый тусклый свет своей земли, получавший из него семь ярких красок.

Очарованный трюком Нельсон с улыбкой следил за Найджелом, преодолевавшим в прыжке преграду на пути вниз в виде невысокого ограждения видовой площадки. Поражённый Хеддел воскликнул, что, давая оценку по пятизвёздочной шкале, поставил бы все Гиады и метеорный поток Леониды. Энжи не разбирался в космосе так же хорошо, но интонация позволяла понять, что это весьма значительное количество звёзд.

Малахитовая трава на холме перетекала в густые заросли колючего клонившего ветви к земле шиповника, покрытые иглами ветви бежали ниже и упирались в рыжеватую кору пихт и траурных кипарисов. Доска Найджела мягко спускалась по покрову изумрудного мха, её ролики покрывали зелёную поверхность волнами и бороздками. Глори задевал рукавами раскидистые ветви, от утренней влаги покрывшиеся сединой, и на него обрушивались алмазики росы, обволакивавшие тёмные фрагменты коры, песчинки и осколочки мраморной плитки, повреждавшие кожу и оставлявшие на ней красные линии. Осыпавшиеся звёздочки напомнили Энжи конфетти и разбитые стёкла, потому что на каждый счастливый символ в его сознании имелось по одному тревожному, он вспомнил, как однажды увидел здесь сестру Нельсона, Сильвию Нелли Хеддел, неторопливо разделяя пополам серебристую хмару рассвета и упавшие на землю тучи колесом велосипеда с черепом буйвола вместо руля. Сильвия сбегала с бала, длившегося всю ночь в «Падающей звезде», доме со стеклянными стенами, что в праздничные дни и восьмого августа каждый год напоминал горевшую изнутри ледяную глыбу. Две туфельки со сломанными каблуками ударили Нельсона, спешившего за сестрой и пытавшегося её успокоить. Что-то стало причиной спора с братом, что-то прогнало Сильвию из хрустального дворца. Босоногая, потерявшая башмачки Венера была в праздничном пышном платье из колючего фатина цвета кислой меди и кожаной чёрной куртке, декорированной золотыми аксельбантами и эполетами. Золотистые цепочки и нити на эполетах взмывали в воздух за спиной Сильвии, образованные ими линии и формы напоминали основания крыльев. Покрытые мхом булыжники, останки окаменевших с голубой зарёю троллей, резали её ступни, окрашивали кровью нижний подол платья. Крики Нелли, отгонявшей от себя старшего брата, будили ещё погружённые в сон городские улицы, будоражили вялых чаек и альбатросов, от испуга взмывавших к вершинам кипарисов. Бледневший и едва заметно дрожавший Нельсон говорил с ней спокойным и тихим голосом, ни на йоту не повышая его даже тогда, когда самые низкие слова ранили его сердце, а летевшие в него сосновые шишки и плоды каштанов, рвавшие дорогой бархат лучшего тёмно-зелёного костюма, рвали кожу лица и шеи. На восходе ряды титанических колонн пихт полны теней, нерастаявших силуэтов рождённых в ночи химер и кошмарных снов. Сильвия, прячась от Нельсона, слилась с темнотой под пышными ветвями, становясь одним целым со скрывавшимися там монстрами. Найджел не наблюдал за Хедделами и не вслушивался в их реплики. Ему никогда не было дела до других. Он не прекращал движения и не узнал, чем завершился конфликт.

Ели, сосны, пихты и кедры, от тягучих и терпких масел которых кружилась голова, а кожа становилась липкой и запятнанной практически ничем не смываемым веществом, завершились у заасфальтированной дорожки, куда Найджел поставил скейтборд, а затем аккуратно встал на него и оттолкнулся от прикрытой травами влажной земли, не касаясь пугавшей его серой поверхности.

Дорога повела Энжи вниз, к скверу, где берёзы пронзали стволами погребённую под блестевшими белыми камнями с полупрозрачными жилами, как под упавшими звёздами или обломками костей, пятиугольную площадку, обнесённую живой изгородью. Покрытые известью незапертые ворота, увитые плющом, привели бы Найджела в самый спокойный уголок пригорода Фангардена – улицу Амальтея с двумя полосами примыкавших друг к другу одинаковых серых домов, тянувшихся до самого горизонта, до точки неизменного пейзажа предместья, в которой все дороги растворялись в тумане под холмами, скрывавшими что-то за пределами городка. На подоконнике дома с восьмым номером остывали два кусочка домашней пиццы на пышном белом тесте, на ломтике облака. Оставленная рядом исписанная женским почерком карточка лилового шероховатого картона, подходившего для работы с медовыми красками, приглашала Найджела угоститься выпечкой по возвращении из школы, куда тот относил кипу ненужных учебников в плотных синих обложках, исписанных фиолетовыми гелевыми ручками и залитых канцелярским корректором. Начинались летние каникулы, беззаботный период, радовавший всех школьников, несмотря на стабильную для Фангардена плохую погоду, исключавшую из задумок и планов отдых под открытым небом. Колокол Марвентротской академии, как и должно было случиться, умолк ввиду отсутствия необходимости сзывать учеников на занятия. Цветущий яблоневый сад за металлическим забором, где дети играли в догонялки на переменах и осыпали приятелей опавшими снежными лепестками, ожидаемо опустел. Улицы, устланные фарфоровыми, мраморными и кафельными плитками, снова наполнили с нетерпением ждавшие наступления каникул скауты и волонтёры, оставившие студенческие скамьи на целых четыре месяца. Всё было так же, как и всегда, всё в холодном Фангардене, где остывали беспокойные сердца, замедляя пульс, было неизменным, повторялось из года в год, замедленно перетекая из одного знакомого и понятно всем этапа в следующий. Только Энжи ощущал волнение и чувствовал себя неготовым к чему-то, к какой-то в начале каникул ещё не ясной, несколько абстрактной угрозе, которую готовило ему это лето, самое тревожное лето в его жизни. Найджел оканчивал школу. После выпускного бала тридцать первого августа ему предстояло оставить ставший привычным уклад и двигаться дальше, но он бы с удовольствием оставался на второй год многие лета подряд, лишь бы избежать изменений и новых проблем в своей жизни.

Он чувствовал, как вопросительные знаки, цепляясь один за другой согнутыми щупальцами, крючками, петлями, создавали цепи, опоясывавшие и сжимавшие мозг Энжи, вызывая у бедного юноши мучительную головную боль. Его постоянные волнения обо всём, что происходило вокруг, поток однообразных роившихся шумными осами мыслей и обращённость в свой тесный мирок нескончаемых «не нужно», «нельзя», «невозможно» и «запрещено» представлялись изнурявшей болезнью и бредом с нечастыми периодами здравомыслия, вызванными социальными взаимодействиями. Рядом с людьми долгосрочные проблемы и нерешённые вопросы Найджела, связанные с жизнью и смертью, определением будущего и безопасностью, отходили на второй план, уступая место совершенно другим: краткосрочным, более заметным и актуальным, требовавшим мгновенного реагирования. Попытки Энжи пообщаться со сверстниками, не нагрубив, не навредив, не наскучив им и не создав плохого впечатления о себе, избавляли его от значительной части тревог и отвлекали от вопросов к самому себе, но он всё равно не хотел идти на выпускной был, где предстояло в очередной раз за год задуматься о грядущем. Общество казалось Найджелу необязательной частью его жизни. Выходя в люди, он всегда чувствовал себя лишним. Он спрашивал себя, но не мог объяснить, почему так происходит. Лишний, непохожий, другой… Словно лишённый чего-то. Будто там, внутри, в самом сердце чего-то не хватало.

Над головой Найджела, заслоняя внушительный фрагмент неба перепончатыми крыльями летучей лисицы, пролетел снижавший высоту тёмный дельтаплан. Пилот сбросил на землю кипу глянцевых листовок, призывавших голосовать на предстоящих выборах мэра Фангардена за Лили Диез. Его ничуть не волновало, что по вине низкого полёта, сильного ветра и прочих обстоятельств некоторые лифлеты непременно попадут в лужи, и прекрасное лицо Лили покроет грязь, а напечатанное золотом имя размоет вода. Облако трепетавших красных листков опускалось на асфальтированную дорогу.

Один лимфлет упал у ног Найджела. Он увидел госпожу Диез во всей красе. Фотографии для листовок были сделаны в павильоне со складчатым малиновым занавесом, напоминавшим театральный. За спиной светской львицы красным Марсом горел большой багряный прожектор, свечение которого местами изменило цвет её платья-хамелеона, расшитого пайетками. Этот неестественный свет, свойственный, пожалуй, только гадательным салонам и злачным местам, навевал дурные мысли, внушал неприятные ассоциации. Болезненные предположения, наполнившие сознание, подкреплял разрез платья, демонстрировавший сетчатый чулок с подвязкой-ремешком, за коей вполне возможно было носить клинок. На плечи Лили Диез лёг палантин из сшитых между собой шкур различных пушных зверей, казавшихся криптидами, неизвестными науке существами из-за обезображенных безглазых морд, не позволявших идентифицировать животных. Немного сползший, опустившийся до запястья, вокруг коего вились золотистые цепочки с бусинами из полудрагоценных мутных камней и подвесками, похожими на крючки, палантин обнажал часть руки, которую Лили, если судить по выбору предметов одежды для фотосессии, желала скрыть, от которой она старательно отвлекала внимание: верхний сегмент плеча, примыкающий к ключице. На шёлковой сиявшей коже выделялся алый круг с буквой «Х» внутри. Энжи, когда его мимолётный взор коснулся татуировки, вспомнил, что часто встречал такие символы по всему городу. Странные знаки были замечены на стенах и столбах с объявлениями и граффити, на единственной дороге, что вела к хрустальному дворцу Хедделов, на крыше музыкального магазина Теодора Тесса, на пачке молока местного агрокомплекса среди прочих отметок и значков, гарантировавших качество, на последней странице таблоида «Монолог», на дне бутылок лимонада, произведённого корпорацией «Аквариум Аргентум», принадлежавшей бизнесмену Медею Гретзель-Купримо, на экслибрисах и закладках, забытых в библиотеке, на подошвах башмаков, оставлявших цепочки следов в общественных местах. Энжи не знал, что они означают, и не задумывался. У него было слишком много других поводов предаться волнительным, напряжённым размышлениям. Ему было не до этого.

Маленький фургончик мороженщика с приходом тёплых деньков снова появился за воротами, открывавшими путь в пригород. Блестящий плакат под полосатым голубым навесом с флажками и кисточками оповещал о появлении в продаже фруктовой газированной воды восьми новых вкусов. Пара точек на грани игрального кубика подсказывала угоститься апельсиновым напитком. Найджел хотел купить одну бутылочку, но не решался подойти к окошку, из которого выглядывал дружелюбный продавец в белом фартуке, и сделать заказ, поэтому достаточно долго, пока не появилась его соседка из дома через дорогу, Глэдис Грентаго, стоял слева от фургона, опустив голову и пересчитывая монетки в ладошке. Глэдис, каждое лето надевавшая берет и усыпанную значками перевязь скаута, считала своим долгом помочь всем и каждому. Она купила бутылку газированной воды с цитрусовым сиропом, которую Энжи не решался приобрести, и сообщила, что искала его по всему району, затратив на это минимум восемьдесят минут. Найджела передёрнуло. Тревожные мысли о том, ради чего его нужно было усердно и долго искать, выстроились в длинный список внутри его утомлённого разума. Глэдис, прилагая массу усилий и все полученные на психологических курсах навыки, успокоила Энжи, убедила его, что ничего страшного не произошло. Теодор Тесс, владелец музыкального магазина, попросил её передать соседу, что тот уже может зайти за новым альбомом группы «Призрак Изольды», предзаказ которого оформил ещё месяц назад. Найджел, приведённый собственным беспокойством в смятение, растерялся и не решился поблагодарить Глэдис. Энжи кивнул и двинулся дальше.

Его взгляд опустился к вымощенным белыми плитками пешеходным дорожкам, которые предстояло перейти, чтобы попасть в магазин на другой стороне дороги. Найджел чувствовал, как мурашки бегут по всему его телу, будто он стоит не около тротуара, а перед бездонным обрывом, перед краем глубочайшей пропасти. Если бы Энжи вышел на свою улицу другим путём, он бы мог проехать до магазина на скейтборде, остановиться в нужном месте, перепрыгнуть бордюр и, оказавшись на картоне от ненужных коробок, подложенным под рекламный стенд и столик для товаров перед магазином, взять в руки доску. Но теперь Глори вынужденно заставлял себя поступить иначе: ему нужно было прыгнуть со скейта сразу на картон или в траву. Он не мог наступить на плитку или бордюр, похожие на надгробные камни, чувствуя, что те пошатнутся и станут причиной болезненного падения или даже серьёзной травмы, но ставить доску на середину дорожки было бессмысленно и неудобно, Найджел не хотел привлекать к себе лишнего внимания, он боялся любопытных прохожих и возможных неловких расспросов.

Дрожавшими руками взволнованно поправляя воротник и волосы, Найджел закрыл глаз и медленно выдохнул, он пытался сосредоточиться. Прикусив губу и ещё раз примерившись, внимательно смотревший на казавшийся бесконечным отрезок в метр Энжи прыгнул вперёд и оказался на влажном плотном картоне, что стал прогибаться под его ногами, запечатлевая следы подошв. Глори встал на цыпочки и нагнулся, попытавшись поднять свой скейтборд, но не смог дотянуться. Он постеснялся просить кого-либо из незнакомых ему людей, проходивших мимо, и потому пошёл в музыкальный магазин налегке, в своих мыслях репетируя обращение к Теодору Тессу и просьбу помощи.

Охровые квадратные, круглые, похожие формой на волчки и ромбы бусины, нанизанные на змеившиеся отрезки лески, составляли музыку ветра над дверью магазина. В янтарных каплях застыли неподвластные движениям воздуха, воде и времени останки живых организмов: частицы листочков папоротника, обломанные клешни чёрных ракообразных, фрагменты сушёных водорослей, капли крови. Форму и структуру их искажала игра света в смоле, простое и ясное становилось неисследованным, причудливым и далёким, а жёлтую прозрачную массу с охровыми и красными разводами наполняло тёплое свечение, несвойственное дождливому Фангардену. Эти инклюзы будто бы были герметично закупоренными сосудами, заключавшими в себе иные миры и их жизнь. Дверь с музыкой ветра вела в узкую арку из ржавого и грязного металла с пятнами, появившимися точно от соприкосновения листов железа с дорожной пылью, рыжим песком и раскалённой галькой. Напротив был проход в магазин, закрытый завесой из мешковины в гуталиновых пятнах и отпечатанных штампом буквах и символах. Посетители приподнимали завесу, перешагивали усыпанный опилками порог и оказывались в магазине, где силуэты тягучих масляных пятен в лава-лампах обдавали кожу жаром, а искрившиеся провода под тёмным потолком вызывали вертиго и головную боль.  Самодельные стеллажи и выстроенные в башни деревянные ящики, похожие на замки из скрипящего на зубах и под плотными подошвами песка, освещали бордовые, как из душной фотостудии, неяркие лампы. Стены были завешаны рваными флагами, вырванными из комиксов страницами, конвертами для хранения пластинок и дисков, утратившими цвета плакатами и открытками, среди которых не раз встречались изображения Меркурия, покровителя торговцев.

Наполнявший пустые ящички архива папками с именами и компакт-дисками исполнителей Теодор отложил работу и подошёл к Найджелу, чтобы крепко пожать его кисть своей крупной и сильной рукой. Небритый и нестриженный, как и всегда, Тео убрал волосы под красную бандану, придававшую ему сходство с пиратом. От него веяло оптимизмом, связанным с философским отношением к жизни, дружелюбием и искренностью человека, который видел слишком многое, чтобы бояться сказать правду в лицо. Музыкальный магазин Тесса был одним из немногих мест, где Найджел чувствовал себя защищённым. Тесное и душное тускло освещённое помещение, пропахшее деревом, напоминало ему накрытую плотным одеялом кровать, под коей можно укрыться от привидевшихся в кошмарных снах чудовищ. А сам Теодор, дюжий и храбрый, чуткий и всегда понимавший Энжи, нахваливавший часто передававшуюся ему выпечку госпожи Глори, пробуждал, делал чуточку отчётливее в уме смутные, словно занесённые песчаной бурей воспоминания о давно потерянном отце. Но в тот раз, когда Найджел зашёл в магазин за новым альбомом любимой музыкальной группы по подсказке Глэдис, всё было иначе. Покой покинул стены убежища, уступив и без того крохотное пространство заполнявшей все углы тревоге, стоило только Теодору поздравить Энжи с окончанием школы. Найджел увидел, как из глубины чёрных зрачков сторонника недоброго Гермеса тянулись, становясь всё отчётливее, предсказывавшие несчастливое будущее отражения. Метаморфоза затронула острый язык Тео: он превратился в щупальце, готовое обвить и начать сжимать горло Найджела, если тот начнёт отвечать на заданные ему старым знакомым семьи вопросы о грядущем.

Осторожно приоткрылась дверь, и в тёмное помещение вместе с одним согревавшим и рассеивавшим тьму лучом Солнца заглянула Суприя Лола Минерва Сэннер, журналистка, подготовившая для магазина несколько эксклюзивных интервью с местными музыкантами. Энжи был благодарен девушке за то, что она так просто, одним своим появлением, спасла его от неприятного диалога, напоминавшего допрос. Она была рядом, и всё стало намного проще, когда запустился процесс диффузии её насыщенной, живой энергии и белого шума в голове встревоженного Найджела. Суприя не принадлежала действительности, окружавшей Энжи в те мгновения, она представляла что-то альтернативное, обратное темноте и волнению, несущее покой. Её волосы всех оттенков небосвода на закате в день летнего солнцестояния дышали акацией, липой, орехом и мёдом. Мягчайший флисовый кардиган, частично закрывавший сплетённый из разноцветных шнурков и декорированный разноцветными лампочками да зеркальными подвесками пояс ручной работы, приминал ремешок соломенной корзинки, полной связанных приплюснутым жгутом рукописей и тетрадей с наивными рисунками. Суприя говорила живо и громко, не стесняясь давно забытых идиом, диалектизмов, жаргонизмов и просторечных выражений в своих словах, будто она зашла вовсе не для того, чтобы передать архиву Теодора свои записи, но с тем чтобы навестить горячо любимого приятеля.

Музыка ветра над дверью проронила скудные ноты, оповещая об уходе журналистки, передавшей несколько своих тетрадей Теодору и давшей продавцу свои наставления и рекомендации. Уходя, Суприя потрепала Найджела за щёку, согревая его кожу разгорячёнными руками, пропахшими масляными духами и коррозией, что покрыла руль её велосипеда. Тесс поставил четыре печати на каждой восьмой странице во всех блокнотах и тетрадках, положил их в коробку, стоявшую под прилавком, и извинился перед посетителем. Тео был расположен к продолжению разговора о работе, поиске себя, образовании и высших учебных заведениях, но к той минуте Найджел уже набрался смелости для того, чтобы сменить тему. Он напомнил продавцу о заказанном компакт-диске. Теодор заговорщически улыбнулся, подмигнул покупателю и попросил его немного подождать. Поискав в контейнере, имевшем восемь подписанных именами заказчиков отделений, Тео достал коробочку с компакт-диском нового благотворительного альбома «Призрака Изольды», выпущенного ограниченным тиражом при поддержке Медея Гретзель-Купримо, корпорация которого снабдила все издания подарками – наклейками и брелками с символикой группы, содержавшими разноцветный гель, созданный по уникальной технологии.

Ежевичного цвета дым, в струях которого парил поднятый с земли лилейный пепел, поднимался от изображённых на коробочке сгоревших деревьев к верхней границе альбома, чтобы написать надзаголовочные данные выше украшенного шестернями и лентами логотипа группы: «К ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ИЗОЛЬДЫ КАТАРИН ВЕДДЕН». Девушка с серебристыми волосами, портрет которой был написан художником для обложки музыкального альбома, носила то же имя. Изольда заблудилась в лесу сожжённых деревьев. Не было тропы, ведущей к кольцу пепла и исходивших от угля искорок, в середине которого она стояла, не было дорожки, ведущей прочь от него. Глаза девушки выражали саспенс. Огонёк голубого цвета, горевший в её винтажном фонаре, освещал камею-застёжку расшитого синими кружевами плаща с капюшоном и широкие рукава, декорированные вышивкой и фестонами. От изогнутых чёрных стволов, чьи остроконечные наросты тянулись в разные стороны, к беззвёздному небу поднимались причудливо гнутые ветви. На одной из веток повис раскрытый серебряный медальон с портретом Изольды в окружении семьи, которую та пыталась вернуть, в каждой новой песне продолжая идти по извилистому и долгому пути домой. За умерщвлёнными пламенем деревьями можно было разглядеть поднимавшиеся от земли струи дыма, являвшие собой последние отголоски лесного пожара или материальные облики обыкновенно незримых лесных духов и привидений, пробудившихся, чтобы взглянуть на деву, нарушившую их покой. Из глубины естественного отверстия в стволе вяза глядели два кошачьих глаза. С какого бы ракурса Найджел ни смотрел на обложку, ему казалось, что звериные зрачки следят за ним. Ниже, в ломких запутанных корнях, виднелась попавшая в змеиное гнездо подкова, которая, если верить преданию, способна принести удачу нашедшему. Железная дуга была подсвечена Луной, призывавшей, казалось, Изольду найти амулет и выйти из леса. Но медно-голубой фонарик, нужный, чтобы присвоить себе подкову, не получив при этом укусов охранявшей её змеи, стремился затушить поднимавший пепел ветер, а синие сумерки сгущались, затмевая ночное светило.

Дребезжание железных элементов сложного механизма предшествовало открытию лотка кассового аппарата. Найджел, внёсший предоплату, должен был доплатить четыре марвенга, но с собой у него была только купюра в восемь марвенгов, а Теодор, так как рабочий день только начинался, не мог выдать ему сдачу. Возникла непростая ситуация. Мурашки пробежали по спине Энжи, тьма сгущалась вокруг него. Он не мог найти выход из положения, в котором оказался.

Однако Теодор нашёл целых два решения. Он предложил Найджелу успокоиться, забрать компакт-диск и занести четыре марвенга позже, либо же отдать все восемь и взять на сдачу загадочную шкатулку, которую Тео нашёл, пока разбирал часть своего музыкального архива, помещённую в каморке на крыше магазинчика. Продавец не знал и не мог даже предположить, каким образом эта вещица появилась на запертом чердаке, если она только не упала прямо с неба через трубу вентиляции. При внимательном изучении шкатулки выяснилось, что внутри неё ещё что-то есть, было слышно, как из угла в угол при наклоне перекатывался некоторый небольшой предмет. Любопытствовавший Теодор пытался снять крышку и заглянуть внутрь, но не нашёл замок, задвижку, крючки или петли. Внутри могло быть всё, что угодно, начиная от части сломанного засова, препятствовавшей открытию шкатулки, и заканчивая настоящим сокровищем, преподнесённым магазину в подарок неизвестным дарителем. Определить содержимое Теодор предлагал Энжи, имевшему дома большой набор столярных инструментов, доставшийся юноше от отца.

Найджел, как и всякий раз, когда ему нужно было принять какое-то решение, взял в руки игральную кость. Он попросил Теодора, с пониманием кивнувшего и пожавшего плечами, немного подождать. Вопрос был задан, кубик взлетел и со стуком упал на прилавок. Четвёрка. Энжи сообщил продавцу, что решил забрать шкатулку, и протянул ему смятую купюру.

Отклеив листок с инициалами Найджела от отделения контейнера предзаказа и выдав покупателю бумажный пакет, Теодор подтвердил сделку. Тео показал Энжи обещанную находку с чердака. Когда свет касался крышки шкатулки, он распадался на восемь лучей, охватывавших её четыре грани и подсвечивавших различные символы, иероглифы и клинописные знаки, принятые Глори за царапины, оставленные безнадёжными попытками продавца заглянуть внутрь. Несмотря на свой размер, маленькая шкатулка, которую запросто можно было обхватить рукой, была очень тяжела. Изготовлена она была из неизвестного Найджелу шероховатого пористого имевшего пастозные выпуклости и прогибы прочного материала, что не был похож ни на пластик, ни на камень, ни на дерево, ни на металл. На ум Энжи пришли метеорит и застывшая лава. Но он понимал, что эти материи – одни из самых неподходящих для изготовления предметов декора и футляров. Такая работа стоила бы весьма дорого, владельцам маленьких музыкальных магазинов в провинциальных городах просто не дарят подобные вещи.

Махнув Теодору, ожидавшему, вероятно, каких-то слов, на прощание рукой, Найджел, взявший за ручки бумажный пакет с коробочкой для компакт-диска нового альбома «Призрака Изольды» и шкатулкой, вышел из магазина. Когда он переступил порог, ему почудилось, что дно пакета порвалось, и содержимое оказалось на картоне, которым была устлана земля. Энжи отчётливо слышал, как к его ногам сыплется песок, который никак не мог быть в пакете и, скорее всего, не находился внутри шкатулки, но он чувствовал, как ударяются о его обувь и отскакивают песчинки. Найджел приподнял пакет и прощупал его дно. Оно было целым. Разумеется. Ему просто показалось, поскольку он встретил слишком много людей за день и переволновался. Никогда не успокаивавшемуся сознанию Энжи требовался отдых. Он приблизился к бордюру, за которым оставил скейтборд.

Его доски не было на месте. Соседские дети, как происходило каждый раз, когда Найджел оставлял своё средство передвижения без присмотра, взяли скейтборд, чтобы поиграть. Они всегда брали его без разрешения, потому что, когда они пробовали подойти к Энжи и вежливо поинтересоваться, мог бы он одолжить им ненадолго доску, тот впадал в смятение. Найджел застывал и молча смотрел на окружавших его малышей, пока они не отходили от него. Для того, чтобы принять решение, ему нужно было подбросить кубик, но он стеснялся сделать это при детях, он боялся, что над ним посмеются.

Доску ещё предстояло найти, весь вечер обходя подходящие для исполнения трюков площадки. Лишившийся скейтборда Найджел вздохнул и зашагал к дому, минуя плитки, бордюры и прокладывая маршрут через лужайки и клумбы. Когда путь преграждали залитые бетоном дорожки, Энжи разбегался и перепрыгивал их, стараясь не задевать и не ронять однотипных гипсовых садовых гномов.

Оказавшись перед своим домом, Найджел увидел запертую небесно-голубую дверь. Его мама все ещё была на работе, поэтому, чтобы попасть внутрь, ему пришлось подняться по серым деревянным ступенькам на крыльцо и взять свой ключ из-под коврика. Энжи никогда не брал с собой ключи, переживая, что может их потерять. В момент открытия двери металлическая восьмёрка на ней упала набок, превратившись в знак бесконечности. Глори пообещал себе починить её, тем более что ему как раз было необходимо достать ящик с инструментами, чтобы попытаться вскрыть заинтересовавшую Теодора шкатулку.

На кухонном столе стояла банка, наполненная печеньем. Приклеенная к крышке записка гласила, что угощение нужно отнести господину Тессу. Энжи собирался посетить музыкальный магазин в следующий раз после того, как прослушает новый альбом «Призрака Изольды» или откроет шкатулку, которую ему вручил Тео. Ему была необходима тема для разговора, занести банку и молча уйти было бы невежливо.

Осмотревшись и удостоверившись, что за окнами никого нет, Энжи открыл банку и отсыпал немного печенья в свой карман. Он собирался угостить им чаек, каждый день прилетавших и отдыхавших на карнизах второго этажа. Найджел никогда в жизни не опаздывал в школу: рано утром его будили крики птиц. Закончив обучение, он не знал, нужно ли ему продолжать вставать до восхода, но не хотел прогонять пернатых, не хотел ничего менять. Безопасность, считал он, происходит от стабильности.

Мокрая от наполнявшего кухню пара стена, примыкавшая к лестнице, была от потолка до потолка завешана чёрно-белыми фотопортретами. Найджел старался опускать голову и не смотреть на них, так как ему всегда казалось, что глаза живых и давно мёртвых людей, запечатлённых на снимках, следят за ним. Даже если Энжи глядел в другую сторону, он чувствовал прикованные к нему взгляды. Если бы он не боялся упасть и не делал острожные шаги, придерживаясь за перила, то смог преодолевать самый нелюбимый участок дома в несколько раз быстрее. На антресолях под потолком второго этажа, встав на расшитый фиолетовыми цветами табурет, Найджел стал искать нужный ему ящик с инструментами, отодвигая лишнее.

Елочные игрушки, швейные и вязальные наборы, старая стеклянная посуда, весы с двумя чашами… Все эти предметы казались Энжи опасными: стекло могло разбиться на тысячи вонзающихся в кожу неровных фрагментов, тяжёлые предметы – упасть на кого-нибудь, иглы и спицы – вонзиться в тело. Он считал, что все опасные предметы в доме стоит хранить как можно ниже, ведь тогда их перемещение можно бы было предугадать и сделать менее травматичным. К сожалению, госпожа Глори была менее предусмотрительной, и её сыну приходилось мириться с установленными в родительском доме правилами.

Достав ящик с инструментами и защитные очки, Найджел направился в свою комнату. Войдя, он закрыл дверь на засов и зашторил окна. Кормить птиц Энжи пока не решился, подумав, что скопление чаек на карнизе могло привлечь внимание прохожих к окнам его комнаты. Он, конечно же, понимал, что шторы не позволят любопытным глазам ничего рассмотреть, но ведь иной раз и тени, падающие на ткань, говорят об очень многом тем, кто их заметит.

Отвёртки, ножовки, напильники и кусачки были разложены на письменном столе в определённом порядке. Энжи длительное время не решался приступить к работе, пытаясь упорядочить предметы, логично и неопасно разместить их на скользкой столешнице. Сначала он положил инструменты справа от себя, предполагая, что так будет удобнее их брать. Затем он поместил их слева от себя, чтобы случайным образом не задеть и не уронить на себя какой-либо острый предмет.

Найджел надел защитные очки, сел за стол, выдохнул, чтобы сосредоточиться, и приступил к работе. Энжи подкинул игральную кость, чтобы решить, какой инструмент использовать в первую очередь. Перед ним стоял не такой уж большой выбор: топор, лобзик, ножовка и дрель из соображений безопасности были оставлены в закрытом ящике с инструментами, который сразу был убран под стол. Даже в случае крайней необходимости Глори не собирался их вынимать.

Он увидел две точки на грани игрального кубика. Под вторым номером была отвёртка. Энжи взял инструмент и осторожно вставил его острый кончик в горизонтальную щель, где, по его предположению, крышка шкатулки соприкасалась со всеми гранями, чтобы утаить некоторое перекатывавшееся внутри содержимое.
 
Много усилий пришлось приложить, чтобы вогнать кончик отвёртки в щель. Найджел пытался поддеть крышку всеми силами, и руки его сначала белели, а затем наливались кровью и розовели, когда он отпускал инструмент, не имея физических сил дольше держать его. Блестящий металл погнулся, на пластиковом светло-фиолетовом держателе появилась глубокая трещина. Это не произвело на Энжи никакого впечатления. Он знал, что неприятности случаются, а любые вещи приходят в негодность под влиянием времени или каких-то событий.

Ещё раз Найджел подкинул кубик. Четвёрка. Это означало, что он должен взять долото и попытаться снять крышку с его помощью. Энжи поместил плотную металлическую пластину в щель, вооружился молотком и постучал по рукоятке. Из-под крышки шкатулки посыпались сверкающие звёздочки песчинок. Опустившись на поверхность стола, они будто испарялись в тот же миг.

Долото вскоре искривилось. Найджел попытался воспользоваться для открытия шкатулки другими инструментами, но все они быстро трескались, гнулись, разламывались и становились непригодными для использования. Утомившийся, он убрал всё помещавшееся на столешнице обратно в ящик, снял очки, отложил шкатулку и сел в стоявшее напротив стола кресло. Энжи глубоко вздохнул и, не имевший ни на что иное настроя и энергии, стал смотреть в одну точку, прислушиваясь к мыслям в своей голове, напоминавшим электромагнитные помехи.

Освещённая настольной лампой шкатулка из неизвестного материала притянула взор Найджела. Вопросы подступали к его беззащитному уму, неспособному ответить ни на один. Из какой нерушимой материи создана шкатулка? Как она попала в музыкальный магазин Теодора Тесса? Если это дар, то кто тот таинственный даритель, сделавший обычному продавцу столь необычный презент? Несёт ли она опасность? Может ли всё это быть шуткой Теодора? Или настоящим взрослым, к коим Энжи боялся себя приписывать, чужды такие проделки? Возможно ли открыть шкатулку? Если возможно, то что обнаружится внутри? Найджел не знал и не мог получить ответ от кого-либо или от чего-либо.

Но «MENDAX IN UNO, MENDAX IN OMNIBUS» было выгравировано на дне шкатулки, предупреждая нашедшего о последующих необратимых событиях.